15
Митя Кандауров прошел через длинную арку Тоннеля и вышел на Вокзальную улицу. Отсюда уже был виден огороженный двор и двухэтажный каменный дом. Двор был пуст, и Митя невольно замедлил шаг – а вдруг девушка по имени Елена выйдет. И когда он уже открывал калитку, она в самом деле появилась в дверях соседнего деревянного строения, стоящего почти вплотную к дому. У Мити перехватило дыхание и радостно забилось сердце. Потому, наверное, он не смог вымолвить и слова, только неловко кивнул. Девушка так же молча склонила голову в ответ, у него полыхнули щеки, и, проклиная себя, он быстро прошел к своему входу.
В этом доме жилье для Мити устроил Виктор Уржумов. Тогда же сразу он и сказал Мите:
– Тут рядом барышня одна живет… Держится скромно, но меня не проведешь, не простая штучка. Очень она мне нравится! Я ей тут по благородному знаки внимания оказываю и продуктами помогал, то да се. Она улыбается, вежливо благодарит, но… В гости набивался – не зовет. Зовут Елена. С ней брат живет, мальчишка еще, лет пятнадцать. Тоже вежливый, но дружить не желает. Ну, ничего, я все равно ее уломаю. Времени, правда, мало…
Уржумова Митя вновь встретил всего четыре дня назад, когда со своим Алексеевским полком добрался наконец до Новороссийска. Не виделись они с самого декабря девятнадцатого года. Тогда, почти сразу после ухода из Харькова, их пути разошлись. Под Ростовом-на-Дону шли тяжелые бои, и Дмитрий ушел-таки в действующую армию, к алексеевцам. Виктор уговаривал его не делать этого. Он продолжал служить в военно-санитарном ведомстве и от ведомства устроился в санитарный поезд «Единая, неделимая Россия». Привел Митю в поезд, показал отлично оборудованный вагон-операционную, вагоны-палаты для раненых, купе для врачей и санитаров, свое отдельное купе. Завел пообедать в столовую, где висели портреты Деникина и Корнилова.
– Я устрою тебя здесь, не сомневайся, должность подходящую организую. Купе будет твое собственное. Зачем тебе эта кровавая бойня? Ты что, не видишь, что все катится в тартарары!
Митя отказался. Поблагодарил, конечно, но отказался. Он еще раньше понял, что у Виктора не было таких патриотических чувств, как у него, не было боли за убитого государя, обиды за растерзанное Отечество. Когда Уржумов произносил название своего поезда, его губы иронично кривились. В купе у Виктора Митя видел чемоданы – их, кажется, стало даже больше… Что ж, это его дело, а у него самого – другой путь.
От Ростова им пришлось отступить, но, перейдя Дон, полк занял позиции под Батайском. На какое-то время даже показалось – начинается возрождение! Атаки отбивались, и алексеевцы переходили в наступление. Теперь никто не сказал бы о подпоручике Кандаурове, что он «не боевой офицер»: он умело располагал позиции, первый поднимался в атаку, и солдаты шли за ним беспрекословно. А пули не трогали его. Митя даже думал, что в своем первом бою, в Харькове, он получил ранение потому, что был неопытен. А храбрых и умелых пули обходят…
Да, алексеевцы держали оборону так стойко, что красные оставили их в покое. Поняли, что у Батайска фронт не прорвать, обошли и всеми силами навалились на позиции Кубанской армии у станицы Великокняжеской. Большевистская разведка, видно, неплохо работала: у кубанцев и настроение было иное, и дезертирство процветало, целыми группами они сдавались в плен, переходили к красным. Конница этого их знаменитого Буденного прорвала фронт и стала окружать Добровольческий корпус. Алексеевцы получили приказ отходить, чтоб не оказаться в кольце. И они влились в поток отступающих, который неудержимо потащил, понес, покатил их к Новороссийску. Началась февральская оттепель, и кубанский чернозем стал грязным месивом, которое неисчислимые обозы, конские копыта, солдатские сапоги превращали в болото. Донцы и кубанцы должны были повернуть на Таманский полуостров, а добровольцы следовать к Новороссийску. Но армия большевиков неожиданно форсировала Кубань и отрезала отход к Тамани. И тогда все потоки хлынули к Новороссийску.
Дмитрий шел вместе с солдатами за обозом, где, беспорядочно сваленные, лежали ружья, пулеметы, патроны. Впереди и сзади тянулись такие же обозы, пехота, верховые, грохотали телеги, люди ругались, мимо проносились конные отряды… Митя заторможенно думал: не похоже ли их отступление на бегство наполеоновских войск по Смоленской дороге? У Толстого в «Войне и мире» хорошо описано… У него не было даже горечи, только усталость, да пробивалась неясная мысль, которую он изо всех сил не хотел прояснять: «Зачем мне это?.. Оставил своих, ушел… Куда? Ведь даже не увижу их больше…»
Новороссийск был переполнен людьми. В основном, конечно, военными, но было много и штатских, явно не местных господ. В военном губернаторстве, где разместилось руководство армиями, штабс-капитан посоветовал Дмитрию:
– Устраивайтесь сами. С жильем очень трудно, к гостиницам и не подходите. Ищите частные квартиры, но уж подальше от бухты и не в центре. Здесь все забито. Рекомендую попытать счастья в Станичке или в поселке Мефодиевском. Правда, это ненадолго, пока не решится вопрос с эвакуацией в Крым. Неделя – дней десять…
На улице Мартыновской у отеля «Европа» Митя остановился. По лестнице вверх и вниз сновали офицеры. Кто-то не пускал солдат, тащивших сундук, дородный полковник, шедший сзади, стал ругаться, ему кричали: «Нету номеров, даже подселить некуда!» Вокруг гостиницы был разбит настоящий походный лагерь: сдвинутые обозы, сваленные вещи, даже натянуты палатки. В двух местах горели костры, солдаты грелись. Преодолевая охватившую его апатию, Митя стал оглядываться: у кого бы спросить дорогу на эту самую Станичку? И тут его хлопнули по плечу.
– Кандауров! А вот и ты. Куда ж нам друг от друга деваться!
Это был Виктор Уржумов – бодрый, веселый, в теплом новеньком полушубке и смушковой шапке. Митя обрадовался: в этом людском водовороте появился не просто знакомый – земляк, соратник, брат погибшего друга и сам друг. А Виктор критически оглядел его потертую шинель, белую с синим околышем алексеевскую фуражку, прищелкнул языком:
– Да, сквозь огонь и медные трубы…Только что явился? – кивнул на заплечный мешок. – Где-то уже остановился?
– Да вот ищу Станичку. Знаешь, где это?
– Еще чего! – тут же заявил Уржумов. – На Станичке хорошо будет летом, там море рядом, пляжи. А сейчас это окраина, захолустье. Пойдем со мной, я ведь тут уже две недели. Поезд наш приехал, когда сюда еще войска не хлынули, так я легко жилье нашел, здесь рядом, на Вокзальной улице. Три комнаты отхватил, две жилые и столовая. Одну тебе уступлю. Пойдем, пойдем!
Он подхватил Митю под руку, повел, продолжая говорить:
– Сейчас здесь столько народу, что все равно заберут, а если ты поселишься, глядишь, уже и не тронут, все-таки два офицера. Повезло нам – и мне, и тебе. А то навязали бы бог знает кого… Митя, мы снова вместе, я рад!
Виктор оставил себе большую комнату, смежную со столовой, товарищу отдал ту, что была поменьше. Митю это устраивало, и особенно то, что располагалась комната в тупиковом ответвлении коридора, как бы сама по себе. Уржумов унес кое-какие свои вещи, вновь зашел, стал рассказывать:
– Ну здесь и мясорубка будет, когда начнется эвакуация! Наш генерал Кутепов мужик крутой, он своих отстоит, но донцы и кубанцы тоже будут зубами грызть, лезть на корабли.
– А кораблей много? – спросил Митя.
– Мало. На рейде стоят и английские, и итальянские, но те нас везти никуда не хотят. Впрочем, я слышал, что с ними ведутся переговоры. Но ты не переживай, о нас наши начальники позаботились! Каждой Добровольческой дивизии зарезервирован отдельный корабль. – Виктор засмеялся, покрутив головой. – Ох, сколько ругани было и угроз, когда Деникин об этом объявил. Так и сказал генералу Сидорину: «Для Донской армии судов нет».
– Ты откуда знаешь?
– Да тут все знают. – Уржумов махнул рукой. – Казаки взбеленились, до стрельбы доходит. Но мы свои суда охраняем, баррикады возвели на подступах, караулы стоят, пулеметы заряжены. Да ты сам увидишь, все серьезно. Многие наши уже погрузились, я тоже свои вещи пристроил на эсминец «Беспокойный» – надежный корабль, с хорошим вооружением.
– Ты с ранеными поедешь?
– Нет, для раненых приготовлен отдельный госпитальный транспорт «Херсон». Это, знаешь, старое корыто, а больных много, всех даже взять не смогут. Загружаться будут медленно, подозреваю, что в последний момент. А это – паника, крики, слезы. Нет, мне это не годится.
Виктор говорил так откровенно и даже весело, что Дмитрий от неловкости отвел глаза. Спросил:
– Но ты же с санитарным поездом? Он тоже эвакуируется?
– Не знаю, – равнодушно пожал плечами Уржумов. – Поезд приехал, сдал в госпиталь раненых и уехал туда, где еще бои идут. Я тут остался, понимал, что сделать уже ничего нельзя, убираться нужно, да поскорей. А поезд не вернулся, может, его разбомбили.
Он встал, подошел к окну, протянул совсем другим тоном:
– Эх, не надо было тебе эту комнату отдавать!
– Почему? – Митя тоже подошел к нему. – Я не настаиваю, оставь за собой.
– А вот почему, гляди…
Он слегка приоткрыл створки окна, потянуло холодным, но уже с весенними запахами ветерком. Окно – а это был первый этаж – выходило во двор, обнесенный простенькой оградой, засаженный деревьями. «Летом, наверное, здесь хорошо, – подумал Митя, – зелено, тенисто…» И невольно вспомнил садик у их особняка, скамейку, фонарь… А еще из окна было видно крыльцо соседнего дома, указывая на него, Виктор и рассказал тогда Мите о Елене и ее брате. А через полчаса, когда они вдвоем вышли из дома, Митя первый раз увидел девушку. Она шла им навстречу – возвращалась откуда-то. Виктор встрепенулся, глаза его загорелись, голос заиграл.
– Здравствуйте, Леночка! – Он протянул к ней руки. – Позвольте, я помогу!
Митю передернуло от ласковых вибраций в голосе Уржумова, от фамильярного обращения. Потому что с первого взгляда на девушку он ощутил необъяснимое родство с ней. Как будто эти четко-нежные черты лица, выбившиеся из-под платка светло-русые локоны, серые глаза, выражение которых полускрыто темными ресницами, – все ему смутно знакомо и дорого. Может быть, у Уржумова было право так обращаться к ней? Но нет: она ответила спокойно, не акцентируя, но Митя сразу понял – ставит Виктора на место!
– Благодарю, господин подпоручик. Мне не тяжело.
И рука Виктора сама отдернулась от сумки, которую он хотел у нее взять. Мгновенная радость охватила Митю, тем более что Елена, мельком глянув на Уржумова, перевела взгляд на него. Не рассматривала, просто посмотрела прямо, брови чуть дрогнули.
– Мой товарищ Дмитрий, – быстро сказал Уржумов, – вместе ушли в Добровольческую армию, вместе воевали.
«Как бы не так», – подумал Митя, но поправлять не стал.
– Как чувствует себя ваш братишка? – спросил между тем Виктор. – Как его нога?
Девушка склонила голову:
– Благодарю вас, уже лучше. Но… наверное, будет нужен еще перевязочный материал. Если это возможно…
Она явно обращалась с просьбой, но так, словно говорила: «Не утруждайте себя». Уржумов обрадовался:
– Конечно, конечно! Мне нетрудно, вот вернусь и принесу. И знаете… давайте все-таки я сам перевяжу ему рану. Я же медик, и неплохой. У меня даже студенческое прозвище было Эскулап! Мы-то все на факультете были, можно сказать, эскулапами, но звали так именно меня. Так я зайду к вам, Леночка?
Она улыбнулась, одновременно качая головой.
– Зачем вам утруждать себя? Перевязывать я умею хорошо. И брат… он застенчив. Возраст такой.
Мельком Митя подумал о том, что никогда раньше он не слышал студенческого прозвища товарища, Виктор об этом не говорил. Да это и несущественно… Он смотрел вслед Елене, которая, попрощавшись, шла к своему дому. Легкая походка, стройная фигура, которую подчеркивало элегантное пальто цвета кофе с молоком, невысокие сапожки. Такая одежда предполагала шляпку, но на девушке был пуховый платок, и этот платок делал ее более простой, незащищенной.
Дальше всю дорогу Виктор, взбудораженный встречей, рассказывал о сестре и брате. О том, что приехали они из Пятигорска еще месяца три назад, собирались дальше, в Крым, но почему-то застряли здесь.
– Не на что им ехать, видно. Да и жить тоже. Видел, в какой халупе комнату снимают? А ведь три месяца тому еще такого наплыва людей не было, можно было найти приличную квартиру. Она подрабатывает, уроки музыки дает. – Искренне изумился: – Надо же, кто-то сейчас ребенка музыке учит. Повезло ей. Мальчишка тоже в порту работает, на погрузке. Вот ногу рассек железом, я уже приносил им бинты, йод, аспирин. Аптеки нынче пусты, ничего не достать, даже если деньги есть.
Они почти прошли ряды и строения Торговой площади, пробираясь сквозь толпы расположившихся здесь лагерем беженцев, как что-то тормознуло внимание. Митя увидел явно наспех сколоченные подмостки, с обеих сторон от них стояли повозки без лошадей. Это были походные балаганы, крытые брезентом, и на одном висела яркая, крупными буквами писанная афиша: «Феерическое представление каждый вечер! Театр-варьете «Сад Тиволи» Виктора Жаткина».
– Виктор! – Митя придержал за рукав торопящегося вперед товарища. – Смотри, это же наш театр, из Харькова! А господина Жаткина я лично знаю!
– Да? – Уржумов взглянул мельком, не останавливаясь. – Кого здесь только нет. Ладно, пошли, некогда. Может, вечером и заскочим…
Они вышли к Цемесской бухте. И сразу наткнулись на заграждения и баррикады.
– Смотри, – Виктор показал на военный корабль, стоящий совсем недалеко, – вот он, эсминец «Беспокойный». Хорош! Ваши на каком уплывут, еще не знаешь? А то давай со мной, я организую, и вещи заранее туда забросим. – Тут Виктор засмеялся: – Да у тебя и вещей-то нет. А мои чемоданы уже там пристроены. А то ведь я предчувствую: такая давка будет при посадке…
Митя увидел за баррикадами сине-белые цвета Алексеевского полка, попрощался с Уржумовым и поспешил к своим.
Вечером Виктор вернулся домой с большим пакетом бинтов, ваты, пузырьками йода, какими-то еще лекарствами.
– Нет, – сказал со злым напором, – на этот раз я сам отнесу все ей! И скажу, что помогу ей и брату уехать в Крым, а потом и дальше. Пусть поймет, что за мной – как за каменной стеной. И будет благодарна.
Дмитрий молчал, хотя грудь сдавливала тягучая боль. Но что он мог сказать? Он был в городе всего один день и Елену видел первый раз. Да, ему показалось, что Виктор девушке не нравится и даже неприятен. Но так ли это? Тяжело думать, но, может, он ошибается?
Виктор вышел, а Митя поспешил в свою комнату, к окну. И увидел, что от деревянного дома через двор, к скамейке, идет парнишка. Идет, заметно хромая. Догадался: «Это брат Елены». Наброшенный на плечи тулуп не скрывал его юношескую хрупкость, непокрытые волосы были густыми и длинными. Скамья стояла как раз на полпути между входами двух соседних домов, там и встретились мальчик и Уржумов. Разговор у них был недолгий. Виктор явно рвался пройти в дом, но Всеволод – Митя помнил, что так зовут паренька, – говорил что-то, и Уржумов останавливался. Вновь делал шага два вперед и вновь возвращался. Брат Елены не пытался удержать его или преградить дорогу – просто что-то спокойно говорил. В конце концов Уржумов сунул ему в руки пакет, повернулся и пошел к себе. Митя поторопился вернуться в столовую, где они расстались. Боль в груди незаметно исчезла, он с трудом сдерживал улыбку.
– Проклятый мальчишка! – бросил яростно Виктор, падая в кресло. – Невзлюбил меня!
– Отчего? – осторожно спросил Митя, стараясь не выдать своего настроения.
– Ясное дело, ревнует к сестре. С младшими братьями это случается часто, особенно когда они входят в такой возраст, а сестра молода и не замужем. Бывают и взаимные чувства, и даже общая постель. Инцест…
– Я знаю, что такое инцест, – жестко оборвал его Дмитрий. – Не читай мне медицинских лекций. Ты говоришь о конкретных людях, о Елене… – голос его предательски дрогнул. – Зачем же так гадко!
Уржумов поднял на него взгляд, криво усмехнулся, явно хотел что-то сказать. Но после паузы черты его лица смягчились, и он махнул рукой:
– Ты прав, конечно, здесь и близко ничего подобного нет. Но мне обидно: стараюсь, стараюсь для нее…
Тут он вдруг засмеялся и хлопнул в ладоши.
– Я со злости пугнул мальчишку, взял и сказал: «Рану ты мне перевязать не даешь, я ее даже не видел. Может, эта рана вовсе не у тебя? Может, вы подпольщика раненого прячете?»
– Какого подпольщика? – не понял Митя.
– Да ищут в городе одного – руководителя большевистского подполья. Они тут были, все время чего-то устраивали. Саботаж на железнодорожной станции, вагоны с оружием не туда отправляли, а то и просто расхищали. А месяц назад взорвали прямо на рейде английский корабль с боеприпасами для армии. Вот этот самый руководитель подполья самолично взорвал, да сам был при этом ранен. Это наша контрразведка выяснила, но взять его не смогли. Вообще-то хорошо сработали: повязали большевичков-героев, все подполье. А главного взять не смогли, хотя даже награду назначили за голову. Кто-то прячет его, раненного… Вот я и постращал мальчишку, уж очень он рассердил меня. «Сестра, – говорит, – занята, вы мне медикаменты отдайте». Я ему: «Сам ей отдам». Он: «Вас что, хорошим манерам не учили». И смотрит так… не мигая.
– И что, испугался он?
– А знаешь, и правда испугался. – Уржумов словно только сейчас это понял и удивился. – Заморгал, даже растерялся вроде… Или нет? Снова сказал своим ледяным голосом: «Спасибо, наверное, мы обойдемся своими силами». На него мне плевать, но Елену я сердить не хочу. Потому я постарался все в шутку обратить и всучил ему пакет. Он, гаденыш, вежливо так сказал: «Благодарю вас, господин подпоручик».
* * *
Это все произошло в первый день пребывания Дмитрия в Новороссийске. За минувшие четыре дня он несколько раз встречал Елену, здоровался, каждый раз хотел спросить, не нужна ли помощь, но каждый раз терялся, ругал себя. Вот так же, как и теперь, когда она вышла на крыльцо, а он, не найдя слов, снова шел мимо. Но вдруг девушка негромко окликнула:
– Простите… Дмитрий… Ваша фамилия Кандауров?
Признаться, он ожидал, что она сама его окликнет. Каждый раз, проходя мимо Елены, ждал… Теперь, обернувшись, быстро подошел к ней.
– Да, – произнес. – Кандауров. Вам Виктор сказал?
– Нет. – Она смотрела ему прямо в глаза. – Не он. Другой человек.
Митя не успел удивиться, как она тут же продолжила:
– Давайте зайдем в дом. Но сначала скажите, ваш товарищ, он где?
– Его еще нет, – растерянно протянул он.
Тогда девушка распахнула дверь, кивнула:
– Пойдемте.
И отступила, пропуская его.