Глава девятая
Дорога в ад
Раньше, в детстве и отрочестве, жизнь Антона всегда была наполнена музыкой. Самой разной музыкой, в зависимости от самочувствия, настроения, тех или иных событий… И даже от погоды за окном. Когда на душе было хорошо, то и музыка слышалась спокойная, мягкая, тихая. Но стоило в сердце поселиться беспокойству, например, кто-то из родных слишком долго не возвращался домой или даже просто чувствовалось в воздухе приближение грозы, как музыка изменялась, делалась совсем другой, меняла темп и тональность, становилась тревожной. Радостные минуты звучали легкими и быстрыми веселыми танцами вроде польки или галопа, торжественные праздники, такие как 9 мая, – маршами или кантатами. А если вдруг случалось что-то неприятное, ну, скажем, они с Андрюшкой вдруг ссорились и не сразу мирились, то и музыка появлялась под стать настроению – медленная, печальная.
Но с недавних пор все переменилось. После смерти деда музыка стала только печальной, а после того как следом за дедом скончалась бабушка, все богатство музыки вдруг свелось к одной-единственной мелодии. День и ночь в ушах упорно звучал «Реквием» Моцарта, от которого уже хотелось выть и лезть на стену. Измученный этой навязчивой мелодией, Антон думал, что хуже уже ничего и быть не может, но, как оказалось, ошибался. Когда пришло сообщение о смерти Андрюшки и тотчас следом за этим умер папа, вдруг настала полная тишина. Выяснилось, что это и есть самое страшное. Музыка перестала являться к нему, он больше не мог не только слышать ее, но и играть. Подходил к инструменту, садился на табуретку, клал руки на клавиши… И сидел так, не шевелясь, молча глядя в стену. Час, другой, третий… А потом вставал, закрывал крышку и снова возвращался за шкаф. Находиться еще где-либо в квартире было невыносимо – каждая вещь, каждая деталь напоминали о прошлой счастливой жизни, об Андрюшке, о бабушке, о дедушке, об отце… Даже собственная комната не приносила успокоения, потому что Антон отлично помнил те времена, когда она была еще их общей с братом детской, и мог точно показать, где стояла кровать Андрея, где лежали его вещи и игрушки и какие именно… В остальных комнатах было еще хуже, там ничего и вспоминать не надо было, все так и стояло на своих местах. Мама не стала ни от чего избавляться, оставила нетронутыми и спальню родителей, и свою с отцом спальню, и кабинет деда. Сама она туда почти не заходила, все время проводила в Андрюшкиной комнате, смотрела на его фото и плакала, изредка засыпая беспокойным сном на его кровати. Домработнице Розе или кому-то из знакомых, кто первое время заезжал к ним, почти никогда не удавалось уговорить ее поесть – Ольга только иногда пила чай да глотала чуть ли не горстями какие-то таблетки, которые ей прописал врач. Разговаривать с ней было невозможно – она как будто не слышала обращенных к ней слов и смотрела отсутствующим взглядом.
На работу Ольга больше не ходила, но почти каждый день ездила на кладбище, садилась на скамейку у могил и снова плакала. Антон иногда сопровождал ее. Он не любил бывать на улице, никогда не делал этого один и, если бы оказался в огромном городе без провожатых, наверняка тотчас же заблудился бы уже в трех шагах от своего дома. Однако дорогу от ворот кладбища к могилам близких он выучил на удивление быстро.
Сначала Антону было не так уж трудно ездить на кладбище, но чем дальше, тем пребывание на улице среди многих незнакомых людей, каждый из которых нес в себе свой мир, свои переживания, печали и боль, делались все тяжелее, и он стал ездить вместе с матерью реже.
Однажды Ольга отправилась на кладбище утром, около девяти, Антон еще спал. А она накануне провела очередную бессонную ночь, таблетки, прописанные модным доктором, перестали помогать, даже несмотря на максимально увеличенную дозу. В результате Ольга была настолько заторможена и погружена в себя, что забыла обо всем на свете и стала переходить улицу Горького прямо через проезжую часть, забыв о подземном переходе. Антон в этот момент проснулся, точно его подбросило, и с криком: «Мама, мама, стой, остановись!» бросился к окну. Но окна бывшей детской выходили во двор, поэтому Антон, конечно, не мог ни слышать визга тормозов, ни видеть ужасную сцену ДТП. Водитель автомобиля, который насмерть сбил Ольгу, был ни в чем не виноват – он просто не заметил женщину, как сомнамбула бредущую через дорогу, и не сумел вовремя остановиться. Но в данном случае это было уже неважно. Когда человек случайно погибает, есть ли смысл искать виноватых? Все равно погибшего уже не вернуть. У Антона было такое ощущение, что смерть просто поселилась в этой квартире: дедушка, баба Таня, брат, папа, а теперь вот и мама…
Так Антон остался один – в свои неполные семнадцать лет, едва успев приобрести аттестат о среднем образовании, которое он, как инвалид детства, получил на дому. Соответственно, он был несовершеннолетним, считался недееспособным, и с точки зрения закона возможны были два варианта его дальнейшей судьбы – либо специализированный детский дом, либо оформление опеки. И опекун нашелся очень быстро: им стала сестра отца, Зоя Рябова, – единственный человек из его родни.
Сразу после смерти матери эта странная женщина появилась на пороге с баулом, двумя большими узлами и безобразной сумкой на колесиках и осталась в квартире навсегда. И тут же принялась везде шариться, копалась на всех полках и во всех ящиках, перебрала одежду в шкафах, перетряхивала книги и все расспрашивала Антона, где хранятся деньги, сберкнижки и документы. Антон мало чем мог ей помочь, о документах и сберкнижках он имел представление весьма смутное, сумел только показать, где бабушка, а потом и мама хранили деньги на хозяйство. Зоя тотчас заглянула туда и осталась крайне недовольна – видимо, денег оказалось слишком мало. С тех пор она почти не говорила с Антоном, обращаясь к нему лишь тогда, когда звала есть.
Справив чин чинарем сначала девять, а потом сорок дней и исполнив таким образом роль скорбящей родственницы и заботливой опекунши, Зоя окончательно прибрала к рукам весь дом. Сначала со стены в столовой исчезли портреты дедушки, бабушки, матери и Андрюшки, которые Зоя поубирала в кладовку. Потом она взялась за книги, еще бывшие в те времена дефицитом и большой ценностью. В той же безобразной сумке на колесиках Зоя каждый день целыми стопками отвозила их в букинистический отдел магазина «Москва» – до тех пор, пока все книжные шкафы в квартире не осиротели и не стали печально глядеть пустыми глазницами полок.
Затем настал черед одежды. Андрюшкины куртки, джинсы и кроссовки, папины свитера, пиджаки и галстуки, дедушкин спортивный костюм «Puma», мамины туфли, платья и кофточки, в которые Зоя, как ни пыталась, влезть не смогла, – все это отправилось в комиссионку. Остались только бабушкины вещи, включая несколько пальто и шуб – они Зое более или менее годились, хотя и были длинноваты, но она не обращала внимания на такие пустяки. Видимо, выручить за одежду и книги удалось немало, поскольку Зоя с тех пор какое-то время не считала денег вообще. Накупила себе целую гору новых шмоток и безвкусных украшений, ездила только на такси и чуть не каждый вечер проводила в ресторанах. Прописавшись в квартире, Зоя быстренько нашла себе непыльную работу – гардеробщицей в художественной школе. По ее мнению, это была мечта, а не работа – приходишь к двум, в восемь, а то и раньше, уже свободна, да и делать ничего не надо, сиди себе да поглядывай, как дети пальто вешают и забирают. Три раза в год каникулы, все лето вообще отпуск. А то, что зарплата невелика, – так ей, теперь, слава богу, есть и на что жить, и где.
Первое время тетка вела себя тихо и старательно изображала перед соседями и знакомыми, как хорошо она заботится о племяннике. Если кто-то из друзей Ольги или Ильи звонил справиться об Антоше, она разливалась соловьем, рассказывая по телефону, как ей жаль бедного мальчика. Это же уму непостижимо – столько горя зараз, с таким и здоровый человек не справится, а уж Антон… Конечно, мальчик переживает, не кушает почти ничего. Уж она ему и супчик грибной сварила, специально за грибами в «Дары природы» на Сретенку ездила, и котлеток куриных навертела, и пирожных из кулинарии ресторана «Прага» привезла, целый час за ними в очереди отстояла. А он ото всего почти отказывается. Вот, только что вернулась из видеопроката, принесла ему несколько фильмов хороших – может, посмотрит и хоть немного отвлечется…
Все это на самом деле было неправдой, вернее, правдой только отчасти. И грибы со Сретенки, и куриные котлеты, и пирожные из «Праги» существовали в реальности, но их поглощала сама Зоя, даже не предлагая Антону. И кассеты на видеомагнитофоне она тоже смотрела сама – развалившись на диване, облачившись в бабушкин махровый халат, потягивая забытый родителями в баре финский вишневый ликер и куря прямо в комнате импортные сигареты из папиных запасов. Но Антона это вообще не волновало. Есть ему не хотелось, до сих пор кусок в горло не лез, да и составлять компанию Зое в просмотре тупых комедий и мелодрам, которые она выбирала, не было никакого желания.
В генеральской квартире Зоя выбрала для себя бывшую спальню Ольги и Ильи и навела там свой порядок. На одну стену наклеила фотообои с пляжем и пальмами, на другую повесила дорогой ковер, на кровать водрузила покрывало, все в ярких аляповатых узорах, подушек завела побольше, люстру прикупила хрустальную, с подвесками и с тех пор не могла налюбоваться на плоды своих трудов – ох, и красиво же получилось! Не спальня, а просто конфетка. Да и в остальных комнатах она порядок навела, кое-где обои сменила, занавески повсюду повесила новые, чтобы все стало красиво, ярко, как у людей – а не так блекло и уныло, как было при Ольге.
Антон всех этих перемен не замечал, ему было не до них. Жизнь для него все еще не имела звуков и красок, все ощущения от мира слились в единый неприятный шум, тупой, ровный и монотонный, точно гул работающего механизма. Целыми днями, пока Зои не было дома, он бродил по квартире как неприкаянный, а стоило тетке появиться, сразу уходил к себе в комнату. Поговорить было не с кем, телефонные звонки от знакомых родителей теперь раздавались все реже и реже. Этих людей можно было понять – у них была своя жизнь, свои неприятности, свои заботы, свои дети. К тому же они поверили Зое и думали, что о сыне их покойных друзей есть кому позаботиться. А раз так, то чего названивать-то, когда, положа руку на сердце, особо и не знаешь, о чем говорить с этим странным юношей? Антон не то чтобы понимал это, скорее чувствовал и не обижался.
Единственным человеком, с которым он иногда разговаривал, была их бывшая домработница Катерина. К тому времени она уже сильно сдала, состарилась, много болела. Но все равно иногда, когда не было дома Зои, которую Катерина почему-то невзлюбила с первого взгляда, она заглядывала в бывшую генеральскую квартиру, гладила Антошу по голове и говорила ему что-нибудь ласковое. Для Антона каждый ее визит был почти праздником, находясь рядом с Катериной, он даже на время переставал слышать этот жуткий монотонный шум, чуть не сводящий его с ума, который теперь сопровождал его жизнь вместо музыки.
Однажды Антон признался Катерине, что хотел бы съездить на кладбище к родным, но не может сделать этого один, обязательно заблудится. Катерина поговорила с Зоей, но та в ответ сказала, что ей сейчас абсолютно некогда. Тогда бывшая домработница с Тамарой взяли все на себя и в погожий осенний день втроем отправились на Новодевичье. Катерина с Тамарой подивились тому, как легко и быстро Антон, который только что не мог понять, как спуститься на эскалаторе и не знал, в какую сторону ехать в метро, сумел сориентироваться на кладбище и найти нужный участок. Катерина и Тамара положили на каждую из могил по скромной хризантеме и тактично оставили Антошу одного. Он просидел на скамейке долго, наверное, больше часу. А потом вдруг поднялся, повернул к ним изменившееся лицо и проговорил с изумлением и даже как будто с радостью:
– Она вернулась.
– Кто вернулся? – взволнованно спросила Тамара, которая испугалась, что Антон совсем лишился рассудка и ему померещились сейчас кто-то из его покойных родственниц, мать или бабушка.
Но Антон ответил совсем другое:
– Музыка… – тихо объяснил он. – Моя музыка.
Тамара совсем растерялась, не зная, что на это сказать. А Катерина выдохнула:
– Ну и слава богу.
И погладила Антона по вихрастой, давно не стриженной голове.
Вернувшись домой, Антон сразу сел за пианино и излил все, что накопилось у него в душе. Да, музыка вернулась к нему, и из-под пальцев снова полилась мелодия, в которой был и скорбный шелест осенних берез над кладбищенскими оградами, и умирающее на закате солнце, окрасившее багрянцем облака и сверкающее на монастырских куполах, и туман от Москвы-реки, и непроходящая боль потери, с которой Антон не умел справиться…
С тех пор он стал играть каждый день, и это очень не понравилось Зое. Сначала она просто рявкала:
– Хватит бренчать на своем дурацком пианино, бесит просто!
Но Антон не мог остановиться, даже если бы и захотел. Он столько времени жил без музыки и так изголодался по ней, что теперь был просто не способен существовать без нее. Зоя начала злиться из-за того, что племянник ее не слушает, стала орать, обзывала дебилом, кретином и идиотом. Антон попытался пойти ей навстречу, старался не садиться за инструмент, когда она была дома. Однако каждый раз, возвращаясь с работы, она слышала музыку уже на лестничной площадке, и это выводило ее из себя. Кончилось все тем, что однажды Зоя вызвала слесаря из ЖЭКа и приказала сделать две дужки на крышке пианино, не слушая робких возражений Антона, что это портит инструмент, и закрыла крышку на большой замок.
– Тетя Зоя, дайте мне ключ, – попросил Антон.
– Еще чего! – хмыкнула та. – Обойдешься.
– Но как же я буду играть? – Антон все еще не мог понять, что его лишили единственной радости и смысла жизни.
– «Как, как», – злорадно передразнила тетка. – Да никак, придурок! Задолбал уже своим бренчанием. Все, больше никакой музыки!
– Но как же так, тетя Зоя?.. Я ведь жить без нее не могу…
– Ну так и сдохни! – завопила женщина. – Туда тебе и дорога. Тьфу, дебил, глаза бы мои на тебя не глядели!
Схватила дедовский ремень и со всей злостью полоснула племянника по спине, вложив в этот удар всю годами накопленную зависть и ненависть к семье Назаровых.
Антон был поражен. До этого его никогда в жизни никто ни разу не ударил. В их семье телесные наказания никогда не практиковались, разве что Андрюшка в детстве иногда, когда уж очень расшалится, получал легкий шлепок по заднице. С Антошей же этого вовсе никогда не случалось – он и повода не подавал, и берегли его, такого особенного. Не имелось у него и никакого опыта детских и подростковых драк, ведь Антон очень мало общался с другими детьми, а если и контактировал с ними, то рядом всегда был Андрей, который никогда не дал бы никому в обиду младшего брата. Но теперь Андрея в жизни Антона больше не было. И заступиться за него тоже стало некому.
Большинство сверстников Антона на его месте, скорее всего, не позволили бы так с собой обращаться. Дали бы отпор, а от кого-то Зоя и сдачи бы получила. Но Антон был не из их числа. Из книг, хороших фильмов и объяснений родителей он твердо усвоил, что мужчина не должен поднимать руку на женщину, это некрасиво, отвратительно, недостойно. И потому он не нашел ничего лучше, чем убежать и спрятаться за шкаф. И только там он почувствовал себя в относительной безопасности. Зоя рванулась было за ним, попыталась вытащить его из укрытия, но не смогла, так как была полной женщиной и щель между шкафом и стеной оказалась слишком узка для нее.
– Ну ничего, все время ты там не просидишь, – пригрозила она. – Только попадись мне…
С тех пор издевательства над Антоном и физическая расправа над ним стали любимым развлечением почувствовавшей свою безнаказанность Зои. Чтобы соседям не было слышно его криков, она погромче включала магнитофон с записями худших образцов современной эстрады. Зоя была в курсе, что эти звуки для ее племянника не менее мучительны, чем удары ремня, и это доставляло ей неизмеримое удовольствие. Ощущение власти над человеческим существом пьянило и возбуждало ее сильнее, чем любая сексуальная стимуляция. Она наслаждалась сознанием того, что только от нее зависит, будет это существо страдать или нет. А если и будет страдать – что он сделает? Ей это даже было любопытно, она начала над племянником что-то вроде эксперимента, по жестокости сравнимого разве что с опытами фашистских ученых над военнопленными. Интересно, сколько страданий этот дебил сможет перенести так, как сейчас принимает ее побои – испуганно сжимаясь, что-то невнятно блея, но терпеливо снося все, что ей угодно будет с ним сотворить? Сделает ли он когда-нибудь хоть малейшую попытку дать отпор? Вряд ли, кишка у него тонка…
Зоя принялась избивать племянника каждый день, и спастись от нее можно было только за шкафом. Антон проводил там все больше времени. Хранившийся в «домике» осенний букет, подаренный когда-то братом, давно засох и потихоньку истлевал, но Антон все равно часто брал в руки, вдыхал пыльный запах и пытался представить, что всего этого ужаса на самом деле нет. Что, как прежде, все хорошо и все живы: и мама, и папа, и бабушка, и дедушка, и, конечно же, любимый брат Андрей. Андрей всегда за него заступался, наверняка он нашел бы способ защитить его и от Зои. Да и не было бы никакой Зои в их квартире, если бы здесь был Андрей…
Антон смотрел на поблекшие листья и желтую хвою, опасаясь, что единственное сокровище в любую минуту может рассыпаться в его руках. Он чувствовал ужас, отчаяние и невыразимое одиночество. Никто не придет ему на помощь, и пожаловаться-то некому, Катерина – единственный близкий человек, который у него остался, – и та что-то давно не появлялась, уж не заболела ли? Антон надумал было зайти к ней сам, когда Зоя будет на работе, но обнаружил, что тетка поменяла замки на входной двери и, конечно же, не дала ему ключ. Теперь он не мог выходить на улицу, не мог ездить на кладбище, чтобы побыть с Андреем, с папой, с мамой, с бабушкой и дедушкой.
С тех пор, пока Зоя была дома, Антон старался больше спать, а если не получалось – хотя бы дремать. В мир его снов его мучительница попадала редко. Иногда снились близкие, будто бы они были живы. Но чаще всего Антону снилась музыка и нереально красивые миры, не похожие на землю. Иногда музыка была настолько хороша, так проникала в душу, что Антон, потрясенный, просыпался с мыслью, что нужно бы записать это чудо, наиграть на фортепиано, пока не забылось. Но в считаные мгновения после пробуждения жестокая реальность обрушивалась на него. Иномирной, внеземной музыке не суждено быть записанной. Никто ее не услышит, кроме Антона. От этого становилось невыносимо горько.
Зоя чувствовала себя в этой квартире уже не просто хозяйкой, а царицей. У нее появилась новая забава – она стала водить к себе мужчин. По ночам Антон то и дело слышал дикие стоны и крики в соседней комнате, где когда-то была родительская спальня. В возрасте уже хорошо за пятьдесят Зоя вдруг начала получать удовольствие от секса – жесткого, на грани извращения, с выраженным садомазохистским уклоном. И каждый очередной оргазм был для нее актом мести Всеволоду, тому самому директору бумажной фабрики, давно уже покойному. А тем, что секс этот происходил в генеральской квартире, где одну вазочку продай – и все, месяц работать не надо, она мстила своей многолетней жизни в бараке с туалетом в двадцати шести шагах. Работать, правда, Зое все равно приходилось, шли последние годы, когда государство за этим еще строго следило. Получить статус безработной было не только подозрительно, но и опасно – могли лишить опекунства. И потому Зоя считала не только недели, но даже дни тех месяцев, которые оставались ей до пенсии.
Лишиться опекунства она действительно очень боялась, понимая, что вместе с этим потеряет и богатую квартиру. Поэтому, как ни третировала она племянника, а все-таки поддерживала в нем жизнь, худо-бедно кормила и иногда вспоминала, что этого дебила надо вытащить из-за шкафа и хотя бы заставить помыться, а то завшивит, скотина…
– Выходи! – орала она тогда, хватая ремень. – Выходи, а то хуже будет!
Когда он выползал, пинками загоняла его в ванную и включала холодную воду.
– Только к горячей притронься, я тебе все руки поотшибаю!
Бросала ему хозяйственное мыло, выходила и, стоя рядом с ванной, наслаждалась звуком стучащих от холода зубов.
– Это тебе за брата моего! А то жили здесь, как сыр в масле катались. Вот теперь познай, что такое жизнь. Не смей трогать полотенце, я кому сказала! Вымылся? Вали в свою нору, быстро!
Перед каждым приходом социального работника Зоя, выдавая племяннику одежду поприличнее, которую берегла для таких случаев, грозно предупреждала:
– Вот только посмей сказать, что я о тебе плохо забочусь! Только пикни – так отлуплю, что живого места не оставлю!
И Антон, понимая, что с нее вполне станется привести угрозу в исполнение, слушался ее и молчал. Впрочем, социального работника, неприятную женщину с востроносой лисьей мордочкой, Антон, как и другие ее подопечные, похоже, заботил мало. Она заходила редко, явно только для галочки и проводила в квартире всего несколько минут, за которые даже не поднимала голову от своих бумаг. А Зоя для пущей уверенности еще и каждый раз встречала ее каким-нибудь подношением, которые женщина принимала как должное, без удивления и колебаний.
Зоя знала, что случись что с Антоном – и единственной его наследницей будет она. Конечно, ей страсть как хотелось избавиться от племянника, но, будучи женщиной пусть и не умной, но хитрой и осторожной, она понимала, что это не так-то просто. Если она забьет его насмерть, уморит голодом, подсыплет отраву в еду или сделает еще что-то подобное, то милиция наверняка ее арестует и вместо хозяйки генеральской квартиры она станет зэчкой на нарах. Так что сделать с ним ничего нельзя, остается лишь надеяться, что этот дебил сам когда-нибудь сдохнет и даст ей хоть на старости лет пожить по-человечески…
Единственное, чем мог Антон защититься от тетки, – это как можно меньше попадаться ей на глаза. Сначала он пытался спрятаться в своей комнате, но та была ненадежным укрытием, поскольку замков на дверях в квартире никогда не водилось, и Зоя могла ворваться к нему в любую минуту, как только ею овладевало желание в очередной раз, врубив погромче магнитофон, поиздеваться над племянником. Так что Антон все больше времени стал проводить в тайнике за шкафом и вылезал оттуда только тогда, когда Зоя и ее кавалеры уходили. Окна гостиной выходили во двор, и ему хорошо было видно, как они проходят к арке и выходят через нее на улицу Горького. Ему вообще нравилось смотреть в окно, он мог целыми часами наблюдать, как во дворе играют дети, как болтают старушки на лавочках, как вечером сидит на этих же лавочках молодежь, компаниями или парочками. Но когда Зои не было дома, он теперь не смотрел в окно, а занимался другим, очень важным делом.
На его счастье, тетка не выбросила семейный архив – альбомы с фотографиями, поздравительные открытки, письма Андрея из армии. Она только свалила этот «хлам» как попало кучей в кладовку. Понимая, что в любую минуту она может под горячую руку выкинуть все это на помойку, Антон осторожно собрал фотографии и бумаги и теперь в отсутствие Зои аккуратно и тщательно разбирал. Фотографии возвращал в альбомы, открытки и письма раскладывал по коробкам и прятал их у себя за шкафом. Перебирать и перечитывать все это было настоящей радостью для Антона. А когда с архивом было покончено, он начал собирать по квартире и относить за шкаф все остальное, что представляло для него ценность, – несколько чудом уцелевших от отправки в букинистический книг, магнитофонные кассеты и пластинки, которые Зоя еще почему-то не выбросила, разные маленькие вещицы, с которыми были связаны приятные воспоминания. За шкафом, куда тетка не заглядывала, все это, по крайней мере, было в целости и сохранности. А в ее отсутствие Антон наслаждался свободой пользоваться всем этим – брал в руки вещи, читал книги, слушал магнитофон и проигрыватель. Он четко знал время, в которое тетка может вернуться домой, и заранее прятал свои сокровища, чтобы она их не увидела. Антон научился чувствовать ее состояние, предугадывать, что у нее на уме, и понимать, когда она особенно не в духе. Лучше всего было, когда она приводила с собой очередного мужчину, тут главное, не показаться им на глаза – и все будет в порядке. Но уж коли тетка заявляется одна, да еще в бормочет что-то себе под нос, тут уж жди беды. Единственное спасение – не вылезать из-за шкафа, как бы она ни пыталась его выманить. Тогда есть надежда, что Зоя поорет, пообзывается, побушует, погрозит, но потом отступится, уйдет к себе и заснет…
Будь на месте Антона человек более адаптированный к жизни, он, конечно, нашел бы выход из сложившейся ситуации. Позвонил бы в ту же социальную службу, знакомым, в милицию. В конце концов, постарался бы привлечь внимание соседей, поднимал бы шум, кричал бы, звал на помощь. Но Антону подобные решения просто не приходили в голову. А если его и посещала подобная идея, то он был настолько запуган, что опасался, как бы не стало еще хуже. Вдруг Зоя «обработала» соседей так же, как обрабатывала знакомых семьи, и теперь все вокруг уверены, что Антон всего лишь сумасшедший и воспринимать его слова всерьез нельзя? Ну, придут соседи или милиция, послушают, как «дебил» орет и барабанит в дверь, а потом еще расскажут все тетке, и от нее Антону перепадет так, что мама не горюй. Так что в его ситуации надеяться можно было только на чудо…
* * *
Как-то при встрече Тамара рассказала Вилену, что получила письмо от Марии. У той все более чем хорошо, она необычайно счастлива – и со своим Генрихом.
– Она пишет, что попала совершенно в иной мир, точно в сказку, – делилась Тамара. – Там совсем другая жизнь, другая культура… Мария пишет, что, хотя никогда и не была в Германии, но чувствует себя так, словно все ей знакомо.
– Что ж, я рад за нее, – отвечал Меркулов, с изумлением и радостью отмечая, что говорит абсолютно искренне. Вроде бы еще совсем недавно Мария очень нравилась ему, иногда даже казалось – нравилась больше, чем Тамара… Но прошло совсем немного времени, и он, узнав, что Мария счастлива с другим, испытывает только радость за нее – и ничего больше, ни ревности, ни досады, ни обиды.
– Ох, а я-то как рада, – поддакнула Тамара. – Признаюсь, я волновалась за нее. Думала, как ей там понравится, как она сойдется со своим женихом… Это ж какой смелостью надо обладать, чтобы бросить все и отправиться в полную неизвестность! Я бы так не смогла. Все-таки чужая страна и человек, которого она, по сути, совсем не знала…
– Да, это действительно очень отважный поступок, – не мог не согласиться Вилен. – В нашем возрасте люди обычно уже сильно дорожат своими привычками, своим укладом, своим ритмом жизни, который устоялся за долгие годы. Иногда трудно изменить что-то даже в мелочах, не говоря уже о таком серьезном шаге, как женитьба или переезд в другую страну. А тут сразу и то и другое.
– И вам тоже трудно было бы отказаться от своих привычек ради каких-то перемен? – поинтересовалась она.
– Не то слово, – честно признался Меркулов. – Вряд ли бы я когда-нибудь на такое сподобился.
Некоторое время Тамара помолчала, думая о чем-то своем, а потом улыбнулась.
– Совсем забыла вам рассказать. Знаете, кого Мария встретила в аэропорту? Своего бывшего одноклассника Мишку Архипова. Помните, она рассказывала про первую любовь Оли Назаровой?
– Да, конечно, помню, – кивнул Вилен. – Тот, который был первым хулиганом во всей школе. И что же с ним стало?
– Вы не поверите, – улыбнулась Тамара. – Сделался крупным бизнесменом, живет за границей, в Швейцарии, кажется… До сих пор очень интересный мужчина. Счастливо женат, взрослые дети… Но Мария говорит, что сообщение об Олиной смерти его очень расстроило. Миша сказал, что постоянно помнил о ней, даже звонил несколько раз, но никак не мог застать дома – то она была в зарубежной поездке, то в туристическом походе с мужем. Ну а потом решил, что раз Оля замужем и все у нее хорошо, то и не стоит ему появляться в ее жизни…
– Что ж, возможно, он был в этом и прав, – признал Меркулов. И добавил после паузы: – Тамарочка, а что же все-таки было с Антоном дальше? Как-то не хочется думать, что история закончилась на такой печальной ноте… Надеюсь, это не так?
– Вы правы – история не закончилась, – подтвердила Тамара. – Все благодаря тому, что в ней появилось новое лицо… Рассказать, что было дальше?
– Вы еще спрашиваете! Разумеется.
