14
Прозвище Чур попадалось Викентию Павловичу в списках тех, кто совершил массовый побег из тюрьмы в августе семнадцатого. Тогда он интересовался бежавшими по долгу службы. А два месяца спустя, когда двое ряженых – Саша и Иван Христоненко – явились к нему и рассказали об ограблении тайника с иконами, тогда он вновь просмотрел эти списки более внимательно. Его интересовал конкретный человек – Степан Смирнов. Но и к другим бежавшим Петрусенко в тот раз проявил больший интерес: среди них могли оказаться подельщики, друзья… Но след Смирнова затерялся, казалось, безвозвратно, а за прошедшие почти три года ни разу ни один из тюремных беглецов в сети ни милиции, ни стражи не попал. Впрочем, поправил себя Викентий Павлович, это ведь были совсем небольшие, отрывочные моменты его службы – в круговороте смены властей. Однако сам он никогда о загадочном исчезновении коллекции Христоненко не забывал. Мысленно возвращался к происшедшему, анализировал и все больше убеждался: исчезнувший неизвестный Смирнов – только он мог это сделать…
И вот появился некий Чур – тот, кто был среди бежавших вместе со Смирновым. А вдруг он что-то знает о нем?
Нет, внешность Чура была Петрусенко незнакома. Наверное, из мелкой шушеры, он обычно такими не занимался. Но сразу видно, что не новичок в уголовном мире. У Чура было порочное сморщенное личико, губы подергивались, зрачки и без того косых глаз метались из угла в угол. Говорил он медленно, отрывисто, и это тоже выдавало уголовника: приходилось говорить без похабных слов-связок, а это было ему непривычно и трудно. Явно готовился к вопросам о своем участии в банде и явно собирался сдать Кожаря и Попова со всеми потрохами, лишь бы себя выгородить. «Это ты еще успеешь сделать, – подумал, усмехнувшись про себя, Петрусенко. – Сначала поговорим о другом, о том, чего не ждешь. А вдруг знаешь?»
Спокойно и холодно глядя на бандита, следователь проговорил обличительно:
– Тебя, Чур, два с половиной года разыскивают власти, а ты, значит, у Кожаря пригрелся. Ловко ты побег из тюрьмы организовал, я просто в восхищении. Под мошкару рядишься, а сам, значит, из главарей? В этой банде тоже ты заправлял, а Кожарь подставной? Умно!
Чур открыл рот, как рыба, выброшенная из воды, уставился на Петрусенко выпученными глазами – куда косоглазие делось. Он минуту со всхлипом хватал воздух, молча шлепал губами и вдруг заговорил быстро – с перепугу красноречие прорезалось:
– Так разве ж то я? Он меня даже и не взял бы, если б видел! Да я пристроился втихую, нас там много было, вот он и не увидел. Я бы не сумел, а тот со всеми сговорился, всех подбил. Ну а чего ж, все побежали, и я тоже.
– Кем это ты прикрыться хочешь, Чур? Я ведь легко проверю.
– Вот и проверьте, – обрадовался бандит. – Я вам дам адресок, там будут еще двое, кто бежал, Карп и Хомка. Они тоже вам скажут, что все устроил Смирнов, да так фартово замастырил, кто б другой не сумел. А этот, конечно…
Викентий Павлович только подумывал, как повернуть разговор на Смирнова, а Чур сам его назвал. Это была удача, к тому же Петрусенко явно услышал – в голосе, в интонации бандита ощущалось истинное злорадство. Да, да: злая радость от того, что он может за что-то отомстить этому Смирнову. Что-то между ними произошло, какой-то конфликт: Чур ведь даже прямо сказал, что Смирнов не взял бы его в побег… Но Петрусенко оставил этот момент на потом, его больше заинтересовало последнее утверждение о том, что только Смирнов мог так «фартово» устроить побег. Почему?
– Что это за Смирнов такой? – спросил, словно все еще сомневаясь в словах собеседника. – Я не слыхал этого имени среди вашего брата. Кличка имеется?
– Мне он не назывался. Да только я знаю: он у Хлыста заправлял, самим Хлыстом вертел как хотел.
Теперь рот открывать было впору самому Петрусенко. Чего-чего, а этого он не ожидал. Смирнов – тот самый Скула? Да, он был сильно удивлен, но, как обычно, на лице ничего не отразилось. Чуть прищурил глаза, чтоб скрыть блеск нетерпения, проговорил лениво:
– Тебе откуда известно? Помнится, у Хлыста ты не подвизался.
– А сам он мне сказал, – оскалил мелкие зубы Чур. – Напугать хотел, вот и прихвастнул.
– Напугал? – спросил Петрусенко, но ответа ждать не стал. – Может, и правда только похвастался?
– Не-е… – Чура аж передернуло от воспоминания о том разговоре. – Правду сказал. Всех там знал.
«Браво! – мысленно воскликнул Викентий Павлович. – Два разных человека, которые меня занимали, неожиданно сошлись в одного. Что ж, Quidquid latet apparebit – «Тайное становится явным»…Впрочем, не все еще явно. Но теперь я почти совершенно убежден: такой человек, как Скула, мог и выведать у Ивана секрет тайника, и совершить ограбление».
Он был по-настоящему благодарен Чуру, но показывать этого не собирался. Самое время было перевести разговор на дела сегодняшние – вызнать то, о чем умолчал Кожарь. Но в это время бандит вдруг сказал:
– Я и потом видел его, Смирнова. Он свою банду сколачивал.
– Когда? – быстро спросил Петрусенко.
– Так бежали мы из тюрьмы летом, а то уже зимой было.
«Значит, остался в городе… С Хлыстом мы к тому времени покончили, вот он свою банду сколачивал… Все ли?»
– И что? – приподнял бровь Викентий Павлович. – Снова не захотел Смирнов тебя к себе взять? Как раньше, в побег?
Злобно засопев, Чур явно хотел сплюнуть, но вовремя удержался.
– Ну да, не захотел. – И вдруг хохотнул. – Да только к нему попал мой дружок, Зубодер кличка, я с ним как-то пересекся, так он шутковал: вроде они называются «подпольной боевой дружиной».
– Как ты сказал? – Викентию Павловичу вдруг стало не по себе, слово «подпольный» больно кольнуло в сердце. – Когда это было, когда ты Зубодера встретил?
– А уже когда немчура из города ушла да Петлюра умотал, а красные, то есть ваши, пришли. Вот тогда Зубодер мне и сказал, что они вроде от белых оружие получают и считаются подпольными боевиками. Мол, придумал все это их главарь, очень он хитрый и оборотистый.
В банду Кожаря Чур попал не так давно, но все же выдал еще два эпизода ограбления, о которых главарь умолчал. После, оставшись один, Викентий Павлович еще долго сидел у себя в кабинете, перебирал карточки, но не вчитывался. Мысли его были о другом. Странный рассказ бандита встревожил, заставил невольно вернуться мыслями к Мите. Он ведь тоже был в белом подполье. А там, оказывается, и такие бойцы попадались. Да, Митя упоминал, что его друг Виктор руководил группой, в которую входила и «боевая дружина». Однако во время подхода Добровольческой армии к городу они и в самом деле сражались, Митя даже ранен был, а Виктор оказывал ему помощь… Что ж, немудрено, что бандиты воспользовались моментом, возможно, даже обманывали руководителей подполья. Особенно если у них был такой главарь, как Скула, – изобретательный, верткий! Теперь Петрусенко казалось, что он почти представляет этого человека, даже внешне. И что разгадка где-то близка – еще два-три штриха, два-три момента, и Скула проявится перед ним в своем истинном обличье… Викентий Павлович ошибся: оказалось достаточно одного штриха, одного разговора. И, как часто бывает в подобных случаях, коль приподнялся занавес над тайной, то уж будет открываться до конца.
Через два дня, вернувшись вечером домой, Викентий Павлович застал неожиданного гостя. Людмила Илларионовна сервировала стол, а на диване, оживленно разговаривая, сидели Катюша и профессор Шатилов. Девочка была еще в своей учебной форме – в платье с высоким закрытым воротничком в синюю и зеленую клетку, только черный передник сняла.
Мужчины пожали друг другу руки, а Людмила радостно объяснила:
– Представляешь, Викеша, мы с Катей после собрания решили пройтись пешком, погода хорошая, снежок падает. И уже недалеко отсюда встретили Петра Ивановича. Вот, заманили его к нам, знали, что ты скоро вернешься.
Викентий вспомнил: сегодня жена собиралась в Мариинскую гимназию на собрание родителей – там предстояли какие-то организационные перемены.
Угощение было незамысловатым, в духе времени, хотя кухарка, все еще работающая у них, постаралась. Но зато Викентий Павлович достал и поставил на стол бутылочку хорошего коньяка, улыбнулся Шатилову:
– Помнится, в нашу последнюю встречу вы меня угощали коньячком. Теперь отведайте нашего.
Разговор шел о дне сегодняшнем.
– Гимназия теперь станет называться школой, – рассказывала Людмила. – Причем учиться там будут и мальчики, и девочки. Может быть, это и неплохо, но как-то непривычно…
– Нет, – категорично заявила Катя, – с мальчишками лучше дружить на расстоянии. Они когда приходят к нам на балы, поначалу ведут себя прилично, а потом начинают всякие глупости вытворять – толкаться, за косы дергать, кривляться!
Она произнесла это с таким знанием дела, что взрослые рассмеялись. Потом Людмила сказала:
– Возможно, Катю это не коснется. Согласились с тем, что этот выпуск девочки доучатся без изменений.
– Да, – подхватила Катя, – и я как раз получу аттестат.
– Чем вы сейчас занимаетесь, Петр Иванович? – спросила Людмила. – Кажется, вы последнее время не преподаете, а практикуете?
– Верно, – ответил профессор, – я на факультете создал терапевтическую клинику… Но это разговор не для застолья.
– Ах, – махнула Людмила рукой, – разве сейчас есть легкие, развлекательные темы? Расскажите, пожалуйста. Это туберкулез?
Шатилин покачал головой:
– Сыпной тиф. Настоящая трагедия. С одной эпидемией справились, но, чувствую, надвигается следующая. Вот моя клиника этим и занимается. Да еще я возглавляю комиссию по изучению сыпного тифа…
Через некоторое время, набросив пальто и шапки, мужчины вышли в сквер покурить. Шатилов достал папиросы, Викентий Павлович раскурил трубку, сели на скамью. И, конечно, вспомнили Ивана Христоненко, ведь именно его судьба заставила их объ-единить свои усилия. У Шатилова, оказалось, есть последние сведения о молодом человеке.
– Ну, не совсем последние, – поправился он. – Полгода назад мне писал коллега из Австрии. Он видел молодого Христоненко в частной альпийской клинике профессора Шмидта.
– Это хорошо, – обрадовался Петрусенко. – Не знаю, насколько перспективно…
– Да, – профессор вздохнул, – болезнь у него была запущена, заключение в тюрьме на это тоже повлияло. Спасибо, Викентий Павлович, вы заступились за парня. Да, собственно, вызволили его оттуда.
– Ваш медицинский вердикт этому тоже очень способствовал. И то, что вы перевели Ивана в изолятор, а то ведь в камере просто не дожил бы до освобождения.
– Да еще со студентом повезло, – подхватил Шатилов. – Хоть и недоучка, но специализировался как раз на легочных болезнях.
Викентий Павлович удивился:
– А что за студент, я не знаю?
– В тюремном дворе встретил своего бывшего студента, – пояснил профессор. – И, знаете, не удивился: вечно этот молодой человек попадал в неприятные истории. Рискованные, я бы сказал. За это и отчислен был с третьего курса. Справедливо, конечно, но я жалел: очень способный к медицине человек. Ему, знаете, однокурсники даже прозвище дали – Эскулап. Вот я и подумал: пусть лучше присмотрит за больным Христоненко, чем ямы копать или кирпичи переносить. Попросил тюремное начальство перевести его в лазарет, и чтоб к больному в изолятор допускали.
– Эскулап… – протянул Петрусенко.
В уме слово само собой разложилось на части: «э» – «скула» – «п»! Так вот откуда кличка! Сам себя так назвал, но бандитам слово, конечно, и незнакомым оказалось, и трудным, они вычленили то, что было понятно… Значит, не ветеринар Смирнов и не из Юрьева – свой, харьковчанин. Викентий Павлович вспомнил, как заключенные говорили о нем «не фартовый». Что ж, хорошо умел этот Скула маскироваться, менять обличья. Талантливый, мерзавец. Да вот и профессор говорит о нем то же – очень способный. И уж конечно, не Смирнов…
Викентий Павлович спросил Шатилова так, словно между прочим:
– Смирнов его фамилия?
Профессор весело прихлопнул в ладоши:
– Все-то вы знаете, господин сыщик! Верно, так он назвался и дал понять, что настоящего его имени упоминать не нужно.
– А вы знаете это имя?
– А вы нет? – Шатилов засмеялся. – Я думал, вам известно все… Я хорошо помню Виктора Уржумова. Повторяю – один из самых способных моих учеников.
Викентий Павлович не вскочил, не вскрикнул. Только молнией – ослепительно-ярко и больно – ударила в виски мысль: «Мог бы догадаться! Почти догадался!»
* * *
Петрусенко пошел провожать профессора. Они мало разговаривали, шли медленно, наслаждаясь тихим заснеженным вечером. Им попался красноармейский патруль, но двоих пожилых мужчин не стали останавливать, хотя на этот случай у Петрусенко имелся специальный пропуск. Если говорили, то просто вспоминали какие-то события, связанные с местами, мимо которых шли. Например, о первом в городе футбольном матче, который состоялся здесь, на улице Чернышевского, десять лет назад. Футбольное поле существовало и нынче, только теперь его закрывало красивое шестиэтажное здание – выстроенная немного позже частная гимназия сестер Покровских… На перекрестке они распрощались: Петрусенко вернулся на Епархиальную, Шатилов повернул на Мироносицкую – его дом уже был виден.
Возвращался Викентий Павлович тоже не торопясь, даже сделал небольшой круг по Бассейной. На крыльце стряхнул подбитое мехом пальто, спросил Людмилу, вышедшую к нему в прихожую:
– Саша вернулся?
– Да, обедает.
– Хорошо. Минут через пятнадцать жду вас всех у себя в кабинете. Есть разговор.
– А Катя? – спросила Людмила неуверенно, почувствовав серьезный тон мужа.
Он на минуту задумался, кивнул:
– Зови и ее, пусть послушает.
И сразу, без подготовки, сказал главное:
– Виктор Уржумов – это тот человек, который украл коллекцию икон Христоненко. Ограбил тайник в Настасьевке…
А потом разложил по полочкам все доказательства – то, что было ему доподлинно известно и со слов Ивана Христоненко, и бандита Чура, и профессора Шатилова. Об Эскулапе-Скуле, ставшем доверенным советником в банде Хлыста. Он придумал в духе смутного времени способ изъятия ценностей у богатых людей – безопасный и периодический. Потом, похоже, и в самом деле случайно попал в облаву и очутился в тюрьме – с фальшивыми документами, наверняка заготовленными заранее. Вот тогда, очнувшись от гипнотического влияния своего «советника», Хлыст вернулся к привычным разгромным налетам. А «Смирнов» – так теперь назывался Уржумов – встретил в тюрьме профессора Шатилова, у которого учился на медицинском факультете. Петр Иванович, беспокоясь о здоровье Ивана Христоненко, которого как раз сумел перевести в тюремную больницу, договорился о переводе туда и заключенного Смирнова – чтоб хоть какая-то квалифицированная помощь оказывалась чахоточному больному… Уржумов и правда старался быть при Иване постоянно. Вот тогда и выведал секрет тайника в Настасьевке. А после, под прикрытием белогвардейского подполья, вновь с бандитами грабил людей, да еще и лавры героя снискал.
– Но ведь он и в самом деле сражался во время боев вместе с Митей?
Викентий Павлович кивнул жене:
– Судя по всему, он не трус и даже очень отважный человек… когда это ему выгодно. А ему, конечно же, нужно было проявить себя – почему бы это не сделать, когда добровольцы оказались уже под самым городом? Наш Митя рядом? Что ж, это хороший свидетель… А вот к добровольцам Уржумов примкнул, как я думаю, тоже из корыстных расчетов. Красная армия наступала, значит, станет теснить противника к границам. Туда, куда и он со своим награбленным уйти стремится…
Викентий Павлович помолчал, он хотел признаться, что уверен во всем сказанном, кроме одного момента – а вдруг все-таки не Уржумов добрался до тайника в Настасьевке. Многое, многое указывало на него, но лишь косвенно. Прямые доказательства отсутствовали. Так что… Но тут Саша воскликнул:
– Отец, мама, вы помните там, на вокзале, когда мы Митю провожали? У Виктора так много чемоданов было, все большие и тяжелые! Я видел, как солдат стал поднимать чемодан и попросил другого солдата помочь! Это у него там иконы были, точно! Он увозил их.
– Значит, – тихо сказала Людмила, – Митю он использовал. Его искреннюю привязанность, память о погибшем Алеше, Митино неприятие большевиков… Зачем ему Митя?
– У меня есть предположение, и не одно. – Викентий Павлович обвел всех взглядом. – Но сейчас главное не это. А то, что Митя с ним рядом, он доверяет Виктору, считает того другом и, может, даже благодетелем. Такой человек, как Уржумов, не преминет такими чувствами воспользоваться. А нужно будет – подставит Дмитрия!
– Нужно предупредить Митю!
Саша вскочил, наклонился к отцу через стол, опираясь на сжатые кулаки.
– Тише, тише, – поднял ладонь Викентий Павлович. – Не такой уж твой брат наивный мальчик. Не забывай, он работал со мной, видел всяких подлецов. Думаю, в критический момент он сумеет оценить ситуацию.
– Но он ведь не знает того, что теперь знаем мы!
– Тут ты прав. Эти сведения важны, Дмитрий должен их знать.
Людмила тихонько обошла стол, взяла сына за руку. Обернувшись к ней, Саша увидел тревожное лицо матери, не удержался, ткнулся лбом в ее плечо. Прижимая голову сына к себе, она сказала:
– В своем письме Митя даже не упоминает Уржумова. Может, их пути разошлись?
– И об этом я думал, – кивнул ей Викентий. – Митя ведь участвует в сражениях, а у Уржумова нет резона рисковать под пулями да взрывами. И все же, думаю, они рядом. Я интересовался, где бои, как проходит фронт… Алексеевцы стягиваются к Новороссийску, а туда, между прочим, и с Кубани, и с Дона идут самые разные части белой армии. А дальше? Эмиграция? Уржумову она нужна, а Мите? А ведь уйдет за ним, за другом, как ему кажется. Этот Скула не такой человек, чтоб всю жизнь хранить тайну. Захочет похвастаться своей удалью и хитростью да еще посмеется: мол, и ты мне помог… Как Митя подобное перенесет? Может закончиться трагедией.
Все молчали. Людмила присела рядом с сыном, продолжая обнимать его за плечи. Она понимала, к чему поворачивается дело. Катин голосок, звенящий от волнения, прервал тишину:
– Саша, ты поедешь и все Мите расскажешь! И привезешь его к нам, домой!
– Устами младенца… – пробормотал Викентий Павлович.
– Мама, – Саша погладил руку матери на своем плече, – не бойся за меня. Сейчас столько людей едут по всей стране, я среди них буду незаметен. Я проберусь к Мите.
Катя прижалась к брату с другой стороны, сказала горячо:
– Сашенька, ты такой умный, такой изобретательный! Ты все сделаешь, я знаю. Только не оставайся там и Митю не оставляй.
– Да, сынок, пожалуйста, не уходи с ними… дальше.
Саша понял, что вопрос уже решен, что все согласились.
– Вот увидите, все будет хорошо, – уверил радостно. – Митя вернется… Мы вместе вернемся.
Викентий Павлович поднялся, сказал жене и дочери:
– Дорогие девочки, идите к себе, отдыхайте. Завтра с утра – сборы. Раз уж все решили, то медлить не будем. Идите, мы с Сашей еще кое-что обговорим.
Понимая, что отец тоже волнуется, Саша сказал:
– Папа, я же твой сын. И анализировать ситуацию умею, и перевоплощаться в разные обличья. По нашей территории поеду поездами, они ведь ходят?
Саша сам не заметил, как сказал «по нашей», но Петрусенко улыбнулся про себя: что ж, молодежь быстро адаптируется. Ответил сыну:
– Да, до Таганрога ходят, а, может быть, уже и до Ростова.
Он вспомнил, что месяц назад в Ростов-на-Дону вошла армия Буденного.
– Ну вот, – подхватил Саша, – туда доеду под своим именем, ну а дальше – посмотрю по обстоятельствам. Если надо, снова стану Шуркой, сыном пекаря. А если надо – юнкером, пробирающимся в корпус генерала Кутепова.
Он засмеялся, и Викентий Павлович невольно залюбовался юным, открытым лицом сына, его обаятельной улыбкой. Подумал с нежностью: «Мальчик мой…» Голос у него дрогнул, когда он сказал:
– Вот, Саша, ты идешь следом за своим любимым Митенькой. Я верю, ты все сделаешь как надо.