Книга: Кровная добыча
Назад: 11
Дальше: 13

12

Подпоручик Кандауров щелкнул каблуками и отдал честь, войдя в кабинет начальника гражданского отдела Государственной стражи. Он верноподданнически таращил глаза, но губы предательски расплывались в улыбке.
– Вольно! – скомандовал полковник Петрусенко, приобнимая племянника за плечи. – Ты по делу или мимо пробегал?
– То и другое, – ответил Дмитрий, усаживаясь в кресло напротив стола дяди. – Кое-что проверял в архивах, но и у тебя хочу узнать… Что-то уже известно по пропажам со складов?
– Не слишком много, – Викентий Павлович пожал плечами. – Следствие было бы несложным, да только военные сами препятствуют, словно не хотят, чтобы все раскрылось.
В городе было много складов с продовольствием и другими товарами. Красноармейцы до последнего надеялись удержать город, а потом оставляли его впопыхах, добровольцы вошли стремительно… Склады оказались не тронутыми. Новые правители города тотчас их реквизировали – для нужд армии и городского населения. И очень хорошо пополнили: когда, вскоре после взятия Харькова, приехал генерал Деникин, его поезд привез несколько вагонов с крупами, сахаром, спиртом, мануфактурой… Это было в июне. Уже в августе выяснилось, что склады невероятным образом пусты более чем наполовину. Доложили коменданту города, тот поручил разобраться ведомству Петрусенко.
– А что, Управление юстиции при штабе главнокомандующего этим тоже интересуется?
– Да вот, заинтересовалось. Мы ведь занимаемся и вопросами военного правопорядка, и восстановлением органов государственного управления. А тут, с одной стороны, злоупотребления в делах городского хозяйства, с другой – якобы военные замешаны. Да и ты сам сказал: военные препятствуют?..
– Что тебе сказать, Митя… Начальники складов предъявляют документы на получение товаров для самых различных военных подразделений. При этом уверяют, что офицеры забирали раза в три больше указанного – по личному распоряжению командующего либо его заместителей. Как будто даже под угрозой оружия. При этом некоторые отпускные документы – явно подделка. Казалось бы, чего проще проверить, провести расследование – есть методы… Но нет, военное руководство ни о каких расследованиях слышать не хочет, предлагает верить офицерам на слово. Те же утверждают: товары получали строго по документам. Значит, виновны держатели складов, по закону нужно отдавать их под трибунал – время военное. Ясно, среди них тоже разные люди попадаются. Но не все же! А мои агенты докладывают: в городе на каждом шагу идет спекуляция. Чем? Сахаром, крупами, спиртом, мануфактурой…
– Правда, совершенная правда! – Митя возмущенно стукнул кулаком о ладонь. – Это же нелепость, люди так ждали прихода белой армии, как встречали! И что же? При большевиках и то спекулянты боялись бесчинствовать, а нынче просто вакханалия какая-то, весь город ими заполнен! Дядя, ты ведь вхож в штаб генерала Май-Маевского. Может, генерал не знает о том, что в городе творится?
Викентий Павлович печально улыбался, слушая племянника. Он прекрасно знал, что город отдан на откуп мародерам. Не специально, конечно, такой цели никто не ставил. Вот только жизнь в тылу затянула офицерство, как болото. Фронт, бои, смерть, лишения, отчаянная храбрость, сжигающая душу ненависть к противнику… И вдруг – прекрасный город, толпы ликующих, встречающих освободителей людей. Да, Митя недаром вспомнил, как входили парадным маршем по Екатеринославской Добровольческие дивизии, как осыпали их цветами с балконов, как распахнуты были для офицеров-храбрецов двери домов, кафе и ресторанов. У всех кружились головы… Продолжают кружиться и нынче. Теперь уже не только от радости и возбуждения, но, увы, все больше от винных паров. Поначалу казалось: разве не достойны боевые офицеры отдыха, праздника хотя бы ненадолго? Но праздник затягивался, превращаясь в кутежи и чуть ли не оргии. Для этого нужны деньги, где они добываются? Уж не на реквизированных ли складах, через сбыт товаров спекулянтам? Дельцы всех мастей, от мелких рыбешек до зубастых акул, всегда появляются в подобном болоте, всегда знают и чуют, где можно вынырнуть. Но полиция – или, как сейчас говорят, «стража» – может с этим бороться, если власть заинтересована в порядке. После того как генерал Май-Маевский назначил его, по сути, главным стражем порядка, Викентий Павлович несколько раз обращался к нему лично и письменно, всегда получал вежливые обещания помощи и непременные приглашения на очередной банкет. Этим все ограничивалось. И очень скоро он понял: эту власть по-настоящему интересуют только военные сводки. Тем самым, был убежден Петрусенко, добровольцы признают, пусть даже сами того не сознавая, что они – власть временная.
– Все дело в том, Митя, – ответил он племяннику, – что генерал и не хочет ни о чем подобном знать. С одной стороны, фронт ведь рядом, сам знаешь: бои под Гайвороном, километров сорок отсюда. И это – постоянная его тревога. При том, что совершенно необъяснимое ощущение Харькова как глубокого тыла разъедает умы и души офицерства. Да ты и сам видишь, что делается… Хорошо, дорогой, что мы с тобой люди трезвые и выдержанные.
– Знал бы ты, как трудно отказываться от приглашений на «дружеские пирушки». Не всегда получается.
– У меня тоже, – кивнул Викентий Павлович. – Особенно когда зовут на банкет к высокому начальству.
– А что, дядя, – Митя бросил взгляд на дверь кабинета, словно собирался сказать что-то крамольное, – правда ли, что Владимир Зенонович сильно подвержен спиртному? Я не раз слышал, говорят об этом.
Викентий Павлович долго молча смотрел на племянника.
– Владимир Зенонович по-настоящему хороший человек, – сказал наконец. – Личную храбрость еще в Японскую войну проявил. В Немецкую командовал полком, бригадой, дивизией, орденами награжден, золотым оружием!.. Не постеснялся в Добровольческую армию рядовым пойти, правда, ненадолго – генерал Деникин его всегда отмечал за преданность монархии, смелость и скромность, за то, что интригами не занимался. А вот поддался алкогольному недугу, и видишь сам, что происходит. Увы, деградирует генерал Май-Маевский, боюсь, не сможет остановиться. Я сейчас, если не могу отказаться, иду на банкет без Людмилы Илларионовны. Последний раз вместе с ней был на банкете в «Метрополе», где отмечали присвоение звания генерал-лейтенанта Шкуро, да и то исключительно из-за того, что тогда пела Надежда Плевицкая. Великолепное исполнение романсов, ее еще государь очень любил… Да, невоздержанность в питье начальника провоцирует и подчиненных. И потом – эти восторженные дамы, хлопающие водку рюмками, хохочущие, лезущие обниматься… Увы, Митя, это не слухи, все так и есть.
И, стараясь свернуть неприятный разговор, иронично закончил:
– Моя служба все больше по грабителям да налетчикам работает. Здесь нам препятствий нет, да и веселей это. Хотя, признаюсь, не так и много у нас работы. Побаиваются бандиты шустрить: они с ножами да ломиками, а кругом в домах на постое офицеры, все при оружии. И по улицам наши доблестные защитники все ночи гуляют, а иногда и постреливают с веселого настроения.
– А об этом помнишь? – советнике Хлыста, Скуле, ничего не слыхать? – спросил Дмитрий. – Не объявлялся?
– Нет… Хотя сейчас самое время для такого затейника. Может, как раз среди тех, кто почти легально скупает антиквариат, золото, драгоценности? А, может, давно убрался из города. Или вообще из жизни, как мы предполагали. Кто знает…
– Я, дядя, на фронт просился, – сказал после паузы Дмитрий. – У полковника Штейфона. Его штаб не в Харькове, в Золочеве расположен, а там уже и бои рядом идут, белозерцы держат фронт. Он приезжал на днях в главный штаб, вот я и поговорил с ним.
– И что Борис Александрович? – осторожно спросил Викентий Павлович, чувствуя, как замерло, а потом быстро заколотилось сердце. Он понимал, что Митю не удержишь, и готов был поддержать его, но все же, все же…
– Полковник сказал: «Вы, господин Кандауров, не строевой офицер. Конечно, им можно быстро стать, но оставайтесь лучше на своем месте. Армии нужны не только боевые офицеры, но и честные, толковые офицеры-юристы. Армия ведь тоже государство». Вот тебе почти дословно его слова.
Петрусенко незаметно для племянника перевел дыхание, спросил:
– Значит, запомнил тебя полковник Штейфон?
– Да, он ведь представлял нас с Виктором генералу, тогда, в первые дни.
Викентий Павлович проводил Дмитрия до двери. Надев фуражку, тот вновь козырнул, белозубо улыбаясь. В отличие от своих родственников Митя был высок, кареглаз, темноволос, на матово-смуглом лице легко вспыхивал румянец. Он был очень похож на своего рано погибшего отца – Владимира Кандаурова… Петрусенко смотрел, как племянник шел по длинному коридору – стройный, подтянутый, в хорошо подогнанной форме. «Отличный офицер получился из мальчика, – подумал с нежностью. – Не боевой… Прав Штейфон, этому быстро можно научиться. А уж Митя, если за что-то берется, всегда результат лучшего качества. И все-таки у него другой талант. И адвокатом умелым был, и сейчас как о юристе только хвалебные отзывы. И как специалист разыскного дела сумел несколько раз прекрасно себя проявить, уж я-то знаю… Спасибо генералу Май-Маевскому, что направил Дмитрия в Управление юстиции. Верно, это как раз Штейфон представлял его и других подпольщиков. Надо же, «подпольщик»! Я, конечно, догадывался…»
В последних числах июня, через две недели после вступления Добровольческой армии в Харьков, генерал Май-Маевский знакомился с теми, кто, невзирая на режим красного террора, всеми силами помогал освободителям. Митя сам впервые увидел этих людей – десятка два мужчин и женщин самого разного возраста, от юношей до старух, хотя, конечно, большинство – молодые мужчины. Были не все подпольщики: боевые группы представляли командиры, как, например, Виктор Уржумов или два командира стрелкового полка. Полковника Штейфона Дмитрий, конечно, знал как одного из руководителей белой армии и освободительных войск. Только сейчас с восхищением он открыл для себя, что именно Борис Александрович Штейфон налаживал в городе подпольную работу и руководил ею уже из штаба армии! Как радостно было сознавать, что этот геройский офицер – земляк-харьковчанин и что дядя Викентий Павлович лично с ним знаком.
Полковник Штейфон представил сначала корниловца Александра Долгополова – разведчика, засланного со специальным заданием курировать подпольную сеть. Через него шли в город распоряжения и задания, от него в штабе получали сведения.
– Это руководитель нашей с тобой группы, – шепнул Мите Виктор Уржумов, стоящий рядом. – Я постоянно с ним держал связь.
Высокий, с тонкими чертами лица и пылающими от волнения скулами, разведчик очень понравился Мите. «Молодой, немного старше меня, – думал он. – Смельчак. Какие все чудесные люди!»
Полковник называл всех поименно, добавляя несколько слов характеристики, генерал Май-Маевский каждому жал руку, благодарил. Так Митя узнал, что интеллигентная старушка, бывшая актриса городского драматического театра, талантливо изображала крестьянку из пригородного села и работала уборщицей в столовой для красных бойцов. Эти самые бойцы относились к ней по-доброму, называли «мамаша», давали гостинцы «для внучков». Улучив момент, она подсыпала в большую кастрюлю отравы, отправив на тот свет больше десятка красноармейцев. Она их не жалела: все, чем она жила, что любила, весь ее мир был растоптан этими людьми. Никто не заподозрил жалкую полуграмотную бабку, в ЧК до смерти запытали повара и официантку, их, честно служивших большевикам, ей тоже не было жаль… Мальчик-подросток и девушка оказались братом и сестрой, детьми арестованного за саботаж работника телеграфа. Они сумели узнать, что над отцом чекисты сильно издевались, а потом убили. В позднее время они вдвоем ходили по городу, часто под видом слепой и поводыря. Когда на пустынной улице встречали патруль или просто военных – расстреливали в упор. Их не интересовало, подходят к ним, чтобы помочь или чтобы обидеть, сразу начинали стрелять…
О нем полковник Штейфон сказал:
– Патриот вместе с перешедшими на нашу сторону стрелками освобождал заключенных из подвалов ЧК, до последнего, раненный, держал с друзьями оборону в тылу. Юрист, в прежние годы помогал своему родственнику, нашему новому начальнику гражданской Городской стражи и всеизвестнейшему следователю господину Петрусенко.
Генерал задержал руку Дмитрия, улыбнулся, склонив голову:
– Не уходите сразу, господин Кандауров, поговорим.
Виктор стоял рядом вытянувшись, не сводя с генерала глаз. Полковник положил ему руку на плечо:
– Господин Уржумов отлично действовал в подполье. Его боевая группа совершала успешные нападения на учреждения противников, на ночные патрули. Именно через него был получен план главного оборонного укрепления на подступах к городу и сведения о других подобных точках. Достоин всяческих похвал.
У Дмитрия горячо полыхнули щеки: сейчас Виктор скажет генералу, что план сумел раздобыть именно он, Кандауров! Пока Май-Маевский пожимал Уржумову руку, благодарил, обещал заслуженную награду, Митя все ожидал: вот, сейчас… Но генерал уже прошел дальше, а Виктор стоял, продолжая улыбаться, не глядя в его сторону. Не то чтобы Дмитрий хотел славы, но ведь это была правда! Сам бы он непременно назвал имя друга, как же иначе. Но, может быть, сейчас это не к месту? Виктор просто не стал задерживать внимание генерала, его ведь ожидали другие подпольщики…
Как и просил генерал, Дмитрий остался в комнате после того, как все покинули ее. Но и Уржумов не вышел, стал рядом с Кандауровым, и Митя поспешил сказать:
– Господин Май-Маевский, Виктор Уржумов мой давний друг. Если б не он, я бы не оказался в подполье. Мы все делали вместе…
– Прекрасно видеть и такую дружбу, и таких прекрасных, преданных нашему делу отважных молодых людей. И образованных, не так ли? Вы, господин Кандауров, как я понял, юрист? А вы…
– Виктор Уржумов, – щелкнул тот каблуками. – Я медик.
– Отлично, – обрадовался командующий, – нам в армии очень нужны образованные офицеры. Вы, надеюсь, вольноопределяющиеся?
– Так точно! – ответили оба одновременно.
– Ну что ж, считайте, что выдержали экзамен на офицерское звание – своей отважной подпольной работой и участием в боевых действиях. Каждому из вас присваивается звание подпоручика. Вы, господин Кандауров, направляетесь мною на службу в Управление юстиции при Особом совещании: здесь, в моем штабе, есть его отделение. Вы же, господин… Уржумов, будете полезны в военно-санитарном ведомстве. Да, именно. Там как раз не хватает офицеров с медицинским образованием…
– Как удачно все сложилось! – радовался Виктор, когда они спускались на улицу по широкой мраморной лестнице Дворянского собрания. – Мы – офицеры при службах штаба! Думаю, можно уже форму заказывать! Есть у меня на примете отличный портной…
Митя растерянно молчал. Честно говоря, он думал о фронте, но, возможно, генерал прав: в Управлении юстиции от него будет больше пользы. Но еще его занимала мысль: отчего Виктор промолчал? И даже сейчас не пытается объяснить это молчание? Смеется, радуется, болтает… Искоса поглядывая на веселого приятеля, он нашел единственное объяснение: Уржумов так всем возбужден, что просто забыл…
* * *
Викентий Павлович и Митя присели на свою любимую скамейку немного отдохнуть. Они уже обрезали большими садовыми ножницами сухие ветки липы, двух небольших яблонек, кустов жасмина и сирени, замазали надрезы варом, оставалось только побелить стволы. Кисть и ведро с раствором извести стояли рядом. Дядя и племянник сидели, наслаждаясь прогретым солнцем днем – может быть, последним таким теплым и светлым. Людмила Илларионовна и Саша граблями убирали сухие листья, Катюша присыпала опилками перекопанную землю под розовыми кустами. В середине октября деревья уже сбросили листву, сквозь ажурное переплетение ветвей солнце светило прямо в глаза. Они все очень любили время работы в своем маленьком саду – весной и осенью, делали это вместе, всей семьей. Вот и теперь выбрали именно воскресный день, когда у Саши и Кати не было занятий, а Викентий Павлович и Митя не пошли на службу.
Саша с матерью и сестрой перебрасывались веселыми репликами, смеялись, но Людмила Илларионовна потихоньку бросала взгляды в сторону скамейки. У мужа и Митеньки лица невеселые… Ну, у Викентия скорее философски-задумчивое, а вот Митя явно расстроен, брови хмурит. Она, конечно, понимает, в чем дело, еще бы. Начало лета многим показалось началом возрождения: кончился кошмар переворотов, страха, ломки привычной жизни, кровавых расправ. Все наладится, все вернется. Даже люди, прожившие жизнь, и те поверили, а уж молодежь… Лился колокольный звон, играла музыка, свадебные кортежи проносились по центральным улицам: девушки Харькова всегда считались первыми красавицами, а тут столько молодых бравых офицеров! Заработали, слава богу, учебные заведения, у детей начались занятия – в институте у Саши и у Катюши в гимназии. И на фронте армия наступала, были взяты Курск, Орел, вышли на земли Тулы. Казалось – еще последнее усилие, и генерал Деникин въедет в Москву впереди своих доблестных добровольцев… Так было совсем недавно, в первых числах октября. Две недели всего прошло, но как все изменилось!
Викентий Павлович и Дмитрий говорили об этом же.
– Отступают! И корниловцы, и дроздовцы, и марковцы, все отдают, что взяли! Уже и Курск сдали, что же теперь, Харьков?
– Боюсь, дорогой мой, не только Харьков.
– Что ты хочешь сказать!
Митя задохнулся, не находя слов, но под прямым взглядом дяди сник, закусил губу. Помолчав, спросил упрямо:
– Но почему же? Объясни, у тебя ведь такой аналитический ум. И дело наше правое, и армия мощная, и наступление разворачивалось так удачно?..
– Здесь, Митя, все очень сложно, – ответил Петрусенко. – И, поверь, еще долго до конца разобраться будет трудно. А сейчас тем более – слишком все близко, на глазах… У меня нет всех фактов, всей картины, чтобы делать выводы.
Он замолчал, Митя тоже молчал, чувствуя, что дядя не все сказал.
– Но я могу тебе назвать первопричину, – продолжил Викентий Павлович. – Тебя мои слова ранят, я знаю. И все же… Начало всем несчастным событиям, а значит, и нынешним, было положено отречением царя.
– Ты несправедлив! – Дмитрий вскочил, но, поймав взгляд повернувшейся на возглас сестренки, снова сел. – Государь хотел спасти страну, примирить всех. А его… и детей… ненавижу, никогда не прощу!
– Как ни горько, но и эти смерти тоже результат отречения. Я любил Николая Второго, знал его, встречался лично…
– Я тоже встречался с ним, – тихо, почти шепотом, произнес Митя.
Он вдруг так ясно увидел далекое лето, когда ему было семнадцать, Ливадию, императорское имение… Он работал на Байдарском перевале. Здесь, на этом перевале, много лет назад погибли его родители – отец, инженер по строительству дорог, и мама… Прокладывалась дорога через перевал, но однажды сошел страшный оползень, погребая домики строителей. Мите тогда было восемь лет, его взяла к себе семья дяди. А в семнадцать лет узнал, что строительство дороги через Байдарский перевал продолжилось, и решил закончить дело, начатое отцом. Рядом, в Ливадии, тоже заканчивалось строительство Большого дворца, ожидался приезд государя, все об этом говорили, и Митя поехал туда. Государь подошел к рабочим поблагодарить их. И положил руку на плечо ему, Мите, и поговорил с ним…
– Я помню, дядя, у него были такие добрые глаза, такой голос! Не мог государь решиться пролить кровь своего народа, думал, что отречение остановит распри.
– И все же, – Викентий Павлович вздохнул, – император должен был вспомнить исторические примеры и сделать выводы.
– Какие примеры?
– Забыл? Я напомню. Людовик Шестнадцатый тоже был человеком доброго сердца, не мот и не гуляка, любил только жену, столярничал, карты чертил, кузнечным делом занимался. И поддавался постепенно, уступал позицию за позицией тем, кто потом его казнил. Сначала соглашается на созыв Генеральных Штатов, потом, когда взяли Бастилию, утвердил декрет об отмене феодальных привилегий, согласился с конституцией, придуманной бунтовщиками. Но вот, казалось бы, решился воспротивиться, стал стягивать к Версалю войска – тридцать полков, большая сила. Но… команды не давал, боялся, как ты говоришь, пролить кровь народа. И что в итоге? Кровавый Конвент, залитая кровью гражданской войны Франция. А не соглашался бы, да проявил стойкость, да дал отмашку войскам – окончил бы свой век на троне в спокойной стране. Не согласен?
Митя молчал, упрямо сжав губы. Они уже были не одни: на скамью присела Людмила Илларионовна, Катя и Саша стояли рядом, все слушали. Викентий Павлович смотрел на них, слегка улыбаясь.
– Вот другой пример. Может быть, для кого-то декабристы герои, но для истории они – мятежники. Дорвались бы до власти, залили бы кровью Россию со своим Манифестом, свержением монархии. Заметьте: они начали первыми убивать – героя Отечественной войны, любимца солдат генерала Милорадовича! И до царя добрались бы, уж очень неистовые были господа… Но император Николай Первый приказал расстрелять их на Сенатской площади из орудий, картечью, сам командовал. И спас державу.
– Ты не можешь по-другому думать, дядя, ты всю жизнь посвятил охране интересов империи.
– Митя, ты насмехаешься над этим? – всплеснула руками Людмила Илларионовна.
– Нет, Люсенька, он совершенно прав. – Викентий Павлович обнял одной рукой жену, второй – племянника. – Я ведь и в самом деле «царский сатрап», а слово это на древнеперсидском означает «хранитель царства». Разве можно этим оскорбить? Но я не об этом… Поверь мне, дорогой, – многое изменится в нашей жизни, и очень скоро.
– Что ж, я понял тебя. – Митя, казалось, успокоился, голос у него был ровный, безжизненный, словно он уже все для себя решил. – Но я не останусь здесь, я уйду с добровольцами.
* * *
Рано утром эшелон, увозивший штаб генерала Май-Маевского, должен был уйти с Южного вокзала. Управление, в котором служил Дмитрий, эвакуировалось тоже с этим составом. Командующий, как и положено капитану тонущего корабля, тянул до последнего, до самого конца ноября. А эти последние дни город был охвачен паникой, хаосом: не работал городской транспорт, не функционировал телефонный узел, и от этого связи с частями, которые еще как-то держали оборону, не было. Красные войска кое-где уже вошли на окраины. Только марковцы в северной части и корниловцы в центре города еще отчаянно сопротивлялись, хотя и несли большие потери.
Вещи офицеров загрузили в вагоны еще с вечера. Саша долго искал пролетку – это оказалось не просто, все были нарасхват, – нашел, и всей семьей поехали провожать Митю. В тупике, где стоял уже подготовленный эшелон, было много военных, офицеров и рядовых, в вагоны заносились и личные вещи, и ящики со штабными документами, и оружие, и продукты… Митя соскочил с пролетки, пошел вдоль поезда, отыскивая нужный вагон, но его сразу окликнули:
– Кандауров, давай сюда, подъезжай ближе!
Это был Виктор Уржумов. Он стоял рядом со своими вещами – несколькими чемоданами и баулами.
– Мы с тобой в одном купе. Выгружайся, сейчас подойдут солдаты, помогут нам все занести.
Из вещей у Мити был походный заплечный мешок и средних размеров чемодан – Людмила Илларионовна уговорила его взять некоторые теплые вещи, кроме тех, что были на нем.
– Мы же отправляемся на юг, там тепло, – покривил губы в улыбке Митя.
Он хотел пошутить, но ирония оказалась горькой. Но тетю обижать не стал: взял теплый свитер, вязаные носки, шарф и шапку.
Викентий Павлович мельком глянул на чемоданы Уржумова – три больших, даже на вид тяжелых, да еще два баула, да кожаный саквояж в руках у самого Виктора. Тот уловил мимолетный взгляд, широко улыбнулся:
– Не могу расстаться с любимой библиотекой, эти книги еще отец собирал. Боюсь, господин полковник, пожгут их здесь завоеватели.
Викентий Павлович много раз слышал рассказы племянника о его друге, но встретился с Уржумовым впервые. Пожал молодому человеку руку, сказал:
– Хорошо помню вашего брата Алексея.
– Да, – Людмила Илларионовна тоже ласково взяла Виктора за руку. – Чудесный юноша был Алешенька, Митя так переживал его смерть, и мы вместе с ним. Я рада, что вы подружились, стали соратниками. И особенно рада тому, что рядом с Митей будет такой друг. Мальчики, будьте вместе!
Многие офицеры располагались на ночь уже в купе поезда, Виктор тоже сказал:
– Я уже попрощался с матерью, зачем возвращаться? Лишние слезы… Так что ночую здесь.
Митя растерянно посмотрел на родных: они предполагали отвезти вещи и вернуться. Викентий Павлович кивнул:
– Сделаем как решили. Эта же коляска отвезет тебя утром сюда, я договорился с хозяином. А ночь проведем вместе, дома.
– Поезжай, – махнул рукой Уржумов, который слышал разговор. – За вещи не беспокойся, я остаюсь при них.
Ночью в доме Петрусенко никто, конечно, не спал. Все собрались в гостиной. Электричество, как ни странно, отключено не было, но Людмила Илларионовна зажгла только ночной светильник и плотно завесила окна.
– Не надо привлекать внимание, – сказала она, и все согласились.
Говорили обо всем, но и главной темы не избегали. Викентий Павлович не собирался отговаривать Митю, понимал – это бесполезно. Жена, не сумев удержаться, сказала дрогнувшим голосом:
– Ты делаешь ошибку, Митенька! Разве война для тебя? Это сейчас кажется: все безвозвратно плохо, все рушится, а время пройдет – совсем немного, – жизнь наладится, каждому найдется дело…
У Викентия Павловича защемило сердце. Показалось: вдруг Митя поймет такие простые слова. Но Митя покачал головой, посмотрел упрекающе:
– Что же, тетя, ты думаешь, большевики придут надолго? И ты, дядя, так думаешь?
– Да, – ответил Викентий Павлович, – теперь я в этом уверен.
– Может, скажешь – навечно!
Митя пытался сдержаться, но злость и обида звенели в голосе. «Совсем мальчишка», – подумал с нежностью, но ответил твердо:
– Вечного, мой милый, ничего не бывает. Nil permanent sub sole…
– Ничто не вечно под солнцем, – быстро перевела сидящая на диване Катя и, закусив губу, ткнулась лицом в плечо матери. Глаза ее были полны слез.
– Верно, детка. – Викентий Павлович улыбнулся и вновь посмотрел на племянника. – Но эта власть придет надолго. А значит, станет войну заканчивать…
– С нами, между прочим, с белой армией!
– Да, с вами. А потом станет страну отстраивать, жизнь налаживать…
– Какую жизнь?
Митя даже вскочил, но Викентий Павлович положил ему руку на плечо, и он подчинился, сел.
– Другую жизнь, ты прав, во многом другую. Но теперь она будет и нашей.
– И ты будешь с ними работать?
– Уже работал, если ты помнишь. Вместе с тобой. И неплохо получалось… Видишь ли, милый мой, в дни великих потрясений простой, обыкновенный человек – обыватель, так сказать, – становится особенно уязвим и беззащитен. А разные подонки, бандиты, мошенники лезут из всех щелей. Наша с тобой задача – защитить от них людей. Все равно при какой власти.
– Твоя, дядя, задача, твоя. Моя теперь другая.
Они говорили, а Викентий Павлович незаметно поглядывал на Сашу. Он видел, что и Людмила тоже бросает на сына тревожные взгляды. Саша с детства старался делать все, «как Митенька». Старший брат был для него образцом для подражания. В одно лето напросился с Митей на археологические раскопки под Херсоном, а когда через год Дмитрий уехал без него строить дорогу через Байдарский перевал, страшно был обижен на всех. Сейчас молчит, но не задумал ли чего? Авантюрная жилка у мальчишки есть, вон с Иваном Христоненко целую операцию разработал… Но в какой-то момент Саша потихоньку встал из-за стола, где он сидел с отцом и братом, пересел на диван к матери и сестренке. Обнял Людмилу за плечи, улыбнулся так… Да, словно проговорил: «Не бойся, мама, я вас не оставлю». И подмигнул ему, отцу. Что ж, взрослый парень уже, умный. Как-то незаметно вырос…
Пролетка подъехала еще затемно, часа в четыре. Все вышли на крыльцо, последний раз обняли Дмитрия. Когда экипаж свернул с Епархиальной на Бассейную, Катя тихонько спросила:
– Он вернется?
«Не уверен», – хотел ответить Викентий Павлович, но его опередила Людмила:
– Вернется, вот увидите.
Назад: 11
Дальше: 13