Уже на следующий день видеокассета, два года пролежавшая без дела в сейфе профессора, была вставлена в плеер. Ее зрителями оказались Антон Житкевич, доктор Сяо, Цзяоцин и специалист по восстановлению памяти.

На экране телевизора перед ними мелькали люди. Плачущие, стонущие, утирающие слезы, крепко сжимавшие побелевшие губы – каждый из них приходил сюда с надеждой, и почти все покидали ожоговый центр в страшном, смертельном разочаровании, не найдя среди выживших тех единственных, кого искали. Антон смотрел на эти лица с недоумением и болью. Напряжение его было велико, и он то и дело просил остановить ленту, до рези в глазах вглядываясь в незнакомцев и пытаясь точно определить, не знает ли он их.

И вдруг мелькнуло до боли знакомое лицо. Высокий молодой европеец, отлично владевший китайским языком, державшийся самоуверенно и спокойно. Его изысканные манеры казались неуместными на фоне всеобщего горя. Парень в дорогом светлом костюме говорил прямо в камеру; он спрашивал дежурного врача, каковы перспективы больного, которого им показали последним, каковы его шансы выжить, и если он выживет, то сможет ли когда-нибудь обрести нормальную форму?.. Доктор реагировал уклончиво и пытался ответить вопросом на вопрос: «Так вы все же знаете его?» – «О нет, что вы. Простое человеколюбие; если хотите, праздное любопытство…» И европеец подносил большую руку к безукоризненной стрижке, поправляя волосы и пытаясь скрыть личный интерес за вежливой улыбкой. Парень был хорошим дипломатом: ему удавалось спрятать волнение; породистое продолговатое лицо с прямым крупным носом оставалось бесстрастным, и он, уходя по больничному коридору, элегантно помахивал рукой на прощание персоналу клиники.

– Этого человека я хорошо знаю. Это Сергей Пономарев, мой давний друг. Мы вместе учились в школе, а в последние годы он был моим партнером по бизнесу, – голос Ло звучал ровно, однако сердце болезненно сжалось. Он замолчал; шлюзы памяти вновь приоткрылись, и горький поток воспоминаний хлынул в них, как мутная вода.

Лицо старого приятеля напомнило Антону последние недели перед отъездом; вдруг заныло плечо, точно татуировка на нем была еще совсем свежей; особый воздух подвальчика, куда Антона привел Пономарев, вновь защекотал ноздри; и он точно воочию увидел, как листает большой каталог с рисунками и замирает над изображением лукавой морды черного кота…

А в это время там, на экране телевизора, Сергей вновь шел по больничному коридору. Он, видимо, хотел еще раз убедиться в своей догадке. Снова палата… миловидная сестричка чуть приподнимает безжизненное тело больного… камера пляшет, фокусируясь на обнаженной спине юноши и на свежей татуировке с котом… потом крупным планом – лицо Сергея и выражение отчаяния в его глазах, такое подлинное, такое человечное. «Нет, это все же не он», – говорит он и отворачивается от камеры. А та вновь предательски находит его дрожащие губы, и все выглядит так естественно: нет, доктор, это не он…

Вот Сергей вновь разговаривает с администратором ожогового центра по-китайски. Теперь-то Антон может оценить уровень его языка. У Сереги – отличное литературное произношение, но с акцентом, что естественно для иностранца. И вдобавок он слегка причмокивает. Так случалось с ним всегда при волнении, Антону хорошо это известно. Тем не менее китайцы его легко понимают. Понимают и состояние русского гостя – такая беда, такое горе…

– Нет, это не тот русский, которого я ищу, – отчетливо и резко произносит на экране Пономарев, и Антону начинает казаться, что его друг так часто повторяет эти слова для того, чтобы убедить в них себя самого. Это не он, он не выжил, он больше не помешает мне…

Пленка зашипела, на экране замелькали черные и белые полосы, и изображение оборвалось. Все было кончено. Или, может быть, все еще только начиналось?..

Зрители молчали, и молчал давно уже погасший экран, и молчали деревья за окном, и молчало, ничего не хотело говорить сердце Антона Житкевича. Зачем говорить, если все самое главное было уже сказано? Это не он. Он не выжил… Ему казалось, что эти слова теперь будут преследовать его днем и ночью.

Первым молчание прервал доктор Сяо.

– Мне кажется, мы уже совсем близко подошли к разгадке твоей тайны, – размеренно, точно и не было в разговоре никакой паузы, проговорил он. – Я помню этого человека. Я как-то встретил его, когда пришел навестить тебя. Ты тогда еще находился в коме и ничего не знал о моих посещениях…

– Это было, когда он приезжал опознавать меня? – почти равнодушно спросил Антон.

– Нет, Ло, много позже. Этот посетитель показался мне странным; я не мог понять, почему кто-то навещает человека, никем не опознанного. Врачи говорили, что европеец приезжал несколько раз, спрашивал о твоем состоянии, смотрел на тебя и уезжал. Наши медики не понимали цели его посещений, поэтому и запомнили этого иностранца. А в последний раз он сказал, что представляет какой-то гуманитарный фонд по розыску пропавших без вести…

– Он так хорошо знает наш язык. Откуда? – это Дина впервые вмешалась в разговор, и надо было знать ее так, как знал отец, чтобы уловить в нарочито спокойном тоне девушки нотки гнева и ненависти.

– Окончил Институт стран Азии и Африки при Московском университете, – ответил Антон. – У нас хорошо учат.

Горечь и боль прозвучали в его голосе, и профессор предостерегающе поднял руку.

– Не торопись осуждать друга, – сказал он примиряюще, хотя похоже было, что он и сам не верит тому, что говорит. – Он ведь мог и в самом деле не узнать тебя. Лицо было сильно обожжено. Он мог сомневаться, приезжать снова и снова, верить и не верить своим глазам и молчать из-за нежелания подавать ложную надежду твоим родным.

– Нет. Он не мог сомневаться, – медленно произнес Ло. – Он знал про татуировку, единственный знал. Это была моя тайна.

Ло говорил теперь короткими фразами, и Дине, которая смотрела ему в лицо не отрываясь, показалось, что на более длинные предложения у него просто не хватает сил. А Антон повторил еще раз, не оставляя себе никакой надежды:

– Он не мог сомневаться. Он просто солгал. Конечно же, он узнал меня.

– А твоя жена? – вдруг опомнилась девушка. Она впервые заговорила о жене Антона, хотя и раньше знала о том, что он был женат. Дина была бледна, голос дрожал; все эти дни она пыталась держаться отстраненно, хотя и по-товарищески, но сейчас нервы ее явно сдали. – Как твоя жена могла не знать о татуировке? Ведь это невозможно!..

Последние слова она почти прокричала, и доктор Сяо, не удержавшись, покачал головой. Он знал, что эта история принесет дочери много горя. Но пророчество оставалось пророчеством, и все еще можно было спасти…

– Она и не могла знать о ней. Мы не жили тогда уже вместе. От меня ей в ту пору нужны были только деньги.

– Вы не жили вместе… – повторила Цзяоцин, точно не веря ему.

– Да. Она ушла от нас, бросила семью – не только меня, но и нашего сына. Светлана только по документам считалась моей женой.

Прошлое опять накрыло Антона волной тревоги. Он вспомнил свое невыносимое одиночество, горечь разочарования в женщине, которую когда-то так любил, а пуще всего – острую жалость к сыну, брошенному матерью. И внезапно на него нахлынули мысли о Костике. Он как будто воочию увидел его перед собой, впервые со страшного дня катастрофы: худенький светловолосый малыш, сбитые коленки вечно в зеленке, любопытные глаза, неожиданные вопросы обо всем на свете…

И громко, уверенно, не обращаясь ни к кому в этой комнате, Антон произнес:

– У меня в Москве остался сын. Ему сейчас, наверное, уже лет десять… Он рос на моих руках. Я очень беспокоился о нем, когда отправлялся в Китай.

Психолог-консультант, повинуясь молчаливому – одними глазами – приказанию профессора, начал что-то быстро строчить в своих бумагах. Дина застыла, глядя прямо перед собой горестным отсутствующим взглядом. А Антона словно прорвало, и он говорил и говорил, вновь погружаясь в темные глубины своей памяти:

– Мальчика зовут Константин Житкевич. Он совсем один, наверняка заброшен и никому не нужен. Моя мать умерла, а отец был болен, лежал в клинике, проходил длительный курс лечения. Жена не любила ребенка. Она могла сдать его в детский дом, могла… все что угодно. Мне надо ехать в Россию. Найти сына. Сейчас, немедленно…

Он говорил так горячо и так сбивчиво, что, кажется, сам уже не понимал, ни где он, ни кто перед ним. Он вспомнил, как заглушал тоску и отчаяние работой, как единственным светлым лучиком в его жизни оставался Костик, как много счастья и радости давал ему этот родной и забавный человечек… Он работал сутками… Но воспоминания о работе давались труднее всего, и Антон отшвырнул их в сторону, как ненужную тряпку. Главное было сейчас – сын. Найти его, спасти его. Ему захотелось остаться одному, чтобы вспомнить все как следует, но старый доктор Сяо не дал ему такой возможности.

– Подожди, сынок, – проговорил он медленно, – не торопись с отъездом; тебе нельзя ехать одному. Наверное, ты непростой человек, раз у тебя такая судьба. И может быть, ты приносишь испытания тем, кто рядом с тобой. Но мы теперь одна семья…

Антон Житкевич молча поклонился по-китайски человеку, который дал ему новую жизнь. Доктор научил его многому, в том числе и кланяться с уважением тем, кто старше и мудрее тебя. Но теперь у него, Антона Житкевича, своя дорога. И он должен идти по ней сам. Вот только Дина…

Он посмотрел ей прямо в глаза, и девушка встретила его взгляд без страха. Весь ее облик будто говорил: «Попробуй только отказаться от моей помощи… Ты еще не знаешь, что такое любовь китайской женщины!» И, вопреки всем бедам и горестям прошлого, вопреки всей неопределенности будущего, ему захотелось улыбнуться ей и принять ее помощь.

– Твой друг отказался от тебя из-за богатства, – тихо продолжал между тем доктор Сяо. – Где-то оно у тебя есть, и тебе нужно вернуть его не ради себя самого, а ради того, чтобы найти сына. Это будет трудный путь, Ло, но ты обретешь в пути новые воспоминания, узнаешь, как жили в это время твои родственники, друзья… Будь осторожен. И не забывай, что в Китае есть люди, которые тебя любят.

Цзяоцин молчала, но глаза ее по-прежнему не отрываясь смотрели на Антона, и грудь вздымалась от волнения и тревоги. Тогда он встал и, подойдя к девушке, взял ее за руку. А когда заговорил, ему показалось, что голос его звучит абсолютно искренне – так оно, впрочем, и было – и абсолютно уверенно – а вот этого в голосе не было ни капельки…

– Я никогда не смогу забыть об этом. Дина, ты мой самый близкий человек – ближе тебя у меня нет никого в целом свете. Я бы хотел взять тебя с собой в Москву, но это невозможно, опасно…

Она рассмеялась звенящим, как хрустальный колокольчик, смехом. Напряжение разом отпустило ее, и все страхи и тревоги вмиг показались мелкими, а грядущее счастье – неизбежным и огромным.

– Мы поедем вдвоем, Ло. Я смогу помогать тебе. Дорога не так трудна, когда по ней идут двое…

Антон изумленно, чуть нехотя покачал головой, но она не дала ему произнести «нет»:

– В конце концов, я твоя сестра, не правда ли? Ты сам не раз называл меня так. Окажи доверие младшей сестре, возьми меня с собой!

Молодой человек неуверенно взглянул на доктора Сяо, и тот, помедлив мгновение, чуть нахмурившись, все же признал:

– Да, это будет разумно. Если вам суждено вместе пройти по жизни, пусть Цзяоцин сопровождает тебя с самого начала нового пути. Вместе вам будет проще справиться со всем этим.

Принять решение о поездке в Россию было легко; значительно сложнее было добиться там всего задуманного. Антон предвидел, что его ждет на родине немало сюрпризов. Чтобы собраться с мыслями, выстроить в голове план действий, он уже на следующее утро отправился в свое любимое место в Пекине – городской парк. Высокое небо какой-то особой, пронзительной голубизны, какое бывает здесь только весной, свежая зелень, вишневые и яблоневые деревья в цвету – все это радовало его глаз, вдохновляло душу, давало надежду на будущее. И он не раз уже лечился здесь от хандры и печали.

Медленно идя по дорожкам парка, Антон слушал пение птиц, вдыхал аромат весеннего города. На открытых лужайках парка жители Пекина имели обыкновение заниматься гимнастикой. Антон наблюдал этих людей круглый год, и поэтому статичность их гимнастических упражнений не удивляла его. Человек застывал, подняв руку или согнутую в колене ногу, повернув весь корпус или задержав голову в определенной позе… И в этой статике накапливалась сила. Так набирает силу пружина, так тигр готовится к прыжку. Так человек отдается покою перед грядущими испытаниями.

Антон смотрел на молодых и старых пекинцев, на мужчин и женщин и думал, что ему тоже нужно собрать все силы перед прыжком в прошлое. Он ощущал, что в России его ждет нечто большее, нежели просто его предыдущая жизнь, – его ждет новое осмысление старых событий. Здесь, в Китае, он как бы начал жизнь заново, с нулевой отметки. Вместе с любовью приемных родителей, с новым языком и традициями этой восточной страны он впитал в себя и знаменитую китайскую стойкость и выносливость. Он стал выдержан и мудр.

Теперь он состоятельный китайский гражданин по имени Ло из рода Сяо. Все, что ему нужно от России, – это забрать у нее отца и сына. Прочее его больше не интересует. Лишившись памяти, он как будто лишился и состояния заброшенности, неприкаянности, одиночества, которые так мучили его в Москве.

Российские визы были получены быстро, уже через несколько недель. Улетая в Москву, Антон имел на руках заграничный паспорт гражданина Китая, который ему выдали на основании документов, добытых доктором Сяо несколько лет назад.