Глава 8
Однако обороной заниматься было некогда. За стремительным бегом дел, повседневных и ежечасных, привычных для матери большого семейства, у нее не хватало ни сил, ни времени, ни желания всерьез думать о кошмарной ситуации, в которой она оказалась. Да и какая может быть оборона против любимых ею детей, против хотя уже и нелюбимого, неверного, но все-таки мужа?.. Все это было несерьезно, и хоть Юлия сама осознавала, что напрасно по-страусиному прячет голову в песок, напрасно старается вести себя так, будто ничего не случилось, заставить себя предпринять какие-то серьезные защитные действия она не смогла.
А между тем в Москве начиналась дурманящая, долгожданная весна. Настроение у всех членов семьи было повышенно-нервозным. Пашка носился со своим малым бизнесом. Пропадал целыми днями у себя в офисе и молодежные тусовочные места, к великой радости матери, позабыл. Ночная жизнь оказалась для него всего лишь мостиком, по которому он убежал от института, от учебы и от размеренной, правильной жизни мальчика из интеллигентной семьи.
Ксюша учебу не забросила, но перестала готовиться к поступлению в вуз. Главное – школу она клятвенно обещала закончить, а там, решила Юлия, будь что будет! Дочь составляла бесконечные портфолио – собирала и сортировала свои фотографии, платила фотографам, чирикала по телефону с какими-то темными личностями. Крутилась, общалась, бегала, тратила колоссальное количество времени и сил. Ей все это безумно нравилось. Светлана, с которой она продолжала дружить, внушала Ксении, что она необычайно красива и талантлива, что впереди у нее большое будущее. С матерью же, видя ее недовольство, дочь делилась подробностями своих дел лишь от случая к случаю.
Что же касается Юлии, то она перестала скрупулезно изучать дела своего по-прежнему драгоценного, но такого упрямого ребенка и решила, что не вправе определять судьбу дочери. Ведь до сих пор жесткие позиции ее собственной матери довольно часто приходили в противоречие с реальной жизнью. Неужели так безнадежно плохо устроен мир, грустно думала Юлия, что между поколениями женщин одной семьи, родными и любящими, не может быть преемственности во взглядах? Но так или иначе, а свое мнение по поводу Ксюшиной затеи она до сведения дочери довела. И этого вполне достаточно. Хотя себе она признавалась, что ей и в кошмарном сне не могло присниться, что дочь ее станет ходячим манекеном, а сын – мелким торговцем.
А Алексей с несвойственным ему азартом доказывал, что это и есть истинный путь лучших представителей молодого поколения. «У вашей матери, – говорил он детям при каждом удобном случае – и в присутствии Юлии, и за ее спиной, – амбиции дореволюционного идеалиста, члена партии с 1905 года, хотя на самом деле она никаких заслуг перед обществом не имеет. И вообще, времена людей с чистоплюйскими интеллигентскими замашками кончились, имейте это в виду...» Дети внешне никак не реагировали на эти высказывания, но Юлия-то понимала: оба ее ребенка идут своими путями, и успех обоих зависит от возможных капиталовложений в их бизнес. И при таком раскладе отец для них более ценен, чем мать...
Не в силах изменить ситуацию и не в силах смириться, Юлия старалась меньше бывать в обществе мужа. Она вертелась в своем привычном колесе: городская квартира, загородный дом, кухня, уборка, зимний сад, небольшой ремонт, гардероб мужа, детей и ее собственный, немного светской жизни – баня и театры... Казалось бы, все немножко устоялось, ей удалось забить, заглушить в душе постоянно саднящую, кровоточащую рану, но к весне она почувствовала какую-то гнетущую усталость. В весенние каникулы отец с Ксенией и, как догадывалась Юлия, со Светланой уезжали в Андорру кататься на лыжах, а она задумала переехать в загородный дом и наконец-то провести весну на природе. Она давно об этом мечтала, но, пока дочь училась в школе, такая роскошь была совершенно невозможна.
Она провела везде уборку. Вместе с помощницей Галей они открыли и вымыли балконы в городской квартире, пересушили зимние вещи, ковры, убрали их на лето, зачехлили мебель, расчистили зимний сад. Все любимые растения, которые можно было перевезти, Юлия вывезла в Чиверево. В загородном доме ей заново пришлось проделать все эти операции: провести генеральную уборку, открыть веранды и отмыть их от зимней грязи. Но здесь все было новенькое, радовало глаз и сердце хозяйки, и работа не была ей в тягость.
Она с азартом дошивала шторы для бильярдной, в которой были очень высокие потолки – четыре с половиной метра. Потом решала непростую техническую задачу – прикрепить карнизы для штор и повесить люстру в этой комнате. Юлия нашла надежного мастера и быстро справилась с этой последней, самой трудной люстрой в их доме. Потом нашлись еще всякие недоделанные мелочи, и так она трудилась остаток апреля и весь май.
Юлия наблюдала, как сходит последний снег, как просыпается природа, появляется первая трава, проклевываются и расцветают крокусы и нарциссы около ее крыльца, потом – и ландыши в лесу. Она слушала целый день, как поют в лесу птицы, как выстукивают брачную дробь дятлы, и мало-помалу в душе ее поселялись умиротворение, покой и легкая, щемящая, но не болезненная грусть.
Дети приезжали каждый выходной, Алексей – один-два раза в месяц. Юлия признавалась самой себе, что ее устраивает такая «расстановка сил». Она уступила городские позиции. Пусть там хозяйничает Алексей. Сама же убежала от решения проблем за город на природу, в «поместье», и, может быть, это было правильно. Может быть, так ее семья быстрее поймет, что они все-таки едины, и заскучает по ней, и тогда будет спасено то немногое в их отношениях, что еще можно спасти...
На этот весенне-летний сезон у Юлии была запланирована очень важная и почти военная по сложности операция – обустройство территории вокруг дома. Прошлым летом она в спешке пробовала что-то предпринять, но поняла, что земляные работы – это отдельное занятие, требующее основательного подхода. Надо было снять грунт, заменить его смесью песка и торфа в нужной пропорции, продумать планировку клумб. Большой объем работ требовал немалого времени и значительных финансовых затрат. Ей хотелось сделать образцово-показательный западный газон: никаких грядок, только несколько альпийских горок из камней и цветов, и декоративные кусты по периметру участка, вдоль решетки забора. Она уже нашла бригаду рабочих, начала договариваться об оплате и сроках.
И вдруг самочувствие ее стало катастрофически ухудшаться, накатила депрессия, нервное напряжение все росло и уже не снималось прогулками по весеннему лесу. В конце концов, для кого она так старается? Алексей потерял интерес к семейным заботам и только издали наблюдает, насколько тщательно она бережет его собственность. Детям было почти все равно, где отсыпаться и отъедаться по выходным. И Юлия сама почувствовала странное и несвойственное ей равнодушие к «витью гнезда». Она плохо спала, по утрам появились приступы тошноты и головокружения. А к июню она обнаружила по прошлогодней летней одежде, что сильно похудела. Будучи крепким от рождения человеком, она редко обращалась к врачам. Но к середине месяца ей стало так плохо, что это уже нельзя было объяснить просто общим упадком сил. Настала пора обратиться к хорошему врачу.
Юлия созвонилась со старым другом семьи Геннадием и договорилась о встрече в клинике неврозов, где он работал. Другой причины, кроме нервного истощения, она придумать не могла. У Геннадия лечились многие ее подруги, но она знала его не по врачебной практике, а по компании общих знакомых. И ей проще было поговорить о своих недомоганиях с ним, чем с незнакомым человеком.
Она приехала к нему на Шаболовку, и после беседы он сообщил, что симптомы ее недомоганий действительно укладываются в общую картину нервного перенапряжения, а может быть, даже и начавшейся депрессии. Для того чтобы пройти курс лечения в их клинике, нужно сдать анализы, и Юлия вышла от доктора с целой стопкой направлений.
Она осталась ночевать в городской квартире, чтобы на следующее утро, сделав все необходимое в клинике, со спокойной душой уехать в Чиверево. Житье под одной крышей с мужем – даже в течение нескольких вечерних часов – давалось ей с большим трудом. Юлия обнаружила, что стала уязвимой и чувствительной, легко обижается на какие-то мелочи – она еще раз убедилась, что у нее серьезно шалят нервы. Доктор Гена уверял, что такие проблемы есть почти у всех и надо только вовремя диагностировать начало нервного заболевания. Провожая ее из клиники, уже в коридоре он говорил:
– Это хорошо лечится, и ты скоро вообще забудешь, по какому поводу ко мне приезжала.
– А как долго длится курс? – Юлия ужаснулась при мысли, что теперь – летом! – она окажется вдруг привязана к больнице.
– Давай сначала подождем результатов анализов, не станем гадать на кофейной гуще, – уклончиво, как любой доктор при нехватке информации, ответил он.
– Ты знаешь, Ген, я ведь ужасно не люблю лечиться. На меня эти стены – хоть у вас и красиво, и народ симпатичный – просто тоску наводят.
– Ну, дорогая, хорошее лекарство должно быть горьким. Старая истина земских врачей. Слышала?
Юлия улыбнулась ему на прощание, оставила номер своего сотового телефона и, сдав анализы, умчалась прочь из Москвы. В Чивереве зеленела молодая листва, буйно цвели черемуха и сирень, по ночам заливались соловьи. Она составила график и смету земляных работ, но решила ничего не начинать до получения результатов анализов и окончательного диагноза доктора Гены. Ожидание не тяготило. По утрам она чувствовала слабость, ей хотелось подольше остаться в постели, и втайне она была рада представившейся возможности побездельничать.
В середине июня стояли жаркие дни, но по ночам было прохладно, от воды тянуло сыростью. На неделю приехала Ксюша, чтобы подготовиться к очередному выпускному экзамену. Павел обещал быть на выходные. В пятницу Юлия поздно закончила готовить на кухне. Она испекла к Пашкиному приезду его любимый рыбный пирог из пышного дрожжевого теста. Сил у нее было мало, она теперь быстро уставала, поэтому прокопалась долго и лишь к полуночи поднялась к себе наверх. Перед тем как лечь в постель, она вышла на веранду, вдохнула полной грудью запахи ночного поля и леса, да так и не заметила, как, завороженная летней ночью, осталась сидеть в кресле. Перед их домом, у воды, неистово квакали лягушки. В перерывах, когда наступала тишина, был слышен глухой лай собак в деревне.
Сотовый телефон она не выключала на ночь просто так, на всякий случай, – ей теперь редко звонили и члены семьи, и знакомые. Но в этот раз ночную тишину неожиданно разорвал звонок. Юлия посмотрела на часы: почти час. Кому не спится? Она нажала кнопку и поспешила войти в спальню, чтобы разговор не разнесся по сонной тишине поселка. Наверное, это Пашка. Потерял счет времени, заработался.
– Алло, Юля, это говорит Геннадий Егоров. Ты не спишь?
– Ну, как тебе сказать. Не сплю, но собираюсь отойти ко сну. Ты откуда звонишь? У тебя что-то случилось?
– Случилось. И не у меня, а у тебя. Если можешь, приезжай ко мне сейчас. Я дежурю в клинике.
– Да ты знаешь, где я? Я в Чивереве! За Окружной! За городом!
– Юля, только спокойно. Мне срочно нужно с тобой поговорить. До утра откладывать нельзя. Срочно, понимаешь? Тем более что завтра выходные. Приезжай! Это же недалеко. Я договорюсь с дежурными и буду ждать тебя внизу, в приемном покое. Как подъедешь, позвони мне на мобильный. Все. До встречи.
– Гена, ты что, это какая-то авантюра! Подожди...
Но он ее уже не слышал. В трубке звучали короткие гудки.
Она давно знала этого человека. Он никогда – по крайней мере, на ее памяти – не говорил и не делал глупостей. Надо было ехать. В конце концов, она уже отдохнула, силы ее восстановились. Спать совсем не хочется. Раз надо – значит, надо...
Юлия попыталась сообразить, хватит ли ей бензина. Впрочем, теперь по всей дороге есть круглосуточные заправки, проблем нет. Она натянула новые светлые джинсы, футболку, кроссовки – так будет удобнее шататься в ночи. Вынула из ушей серьги, сняла кольцо. Сложила аккуратно все в шкатулку. Нужно еще проверить пистолет, и все будет как в кино, – она пыталась шутить сама с собой, но на самом деле ей было не до смеха. После разговора с Геннадием противная тревога как змея заползла и угнездилась в ее душе. Она перебирала в уме все возможные несчастья: мать на месте, в своей комнате, Ксюша спит тоже здесь, Пашка – знаю, где... Может быть, что-то с Алексеем? Но по телефону Гена все равно ничего не скажет. Черт бы побрал его врачебную этику! Ехать, скорее ехать в Москву.
Юлия быстро добралась по пустому шоссе до центра столицы, до старой Генкиной клиники. Позвонила еще по дороге, проезжая мимо Кремля. Она чувствовала, что это еще не паника, но все же она очень волнуется, и каждая минута ожидания будет стоить ей мириад нервных клеток.
Когда Юлия притормозила у ворот клиники, Геннадий уже ждал ее, нервно попыхивая сигаретой. Вот это номер, он же не курит!
Он открыл дверцу ее машины, помог выйти и, ни слова не говоря, провел в двери с надписью «Приемный покой». В большой комнате никого не было. Он усадил ее на стул, сам сел напротив за столом и только тогда начал:
– Юлия, только спокойно. Пришли результаты твоих анализов. Их надо проверить еще раз, только тогда можно будет говорить об окончательном результате. Но, по предварительным прикидкам, у тебя очень плохая болезнь.
– Какая? Нервная?
– Нет, не нервная, но очень неприятная, инфекционная, лекарство против которой еще не изобрели. Она плохо лечится.
– Говори же, Гена, не тяни. Я готова услышать все.
– Юлечка, я сам не могу поверить, надо сделать контрольные анализы. По тем анализам, которые ты сдала у нас, – у тебя ВИЧ-инфекция. В будущем это может развиться в СПИД.
– ВИЧ-инфекция! Но этого не может быть!
– Давай не будем паниковать. Скажи мне не как старому другу, а как врачу: какие половые контакты у тебя были в течение последнего года? Вспомни и назови все. Сосредоточься.
– Это просто. С начала половой жизни, с самой юности и до конца декабря 1999-го – только с мужем. В середине января 2000-го был один контакт на Антильских островах. Но я предохранялась. Потом и по настоящее время – вообще никаких... Гена, это безумие. Не может этого быть!
– Юля, сдашь анализы еще раз. Но, к сожалению, специальная лаборатория редко ошибается. Ошибка маловероятна. Да, Алексея надо проверить обязательно.
– Это его дело. Надо – пусть проверяется. Мы в большой ссоре с ним, Гена. Между нами ничего не было с Нового года.
– Хорошо, теперь еще раз. Давай по порядку. Расскажи мне про историю на островах.
Юлия молчала, пытаясь сосредоточиться. От волнения, от неожиданности и ужаса она едва могла говорить.
– Это было мое первое и последнее любовное приключение. Выходит, только тогда это и могло случиться...
– Ты знаешь, как зовут этого человека? Его адрес?
– Русский, живет и работает гидом на острове Сен-Бартельми, это самый модный и дорогой курорт Антильских островов. Зовут... Его зовут Питер Питерсон. Так он, по крайней мере, назвался. Документов его я не видела. Но мы предохранялись!
– Юлия, мы же взрослые люди! Если бы ты предохранялась, то не была бы инфицирована. Попробуй восстановить в памяти все, до мелочей.
– Это был очень жаркий день. Я сильно волновалась – понимаешь, я же никогда... – Увидев, что она запнулась, Геннадий понимающе кивнул, словно прося продолжать, и в глазах его она увидела мелькнувшую жалость. – В его номере я упала в обморок. Когда очнулась, он мне уже сделал укол. Что-то сердечное.
– Какое сердечное? Если ты упала в обморок, то зачем тебе сердечное?
– Из-за обморока я плохо помню детали.
– Вспомни, хотя... теперь это уже не имеет большого значения. Похоже, источник заражения мы с тобой уже установили. Понимаешь, твои симптомы – потеря веса, слабость, головокружение – это все подтверждение диагноза.
– Так. Скажи мне честно, Гена, сколько мне осталось жить? Месяц? Полгода? Год?
– Да не торопись, не гони меня. – Он затянулся сигаретой и произнес профессионально-бесстрастным тоном: – Рассказываю. Болезнь победить, излечить полностью невозможно. Можно облегчить твое состояние. Можно снять симптомы. Но всегда возможно ухудшение, и никто тебе ничего не скажет наперед. Вирус этот постоянно изменяется, на одного человека он действует так, на другого – иначе. В таком состоянии, как сейчас, при активно развивающейся фармацевтике сможешь жить достаточно долго.
– Я могла заразить детей?
– Нет, не могла. Бытовым способом – через посуду, белье, поцелуй – ВИЧ не передается. Только через половые сношения и через кровь. Но на всякий случай членам семьи тоже надо провериться.
– О, какой кошмар! Гена, я тебе не вру, я не могла заразиться от Питера. Он пользовался презервативом. Тот не порвался.
– Ну и дела, Юля, с тобой не соскучишься... Но теперь для тебя главное – беречь себя. Неизвестно, как будет развиваться болезнь. Она коварная, может принять разные формы, и все дальнейшее непредсказуемо. Говорю тебе это прямо, потому как ты у нас девушка сильная. А заразить другого человека ты можешь только через половые контакты или кровь. Семье можешь говорить или нет – это уж как сочтешь нужным.
– А знакомым я обязана сказать? А остальным? Всем, с кем я общаюсь? Извини, я плохо соображаю.
– Не советую. Слабое здоровье у нас у каждого третьего. Будешь говорить: «Болею», и все. А уж чем – это никого, кроме тебя и твоей семьи, не касается. Сама ведь знаешь, у нас общество дикое, жестокое.
– Да плевать мне на общество! Ты же знаешь, меня кроме семьи и близких друзей смолоду и почти до сих пор ничего не интересовало. Ты, наверное, смеешься надо мной, не веришь, но я действительно первый раз на Антилах пошла на контакт с другим мужчиной. И то только потому, что Алексей... впрочем, неважно. Господи, что же мне теперь делать?
– Юля, ты сильный и разумный человек. Ты можешь рассчитывать на меня как на друга и как на врача. Я тебя познакомлю с хорошими специалистами. С лучшими, какие только есть в нашей стране, да и не только в нашей. Мой совет тебе – до получения результатов повторных анализов никому ничего не говори! Не переутомляйся, не нервничай, хлопочи поменьше. Хорошо?
Они не заметили, как проговорили до утра, всю короткую июньскую ночь. Юлия вышла за ворота клиники, когда уже сияло солнце. Было семь часов утра. Она села за руль своего синего джипа и подумала, что скоро вполне может потерять способность управлять машиной, да и просто ходить, видеть, слышать, соображать... Она, Юлия Земцова, будет инвалидом, а может быть, умрет в больнице – одна, в страшных мучениях, презираемая своей семьей. «Ты справедлив и милостив, господи, – подумала она. – Я не должна была этого делать. За грехи я получила наказание. Это моя вина, господи, моя... Но почему наказана только я?! А Алексей?»
Была суббота. Ранние дачники на стареньких и новеньких автомобилях уже устремились к своим огородам. По центральным улицам одна за другой медленно шли поливальные машины. На тротуарах взмахивали метлами московские дворники.
Юлия замечала все это, почти не осознавая. Горе придавило ее тяжелой, неподъемной плитой. Она не помнила, как приехала в Чиверево. Ксюша и мать еще спали. Юлия поставила машину около дома, чтобы не шуметь, и поднялась в свою комнату. Сна не было ни в одном глазу. Она быстро разделась, встала под душ, взяла самую жесткую мочалку и растерлась до красноты. Она понимала, что этот ужас не смыть, не оттереть – даже вместе с кожей не содрать эту заразу. Она внутри, в ее крови, в самом основании ее клеток. Никакой самый душистый гель не сделает ее чистой, прежней... Ей было жалко себя и страшно, и не было даже слабой веры в ошибку лаборантов. Она просто отупела от ужаса.
В понедельник она сдала повторные анализы и замерла, затаилась, делая только самое необходимое. Большую часть времени, насколько это было возможно, она проводила в одиночестве, копаясь в земле на участке, гуляя в лесу или просто лежа в кровати и тупо переключая телевизионные программы пультом. Юлия думала о своей жизни, о возможных ее вариантах, обо всем, не случившемся с ней. В молодости она была талантливым человеком и могла бы действительно сделать карьеру. Она умела и любила учиться, узнавать новое, совершенствовать старое, но предпочла карьеру жены и матери, о чем раньше никогда не жалела. Но теперь...
Она безумно любила своих детей. Теперь они неудачники – по крайней мере, с ее точки зрения. Она преданно любила своего мужа – теперь он не может смотреть на нее без раздражения. Что случилось? Дело в ней или в окружающем мире? Единственный раз она пережила сомнительное приключение – и вот результат. Причем чудовищный, невероятный. Миллионы людей во всем мире изменяли и изменяют своим мужьям и женам, и лишь ничтожно малая доля прелюбодеев так жестоко наказана. И она оказалась среди этой малой доли.
Да, жизнь сыграла с ней злую шутку. Ей есть о чем задуматься. Последний год она работала не покладая рук. Но теперь она знает одно: не может более тратить силы и время, которых у нее осталось так мало, на других людей, которые, похоже, паразитируют на ее доброте и энергии.
Она приехала к доктору Гене через пятнадцать дней. Он уже договорился о консультации у специалистов в знаменитой больнице на Соколиной Горе. Геннадий Егоров оказался настоящим другом. По ее просьбе он позвонил Алексею и поставил в известность о ее диагнозе. Тот немедленно примчался на проверку, на анализы, привез с собой Светлану. Проверили детей, первоначально не объясняя им причины столь пристального внимания к их здоровью. Все в семье, кроме Юлии, оказались здоровы. Это было уже счастье. Ее личное, маленькое счастье, тайный подарок судьбы.
Горе настолько подкосило ее, что она перестала думать о том, как отнесутся к ее болезни члены семьи. Мужу, хоть и бывшему, сказать она была обязана, детям и всем прочим – как сочтет нужным. Так сказал доктор Гена, и Юлия считала, что он прав... Но ей и не пришлось ничего говорить самой. Все разгласил Алексей. Он сообщил о ее диагнозе, даже с некоторым злорадством, забывая о приличиях, всем членам семьи – детям, ее матери, дальним и близким родственникам, затем друзьям и своим коллегам... Последнее время он и без того произносил много речей, обвиняющих ее во всех смертных грехах. Но тут начался просто настоящий праздник на его улице.
– А я так и думал, что этим закончится! – вещал он с видом оскорбленной добродетели громовым голосом на весь дом, примчавшись вечером в пятницу в Чиверево. – Вот кем оказалась ваша мать! Теперь у всех наконец раскроются глаза – все узнают, что она такое! Тихоня! Интеллигентка! Ее все любят, все ею восхищаются – она такая умная, такая работящая, у нее такой ум, такой стиль, такой вкус... Вот вам всем – получайте! Эту болезнь цепляют только наркоманы и уличные девки – она показала, на что способна!
Юлии было уже безразлично его мнение, но все-таки он сумел сделать ей еще больнее. Когда он начал с порога свою гневную, обличительную речь, она повернулась и ушла к себе наверх. Она собиралась обсудить с ним дальнейшие планы их разъезда, раздела имущества и в конце концов развода, необходимость в котором стала уже насущной. Но как можно разговаривать с человеком, который так откровенно радуется ее беде?! На это у нее не было сил.
Днем она решила уехать ночевать в Москву. Юлия давно продумала этот шаг. Упаковала и взяла с собой документы, деньги, драгоценности и немногое из одежды, что пригодится ей в ближайшие дни. Получилось всего два чемодана. Предупредила, что, может быть, заедет за вещами в их московскую квартиру через несколько дней. Дети отчужденно молчали. Мария Михайловна не вышла из своей комнаты. Алексей, сидя в гостиной, уставился в громко орущий телевизор и даже не повернулся в ее сторону, когда она спускалась к выходу. И только Павел молча помог ей загрузить чемоданы в машину.
Юлия сняла номер в гостинице «Украина» и позвонила оттуда Рудакам. Федор был дома один и сразу примчался на ее зов. Ей очень, очень нужно было поговорить с кем-нибудь из своих старых друзей.
– Юлька, дорогая, скажи, ради бога, что случилось? Твой муж всем знакомым такое несет... – начал он уже с порога. И, увидев ее изможденное лицо, похудевшую фигуру, мгновенно осознав, что это правда, неуверенно остановился в дверях.
– Да проходи, проходи, – с трудом улыбнулась ему Юлия. – У меня не чума, не проказа, я не заразная на расстоянии. Садись, только угощать тебя ничем не буду. А то умрешь от подозрений.
– Да ладно, я не впечатлительный. Зараза к заразе не липнет.
– К заразе не липнет, а ко мне прилипла. Вот такие, Федор, дела.
– Так это правда? Неужели, Юля? Ну если так, то скажи, какие прогнозы? Чем я могу тебе помочь? Деньги у тебя есть? Клиника? Санаторий?
– Да это все организуем. Уже помогают. Про деньги сейчас не знаю – вроде пока есть, – вяло сообщила она.
– Ну так чем все же я могу тебе помочь? Просто так, потрепаться, ты бы меня не вызвала, а нашла бы кого-нибудь помоложе и побогаче.
– Да ладно тебе шутить, время шуток для нас прошло. Мне, Федя, нужен хороший адвокат по гражданским делам. Лучше – мужеского пола. Решительный и не из пугливых. Да, и чтобы не болтал лишнего, работал быстро. Времени у меня мало.
– Хорошо, найдем. Знаю одного человека. Работает быстро, четко, дело знает, но берет дорого. Оплата почасовая. Я с ним переговорю и тебе сообщу. Где ты планируешь теперь жить?
– Этого не знаю, но сотовый всегда со мной. Звони в любое время... – Она немного поколебалась, прежде чем задать еще один вопрос, но в конце концов решила, что хуже от ответа на него ей уже не будет. – В офисе Алексей поделился своим везением со всеми, так я понимаю?
– Ну, в офисе мы с ним на разных уровнях, а вот в бане – да, поделился. Вы бы все равно развелись, Юля. Его страшно заносит последнее время, я не говорил тебе раньше просто потому, что не хотел тебя расстраивать. Он уже давно строит планы развода. Хотел нанять мужика, который сыграл бы роль твоего любовника, он бы вас застукал, устроил показательный развод... и тому подобная дурь. А тут – ты сама ему поднесла такой подарок, можно сказать. – И Федор замотал головой. Его обычно веселое лицо было грустным. – Он теперь в глазах общественности – страдалец, жертва коварного обмана, он тебя боготворил все двадцать лет, а ты... Его никто раньше не понимал, дамская часть резко не одобряла его интрижку со Светкой. Она же девка ранняя, да наглая. А теперь он – герой, у него такое оправдание... Весь наш женский персонал в себя прийти не может. Да и я, честно говоря, тоже.
– Ну, я вижу, ты завидуешь его славе.
– Господи, и как тебя только угораздило?.. Прости, конечно, – сообразив, что именно он спрашивает, Федор смутился, но выражение его глаз так и осталось болезненно-любопытным.
– Федор, милый, если бы я знала, я бы поделилась с тобой опытом, чтобы ты так не делал, – по старой дружбе, конечно. А так, хочешь верь, хочешь не верь – но я не знаю. Со мной этого не должно было случиться.
– Юлечка, знай, ты для меня всегда была ангелом. Такой и останешься.
– Падший у тебя ангелок получается, – усмехнулась Юлия. – Не боишься, Федор, дружить с падшими?
– Ладно тебе! Я побегу, пожалуй, а то ты мне наговоришь. Я тебе позвоню, как узнаю что-то конкретное, хорошо? Если не позвоню до вторника, позвони нам сама, вечерком, а то я боюсь закрутиться. Держись, подруга! Мы с тобой еще поживем!
– Спасибо, Феденька, для меня очень важно, что ты пришел вот так, сразу.
– Не скромничай, Юль. Пока! Все будет хорошо! – За Федором захлопнулась дверь, и Юлия без сил упала на постель.
Теперь настала пора обдумать дальнейшие жизненные планы. Дел оказалось неожиданно много. Будем решать проблемы по мере поступления, поэтапно, говорила себе Юлия. Первое – клиника, лечение, полный курс. Это – на два-три месяца. Значит, на все лето – июль, август, часть сентября – жильем она обеспечена. Потом надо будет на первое время снять квартиру. Хотя и тут может возникнуть проблема: если хозяин узнает, что она больна, то квартиру ей не сдадут... Тогда – гостиница. Ведь можно жить в гостинице, имея московскую регистрацию. Завоевание демократии. А вот разрешено ли в гостиницах проживать ВИЧ-инфицированным?..
Не буду думать об этом сейчас, решила она. Но тут же словно споткнулась о новое затруднение. Гостиница или снимаемая квартира – это, конечно, хорошо. Но как же все ее вещи? Одежда? Лето закончится, и как тогда? А книги? Картины? Посуда? Кое-что из мебели? Все то, что она так любит, – ее огромное старое зеркало, привезенное прабабушкой из Сибири, любимый ореховый секретер и прочие мелкие и не очень предметы быта? Куда все это девать?
Надо отнестись к этому без эмоций, одернула себя Юлия, как к технической задаче. Горечь расставания и страх перед будущим – слишком сильные эмоции, они парализуют. Долой чувства! Надо действовать. Ведь решила она бесповоротно уехать из загородного дома – и уехала. Теперь она заберет вещи из квартиры, благо дом ее через несколько дворов от гостиницы «Украина». И тогда уже можно будет считать, что дело сделано – она ушла из всех своих жилищ. А может, и из сердца родных... Ну что ж, ведь именно перспектива заразить кого-либо из близких, а более всего – детей и погнала ее так стремительно прочь от семьи.
Федор не позвонил, как обещал. Это было на него непохоже. Тогда вечером Юлия сама набрала знакомый номер. К телефону подошла Тамара. Юлия давно не виделась с ней, правда, несколько раз они созванивались.
– Здравствуй, Тамара! Это Юля.
– Узнала тебя. – Голос Тамары Рудак звучал сухо.
– Федор обещал мне позвонить, у нас с ним дело важное. Но так и не позвонил. Ты не знаешь, где его можно найти? Мне не хотелось бы звонить в офис.
– Странно: в офис ты не звонишь, а нам домой – пожалуйста. Так получается?
– Ну и что же? Что ты имеешь в виду?
– А вот то самое, дорогая Юлечка. – Голос на том конце провода зазвенел от напряжения. – В приличные места ты уже и позвонить не можешь. А про нас думаешь, что мы тебя всякую примем, и с болезнями срамными – тоже? Ну уж нет, тут ты ошибаешься.
– Да не бойся, Тамара, мне от вашего дома, а тем более от тебя лично ничего не надо. Просто Федор должен продиктовать мне один важный телефон. Это для дела.
– Ну, разумеется, ты все еще считаешь, что Федор готов бежать за тобой хоть на край света. Доигралась, теперь уже не побежит. У нас семья, мы с Федором прожили двадцать лет вместе, и я не хочу, чтобы нам звонили такие женщины, как ты.
Юлия не верила своим ушам. Она хорошо знала этот менторский Тамарин тон – так она, верно, отчитывала своих нерадивых студентов, так иногда говорила с продавщицами и официантками. Но чтобы таким тоном старая приятельница разговаривала с ней?!
– Послушай, профессор Рудак, давай поговорим спокойно, – пытаясь сдержаться, очень тихо произнесла она. – Неужели ты ревнуешь меня к Федору? Или просто боишься заразиться, беседуя со мной по телефону? Ты же все-таки цивилизованный человек. Я попала в беду, и мне хотелось бы что-то обсудить со своими старинными друзьями...
– Поздно обсуждать, – с металлическими интонациями ответила собеседница. – Я хотела действительно как настоящий друг помочь твоей семье. Ты меня не поняла.
– Каким образом? На что ты намекаешь?
– Это я прислала тебе фотографии в новогоднюю ночь. Ты помнишь?
– О господи, еще бы! Так это ты? Никогда бы не додумалась.
– Я хотела, чтобы ты обрела свое женское достоинство, чтобы перестала быть рабой мужа...
– Ты своего добилась. Я теперь раба другой субстанции. Можно считать, ты мне помогла, исправила меня на всю оставшуюся жизнь.
– Довольно, Юля. Слушай меня внимательно. Прошу тебя нам больше никогда не звонить и не искать встреч с Федором. Ты теперь можешь только скомпрометировать приличных людей. – Ну вот, механически отметила про себя Юлия, уже и зазвучали новые нотки – плохо скрытого злорадства, желания уязвить, сделать побольнее... – Разговаривать нам обоим с тобой не о чем. Ничего общего у нас с тобой отныне нет и быть не может.
Этого вынести было уже нельзя. Юлия молча нажала отбой. Все. Друзей Рудаков у нее больше нет. Сразу двоих. Неужели и Федька сдрейфил? В Тамаре и раньше проглядывали замашки стервы, близкими подругами они с нею не были. Но Федор?.. Видно, и вправду не существует истинной дружбы между мужчиной и женщиной.
Что ж, теперь она совершенно одинокая женщина и к тому же неизлечимо больная, заразная, представляющая опасность для окружающих... Знай свое место. Ты – изгой, ты – пария, ты – прокаженная. Нет, даже хуже, чем прокаженная. У тех был хотя бы свой остров, а ты одна, одна, одна... И Юлия горько заплакала.
Как раз в эту минуту раздался звонок сотового телефона. Это оказался Федор. Крепко подвыпивший, он звонил, видимо, из ресторана – ей были слышны музыка и стук столовых приборов.
– Юлечка, деточка, я тебе не мог раньше позвонить. Был очень занят.
– Понятно, Федор. И что ты мне скажешь?
– Я этого парня не могу найти. Он куда-то уехал, наверное, насовсем. Его нет в Москве.
– Ну что же, будем искать другого.
– Ты только не обижайся, ладно? И домой нам лучше не звони, я сам буду... я постараюсь с тобой связываться. А то Тамарка всю жизнь меня к тебе ревнует, а теперь – у-у-ух! Ты же ее знаешь, если что в голову вобьет – то все, хоть умри, а ее не переубедить.
– Да ладно, дело житейское. Спасибо тебе за звонок. Молодец, что не забыл.
– Я тебя никогда не забуду. Я тебя буду всю жизнь помнить... – В трубке послышались пьяные всхлипывания.
– Феденька, я же еще не умерла, скажешь такие золотые слова на моих похоронах. Береги себя, Федор, ты умный и сильный. Я тебя тоже не забуду. До свидания.
Так, ну вот теперь уже действительно все. Точка в истории их двадцатилетней дружбы поставлена. Определенность – лучше всего.
Остался еще один важный вопрос – проживание матери. Пока, на лето, ее надо бы пристроить где-нибудь за городом. Зимой-то у нее все налажено, она будет и дальше жить с сестрой Полиной в своей городской квартире. А вот сейчас, в жару, ее нельзя оставлять в пыльной и душной Москве. В Чивереве, в доме Алексея, внуки и зять долго ее не вытерпят. Надо найти пансионат. И здесь может помочь опять же незаменимый доктор Гена. Уж он-то знает, где сейчас проводят летнее время в меру обеспеченные пациенты преклонного возраста.
Через день Юлия уже отвезла мать под Рузу, где на берегу Москвы-реки стоял санаторий какого-то творческого союза – не то литераторов, не то композиторов. Мать была в восторге. Ей все понравилось – и публика, и обслуживание. На полтора месяца Юлия решила проблему, а потом будет видно.
По дороге мать говорила только о самом для нее главном – о том, как часто Юлия собирается снабжать ее деньгами, обсуждала, что́ ей удобнее – почтовый перевод или счет в сберкассе. К счастью, она уже не выступала со своими обычными разглагольствованиями вроде «я тебя вырастила, воспитала и выучила – ты обязана мне помогать», а сидела притихшая, смотрела по сторонам, жаловалась на свои недомогания и боялась спросить Юлию, в чем заключается ее болезнь. Уже при подъезде к санаторию мать произнесла то, что, очевидно, приготовила давно, да не осмеливалась высказать: «Я всегда знала, что Алексей доведет тебя до чего-нибудь ужасного, нельзя было выходить замуж за нищего». Юлия усмехнулась, но никак не отреагировала на эти слова. К чему? Объяснять, что именно произошло между нею и мужем, было совершенно бессмысленно.
Когда Юлия оформила Марию Михайловну у администратора, мать еще раз спросила, куда ей звонить. Поинтересовалась, кто именно заберет ее отсюда и что будет, если за ней никто не приедет? Юлия терпеливо повторила, что обязательно организует встречу, напомнила, чтобы мама не волновалась, а отдыхала спокойно, принимала процедуры, больше гуляла и думала только о хорошем. На прощание мать не поцеловала ее, а лишь помахала рукой. «Вот старая балда, – беззлобно подумала дочь, – чего она боится? В ее возрасте все процессы замедляются, и если бы она даже подцепила мой вирус, что весьма маловероятно, то и эта болезнь вряд ли успела бы развиться». Впрочем, теперь Юлия уже знала, что страх и людская подозрительность не подчиняются никакой логике – мать вряд ли хорошо представляла себе, о каком вирусе идет речь, но на всякий случай старалась держаться от нее подальше.
Так, и эта проблема с плеч долой. Теперь оставалось собрать вещи на Кутузовском, ушить летние платья да залечь по полной программе в больницу.
Начать стоило со второго. Все платья были уже при ней, в гостинице, и по приезде из санатория Юлия позвонила своей портнихе Олечке. Та оказалась дома.
– Здравствуй, Олечка, давно тебе не звонила.
– Здравствуйте, Юлия, я вас узнала.
– Оля, у меня накопилось много работы для тебя. Ты не могла бы приехать ко мне сегодня или завтра?
– Вы знаете, Юлия, я очень занята. У меня столько шитья. Большие заказы. – Голос у портнихи был тихий и спокойный.
– Какая жалость! Но у меня ничего сложного, только переделать несколько летних вещей. Это быстро.
– Я не смогу, мне очень жаль.
– А когда можно на тебя рассчитывать? Я, как всегда, хорошо заплачу тебе за срочность.
– Простите, Юлия, но я не смогу быть вам полезной в дальнейшем. Не звоните больше. Мне правда очень жаль, что так получается. Но вы, наверное, догадались, в чем причина моего отказа?
– До свидания, Оля, не надо извинений...
Она едва сдержалась, чтобы не бросить трубку на рычаг со всего размаха. Горло словно судорогой свело. Ну как она могла забыть, что у них общие знакомые! Все! Все! Все! Она в изоляции. Родная мать боится ее поцеловать. Портниха боится на нее шить. Да, это полный бойкот. Умненькая Олечка всегда держала нос по ветру. Она – лакмусовая бумажка общественного мнения. Ну, теперь никаких иллюзий. Она одна-одинешенька на этом свете.
Однако надо ведь жить дальше. Юлия позвонила на квартиру и предупредила домашних о своем завтрашнем визите. К счастью, с утра дома были только дети. Она давно их не видела и очень соскучилась, однако решила не вдаваться ни в какие разговоры, а то просто не сможет от них уйти. Юлия определила для себя главную цель этого похода – забрать бумаги. В этой квартире, в которой прошла вся ее взрослая жизнь, где выросли дети, где началась и закончилась их с Алексеем семья, в настоящий момент для нее самым главным были ее старые папки, альбомы, фотографии, семейный архив. Все это хранилось в спальне, где она давно оборудовала себе рабочий уголок – письменный стол с небольшим стеллажом. Стол у нее был особый – маленький, дамский, похожий на старинный секретер, из красного дерева, со множеством ящичков, похожих на шкатулочки. Он принадлежал еще ее бабушке, матери отца. Юлия писала за ним письма, иногда что-то считала, а еще прежде занималась, когда была школьницей, а потом и студенткой.
В нижнем ящике секретера, на самом дне, лежали старые конверты из плотной серо-синей бумаги, еще отцовские. В них удобно хранить всякую мелочь. Юлия складывала туда милую ее сердцу ерунду – первые локоны детей, записочки Алексея ей в роддом... «Только не плакать, – тупо твердила она себе. – Это хлам, и он не нужен никому, кроме меня».
В одном конверте оказалось что-то твердое, и она открыла его с ленивым любопытством. О, уже почти десять лет не брала она в руки эти узкие корочки! Это была старая визитница из дешевого черного кожзаменителя, продолговатая папочка с кармашками для визитных карточек – тогда в Москве такие вещи, даже в столь дешевом исполнении, были еще в диковинку. Все начали играть в бизнес – и она тоже вместе со всеми сначала изображала из себя деловую женщину, но мало-помалу окончательно ушла с головой в хозяйские и домашние заботы и перестала вникать в финансовые вопросы своей семьи.
Тогда, на заре рынка, они ничего не умели, и она училась вместе со всеми. В папочке по-прежнему лежали визитки – с позолотой и совсем скромные, с вензелями и без, цветные и черно-белые, на разных языках. Сейчас кого-то из этих людей нет в живых, кто-то «прогорел», перестал заниматься делами, ушел из бизнеса. Многие вовсе уехали из страны. Большинства владельцев карточек она уже и не помнила – ни лиц, ни сферы деятельности.
Но вот, однако, мелькнуло и знакомое имя. О, она помнит этого человека – это женевский адвокат. На всякий случай она вынула его карточку и положила в потайной кармашек своей сумки. Как много хлопот и всяческих страхов у них, неопытных тогда в банковских делах россиян, было связано с этим именем! Пусть остается у нее как память и какая-то опора в будущем. Хотя, впрочем, его, наверное, уже и нет в Женеве – иностранцы так долго не работают на одном месте...
Юлия быстро рассортировала бумаги, документы, письма, фотографии. Нужное упаковала в большой старый кожаный портфель, а все остальное – в картонную коробку. Портфель поставила в дальний угол антресолей, а коробку взяла с собой, чтобы твердой рукой выбросить во дворе в контейнер для мусора. Так же быстро она расправилась и с оставшейся здесь собственной одеждой и обувью. Выбросила даже любимые домашние тапочки, чтобы зря тут не болтались. Она сжигала мосты – и знала это, и торопилась покончить со всем, чтобы избавиться наконец от саднящей душу неопределенности...
Из своей комнаты вышла Ксюша. Девочка очень изменилась в последнее время. У нее появился какой-то взрослый взгляд, цепкость в словах и движениях, немного циничная усмешка. Юлия не могла не поговорить с дочерью:
– Я буду в больнице в ближайшие два-три месяца. Это далеко, и я бы не хотела, чтобы ты туда ездила.
– Это сложное лечение, мама?
– Не знаю. Ничего пока не знаю. Позвони мне на сотовый через неделю. Считай, что я уехала далеко-далеко...
Юлия ждала, что дочь станет ее расспрашивать о самочувствии, но Ксения заговорила совсем о другом:
– Мам, я хотела тебя спросить. Как ты отнесешься к моему замужеству?
– Тебе рано выходить замуж. Есть кандидатура?
– Да, есть. Я хочу переехать к нему жить.
– Ксения, если ты спрашиваешь о моем мнении, то, по-моему, тебе рано думать о самостоятельной жизни. Но если ты считаешь, что тебе так будет лучше... Учти, однако, что всегда приходится выбирать – карьера или замужество. Это вещи несовместимые. Торопиться замуж сейчас глупо. Есть другие варианты. А вообще, это серьезный разговор. Подумай и позвони мне. – Юлия сама осознавала, что говорит какой-то скороговоркой, но ей было очень больно, и она боялась заплакать. Когда-то она представляла себе счастливый разговор о замужестве дочери совсем иначе... – Мы увидимся с тобой не скоро. Прости, что не могу быть рядом. Но я cерьезно больна. Мне надо ехать.
– Да, конечно, мам, ты поправляйся, а я тебе позвоню... Пашка, мама уходит!
Вышел всклокоченный Павел, шаркая, как старик, ногами.
– Мама, ты уже уходишь? А я хотел тебе рассказать, как меня поставщики обули.
– Паша, я срочно ложусь в больницу. Не могу ничем сейчас помочь.
– Ну ладно, позвони, когда у тебя устроится.
– Если смогу, позвоню. До свиданья, ребята!
За Юлией захлопнулась дверь. Она просто бежала от своих детей. У каждого – проблемы, которые кажутся им такими большими, всемирными. Эгоизм молодости. Кругом эгоизм. У Алексея – мужской, у детей – молодежный, у матери – стариковский. А у меня, сказала себе Юлия, эгоизм тяжело больного человека. Я сейчас могу только навредить, а не помочь.
Оказавшись в лифте совсем одна, она наконец дала волю эмоциям и горько зарыдала, прислонившись к стенке и случайно задев кнопку вызова диспетчера. Она тут же услышала скрипучий голос:
– Женщина, у вас что-то случилось? Нажмите кнопку «Стоп».
– Спасибо, все в порядке.
Юлия закусила губу. В этом доме она никогда не принадлежала себе, и даже в медленно спускающемся стареньком лифте были уши – равнодушные, чужие, как весь мир и все люди вокруг.