Эйприл сидела перед телевизором и ожидала возвращения Диона. Телевизор работал, но она не обращала на него никакого внимания. Она думала о сыне — о том, как он вырос, как возмужал. Ведь для нее он по-прежнему оставался ребенком. Эйприл представила его с девушкой, одноклассницей, как он берет ее за руку, целует. Это были неприятные мысли, они ей не нравились. Она понимала, что это нормально, естественно и что Диону уже давно пришло время интересоваться противоположным полом, но все равно привыкнуть к этому не могла.

Эйприл сердилась на себя за эти глупые мысли. Еще очень давно она дала себе зарок, что не будет уж слишком его опекать, чрезмерно хлопотать над ним, как обычно поступают другие мамаши с сыновьями. И надо признаться, ей без особого труда удалось сдержать данное себе обещание. Более того, она выполнила его на сто процентов. Слишком часто мальчик оставался один, предоставленный самому себе. Но в те годы Диону большой опеки и не требовалось. Ребенком он рос без вредных привычек, с плохими компаниями дружбу не водил, всякие там хулиганские сборища, выпивка, наркотики — все это, слава Богу, его обошло стороной.

Зато все это с лихвой компенсировала в их семье сама Эйприл.

Что же она теперь так взволновалась? Во всяком случае, не потому, что не доверяла сыну. В ее беспокойстве было нечто большее... В общем, как бы ни хотелось в этом признаться, но она ревновала. Эйприл знала, как отреагировала бы Маргарет, если б она поделилась с ней своей тревогой. Да что там, они все посмеялись бы над ней, стали бы уверять, что мальчик уже совсем взрослый, пришло время отпустить его на волю, ну и всякое такое. Но ей хотелось, чтобы в их с сыном жизни ничего не менялось и чтобы сам он не менялся, оставался таким, как сейчас, навсегда. Желание сохранить сына для себя не имело ничего общего с женской ревностью. Вовсе нет. Ведь несмотря на всю его якобы взрослость, самостоятельность, несмотря на другие хорошие качества, присущие ему, Дион оставался в какой-то степени наивным и целомудренным, в его натуре содержалось нечто, о чем знала лишь она одна, о чем он мог поведать ей и только ей. Вот почему она не хотела, чтобы хоть что-то менялось. Она не хотела, чтобы это исчезло из их жизни.

По телевизору показывали рекламу известных по всей стране сортов вин, производившихся здесь, на винных заводах в долине Напы. Она не могла оторвать глаз от пикника на экране. На столе из красного дерева красовалось барбекю, а рядом запотевший бокал охлажденного красного вина.

Сейчас бы рюмочку вина. Совсем было бы неплохо. Нужно хоть немного расслабиться, отвлечься от этих грустных размышлений. Что это там говорила Маргарет по поводу благотворного влияния вина на организм? Кажется, медики тоже одобряют. Эйприл поднялась и собиралась было пройти на кухню, но вдруг вспомнила все перипетии прошлой ночи и, охваченная дрожью, опустилась в кресло.

Не всякое вино хорошо действует. Далеко не всякое.

Она услышала, как затрезвонил дверной звонок. Сын пришел.

— Иду! — крикнула она.

Ворвался Дион. Буквально ворвался. Весь какой-то красный, переполненный восторгом.

— Как насчет ужина? — спросил он, кладя свои книги на стойку в холле. — Я голодный.

Эйприл улыбнулась.

— Очень странно, что ты голодный. Чем же ты занимался?

Он посмотрел на нее.

— Что?

— Давай, давай выкладывай, — поддразнила она. — Как ее зовут?

Он покраснел.

— Мам...

— И никаких "мам". Это надо сейчас все подробно обсудить. Мы должны доверять друг другу, разве ты забыл? Должны делиться друг с другом своими чувствами, всем самым сокровенным.

Дион улыбнулся.

— Я серьезно. — Она подошла к дивану, села и похлопала рукой рядом с собой. — Садись. Давай поболтаем.

— Но послушай, мама, мне ведь еще уроки надо делать.

— Ты же говорил, что хочешь есть.

— Да, хочу. Но до ужина должен немного позаниматься.

— Нет, в первую очередь ты должен поговорить со мной. Итак, ты хорошо провел время?

— Мама...

— Рассказывай. В конце концов, я твоя мать. Я имею право знать. Как ее зовут?

Дион опустился на диван рядом с ней.

— Я уже говорил тебе в прошлый раз — ее зовут Пенелопа.

— Пенелопа. Но ты не сказал тогда, как ее фамилия.

— Аданем. Пенелопа Аданем.

Она нахмурилась.

— Аданем? Она имеет какое-то отношение к винному заводу Аданем?

— Да. А ты слышала об этом заводе?

Она почувствовала в животе легкую дрожь беспокойства.

— И это у вас серьезно? Вы встречаетесь постоянно, дружите или как это у вас сейчас называется?

— Не знаю.

— Ну и какая она?

— Очень хорошая.

— Она красивая?

— Да.

— А нельзя ли поточнее? Просто симпатичная или очень? Или вообще красавица?

— Мама!

Она улыбнулась.

— Хорошо, хорошо, я только пытаюсь выяснить состояние дел. Ты собираешься куда-нибудь с ней пойти в ближайшее время? Я имею в виду, у вас намечается свидание?

— Я же сказал тебе: не знаю. Я даже не знаю, нравлюсь ей или нет.

— Но ты-то увлечен, не так ли?

Он встал.

— Я должен пойти заниматься.

— Садись. — Ухватившись за петлю на поясе его брюк, она потянула сына назад на диван. — Какой ты счастливый.

— Почему это счастливый?

— Потому. Для тебя сейчас самое благословенное время, хотя осознать, конечно, это ты не можешь. В голове полнейший сумбур, я знаю. Невозможно ни на чем сконцентрироваться. Она все время незримо присутствует рядом с тобой, ты думаешь о ней каждую секунду. Ты не можешь думать ни о чем другом. И это восхитительно. Ты анализируешь тончайшие нюансы ваших отношений. Пытаешься расшифровать каждое ее движение, каждое слово, мучаешься над загадками, решаешь головоломки, и все только для того, чтобы понять, как она к тебе относится. — Эйприл печально улыбнулась. — Но как только ты ее поймаешь, эту райскую птицу, как только она станет твоей, ты ее сразу же и потеряешь. Вся магия рассеется. Ты больше не будешь обращать внимание на те мелочи, которые так занимали тебя прежде, тебя больше будет интересовать смысл разговора, а не подтекст. — Она погладила его руку. — Я не хочу сказать, что это плохо. Это хорошо. Но... это не то же самое.

Дион смотрел на нее. Еще ни разу мама так с ним не разговаривала, и он в первый раз ощутил, что почти понимает, почему она ведет такой образ жизни. Он почувствовал себя виноватым за то, что обозвал ее так сегодня. Дион вдруг понял, что не сказал Пенелопе главного: что он любит свою маму. "А надо было, — подумал он. — Я должен ей это сказать".

— Я тоже проголодалась, — проговорила Эйприл, меняя тему. Она встала, включила настольную лампу, чтобы рассеять пробравшиеся в комнату тени. — Давай поедим.

— А что у нас на ужин?

— Тако.

— Отлично.

— Я приготовлю мясо и порежу овощи, а ты съезди в магазин за коржами.

Он простонал.

— Я устал. Мне нужно заниматься. Я не хочу ехать...

— Ну тогда на ужин я сварю яйца и сделаю бутерброды.

Он вздохнул, сдаваясь.

— Ладно, давай ключи и немного денег.

— Давно бы так. — Она взяла сумочку, достала оттуда кошелек и ключи. Протянула ему два доллара. — Этого должно быть достаточно.

Дион вышел к машине.

Мать смотрела, как он садится в машину и выезжает задним ходом на улицу, чувствуя какую-то неясную тревогу, даже страх.

Пенелопа Аданем.

Почему-то это ее не удивило.

И именно поэтому было страшно.