9
Людвиг и Эльза родились и выросли в городе Вильно. Немцы здесь жили исстари, рядом с поляками, курляндцами, русскими, литовцами… Лютцы были потомственными пекарями, и родители брата и сестры имели хорошо налаженное дело: пекарню и при ней булочную. Детям дали хорошее образование, и Людвиг, окончив гимназию, мог бы продолжить учебу в университете. Но он этого не захотел, стал заниматься семейной профессией, во многом подменяя отца. Некоторое время спустя он женился на русской девушке Насте. Настя и Эльза сразу подружились, хотя характеры у них были совершенно разные. Поэтому, когда у Насти родилась дочка, она сама захотела назвать девочку Эльзой. Ее юная золовка была довольна, но со смехом предупреждала:
– Я-то свое имя люблю, но смотри – оно для нашей семьи роковое!
– Знаю, слышала я вашу семейную легенду! – отмахивалась Настя. – Это все суеверия, даже странно в наше время их бояться. Ты же вот живешь с именем «Эльза», и все вокруг тебя любят!
– Однако, – весело грозила пальчиком девушка, – во мне сидит эдакая ведьмочка! Спроси своего мужа – моего братца, он подтвердит!
Людвиг, очень любивший младшую сестренку, не отрицал, что она с детства отличалась совершенно непредсказуемыми перепадами настроений. Могла упасть на пол, кричать, колотить ногами, если ей в чем-то отказывали. А потом заливалась слезами, прося прощения и говоря, что это не она, а кто-то плохой внутри ее заставляет так делать… Она могла подбить подружек уйти без спросу за город, бродить по холмам, собирать ягоды, и очень домашние, послушные девочки непонятно почему шли за ней… Несколько раз с Эльзой случались буйные приступы ненависти к тем, кто чем-то ее рассердил или обидел. Но она взрослела, из девчонки превращалась в девушку, и характер ее становился мягче, она училась сдерживать себя. Настя, уже два года жившая в семье Лютцев, ни разу не видела свою любимицу Эльзу в плохом настроении – только милой, веселой, доброжелательной. Потому она рассмеялась и ответила:
– Немножко чертовщинки и загадочности девушке не повредит, даже наоборот. Это каждый скажет, глядя на тебя!
Она с любовью смотрела на свою младшую подружку – высокую, гибкую, полную энергии и обаяния, с блестящими карими глазами и темными кудрями на плечах…
Когда маленькой Эльзе исполнилось два года, старшая Эльза окончила гимназию. И тут же заявила родителям:
– Я хочу устроить свою жизнь сама. Не держите меня!
Она была очень независимой и решительной девушкой. Но, как выяснилось вскоре, – это только казалось. Казалось и ей самой, и всем вокруг. По сути, она оставалась юной, доверчивой и беззащитно-открытой.
Эльза уехала в Варшаву вместе со своей подругой: они решили, что там больше перспектив для умных и образованных девушек. А через некоторое время родители получили письмо уже из Лодзи: дочь писала, что у нее очень хорошая работа в большом универсальном магазине пана Станисласа Покольского. Подруга же, с которой Эльза уехала, вернулась из Варшавы домой и рассказала о том, как они познакомились с самим владельцем магазина. По рекомендации бюро по найму они пришли в один варшавский магазин, и когда в конторе разговаривали с владельцем, шумно распахнулась дверь – вошел высокий, пышущий здоровьем господин, весело раскинул руки навстречу хозяину. И хозяин тут же подобострастно забегал вокруг него, засуетился:
– О, пан Станислас! Счастлив, что вы меня навестили! И рад, рад видеть, что вы справились с вашим горем и снова радуетесь жизни!..
Он даже забыл о девушках, но гость его тут же обратил на них внимание. Сразу понял, зачем девушки здесь, воскликнул:
– Пан Фруманц, неужели вы не возьмете на работу этих красавиц! Такая продавщица – украшение любого магазина!
– Ах, пан Станислас, я только что, буквально вчера, взял как раз двух работниц, больше мне не нужно. У меня ведь не такая большая торговля, как у вас!
А пан Станислас уже не сводил взгляда с Эльзы.
– Если не ошибаюсь, – спросил он, – юные паненки девушки образованные? Гимназистки?
– Мы окончили гимназию в Вильно, – смело ответила на его взгляд Эльза, тряхнув кудрями. – Но мы могли бы работать и продавщицами… для начала.
– С таким образованием стоять у прилавка обидно, – развел руками пан Станислас. – А вот мне нужна кассирша… Это работа для образованного человека!
Он присел на диване между девушками и рассказал им, что владеет в Лодзи большим универсальным магазином, в котором есть все – от меховых манто и роялей до часов и бижутерии. Торговля идет в основном оптом с другими магазинами…
– Да-да, пан Станислас наш благодетель! – вставил хозяин магазина. – Я беру весь свой товар только у него…
Пан Станислас кивнул ему мимоходом и продолжал: торгует он еще и по объявлениям, которые печатает во всех газетах страны – на всю Россию торгует, даже из Сибири у него товар выписывают. Так что кассир в его деле – второй после него человек, почти что партнер. А вот продавщиц-то ему и не нужно…
Он уговорил Эльзу поехать с ним в Лодзь. Она поначалу отказывалась ехать без подруги, но та призналась, что мечтает вернуться домой, к родителям. Так и получилось, что Эльза оказалась в Лодзи, на хорошем месте.
Вскоре отец и мать поехали ее навестить. Эльза хорошо зарабатывала, жила в приличной меблированной квартире недалеко от магазина. Она выглядела счастливой, веселой и стала просто красавицей – расцвела. Причину этого родители поняли сразу, как только увидели ее рядом со Станисласом Покольским. Они были влюблены друг в друга!
Покольскому было тридцать пять лет, восемь месяцев назад он овдовел: жена его, болезненная женщина, детей иметь не могла. Теперь он был свободен, бездетен и мечтал соединить свою судьбу с такой чудесной девушкой, как Эльза. Об этом он прямо признался ее отцу и матери. Но…
– Мы с Эльзочкой хоть сейчас пошли бы под венец, но у меня еще длится траур…
Родители вернулись домой в некоторой растерянности. С одной стороны, они были рады: похоже, дочь нашла свое счастье. Они видели, как сильно Эльза любит своего Станисласа – со всей присущей ей страстностью и силой! И он, похоже, боготворит ее. Но все же оставалась какая-то тревога, объяснить которую можно было только родительской интуицией и большим жизненным опытом…
Эльза вернулась домой, когда была на седьмом месяце беременности: фигура еще не выдавала ее, просто девушка казалась немного располневшей. Глаза ее горели лихорадочным упрямым блеском.
– Мой Стась – ревностный католик, – говорила она, и в голосе звенела вера и убежденность. – Когда умерла его жена, он был в сильном горе и дал обет: если встретит другую женщину, то женится не раньше, чем через три года. Он не может нарушить обета, данного Богу! На нас и без того большой грех, но мы его искупим терпением. Я рожу нашего ребенка здесь, а когда минет срок обета, мы обвенчаемся, и Стась даст ему свое имя!
Когда родился Эрих, Покольский приехал, побыл день, оставил Эльзе деньги. Больше он не приезжал, только раза три отвечал на письма Эльзы… Людвига и Анастасию поражала их младшая сестренка – ее любовь и вера были безграничны, ни на миг в ее глазах не появилось и проблеска сомнения в своем Станисласе. Но когда они оставались наедине, то говорили обо всем откровенно и не слишком радостно, особенно Настя. То, что Покольский не приезжает навестить свою фактическую жену и сына, она называла бесстыдством и предательством. И не скрывала своего неверия в его фанатичную набожность. Но Людвига, который очень переживал за Эльзу, она успокаивала:
– Милый мой, эта история стара как мир! Соблазненная и брошенная девушка… Жаль, конечно, что такое произошло именно с нашей Эльзой, но она сильная, она выстоит!
– Но, может быть, ты ошибаешься? – все же предполагал Людвиг. – Три года траура уже скоро кончаются, Покольский приедет, они поженятся…
– Дай Бог! Я была бы только счастлива… Но если нет, мы Эльзе поможем. И потом – она молода, красива, еще встретит мужчину, который ее полюбит, и сына ее полюбит…
Срок трехгодичного обета, который выдерживал Станислас Покольский, и в самом деле подходил к концу. Эриху исполнился год, он уже уверенно бегал и лопотал первые слова. Эльза с каждым днем становилась все энергичнее, веселее, на ее щеках горел румянец, а глаза блестели… Но однажды вечером она не спустилась к ужину. Когда Настя поднялась на второй этаж, в ее комнату, девушка лежала в постели с восковой бледностью на лице и неживым взглядом. Сказала, что плохо себя чувствует и будет уже спать.
Если ужинать вся семья собиралась вместе, то завтракали каждый в удобное для себя время. Эльза поела на кухне, вернулась в свою комнату, но вскоре вышла, одетая как на прогулку, с небольшой сумочкой в руке. Она не вернулась к вечеру, но почтовый служащий принес от нее записку: «Я должна уехать. Не волнуйтесь, дня через три вернусь». И все. С очень плохим предчувствием Людвиг и Анастасия поднялись в комнату к сестре и буквально сразу наткнулись на смятую и брошенную на пол газету. В ней, в разделе брачных объявлений, имелось и такое: «Пан Станислас Покольский, владелец самого большого универсального магазина в Лодзи, имеет счастье сообщить о своей помолвке с прекрасной панной Эльжбетой Брезовой, дочерью уважаемого банкира Генриха Брезы. Помолвка и бал в честь нее состоятся в доме Покольского». Был указан день – завтрашний. Людвиг и Настя переглянулись. Он был в полном смятении, пробормотал неуверенно:
– Она хочет поговорить с ним, убедить, пристыдить… Напомнить о сыне, наконец!
Анастасия тяжело вздохнула, покачала головой:
– Дай Бог, чтобы так…
Но было видно, что сама в это почти не верит. Потом добавила:
– Скорее, думает открыть глаза его невесте. Все это может кончиться большим скандалом. – Обняла расстроенного мужа за шею, добавила печально: – Но, боюсь, ничего у нее не получится, только позору натерпится!
Эльза вернулась рано утром на третий день. В гостиной столкнулась с матерью и отцом, подошла, обняла и поцеловала их, и, ничего не объясняя, поднялась в детскую к сыну. Там и застала ее Настя – бледную, глядящую неподвижным взором в окно. Вздрогнув, Эльза быстро поднялась, прошептала:
– Ни о чем не спрашивай! Пойду к себе… Устала…
Людвиг относил первую партию хлеба утренней выпечки в булочную, когда услышал крик мальчишки-разносчика газет:
– Сенсация! Покупайте и читайте! Зверское убийство в Лодзи Станисласа Покольского на балу в день помолвки!
Он с трудом донес лоток до стойки, поставил его и быстро пошел в дом, в комнату сестры. Она словно ждала его: сидела, поджав ноги, в углу кровати, смотрела лихорадочно-блестящими глазами.
– Людвиг! – быстро проговорила, не ожидая его слов. – Все эти дни я была здесь, дома, никуда не уезжала! Болела и не выходила из своей комнаты!
А еще через несколько дней в газетах появились сообщения: полиция арестовала некоего Павла Карпухина – многие факты говорили о том, что именно он убил Покольского. Описывались подробности: Карпухин был молодым студентом, умным, симпатичным, работящим, поскольку учился и одновременно подрабатывал, чтобы не обременять своих престарелых и скромного достатка родителей. Некоторое время назад этот парень служил приказчиком у Покольского, но потом внезапно уволился. При этом, вспоминали другие служащие, очень сильно поссорился с хозяином, уходя, сказал громко: «Как таких мерзавцев земля носит! Это несправедливо!»… Похоже, сам Карпухин и решил восстановить «справедливость».
Полиция сработала отлично: быстрое и блестящее расследование показало, что среди лакеев, нанятых в одной фирме и хорошо знакомых друг с другом, был один – никому не известный. Он какое-то время мелькал в зале с подносами, потом исчез. Когда же произошло ужасное убийство и прибыла полиция, всех допрашивали, но этого человека уже среди лакеев не оказалось. Зато садовник видел, как кто-то шел через задний двор за несколько минут до того, как в доме поднялись крики и беготня. Садовник побежал в дом и лишь потом, на допросе в полиции, вспомнил: похоже, это был бывший приказчик Карпухин.
Убийство было совершено с дерзостью и жестокостью. Станислас Покольский в какой-то момент, никому ничего не сказав, удалился из банкетного зала и пошел в маленький зимний сад на втором этаже. А вскоре туда забежала молодая пара, ищущая уединения. Они и увидели первыми Покольского, лежащего между пальмами в кадках и античными статуями, на залитом кровью полу, с перерезанным горлом… Полицейский врач установил, что рана была нанесена очень острым предметом, скорее всего бритвой. Полоснули всего один раз, но сильно – Покольский умер почти сразу, если и успел крикнуть, то негромко. Одно из окон зимнего сада оказалось распахнутым, а к нему приставлена деревянная лестница. С лестницы сняли несколько серых ниток, зацепившихся за гвоздь, – садовник тут же вспомнил, что идущий через двор человек был именно в сером костюме…
Найти Павла Карпухина оказалось простым делом – он жил в Лодзи с рождения. На его сером костюме не оказалось следов крови, но из него был выдран клочок ткани – тот самый, с деревянной лестницы. При обыске обнаружилась остро отточенная бритва с несмываемыми пятнами, которые оставляет на железе кровь. А еще через день полиция отыскала костюмированную мастерскую, где именно Павел Карпухин как раз накануне бала брал напрокат лакейскую ливрею. Вернуть он ее не вернул: вскоре она нашлась в соломе среди дворовых построек дома Покольского.
Итак, картина убийства могла быть полностью восстановлена. Павел Карпухин, не раз бывавший в доме Покольского и хорошо знавший расположение комнат, заранее приставил со двора к окну зимнего сада лестницу. Потом, под видом лакея, смешавшись с другими, некоторое время наблюдал за хозяином и каким-то образом сумел заманить его в уединенную комнату… Как он это сделал и каковы были истинные причины мести, Карпухин не признался, но полицейский следователь и не настаивал. Доказательств вины молодого студента было и без того достаточно. Убив Покольского, Карпухин спустился по лестнице во двор, переоделся в сарае в, видимо, заранее припрятанный костюм, ливрею оставил в соломе и ушел… Дело было передано в суд.
…Лютцы словно вернулись к жизни! Несколько дней, в которые они думали, что убийца – их Эльза, семья жила в оцепенении и страхе. Теперь они воскресли. Людвиг и Настя строили предположения: Эльза, приехав в Лодзь, пыталась встретиться с Покольским. Возможно даже, и встречалась, и говорила, но бесполезно. А может быть, и не успела встретиться… Время пройдет, она сама им все расскажет – если захочет.
Эльза тоже стала почти прежней, не избегала своих родных, а с сыном почти не расставалась. Гуляла с маленьким Эрихом, играла с ним, спать брала в свою комнату. Вот только каждый день она с нетерпением ожидала почту, покупала несколько газет и лихорадочно прочитывала их. Это можно было понять: все-таки убит человек, которого она до последнего времени сильно любила, который был отцом Эриха. Газеты давали подробный отчет о следствии. Когда же был назван день суда, Эльза сказала брату:
– Завтра я поеду в Лодзь… на суд.
Опять на ее щеках горели лихорадочные пятна, а глаза упрямо и непреклонно блестели. Людвиг и Настя не посмели возражать ей. Эльза уехала. А потом случилась та ужасная вещь, которая перевернула всю их жизнь.
Во время суда Павел Карпухин признал многое. Он и в самом деле брал напрокат лакейскую ливрею, он и правда лазил по деревянной лестнице к окну зимнего сада. Признал даже, что уволился из магазина Покольского после сильной ссоры с хозяином, но вот причину ссоры назвать отказался. И, главное, постоянно повторял одно: «Нет, я не виновен. Я не убивал!» Однако, помимо его признаний, были и другие весомые доказательства: его видели в час, совпадавший с убийством; лоскут, найденный на лестнице, был именно из его пиджака; бритва с пятнами крови идеально подходила к орудию убийства… Присяжные и судьи не колебались. Однако, когда судья громко произнес первое слово вердикта: «Виновен!» – произошло неожиданное.
В зале, в проходе между кресел, словно из ниоткуда возникла женская фигура – высокая, стройная, с бледным лицом, обрамленным темными локонами. Громким, звонким голосом она воскликнула:
– Нет, это неправда!
Молодая женщина быстро прошла к скамье подсудимых, перегнулась через барьер и тронула ладонью руку арестанта.
– Спасибо тебе, Павлик! – сказала она. – Но коль все так обернулось – незачем тебе отвечать за мою вину.
Она говорила негромко, но в наступившей тишине каждое слово достигало дальних концов зала. Только теперь, опомнившись, судья зазвонил в колокольчик, присяжные растерянно заговорили, а к женщине подскочили караульные. Но она уже сама повернулась к трибуне, где сидели судейские:
– Отпустите Карпухина. Это не он убил Покольского… Я зарезала его бритвой.
И без того бледная, женщина стала похожа на привидение. Она покачнулась, голос ее слабел, казалось – силы и решимость ее оставляют. Однако, когда судья удивленно воскликнул: «Кто же вы?» – она внятно произнесла:
– Меня зовут Эльза Лютц.
…Эльза поехала в Лодзь не для того, чтобы поговорить с Покольским. Она понимала – это бесполезно. Последнее письмо Станисласа было официально холодным и даже грубым. Потом последовало долгое молчание. Но, только прочитав о помолвке с дочерью банкира, Эльза призналась сама себе, что обманута и брошена. Говорить с изменником, плакать перед ним, умолять? Нет, на такое унижение она не пойдет! Поезд вез ее в Лодзь, она сидела у окна и была внешне спокойна. Никто бы не догадался, что задумчивый взгляд этой юной женщины – всего лишь заслонка, за которой полыхает сжигающее ее пламя. Как давно не испытывала она страшного бешенства, от которого, казалось, разрываются сердце и мозг! В детстве это случалось, и вот теперь… Но сейчас она сумела загнать вспышку бешенства в дальний уголок сознания. Не загасить ее – нет, этого она не хотела! Только спрятать до времени…
В Лодзи Эльза сразу же нашла Павла Карпухина. Они работали в одно время у Покольского. Стремительный роман Станисласа и Эльзы развивался у Павла на глазах. Счастливая девушка о многом рассказывала своему ровеснику и другу. Павел был славный парень, по-настоящему благородный. Эльза скоро поняла, что он влюблен в нее. После одного откровенного разговора он сказал:
– Ты всегда сможешь на меня рассчитывать. Будешь счастлива – я постараюсь за тебя радоваться. Ну а если обманешься и захочешь, чтобы я был рядом, – только позови…
– Я не могу обмануться, – засмеялась тогда Эльза. – Мы со Стасем так любим друг друга!
Павел хмуро усмехнулся:
– Хотел бы я быть в нем так же уверен, как ты…
Она рассердилась и почти поссорилась с ним тогда. А вот теперь едет именно к Павлу за помощью. Уже встретившись с ним, она узнала, что парень у Покольского не работает. Когда тот стал откровенно ухаживать за дочерью банкира Брезы, Павел спросил хозяина:
– Но ведь вы обещали жениться на Эльзе? Она родила вам сына!
– Не твое дело, холоп! – высокомерно ответил Покольский. А потом засмеялся: – Ты меня еще благодарить должен: она теперь с радостью пойдет за тебя. Женись, я не против!
После этого Павел у него работать не мог, ушел. И без колебания согласился помочь Эльзе встретиться с Покольским. Если бы он знал, что она задумала! Но Эльза скрыла от него свой истинный план. Она сказала, что, переодевшись лакеем, хочет на балу последний раз поговорить со Станисласом.
– Я сумею увести его в зимний сад… Но я боюсь, Павлик, что он может поднять на меня руку! Хочу, чтобы ты был рядом… Давай вот что сделаем: я заранее открою окно, а ты приставь к нему лестницу и заберись. Но так, чтобы он тебя не видел. А я буду знать, что ты готов за меня заступиться! Ты ведь знаешь, где взять лестницу? У сараев.
Эльза, переодетая лакеем, с подобранными под форменную фуражку волосами, сумела ни разу не попасться на глаза самому Покольскому. То, что она увидела на балу: веселого Станисласа, его увешанную бриллиантами толстушку-невесту, разодетых гостей, от души поздравляющих Покольского с прекрасной партией, – все это только подхлестнуло ее решимость отомстить. Роскошный стол, размах праздника, огромный оркестр… Она отомстит, обязательно отомстит за себя и брошенного маленького сына. Месть будет жестокой – во внутреннем кармане у нее лежит острая складная бритва…
Эльза проследила, когда один из лакеев понес в сторону небольшой мужской компании, где главенствовал сам хозяин, поднос с бокалами. Она, как бы пробегая мимо, ловко положила на поднос записку и бросила: «Просили передать пану Покольскому. Ты ведь к нему идешь?..» Записку она приготовила заранее: «Если не хочешь, чтобы я устроила большого скандала прямо здесь, на глазах твоей невесты, – приходи минут через десять в зимний сад. Это будет наш последний разговор, больше я тебе досаждать не стану». Подписи она не поставила – он и так поймет… Увидела, как лакей подошел к мужчинам, что-то сказал. Все засмеялись, стали хлопать Покольского по плечам: наверное, шутили о его способности закрутить интрижку даже на собственной помолвке. Он же улыбался растерянно, пока распечатывал записку. Потом улыбка застыла у него на губах, он быстро свернул листик бумаги и сунул себе в карман. Эльза не стала смотреть, что же и как он отвечает приятелям, – не замеченная в толпе веселящихся гостей, вышла в коридор, юркнула на лестницу черного хода и поднялась в зимний сад. Этот дом она знала очень хорошо…
Окна зимнего сада выходили не на парадную дверь, а на хозяйственные постройки. Эльза распахнула окно и увидела, что деревянная лестница уже стоит. А через несколько минут услыхала, как по ней поднялся Павел. Она на минуту выглянула из-за кадки с пальмой, махнула ему рукой: «Спрячься!» И он отодвинулся в сторону. А еще минут через пять послышались шаги и вошел Покольский. Он нервно оглянулся и тихо позвал:
– Эльза, ты здесь?
Она не ответила. Он стоял, озираясь, потом нерешительно произнес:
– Что за игра в прятки? Ты ведь хотела поговорить!
Подошел и сел на маленькую деревянную скамеечку прямо под пальмой, где пряталась Эльза. На нее пахнуло дорогим мужским одеколоном, сердце бешено заколотилось, ненависть горячей болью запульсировала в висках. Одним мгновенным движением она открыла бритву. Покольский, почуяв какой-то звук сзади, начал было поворачивать голову, но не успел. Острейший металл молнией полоснул ему по горлу. Он попытался крикнуть, но лишь захрипел, сполз со скамьи на пол и почти мгновенно умер. А Эльза, в два прыжка оказавшись у окна, бросила бритву на землю и севшим голосом сказала Павлу:
– Подними, забери с собой. И быстро уходи.
Сама же ловко вытащила из кармана пиджака Покольского свою записку, через черный ход спустилась в коридор и незаметно проскользнула в банкетный зал, смешавшись с гостями и слугами. На ней не было ни капли крови: хотя кровь из перерезанного горла Покольского брызнула фонтаном, но не в ту сторону, где стояла девушка… Через пять минут она покинула дом, где пока еще продолжалось веселье.
Во время суда Эльзе задали вопрос:
– Зачем вам нужен был свидетель, этот молодой человек – Карпухин?
И она совершенно откровенно ответила:
– Я все рассчитала заранее. Стали бы искать убийцу, кто-то бы вспомнил обо мне – обманутой и брошенной с ребенком… Глядишь, и доискались бы! А так – вот оно, распахнутое окно, лестница… Я надеялась, что Павла хотя бы кто-нибудь да увидит.
– Значит, – ужаснулся товарищ прокурора, – вы заранее готовили его на роль обвиняемого в убийстве?
– Это так, – созналась Эльза. – Я знала, что Павел меня ни за что не выдаст. Но я надеялась, что он скроется. Он ведь молод, ничем не привязан к одному месту, а страна велика…
После убийства Эльза с Павлом не виделась. Именно она, а не Павел заранее припрятала одежду в дальней каморке дома, переоделась там, а лакейскую ливрею мимоходом сунула в солому, проходя через двор. В этот же вечер уехала домой, в Вильно, но прежде отправила Павлу короткое письмо: «Прости меня, не осуждай! Послушайся: сейчас же уезжай куда-нибудь подальше, поменяй имя…»
Когда появилось сообщение об аресте Павла, а потом материалы следствия, у Эльзы все время менялось настроение. То она со злостью, мысленно говорила себе: «Сам виноват, почему не послушался, не уехал!» То беззвучно плакала, закрывшись в комнате: «Господи, разве можно вот так, безвинного… Он такой добрый, благородный!» То убеждала себя: «Он молодой, сильный, он вынесет каторгу! А когда вернется – я найду его, останусь с ним…» И вдруг решила поехать на суд. Зачем – и сама еще до конца не понимала. Может, надеялась, что Павла оправдают? А может быть, просто хотела последний раз взглянуть на него. Но пока сидела в зале, спрятавшись в задних рядах, чтобы Павел ее случайно не увидел, пока слушала, как одно к одному ложатся доказательства и вина этого безвинного человека становится все более и более очевидна всем, – дыхание ее становилось все прерывистей, кровь сильнее стучала в виски. И как только было произнесено слово: «Виновен!», страшная сила подняла ее с места…
Приговор Эльзе Лютц оказалось вынести не просто. Она вызывала и страх, и сочувствие, и уважение. Присяжные совещались бурно и долго. Да, преступление было жестоким! Но обманутая юная девушка, родившая ребенка и доверчиво ждущая окончания срока траура, – и опытный обольститель, по-видимому, с самого начала знавший, что не женится на ней! Это суд учел, как и то, что молодая женщина сама отдала себя в руки правосудия, не допустила осуждения невиновного… Эльзу не отправили на каторгу, присудили к пяти годам тюрьмы. Когда ей последний раз позволили свидание с родными, она попросила:
– Брат, возьми к себе моего сына! Настенька, я знаю, что вы его любите и станете ему хорошими родителями. Умоляю: сделайте так, чтобы он обо мне ничего не знал! – И, приложив ладонь к Настиным губам, не дав ей возразить, добавила: – Я знаю, что больше уже его не увижу. Из тюрьмы я не выйду…
Что это было – предчувствие? Или Эльза сама не хотела больше жить? Но через полгода Лютцы получили известие: тяжелой бронзовой статуэткой Эльза разбила голову начальнику тюрьмы и выбросилась из окна его кабинета, с третьего этажа, на железные, острые, как пики, колья забора… Потом они узнали и подробности: начальник тюрьмы сначала просто уговаривал Эльзу стать его любовницей, обещая всяческие послабления, а потом решил действовать силой. В тот роковой вечер ее привели в его кабинет под конвоем…
Людвиг Августович тяжело вздохнул и сделал долгую паузу. Он рассказывал на удивление интересно и эмоционально – словно романтическую историю.
– Значит, Эрих остался у вас? – прервал молчание Викентий Павлович.
– Это так! Он был совсем маленький, полтора года, и, конечно же, ничего не помнит. Он даже в самом начале не слишком тосковал о матери, потому что привык с рождения видеть около себя мою жену, да и меня. Так он и стал нашим сыном. Преступление Эльзы и ее смерть рано свели в могилу моих родителей, а мы всей семьей вскоре перебрались в Малороссию, под Киев. Продали пекарню и магазин, купили в Белой Церкви дом, я пошел служить по почтовой части… Здесь никто не знал ни нас, ни нашей истории. Я выполнил просьбу Эльзы: кроме меня и жены, никто даже не догадывается, что Эрих – не наш сын.
– А ваша дочь, Лиза? Она ведь все же была постарше мальчика, когда происходили трагические события. Разве она не помнит свою тетю?
– Да ей ведь семь лет только было! – взмахнул руками Лютц. – Малышка! Тетю она, конечно, помнит, но вот что Эрих ей не родной, а двоюродный брат, – нет, об этом совсем забыла! Эрих, кстати, тоже знает, что у меня была сестра и рано умерла. Больше ничего. Так же, как и Лиза.
«Вот как?» – подумал Викентий Павлович и чуть заметно недоверчиво покачал головой. Он вспомнил рассказ Лизы о семейном проклятии и тайне. Но высказывать Лютцу свои сомнения не стал. Спросил другое:
– Ну а как же об этом узнал Лапидаров? Он ведь именно историей вашей сестры шантажировал вас? Грозился рассказать Эриху?
– Да, да, он все знал! – Людвиг Августович несколько раз энергично кивнул головой, потом недоуменно развел руками: – Он никогда не говорил мне, как и откуда все узнал. Да только знал все подробности!
Еще в начале курортного сезона, в мае, Лапидаров появился в Баден-Бадене. Кто-то подсказал ему, что в пансионате «Целебные воды» охотно принимают русских – сами хозяева выходцы из России. В это время у Лютцев только что поселился фон Кассель с дочкой, других постояльцев еще не было. А Лапидаров просто вцепился в них мертвой хваткой. Он заявил, что с первого взгляда влюбился в их пансионат, что таких приятных хозяев трудно встретить, что готов заплатить вперед, что не знает немецкого языка, а здесь может говорить по-русски… Они не смогли ему отказать, хотя комнаты были заказаны их постоянными клиентами заранее. К моменту приезда Петрусенко состав отдыхающих в пансионате несколько раз поменялся – ведь многие приезжают на две-три недели. Вот только Кассели и Лапидаров задержались надолго.
А через недолгое время, однажды днем он пришел в гостиную Лютцев, когда там были Людвиг Августович и Анастасия Алексеевна одни, и сразу заявил: ему известно, что Эрих им не сын. Самое страшное – он все знал об их сестре, об Эльзе! Причем о последнем периоде ее жизни – тюремном – такие подробности, которые были неизвестны и им. А потом спросил: знает ли парень, кто его настоящая мать? И засмеялся самодовольно, увидев их побледневшие лица.
– Видите ли, Викентий Павлович, – взволнованно говорил господин Лютц. – Эрих и без того нервный, вспыльчивый парнишка. И он повсюду чувствовал себя как бы не в своей тарелке. Немного изгоем, что ли…
– Объясните, – попросил Петрусенко. – Я что-то не совсем понял.
Лютц снова снял очки, стал нервно протирать стекла, близоруко щурясь, и от этого его лицо казалось еще более растерянным и беспомощным.
– В Белой Церкви нет-нет да и дразнили его мальчишки «немецкой колбасой». Лизу вот никогда не дразнили, а его дергали. Наверное, потому, что он болезненно воспринимал, лез в драку, а это подзадоривает… Когда мы собрались сюда уезжать, он был рад. Совсем еще мальчишка, тринадцать лет, а заявил так уверенно: «Немец должен жить в Германии!»
– Что же получилось? – улыбнулся Петрусенко.
– Вы догадались? Он изо всех сил старался быть истинным немцем, даже в молодежную военную организацию записался. Но почему-то для многих сверстников оставался «русским». Год назад он поступил на факультет естественных наук в Нюрнбергский университет – он ведь очень умный и способный мальчик!
– Это туда, где станет учиться и Гертруда фон Кассель? – поинтересовался Викентий Павлович.
– Да, – улыбнулся господин Лютц. – Причем девочка выбрала тот же факультет, не без подсказки Эриха… Этот студенческий год дался ему очень тяжело. Похоже, там ему пришлось услышать о себе не просто «русский», а «русская свинья»! Думаю, что и на дуэли он дрался из-за этого. Вы видели у него шрам?
– Да, – кивнул Викентий Павлович. – Я сразу догадался, что это знак «мензуры».
Немецкая студенческая дуэль «мензура» особенно процветала лет десять назад. На улицах университетских городов почти невозможно было увидеть молодых людей без дуэльных шрамов на лицах. Они гордились ими, и, что поразительно, – девушкам испещренные шрамами лица казались не уродливыми, а привлекательными! В основном сражались между собой студенческие корпорации, которые имели свои знамена, цвета одежды и посещали одну пивную. Но и среди членов одной корпорации дуэли были нередки. А шрамы на лице оттого, что «мензура» – не дуэль на смерть, а только для доказательства храбрости. Во время драки дуэлянты одеты в плотные одежды, открыты лишь лица. И эспадроны целятся именно в лица. Поразительно, но побеждает тот, кто больше исполосован!
Викентий Павлович знал, что теперь «мензуры» не так популярны, но все еще составляют гордость студенческих корпораций. Нелепую гордость! Петрусенко был убежден, что подобное самоизуверство вовсе не доказывает смелость человека. Похоже, Эрих Лютц сам это понял: он уже пообещал родителям и Гертруде, что никогда больше не примет участие в «мензуре». Вот это, по мнению Петрусенко, и была настоящая храбрость – презрительно относиться к насмешкам и жить по человеческим законам! Он даже подумал: «Этот парнишка, возможно, мог бы понять историю своей матери…» Но Людвиг Августович был совершенно иного мнения:
– Вы представляете, что будет, если Эрих, с его характером и вспыльчивостью, узнает! Он – сын женщины, которая так жестоко убила его собственного отца, попала в тюрьму, там тоже совершила убийство и покончила собой! Нет, это совершенно невозможно! Мы с женой решили: пойдем на все, чтобы уберечь Эриха! Его жизнь и спокойствие дороже всего!
…Лапидаров сначала сказал, что хочет за свое молчание денег. Но почти сразу передумал и заявил, что станет их совладельцем. Пусть, мол, господин Лютц официально отпишет ему половинное владение пансионом, якобы за прошлые, еще из России, долги. Дальше – больше. И фантазия, и аппетиты Лапидарова все разгорались, а Лютцы готовы были на все, лишь бы он молчал. И даже теперь, когда Лапидаров скрылся и, скорее всего, убил Замятина, Людвиг Августович не радуется своему освобождению. Он боится, что, когда Лапидаров окажется схваченным, он на суде расскажет обо всем – в том числе и историю его сестры! А газетчики разнесут ее по всему свету…
– Поживем – увидим! – пожал плечами Петрусенко. – О том, что Лапидаров – человек с криминальным прошлым, я догадался, только взглянув на него. Ваш же рассказ это подтверждает. И не только потому, что он вас шантажировал. Он ведь явно сидел в тюрьме, именно там узнал вашу сестру! Но вот какие счеты у него могли быть с аристократом Замятиным? Это непонятно… Когда Виктоˆр поселился у вас?
– Недели за три до вашего приезда… Господи, бедный молодой человек! Такой доверчивый и простодушный! Что же все-таки с ним сталось?
– Как это ни печально, но вряд ли он жив, – ответил Петрусенко.