39
Участок опустел. Дело, заведенное по убийству барышни Нольде, лежало в сейфе. Чиновники, тихие и подавленные, разбрелись по домам. Утомленный пристав поднялся к себе и больше не желал ничего знать. Пусть хоть огнедышащий дракон налетит, он не тронется с места. Тарелка вечернего супа и графинчик наливки – вот все, с чем Врангель готов был иметь дело. Власть над приемным отделением и жителями Царского Села, которым вздумается обратиться в полицию в поздний час, была предоставлена Скабичевскому. На то и помощник, чтобы тянуть лямку за начальство. Он сидел под лампой с зеленым абажуром, бросавшей больше тени, чем света. За окнами было куда светлее. Белая ночь набирала силу.
– Вот уж не думал застать вас в такой час, – сказал Ванзаров, зайдя в участок. – Что домой не идете, поздно уже…
Выйдя из-за стола, Скабичевский положил перед ним записку.
– Вам телефонограмма из Петербурга, – сказал он. – Получена четыре часа назад.
Ванзаров прочитал столбик фамилий с датами рядом с ними.
– Кто принял?
– Письмоводитель Птицын, он оставался на дежурстве…
– Знаете, что это?
– Фамилии знакомы, кажется наши жители, – ответил Скабичевский.
– Именно так. Мой сотрудник обошел ювелирные магазины и выяснил, кто сдавал золото. К сожалению, эти люди мне неизвестны. Признаться, я ожидал несколько другой результат… Николай Семенович, кто они?
Скабичевский взял листок.
– Так, первый – это Покотило Николай Петрович, учитель мужской гимназии, преподавал историю с географией. Забавный такой, сильно пришепетывал. Гимназисты прозвали его Паровоз. Он не обижался, шутил со всеми.
– Знаком был с Федоровым?
– Разумеется. Учительствовали в одно время…
– Вышел в отставку?
– В каком-то смысле… Умер больше года назад.
– Вот как? – только и сказал Ванзаров. – Как интересно. А вот этот господин: Добберт А.А. – имеет отношение к гимназии?
– Имеет. Это пастор, читал Закон Божий для гимназистов лютеранского вероисповедания. Всегда ходил в опрятном таком костюме с белым воротничком на шее. Как он у лютеран называется, забыл…
– Неужели и его постигла кончина?
– К сожалению. Еще в прошлом декабре. Это такая утрата для гимназии. Умный был человек, и к ученикам относился без жестокосердия. Пытался, чтобы они не только зубрили, но понимали, о чем идет речь. Его все любили…
Ванзаров согласился, что это большое несчастье для народного просвещения. Где еще найдешь доброго пастора для лихой гимназической паствы.
– А господин Алексеев когда изволил скончаться?
– Сергей Евграфович? Довольно давно, года два уж как, не меньше… Если не ошибаюсь. Преподавал математику. Очень строгий был, ходил с огромной палкой, всегда мрачный и не здоровался. Ученики его побаивались.
– Молодцы, детки, свели в могилу своих учителей… – сказал Ванзаров. – Какая неприятность…
– Что поделать, профессия педагога сродни самопожертвованию, – заметил Скабичевский, возвращая записку.
– Николай Семенович, вас ничего не удивляет в этом списке?
Чиновник попросил лист, стал рассматривать запись, нахмурясь и шевеля губами.
– Даты эти означают…
– Когда они заходили в магазин сдать золото. Как госпожа Нольде.
– Позвольте… Как же это возможно?!
– Согласитесь, немного странно: человек давно помер, а все еще заходит к ювелирам. Что бы это значило? На привидения сдатчики не походили.
– Кто-то пользовался фамилиями умерших людей… – проговорил Скабичевский, поразившись такому открытию.
– И вот что интересно: в отличие от барышни Нольде, все они мужчины и принадлежали к узкому кругу так или иначе связанных с гимназией лиц. А что из этого следует?
– Кто-то знал их всех!
– Мне кажется, пора нанести ночной визит, – сказал Ванзаров. – Вы со мной или отправитесь отдыхать?
Скабичевский выразил полную готовность следовать куда угодно.
Вокруг дома разросся яблоневый садик. В окнах теплился свет. Оттуда раздавались неясные звуки, как будто плакала кошка. Калитка была открыта. Ванзаров поднялся на крылечко и принялся резко дергать шнурок звонка. В доме послышался натужный звон колокольчика. Скабичевский между тем, по полицейскому правилу, остался на улице, чтобы присматривать за окнами.
Наконец за дверью раздались шаркающие шаги.
– Кто там? – спросил раздраженный голос.
– Сыскная полиция, Ванзаров. Откройте, господин Таккеля.
Последовала пауза, за дверью чем-то двигали.
– Я все вам сказал, мне добавить нечего…
– К вам появились новые вопросы. Если желаете, завтра вас доставят в участок под конвоем городового. Вся гимназия будет обсуждать это интригующее событие…
Аргумент подействовал. Таккеля показался в проеме, закрываясь створкой, как щитом. Он был в длинном домашнем халате, глубоко запахнутом, из-под него виднелись голые ноги. На щеках отчетливо проступали пятна, как от жара, глаза покраснели и слезились, он сильно сопел. От лоска образцового учителя не осталось и следа.
– Оторвали вас от интересного занятия? – поинтересовался Ванзаров. – Кого в этот вечер истязаете? Разрешите взглянуть?
– Я не обязан впускать вас в дом! – закричал Таккеля, забыв про галльский акцент. – Вы не имеете права вторгаться в частное владение!
В этом с учителем нельзя было поспорить: для входа в жилище у полиции не имелось никаких оснований. А добровольного согласия владелец не дал. Такое обстоятельство очень не понравится прокурору. В случае чего…
Проявив исключительную любезность, Ванзаров согласился остаться в саду. Тем более белой ночью видно как днем.
Таккеля протиснулся на крыльцо и закрыл дверь, упираясь в нее спиной.
– Я вас слушаю, господин полицейский, – сказал он, точно двойку поставил.
– Сегодня днем была убита барышня Нольде. Что можете сообщить нам с Николаем Семеновичем… – Ванзаров указал на Скабичевского, который подошел к ним, оставив бесполезный пост, – …об этом печальном случае?
– Ничего не могу сообщить. Меня это не касается.
– Где вы были примерно с трех часов дня?
– Закончились уроки, задержался в классе, проверяя домашние задания, потом пошел на прогулку…
– Вас кто-нибудь видел?
– Меня видели сотни учеников! – Благородное негодование бурлило в каждом слове. – И меня видел господин Чердынцев!
– Зашел к вам по старой дружбе после уроков?
– Я совершенно не желал его видеть! – заявил Таккеля. – И мы не друзья с ним.
– Что же ему было нужно?
– Расспрашивал какие-то глупости про Федорова. Но я вам все уже рассказал.
– При нем были шампанское и торт?
Вопрос несколько озадачил Таккеля, он старался вспомнить и даже потрогал висок указательным пальцем, словно там хранился ответ.
– Нет, он пришел с пустыми руками…
– Вы в этом совершенно уверены? – строго спросил Ванзаров, поменявшись ролью с учителем.
– Да, я в этом совершенно уверен! Не довольно ли, господа, задавать глупые вопросы? По-моему у меня безупречное алиби!
Скабичевский взглянул на Ванзарова, но тот словно ничего не замечал.
– Невиновному безупречное алиби ни к чему.
Таккеля постарался показать, насколько глубоко он рассержен.
– Эти возмутительные намеки я оставлю для вашего начальства!
– Как вам будет угодно… – Ванзаров поклонился. – Только объясните моему начальству, а заодно всем желающим, откуда у вас взялась изрядная сумма, чтобы замять дело об избиении вашей жены. Сколько господа жулики с вас потребовали: пять тысяч или десять?
Учитель французского хотел было отступить, но дверь не пустила. Обличительного духа у него изрядно поубавилось…
– Вы не можете этого знать… – проговорил он, впрочем, без всякой уверенности.
– Сегодня я уже слышал подобное утверждение, – сказал Ванзаров. – Вопрос остается: откуда взялись деньги?
– Это не имеет отношения… Ни к чему…
– Я придерживаюсь другого мнения. Человек, который одолжил вам подобную сумму, мог попросить о любезности. Он знал, к кому обратиться: причинять боль для вас лучшее из развлечений. Что здесь нелогичного?
– Это неправда, – ответил Таккеля слишком тихо.
Ванзаров не отступал:
– Что именно? Могу предположить, что вы опять остро нуждаетесь в деньгах. Те были потрачены полностью. Страсть требует все новых и новых жертв. Разве не так?
По щекам Таккеля потекли слезы, как будто вырвались на свободу.
– Что вам нужно от меня? – проговорил он. – Зачем вы меня мучаете? Я ничего не делал из того, в чем меня обвиняете… Да, я болен… Это болезнь, я знаю, но я ничего не могу с собой поделать… Я боролся, но болезнь победила… Да, мне очень нужны деньги, очень, и я не могу их больше просить… Это все ужасно…
Он сполз на крыльцо. Халат распахнулся. Ванзаров отвел взгляд, чтобы не смотреть на следы, исполосовавшие тело.
– Ответьте только на один вопрос, и обещаю, что мы сразу уйдем… – сказал он. – И еще: я не судья и не прокурор, в вашу частную жизнь лезть не буду. Даю слово…
Таккеля закрыл лицо рукавами халата.
– Только скорее, прошу вас…
– От кого вы получили золото, чтобы рассчитаться с мошенниками?
– Этого человека… Его… Вы… Его уже нет в живых…
– Как его фамилия?
Скабичевский тронул Ванзарова за руку.
– Родион Георгиевич, мне кажется, мы перешли грань допустимого… Он ведь даже не подозреваемый…
Пропустив его слова мимо ушей, Ванзаров повторил вопрос:
– Назовите фамилию. Я смогу вас защитить…
– Бесполезно, все кончено… Вы не понимаете, во что влезли… Защитить меня! – Таккеля вдруг усмехнулся. – Как вы смешны, Ванзаров. Защитите хотя бы себя…
– Чем вам угрожает Федоров?
– Если вы сейчас же не уйдете, я выпью яд и оставлю записку, что это вы виновны в моей смерти… Убирайтесь! – закричал он из последних сил.
В соседних домах отодвигали шторы, чтобы разузнать про крики, которые беспокоят, отрывая от сна. Человеческое любопытство не знает отдыха.
Лишние глаза сейчас были ни к чему.
И Ванзаров отступил в белую ночь.
