55

Осмотрев ланч, Гриша Облонский нашел, что это хорошо. За холодными закусками уже поджидали горячие закуски, а за ними ожидался супчик и главное блюдо. Гриша налил пузатую рюмку и пожелал себе приятного аппетита. По заведенному обычаю, он изволил кушать в середине дня в публичном одиночестве. В «Вене» все знали его привычки и не лезли с разговорами. Все равно отошьет. Как бы ни был Гриша добр и мягок, были вещи священные. Тем более сегодня он считал день трудным. Еще утром пришла телеграмма от матери, в которой сообщалось о смерти Стивы.

Гриша взгрустнул, даже расстроился, но большего выжать из себя не мог. Нельзя сказать, что со Стивой у него были трудные отношения. С самого детства Гриша запомнил, что отец – как комета: пролетел, и нет его. Ничего не изменилось, когда они переехали в Петербург и Гриша стал знаменитым критиком. С отцом чаще всего он встречался в театре, они целовались, Стива спрашивал, как дела, и тут же исчезал с друзьями. Он был еще одним из светских знакомых, причем не из самых близких. Разве можно всерьез переживать, что одним знакомым стало меньше? Гриша и не переживал. Со смертью Стивы у него ничего не убавилось и не прибавилось. Дача в Петергофе давно была поделена между сестрами. Квартиру Гриша снимал собственную, а на наследство можно было не рассчитывать. После дележки с матерью и сестрами тех крох, что не успел спустить его щедрый отец, как раз хватит на хороший ужин. Сочтя на этом горестном размышлении сыновний долг исполненным, Гриша хотел было поднять вторую рюмку в память отца, но как-то передумал. Ни к чему за ланчем грустные мысли.

Он приступил к фаршированным яйцам, когда за его столик стремительно пал какой-то человек. От неожиданности Гриша не сразу узнал того, кто позволил себе подобную бестактность. А разглядев, не сильно обрадовался. Двоюродного брата Митю Левина он считал непутевым человеком, который берется за разные прожекты, но никогда не доводит их до конца.

– А, кузен… – заметил он довольно кисло. – Отобедаешь?

К счастью, Митя решительно отказался. Он имел вид слегка взбалмошный, чем, впрочем, походил на своего отца. Гриша давно решил, что вся эта левинская порода слегка не в себе, и только жалел милую тетушку Китти, которая вышла замуж за такого ненормального.

– Я по срочнейшему и наиважнейшему делу, – сразу же заявил Митя, чем укрепил и без того твердое мнение о себе. – Тебе будет интересно, слово даю.

– В чем же твое дело? – спросил Гриша, жуя замечательное яичко с паштетом и не чувствуя вкуса.

– Ты ведь в балетном мире о-го-го какую власть имеешь, все тебя слушают, и только и ждут твоего окончательного мнения.

– Ты преувеличиваешь, – скромно ответил Гриша, но ему было приятно, что даже среди сумасшедших его имя чего-то стоит.

– Тогда просьба у меня к тебе нижайшая, – сказал Митя и поклонился, сидя на стуле. – Сделай милость, братец, сделай так, чтобы сестрица наша, твоя кузина Ольга Константиновна, не получила главную партию в этом треклятом балете.

– Хотел сказать: чтобы получила, – поправил сумасшедшего кузена Гриша.

– Нет, брат, я сказал то, что хотел: сделай все, что ты можешь, а ведь ты все можешь, чтобы Ольге эта роль не досталась.

– С чего вдруг такая перемена? Ты же просил за нее…

– Да, просил! – крикнул Митя на весь ресторан. – А теперь прошу обратно. Не дай ей эту роль, не дай, все, что хочешь, для тебя сделаю…

Гриша даже возмутился:

– Да я ведь ролей не распределяю! Этим Художественный совет занимается… Тем более что сегодня у них заседание, решение будет вынесено. Нет у меня никакого влияния.

– Значит, дать ей роль у тебя влияния достанет! – Митя хватил кулаком об стол. – А как наоборот, так и кишка тонка?

– Прошу вести себя прилично… Здесь не трактир… Ладно, она моя кузина, но ведь тебе же она родная сестра. Как же ты хочешь ей судьбу сломать? Для балерины потерять такую премьеру хуже смерти.

– А может, я хочу ей судьбу сломать? А может, это она мне душу вывернула и ноги об нее вытерла?

Гриша понял, что начались левинские страсти, которые могут длиться бесконечно.

– Что же тебя задело? – спросил он, чтобы потушить разгоравшийся пожар.

Митя вдруг состроил хитрую гримасу.

– Так ведь не одного меня. Знаешь ли, что господин Каренин везде похваляется, что всех купил, все у него в кулаке, а ты – так и вовсе у него с руки ешь. Так что он уже за всех решил, кому премьера достанется.

Это было совершенно недопустимо. Один раз, дав слабину, Гриша действительно обещал Каренину замолвить словечко. И вот как он отплатил за его доброту? Митя настолько глуп, что врать не будет. Значит, Каренин действительно позволил себе лишнее. Что ж, надо бы его примерно наказать. И Гриша обещал Мите подумать, что еще можно сделать.

Вечером он пришел в театр раньше обычного и сразу направился в кабинет председателя Художественного совета. Расцеловавшись и выпив коньяку, Гриша принял самый непринужденный вид и стал расспрашивать, каково будет решение о партии Раймонды. Председатель намекнул, что решение его обрадует. На что Гриша сделал большие глаза.

– Неужели вы хотите отдать премьеру этой Левиной? – с глубоким изумлением спросил он.

Председатель намекнул, что это не столько его желание, сколько критика Облонского. Театр хоть императорский, но восторженные рецензии и ему не помешают.

Гриша с негодованием отверг все подозрения. Он никогда не занимался тем, чтобы протежировать балеринам, и председатель не мог с этим не согласиться.

– Так каково ваше окончательное мнение о госпоже Левиной? – спросил он.

– Все же очевидно! – заявил Гриша. – Нога у нее тяжеловата, прыжок низковат, да и фигурой на приму не тянет. Я уже не говорю о чрезвычайно посредственном таланте. Если вас интересует мое мнение: ни в коем случае. Загубите премьеру. В искусстве нет места компромиссам.

Поразившись такой беспримерной честности, которая даже кузину не пощадила ради искусства, председатель порадовался. Не надо теперь принимать трудное решение, конец всем сомнениям и сплетням. И там, наверху, несомненно, будут довольны его выбором. Да и положительные рецензии самого Облонского, можно считать, в кармане. Что же касается обещаний, данных господину Каренину… О них председатель сразу и навсегда забыл.