8
Завтрак, обед и ужин подавались в пансионате в определенные часы. Но время самой трапезы растягивалось – никто не требовал от постояльцев приходить минута в минуту. Потому утром столовая, как обычно, заполнялась постепенно. Викентий Павлович, Людмила и Катя уже съели омлет с ветчиной и салатом, намазывали булочки мармеладом и ждали какао, когда кто-то удивленно бросил реплику:
– Что-то господин Лапидаров сегодня запаздывает!
Это и в самом деле на Лапидарова было не похоже. Замятина тоже не было за столом, но он и раньше часто пропускал именно общие завтраки – любил рано утром ходить гулять в долину, а потом на какой-нибудь ферме пил парное молоко со свежим хлебом. А вот Лапидаров являлся к столу всегда и чаще всего первым. Тут же Петрусенко подумал: а был ли Лапидаров в бассейне? За последние дни он привык к угрюмому молчанию соседа и сам перестал замечать его присутствие. Но сегодня… да, если припомнить, то, кажется, плеска воды слышно не было.
Несмотря на вчерашнее вечернее происшествие, Викентий Павлович все же не обеспокоился. Так чудесно и умиротворенно проходил его отпуск, что странно было даже думать о чем-то плохом. В конце концов Лапидаров такой же человек, как и все, – захотел, и отступил от собственных правил.
Однако хозяйка, Анастасия Алексеевна, волновалась все больше и больше. И наконец попросила мужа:
– Людвиг, пойди постучи к нему… Может быть, он приболел?
Эрих коротко недобро засмеялся:
– Да если у него какой-нибудь прыщ вскочил бы, он тут всех на ноги бы поднял!
Но Людвиг Августович уже поднялся, кивнул:
– Да, надо проведать… Что-то тут не так…
Катюша первая закончила завтрак и бегала по веранде, время от времени окликая мать с отцом. Они с улыбкой переглядывались и в самом деле поторапливались: девочке был обещан поход в театр марионеток – тот уже два дня гастролировал в городе. Когда они допивали какао, вернулся растерянный Людвиг Августович.
– Вот странности какие, – сказал он, разводя руками. – Мирон Яковлевич, похоже, уехал…
– Уехал? – переспросил фон Кассель. – Что вы имеете в виду: совсем?
– Похоже. – Господин Лютц опустился на стул, вид у него был странный: не огорченный, но какой-то испуганно недоверчивый. Он посмотрел на жену и покачал головой: – Но я не понимаю, почему?
– Да бог с ним! – засмеялся Сергей Ермошин. – Его ведь здесь никто не любил, правда? Какой-то скользкий и одновременно липкий тип. Уехал и уехал!
– Постойте! – Викентий Павлович видел, как посмотрели друг на друга хозяин и хозяйка: это был взгляд не облегчения, а растерянности и тревоги. – Что значит «уехал»? Почему вы так решили?
– Его комната пуста, – развел руками Лютц. – Он собрал все свои вещи, чемодан… только газеты остались!
Викентий Павлович на минуту задумался, потом спросил:
– Вы вечером с ним разговаривали? Он что, ни о чем подобном не говорил? Не прощался?
– О, вовсе нет! Даже, наоборот, строил разные планы…
Лютц вновь посмотрел на жену, словно спрашивал совета. Но Анастасия Алексеевна сама казалась растерянной.
– Вот что! – Викентий Павлович решительно поднялся, промокая салфеткой губы. – Давайте-ка заглянем в комнату Замятина.
– Вы думаете?.. – Фон Кассель понимающе кивнул.
Ермошин тоже прищелкнул пальцами:
– А верно ведь, Викентий Павлович! Тут может быть связь со вчерашней выходкой Виктоˆра!
Вслед за Петрусенко все потянулись к выходу из столовой. У двери он приостановился и задержал Эльзу. Сказал тихо:
– Вы, Лиза, останьтесь… Пойдите на веранду, к Катюше.
Тон у него был сдержанный и серьезный.
– Нет, нет! – Эльза крепче схватила за руку Сергея. – Я – со всеми! Я не боюсь!
– А вы, господин Петрусенко, предполагаете нечто плохое? – удивленно спросил меланхоличный норвежец Эверланн. – Что ж, это интересно… Но ты, Инга, не ходи.
– Я не пойду, – тут же согласилась его жена. – Я останусь с девочкой.
И она вышла на веранду. Викентий Павлович пожал плечами, отвечая на обращенные к нему вопросительные взгляды:
– Все может быть… Но я могу и ошибаться.
Все свернули в левое крыло здания и сначала остановились перед распахнутой дверью комнаты Лапидарова. Теперь ни у кого не осталось сомнений: Лапидаров съехал совсем, и, похоже, в спешке. Дверцы платяного шкафа были распахнуты, сиротливо висели пустые плечики для костюмов и пиджаков. В маленькой уборной полочка над рукомойником тоже пустовала – ни бритвенного прибора, ни мыла, ни зубного порошка. Не висел здесь банный халат, в котором Лапидаров ходил в термальный бассейн, но и большое махровое полотенце тоже исчезло. Оно было хозяйское – у Петрусенко в коттедже имелось такое же. Лапидаров, похоже, прихватил его. На полу комнаты лежали сброшенные в спешке со стола газеты, постель смята и не застелена…
– Ну что ж, – Викентий Павлович обвел взглядом столпившихся у двери соседей. – Здесь все ясно… сравнительно. Пойдемте к Замятину.
Совершенно непроизвольно все подчинялись его словам, хотя, кроме Ермошина, никто пока не знал, что Петрусенко и в самом деле умеет правильно действовать в необычных ситуациях. Он постучал в двери комнаты, которую занимал Виктоˆр Замятин, потом еще раз – громко. Оглянулся к хозяйке:
– Запасные ключи у вас есть?
Она судорожно кивнула: тревога и нетерпение уже охватили всех. Когда ключ дважды повернулся в замке, Викентий Павлович не мешкая распахнул двери… Каждый вскрикнул или охнул по-своему, но это были одинаково испуганные возгласы. А Петрусенко молчал, разглядывая залитый кровью коврик на полу, валяющуюся тяжелую бронзовую статуэтку средневекового рыцаря, опрокинутые стулья, обнаженный – без простыни и одеяла, – матрас кровати… Догадка, пришедшая ему в голову десять минут назад, подтвердилась. Он нашел взглядом Эриха и кивнул ему:
– Быстро беги в полицейское управление города… Скажи: по всем признакам – произошло убийство.
Он с самого начала не пустил никого в комнату дальше порога, теперь же попросил всех выйти и закрыл двери.
– Вернемся в столовую, – сказал спокойно. – Приедет полицай-комиссар, наверняка захочет всех нас допросить. Что ж, нам есть что рассказать. – Посмотрел на фон Касселя и Ермошина. – Который был час, когда Замятин пришел к нам на веранду?
– Около девяти вечера, – сразу ответил Ермошин. – Точно не скажу, но где-то близко.
– И никто после этого Виктоˆра не видал?
– Почему же… Я видел, поздно, уже готовился спать.
Эверланн обвел взглядом обращенные к нему лица. Кивнул уверенно:
– Да-да, было уже одиннадцать… Я выходил на веранду выкурить перед сном сигару, шел как раз по коридору и встретил господина Замятина. Теперь я хорошо помню – он был испуган…
– А тогда вам так не показалось? – быстро спросил Петрусенко.
– Показалось, но только я не обратил внимания. Или, как бы это сказать? – не придал значения.
– И что же? Как это выражалось?
– Господин Замятин почти бежал по коридору. Увидел меня, вздрогнул, поднял руку… вот так! А потом узнал меня, улыбнулся даже и сказал: «Я закроюсь крепко, и никто ко мне не войдет!»… Что-то в этом роде… Я ничего плохого не подумал, потому что он ведь был странным человеком.
– Что ж, – Петрусенко достал свою трубку, стал раскуривать ее. – Во всяком случае, этот штрих дополняет общую картину… Ну а Лапидарова никто случайно не видел в такое же время?
Все стали переглядываться, пожимать плечами – никто не видел. Людвиг Августович сказал нерешительно:
– Мы с ним в нашей гостиной разговаривали, сразу после ужина.
– И долго беседовали? – спросил Петрусенко.
– Минут тридцать-сорок. Потом Мирон Яковлевич ушел, мне показалось – к себе… Больше я его не видел.
Викентий Павлович отдал ключ от двери бледной Анастасии Алексеевне.
– Теперь откроете только полиции, – сказал ей. – Эрих и Труди, наверное, уже доложили. Предлагаю вернуться в столовую и подождать там…
Хуберт Эккель, комиссар Баденской криминальной полиции, оказался энергичным человеком средних лет, невысоким, худощавым, с цепким взглядом внимательных глаз. С ним прибыли вице-вахмистр и двое полицейских. Они вошли в столовую, и комиссар сразу же спросил:
– Где убитый?
Все сразу посмотрели на Петрусенко, ожидая, что ответит именно он. Викентий Павлович мысленно усмехнулся: люди интуитивно чувствуют специалиста!
– Видите ли, господин комиссар, – он поднялся и подошел к Эккелю. – Есть очень красноречивые признаки преступления. Есть двое исчезнувших, предположительно – жертва и преступник. А вот мертвого тела нет…
– Вот как? – Комиссар внимательно смотрел на Петрусенко, потом удивленно моргнул. – Хорошо, я сам посмотрю.
Он ушел смотреть комнату Замятина в сопровождении хозяйки. А потом, расположившись в кабинете Лютца, стал по очереди вызывать на допрос всех – хозяев, постояльцев, служанку и кухарку. В это время полицейские и вице-вахмистр осматривали территорию пансионата.
Когда подошла очередь Викентия Павловича и он вошел в кабинет, Эккель поднялся ему навстречу и сразу спросил:
– Мы с вами коллеги? Или я ошибаюсь?
Викентий Павлович засмеялся:
– Я понял, что вы догадались! Свою профессию я здесь не афишировал, хотелось спокойно отдохнуть. Но, видно, такая моя планида – преступления ходят по пятам… Рассчитывайте на мою помощь.
Он пересказал комиссару свои наблюдения: Лапидаров явно нечистоплотный тип, возможно, с криминальным прошлым, Замятин его боялся, а вчера вечером был особенно возбужден и напуган… Однако Петрусенко не стал говорить о взаимоотношениях Лапидарова и Людвига Августовича, о своей догадке: Лапидаров шантажирует семью Лютцев. Это был очень деликатный и личный момент: кто знает, какая семейная тайна гнетет этих славных людей, которых он полюбил! Если они захотят – расскажут комиссару сами.
Под конец, пожимая Викентию Павловичу руку, Эккель совершенно серьезно сказал:
– Я уже чувствую, что это будет трудное дело. Как всегда, когда замешаны русские! Вы не обижайтесь, но это правда так – у меня большой опыт. В наш город каждое лето приезжает много ваших соотечественников, в основном люди состоятельные, аристократы. Но и разного отребья слетается, как мухи на мед, – чуют, что пахнет деньгами, можно поживиться! Если какая-нибудь история случается с французом, или итальянцем, или даже поляком – обычно там все просто. Ну уж если с русскими – то или запутанно невероятно, или невероятно нелепо! Что хуже – и сам не знаю.
Викентий Павлович постарался сдержать улыбку: методичному, организованному и прямолинейному немцу трудно понять страсти русской души…
Весь дом и территорию пансионата полицейские тщательно осмотрели, но не нашли ни мертвого тела, ни следов крови. Комиссар после полудня ушел, но в доме оставил вице-вахмистра Хофбауера – на случай появления Лапидарова. Надежда сомнительная, но все же… У комиссара осталось несколько пока что не разгаданных загадок. Они же тревожили и Петрусенко. Зачем было уносить и прятать мертвое тело, если убийца все равно скрылся? Возможно, Лапидаров предполагал вернуться, скрыть следы убийства в комнате Замятина и продолжать жить в пансионате как ни в чем не бывало! А про Замятина распустить слух, что тот спешно уехал – ненормальный человек, что с него возьмешь!.. Что ж, может быть, и так. Что же тогда помешало Лапидарову вернуться? А может быть, – по-другому: вдруг мертвое тело каким-то образом может выдать убийцу, изобличить его? Значит, если будет найдено тело – станет ясно, где и как искать убийцу… Есть еще одна загадка: куда исчез слуга Замятина – Савелий? Он тоже убит? Не слишком ли много даже для здоровяка Лапидарова! Тогда, может, он так сильно испугался, что убежал и прячется? А вдруг Савелий – соучастник преступления, действовал заодно с убийцей? И, самое главное: где же все-таки тело?
Нельзя сказать, чтобы Петрусенко не приходила в голову мысль: а вдруг Замятин не убит, а только ранен, насильно уведен, а значит – жив? Но многое, очень многое почти убеждало Викентия Павловича в обратном: в этом деле есть жертва и есть убийца!
Можно было ожидать, что обед пройдет в тягостном молчании напуганных людей. Однако все оказалось не так. Обитатели «Целебных вод» были возбуждены, рассказывали друг другу о том, как их допрашивали, какие вопросы задавали. Каждый имел свою версию происшедшего, высказывал ее, остальные начинали дружно обсуждать – соглашаться или отвергать. Обед затянулся: казалось, людям не хочется расходиться. И только один Петрусенко по-настоящему понимал причину: не только общий интерес и чувство сопричастности к трагедии – еще и неосознанная тревога… Но потом все же столовая опустела. Норвежцы ушли на концерт в курзал, Эрих и Труди – на вокзал, прокатиться в Карлсруэ, фон Кассель – на прогулку в сосновый бор. Люся все-таки повела дочку в театр марионеток.
– Позволь, дорогая, я останусь здесь? – попросил ее Викентий. – Надо подумать…
– Но только потом непременно все мне расскажешь! – погрозила пальцем жена.
Викентий улыбался, глядя им в след. Он всегда все рассказывал Людмиле, часто еще до того, как дело бывало раскрыто. Она не раз задавала ему такие вопросы по ходу следствия, которые давали новый толчок его мыслям. А часто, обсуждая с женой нюансы дела, он неожиданно находил нужное решение…
Люся и Катюша ушли, он же сел на своей веранде в кресло-качалку, раскурил трубку, задумался…
– Викентий Павлович, простите, ради бога!
У перил веранды стояли Сергей Ермошин и Эльза. Девушка смотрела на него несколько виновато, но с выражением полного доверия и надежды.
– Викентий Павлович, дело вот в чем…
Но Эльза не дала Сергею закончить, мягким жестом остановила его и сказала сама:
– В Карлсруэ, на летном поле, когда вы просили пропустить нас к аэроплану, к Сергею… я слышала, вы сказали офицеру, что работаете в российской полиции. Но можно сказать, что не слыхала – не о том думала тогда, а потом вообще забыла. И вдруг сегодня вспомнила, когда все эти ужасные вещи случились и нас комиссар допрашивал. Я спросила Сергея, и он мне подтвердил: да, вы раскрываете опасные преступления, убийства…
Ермошин улыбнулся:
– Не ругайте меня, Викентий Павлович, что я раскрыл ваше инкогнито! Лиза сама вспомнила, не мог же я ей соврать! А коль такое случилось, я подумал: немецкому комиссару вы ведь представились?
– Конечно, – Петрусенко кивнул. – И я догадываюсь, Лизонька, о чем вы хотите меня просить… Ваша семья оказалась в трудном положении. Чем скорее прояснятся эти загадочные обстоятельства исчезновения, а возможно, и убийства, тем лучше для вас, для пансионата. Вы симпатичны мне, я хотел бы помочь… Да и самому, знаете ли, интересно! Так что считайте: Alea jacta est – Жребий брошен!
Эльза быстро взбежала на веранду, порывисто обняла Петрусенко:
– Спасибо вам! Вы такой милый!
– Вот как сильно вы верите в меня? – удивленно поднял он брови, придержав девушку за плечи.
Она быстро оглянулась на Ермошина:
– Мне Сережа сказал, что вы очень хороший следователь!
– Тогда не будем терять времени. – Петрусенко на миг задумался. – Вот что, Лиза: родителям вы обо мне, как я понимаю, не говорили?
– Нет-нет! Без вашего позволения…
– Я разрешаю. Пойдите расскажите им, а потом попросите отца прийти сюда, на мою веранду. Нам с ним найдется о чем поговорить…
Петрусенко еще не успел до конца обдумать круг вопросов, как на аллее появилась высокая, немного сутуловатая фигура Людвига Августовича. На его открытом лице сразу читались все чувства: удивление оттого, что его постоялец-аптекарь вдруг оказался сыщиком; переживание за все происходящее; озабоченность положением семьи; надежда на помощь…
– Присаживайтесь, дорогой господин Лютц, – сказал ему Петрусенко доброжелательно. – И не беспокойтесь: наш разговор не будет похож на недавний допрос комиссара Эккеля. Мы с вами поговорим совсем о другом. Я надеюсь, вы мне по собственной воле и совершенно откровенно расскажете, чем вас шантажировал ваш лжедруг Лапидаров?
Лютц покраснел, втянул голову в плечи, снял очки и стал их протирать. Потом поднял беспомощно-близорукие глаза на Петрусенко, но сказать ничего не успел. Викентий Павлович остановил его:
– Людвиг Августович, милый, не надо отрицать очевидного! Я давно догадался, мне было жаль вас, но я не вмешивался – это было сугубо ваше дело. Но сейчас все изменилось. И если вы хотите, чтобы я вам помог, сумел докопаться до истины и найти преступника – не запирайтесь. Если это будет возможно – я вашу тайну сохраню. Но мне нужно знать то, что знал Лапидаров!
– Да, он знал нашу семейную тайну, вы правы… Но поверьте, если бы все осталось в прошлом, без последствий – я бы не стал скрывать. Хотя все очень тяжело и постыдно! Но ведь от этого зависит судьба мальчика!
– Эриха? – удивился Петрусенко.
– Да. – Лютц вздохнул, склонил печально голову набок. – Я вам, конечно, все расскажу… Эрих – сын моей младшей сестры. Ее звали Эльза Лютц… Она уже мертва.