Глава 7
В Москву они прилетели ясным январским утром. За иллюминатором самолета на летном поле сверкал белый снег. Юлии было приятно возвращение на родину, в знакомые края, домой. Они отсутствовали совсем недолго – четыре недели; перевалил за середину январь 2000 года, но ей казалось, что время остановилось. На островах оно, во всяком случае, точно было другим. Снег и зима выглядели такими привычными и милыми, а экзотические острова стали казаться ей далеким миражом уже в тот момент, когда они спускались по трапу.
В аэропорту Земцовых встретил Павел. Он привез отцу с матерью по теплой дубленке – как будто они не могли сами добежать до машины, присланной фирмой Алексея, в легких парижских курточках. Однако заботливость сына растрогала родителей, и Юлия, отчаянно соскучившаяся, всю дорогу из Шереметьева до дома не могла отвести от сына глаз.
Пашка был осунувшийся, бледный, с темными кругами под глазами. Сердце матери защемило при мысли о том, что у детей здесь, может быть, случились какие-нибудь неприятности, пока она там...
– Пашенька, ты здоров? Как ты себя чувствуешь? У тебя все в порядке?
– В порядке. Только не выспался. Всю ночь был в клубе.
– Вот это новости! – неподдельно изумилась она. – Ты же всегда был противником ночной жизни.
– Был. Но теперь каникулы, времени свободного много, так надо же все-таки посмотреть, что там происходит. Да и сестру нужно было вывести в свет.
– А с кем вы были?
– Да туда много наших ребят ходит, встретили по крайней мере человек шесть знакомых... Мы, мам, наверное, в Питер рванем, ладно? А то каникулы скоро закончатся, а я нигде не был. – Вид у Пашки был какой-то взъерошенный, загнанный.
– Имей совесть! – ахнула Юлия. – Париж – это «нигде»?!
– Ну, я имею в виду с друзьями, компанией, а не с родителями.
– Отец, ты слышишь? Франция с родителями не считается каникулярным путешествием, достойным нашего сына.
– Слышу. Правильно он говорит. Взрослый уже мужик, нечего за мамину юбку держаться, – и Алексей снисходительно потрепал сына по плечу.
Доводы показались Юлии странными, но спорить она не стала и продолжила изучать обстановку.
– Паш, а что там пьют, в ночном клубе?
– Да пиво пьют в основном. Но главное – не что пьют из напитков, а что употребляют. Танцуют-то всю ночь. Силы нужны, – и Павел постарался перевести разговор на другую тему.
Но мать упорствовала:
– Скажи мне, что же нынче употребляют?
– Да, мама, ну ты что? Интересно тебе всякие детские глупости слушать! Употребляют, кому что нравится. Кому – экстази, кому – другие наркотики, кому – вода из-под крана.
– А тебе? Лично тебе что нравится? Меня, кроме вас с Ксюшей, никто не интересует. Про всех мне не надо.
– Мам, давай дома поговорим, ладно?..
Юлия не склонна была откладывать разговор, но тут сыну – случайно или намеренно – помог старший Земцов, начавший расспрашивать шофера о том, что нового в стране и на фирме. Обсудить им было что, поэтому Юлия не стала встревать в беседу, и мать с сыном всю оставшуюся дорогу молчали.
Вернувшись домой и приняв после самолета душ и переодевшись, глава семейства, нисколько не стесняясь жены, позвонил своей Светлане, назначил встречу и, повеселев, как молодой любовник, отправился на свидание. Это было уже хамством. Юлия поняла, что муж нарочно демонстрирует ей и свое пренебрежение всеми правилами приличия, и наплевательское отношение к ее чувствам. Но это было еще не самое плохое: по нескольким репликам Павла она поняла, что и сын прекрасно знает, куда поехал отец. Знает – и не удивляется... Нет, нельзя позволять так оскорблять себя! Нельзя позволять детям видеть, как унижают их мать. Но что, что она может сделать?!
Они остались с Павлом вдвоем. Стоял будний день, и Ксения была в школе.
Юлия обошла квартиру. Все было какое-то грязное, пыльное, замызганное – мебель, полы, шторы, обои. Странно, ведь Пашка отчитывался, что прямо перед их приездом была сделана уборка, приходила постоянная помощница по хозяйству. Юлия пошла на кухню, чтобы поставить чайник, взяла кувшин с фильтрованной водой и посмотрела на свет. Вода оказалась мутной. Заглянула в другой чайник, серебряный, который всегда стоял на кухне с кипяченой водой, – на его дне плавали какие-то хлопья. Она почувствовала тошноту и отвращение. Все в доме было странно чужим и грязным, даже посуда выглядела жирной на ощупь. Непонятное, почти звериное чутье указывало ей на следы пребывания чужого человека. На всей домашней обстановке лежала метка – присутствие чужака невольно сказывалось во всех мелочах любовно обустроенного ею за многие годы быта.
Она заглянула в холодильник. Там было пусто. Одиноко лежали на тарелке засохший кусок сыра и сморщенный соленый огурец. И как раз в этот момент раздался вопль Павла из соседней комнаты:
– Мам, а мы обедать будем? Умираю от голода...
– Имей совесть, это я после самолета должна тебя спросить, чем ты нас будешь кормить на обед. Хлеб в доме есть?
– Нет, кажется. Хочешь, за колбасой или за пельменями схожу?
– Ну бог с тобой, когда это мы питались покупными пельменями? Сейчас посмотрим, как наши стратегические запасы в морозилке поживают.
Юлия любила набивать морозилку так, что можно было не выходя из дома продержаться примерно месяц. С осени делала запасы замороженных ягод, мяса и рыбы. Так она поступила и в этом году, наготовила зелени, щавеля, свежих грибов. Это специально делалось на такой случай, как сегодня, когда не хочется, нет сил или некогда идти в магазин. Но увы! Корзины морозилки были пусты. Даже дежурной курицы не оказалось на месте. Все запасы таинственным образом исчезли, только в одном из отделений валялась мороженая скумбрия.
Она открыла кухонный шкаф. Банки из-под риса, гречки, манки, сахара были пусты, запасы лапши и разных видов макарон тоже испарились, словно их никогда и не было. Исчезли дорогие экзотические пряности, подобранные ею с большим тщанием. С полки на нее грустно смотрела лишь вскрытая пачка банальнейшего лаврового листа.
– Пашка, у тебя что, вся твоя группа две недели жила? Я тебе сто раз говорила – продуктов не жалко, но если потратил припасы, то будь другом, пополни. Запасы должны быть в доме всегда!
– Мама, не заводись, сейчас сгоняю и все куплю. Пиши список, давай деньги.
– Все ясно, у тебя и денег уже нет. Сейчас дам. Но мне все-таки интересно, как можно было съесть целый вагон провизии? И кто это у вас готовить взялся – даже макароны и пряности все съедены?
– Да нам Светка с папиной работы готовила, она у нас и жила. Мам, она такая классная – отлично танцует, вся такая стильная, клевая. Ну и вообще... Научила нас, как в клуб бесплатно проходить, – здорово, да?
Юлии показалось, что кто-то сжал ей сердце липкой и холодной рукой, она покачнулась и вынуждена была присесть на стул, чтобы не упасть. Он не понимает?! Действительно так наивен или... или ему все равно? Она попыталась взять себя в руки и очень тихо, очень медленно, чтобы не сорваться, не накричать, спросила:
– Скажи, ты действительно не понимаешь, что за человек жил в нашем доме в мое отсутствие? Если не понимаешь – надеюсь, что это так, – то я готова тебе объяснить. Она охотится за вашим отцом, Паша. Это женщина, которая метит на место твоей матери и успела уже проникнуть в дом. А кстати, ты ее давно знаешь?
– Мам, да ладно тебе. Вот не думал, что ты у нас такая ревнивая. Отец – он же ей самой по возрасту в отцы годится. Он ей и не нужен вовсе.
– Нет, но как вы могли ее без меня в дом пустить?
– Слушай, ну не воспринимай ты все так серьезно. Не будь занудой, мамуля. Ты же современная женщина!
Юлия молчала. Она не знала, что сказать, как объяснить, каким образом достучаться до Пашки. Сын, собственный сын не понимает ее боли, ее унижения, ее обиды! Господи, какой кошмар! Этого она не могла себе представить даже в самом страшном сне; уж в ком в ком, а в детях своих она всегда была уверена – в их любви, нежности, в том, что они всегда останутся на ее стороне... И что теперь?
– Мне показалось, что тогда, в Амбуазе, ты все понял, – сделала Юлия еще одну попытку. Она по-прежнему говорила очень тихо, но в голосе уже закипали слезы, и она изо всех сил старалась не показать их Павлу. – Мне подсунули на балу фотографии этой Светланы с твоим отцом. Она его любовница, и это факт, от которого уже никуда не деться. Ты же взрослый мужик, Паша, ты что, не понимаешь, что это значит? Она оскорбляет твою мать – в старину бы сказали, что она задевает честь твоей матери. Она дурит и тебя, и твоего отца, обводит вас обоих вокруг пальца. Она нигде никогда ничему не училась, курсы секретарей – все ее образование. Но дело, разумеется, не в этом. Дело в том, что она изо всех сил пытается пробиться в приличное общество, получить деньги и связи. И, скорее всего, твой отец нужен ей именно для этих целей. Господи, Павел, ну почему я, твоя мать, должна объяснять тебе такие очевидные вещи?! Давай закончим этот разговор раз и навсегда: эта Светлана – хитрая и пронырливая дрянь, и я не хочу не только видеть ее в своем доме, но и слышать о ней. Понятно?
– Мамуль, ну что ты так развоевалась? Классная девчонка, умная, красивая, и отнестись к ней, по-моему, надо сочувственно. Она одна в Москве, ни родственников, ни связей. Сама всего добилась...
– Чего, чего она добилась? – Голос у Юлии наконец сорвался в крик, и она схватилась за горло, которое, казалось ей, затянули шершавой тонкой удавкой. – Почетного звания любовницы шефа?! Единственное ее достижение – ее одаренность в постели, Паша. Все. Больше никаких достижений у таких, как она, нет и не будет.
– Мам, фу, какая ты вульгарная. Ты что-то не то говоришь. Я лучше пойду в магазин. Где список-то?.. Ничего себе, я столько не донесу!
– Донесешь! Как миленький! Сумел уничтожить – возмести! Ты мужик или нет?
Дверь хлопнула, и Юлия осталась сидеть на стуле как пригвожденная. Она кляла себя за несдержанность, за то, что наговорила много лишнего, – ну что, например, она привязалась к Светкиному образованию? Что, лучше было бы, честнее, что ли, если бы Алексей влюбился в кандидата наук? Но в то же время понимала, что она не могла, не имела права не отреагировать на поведение детей. Они должны понимать, что совершают предательство. Должны!
Хорошенькое дело. Из всех углов ее дома выползает эта нечисть. Ничего себе, отдохнули. Пашка – наивный зеленый дурачок, эта девица может и его соблазнить и привязать к себе, может стравить его с отцом... Ну и каша заварилась!
Юлия вновь начала обход дома. Заглянула в ванную комнату. Шампуни на месте, только сильно поубавились. Ксюше столько было не истребить, даже если бы она пускала мыльные пузыри с утра до вечера... В гостиной – кресло стоит на новом месте, все видеокассеты и диски в беспорядке. В Пашкиной комнате все перевернуто. Нет, здесь холостяцкий мальчишеский завал, здесь ее духом и не пахнет. А вот у нашей кисочки-Ксенечки – новости. Новые картинки, новые журнальчики, новая косметика, новые тряпки. Да, похоже, старшая подруга здесь побывала... Что касается спальни старших Земцовых, то она, к счастью, была закрыта, так что здесь все на месте.
Юлия поднялась в зимний сад, в свое любимое детище. И здесь – запустение. Растения поникли. Азалия сбросила цветы и листья, стоит оголенная, словно рядовое деревце в московском сквере. Большое лимонное дерево наклонилось, и его ствол без подпорок грозит рухнуть, перевернув огромный горшок с землей. А ее гордость – кофейное дерево, которое было таким пышным, высотой более двух метров, – тоже почти голое, его большие листья свернулись, многие опали и лежат на полу.
Может, кто-то совершил нападение на мой садик? Да нет, просто сюда никто не заглядывал. Это все от засухи. Боже, ничего нельзя поручить! Юлия взялась поливать, обрызгивать, рыхлить землю и подкармливать свои милые растения, поворачивать горшки к свету. Она очень любила это место под крышей: сама отвоевала, сама оборудовала, сама все здесь устроила... Что ж, и следить надо самой. Но вообще-то все это странно. Должна была приходить, по крайней мере раза четыре за время их отсутствия, ее помощница по хозяйству. Куда она могла деться?..
Хлопнула входная дверь. Вернулся нагруженный Павел. Юлия отложила свои садовые хлопоты и спустилась к сыну, чтобы принять на себя порцию его возмущения.
– Мам, я как верблюд вьючный, чуть руки не оторвал.
– Ничего-ничего, это ведь чуть ли не в первый раз в твоей жизни. А вообще-то тебе пора знать, что еду приходится приносить из магазина по меньшей мере два раза в неделю.
– А в цивилизованных странах? Там не готовят дома, да? Ведь можно так жить, без домашних обедов, без готовки. Мы же в Париже так жили.
– Ну, так и поживи, про какой обед ты тогда спрашивал? А если серьезно, то в Париже, сыночек, мы были в гостях. А здесь наш дом. Впрочем, если очень хочется – можешь пойти в общепит, как приезжий.
– Мамочка, ну приготовь еще разочек, и поговорим за обедом обо всем спокойно. Мам, у меня живот болит от чужой еды. Ну покорми меня, ладно? Очень есть хочется.
Юлия против воли засмеялась и почувствовала, как привычно улетучивается, исчезает из ее души негодование на сына. Они же ее дети! Что бы ни случилось, она нужна им, а они – ей.
– Ну ты и чудовище, Пашка. Пользуешься моей любовью и мягкотелостью... Ладно, накормлю. Но куда подевалась наша помощница? Разве тетя Галя не приходила?
– Приходила один раз, но они со Светкой поругались, и она больше не появлялась, сказала, что больна.
– Все ясно. Ваша Светка и здесь насвинячила.
Юлия быстро засунула курицу в микроволновку размораживаться, поставила чайник, вынула и разложила по местам из принесенной Павлом сумки рис, лук, морковь и прочие многочисленные, но непременные ингредиенты домашнего обеда. Одновременно она совершала много других действий: вытирала, наливала, чистила, открывала, завинчивала... Надо же, ездила на край земли, а автоматические хозяйственные навыки не утратила. Сказывается двадцатилетний кухонный стаж.
Через полчаса по дому поплыли вкусные запахи, и ей стало казаться, что все рано или поздно войдет в свою колею. Ну может ли всерьез что-то измениться в доме, где каждая мелочь говорит о ее, Юлином, присутствии и старании?! Уж теперь-то она ни за что не допустит эту длинноногую дылду на свою территорию. И, конечно, надо строго наказать Алексею, чтобы с детьми она не смела дружить. Его отношения с ней – это, в конце концов, его личное дело. Но детей она этой чужачке не отдаст.
Хлопнула входная дверь. В кухню, не раздеваясь, ворвалась Ксюша. Даже в шубе видно было, как она похудела за две недели их отсутствия.
– Мамочка, здравствуй! Как я соскучилась! – кинулась она к Юлии. – Какая ты красивая, загорелая! Как все было? Отдохнула? Что ты мне привезла?
– Я тебе себя привезла в первую очередь, живую и здоровую, что было, честно говоря, трудно сделать. А потом уже – всякие подарочки. Садись обедать, потом все покажу.
– Мама, я не ем белки и жиры. У меня диета. Только клетчатка. У тебя есть на обед какая-нибудь клетчатка? Я пока разденусь, руки помою, а ты подумай, хорошо?
– Вот новое наказание. Что ты еще придумала? По-моему, в курице – одна клетчатка. Больше там, в этих курах, ничего и нет. Паша, садимся за стол!
Обед оказался невеселым. Пашка клевал носом. Ксения была взвинченной, после бессонной ночи в клубе и школьных занятий силы ее были на исходе. Она выдавала новости сразу, одну за другой. Про школу, про клубную компанию, про новую подругу Светлану...
– Мам, ты только подумай, в школе топ-моделей учиться всего два года, и это лучше высшего образования. Можно объездить весь мир, можно сделать состояние уже к двадцати пяти годам. А так я институт только в двадцать два года закончу, а работать начну в двадцать три. Правда же, топ-модель – это здорово?
– Подожди, подожди. А данные у тебя есть, как ты сама считаешь?
– Да, у меня приличный рост, только вот вес надо будет согнать, убрать детскую пухлость, и все. Так мне сказали. Я сейчас похудею, в молодости это легко, а потом буду держать себя в форме. Подиума я не боюсь. Я же фигурным катанием занималась. Я выносливая и пластичная, между прочим. Все так говорят!
– Кроме того, что говорят все, надо спросить специалиста. Это первое. Второе – там определенная публика, определенная атмосфера. Это шоу-бизнес, и там свои законы. Мне лично они не очень нравятся, мягко говоря.
– Ну, мам, тебе все, что я сама придумываю, не нравится.
– Брось, не говори ерунды. Иди поспи после обеда. Потом поговорим серьезно, с карандашом и бумагой. Надо все расписать. По целям и задачам, как я тебя учила, помнишь?
– Цели, задачи – какая это все скукотища, мама! Я тебе про серьезное дело говорю, а ты мне про цели и задачи.
– Идите спать оба – марш! Потом будем разговаривать.
Так, Светлана уже приложила руку и к профориентации ее дочери – это очевидно. Способные, однако, энергичные люди – эти девушки из Подмосковья, а эта особь уж точно далеко пойдет. Только сюда, в свой дом, в свою семью она, Юлия, эту ловкачку ни за что не пустит.
Весь остаток дня она посвятила борьбе с домашним хаосом, возникшим за время ее отсутствия. Далее у нее по плану была намечена поездка в загородный дом, в Чиверево, где ее ждала мать. Перед отъездом, в конце декабря, Юлия уговорила мать и мамину младшую сестру, свою тетку, пожить на даче Земцовых во время их отсутствия. Так ей было гораздо спокойнее. Бабушки жили на воздухе, в хороших условиях и одновременно приглядывали за домом. Встречу с матерью откладывать было нельзя, и Юлия позвонила, чтобы сообщить, что приедет на днях. В ответ трагическим голосом мать известила, что Юлия немедленно должна приехать, что случилось нечто ужасное, такое, чего нельзя рассказать по телефону. Пришлось мчаться туда рано утром следующего дня.
Чиверево было расположено удобно и недалеко от города, всего в двадцати минутах езды по Ярославскому шоссе. Их дом стоял на маленьком полуострове – из окон спальни, со второго этажа, на восток, на юг и запад была видна водная гладь Пироговского водохранилища. Здесь всегда было чудесно, но зимой – в особенности. Белый-белый снег (и дорожки в поселке, кстати, всегда расчищены), неспешные лесные прогулки, катание на лыжах... Даже просто пожить в их новеньком, с иголочки, доме, вдали от шума и суеты, казалось огромным и ни с чем не сравнимым удовольствием. Каждый раз, уезжая из Чиверева, Юлия испытывала досаду, что нельзя остаться здесь навсегда, нельзя постоянно жить посреди тишины и чистоты нетронутой природы. Ничего не поделаешь: обязанности жены и матери не позволяли ей подолгу задерживаться в этом прекрасном месте.
На следующее утро ее синий джип примчался в Чиверево уже часам к десяти утра. Она вышла из машины и в очередной раз поразилась, какой отличный дом им удалось построить. Это действительно было чудо. Он стоял в первой линии дачных построек, у самой воды, выделяясь среди других особняков поселка необычной формой и цветом.
Стрельчатая крыша с башенками различной конфигурации придавала зданию вид европейский, но при этом какой-то сказочный и таинственный, не вполне современный. А ярко-синяя черепица в сочетании с белым фасадом и белизной январского снега, который припорошил за ночь крышу, замел трубы и окна, делала дом неотразимо привлекательным – то ли чертоги Снежной королевы, то ли океан-море с бурунчиками волн. Юлия специально очень долго искала этот пронзительно синий цвет, заказывала краску по каталогу из Финляндии через крупную строительную фирму. Она рассчитывала, что сочетание белого снега с густо-синей черепицей будет очень нарядным, – и не ошиблась: зимой их дом становился просто украшением, «изюминкой» поселка, сплошь застроенного уже поднадоевшими традиционными виллами с их красными крышами.
Внутренняя планировка здания тоже была нетрадиционной. Спальни были сделаны как обычно, а вот в гостиной не было потолка. Вернее, потолок был, но им служил островерхий купол высотой четырнадцать метров, что создавало впечатление невероятного простора и обилия воздуха. И все же гостиная получилась не помпезной, а уютной и милой, пригодной и для повседневной жизни владельцев, и для приема гостей.
Подъезжая, Юлия заметила, что снег вокруг дома расчищен совсем недавно – видно, что дворник уже хорошо поработал с утра. Она открыла ворота для въезда, нажала кнопку автоматической гаражной двери, заехала и аккуратно поставила машину в пустой гараж, который строился с расчетом на четыре машины. В доме никто не шелохнулся.
Юлия постучала в дверь спальни матери:
– Мамуль, можно к тебе? Ты меня слышишь? Это я приехала!
– Вернулась! Слава богу! Боялась, что умру тут одна, без вас. Так вас и не увижу напоследок. – И она горько зарыдала.
– Да что случилось? В чем дело? Ты что, плохо себя чувствуешь? – спрашивала Юлия, начиная уже всерьез беспокоиться. Однако в этот момент в комнате матери появилась тетка и заговорила с тем же эмоциональным напором, что и ее сестра:
– Ой, Юлечка, какой ужас, какой ужас, мы такие несчастные!
– Да что же стряслось, в конце-то концов! Говорите по очереди. Тетя Полина, давай ты, а то я ничего не могу понять. Мама, да не плачь ты, давление повысится – вот это действительно несчастье будет.
– Какое это может теперь иметь значение?! – зарыдала Мария Михайловна еще безутешнее.
Юлия почувствовала, что еще немного – и ее терпение лопнет. Она хорошо знала склонность своей матери преувеличивать и драматизировать все происходящее в семье, но все-таки обычно ей удавалось быстрее достучаться до ее здравого смысла.
– Все, – устало проговорила она. – Если вы обе немедленно не прекратите свои причитания и не расскажете все по порядку, я сейчас же уезжаю обратно. У меня полно дел в городе. Мама, вставай, приводи себя в порядок, а я пойду приготовлю завтрак. Жду вас внизу.
В результате зареванные мать с теткой все-таки рассказали ей историю, которая произошла с ними три дня назад. Юлина мать, Мария Михайловна, страдала от боли в суставах, поэтому давно уже пользовалась палочкой и далеко от дома не уходила. После смерти мужа она жила вместе с сестрой, поделив с той семейные обязанности, как ей казалось, поровну. Младшая, Полина Михайловна, ходила в магазин, на рынок, в сберкассу – словом, осуществляла «внешние связи» маленькой семьи. Мать же Юлии считалась у них распорядительницей всего и вся, так сказать, «мозговым трестом»: раньше она работала в Госбанке, и в семье считалось, что именно она знает, как устроена жизнь. Смолоду она заведовала разными отделами и до сих пор не избавилась от командирских замашек.
И вот на днях младшая сестра, как обычно, отправилась в деревню за хлебом, а старшая – прогуляться по дорожке около дома. Мария Михайловна поговорила «за жизнь» с дворником, посудачила с проходящей мимо соседкой (в соседних домах были семьи, которые тоже жили здесь постоянно), вышла на дорогу и тихо брела, поскрипывая палочкой, радуясь солнышку, морозцу, ясному небу, чистоте снега и тишине... Морозец пощипывал ей щеки. Вскоре она повернула обратно, прибавила шагу, и тут за ее спиной резко затормозила машина. Из машины вышла женщина и обратилась к ней по имени-отчеству:
– Марья Михайловна, доброе утро! Вы меня не помните? – Тетка была круглолицая, румяная, одета очень просто. – Я из вашего районного муниципального управления социальной защиты, из собеса то есть. Мы проверяем, какую сумму пенсии вам выдали последний раз. У нас были начислены надбавки, и мы контролируем работу почтальонов, разносящих пенсии. Так вам как выдали? Как раньше или с надбавками?
– А как вы меня нашли? – спросила первым делом осторожная Марья Михайловна.
– Так вы же оставили адрес у нас в управлении на всякий случай, вот мы и решили проверить. Это от Москвы недалеко, и у нас многие пенсионеры вот так же разъехались, по дачам... Мы как раз и хотим проверить такие случаи удаленного проживания.
– Честно говоря, – успокоившись, проговорила Юлина мать, – я и не помню, сколько мне приносили.
– Ну так давайте вместе проверим. У вас деньги где?
– Дома лежат, вместе с паспортом. Давайте зайдем к нам, посмотрим.
Из машины вышла еще одна женщина, и втроем они вошли в дом. Мать усадила теток пить чай, достала мед, варенье, они славно поговорили о прошлых временах, когда все было лучше, вода мокрее, трава зеленее, а советские люди – все поголовно честные и добрые... Полина Михайловна, вернувшись с хлебом, встретила гостей уже на пороге, когда они уходили – сильно торопясь, как ей показалось.
В результате этого визита из дома вынесли все наличные деньги – пенсии, которые Мария Михайловна пересчитывала по требованию визитеров, оставленные Юлией средства на жизнь, лежавшие в ящике письменного стола, небольшую сумму в валюте из комода в Ксюшиной комнате. Украли красивые фарфоровые безделушки из прихожей, очаровательные дорогие мелочи из ванной комнаты, куда тетки ходили мыть руки. Но самой крупной пропажей бабушки считали новый фирменный утюг, стоявший на полке в роскошной ванной на втором этаже. Как воровки умудрились там-то побывать, Марья Михайловна не могла себе даже представить.
Пропажи обнаружили только на следующее утро, когда Полина собралась идти за молоком, а до этого Марья Михайловна восхищалась, как все-таки хорошо в ее Центральном административном округе поставлено пенсионное обеспечение, какие замечательные люди работают в МУСЗ – вот приехали в такую даль, не пожалели времени и бензина... Рассказав все это, Марья Михайловна опять заплакала и схватилась за сердце. Ей было уже за семьдесят, и она никогда не отличалась крепким здоровьем.
– Ну вот что, дорогие мои, – выслушав всю эту душераздирающую историю, сказала Юлия. – Вы остались живы. Это уже хорошо. Живите дальше, радуйтесь, забудьте обо всем плохом. Подлых людей много развелось, и горевать из-за них – просто непозволительная роскошь.
– Да, вот именно, кругом подлость! – подхватила мать. – И все из-за ваших новых порядков. При коммунистах такого бы не было.
– При коммунистах, мама, ты бы сейчас не сидела в отдельной вилле с камином и видом на лес, а радовалась бы своей квартире-развалюхе да мизерной пенсии, вот и все. А вообще-то во всем этом есть и доля вашей вины. Ну как ты могла пустить их в дом? Ты же разумный человек!
– Да они такие приличные, Юлечка, на машине и все про меня знают. У меня даже мысли не возникло, что это жулики. Ты можешь не говорить Алексею об этом случае?
– Конечно, мам. Да ему и не до этого. У него своих случаев полно. Послушайте, а их никто не мог подослать, чтобы напугать вас, например? Они не угрожали вам?
– Вот! – с полуоборота завелась опять старуха. – Я так и думала. С тех пор как вы с Алексеем – «новые русские», я просто не знаю покоя. Я вообще боюсь, что нас с Полиной могут взять в заложники, потребовать выкуп, а вы не сможете заплатить! Или не захотите!
– Господи, мама, какие глупости ты говоришь! Ты виновата сама, пустила в дом воровок, жулье, сама им открыла дверь. Ты хоть это понимаешь?
– Я могу возместить вам ущерб. Если ты потрудишься продать мою китайскую вазу, то получишь деньги на десять таких утюгов, – с надменным достоинством произнесла Мария Михайловна.
Юлия вздохнула. Нет, мать решительно ничего не хотела понимать в сегодняшней жизни. Ее старую китайскую вазу не возьмет ни один комиссионный – если они вообще в Москве еще остались. Однако спорить и объяснять ей это было бесполезно, поэтому дочь просто аккуратно перевела разговор на другую тему.
Мать успокоилась и заметно повеселела, только когда Юлия вынула из кошелька и оставила им с теткой всю свою наличность взамен украденной. Она даже не спросила дочь про поездку, про внуков, про самочувствие... Старческий эгоизм – жуткое дело. Она же была когда-то умным, интеллигентным и интересным человеком; отец, в конце концов, любил ее и уважал именно за широту ума и души. Неужели к старости интерес к миру сужается до интереса к наличным деньгам? Если это так, то, пожалуй, Юлия теперь нужна ей не как дочь, а только как источник финансирования... В результате вся поездка стала для нее лишним поводом для огорчения – а их сейчас в семье, видит бог, и без того предостаточно.
Раньше Юлия огорчалась, когда мать, еще несколько лет после смерти отца, упорно «пилила» ее за то, что она не защитила диссертацию, не сделала научной карьеры, а сидит дома с детьми.
– Ну зачем тебе моя кандидатская или докторская? – спрашивала ее Юлия.
– Для престижа, – был неизменный ответ.
– Да нет уже, нет никакого такого престижа. Моя специальность – экономика социалистического хозяйства. Несуществующая наука в несуществующей стране... Мама, опомнись! О чем ты говоришь!
– Ты считаешь, что твоя мать ничего не понимает. А я знаю одно – ты не оправдала наших надежд. Мы в тебя столько вложили сил и надежд, ты была такая способная и образованная девочка. И вот – наплевала на наши мечты. Отец был бы тобой недоволен.
– Мама, отец никогда не стал бы предъявлять мне такие глупые претензии.
– Ты слишком много занимаешься материальной стороной жизни и совсем не думаешь о духовной! – Мария Михайловна могла изрекать такие истины часами. И Юлия подозревала уже давно, что мать не только не знает ее как человека, как дочь, не вникает в ее жизнь, но и не ждет от нее ничего иного, кроме постоянного пополнения кошелька.
Разобравшись с этой криминальной историей, Юлия пошла наверх, в свою спальню. Она решила проверить все прочие комнаты. Многие из них, к счастью, были предусмотрительно закрыты на ключ, а в холлах на видном месте стояли только большие напольные вазы да висели новые дорогие шторы. Воры при всем желании не смогли бы это незаметно унести... Перед отъездом она упаковала свою коллекцию хрустальных статуэток от Сваровски, которая стояла на новой стеклянной полке в гостиной, убрала с глаз все дорогие ее сердцу мелочи – автоматически, сама не зная зачем. Может, инстинкт самосохранения «нового русского» сработал? Но как бы то ни было, поступила она правильно. Обезопаситься на будущее никогда не помешает.
По дороге домой, сидя за рулем, она печально и как-то обреченно размышляла о том, что ждет ее впереди. И как это вышло, что она оказалась среди родных совсем одиноким человеком? Все куда-то тянутся, разбегаются. Пашка – в ночной клуб, Ксюша – в шоу-бизнес, Лешка – к молодой любовнице. Даже мама погружена в свои старческие заботы и радости, нимало не интересуясь ее, Юлиной, жизнью. А Юлия так и осталась на прежнем месте, при своих устарелых пристрастиях – дом, дети, книги, кухня, устройство быта, семейный комфорт... Даже недавнее первое любовное приключение «на стороне» ее совсем не захватило. Вкусив запретный плод, она поняла, что все эти тайные радости – не для нее, они не вдохновляют ее и не трогают душу, не приносят ни восторга, о котором захлебываясь рассказывали иные приятельницы, ни тепла, ни счастья. Теперь она уже не обольщалась, что сможет найти выход из семейной драмы в потаенной от детей и мужа личной жизни. Но тогда, значит, одиночество, вакуум, печаль... Долго ли она это выдержит?
Картина семейного развала, с которой Юлия столкнулась в первую неделю после своего возвращения с островов, продолжала углубляться. К весне ей стало казаться, что даже дети – не говоря уж о муже, отношения с которым так и не наладились, – окончательно отбились от рук и отдаляются от нее. И если Павел хоть как-то, казалось Юлии, понимал страдания матери и не упоминал новую подружку Светлану при каждом слове, то Ксения не собиралась ни с кем считаться. Юлии уже казалось, что дочь ее просто дразнит.
С утра до вечера Юлия слышала от нее: «Светлана сказала...», «Светлана считает...», «Светлана смотрела этот фильм, и на него стоит пойти...», «Светлана была в этом клубе, и я туда пойду...», «Светлана то-то купила, и мне нужно то же и оттуда же». И это испытание теперь казалось Юлии куда более серьезным и мучительным, чем тривиальный адюльтер ее мужа.
Но с Пашкой, как оказалось, дело обстояло куда серьезнее. Мать заметила, что он краснеет, когда заговаривают о Светлане. Эта девица, бывшая ненамного старше Павла, но более искушенная и опытная в делах обольщения мужчин, чем знакомые сверстницы, откровенно заманивала его, пацана, в свои сети. Пашке, который, кроме одноклассниц и университетских девчонок, других девушек еще практически не видел, она казалась идеалом молодой современной, модной, все знающей и умеющей, безумно привлекательной женщины. И он был влюблен, влюблен без памяти, как только можно быть влюбленным в двадцать лет. Он стал из ночи в ночь шататься со Светланой по ночным клубам; возвращаясь под утро, заваливался спать, просыпался вечером – и опять шел в клуб. Ни о каком посещении лекций в университете речи уже не шло. Он просто прекратил ходить на занятия – и все это безо всяких объяснений.
Юлия пыталась говорить с Алексеем. Ведь это отец снабжал сына деньгами на ночные развлечения, отец поддерживал его дружбу со Светланой. Алексей посмеялся над опасениями жены, заявил, что светская жизнь – это связи, нужные знакомства и что он скоро возьмет сына в бизнес, даст ему образование на практике. Именно сегодняшняя клубная молодежь, по мнению Земцова-старшего, будет управлять всем в городе и стране через двадцать лет. И из жизни ночных заведений мужчина извлечет куда более полезные знания, чем из устаревших университетских курсов, составленных по программам еще советской эпохи. А диплом можно нарисовать любой, и нечего мальчику терять время, протирать штаны в университете. Пора узнать настоящую жизнь.
Юлии все эти доводы казались полнейшим бредом. Она не понимала, как мог Алексей так измениться, опроститься, поглупеть за последние несколько лет. Зато она хорошо понимала, что если Алексей узнает о чувствах сына к своей пассии, то его отношение к Павлу может круто измениться. Изменятся и формулировки. И Павел мигом окажется не молодым любознательным светским львенком, который с пользой для будущего изучает жизнь в ночных клубах, а сыном-лоботрясом, который ни на что путное не способен.
В общем-то, Юлия даже не возражала против такого развития событий; она считала, что только это – гнев отца, потеря «свободных» денег – сможет вернуть Пашку в вуз, хотя бы даже с потерей года. Но все случилось иначе. Несмотря на свою природную недогадливость, Алексей действительно увидел в Пашке молодого соперника, но поступил так, как стало принято поступать в его кругу – сам отвел парня к дорогой проститутке...
Так Пашка стал «настоящим мужчиной». И тут парня, что называется, понесло. Загнать его на вузовскую скамью стало совершенно невозможно. Он попытался в летнюю сессию каким-то образом начать покупать зачеты и экзамены, но это ему удалось лишь частично. Далеко не все преподаватели пошли навстречу нерадивому студенту ради приличной мзды. В результате частично сданная сессия ничего не дала, на следующий курс его не перевели, и денежки пропали. Теперь Павел всецело погрузился в дела и интересы московской «золотой» клубной молодежи, куда его ввела все та же Светлана, и почти полностью перешел на ночной образ жизни. Мать с ужасом смотрела на мир семьи, рушившийся у нее на глазах, но от нее уже ничего не зависело. Она потеряла бразды правления семьей.
Как-то в апреле, в один из первых теплых дней, Алексей позвонил жене с работы и попросил ее устроить небольшой прием «только для узкого круга», в их загородном доме. Как уже стало принято между ними в последнее время, он был краток:
– Это люди, которых я очень ценю, важные для фирмы, для моего дела и для будущего наших детей. Пожалуйста, сделай все достойно и прилично, но без всякого выпендрежа. Учти, что дети должны быть с нами. Ясно?
– Ясно. Давай подробности. На сколько персон, сколько мужчин, сколько женщин, какой возраст? Раз уж ты даешь мне задание, уточни детали, чтобы мне было удобнее все спланировать.
– Гостей – четыре человека; двое иностранцев, двое наших – Федор Рудак и... Светлана. И не возражай. Она мне нужна в качестве референта. Иностранцы – банкиры из Женевы, бывшие наши. Только чтобы все было по-русски, никакого консоме из страуса!
– Послушай, а нельзя без баб-с? Оставь девушку на потом. Я категорически против ее присутствия.
– Давай не будем выяснять отношения по телефону. Сделаю так, как сочту нужным. Все. До вечера.
Раньше Юлия очень любила принимать гостей. Собственно, ей и теперь это нравилось, но делать хорошую мину при плохой игре становилось все труднее и труднее. И все-таки надо выдержать и это мероприятие... Она начала обдумывать, какой сделать стол, какую сервировку, и конкретные дела, как всегда, отвлекли ее от грустных мыслей. В чиверевском доме для приема гостей все было устроено идеально. В гостиной стоял большой овальный ореховый стол, двенадцать прекрасных стульев; специально для таких случаев закуплены были льняные скатерти, превосходная посуда, изысканные приборы, даже яркие свечи в тон штор.
Прием в тот вечер удался на славу. Видимо, хорошо подумав, Алексей решил все же не накалять в доме обстановку, и вместо Светланы в гости к Земцовым пришла Тамара Рудак. Хозяева включили огромную новую люстру, которую особые мастера в свое время долго и старательно монтировали под четырнадцатиметровым куполом; галогенные огоньки заблистали под высоким потолком, и комната приобрела нарядный и праздничный вид. Юлия приготовила традиционный русский ужин – с икрой двух видов, с обильными закусками под водку, с телячьими отбивными. Кулинаркой она была отменной, и в этот раз, как и всегда, меню ужина оказалось на высоте.
Иностранные гости, как выяснилось, были весьма симпатичными молодыми ребятами, и она подумала, что именно таким, пожалуй, хотела бы видеть Павла в будущем. Сначала за столом активно обсуждались подробности совместных банковских дел всех присутствующих, а затем Алексей перевел разговор на тему семьи. Он представил сына в качестве молодого бизнесмена, который начинает новое дело – продажу сотовых телефонов. Павел стал договариваться о поездке в Женеву, о возможных деловых контактах. Потом Алексей «вывел на сцену» Ксению как будущую звезду российского модельного бизнеса. Заговорили о будущем детей вообще. И тут в беседу осторожно вступил Федор Рудак:
– Иногда мы, родители, желая блага нашим детям, по незнанию или из-за какого-то ложного честолюбия заводим их в такие сферы, которые, во-первых, плохо знакомы нам самим, а во-вторых, просто опасны для их жизни... Вот тот же шоу-бизнес. Да, это денежно, да, престижно, модно, ярко. Но какую цену за все это платят люди, которые там работают? Что мы знаем об этих девчонках, которые ради успеха иногда вынуждены спать с кем попало? Что мы вообще знаем об этой среде? Там совершенно не проработана юридическая система защиты прав модели. А норма поведения – «хочешь контракта – будь подстилкой». Мы же туда толкаем детей. Алексей, ты об этом хоть думал?
Все замолчали, глядя на хозяина дома.
– Да это все чувства, сантименты, – сердито отмахнулся тот. – Они мешают идти к цели. Хочешь чего-то добиться в этой жизни – живи по ее законам. А законы эти таковы, что некогда размышлять: морально – аморально, гуманно – негуманно... Дело делать надо, вот и все. И идти к цели любыми путями.
– Тебе хорошо говорить, ты уже всего достиг, о чем можно мечтать... – но Алексей не дал Рудаку договорить:
– Вот потому и достиг, друг ты мой Федор, что умел в молодости поступиться чем-то дорогим мне ради карьеры. Ты этого что, не помнишь? Или ты этого не знал? Не подозревал? Не догадывался? Да ради этого самого успеха, ради денег мне пришлось отказаться от того, что было действительно мое, настоящее...
В комнате воцарилось молчание. Рудак, кажется, и сам был уже не рад, что затеял этот разговор, и попытался «вырулить» на безопасное место:
– Да ну тебя, Алексей, что ты завелся? Я говорю только о том, что шоу-бизнес – трудное дело. И надо иметь особый склад характера, чтобы там продвинуться. Ты не согласен?
– Давайте все-таки и у матери спросим, – вмешалась в беседу молчавшая до сих пор Тамара Рудак. – Ты, Юлия, ты лично как думаешь: можно приличной девочке быть моделью? Ты согласна с выбором Ксении?
– Нет, я не согласна. Я категорически против.
Уже несколько минут Юлия сидела, нервно скручивая в руках нежно-желтую льняную салфетку, так заботливо подобранную ею к яркой оранжевой скатерти, и в голове ее бились, отдаваясь болью, слова Алексея: «Ради карьеры, ради денег я отказался от того, что было мне по-настоящему дорого...» Она почувствовала, как краска обиды заливает ее лицо, и тут вновь прозвучал голос мужа:
– Ничего удивительного, что она против. – Он пренебрежительно взглянул на жену и добавил: – Матери думают, что дети так и должны всю жизнь оставаться в детской песочнице. Что поделаешь, типичная психология «домашней курицы»...
Оба молодых бизнесмена с удивлением глядели на хозяев и их старых друзей. Уловив напряжение в их лицах и голосах, они благоразумно сочли, что вечер закончен, и начали прощаться.
– У вас необыкновенно красивый дом, редко встретишь в России такой интерьер, выдержанный в едином стиле, – говорили они Алексею.
– Вечер получился необычайно милым, и это благодаря хозяйке. Спасибо вам большое, – услышала Юлия, автоматически поднявшаяся, чтобы проводить гостей.
– Прости, подруга, мы с Федькой возникли некстати, – прошептала, целуя ее на прощание, Тамара Рудак.
Дом опустел. Юлия, чувствуя, что она словно отупела от унижения и горя, молча начала убирать со стола. Ксения взялась помогать ей. Действия их были согласованны, они проделывали это уже много раз. Мать и дочь быстро спрятали все съедобное в холодильник, загрузили посудомоечную машину, сложили скатерти и салфетки. Через пятнадцать минут гостиная обрела свой обычный вид, и о застолье напоминали только свечи в высоких бронзовых подсвечниках, оставленные на светлом дереве стола.
Алексей с Павлом уютно устроились в креслах у зажженного камина; закончив помогать матери, к ним присоединилась и Ксюша. Она села на пол, на ковер, возле отца, и все трое молча, завороженно, чуть лениво уставились на метавшиеся всполохи огня. Юлия пожелала всем спокойной ночи и пошла наверх, в свою спальню. Ей показалось, что дети и муж, почему-то объединившиеся против нее в единую силу, как будто ждали ее ухода. И, чуть помедлив на лестнице, она услышала, как Алексей внушает:
– Поймите, ваша мать, как все матери, – наседка. Именно поэтому она категорически против вашей самостоятельной жизни. Если хотите – слушайте ее и будьте паиньками, хорошими детками, знать не знающими, что такое злачные места. У вас будет спокойная жизнь. Но само к вам в руки ничего не свалится. Откуда взяться знакомствам, связям, капиталу? Неоткуда. Вы на всю жизнь останетесь нищими... И имейте в виду: взгляды вашей матери давно устарели. По происхождению она – «дочка – торговая точка». Хотя ваш дед и не торговал, но капитал у него был и деньги выше среднего тоже всегда были. Вашей матери все было дано от рождения, она ничего не сделала сама. Поэтому она не понимает, что такое борьба за успешную карьеру, за деньги, что такое работать и зарабатывать...
Юлия не могла больше такое слушать. Первым ее порывом было вернуться в гостиную и высказать то, что она обо всем этом думает. Но потом передумала. Спорить с Алексеем бесполезно. Это подло с его стороны – так говорить, но он этого даже не понимает и лишь посмеется над словами «подлость», «предательство», «неблагодарность»... А между тем ведь она ему очень помогала во всех его делах. И если бы не ее семья, значение которой в своей карьере он сейчас отрицает, что бы он делал? Торговал копченой рыбой, как все бывшие научные работники в его родном городке?.. Если бы не тесть, он, возможно, и не пропал, но никогда бы не взлетел так высоко. Но дело, впрочем, не в этом. А в том, что так отзываться о роли жены в его жизни, о ее способностях и характере, да еще и сообщать такую версию детям – это означает предать и Юлию, и память ее семьи.
И Юлия твердо решила организовать оборону.
