40
Май покрыл Царское Село волшебной шалью. Сизый свет, льющийся с неба, окрасил дома, деревья и заборы в пастельные тона. В конце прямых улиц виднелись смутные очертания Екатерининского парка. «Фонари на предметы лили матовый свет, и придворной кареты промелькнул силуэт». В домах затихала вечерняя жизнь, светились огоньки ламп, доносились отдаленные голоса и цокот поздней пролетки. Уютная теплота укрывала негой засыпающий городок.
Они шли молча. Скабичевский не решался начать первым, а Ванзаров, привычки которого ему были неведомы, упражнял мысли логикой.
– Удивляюсь вам… – наконец произнес чиновник участка.
– Прошу простить за мою резкость, – сказал Ванзаров. – Зрелище было малоприятное, но, к сожалению, необходимое. Очень жаль, что вы стали его свидетелем.
Скабичевский бурно запротестовал. Напротив, оказалось, что он поражен умением и ловкостью вести допрос. Вот если бы его этому обучили! Хотя где тут практиковаться?
– В этом нет никакой хитрости, – последовал ответ. – Задавайте только те вопросы, ответы на которые вам уже известны.
– И это все?
– Некоторое владение приемами Сократовой логики сильно облегчает изобличение преступника… Как, впрочем, и розыск.
– А знаете, что… – Скабичевский остановился. – У меня прекрасная мысль. Пойдемте ко мне. У нас и ужин готов, и переночевать вам будет где. Заодно поучите меня вашим приемам. Соглашайтесь! Ну, пойдемте…
Ванзаров отнекивался как мог, но Скабичевский был непреклонен. Такой гость будет огромным счастьем. И жена обрадуется. Напор победил, Ванзаров согласился.
Когда они пришли, дети уже спали. Супруга, Анна Герасимовна, только увидела мужа и незнакомца с усами вороненого отлива, как молча развернулась и вышла. Ванзаров хотел тут же дать назад, но в него вцепились со всей силы. Скабичевский шепотом объяснил, что это полные пустяки и не стоит обращать внимание на женские нервы. Ужин все равно их ждет.
И правда, в столовой был накрыт стол. Ужин давно остыл, но зато был приветливо обилен. Ванзаров вдруг ощутил приступ звериного голода и только сейчас вспомнил, что за весь день ничего не ел. Зрелище супницы, блюда с закусками и казанка, из которого пахло тушеной говядиной с подливкой, были выше человеческих сил. Он опять поддался искушению, с которым боролся всю жизнь. Устоять перед сытным обедом Ванзаров так и не научился.
Скабичевский на цыпочках, чтобы не разбудить детей или не попасться жене, сбегал куда-то и вернулся с бутылкой рябиновой настойки домашнего приготовления. Не выпить по рюмочке после такого дня – просто грех непростительный.
Пропустив по одной, оба полицейских не смогли оторваться от еды. Первые четверть часа за столом раздавался лишь сдержанный шум жующих челюстей и тихий звон наполняемых рюмок. Ванзаров опомнился, когда уничтожил вторую тарелку вкуснейшего супа, и только тогда заставил себя передохнуть – хотя бы из вежливости. Чтобы совсем уж не выглядеть обжорой. Как известно: за мужским столом, в отсутствие дам и барышень, это не порок, а добродетель. Между тем наливка начала благотворно действовать на тело и дух. Захотелось ослабить галстук и даже снять пиджак. Этакой вольности Ванзаров позволить себе не мог. Все-таки первый раз в доме.
Незаметно они выпили по четвертой рюмке. В этот раз с тостом: за полицию вообще и сыскную в особенности. Наливка ложилась как масло. Совсем осмелев, Скабичевский предложил снять пиджаки. Супруга уже легла и не войдет, а горничные с кухаркой спят и подавно. Противостоять искушению Ванзаров не смог. В жилетке стало легко и прохладно.
– Родион Георгиевич, объясните мне: как вы узнали, что Таккеля задолжал изрядную сумму? – спросил Скабичевский, вновь берясь за наливку.
– Большой оп… пыт, – ответил Ванзаров, вовремя подавив рвавшийся рык. – Похожие дела, похожие причины.
– А что за странный вопрос о золоте?
– Логический вывод. Вот смотрите: у Нольде откуда-то взялось золото. Откуда – сейчас неважно, у нее уже не спросить. Таккеля и Нольде были на посиделках у Федорова. Следовательно, у него тоже могло быть золото. Раз появились деньги для расплаты…
– Поразительно! Я никогда так не научусь…
– Научитесь, это мелочи сыска.
– Куда мне, теперь уж поздно. Скоро пенсия – и службе конец, незачем учиться…
– Учиться никогда не поздно… – сказал Ванзаров, поглядывая на мясной горшочек.
– Учебники какие-нибудь посоветуете?
– Читайте Сократа, там все написано…
– Неужели? Кто бы мог подумать: древний философ, а может пригодиться полиции.
Наливка делала разговор задушевным. Скабичевский забыл, что хотел научиться приемам следствия, и просто жаловался на жизнь. Он рассказывал, как женился на богатой невесте, как она взяла дом в свои руки и держит так цепко, что и дохнуть нельзя без разрешения. Если бы не дети, которых он обожает, давно бы плюнул на все и уехал куда-нибудь, да хоть в Америку. Да только куда он от детей денется? И служба ему опротивела. Что это за служба, когда целый день только косточки знакомым перемывают да в шеренгу выстраиваются, когда объявят показательный сбор? Нет ничего светлого, одна рутина и скука. Вот начал книги собирать, все больше по вопросам естествознания, впрочем, и современной литературой не брезгует, только криминальные романчики не любит. Старается быть в курсе всего. Не то что пристав. Тот только старые календари перечитывает.
Ванзаров слушал, ел, и веки его сами собой, не без наливки, тяжелели и понемногу опускались. Он вспомнил, что не спит уже вторые сутки и до сих пор не поменял сорочку. Двое суток в одной сорочке – до такого он не опускался. Ведь выехал на вечеринку, проветриться туда и обратно, и вещей никаких не взял. Надо вставать из-за стола и отправляться в какую-нибудь гостиницу. Да только как ее сыщешь в такой темноте… ах, да сейчас же белая ночь…
Мысли его стали смягчаться и путаться, точно растрепанные нитки. Скабичевский бормотал о чем-то своем, кажется, даже пустил слезу. Ванзаров смотрел на него и улыбался, даже старался кивать, чтобы поддержать разговор. Но вскоре контуры Скабичевского и самой столовой размылись до мутных пятен.
Ванзаров еще старался держаться молодцом, еще боролся с собой и со сном. Наконец он перестал замечать разницу между сном и явью, голос чиновника превратился в монотонное гудение, жужжавшее где-то над головой. Что-то еще происходило вокруг, но Ванзарову так захотелось хоть немного покоя, что он сдался и провалился в мягкое забытье, в котором не было звуков, а только шорохи, не было света, а только бегали наперегонки разноцветные пятна. И так ему было хорошо на этом перепутье, что даже логика отстала со своими вопросами…
Ванзаров глубоко заснул.