Книга: Полное собрание романов в двух томах. Том 1
Назад: Глава X
Дальше: Глава X

Том третий

Глава I

Они ехали, и в некотором смятеньи Элизабет караулила первое явленье лесов Пемберли; когда наконец свернули у сторожки, душа ее затрепетала.
Парк был огромен и разнообразен до крайности. Они въехали на земли его в низине и некоторое время катили прекрасным и весьма обширным лесом.
Для бесед мысли Элизабет пребывали чересчур заняты, однако всякий чудесный пейзаж и всякая точка обзора не ускользали от ее вниманья и восхищенья. Полмили они постепенно взбирались на холм и наконец очутились довольно высоко — леса обрывались здесь, и все взоры мгновенно притягивал дом за долиною, в коей отчасти крутым манером вилась дорога. Большое, красивое каменное зданье, эффектно расположенное на взгорке; за ним высились поросшие лесом холмы, а впереди разливался широкий ручей, не являя притом ни малейшей искусственности. Берега лишены были симметрии или же фальшивых прикрас. Элизабет пришла в восторг. Никогда прежде не видала она земель, где природа творила свободнее или же где красоте природы столь мало противостоял неловкий вкус. Троих путников согревало восхищенье, и в сей миг Элизабет постигла, сколь замечательно, по видимости, быть хозяйкою Пемберли!
Они спустились с холма, миновали мост и подъехали к двери; разглядывая дом вблизи, Элизабет вновь устрашилась возвращенья его хозяина. Она опасалась, что горничная ошиблась. Путешественники попросили осмотреть дом и были допущены внутрь; ожидая экономку, Элизабет располагала временем изумиться тому, что вообще оказалась здесь.
Экономка явилась — респектабельная с виду пожилая женщина, гораздо менее изысканная и более любезная, нежели Элизабет ожидала. Вслед за экономкою посетители направились в столовую. То была просторная, элегантно обставленная комната замечательных пропорций. Мельком ее осмотрев, Элизабет подошла к окну, дабы узреть вид. Прекрасно смотрелся увенчанный шапкою лесов холм, откуда они только что спустились, — на расстояньи он виделся еще резче. Все в этих землях было хорошо, и Элизабет с восторгом озирала пейзаж, реку, деревья по берегам и изгибы долины докуда хватало глаз. Путники переходили из комнаты в комнату, и пейзаж менялся, но из всякого окна открывались красоты. Комнаты были высоки и красивы, а обстановка достойна состоятельности владельца; впрочем, восхищаясь вкусом последнего, Элизабет видела, что обстановка сия не роскошна и не чрезмерно изысканна, не столь пышна и притом элегантнее, чем в Розингсе.
«И сего, — думала она, — я могла бы стать хозяйкою! В этих комнатах я была бы как дома! Не взирала бы на них чужачкою, но полагала бы своими и принимала бы здесь дядюшку с тетушкой. Однако же нет, — опомнилась она, — сие вовсе невозможно: я лишилась бы дядюшки с тетушкой навсегда, мне бы не дозволили их пригласить».
Сие соображенье было весьма уместно, ибо спасло ее от подобия сожалений.
Элизабет, хоть ее и подмывало, не находила в себе мужества осведомиться у экономки, вправду ли хозяин дома отсутствует. В конце концов, впрочем, вопрос был задан дядюшкой, и Элизабет в тревоге обернулась, когда г-жа Рейнолдс отвечала, что его нет, «однако мы ожидаем его с большим обществом». О, как возрадовалась Элизабет, что обстоятельства не задержали их в путешествии на день!
Тетушка призвала ее взглянуть на портрет. Элизабет приблизилась и обнаружила изображенье г-на Уикэма, что промеж прочих миниатюр висело над каминной доскою. Улыбаясь, г-жа Гарднер спросила племянницу, нравится ли ей портрет. Экономка подошла и сообщила, что сие молодой джентльмен, сын управителя, служившего при ее покойном хозяине; хозяин его взрастил на свои средства.
— Ныне он записался в армию, — прибавила она, — и, боюсь, оказался весьма сумасброден.
Тетушка взглянула на Элизабет с улыбкою, однако племянница не нашла в себе сил улыбнуться в ответ.
— А это, — молвила г-жа Рейнолдс, указывая на другую миниатюру, — мой хозяин, очень похож. Их нарисовали одновременно — лет восемь назад.
— Я много слыхала о его благородной наружности, — сказала г-жа Гарднер, глядя на портрет. — Красивое лицо. Но, Лиззи, ты нам скажешь, похоже ли.
Уваженье г-жи Рейнолдс к Элизабет, очевидно, возросло, едва обнаружилось, что та знакома с хозяином.
— Молодая госпожа знает господина Дарси?
— Немного, — отвечала Элизабет, покраснев.
— Ведь правда он очень красивый джентльмен?
— Да, очень красивый.
— Уж я точно больше таких красивых не знаю; в галерее наверху висит портрет получше и побольше. Эту комнату мой покойный хозяин любил особо, а миниатюры висят, как при нем. Он ими очень дорожил.
Сие объяснило Элизабет наличье среди них портрета г-на Уикэма.
Затем г-жа Рейнолдс обратила их вниманье на портрет юной г-жи Дарси, написанный, когда оной минуло всего восемь лет.
— И юная госпожа Дарси столь же красива, как брат ее? — спросил г-н Гарднер.
— О да! — прекраснейшая юная дама, какие только бывают, и такая образованная! Днями напролет все поет и музицирует. В соседней комнате стоит новый ее инструмент, только что прибыл — подарок моего хозяина; сестра его тоже прибывает завтра.
Г-н Гарднер, непринужденный и дружелюбный, поощрял ее говорливость вопросами и замечаньями; г-жа Рейнолдс из гордости или же из любви с явным удовольствием беседовала о хозяине и его сестре.
— Часто ли хозяин ваш бывает в Пемберли?
— Не так часто, как я бы того желала, сударь, но, я так скажу, половину времени проводит здесь, а юная госпожа Дарси всегда приезжает на лето.
«Если, конечно, — про себя прибавила Элизабет, — не отправляется в Рамсгит».
— Когда хозяин ваш женится, вы, вероятно, станете видеть его чаще.
— Да, сударь, но даже и не знаю, когда такое случится. Уж и не представляю, кто может быть настолько хорош.
Г-н и г-жа Гарднер заулыбались. Элизабет поневоле отметила:
— Если вы так полагаете, сие, конечно, к его чести.
— Я только правду говорю, и это всякий скажет, кто с ним знаком, — отвечала экономка. Элизабет решила, что сие — несколько преувеличенье, и с растущим изумленьем выслушала, как экономка продолжала: — Я за всю жизнь дурного слова от него не слыхала, а я-то его знаю с тех пор, как ему четыре годика минуло.
Сия похвала удивительно, возмутительно противоречила представленьям Элизабет. Она питала твердое убежденье, что добродушного нрава г-н Дарси лишен. Ее вниманье обострилось, она ждала продолженья и была благодарна дядюшке, когда тот молвил:
— Весьма немного существует людей, о коих можно сказать подобное. Вам повезло, что у вас такой хозяин.
— Ну еще бы, сударь, я и сама знаю. Во всем мире лучше не найти. Но я всегда говорила, кто был добрым в детстве, тот и взрослым будет добрым, а он всегда был милейшим и великодушнейшим мальчиком на свете.
Элизабет едва не вытаращилась на нее. «О господине ли Дарси речь!» — недоумевала она.
— Его отец был человеком замечательным, — заметила г-жа Гарднер.
— Да, сударыня, это правда, и сын его в точности такой же — тоже приветлив с теми, кто обделен.
Элизабет слушала, изумлялась, недоумевала и жаждала продолженья. Ничем более г-же Рейнолдс заинтересовать ее не удалось. Экономка описывала картины, размеры комнат и стоимость мебели — вотще. Г-н Гарднер, немало позабавленный ее пристрастностью к семейству, коей он объяснял чрезмерные похвалы хозяину, вскоре вновь подвел ее к сей теме, и, поднимаясь с посетителями широкой лестницею, экономка с воодушевленьем повествовала о многочисленных достоинствах хозяина.
— Лучший землевладелец и лучший хозяин, — говорила она, — какой только жил на свете. Не такой, как эта нынешняя молодежь, что только о себе и думает. Ни арендатор, ни слуга дурного слова о нем не скажет. Некоторые говорят, будто он гордый, но уж я-то ничего такого не видала. Это потому, что он не трещит, как прочие молодые, я вам так скажу.
«Сколь обаятельным предстает он в сем изображеньи!» — подумала Элизабет.
— Сие лестное его описанье, — на ходу прошептала ей тетушка, — не слишком согласуется с поведеньем его по отношенью к бедному нашему другу.
— Быть может, мы обманываемся.
— Вряд ли — наш источник чересчур хорош.
Достигнув просторного вестибюля наверху, они были препровождены в красивую гостиную, недавно обставленную элегантнее и изящнее, нежели апартаменты на первом этаже, и извещены о том, что сие только что осуществлено ради удовольствия юной г-жи Дарси, коя полюбила эту комнату, когда была в Пемберли последний раз.
— Очевидно, что он добрый брат, — молвила Элизабет, подходя к окну.
Г-жа Рейнолдс предвкушала, как восхитится юная г-жа Дарси, едва ступив в комнату.
— И с ним всегда так, — прибавила она. — Что бы ни радовало его сестру, все делается тотчас. Ничего для нее не жалеет.
Оставалось посетить лишь картинную галерею и две или три хозяйские спальни. В галерее нашлось немало прекрасных полотен, однако Элизабет в искусстве не разбиралась и от живописи, подобной той, кою она уже зрела внизу, обратилась к рисункам юной г-жи Дарси — пастелям, каковых сюжеты обыкновенно были интереснее и вразумительнее.
В галерее имелось немало фамильных портретов, однако вряд ли они привлекли бы вниманье чужака. Элизабет пошла вдоль картин, ища единственное знакомое лицо. В конце концов портрет привлек ее взор — она увидела изображенье г-на Дарси; на лице его играла улыбка, кою Элизабет замечала временами, когда он смотрел на нее саму. Несколько минут простояла она пред картиною в глубоких раздумьях и вернулась к ней вновь перед уходом из галереи. Г-жа Рейнолдс сообщила, что портрет был написан еще при жизни отца г-на Дарси.
В сей момент в душе Элизабет обнаруживалось больше нежности к оригиналу, нежели на пике их знакомства. Хвалы г-жи Рейнолдс — отнюдь не пустяк. Какая похвала ценима более похвалы умного слуги? Брат, землевладелец, хозяин — Элизабет размышляла, сколько людского счастья пребывает в его власти! Сколько радости или же горя он в силах даровать! Сколько добра или зла свершено им! Всякий отзыв его экономки был ему благоприятен, и, стоя пред полотном, с коего глядел г-н Дарси, Элизабет вспоминала его воззренья на нее, признательная, как никогда прежде, вспоминала теплоту их и смягчала бестактность выраженья.
Осмотрев все открытое для показа, посетители сошли на первый этаж и, оставив экономку, были препоручены садовнику, каковой встретил их в дверях вестибюля.
Шагая по лужайке к реке, Элизабет обернулась; дядюшка и тетушка тоже остановились; и пока г-н Гарднер строил предположенья касательно датировки зданья, от дороги, что вела из-за дома к конюшням, внезапно вышел хозяин.
Не более двадцати ярдов разделяло его и Элизабет; столь внезапно оказалось его появленье, что некуда было скрыться. Взгляды их тотчас встретились, щеки обоих покрылись густым румянцем. Г-н Дарси яростно вздрогнул и на миг словно бы застыл в изумленьи, однако вскоре опомнился, приблизился и заговорил с Элизабет, если не полностью владея собою, то, во всяком случае, совершенно любезно.
Она безотчетно отвернулась, но, при его приближеньи замерев, выслушала его приветствие в смущеньи, кое не в силах была преодолеть. Если б появленье его или же сходство с только что виденным портретом не сообщили чете Гарднер, что пред ними г-н Дарси, сие наверняка пояснило бы им удивленье садовника при виде хозяина. Они стояли чуть в стороне, пока тот беседовал с их племянницей, коя, потрясенная и сконфуженная, едва смела поднять на него глаза и сама не знала, что говорит, отвечая на его вежливые вопросы о ее родных. С их расставанья манеры его переменились неслыханно; всякая фраза его усугубляла смущенье Элизабет, всякая мысль о неприличии ее обнаруженья здесь приходила на ум, и несколько минут, кои ныне провела Элизабет с г-ном Дарси, были едва ли не самыми неловкими в ее жизни. Он, впрочем, тоже непринужденности не выказывал; в тоне его не слышалось обычной невозмутимости, и, являя полную растерянность ума, он с немалой частотою и торопливостью то и дело наново спрашивал, когда она оставила Лонгборн и давно ли пребывает в Дербишире.
В конце концов, очевидно, всякая мысль оставила его, и, несколько мгновений простояв молча, он внезапно опамятовался и отбыл.
Остальные приблизились и выразили восхищенье его обликом, однако Элизабет не расслышала ни слова и, захваченная переживаньями, безмолвно последовала за Гарднерами. Стыд и злость одолевали ее. Как неудачно, как неразумно было приезжать! Сколь странным, должно быть, сие представлялось ему! Сколь зазорным сие увиделось столь тщеславному человеку! Как будто она путается у него под ногами нарочно! О, зачем она приехала? и зачем он не прибыл днем позже, как ожидалось? Поторопись они всего лишь на десять минут, он не заметил бы их, ибо явно только что прибыл, только что спешился или же вышел из экипажа. Какое несчастливое совпаденье; Элизабет краснела все гуще. А поведенье его, столь переменившееся, — сие что значит? Удивительно, что он вообще с нею заговорил! — но ведь явил притом такую любезность, спрашивал о родных! Никогда прежде она не наблюдала у него менее чопорных манер, никогда не говорил он столь мягко, сколь беседовал ныне, в сию нежданную встречу. Как разнилось это с его последней репликою в Розингс-парке, когда он вложил Элизабет в руку письмо! Она не знала, что думать и как сие объяснять.
Ныне они шли средь красот вдоль воды; на всяком шагу открывались величественные склоны или роскошный лес, к коему они приближались, однако еще некоторое время Элизабет ничего не замечала и, хотя то и дело машинально отвечала на возгласы дядюшки и тетушки и вроде бы переводила взгляд туда, куда они указывали, пейзажа не видела вовсе. Мысли ее устремлялись к той комнате в Пемберли, какова бы сия комната ни была, где сейчас находился г-н Дарси. Элизабет жаждала узнать, какие мысли бродят у него в голове, что думает он о ней и дорога ли она ему по-прежнему, ни на что невзирая. Возможно, он был любезен, поскольку непринужден, однако в голосе его звучало нечто, на непринужденность отнюдь не похожее. Элизабет не знала, с болью или же радостью он узрел ее, однако была уверена, что взирал он без самообладанья.
В конце концов, однако, замечанья спутников относительно ее рассеянности пробудили Элизабет, и она сообразила, что пора прийти в себя.
Они ступили в лес и, на время попрощавшись с рекою, взобрались на склон холма, где с полян, дозволявших взору бродить по окрестностям, открывались чарующие виды на долины, холмы за долиною, густо заросшие лесом, а порою на изгибы ручья. Г-н Гарднер желал обойти весь парк, однако опасался, что пешком сие невозможно. С торжествующей улыбкою путникам сообщили, что окружность парка — добрых десять миль. Сие уладило вопрос; они направились обычным маршрутом, кой спустя время привел их к спуску средь деревьев, а тот к берегу, где ручей сильно сужался. Они перешли его простым мостиком, что гармонировал с панорамою; окрест пейзаж был ухожен менее всего, что они видели прежде, и долина оборачивалась гленом, где помещался лишь ручей и узкая тропинка в обрамлявшей его рощице под вырубку. Элизабет хотелось обследовать изгибы тропы, однако, едва они миновали мостик и увидели, сколь удалились от дома, г-жа Гарднер, невеликий ходок, не нашла в себе сил идти далее и пожелала быстрее вернуться к экипажу. Племяннице ее, стало быть, пришлось подчиниться, и они кратчайшим путем направились к дому по другому берегу ручья, однако шли медленно, ибо г-н Гарднер, любивший рыбачить и редко располагавший возможностью потакать своей склонности, столь увлекся наблюдением за мельканьем форели в реке и беседою о рыбе с садовником, что почти не продвигался. Бродя столь неспешным манером, невдалеке они снова узрели — и изумленье Элизабет не уступало потрясенью первой встречи — г-на Дарси, каковой направлялся к ним. Здесь тропинка пряталась меньше, нежели по ту сторону ручья, и посему они заметили хозяина поместья прежде, чем он приблизился. Элизабет, хоть и потрясенная, все же успела к беседе приготовиться получше и вознамерилась явить невозмутимость манер и речи, если г-н Дарси и впрямь ищет беседы. Несколько минут Элизабет чудилось, будто он направляется в другую сторону. Сия мысль прожила не долее, нежели поворот тропы скрывал его от взора; за следующим поворотом путники столкнулись с хозяином. С первого взгляда Элизабет поняла, что недавняя любезность того не покинула, и, подражая его вежливости, принялась восхищаться красотою Пемберли, однако не продвинулась далее возгласов «очаровательно» и «восхитительно», ибо вмешалось неуместное воспоминанье и Элизабет устрашилась, что ее похвалы поместью могут быть неверно истолкованы. Она покраснела и более ни слова не произнесла.
Г-жа Гарднер стояла чуть позади, и, едва Элизабет умолкла, г-н Дарси спросил, не окажет ли она ему честь представить своим друзьям. К сему жесту вежливости она оказалась решительно не готова и едва подавила улыбку: ныне он желал знакомства с теми, против кого восставала его гордость, когда он делал ей предложенье. «То-то он удивится, — думала она, — когда узнает, кто перед ним! А он-то принимает их за светских людей».
Тем не менее знакомство состоялось тотчас и, поясняя, кем приходится ей чета Гарднер, Элизабет украдкой покосилась на г-на Дарси — как-то он сие переживет? — и не была бы поражена, если б от столь зазорных спутников он бежал со всех ног. Их родственной связи он удивился — сомневаться в сем не приходилось, однако стойко сие перенес и не только не бежал, но пошел вместе с ними и завел беседу с г-ном Гарднером. Элизабет поневоле радовалась, поневоле торжествовала. Теперь он видел, что у нее есть и родственники, за коих не приходится краснеть, — сие было приятно. Элизабет с крайним вниманьем слушала их беседу и упивалась всяким оборотом, всякою фразой дядюшки, что выдавали его ум, вкус или же прекрасные манеры.
Вскоре беседа обратилась к рыбной ловле, и Элизабет услышала, как г-н Дарси крайне любезно приглашает г-на Гарднера рыбачить в Пемберли сколько угодно, пока тот будет поблизости, предлагает снаряженье и указывает те места, где обычно клюет лучше всего. Г-жа Гарднер, шедшая под руку с Элизабет, наградила ее изумленным взором. Элизабет молчала, однако радовалась безмерно — наверняка всем этим они обязаны ей. Удивленью ее, однако, не было пределов, и она то и дело повторяла себе: «Отчего он так переменился? Что с ним сталось? Не могли манеры его так смягчиться из-за меня, ради меня. Мои упреки в Хансфорде не могли вызвать такую перемену. Невозможно, чтобы он любил меня по-прежнему».
Некоторое время они погуляли таким манером — две дамы впереди, двое джентльменов сзади — и заняли те же места, поднявшись по берегу от ручья, куда спускались, дабы пристальнее рассмотреть любопытное водяное растенье; засим имела место некоторая перестановка. К таковой побудила г-жа Гарднер, коя, утомившись прогулками, сочла, что рука Элизабет поддерживает ее в недостаточной мере, и посему предпочла руку мужнину. Г-н Дарси занял место подле Элизабет, и они пошли рядом. После краткой паузы она заговорила. Она желала сообщить ему, что, отправляясь сюда, была уверена в его отсутствии, и отметила, сколь нежданно его прибытье.
— Потому что ваша экономка, — прибавила она, — сообщила, что вы наверняка не появитесь до завтра, и еще когда мы уезжали из Бейкуэлла, нам дали понять, что вас в Пемберли не ожидают.
Он отвечал, что все сие правда, однако дела с управителем понудили его приехать несколькими часами ранее тех, с кем он путешествовал.
— Они догонят меня завтра утром, — продолжал он, — и некоторые из них знакомы вам — господин Бингли и его сестры.
Элизабет отвечала только легким кивком. Мысли ее тотчас унеслись к тому дню, когда меж нею и г-ном Дарси в последний раз поминался г-н Бингли, и, судя по румянцу, его мысли были заняты примерно тем же.
— Среди них есть еще один человек, — продолжал он после паузы, — кой особо желает познакомиться с вами. Дозволите ли, или просьба моя чрезмерна, пока вы пребываете в Лэмбтоне, представить вам мою сестру?
Заявленье сие поразило Элизабет несказанно — до того, что она не сознавала, каким манером согласилась. Она тотчас сообразила, что всякое желанье юной г-жи Дарси с нею познакомиться наверняка внушено ее братом, и сие было приятно, даже если не вдумываться; Элизабет радовалась, что негодованье не заставило его думать о ней поистине дурно.
Дальше они шли в молчаньи, оба погруженные в раздумья. Ей было неловко — сие неизбежно; однако она была польщена и довольна. Его желанье представить ее своей сестре — комплимент высочайшего толка. Вскоре они сильно опередили остальных, и, когда подошли к экипажу, г-н и г-жа Гарднер оставались в получетверти мили позади.
Г-н Дарси предложил Элизабет зайти в дом, однако та объявила, что не устала; они вместе стояли на лужайке. В подобные минуты многое можно сказать, а молчанье весьма неуклюже. Элизабет желала заговорить, но всякая тема оборачивалась запретной. В конце концов Элизабет припомнила, что как-никак путешествует, и они с великим упорством побеседовали о Мэтлоке и Давдейле. Время и тетушка двигались медленно, и до завершенья сего tête-à-tête терпенье Элизабет, а равно идеи почти истощились. Едва г-н и г-жа Гарднер приблизились, их настойчиво пригласили зайти в дом и отдохнуть, однако предложенье было отклонено, и гости крайне любезно расстались с хозяином. Тот помог дамам зайти в экипаж, и, когда тронулись, Элизабет увидела, как г-н Дарси бредет к дому.
Тут же посыпались замечанья дядюшки и тетушки — оба твердили, что г-н Дарси бесконечно превзошел их ожиданья.
— Он прекрасно воспитан, вежлив и скромен, — отметил дядюшка.
— В нем, конечно, есть некая горделивость, — отвечала его супруга, — но лишь в наружности, и сие вполне ему идет. Я теперь могу утверждать, как его экономка, что некоторые говорят, будто он гордый, но я ничего такого не видала.
— А уж как меня удивило его поведенье. Он не просто любезен — воистину предупредителен, хотя в сем вовсе не было нужды. Он ведь знаком с Элизабет совсем поверхностно.
— Лиззи, в самом деле, — сказала ее тетушка, — он не столь красив, как Уикэм, — точнее, у него нет такой наружности, ибо черты его весьма хороши. Но отчего же ты уверяла нас, что он ужасно неприятен?
Элизабет оправдывалась, как могла, говорила, что при встрече в Кенте он понравился ей больше, а до сегодняшнего утра она его столь приятным не видала.
— Быть может, в своей любезности он отчасти капризен, — отвечал дядюшка. — Знатные люди нередко таковы, а посему я не стану ловить его на слове насчет рыбной ловли; вдруг он завтра передумает и выгонит со своих земель.
Элизабет понимала, что они вовсе не постигают натуры г-на Дарси, однако ни слова не молвила.
— Судя по тому, что мы наблюдали, — продолжала г-жа Гарднер, — я бы и не подумала, будто он мог бы поступить с кем-нибудь жестоко, как он поступил с бедным Уикэмом. У него отнюдь не злое лицо. Напротив, когда он говорит, у него довольно приятный рот. И какое-то достоинство — и не подумаешь, что душа у него дурна. Но сколь роскошно рекомендовала его милая дама, что показывала нам дом! Я порой еле сдерживала смех. Впрочем, он, должно быть, щедрый хозяин, а сие в глазах слуги стоит любой добродетели.
Элизабет решила, что необходимо как-то оправдать его обращенье с Уикэмом, и потому возможно деликатнее дала им понять, что, судя по сведеньям родственников г-на Дарси в Кенте, поступки его вполне можно истолковать иначе, что натура его не столь гнусна, а натура Уикэма — не столь мила, сколь полагают в Хартфордшире. В подтвержденье сему она описала их финансовые отношенья, не называя источника сведений, однако заверяя в его надежности.
Сие удивило и встревожило ее тетушку; однако они подъезжали туда, где та когда-то была счастлива, и потому всякую мысль ее изгнали чары воспоминаний, и г-жа Гарднер так увлеченно показывала мужу окрестные достопримечательности, что не в силах была думать ни о чем другом. Хоть и изнуренная утренней прогулкою, она тотчас после обеда отправилась на поиски прошлых знакомцев, и вечер прошел за радостями бесед, возобновленных после многолетнего перерыва.
Любопытные событья дня не дозволяли Элизабет много вниманья уделять новым друзьям; она только и могла размышлять и изумляться любезности г-на Дарси, а превыше всего — его желанью познакомить ее со своей сестрою.

Глава II

Элизабет полагала, что г-н Дарси привезет сестру назавтра после прибытья той в Пемберли, а потому вознамерилась все утро не отходить от постоялого двора. Вывод ее, впрочем, оказался неверен, ибо визитеры явились наутро после приезда в Лэмбтон самой Элизабет. Она и чета Гарднер гуляли по городку вместе с новыми друзьями и как раз возвратились на постоялый двор, дабы переодеться к обеду с той же семьей; грохот экипажа поманил их к окну, и они увидели, что по улице в кюррикеле катят джентльмен и дама. Элизабет мигом узнала ливреи лакеев, догадалась, что сие означает, и побудила родственников к немалому удивленью, сообщив им о том, какая честь их всех ожидает. Дядюшка и тетушка изумились несказанно, а смущенье Элизабет вкупе с нынешними обстоятельствами, а равно многообразными событьями предыдущего дня понудили Гарднеров взглянуть на происходящее по-новому. Ничто прежде на сию мысль не наводило, однако ныне они сообразили, что вниманье подобного человека нечем более изъяснить, кроме неравнодушья его к их племяннице. Пока сии новорожденные идеи вертелись у них в головах, смятенье Элизабет поминутно возрастало. Ее удивляло собственное замешательство; но помимо прочего опасалась она, что неравнодушие брата слишком превознесло ее в глазах сестры, и, более обычного желая понравиться, само собою, подозревала, что все таланты нравиться покинули ее.
Она попятилась от окна, не желая быть замеченной, и, расхаживая по комнате и пытаясь взять себя в руки, узрела жадное любопытство в глазах дядюшки и тетушки, от коего ее положенье стало только хуже.
Появились юная г-жа Дарси с братом, и состоялось устрашающее знакомство. Элизабет в изумленьи узрела, что новая знакомица смущена не меньше. С самого прибытья в Лэмбтон Элизабет только и слышала, сколь горда юная г-жа Дарси, однако несколько минут наблюдений уверили ее, что та всего лишь безмерно застенчива. Элизабет с трудом удавалось выжать из нее хоть слово за вычетом односложных.
Юная г-жа Дарси оказалась высока и крупнее Элизабет; ей едва исполнилось шестнадцать, однако она уже обладала статью и была женственна и грациозна. Не так красива, как брат, однако в лице читались ум и доброта, а манеры были скромны и милы. Элизабет, ожидавшей столкнуться с проницательным и невозмутимым наблюдателем под стать г-ну Дарси, сильно полегчало, едва она узрела столь иные черты.
Вскоре Дарси уведомил Элизабет, что ее желает навестить и Бингли, и не успела она толком обрадоваться и подготовиться к такому визитеру, как на лестнице раздались торопливые шаги и спустя мгновенье сей молодой человек ступил в комнату. Вся злость Элизабет давным-давно испарилась, но, даже питай она остатки таковой, злость вряд ли удержала бы позиции пред непринужденною сердечностью, с коей Бингли возрадовался их встрече. Дружелюбно, хотя и общо, он выспрашивал о ее родных, держась и беседуя с тою же добродушной легкостью, что и прежде.
Г-на и г-жу Гарднер сей персонаж интересовал едва ли меньше, нежели их племянницу. Они давно желали на него поглядеть. Вообще-то вся группа возбуждала пристальнейшее вниманье. Свежие подозренья относительно г-на Дарси и Элизабет заставляли супругов устремлять на обоих серьезные, хотя и сдержанные любопытствующие взоры, и вскоре оба зрителя уверились, что из сих двоих, по меньшей мере, один знает, что значит любить. Касательно чувств дамы они отчасти сомневались, однако вполне очевидно было, что джентльмена переполняет восхищенье.
Элизабет, со своей стороны, была крайне занята. Она желала выяснить, каковы чувства всех ее посетителей, желала привести в порядок собственные и всем понравиться; в этом последнем устремленьи, кое вызывало у нее более всего опасений провала, она с наибольшей вероятностью могла добиться успеха, ибо те, кого она пыталась усладить, предрасположены были питать к ней симпатию. Бингли готовился, Джорджиана жаждала, а Дарси намеревался быть услажденными.
При виде Бингли мысли ее, разумеется, обратились к сестре, и ах — как пылко желала узнать она, захвачены ли его думы тем же предметом. Порою чудилось ей, будто он говорит меньше, нежели прежде, а раз или два она с удовольствием подметила, что он смотрит на нее, словно бы пытаясь различить сходство. Но, хотя сие, быть может, Элизабет только мнилось, ее не обмануло поведенье Бингли с юной г-жою Дарси, якобы соперницею Джейн. Ни единый взгляд его либо же ее не выдавал особого расположенья. Ничего не происходило меж ними такого, что могло упрочить надежды его сестры. По сему поводу Элизабет вскоре успокоилась, а до расставанья с посетителями имели место два или три крошечных событья, кои, в волненьи показалось ей, выдавали, что воспоминанья Бингли о Джейн не лишены нежности и он желал бы сказать больше, дабы завести разговор о ней, если бы посмел. Когда прочие беседовали промеж собою, Бингли заметил Элизабет тоном, в коем звучало подлинное сожаленье, что «он так давно не имел удовольствия с нею встречаться», и, не успела она ответить, прибавил:
— Восемь месяцев с лишним. Мы не встречались с 26 ноября, когда мы все танцовали в Незерфилде.
Элизабет порадовалась, что память его столь доскональна; позже он нашел возможность спросить, не будучи подслушан остальными, все ли сестры Элизабет пребывают в Лонгборне. Ничего такого не было ни в вопросе, ни в вышеприведенном замечаньи, однако смыслом их наполняли взгляд и тон.
Ей нечасто удавалось посмотреть на самого г-на Дарси, но всякий взгляд являл ей совершеннейшую его приветливость, а всякое слово произносилось тоном, далеким от высокомерья и презренья к собеседникам; посему Элизабет уверилась, что вчерашнее улучшенье его манер, хоть, возможно, и временное, по меньшей мере, один день пережило. Она видела, как он жаждет знакомства и добивается доброго мненья людей, всякий разговор с коими еще несколько месяцев назад счел бы зазорным, видела, как любезен он не только с нею, но с теми самыми ее родственниками, коих он откровенно презирал, вспоминала бурную сцену в пасторском доме, и отличье, перемена были столь разительны и столь потрясали ее воображенье, что она едва находила в себе силы не изумляться открыто. Ни единожды, даже в обществе дражайших его друзей в Незерфилде или знатных родственников в Розингсе, не видела она, чтоб он был так обходителен, так лишен самоуверенности или неколебимой холодности, как ныне, когда успех его попыток ничего важного не обещал вовсе и даже знакомство с теми, кому сия любезность предназначалась, навлекло бы насмешки и порицанье дам из Незерфилда и Розингса равно.
Визитеры пробыли более получаса, а когда собрались отбыть, г-н Дарси попросил сестру подтвердить, сколь желают они до отъезда г-на и г-жи Гарднер и Элизабет из графства пригласить их на обед в Пемберли. Юная г-жа Дарси с робостью, коя выдавала ее непривычку к приглашеньям, охотно послушалась. Г-жа Гарднер взглянула на племянницу, желая узнать, что та думает о приглашеньи, кое более всего касается ее самой, однако Элизабет отвернулась. Полагая, впрочем, что сие умышленное уклоненье говорит более о минутном смущеньи, нежели о недовольстве, и видя, что муж, любивший общество, готов на сие с дорогой душою, г-жа Гарднер рискнула согласиться сама, и они уговорились на послезавтра.
Уверившись, что вновь встретится с Элизабет, Бингли очень обрадовался, ибо желал о многом ей рассказать и задать множество вопросов обо всех друзьях в Хартфордшире. Элизабет, истолковав сие как желанье поговорить о Джейн, была довольна и по сей причине, а равно по некоторым другим после ухода посетителей смогла вспомнить прошедшие полчаса с некоторым удовлетвореньем, хотя мало наслаждалась, пока сии полчаса не прошли. Желая побыть одной, боясь расспросов или же намеков дядюшки и тетушки, она пробыла с ними недолго, успев только выслушать их благосклонное мненье о Бингли, а затем поспешила одеваться.
Она, впрочем, не имела резонов страшиться любопытства супругов Гарднер — те вовсе не желали на нее давить. Было очевидно, что она знакома с г-ном Дарси гораздо ближе, нежели они полагали; было очевидно, что он неистово в нее влюблен. Оба они наблюдали много интересного, но к расспросам ничто не понуждало.
Ныне о г-не Дарси в срочном порядке стало потребно думать хорошо, и знакомство с ним четы Гарднер не обнаруживало изъянов. Их, разумеется, тронула его вежливость, и если б они описывали его характер, руководствуясь собственными впечатленьями и рассказом его экономки, не имея в виду прочие описанья, хартфордширские знакомцы не признали бы портрет за г-на Дарси. Теперь, однако, экономке стоило поверить, и вскоре Гарднеры сообразили, что нельзя запросто отмахнуться от заверений домочадицы, знавшей его с четырех лет и к тому же столь респектабельной. В беседах с лэмбтонскими друзьями тоже никаких опровержений ее словам не всплыло. Г-на Дарси не винили ни в чем, кроме гордости; может, он и был горд, а если нет, сие безусловно приписали бы ему обитатели торгового городка, каковой семейство никогда не посещало. Впрочем, признавали, что он щедрый человек и много хорошего делает для бедняков.
К Уикэму же, как вскоре выяснили путешественники, особого уваженья здесь никто не питал, ибо, хотя суть его неурядиц с хозяйским сыном постигалась не вполне, прекрасно было известно, что, уезжая из Дербишира, он оставил множество долгов, кои г-н Дарси впоследствии уплатил.
Что до Элизабет, нынче вечером мысли ее стремились к Пемберли упорнее, чем накануне, и вечера, хоть и помстившегося долгим, ей не хватило, дабы постичь, какие чувства питает она к одному обитателю особняка; пытаясь разобраться, она битых два часа пролежала без сна. Ненависти к нему явно не осталось. Нет, давным-давно испарилась ненависть, и почти столь же давно Элизабет стыдилась своей к нему неприязни, если ее можно так назвать. Уваженье, происходившее из убежденности в достойных его качествах, хотя ранее признавалось неохотно, уже некоторое время не отвращало ее чувств, а вчерашние событья, принесшие столь благоприятные свидетельства в его пользу и в столь отрадном свете раскрывшие его характер, обострили сие уваженье до некоего дружества. Но превыше всего — превыше уваженья и почтения — в Элизабет само собою зародилось побужденье, от коего невозможно было отмахнуться. Благодарность. Благодарность не только потому, что он любил ее когда-то, но потому, что довольно сильно любит по сей день и даже в силах простить вздорность и ехидство, с коими она отказала ему, а равно все неправедные обвиненья, сопровождавшие сей отказ. Он, кто, полагала Элизабет ранее, должен был избегать ее как злейшего врага, при случайной встрече пожелал сохранить знакомство и, не являя бестактно расположенья, не выделяя ее, не намекая на то, что касалось лишь их двоих, добивался доброго мненья ее друзей и пожелал ее знакомства с его сестрою. Подобная перемена в человеке столь гордом вызывала не только изумленье, но благодарность — ибо изъяснялась, очевидно, любовью, пылкою любовью, а посему Элизабет склонна была поощрять свои чувства, ни в коей мере не бывшие неприятными, хоть и не вполне их постигала. Она уважала, ценила его, она питала к нему благодарность, была поистине заинтересована в его благополучии и лишь хотела понять, до какой степени благополучию сему надлежит зависеть от нее и насколько во имя счастия обоих ей следует употребить свою власть — коей, представлялось ей, она по-прежнему обладала, — дабы понудить его возобновить ухаживанья.
Вечером тетушка и племянница уговорились, что поразительную любезность, явленную визитом юной г-жи Дарси, прибывшей в Пемберли всего лишь нынче к позднему завтраку, разумеется, невозможно повторить, однако за нее следует воздать неким вежливым жестом, а потому крайне уместно будет наутро навестить юную г-жу Дарси в Пемберли. Итак, они отправятся туда. Элизабет радовалась, однако, спрашивая себя о причинах сей радости, с ответом не находилась.
Г-н Гарднер покинул их вскоре после завтрака. Накануне приглашенье порыбачить было возобновлено, и он уговорился к полудню встретиться в Пемберли с джентльменами.

Глава III

Ныне убежденная, что неприязнь юной г-жи Бингли объясняется ревностью, Элизабет сознавала, сколь ее визит в Пемберли для сей дамы нежеланен, и интересовалась, насколько та способна на любезность при возобновлении знакомства.
Элизабет с г-жою Гарднер подошли к дому; из вестибюля их препроводили в приемную, коя, окнами выходя на север, летом была восхитительна. Оттуда открывался живительный вид на лесистые холмы за домом и на прекрасные дубы и каштаны, что росли там и сям на опушке.
В этой комнате их приветствовала юная г-жа Дарси, что сидела в компании г-жи Хёрст и юной г-жи Бингли, а также дамы, составлявшей ей общество в Лондоне. Джорджиана заговорила с посетительницами очень любезно, однако являла сконфуженность, что, происходя из застенчивости и опасенья поступить неверно, теми, кто полагал себя ниже ее, с легкостью могла быть принята за гордыню и холодность. Г-жа Гарднер и ее племянница, впрочем, понимали верно и сочувствовали.
Г-жа Хёрст и юная г-жа Бингли отметили их появленье лишь реверансами, и едва гостьи сели, на несколько мгновений повисла пауза — неловкая, какими подобные паузы бывают неизбежно. Ее прервала г-жа Эннсли — элегантная, симпатичная женщина, чья попытка предложить некую тему для беседы доказала, что она поистине лучше воспитана, нежели все прочие; между нею и г-жою Гарднер, то и дело споспешествуемой Элизабет, завязалась беседа. Юная г-жа Дарси, судя по виду, желала набраться храбрости, дабы тоже поговорить, и порою выдавливала краткую фразу, когда ей менее всего грозило быть услышанной.
Элизабет вскоре обнаружила, что за ней самою пристально наблюдает юная г-жа Бингли; ни слова не могла молвить Элизабет — особенно юной г-же Дарси, — не привлекая вниманья упомянутой дамы. Сие соглядатайство не помешало бы Элизабет поговорить с хозяйкой, не сиди они в столь неудобном отдаленьи друг от друга; впрочем, Элизабет не жалела, что избавлена от необходимости много беседовать. Думы захватили ее. Всякий миг она ожидала, что в комнату войдет кто-нибудь из джентльменов. Она надеялась — она страшилась, что средь них окажется хозяин дома, и едва постигала, более надеется или же страшится. Просидев таким манером четверть часа и ни единожды не услышав голоса юной г-жи Бингли, Элизабет была взбудоражена холодным вопросом оной о здоровье своей семьи. Элизабет отвечала столь же равнодушно и лаконично, и юная г-жа Бингли больше не вымолвила ни слова.
Следующая перемена была сотворена явленьем слуг, кои внесли холодное мясо, пирожные и разнообразье чудеснейших фруктов сезона; сего, правда, не случилось, пока г-жа Эннсли не одарила юную г-жу Дарси множеством выразительных взглядов и улыбок, дабы та припомнила свои обязанности. Теперь дамам нашлось дело: пускай не все могли говорить, жевать умели все, и роскошные пирамиды винограда, нектаринов и персиков вскоре поманили собранье к столу.
Будучи занятой подобным образом, Элизабет получила блестящую возможность удостовериться, более страшится или надеется она, что явится г-н Дарси, оценив, какие чувства взяли верх, едва тот ступил в приемную, и тогда она, хоть минуту назад полагала, будто надежда перевесит, пожалела, что он пришел.
Некоторое время он провел с г-ном Гарднером, кой с двумя или тремя джентльменами из Пемберли поглощен был рыбалкою у реки; г-н Дарси оставил его, лишь узнав, что его спутницы намереваются нынче утром навестить Джорджиану. Едва он объявился, Элизабет приняла мудрое решенье являть непринужденность и не смущаться — решенье, кое было тем более необходимо принять и тем более затруднительно выполнить, поскольку она видела, что все собранье исходит подозреньями и едва ли найдется взор, кой не следил бы за поведеньем хозяина дома с первого мгновенья. В наружности юной г-жи Бингли пристальное любопытство отпечаталось сильнее всего, невзирая на улыбки, в коих она расплывалась всякий раз, обращаясь к одному из объектов сего любопытства, ибо ревность еще не понудила ее к отчаянью и ее ухаживанья за г-ном Дарси отнюдь не завершились. Юная г-жа Дарси с появленьем брата заговорила живее, и Элизабет видела, как сильно жаждет он ее знакомства с Джорджианой и всячески поддерживает любую попытку беседы, предпринятую любой из сторон. Юная г-жа Бингли тоже узрела сие и в опрометчивости гнева воспользовалась первой же паузой, дабы с усмешливой любезностью молвить:
— Госпожа Элайза, правда ли, что ***ширский полк отбыл из Меритона? Какая потеря, должно быть, для вашей семьи.
В присутствии Дарси она не посмела помянуть имени Уикэма, однако Элизабет тотчас сообразила, что собеседница разумеет главным образом его; многообразные воспоминанья о нем на миг смутили Элизабет, однако, с решимостью намереваясь отразить сии злонравные нападки, отвечала она довольно бесстрастно. Невольно покосившись на Дарси, она обнаружила, что тот покраснел и вперяет в нее серьезный взор, а сестра его одолена смятеньем и не в силах поднять глаз. Знай юная г-жа Бингли, какую боль причиняет возлюбленной подруге, она бы, несомненно, воздержалась от намека, однако она стремилась лишь расстроить Элизабет, заговорив о человеке, к коему та, по ее предположеньям, была неравнодушна, дабы соперница выдала чувства, могущие повредить ей в глазах Дарси и, возможно, напомнить ему обо всех глупостях и нелепостях, каковые связывали некоторых родных Элизабет с ***ширским полком. О задуманном побеге юной г-жи Дарси до юной г-жи Бингли не дошло ни полслова. За исключеньем Элизабет, ни единому существу не была раскрыта сия тайна, если ее возможно было сохранять, и утаить сие от семейства Бингли г-н Дарси стремился особо, питая желанье, давным-давно приписанное ему Элизабет, в будущем сделать этих людей семьею Джорджианы. Он, разумеется, планировал подобное, и сии планы, хоть и необязательно повлияли на его старанья разлучить Бингли с юной г-жою Беннет, пожалуй, усугубляли его живейшую заботу о благополучии друга.
Впрочем, хладнокровный ответ Элизабет вскоре утишил страсти, и поскольку юная г-жа Бингли, злая и разочарованная, не решалась подступиться к Уикэму ближе, Джорджиана вскоре тоже оправилась, хотя беседовать более не могла. Брат ее, коему она боялась взглянуть в глаза, едва ли припомнил ныне ее причастность к судьбе Уикэма, и те самые обстоятельства, кои призваны были отвлечь его мысли от Элизабет, словно бы неумолимее, и к тому же манером более жизнерадостным, сосредоточили его вниманье на ней.
После вышеупомянутых вопроса и ответа визит длился недолго, и пока г-н Дарси провожал дам к экипажу, юная г-жа Бингли изливала чувства, критикуя внешность Элизабет, ее поведенье и наряд. Однако Джорджиана не поддержала ее. Похвал брата хватило, дабы заслужить ее благосклонность: брат в сужденьях не ошибался, а об Элизабет говорил так, что Джорджиане оставалось только почитать ту обворожительной и милой. Едва Дарси вернулся в приемную, юная г-жа Бингли, само собой, отчасти повторила ему то, что говорила его сестре.
— Нынче утром Элайза Беннет как будто больна, господин Дарси, — вскричала она. — В жизни не видела, чтоб человек так менялся, как она переменилась с зимы. Такая темная, грубая! Мы с Луизой как раз говорили, что не стоило возобновлять знакомства.
Сколь бы мало ни нравились сии речи г-ну Дарси, он довольствовался холодным ответом в том смысле, что ему Элизабет показалась совершенно такой же, разве только загорела — невеликое чудо вследствие летних путешествий.
— Лично я, — возразила она, — должна признаться, никогда не считала, что она красотка. Лицо слишком худое, кожа не роскошная, черты совсем не приятные. Носу не хватает характера — отнюдь не выдающиеся линии. Зубы ничего, однако ничего особенного, а что касается глаз, кои порой назывались «прекрасными очами», я никогда не понимала, что в них такого замечательного. У нее пронзительный, злой взгляд, который мне вовсе не по душе, и вообще в наружности ее эдакая независимость в отсутствие всякого положенья, что решительно несносно.
Со стороны юной г-жи Бингли, убежденной, что Дарси восхищается Элизабет, сие была не лучшая мето́да ему понравиться, но сердитые люди редко бывают мудры, и она восторжествовала, узрев, что все-таки несколько его уязвила. Он, впрочем, неколебимо безмолвствовал, и, вознамерившись понудить его открыть рот, она продолжала:
— Помню, когда мы только познакомились с нею в Хартфордшире, мы так удивлялись, что она считается признанной красоткой, и я особо припоминаю, как однажды вечером, после того как они обедали в Незерфилде, вы сказали: «Это она-то красотка! Да я скорее назову ее мать острячкой». Но потом, кажется, вы с нею смирились, и, если не ошибаюсь, одно время она представлялась вам довольно миловидной.
— Да, — отвечал Дарси, долее не в силах сдерживать себя, — но так дело обстояло, когда я только с нею познакомился, ибо вот уже многие месяцы я полагаю ее одной из красивейших женщин среди моих знакомых.
После этого он ушел, а юная г-жа Бингли осталась упиваться ликованьем, ибо вынудила его сказать то, что не причинило боли никому, кроме нее.
По пути назад г-жа Гарднер и Элизабет обсуждали все произошедшее в Пемберли, за исключеньем того, что особо интересовало их обеих. Они обсудили наружность и поведенье всех, за исключеньем человека, более всех завладевшего их вниманьем. Они беседовали о его сестре, его друзьях, его доме, его фруктах, обо всем, кроме него самого; при этом Элизабет жаждала выяснить, какого мненья о нем г-жа Гарднер, а г-жа Гарднер была бы счастлива, если бы племянница завела сей разговор.

Глава IV

Элизабет немало огорчилась, не найдя письма от Джейн по прибытьи в Лэмбтон, и огорчение сие возобновлялось всякое утро, там проводимое, однако на третий день роптаньям ее пришел конец, а сестра была оправдана доставкою сразу двух писем, на одном из коих значилась пометка, что поначалу оно заблудилось. Элизабет сие не удивило, ибо Джейн на редкость дурно писала адреса.
Когда письма прибыли, трое путешественников как раз собрались прогуляться, и дядюшка с тетушкой, оставив Элизабет наслаждаться корреспонденцией в одиночку, отправились одни. Заблудившееся письмо следовало прочесть первым; оно датировалось пятью днями ранее. Открывалось оно описаньем встреч и визитов, а также новостями, какие возможны в провинции, однако вторая половина, датированная днем позже и написанная в очевидной ажитации, содержала сведенья поважнее. Вот каковы они были:
С тех пор, как я писала все вышеизложенное, милая Лиззи, произошло нечто весьма нежданное и серьезное; я боюсь, впрочем, тебя напугать — не тревожься, все здоровы. Речь пойдет о бедной Лидии. В полночь, когда мы все разошлись спать, прибыл посыльный от полковника Форстера с письмом, в коем тот сообщал нам, что Лидия отправилась в Шотландию с одним из его офицеров — честно говоря, с Уикэмом! Вообрази наше удивленье. Китти, правда, сие не показалось совершенно неожиданным. Мне очень, очень жаль. Какой неблагоразумный для обоих союз! Но я желаю надеяться, что все повернется к лучшему, а натура его нами истолкована неверно. Бездумный и несдержанный — в это я вполне готова поверить, но сей шаг (и порадуемся за них) в его душе не обнаруживает ничего плохого. По крайней мере, выбор его не корыстен, ибо он наверняка знает, что мой отец ничего не сможет ей дать. Моя бедная матушка очень горюет. Мой отец переносит сие получше. Как я благодарю судьбу, что мы не поведали им то, что говорилось против него; нам и самим надлежит сие забыть. Они уехали в субботу около полуночи, насколько можно догадываться, но хватились их лишь вчера в восемь утра. Посыльного к нам отправили тотчас. Милая моя Лиззи, они, должно быть, проезжали милях в десяти от нас. Полковник Форстер дает нам резоны вскорости ожидать его в Лонгборне. Лидия сообщила о своем намереньи в записке к его жене. Пора заканчивать, ибо нельзя надолго оставлять матушку. Я боюсь, ты не сможешь разобрать почерк, но я и сама едва понимаю, что написала.
Не позволяя себе задумываться, еле сознавая, что чувствует, Элизабет, дочитав сие письмо, тут же схватила второе, в нетерпении вскрыла его и узрела нижеследующее; написано сие было спустя день по окончаньи первого.
Теперь, милая сестра, ты уже получила мое торопливое посланье; жаль, что я не умею писать вразумительнее, но теперь, когда время есть, рассудок мой в таком смятеньи, что я не отвечаю за собственную ясность. Милая Лиззи, я даже не знаю, как написать, но у меня плохие новости, и сие неотложно. Брак меж г-ном Уикэмом и нашей бедной Лидией весьма неблагоразумен, однако мы жаждем увериться, что он имел место, ибо слишком много резонов опасаться, что в Шотландию они не поехали. Вчера прибыл полковник Форстер — из Брайтона он уехал накануне, вскоре после письма. Записка Лидии для г-жи Ф. дала им понять, что они собираются в Гретна Грин, однако Денни высказался в том смысле, что У. и не намеревался ехать туда или вообще жениться на Лидии; сие передали полковнику Ф., кой тут же встревожился и помчался из Б. по их следам. Он с легкостью отследил их путь до Клэпэма, но не далее, поскольку там они пересели в наемный экипаж и отпустили карету, что привезла их из Эпсома. Известно лишь, что после этого их видели на дороге в Лондон. Я не знаю, что думать. Опросив всех, кого возможно, на юге Лондона, полковник Ф. прибыл в Хартфордшир, в тревоге расспрашивая на каждой заставе, а также на постоялых дворах Барнета и Хэтфилда, но тщетно — никто не видел, чтобы проезжали такие люди. Явив милейшую заботливость, он приехал в Лонгборн и поведал нам дурные свои предчувствия в манере, коя много доброго говорит о его душе. Я искренне печалюсь о нем и г-же Ф., но кто станет их винить? Наше горе, милая моя Лиззи, очень глубоко. Мои отец и мать предполагают худшее, но я не могу думать о нем столь дурно. Ввиду многих обстоятельств им может быть удобнее тайно пожениться в городе, нежели осуществить первоначальные намеренья, и даже если он способен замыслить подобное против молодой женщины с такой семьею, как у Лидии, что невероятно, могу ли я допустить, будто она потеряна совершенно? Невозможно. Мне, однако, печально видеть, что полковник Ф. не склонен полагаться на их бракосочетанье; он качает головою, когда я выражаю свои надежды, и говорит, будто опасается, что У. не из тех, кому стоит доверять. Бедная моя матушка взаправду заболела и не выходит из комнаты. Было бы лучше, если б она взяла себя в руки, однако сего не приходится ожидать, а что до моего отца, я никогда прежде не видала его в таком потрясеньи. На Китти гневаются, поскольку она скрывала сию привязанность, но удивляться нечему, ибо это было делом конфиденциальным. Я так рада, милая Лиззи, что ты была избавлена от сих огорчительных сцен, но теперь, когда первое потрясенье прошло, могу ли я сказать, что тоскую по твоему возвращенью? Я, впрочем, не настолько себялюбива, чтобы настаивать, если сие неудобно. Adieu. Я снова беру перо, дабы сделать то, чего выше обещала не делать, но обстоятельства таковы, что я вынуждена всерьез умолять вас всех приехать как можно скорее. Я так хорошо знаю милых моих дядюшку и тетушку, что не боюсь просить о подобном, хотя у дядюшки мне придется просить больше. Отец немедля отправляется в Лондон с полковником Форстером, дабы попытаться ее найти. Что он собирается делать, я не имею представленья, однако его крайнее огорченье не позволит ему осуществить что бы то ни было наилучшим и наивернейшим манером, а полковник Форстер обязан возвратиться в Брайтон к завтрашнему вечеру. В столь крайних обстоятельствах дядюшкины совет и помощь будут бесценны; он сразу поймет, что я чувствую, и я надеюсь на его доброту.
— Ах, где же, где дядюшка? — вскричала Элизабет, дочитав письмо, вскочила, не желая терять ни единого драгоценного мгновенья, и вознамерилась помчаться за ним; однако, едва она подбежала к двери, ее отворил слуга, и в проеме возник г-н Дарси. Бледность и порывистость Элизабет напугала его, и не успел он опомниться, как она, из чьих помыслов Лидия совершенно вытеснила все прочее, второпях вскричала: — Умоляю простить меня, но я должна вас оставить. Мне потребно тотчас найти господина Гарднера, дело не терпит отлагательств, нельзя терять ни минуты.
— Господи боже, что случилось? — вскричал он, явив скорее волненье, нежели вежливость; и затем, взяв себя в руки: — Я ни на миг не задержу вас, но позвольте мне или пошлите слугу поискать господина и госпожу Гарднер. Вам нехорошо — вам нельзя идти самой.
Элизабет поколебалась, но колени ее дрожали, и она сознавала, сколь мал будет успех, если она попытается догнать их сама. Посему, вновь позвав слугу, она отослала его сию минуту привести хозяина и хозяйку — впрочем, задыхалась при этом так, что слуга еле разобрал слова.
Едва он ушел, ноги ее подкосились, и она села, столь измученная, что Дарси не смог ни оставить ее, ни сдержать мягкое и сострадательное замечанье:
— Дозвольте позвать вам служанку. Быть может, вам принять что-нибудь? Бокал вина — принести? Вам совсем нехорошо.
— Нет, благодарю вас, — отвечала она, пытаясь прийти в себя. — Со мною все благополучно. Я вполне здорова. Меня расстроили ужасные вести, кои только что доставлены из Лонгборна.
С этими словами она разрыдалась и несколько минут не находила в себе сил произнести ни слова. Дарси, застывшему в кошмарной неизвестности, оставалось лишь пробормотать нечто заботливое и засим взирать на нее в сочувственном молчаньи. В конце концов она заговорила снова:
— Я только что получила письмо от Джейн, и новости ужасны. Сокрыть сие невозможно. Моя самая младшая сестра покинула всех друзей… бежала… отдалась на милость господина… господина Уикэма. Они вместе уехали из Брайтона. Вы знаете его чересчур хорошо, вы не усомнитесь в дальнейшем. У нее нет денег, нет богатой родни, его нечем побудить к… она навеки потеряна.
Дарси в изумленьи замер.
— Как подумаю, — прибавила она, все более волнуясь, — что я могла сие предотвратить! — я, знавшая его натуру. Если б я поведала родным лишь отчасти… отчасти то, что узнала! Если б сущность его была известна, сего бы не случилось. Но теперь — теперь слишком поздно.
— Я убит, просто убит, — вскричал Дарси. — Убит — потрясен. Но точны ли сведенья — абсолютно ли точны?
— О да! Они вместе уехали из Брайтона в ночь на воскресенье, их путь отследили почти до Лондона, но не далее; они явно не направились в Шотландию.
— Что сделали, что пытались сделать, дабы ее найти?
— Мой отец уехал в Лондон, и Джейн умоляет моего дядюшку о помощи — я надеюсь, мы уедем через полчаса. Но ничего не поделаешь — я прекрасно понимаю, что ничего не поделаешь. Как принудить такого человека? Как их вообще найти? Ни малейшей надежды. Как ни посмотри, сие чудовищно!
Дарси покачал головою, молча соглашаясь.
— Мои глаза открылись на подлинную его натуру. Ах, если б я знала, что должна, что смею сделать! Но я не знала — я боялась переусердствовать. Ужасная, ужасная ошибка!
Дарси не отвечал. Казалось, он едва слышал ее, в глубокой задумчивости расхаживая по комнате; чело его нахмурилось, лицо омрачилось. Элизабет вскоре заметила сие и поняла мгновенно. Власть ее увядала — от дыханья сего доказательства родовой слабости, сего удостоверенья глубочайшего позора должно увянуть все. Элизабет не могла удивляться, не могла осуждать, однако уверенность в его победе над собою не принесла ее сердцу утешенья, не подарила бальзама душе. Уверенность сия, напротив, понудила Элизабет с кристальной ясностью постичь собственные желанья, и никогда не верила она столь искренне, что могла бы полюбить его, нежели теперь, когда всякая любовь обернулась тщетою.
Но собственные беды, хоть и вторгались в душу, не могли захватить ее. Лидия — унижение, горе, кои навлекла она на них всех, вскоре поглотили печали Элизабет; закрыв лицо платком, она обо всем позабыла, и через несколько минут ее вернул в чувство лишь голос собеседника, равно сострадательный и натянутый:
— Боюсь, вы давно желаете моего ухода, и мне нечем оправдать мое пребыванье здесь, кроме подлинной, хоть и бесплодной тревоги. Молю небеса, чтобы словом или же делом мог утешить вас в вашем несчастии. Но я не стану терзать вас пустыми надеждами, дабы не почудилось вам, будто я напрашиваюсь на благодарность. Боюсь, сии бедственные событья лишат мою сестру удовольствия видеть вас нынче в Пемберли.
— Ах да. Будьте добры, извинитесь за нас пред юной госпожою Дарси. Скажите, что срочные дела безотлагательно призывают нас домой. Утаивайте горестную правду сколь возможно долго. Я знаю, что утаить надолго не удастся.
Он охотно заверил ее, что ничего не скажет, — вновь выразил печаль относительно ее несчастия, пожелал ему исхода счастливее, нежели имеются резоны надеяться ныне, и, передав привет ее родственникам, на прощанье лишь единожды устремив на нее серьезный взор, вышел вон.
Когда он уходил, Элизабет сознавала, сколь невероятна их будущая встреча, исполненная той же сердечности, что осеняла их беседы в Дербишире; и, охватив взором все их знакомство, столь полнившееся противоречьями и перепадами, вздохнула над капризами чувств, кои ныне продлили бы его, а прежде возрадовались завершенью.
Если благодарность и уважение — достойные основы для привязанности, перемена чувств Элизабет не помстится невероятной или же безосновательной. Но если нет, если расположенье, кое порождаемо сими источниками, неразумно и неестественно в сравненьи с тем, о чем столь часто утверждают, будто оно появляется при первой беседе с предметом чувства и даже прежде, нежели сказана пара слов, — тогда оправдать Элизабет нечем; вот разве что она уже несколько вкусила последней методы в неравнодушьи своем к Уикэму, и неудача, вероятно, понудила ее алкать другой, менее занимательной формы привязанности. Так или иначе, она наблюдала его отбытье с сожаленьем и, зря первый пример того, что́ может породить дурная репутация Лидии, лишь сильнее мучилась, раздумывая о горьком сем деле. Прочтя второе письмо Джейн, ни на миг не понадеялась она, будто Уикэм намерен жениться на Лидии. Одна только Джейн могла утешать себя подобными ожиданьями. К удивленью Элизабет склонялась менее всего. Пока содержанье первого письма было свежо в памяти, удивленью сему не было пределов — удивленью, что Уикэм женится на девушке, за коей не получит денег; как Лидия умудрилась привязать его к себе, Элизабет не постигала. Но теперь все объяснимо. Для связи подобного рода чары Лидии, пожалуй, сойдут; и хотя она вряд ли умышленно бежала, не намереваясь выйти замуж, Элизабет верила без труда, что ни добродетель, ни ум не спасут сестру от участи легкой жертвы.
Пока ***ширский полк квартировал в Хартфордшире, Элизабет не замечала, чтобы Лидия питала склонность к Уикэму, однако убеждена была, что той достаточно поощренья, дабы к кому-нибудь прилепиться. Любимцами ее бывали то один офицер, то другой, едва ухаживанья поднимали их в ее глазах. Ее привязанности беспрестанно блуждали, но никогда не лишались предмета вовсе. Зло небреженья и ложное потаканье такой девчонке! О, как остро Элизабет переживала сие ныне.
Ей не терпелось домой — услышать, увидеть, очутиться на месте, разделить с Джейн заботы, что наверняка обрушились на нее одну посреди семейного сумбура: отца нет, мать пальцем не шевельнет и требует беспрестанной опеки; Элизабет почти уверилась, что помочь Лидии нечем, однако вмешательство дядюшки представлялось крайне важным, и пока он не вступил в комнату, Элизабет отчаянно терзало нетерпенье. Г-н и г-жа Гарднер в тревоге поспешили назад, из рассказа слуги заключив, что племянница внезапно заболела, — но, тотчас успокоив их на сей счет, та торопливо сообщила причину, коя вернула их с прогулки, вслух зачитав оба письма и с дрожью в голосе подчеркнув постскриптум второго. Лидия никогда не пользовалась особой любовью четы Гарднер, однако они, разумеется, были глубоко потрясены. Не только Лидии — сие касалось всех, и после первых вскриков удивленья и ужаса г-н Гарднер обещал всякую помощь, коя только в его силах. Элизабет, хоть и не ожидавшая меньшего, поблагодарила его с благодарными слезами, и, взбодренные своим единодушьем, они стремительно уладили все, относящееся до их поездки. Они отбывают возможно скорее.
— Но как же Пемберли? — вскричала г-жа Гарднер. — Джон сказал, когда ты послала за нами, здесь был господин Дарси, да?
— Да, и я сказала ему, что мы не сможем прийти. Здесь все улажено.
— Здесь все улажено, — повторила тетушка, едва Элизабет умчалась к себе собираться. — И они в таких отношеньях, что она раскрывает ему истинную причину! Ох, хотела бы я знать правду!
Но пожеланья сии были тщетны или в лучшем случае разве что позабавили бы г-жу Гарднер в спешке и сумятице следующего часа. Если б Элизабет могла дозволить себе праздность, она не усомнилась бы, что в столь угнетенном состояньи всякое занятье решительно невозможно, однако ей перепала доля дел, как и тетушке, и среди прочего — написать записки друзьям в Лэмбтоне и ложными причинами объяснить внезапный отъезд. Через час, однако, все было готово, и поскольку г-н Гарднер расплатился тем временем на постоялом дворе, оставалось только уехать; после всех утренних горестей Элизабет скорее, нежели предполагала, очутилась в экипаже, кой мчал их в Лонгборн.

Глава V

— Я еще раз все обдумал, Элизабет, — сказал ее дядюшка, когда они выезжали из города, — и честное слово, по серьезном размышленьи, я более склонен судить манером, сходным с рассужденьями твоей старшей сестры. Мне представляется столь невероятным, будто какой бы то ни было молодой человек замыслит подобное против девушки, отнюдь не лишенной защиты или друзей, да притом живущей в полковничьем доме, что я весьма склонен надеяться на лучшее. Разве мог он ожидать, что не вступятся ее друзья? Разве может он рассчитывать вновь обрести положенье в полку, нанеся полковнику Форстеру такую обиду? Соблазн не отвечает риску.
— Вы правда так думаете? — вскричала Элизабет, на миг воспрянув.
— Ну в самом деле, — сказала г-жа Гарднер, — я начинаю склоняться к мненью твоего дядюшки. Сие чрезмерно серьезное нарушенье пристойности, чести и выгоды — он не может быть в сем повинен. Я не в силах столь дурно думать об Уикэме. Неужели ты, Лиззи, можешь поставить на нем крест и поверить, что он к такому способен?
— Забыть о выгоде — пожалуй, нет. К остальному же, я уверена, он способен вполне. Ах, если б все было так, как вы говорите! Но я не смею надеяться. Если так, отчего не направились они в Шотландию?
— Во-первых, — отвечал г-н Гарднер, — вовсе нет подтверждений тому, что они туда не направились.
— Да, но их смена кареты на наемный экипаж — серьезная улика! И к тому же никаких следов на дороге в Барнет.
— Ну хорошо — допустим, они в Лондоне. Они могут оставаться там хотя бы скрытности ради — более ни для чего. Вряд ли они обильно располагают средствами; вероятно, они решили, что дешевле, хоть и не столь быстро, пожениться в Лондоне, чем в Шотландии.
— Но к чему эти тайны? Отчего бояться обнаруженья? Почему свадьба их должна быть секретной? О нет, нет, сие невероятно. Вы же слышали, что написала Джейн, — его ближайший друг убежден, что Уикэм и не собирался на ней жениться. Он ни за что не женится на женщине без средств — он себе не может сего позволить. А какие такие притязанья у Лидии, какими достоинствами обладает она, помимо юности, здоровья и благодушья, что могут заставить его ради нее отказаться от всякого шанса жениться выгодно? Что же до угрозы позора в полку, каковая может омрачить сей бесчестный побег, тут не мне судить, ибо я не знаю, как сей шаг может подействовать. Однако я боюсь, что прочие ваши возраженья не выдерживают критики. У Лидии нет братьев, что заступились бы за нее; а из поведенья моего отца, из его лени и невниманья к тому, что творится в семье, Уикэм мог заключить, что мой отец в таком положеньи станет делать и думать о ней столь мало, сколь вообще способен отец.
— Ужель ты думаешь, будто Лидия настолько потеряла голову, что согласится жить с ним иначе, нежели в браке?
— Похоже — и сие поражает беспредельно, — со слезами на глазах отвечала Элизабет, — ее благопристойность и добродетель в такую минуту понуждают к сомненьям. Но честное слово, я не знаю, что сказать. Быть может, я несправедлива к ней. Но она очень юна, ее никогда не учили размышлять о серьезном, и последние полгода — да нет, какое там, последний год — она посвящала себя лишь забавам и тщеславью. Ей дозволялось распоряжаться временем наиболее праздным и фривольным манером и перенимать любые мненья, какие только ей попадались. С тех пор, как ***ширский полк расквартировался в Меритоне, голова ее была пуста, за вычетом любви, кокетства и офицеров. Она только о том и думала, только о том и болтала и посему всеми силами — как мне выразиться? — обостряла свои чувства, кои бурлят по самой природе своей. А мы знаем, что Уикэм обладает всем очарованьем наружности и обращенья, кое потребно, дабы заворожить женщину.
— Однако Джейн, — заметила ее тетушка, — не столь дурно думает об Уикэме и не верит, будто он на такое способен.
— О ком Джейн хоть когда-нибудь думала дурно? И кого, как бы ни поступали они в прошлом, она полагала способным на такое, пока жизнь не доказывала обратного? Но Джейн, как и я, прекрасно знает натуру Уикэма. Обе мы знаем, что он во всех смыслах распущен. Что он лишен и честности, и чести. Что он фальшив и лжив, а равно льстив.
— А ты достоверно все сие знаешь? — вскричала г-жа Гарднер, чье любопытство было разбужено столь обширными сведеньями.
— Знаю, — отвечала Элизабет, краснея. — На днях я рассказывала, сколь бесчестно поступил он с господином Дарси, а в Лонгборне вы слышали сами, как отзывался Уикэм о человеке, явившем ему такую терпимость и щедрость. И есть другие обстоятельства, кои я не вольна… кои не стоит описывать, однако лжи его обо всем семействе из Пемберли не видно конца. Помня, что говорил он о юной госпоже Дарси, я готовилась увидеть гордую, холодную, неприятную девицу. Однако же он и сам знал, что сие неправда. Наверняка знал, что она милая и скромная, какой мы ее и узрели.
— Но неужели всего этого не знает Лидия? Неужели ей неизвестно то, что, по видимости, так глубоко постигаете вы с Джейн?
— Ах, нет — и это хуже всего. Я и сама не знала истины до поездки в Кент, до того, как я стала часто видеться с господином Дарси и его родственником, полковником Фицуильямом. А когда я вернулась домой, ***ширский полк собирался через две недели покинуть Меритон. И потому ни Джейн, коей я все рассказала, ни я не сочли необходимым огласить наши сведенья — мы полагали, что никому не будет толку, если подорвать доброе мненье, кое сложилось об Уикэме в окру́ге. И даже когда было уговорено, что Лидия поедет с госпожою Форстер, у меня и в мыслях не было, что потребно открыть ей глаза. Мне и в голову не приходило, что обман грозит ей. Как нетрудно поверить, я подумать не могла, что последствия окажутся таковы.
— То есть, когда все они отбыли в Брайтон, у тебя не было резонов полагать, будто они любят друг друга.
— Ни малейших. Я не помню ни единой приметы расположенья с обеих сторон, а если бы нечто подобное происходило, следует помнить, что уж в нашем-то семействе такие сведенья даром бы не пропали. Когда Уикэм только вступил в полк, Лидия охотно им восхищалась — как, впрочем, и все мы. Всякая девушка в Меритоне или поблизости первые два месяца сходила по Уикэму с ума, но Лидию он никогда особо не выделял, и после недолгого восхищенья сумасбродного и бурного сорта симпатия ее угасла, и она вновь обратилась к прочим офицерам, кои обращали на нее больше вниманья.
Легко поверить, что, сколь бы мало новизны ни добавлялось страхам, надеждам и догадкам относительно сего любопытного предмета посредством то и дело возобновляемых дискуссий, никому не под силу оказалось подолгу удерживаться от возобновленья оных в протяженьи всего путешествия. Элизабет мысли об этом не покидали вовсе. Они застряли в голове ее, обездвиженные острейшей мукою самобичеванья, и ни минуты покоя или же забытья не выпало ей.
Они ехали наискорейшим манером и, один раз заночевав по дороге, прибыли в Лонгборн назавтра к обеду. Элизабет утешалась тем, что Джейн не пришлось терзаться длительным ожиданьем.
Маленькие Гарднеры высыпали на крыльцо, привлеченные видом кареты, что въезжала на выгон, и едва она подкатила к двери, радостное изумленье, осветившее их личики и растекшееся по каждому тельцу прыжками и скачками, стало залогом тому, что грядет.
Элизабет выскочила из кареты и, торопливо перецеловав детей, помчалась в вестибюль, где ее встретила Джейн, сбежавшая по лестнице из апартаментов матери.
Со слезами на глазах они нежно обнялись, и Элизабет, ни мгновенья не теряя, спросила, выяснилось ли что-нибудь о беглецах.
— Пока нет, — отвечала Джейн. — Но теперь, когда приехал милый мой дядюшка, я надеюсь, все уладится.
— Отец в городе?
— Да, уехал во вторник, когда я тебе писала.
— Часто ли пишет?
— Написал всего однажды. В среду мне прислал несколько строк — сообщил, что добрался благополучно, и оставил адрес, о чем я особо просила. Прибавил только, что не станет более писать, пока не появятся важные новости.
— А матушка? Как она? Как вы все?
— Матушка, пожалуй, пристойно здорова, хотя дух ее немало потрясен. Она наверху и будет счастлива всех вас видеть. Она пока не выходит из гардеробной. Мэри и Китти, слава богу, живы-здоровы.
— А ты — как ты? — вскричала Элизабет. — Ты такая бледная. Как же ты настрадалась!
Сестра ее, однако, уверила, что совершенно здорова, и беседа их, проходившая, пока чета Гарднер была занята с детьми, ныне завершилась, едва все Гарднеры приблизились. Джейн подбежала к дядюшке и тетушке, поприветствовала их обоих и поблагодарила, перемежая улыбки слезами.
Когда все очутились в гостиной, вопросы, кои уже задала Элизабет, были, разумеется, повторены остальными, и те вскоре узнали, что Джейн нечего сообщить. Жизнеутверждающая надежда на лучшее, впрочем, питаемая щедростью сердца, пока не оставила Джейн: та до сих пор надеялась, что дело завершится благополучно и любое утро может принести письмо от Лидии или же отца, в коем все объяснится и, возможно, будет сообщено о свадьбе.
Г-жа Беннет, в чью комнату они направились, несколько минут побеседовав, приняла их в точности как предполагалось: слезами и ламентациями, бранью на подлого Уикэма и жалобами на собственные муки и страданья от дурного обращенья; она корила всех, кроме той, чье неразумное потворство и было главным образом повинно в ошибках дочери.
— Кабы я смогла, — твердила она, — уговорить всех поехать в Брайтон, всей семьею, этого бы не случилось; но о милой моей бедняжке Лидии некому было позаботиться. Почему Форстеры за нею не следили? Я уверена, они что-то проглядели, Лидия не из тех девиц, какие сие вытворяют, коли за ними хорошенько присматривать. Я всегда считала, что они не смогут за нею приглядеть, но меня, как всегда, не послушали. Бедное мое дитя! А теперь господин Беннет уехал, и я знаю, он вызовет Уикэма на дуэль, как только отыщет, и его убьют, и что тогда с нами будет? Коллинзы выкинут нас из дому, не успеет его тело остыть, и коли ты не явишь нам милость, братик, я уж и не знаю, что нам тогда делать.
Подобными устрашающими идеями все возмутились, и г-н Гарднер, уверив сестру в привязанности к ней лично и ко всей ее семье, сказал, что отбудет в Лондон завтра же и поможет г-ну Беннету искать Лидию.
— Не тревожься понапрасну, — прибавил он. — Вернее готовиться к худшему, однако нет причин полагать его неизбежным. С их отъезда из Брайтона не прошло и недели. Еще несколько дней — и мы, быть может, получим вести; пока мы не знаем, что они не женаты и пожениться не собираются, не станемте полагать, будто все потеряно. Как только я доберусь до города, я найду зятя, отвезу его на Грейсчёрч-стрит, и мы поразмыслим, как поступить.
— О, дражайший мой братик! — отвечала г-жа Беннет. — Более я ничего и не желаю. Уж будь любезен, когда приедешь в город, найди их, где б они ни были, и коли они не женаты, заставь их пожениться. Что касается нарядов, пускай ничего такого не ждут, но скажи Лидии, что она получит сколько угодно денег, чтоб купить все после свадьбы. А главное, не давай господину Беннету драться. Передай ему, в сколь ужасном я состояньи — я перепугана до смерти, и у меня все дрожит, все трясется, и в боку такие спазмы, и такие головные боли, такое сердцебиенье, что я глаз не смыкаю ни днем, ни ночью. И скажи моей милой Лидии насчет платьев не распоряжаться, пока со мной не увидится, потому как она не знает, где лавки получше. О, братик, какой ты добрый! Я знаю, ты все уладишь.
Но г-н Гарднер, хоть и уверил ее вновь в серьезнейших своих намереньях, не утаил совета соблюдать умеренность страхов и надежд равно; таким манером проговорив с нею до тех пор, пока не накрыли к обеду, все оставили г-жу Беннет изливать чувства экономке, каковая в отсутствие дочерей ей прислуживала.
Брат и невестка ее были убеждены, что причин для подобного отдаленья от семьи у г-жи Беннет не имеется, однако не попытались отговорить ее от затворничества, ибо понимали, что ей не хватит благоразумья держать язык за зубами при домочадцах, пока те прислуживают за столом, и рассудили, что будет лучше, если только одна из них, и к тому же наиболее достойная доверья, познает все хозяйкины страхи и тревоги.
В столовой к ним присоединились Мэри и Китти, бывшие слишком заняты у себя и потому ранее не явившиеся. Одна оторвалась от книг, другая от туалетов. У обоих, впрочем, лица были весьма невозмутимые, и ни в одной не различалось перемены — вот разве что потеря любимой сестры или же гнев, кой Китти на себя навлекла, добавили последней раздражительности. Что же до Мэри, та достаточно владела собою, дабы вскоре после того, как все уселись за стол, с глубокомысленной гримасою прошептать Элизабет:
— Весьма прискорбное событье, и о нем, вероятно, пойдут толки. Но нам следует противиться потоку горестей и врачевать наши раны бальзамом сестринского состраданья.
Сообразив, что Элизабет не питает склонности отвечать, Мэри прибавила:
— Хоть событье сие и горестно для Лидии, мы можем извлечь из него полезный урок: женщина теряет добродетель невосполнимо, один ложный шаг влечет за собою бесконечное крушенье, женская репутация столь же хрупка, сколь прекрасна, и в поведеньи с недостойными представителями иного пола чрезмерность осмотрительности невозможна.
Элизабет в изумленьи закатила глаза, но подавленность не дозволила ей ответить. Мэри, однако, продолжала утешаться подобного сорта нравственными выписками, добытыми из их горя.
Днем две старшие сестры Беннет смогли на полчаса остаться наедине, и Элизабет тотчас принялась сыпать вопросами, на кои Джейн отвечала с равной охотою. Вместе посетовав на устрашающее развитие событий, кое Элизабет полагала делом решенным, а ее сестра не могла опровергнуть как вовсе невозможное, Элизабет продолжила:
— Но расскажи мне все-все, чего я еще не знаю. Рассказывай в подробностях. Что говорит полковник Форстер? Они догадывались прежде, нежели случился побег? Наверняка они все время видели их вместе.
— Полковник Форстер и впрямь сказал, что заподозрил неравнодушье, особенно со стороны Лидии, но поводов для тревоги не находил. Мне так его жаль. Он был заботлив и добр беспредельно. Он уже ехал к нам, дабы заверить, что обеспокоен, еще прежде, чем выяснилось, что они не собираются в Шотландию, а когда возникло сие предчувствие, он лишь помчался быстрее.
— И Денни убежден, что Уикэм не женится? Он знал, что они хотят бежать? Полковник Форстер сам виделся с Денни?
— Да, но, будучи допрошен им, Денни отрицал, будто знал об их планах, и мненья своего не высказывал. Он больше не говорил, будто уверен, что они не поженятся, и поэтому я склонна надеяться, что прежде его неверно поняли.
— И пока не прибыл полковник Форстер, ни один из вас не сомневался, что они взаправду поженились, так?
— Как могла нас посетить такая мысль! Мне было неуютно — я чуточку боялась за ее счастье с ним, я ведь знала, что в прошлом он не всегда поступал красиво. Отец и мать ничего такого не знали, переживали только, сколь неблагоразумен этот брак. И тут Китти, вполне объяснимо торжествуя, поскольку знала больше всех, заявила, что в последнем письме Лидия подготовила ее к такому повороту событий. Похоже, Китти уже много недель понимала, что они влюблены друг в друга.
— Но не прежде отъезда в Брайтон.
— Нет — кажется, нет.
— А полковник Форстер — он сам дурно думает об Уикэме? Знает ли он, каков Уикэм на самом деле?
— Должна признаться, он говорил об Уикэме не так благосклонно, как прежде. Считал, что Уикэм безрассуден и сумасброден. И с тех пор, как случилось сие печальное событье, поговаривают, будто он понаделал в Меритоне множество долгов, но я надеюсь, что это ложь.
— О, Джейн, если б только мы не таились, если б мы рассказали то, что знаем, всего этого не случилось бы!
— Пожалуй, так вышло бы лучше, — отвечала ее сестра. — Но мы сочли непростительным разоблачать прошлые ошибки человека, не зная, каковы его чувства ныне. Мы так поступили из лучших побуждений.
— А полковник Форстер — он рассказал, что было в письме Лидии к его жене?
— Он привез письмо нам.
Джейн вынула посланье из памятной книжки и протянула Элизабет. Вот что было в нем написано:
Моя дорогуша Гарриет,
Ты будешь хохотать, когда узнаешь, куда я уехала, я и сама хохочу, как представлю твое удивленье наутро, когда меня хватятся. Я еду в Гретна-Грин, а коли ты не догадалась, с кем, тогда ты дурочка, потому что в мире есть только один человек, которого я люблю, и он ангел. Мне без него счастья не видать, так что ничего плохого. Коли тебе неохота, не сообщай в Лонгборн, куда я подевалась, — так они еще больше удивятся, когда я им пришлю письмо и подпишусь Лидией Уикэм. Вот я посмеюсь! Я от хохота еле пишу. Пожалуйста, извинись перед Прэттом, что я не приду и с ним не потанцую. Передай ему, я надеюсь, он меня простит, когда все узнает, и еще передай, я с удовольствием потанцую с ним в следующий раз, когда встретимся на балу. Я пришлю за одеждой, когда приеду в Лонгборн, но ты вели Салли починить мое расшитое муслиновое платье, прежде чем его упакуют. Прощай. Передай привет полковнику Форстеру, я надеюсь, вы выпьете за наше удачное путешествие.
Твоя нежная подруга,
Лидия Беннет.
— О, беспечная, бездумная Лидия! — вскричала Элизабет, дочитав. — Как можно в подобную минуту писать такое письмо. Но, по меньшей мере, оно доказывает, что она касательно их цели была серьезна. К чему бы он после ее ни склонил, бесчестья она не замышляла. Бедный мой отец! Какой, должно быть, удар!
— Я никогда не видела такого потрясенья. Добрых десять минут он и слова молвить не мог. Матушка тотчас заболела, и в доме такая наступила сумятица!
— Ах, Джейн! — вскричала Элизабет. — Был ли хоть один домочадец, кто до вечера не узнал всего?
— Я не знаю. Надеюсь. Но в такую минуту очень трудно сдерживать себя. Матушка впала в истерику, и хоть я пыталась ей помогать, как только возможно, боюсь, я делала недостаточно. Но я была в таком ужасе от того, что может случиться, — я чуть рассудка не лишилась.
— Забота о ней истомила тебя. Ты неважно выглядишь. О, если б я была с тобою — все бремя, все тревоги свалились на тебя одну.
— Мэри и Китти были очень добры и, я не сомневаюсь, разделили бы со мною тяготы, но мне казалось, что им сие не подобает. Китти хрупка и нежна, а Мэри слишком много занимается, ее не стоит тревожить в часы отдыха. Во вторник, когда отец отбыл, тетушка Филипс приехала в Лонгборн и, по доброте своей, осталась со мною до четверга. Она сильно помогла нам всем, утешала нас, и леди Лукас тоже была очень добра — пришла утром в среду, дабы нам посочувствовать и предложить услуги, свои или любой из дочерей, если они могут быть нам полезны.
— Лучше бы она сидела дома, — возмутилась Элизабет. — Может, она хотела как лучше, но в таком несчастье лучше видеть соседей пореже. Содействие невозможно, утешенья непереносимы. Пускай ликуют подальше от нас и тем удовольствуются.
Затем она спросила, каким образом отец намерен разыскать Лидию в городе.
— Я так поняла, — отвечала Джейн, — он собирался в Эпсом, где они в последний раз меняли лошадей, увидеться с форейторами и попытаться вызнать что-то у них. Главное — выяснить номер наемного экипажа, который вез их из Клэпэма. Экипаж прибыл с пассажиром из Лондона, и поскольку отец думает, что джентльмен и дама, кои пересаживаются из одного экипажа в другой, могли быть замечены, он хочет в Клэпэме расспросить. Если он выяснит, подле какого дома кучер высадил предыдущего пассажира, он станет расспрашивать там и надеется, что удастся вычислить стоянку и номер экипажа. Больше никакие планы его мне неизвестны, но он уезжал в такой спешке и таком смятеньи, что я даже это выпытала с трудом.

Глава VI

Наутро весь дом ожидал письма от г-на Беннета, однако почта не принесла от него ни строки. Его родные знали, что обыкновенно он корреспондент весьма небрежный и нерасторопный, но в такую минуту рассчитывали на исключенье. Посему им пришлось сделать вывод, что добрых вестей нет, но даже в сем они предпочли бы увериться. Г-н Гарднер дождался почты и немедля отбыл.
Поскольку он уехал, они не сомневались хотя бы в том, что станут регулярно получать новые сведенья; при расставаньи дядюшка обещал настоять, чтобы г-н Беннет вернулся в Лонгборн как можно скорее, — к великому утешенью своей сестры, коя полагала сие единственной методою предотвратить убиенье мужа на дуэли.
Г-же Гарднер и ее детям предстояло на несколько дней задержаться в Хартфордшире, ибо тетушка считала, что ее присутствие может быть полезно племянницам. Она вместе с ними ухаживала за г-жою Беннет, а в свободные часы немало их утешала. Другая их тетушка тоже навещала их нередко и всегда, по ее словам, с намереньем взбодрить и воодушевить, хотя, поскольку никогда не заявлялась без свежих сплетен о сумасбродстве или же проступках Уикэма, ей редко удавалось по уходе не погрузить их в унынье еще глубже, нежели до ее визита.
Весь Меритон выбивался из сил, очерняя человека, кой каких-то три месяца назад всем виделся едва ли не пресветлым ангелом. Выяснилось, что он в долгу перед всяким лавочником, а интрижки его, сплошь объявленные соблазненьями, охватывали семейства всех городских торговцев. Общество хором твердило, что на свете не найдется юнца порочнее Уикэма, и все пришли к выводу, что с самого начала не доверяли его добродетельной наружности. Элизабет, не удостаивая доверья и половины сплетен, принимала на веру достаточно, чтобы ее бежали сомненья в погибели сестры, и даже Джейн, коя доверяла сплетням еще меньше, почти пала духом, тем более, что, отправься они в Шотландию, каковую надежду она прежде не оставляла, от них давно бы пришли вести.
Г-н Гарднер отбыл из Лонгборна в воскресенье; во вторник супруга его получила письмо, в коем он извещал, что по прибытьи тотчас разыскал зятя и уговорил его перебраться на Грейсчёрч-стрит. Равно в письме говорилось, что г-н Беннет побывал в Эпсоме и Клэпэме, не добыв, однако, удовлетворительных сведений, и что теперь он намеревается расспросить во всех главных отелях города, ибо полагает, что, возможно, прибыв в Лондон, они направились туда, а уж затем раздобыли жилье. Сам г-н Гарднер сомневался, что сие принесет успех, однако, поскольку зять был полон решимости, собирался последнему споспешествовать. Г-н Гарднер прибавил, что ныне г-н Беннет вовсе не склонен покидать Лондон, а также — что вскорости напишет снова. Также в письме имелся постскриптум следующего содержанья:
Я написал полковнику Форстеру, дабы тот, если возможно, выяснил в полку у близких друзей Уикэма, имеются ли у последнего родственники либо знакомцы, способные сообщить, где именно в городе он скрывается. Для нас было бы крайне значимо отыскать того, к кому можно обратиться в надежде обрести такую ниточку. В настоящее время мы лишены подсказок вовсе. Дабы помочь нам в этом деле, полковник Форстер, разумеется, сделает все, что в его силах. Но мне также пришло в голову, что, вероятно, Лиззи в силах точнее прочих известить нас, какая у него осталась родня.
От Элизабет не укрылось, где берет истоки подобное уваженье к ее осведомленности, однако она не могла предоставить сведенья, полезностью своею достойные комплимента.
Она никогда не слыхала, чтоб у Уикэма имелись родственники, за исключеньем отца и матери, давным-давно покойных. Возможно, однако, его товарищи в ***ширском полку располагали сведеньями подробнее, и хотя Элизабет не слишком на сие рассчитывала, можно было по меньшей мере ждать ответа на запрос.
Всякий день ныне в Лонгборне полнился тревогами, но особо накалялись страсти в тот час, когда ожидалась почта. Прибытье писем стало первейшим поводом для ежеутреннего нетерпенья. В письмах сообщат о хорошем или же дурном, поведают хоть что-нибудь, и всякий день семейство ожидало важных новостей.
Но прежде чем им вновь доставили посланье от г-на Гарднера, отцу их прибыло письмо от другого лица — г-на Коллинза; письмо сие Джейн прочла, ибо получила указанье в отсутствие отца вскрывать всю его почту, а Элизабет, знавшая, сколь курьезны неизменно оказываются его письма, заглядывала сестре через плечо. Вот что написал г-н Коллинз:
Дражайший мой сударь,
Полагаю, что наша родственная связь и мое положенье обязывают меня принести Вам соболезнованья в связи со скорбным бедствием, от коего ныне Вы страдаете и о коем мы вчера были извещены в письме из Хартфордшира. Не сомневайтесь, мой дражайший сударь, что г-жа Коллинз и я искренне сочувствуем Вам и всему Вашему уважаемому семейству в Вашем нынешнем несчастии горчайшего сорта, ибо причина, к нему побудившая, не подвластна времени. Никакое обилие доводов с моей стороны не облегчит столь жестокого горя и не утешит Вас в обстоятельствах, кои для Вас как родителя особенно болезненны. В сравненьи с этим смерть Вашей дочери оказалась бы благом. И о несчастьи сем надлежит сожалеть особо, поскольку имеются резоны полагать, как сообщает мне моя дражайшая Шарлотта, что сие распутное поведенье Вашей дочери проистекает из ошибочного потаканья; но притом ради утешенья Вашего и г-жи Беннет я склонен думать, что собственная натура Вашего чада была дурна от природы, иначе она не могла бы совершить столь чудовищное преступленье в столь юном возрасте. Как бы то ни было, Вас надлежит пожалеть со всею скорбью, и в сем мненьи меня поддерживают не только г-жа Коллинз, но равно леди Кэтрин и ее дочь, каковым я изложил все дело. Согласно со мною они питают дурные предчувствия, что ложный шаг одной из дочерей будет пагубен для благополучья прочих, ибо кто, как снисходительно выразилась сама леди Кэтрин, пожелает знаться с подобной семейкой. И сие соображенье понуждает меня к тому же с возросшим удовлетвореньем вспоминать некое событье прошлого ноября, ибо, если б исход был иным, я оказался бы причастен к Вашим горестям и позору. Итак, дозвольте посоветовать Вам, дражайший мой сударь, утешать себя, как только возможно, навсегда изгнать из памяти и чувств Ваше недостойное дитя и оставить ее пожинать плоды ее гнуснейшего преступленья.
Ваш, дражайший сударь, и т. д., и т. п.
Г-н Гарднер не писал, ожидая ответа от полковника Форстера, но и получив таковой, ничего приятного сообщить не смог. Никто не ведал ни о едином родственнике Уикэма, с коим тот поддерживал бы отношенья, и определенно было известно, что из близких его никого в живых нет. В прошлом знакомства его были многочисленны, но с тех пор, как он вступил в милиционный полк, ни с кем из них его, судя по всему, особая дружба не связывала. Таким образом, в качестве источника вестей о нем полковнику указать некого. А если учесть прискорбное финансовое состоянье, в коем находился Уикэм, у него имелись могущественные основанья соблюдать секретность и помимо страха пред роднею Лидии, ибо выяснилось, что он оставил карточные долги на весьма приличную сумму. Полковник Форстер полагал, что оплата всех его долгов в Брайтоне составит более тысячи фунтов. Уикэм задолжал в городе немало, однако его долги чести оказались еще более устрашающими. От семейства в Лонгборне г-н Гарднер сии подробности скрывать не тщился. Джейн выслушала их в ужасе.
— Игрок! — вскричала она. — Вот это неожиданность. Я и понятия не имела.
В своем письме г-н Гарднер прибавлял, что назавтра, в субботу, им следует ожидать возвращенья отца. Угнетенный безуспешностью всех поисков, он поддался на мольбы зятя возвратиться к семье, а тому предоставить делать все, что надлежит сделать ради дальнейших поисков. Услышав сие, г-жа Беннет возрадовалась менее, нежели ожидали ее дети, помня, как тревожилась она прежде за жизнь супруга.
— Как же это — приезжает домой без бедняжки Лидии! — вскричала она. — Ну разумеется, он пробудет в Лондоне, пока их не найдет. Коли господин Беннет уедет, кто будет драться с Уикэмом, дабы тот на ней женился?
Г-жа Гарднер уже затосковала по дому, а потому было уговорено, что она с детьми отправится в Лондон навстречу г-ну Беннету. Экипаж, таким образом, доставил ее к первой станции, а оттуда привез в Лонгборн хозяина.
Г-жа Гарднер отбыла в том же недоуменьи касательно Элизабет и ее дербиширского друга, что сопровождало ее из Дербишира в Лонгборн. Ни единого раза племянница не поминала его имени по доброй воле, и полунадежда г-жи Гарднер на то, что за Элизабет в Лонгборн следует письмо от него, пошла прахом. По возвращеньи Элизабет не получила ни единого письма, что могло бы адресоваться из Пемберли.
Нынешнее горестное состоянье семейства отменяло потребность в прочих поводах для унынья племянницы, а посему из такового достоверных выводов сделать не получалось, хотя Элизабет, коя к тому времени неплохо ознакомилась с собственными чувствами, ясно сознавала, что, не знай она никакого Дарси, она полегче снесла бы ужас позора Лидии. От пары бессонных ночей, рассуждала она, сие бы ее избавило.
Прибыв, г-н Беннет выказал характерную свою философическую невозмутимость. Беседовал по обыкновению мало, не поминал дела, кое погнало его в город, и лишь спустя некоторое время дочери его набрались храбрости о сем заговорить.
Лишь после обеда, когда г-н Беннет вышел к чаю, Элизабет рискнула завести сей разговор, и когда она кратко посочувствовала всему, что отцу пришлось пережить, тот отвечал:
— Ни слова об этом. Кому и страдать, как не мне? Сие — моих рук дело, и я должен это прочувствовать.
— Не корите себя слишком строго, — отвечала Элизабет.
— Предостерегай меня сколько угодно. Человеческая натура столь подвержена подобному злу! Нет, Лиззи, позволь мне хоть раз в жизни осознать, сколь я виноват. Я не страшусь, что впечатленье сие меня одолеет. Оно минует очень скоро.
— Вы полагаете, они в Лондоне?
— Да — где еще возможно сокрыться так успешно?
— А Лидия всегда хотела поехать в Лондон, — вставила Китти.
— Что ж, стало быть, она счастлива, — сухо отвечал ее отец, — и ее пребыванье там, очевидно, затянется.
После краткой паузы он продолжал:
— Лиззи, я не держу на тебя зла за то, что совет, кой ты дала мне в мае, оказался дельным, — если учесть итог, сие являет нам некое величье ума.
Их прервала старшая сестра Беннет, коя пришла, дабы отнести матери чай.
— Сия манифестация, — вскричал г-н Беннет, — весьма пользительна; какую изысканность придает она горю! На днях я поступлю так же: стану сидеть в библиотеке в ночном колпаке и халате и наижесточайшим манером затруднять всех; или, быть может, отложу сие, пока не сбежит Китти.
— Я не собираюсь сбегать, папа́, — огрызнулась Китти. — Если б я поехала в Брайтон, я бы вела себя получше Лидии.
— Ты? В Брайтон? Да я и за пятьдесят фунтов не пущу тебя дальше Истборна. Нет уж, Китти, я обжегся, и ты познаешь мою осмотрительность сполна. Более ни один офицер не войдет в мой дом и даже не ступит в деревню. Балы запрещены абсолютно, если ты не танцуешь с кем-нибудь из сестер. И ты шагу не ступишь за дверь, пока не докажешь, что способна всякий день разумным манером проводить десять минут кряду.
Приняв сии угрозы всерьез, Китти разрыдалась.
— Ну полно, полно, — молвил он, — не огорчайся. Если ближайшие десять лет будешь умницей, по их завершеньи я возьму тебя на парад.

Глава VII

Через два дня по возвращеньи г-на Беннета, гуляя в леске за домом, Джейн и Элизабет увидели, что к ним спешит экономка, и, заключив, что она пришла, дабы позвать их к матери, устремились ей навстречу, но когда приблизились, вместо ожидаемых призывов старшая сестра Беннет услышала:
— Прошу простить, сударыня, что вас прерываю, но я думала, может, вы получили добрые вести из города, вот я и взяла на себя вольность вас спросить.
— О чем вы, Хилл? Не было никаких вестей из города.
— Милая сударыня, — в великом удивленьи вскричала г-жа Хилл, — вы разве не знаете, что к папеньке вашему прибыл посыльный от господина Гарднера? Уж полчаса назад, хозяину письмо привез.
Девушки помчались прочь — нетерпенье не дало им вымолвить ни слова. Из вестибюля они вбежали в утреннюю столовую, оттуда в библиотеку — отца нигде не было, и они вознамерились было поискать его наверху у матери, когда им попался дворецкий, кой сказал:
— Коли хозяина ищете, сударыни, так он вон к той рощице пошел.
Услышав сие, они вновь промчались через вестибюль и по лужайке побежали за отцом, кой не торопясь направлялся к рощице пообок выгона.
Джейн, менее легкая на ногу и не столь привычная к бегу, вскоре отстала, а сестра ее, задыхаясь, подбежала к отцу и выкрикнула:
— О, папа́, какие вести? вести? Дядюшка написал?
— Да, посыльный доставил письмо.
— И какие вести? Хорошие? Дурные?
— Чего хорошего нам ждать? — отвечал он, извлекая письмо из кармана. — Но, возможно, ты захочешь прочесть.
Элизабет в нетерпеньи выхватила письмо. Подбежала Джейн.
— Читай вслух, — сказал их отец, — ибо я едва ли понимаю, о чем он толкует.
Грейсчёрч-стрит, понедельник, августа 2-го
Дорогой мой зять,
Наконец-то я в силах поведать Вам новости о моей племяннице; надеюсь, в целом они Вас удовлетворят. Вскоре после Вашего отъезда в субботу мне повезло выяснить, где они находятся. Подробности я отложу до личной встречи. Достаточно сказать, что они обнаружены. Я видел их обоих…
— Я так и думала, все уладилось, — вскричала Джейн. — Они поженились!
Элизабет читала далее:
Я видел их обоих. Они не поженились, и я не обнаружил в них подобного намеренья; однако, если Вы готовы исполнить обещанья, кои я взял на себя смелость дать от Вашего имени, я надеюсь, они поженятся вскоре. От Вас требуется лишь обеспечить Вашу дочь равной долею пяти тысяч фунтов, распределяемых меж Вашими детьми по Вашем упокоении и кончине моей сестры, а равно взять на себя обязательство в течение Вашей жизни выплачивать ей сотню фунтов ежегодно. На подобные условия я, учитывая обстоятельства, не колеблясь согласился от Вашего имени, насколько полагал себя вправе. Я отправлю сие письмо с посыльным, дабы Вы отвечали мне, не теряя времени. Из сих подробностей Вы с легкостью заключите, что обстоятельства г-на Уикэма не столь безнадежны, как всеми предполагается. Мы все обманывались на сей счет, и я счастлив сообщить, что, даже когда все долги его будут уплачены, для моей племянницы останется небольшая сумма в дополненье к ее наследству. Если — как, я полагаю, сие и случится — Вы наделите меня полным правом действовать в сем деле от Вашего имени, я немедля велю Хэггерстону подготовить соответствующие бумаги. Для вторичного Вашего приезда в город нет ни малейших резонов, а посему оставайтесь спокойно в Лонгборне и доверьтесь моему усердию и заботам. Присылайте ответ как можно скорее и постарайтесь писать ясно. Мы сочли наилучшим, чтобы племянница моя была выдана замуж из этого дома — надеюсь, Вы сие одобрите. Сегодня она приедет к нам. Я напишу снова, как только что-либо решится.
Ваш, и т. д.
Эдв. Гарднер.
— Возможно ли? — вскричала Элизабет, дочитав. — Возможно ли, что он на ней женится?
— Стало быть, Уикэм не столь низок, как мы полагали, — заметила ее сестра. — Папа́, милый, я вас поздравляю.
— Вы ему ответили? — спросила Элизабет.
— Нет, но сие нужно осуществить срочно.
Она крайне серьезно взмолилась не терять более времени и написать тотчас же.
— О, милый мой отец, — вскричала она, — возвращайтесь в дом и напишите немедля. Вы подумайте, как важен в подобном деле всякий миг.
— Дозвольте мне написать, — сказала Джейн, — если вам нежелательно затрудняться.
— Мне весьма нежелательно, — отвечал он, — однако я должен.
И с этими словами он вместе с дочерьми зашагал к дому.
— Можно спросить? — сказала Элизабет. — Но ведь на эти условия, очевидно, придется согласиться?
— Согласиться? Мне стыдно, что он попросил так мало! — И они должны пожениться! Но притом он такой человек!
— Да-да, они должны пожениться. Ничего не поделаешь. Но у меня имеются два вопроса, и я бы очень желал знать ответы: первый — сколько денег выложил ваш дядюшка, дабы сие произошло, и второй — каким таким манером я с ним расплачусь.
— Деньги! Дядюшка! — вскричала Джейн. — О чем вы, сударь?
— О том, что ни один человек в здравом рассудке не женится на Лидии, будучи соблазнен мизерной сотней в год на протяженьи моей жизни и полусотней после моей смерти.
— Это верно, — заметила Элизабет, — однако же я не сообразила. Его долги уплачены, и притом что-то остается! О, это, очевидно, сделал дядюшка! Щедрый, добрый человек, я боюсь, сие весьма затруднительно для него. Малой суммой тут не обойтись.
— Да уж, — отвечал ее отец. — Уикэм болван, если возьмет ее хоть фартингом меньше, чем за десять тысяч фунтов. Мне было б жаль столь дурно думать о нем с первых же дней нашего родства.
— Десять тысяч фунтов! Боже упаси! Как уплатить хоть половину этой суммы?
Г-н Беннет не отвечал, и все трое, погруженные в раздумья, молча подошли к дому. Отец отправился в библиотеку писать, а девушки ушли в утреннюю столовую.
— И они взаправду поженятся! — вскричала Элизабет, едва они остались вдвоем. — Как все это странно! И за такое мы должны быть благодарны. Крохотный шанс счастья, его подлая натура — и мы должны радоваться, что они поженятся. О, Лидия!
— Я утешаюсь мыслью, — отвечала Джейн, — что он наверняка не женился бы на Лидии, не питай он к ней истинного расположенья. Хотя добрый наш дядюшка отчасти попытался его обелить, я не верю, что он уплатил десять тысяч или сходную сумму. У дядюшки дети, да еще могут родиться новые. Как ему выбросить на ветер хоть половину этих десяти тысяч фунтов?
— Если мы когда-нибудь узнаем, каковы были долги Уикэма, — отвечала Элизабет, — и сколько он запросил за нашу сестру, мы ясно поймем, сколько сделал для них господин Гарднер, потому что у Уикэма за душою нет ни гроша. Дядюшке и тетушке невозможно воздать за доброту. Они забрали к себе Лидию, одарили ее защитою и поддержкой — они стольким жертвуют ради нее, что годы благодарности не смогут за сие отплатить. Сейчас она уже с ними! Если подобная доброта не заставит ее устыдиться, она не заслуживает счастья! Вот это, вероятно, была встреча, когда Лидия увидела тетушку!
— Нам нужно постараться забыть все, что произошло, про обоих, — сказала Джейн. — Я надеюсь и верю, что они все-таки будут счастливы. Мне представляется, его согласие жениться — доказательство того, что он на пути к добру. Их взаимная привязанность угомонит обоих, и я утешаюсь надеждою, что они устроятся так покойно и станут жить столь здраво, что со временем их неблагоразумье будет позабыто.
— Они поступили так, — отвечала Элизабет, — что ни ты, ни я, ни кто угодно сего забыть не смогут. Без толку и говорить об этом.
Тут девушки вспомнили, что их мать, по видимости, не имеет понятия о том, что произошло. Посему они направились в библиотеку и спросили отца, желает ли он, чтобы г-же Беннет о сем сообщили. Г-н Беннет писал; не поднимая головы, он холодно ответил:
— Поступайте, как знаете.
— Можно мы заберем дядюшкино письмо и ей прочтем?
— Забирайте, что хотите, и ступайте прочь.
Элизабет взяла со стола письмо, и они с Джейн поднялись к матери. С г-жою Беннет сидели Мэри и Китти — стало быть, одной декламации хватит на всех. Лаконично подготовив мать к добрым вестям, старшие зачитали письмо. Г-жа Беннет пребывала вне себя. Как только Джейн огласила надежду г-на Гарднера на скорую свадьбу Лидии, радость матери перешла все границы, и всякая следующая фраза лишь усугубляла ее ликованье. Ныне ее упоенье в восторге не уступало суетливости в беспокойстве и досаде. Ей достаточно было знать, что дочь выходит замуж. Страх за счастье Лидии не тревожил ее мать, воспоминанья о побеге не смущали.
— Дорогуша моя, дорогуша Лидия! — кричала она. — Какое счастье! Она выйдет замуж! Я снова ее увижу! Она выйдет замуж в шестнадцать! Хороший мой, добрый братик! Я знала, что так и получится, — я знала, что он все уладит! Как я по ней скучаю! И по дорогуше Уикэму! Но платье, подвенечное платье! Я немедля напишу сестрице Гарднер. Лиззи, дорогуша, сбегай к отцу и спроси, сколько он даст Лидии. Нет, не ходи, я сама спрошу. Позвони, Китти, вызови Хилл. Я через секундочку оденусь. Дорогуша моя, дорогуша Лидия! Как же мы повеселимся, когда увидимся!
Ее старшая дочь попыталась укротить сей яростный взрыв чувств, намекая на обязательства, кои налагает на все семейство поступок г-на Гарднера.
— Ибо сим счастливым финалом, — прибавила Джейн, — мы в величайшей степени обязаны его доброте. Мы убеждены, что он предложил помочь господину Уикэму деньгами.
— Что ж, — вскричала ее мать, — так оно и полагается — кто еще для вас такое сделает, как не родной дядя? Кабы у него не было своей семьи, мне и моим детям, знаешь ли, достались бы все его деньги, а сейчас мы впервые хоть что-то от него получили, не считая пары-тройки подарков. О! Я так счастлива. Скоро у меня будет замужняя дочь. Госпожа Уикэм! Как прелестно звучит. А ей в июне только шестнадцать минуло. Дорогуша Джейн, я так дрожу, что совершенно точно не смогу писать, так что я подиктую, а ты запиши. С твоим отцом мы договоримся о деньгах позже, но есть дела, кои не терпят отлагательств.
И она углубилась в перечисленье подробностей касательно коленкора, муслина и батиста и вскоре продиктовала бы весьма обширные распоряженья, если б Джейн, хоть и не без труда, не убедила ее подождать, пока освободится отец, дабы посоветоваться с ним. Задержка в день, заметила она, ничего не меняет, а мать ее была слишком счастлива, чтоб являть обычное свое упрямство. Ее посетили новые идеи.
— Побегу в Меритон, — сказала она, — вот только оденусь, расскажу наши радостные новости сестрице Филипс. А когда вернусь, навещу леди Лукас и госпожу Лонг. Китти, сбегай вниз, вели заложить экипаж. Я так думаю, свежий воздух мне пойдет на пользу. Девочки, вам что-нибудь привезти из Меритона? О, а вот и Хилл. Дорогуша Хилл, слыхали ль вы добрые вести? Госпожа Лидия выходит замуж, а вы все получите чашу пунша, повеселитесь на ее свадьбе.
Г-жа Хилл тут же рассыпалась в восторгах. Элизабет приняла ее поздравленья вместе со всеми, а затем, изнуренная сими глупостями, бежала к себе, дабы спокойно поразмыслить.
Положенье бедной Лидии было в лучшем случае довольно дурно, но приходилось благодарить судьбу за то, что оно не стало хуже. Так ощущала сие Элизабет, и хотя, заглядывая в будущее, она не могла по совести надеяться, что сестру ждут разумное счастье или же земное процветанье, оглядываясь в прошлое, на то, чего семейство опасалось каких-то два часа назад, сознавала все достоинства того, что они обрели.

Глава VIII

До сего этапа своей жизни г-н Беннет нередко сожалел, что, растрачивая весь доход, не откладывал ежегодно некую сумму, дабы лучше обеспечить детей и жену, буде та его переживет. Никогда прежде не сокрушался он об этом столь горько. Выполняй он свой долг в сем отношеньи, Лидии не пришлось бы задолжать дяде за ту честь или же репутацию, какую удалось ей прикупить. Удовлетворенье от того, что в мужья ей заполучили одного из никчемнейших юнцов в Великобритании, ценилось бы тогда по достоинству.
Г-на Беннета серьезно тревожило, что основа преимуществ, для всех столь ничтожных, целиком оплачена его шурином; он намеревался по возможности выяснить пределы сей поддержки и возвратить г-ну Гарднеру долг как можно скорее.
Когда г-н Беннет женился, бережливость полагалась решительно бесполезной, ибо у четы, конечно, родится сын. Оному сыну предстояло по достиженьи совершеннолетия переуговориться относительно майората; тем самым вдова и младшие дети были бы обеспечены. В мир одна за другою явились пять дочерей и ни единого сына, а г-жа Беннет много лет после рождения Лидии пребывала в уверенности, что сын родится. На вероятность сего событья в итоге махнули рукою, но копить средства было уже поздно. К экономии г-жа Беннет склонности не питала, и одна лишь любовь ее супруга к независимости не позволяла им превышать доход.
Согласно брачному контракту, за г-жою Беннет и детьми закреплялись пять тысяч фунтов. Однако манера дележа сей суммы между детьми определялась волею родителей. Сие обстоятельство — по меньшей мере, касаемо Лидии — ныне прояснится, и г-н Беннет мог лишь согласиться на пропозицию не колеблясь. С теплотою и благодарностью за доброту, хоть и выражаясь крайне лаконично, он запечатлел на бумаге полнейшее свое одобренье всего, что было сделано, и свою готовность выполнить предложенные ему условия. Он и не предполагал, что, если Уикэма возможно понудить к женитьбе, сие осуществится ценою столь малых неудобств, какие ныне отцу семейства досаждали. Выплачивая надлежащую сотню в год, он станет терять едва ли десять фунтов, ибо, если учесть стол, карманные деньги и беспрестанные подарки деньгами, кои проходили через руки ее матери, расходы Лидии и без того лишь слегка не дотягивали до этой суммы.
Еще одним весьма желанным сюрпризом оказалась мизерность пустячной суеты, с его стороны потребной, ибо наиважнейшей целью г-на Беннета ныне стало возможно менее себя в сем деле затруднять. Когда миновал первый взрыв ярости, породивший его метанья в поисках дочери, г-н Беннет естественным манером погрузился в обыкновенную свою праздность. Письмо его вскоре было отослано, ибо хоть и был он нерасторопен, приступая к делу, однако являл стремительность, его выполняя. Он молил сообщить подробности касательно его долга шурину; на Лидию он слишком злился, а потому ей никаких посланий не предназначил.
Добрые вести во мгновенье ока разнеслись по дому и с сопоставимой быстротою — по окрестностям. В окру́ге таковые снесли с пристойной философичностью. Конечно, для целей беседы приятнее было бы, отдайся г-жа Лидия Беннет распутству или — что лучше всего — будь она сокрыта от мира в некоей глуши. Но и без того брак ее подарил немало тем для разговоров, и добродушные пожеланья ей благополучия, кои ранее провозглашались всякой злорадной старухою в Меритоне, при перемене обстоятельств почти не потеряли в воодушевленьи, ибо с таким мужем ее несчастье полагалось неизбежным.
Миновали две недели с тех пор, как г-жа Беннет спускалась из комнаты, но в сей счастливый день она, тягостно жизнерадостная, вновь заняла свое место во главе стола. Ни единый припадок стыда не подмочил ее торжества. Брак дочери, к коему устремлялись все ее помыслы с тех пор, как Джейн стукнуло шестнадцать, вот-вот осуществится, и мысли г-жи Беннет, а равно речи ее целиком захвачены были гостями богатой свадьбы, роскошным муслином, новыми экипажами и слугами. Она деловито подыскивала в окрестностях достойное обиталище для дочери и, не зная или не заботясь, каким будет доход молодоженов, отвергла многие за недостатком величины или внушительности.
— Хэй-парк, пожалуй, сойдет, — говорила она, — коли Гулдинги от него откажутся, или большой дом в Стоуке, кабы гостиная была побольше; но Эшуорт слишком далеко! Я не вынесу, коли она будет в десяти милях от меня, а что до Пёрвиса, там жуткие чердаки.
Муж слушал ее беспрерывную болтовню, пока в столовой сновали слуги. Когда они удалились, он молвил:
— Госпожа Беннет, пока вы не сняли для сына и дочери какой-либо или же все эти дома, условимтесь об одном. В один дом сего графства им хода нет. Я не намерен потакать бесстыдству обоих, принимая их в Лонгборне.
За сей декларацией последовал продолжительный диспут, однако г-н Беннет пребывал тверд; сей диспут сменился другим, и г-жа Беннет в изумленьи и ужасе узнала, что супруг ее на одежду Лидии не выделит ни гинеи. Он объявил, что по случаю свадьбы дочь не получит от него ни малейшего знака вниманья. Сие г-жа Беннет едва ли была в силах постичь. Что его гнев воспылает до немыслимого негодованья, понуждающего отказать дочери в праве, без коего даже брак едва ли имеет силу, — нет, сие было за гранью пониманья его супруги. Она острее переживала позор, коим нехватка новой одежды омрачит дочерину свадьбу, нежели стыд за дочерин побег и двухнедельное сожительство с Уикэмом до свершенья упомянутой церемонии.
Ныне Элизабет от души сожалела, что в минутном потрясеньи вынуждена была ознакомить г-на Дарси со своими опасеньями за сестру, ибо, поскольку брак той вскоре придаст побегу благовидное завершенье, семейство могло надеяться скрыть неблагоприятные истоки сего союза от всех, кто не наблюдал событий самолично.
Не боялась она, что через г-на Дарси история распространится дальше. Немногим Элизабет доверяла больше, но в то же время не существовало людей, чья осведомленность о слабости ее сестры была столь унизительна. Не из страха, впрочем, что осведомленность сия обесценит лично Элизабет, ибо так или иначе меж нею и г-ном Дарси разверзлась неодолимая пропасть. Даже если бы свадьба Лидии осуществилась наидостойнейшим манером, не приходилось ожидать, что г-н Дарси свяжет себя с семьею, где ко всем прочим недостаткам прибавится союз и близкое родство с человеком, коего он столь заслуженно презирал.
Что уж тут удивляться, если подобного родства он предпочтет избегнуть. Неразумно ожидать, что желанье добиться ее привязанности, кое, по убежденью Элизабет, он питал в Дербишире, переживет такой удар. Она была убита, она горевала, она раскаивалась, сама толком не понимая в чем. Она жаждала его уваженья, более не надеясь такового добиться. Она желала разузнать о нем, почти не имея шансов раздобыть сведенья. Она уверилась, что могла бы стать счастлива с ним, когда встреча их лишилась вероятия.
Как торжествовал бы он, часто думала Элизабет, если б знал, что предложенье, кое она гордо отвергла всего четыре месяца назад, ныне было бы принято с восторгом и благодарностью! Несомненно, он был великодушен, он был наивеликодушнейший из мужчин. Однако он смертен — отсюда и торжество.
Ныне она постигала, что он именно тот, кто нравом и талантами своими подошел бы ей наилучшим образом. Ум его и темперамент не походили на ее собственные, но отвечали всем ее желаньям. Сей союз обогатил бы их обоих: ее непринужденность и живость смягчили бы его натуру и отточили манеры, а его сужденья, осведомленность и знания придали бы веса ей.
Однако сей счастливый брак не научит восхищенные толпы истинному супружескому блаженству. Вскоре в семействе Беннет будет скреплен союз иного рода, препятствующий вышеупомянутому.
Она не представляла, как Уикэм и Лидия смогут бытовать в относительной независимости. Но сколь мало длительного счастья обретет пара, кою свели страсти, пересилившие добродетель, она постигала с легкостью.
Вскоре г-н Гарднер написал шурину вновь. На благодарности г-на Беннета он кратко ответил завереньем, что жаждет способствовать благополучью любого члена своей семьи, и завершил мольбою никогда более сей предмет ему не поминать. В основном же письму надлежало сообщить, что г-н Уикэм решил оставить милиционный полк.
Я страстно желал, дабы он поступил таким образом, — прибавлял г-н Гарднер, — едва будет уговорено о бракосочетании. Полагаю, Вы согласитесь со мною, что удаленье его из данного полка весьма целесообразно и для него, и для моей племянницы. Г-н Уикэм намеревается пойти в регулярные части, и среди его друзей по сей день имеются те, кто способен и склонен помочь ему в армии. Ему обещано званье прапорщика в полку генерала ***, ныне расквартированном на севере. Он будет обретаться вдали от наших краев, что немалое достоинство. Он клянется, и я надеюсь, что среди иных людей, где им придется блюсти нравы, оба они станут благоразумнее. Я написал полковнику Форстеру, сообщил о нынешних обстоятельствах, попросил утешить многообразных кредиторов г-на Уикэма в Брайтоне и окрестностях и заверить, что вскоре им будет уплачено, за что я ручаюсь самолично. Не могли бы Вы взять на себя труд передать сходные уверенья его кредиторам в Меритоне, коих реестр, составленный с его слов, я прилагаю. Он сообщил обо всех своих долгах; надеюсь, по крайней мере, что он нам не лжет. Хэггерстон получил от нас указанья, и все будет завершено через неделю. Засим они примкнут к его полку, если сначала не получат приглашенья в Лонгборн; со слов г-жи Гарднер я заключил, что моя племянница до отъезда с юга очень хочет повидаться со всеми вами. Она здорова и молит почтительно напомнить о ней Вам и ее матери.
Ваш, и т. д.
Э. Гарднер.
Г-н Беннет и его дочери сознавали все преимущества перевода Уикэма из ***ширского полка не менее ясно, нежели г-н Гарднер. Однако г-же Беннет сие отнюдь не понравилось. Переезд Лидии на север, как раз когда мать рассчитывала так наслаждаться и гордиться ее обществом, ибо вовсе не отказалась от поселенья их в Хартфордшире, сурово ее разочаровал; и кроме того, какая жалость, что Лидию ушлют из полка, где она со всеми знакома и где у нее столько любимцев.
— Она так привязана к госпоже Форстер, — говорила г-жа Беннет. — Просто возмутительно ее отсылать! И там служат несколько молодых людей, которые очень ей нравятся. В полку генерала *** офицеры могут оказаться не столь приятны.
Просьба дочери — ибо так сие возможно было трактовать — перед отъездом на север вновь допустить ее в семью вначале получила решительный отказ. Однако Джейн и Элизабет, кои полагали, что ради чувств и положенья сестры ее родителям надлежит признать ее брак, столь серьезно, однако столь разумно и мягко уговаривали отца принять Лидию и ее мужа в Лонгборне, едва те поженятся, что г-н Беннет склонился к их точке зренья и поступил, как они хотели. Мать возрадовалась, ибо перед ссылкой Лидии на север сможет похвастать замужней дочерью в окру́ге. Посему, отвечая на письмо шурина, г-н Беннет дозволил молодоженам приехать, и было уговорено, что по окончаньи церемонии они отбудут в Лонгборн. Элизабет, впрочем, удивляло, что Уикэм согласился на подобный план; руководствуйся она лишь собственной склонностью, любая встреча с ним была бы последним предметом ее желаний.

Глава IX

Подоспел день свадьбы; Джейн и Элизабет переживали за сестру, вероятно, более, нежели она сама. В *** за молодоженами послали экипаж, в коем им надлежало прибыть к обеду. Старшие сестры Беннет страшились сего визита: Джейн, приписывая Лидии чувства, кои питала бы сама, будь она преступницей, в особенности мучилась, воображая, что, должно быть, испытывала ее сестра.
Они прибыли. Все семейство приняло их в утренней столовой. Улыбка осветила лицо г-жи Беннет, едва экипаж подкатил к дверям; супруг ее пребывал непроницаемо серьезен; дочери — тревожны, беспокойны, смятенны.
Голос Лидии раздался в вестибюле, двери распахнулись, и она вбежала в столовую. Мать выступила вперед, обняла дочь, с восторгом ее приветствовала, с нежной улыбкою подала руку Уикэму, вошедшему вслед за супругой, и с готовностью, выдававшей полное отсутствие сомнений в их счастье, пожелала радости им обоим.
Г-н Беннет, к каковому они затем обратились, принял их отнюдь не столь сердечно. Наружность его ощутимо подернулась суровостью, и он едва разжимал губы. Непринужденная самоуверенность молодой пары моментально взбесила его. Элизабет про себя кривилась, и даже старшая ее сестра была потрясена. Лидия же оставалась Лидией — буйной, бессовестной, дикой, шумной и бесстрашной. Она переходила от сестры к сестре, понуждая их к поздравленьям, и когда наконец все уселись, жадно огляделась, отметила мелкие перемены в обстановке и смеясь сообщила, что целую вечность здесь не была.
Уикэм смущался не более супруги, однако манеры его неизменно отличались такой приятностью, что, будь натура его и брак таковы, какими им полагалось быть, улыбки и непринужденность, явленные им, когда он заявлял о нынешнем своем родстве с присутствующими, всех восхитили бы. Элизабет и не подозревала прежде, что он взаправду способен к такой самоуверенности, однако села, про себя решив в будущем не проводить черту, кою неспособно переступить бесстыдство бесстыдного человека. Она краснела, и краснела Джейн, однако щеки двоих, бывших причиною неловкости, не испытывали перемен оттенка.
Предметов для беседы хватало. Новобрачная и ее мать словно пытались переговорить друг друга, а Уикэм, очутившийся подле Элизабет, расспрашивал о знакомых в окру́ге с добродушной непринужденностью, кою его собеседница решительно не в силах оказалась воспроизвести. Можно подумать, у этих двоих сплошь безоблачные воспоминанья. Ни о чем не говорилось с болью, а Лидия нарочно заводила беседу о том, чего сестры ее ни за что на свете не помянули бы и намеком.
— Смотрите-ка, с моего отъезда уж три месяца прошло, — вскричала она, — а как будто недели две; и столько всего случилось. Господи боже, когда я уезжала, я и не думала, что до возвращенья выйду замуж, хотя, конечно, хорошая бы вышла шуточка.
Ее отец закатил глаза. Джейн расстроилась. Элизабет со значеньем воззрилась на Лидию, но та, предпочитавшая не слышать и не видеть того, чего не желала замечать, бодро продолжала:
— Ой, мама́, а соседи наши знают, что я сегодня вышла замуж? Я боялась, что нет; мы встретили Уильяма Гулдинга в кюррикеле, и я хотела, чтоб он уж наверняка узнал, так что я опустила окошко, сняла перчатку и этак положила руку на дверцу, чтоб он кольцо увидал, а потом этак запросто поклонилась ему и улыбнулась.
Элизабет не в силах была терпеть сие долее. Она встала, выбежала из комнаты и не возвращалась, пока не услышала, что все через вестибюль переходят в столовую. Она успела узреть, как Лидия, рисуясь, идет по правую руку от матери, и услышать, как сестра говорит Джейн:
— Ах, Джейн, я теперь заняла твое место, а ты будешь младше меня, потому что я теперь замужняя.
Не приходилось надеяться, что со временем Лидия обретет то смущенье, коего была столь безнадежно лишена прежде. Беспечность ее и жизнерадостность возросли. Она жаждала повидаться с г-жою Филипс, с Лукасами и со всеми прочими соседями и послушать, как они станут звать ее «госпожа Уикэм»; после обеда же она отправилась хвастаться кольцом и замужеством пред г-жою Хилл и двумя служанками.
— Ну, мама́, — сказала она, когда все вернулись в утреннюю столовую, — что скажешь о моем супруге? Правда же, прелесть? Наверняка сестры мне завидуют. Я только и надеюсь, что им повезет хоть вполовину так же. Им всем надо бы поехать в Брайтон. Там мужья кишмя кишат. Какая жалость, мама́, что мы не поехали все вместе.
— Это верно, и будь моя воля, мы бы поехали. Но, дорогуша Лидия, мне совсем не нравится, что ты отправишься так далеко. Неужто сие необходимо?
— О господи, ну конечно — и ничего в этом такого нет. Мне жуть как нравится. Вы с папа́ и сестры — приезжайте все к нам. Мы всю зиму проведем в Ньюкасле, наверняка будут балы, я уж позабочусь, чтобы всем достались симпатичные партнеры.
— Я бы ничего так не хотела, — отвечала ее мать.
— А когда уедете, можете оставить одну-двух сестер у нас — я думаю, до конца зимы я им найду мужей.
— За свою долю я благодарю, — сказала Элизабет, — но мне твоя мето́да поиска мужей не слишком по душе.
Гости собирались пробыть в Лонгборне каких-то десять дней. Г-н Уикэм получил званье перед отъездом из Лондона, и через две недели ему надлежало явиться в полк.
Никто, помимо г-жи Беннет, не сожалел о краткости их визита, а она использовала время с толком, ходя с дочерью по гостям и то и дело закатывая приемы в доме. Приемы сии всех устраивали; те, кто осуждали происходящее, желали избегать сугубо семейного круга еще более тех, кто не осуждал.
Привязанность Уикэма к Лидии оказалась в точности такой, какую подозревала Элизабет: взаимностью он Лидии не отвечал. Элизабет едва ли требовались нынешние наблюденья, дабы из логики событий заключить, что к побегу их понудила страстность ее любви, но не его; Элизабет удивлялась бы, отчего, не будучи неистово влюбленным, он вообще предпочел бежать, если б не пребывала в уверенности, что к побегу его понудили стесненные обстоятельства, а если так, он был не из тех молодых людей, что способны отринуть искушенье захватить с собою спутницу.
Лидия его обожала. Вечно он был ее дорогушей Уикэмом, и никто не шел с ним в сравненье. Все на свете он делал лучше прочих, и она не сомневалась, что первого сентября он подстрелит птицы больше всех в графстве.
Как-то утром вскоре по приезде, сидя с двумя старшими сестрами, Лидия сказала Элизабет:
— Лиззи, тебе-то я, кажется, про свадьбу и не рассказала. Тебя не было, когда я рассказывала мама́ и остальным. Тебе что, неохота узнать, как все получилось?
— Не слишком, — отвечала Элизабет. — По-моему, чем менее о сем говорить, тем лучше.
— Да ну тебя! Какая ты странная! Но я же должна тебе рассказать, как все было. Мы поженились в Святом Клементе, потому что Уикэм в том приходе жил. Уговорились, что мы все туда приедем к одиннадцати. Мы с дядюшкой и тетушкой ехали вместе, а остальные ждали нас в церкви. В общем, утро понедельника, и я места себе не нахожу! Я так боялась, как бы чего не произошло и все бы не отложилось, я тогда рехнулась бы просто. А тетушка, пока я одевалась, все читала мне нотации, все болтала и болтала, как проповедник какой. Но я-то услышала разве что одно слово из десяти, потому что думала, как ты понимаешь, о дорогуше Уикэме. Мне интересно было, наденет ли он синий фрак. Ну и мы позавтракали в десять, как обычно, и я думала, это никогда не кончится, потому что, кстати говоря, все время, что я у них жила, дядюшка с тетушкой были жуть какие зануды. Веришь ли, я за дверь ни разу не ступила, а ведь я там провела две недели. Ни единой вечеринки, никаких планов, ничего. В Лондоне, конечно, сейчас народу мало, но тем не менее же Маленький-то Театр открыт. В общем, подъезжает экипаж, и тут дядюшку зовет по делам этот жуткий господин Стон. А они, знаешь ли, как начнут, так конца-краю не видать. Я, в общем, так перепугалась, уж и не знала, что делать, потому что меня ведь дядюшка выдавал, а кабы мы опоздали, мы вообще пожениться бы не смогли целый день. Но он, к счастью, вернулся через десять минут, и мы все поехали. Я потом только сообразила, что кабы он и впрямь не смог поехать, свадьбу можно было бы и не откладывать, потому что вполне сошел бы и господин Дарси.
— Господин Дарси! — в совершеннейшем изумленьи повторила Элизабет.
— Ну да — он, понимаешь, должен был приехать с Уикэмом. Но что ж это такое! Я совсем забыла! Мне ж нельзя ни слова про это говорить, я им так клялась! Что скажет Уикэм? Это же такой секрет!
— Если это секрет, — сказала Джейн, — больше ничего не говори. Не сомневайся, я расспрашивать не стану.
— Ну конечно! — сгорая от любопытства, поддержала ее Элизабет. — Мы ни о чем не спросим.
— Вот спасибо-то, — сказала Лидия. — Потому как стали бы спрашивать — я бы точно рассказала, а Уикэм бы тогда рассердился.
Дабы пересилить такое побужденье к расспросам, Элизабет вынуждена была бежать прочь.
Но жить в неведеньи по такому поводу представлялось невозможным — во всяком случае, невозможно не попытаться выяснить. Г-н Дарси присутствовал на свадьбе ее сестры. Именно в том месте и в том обществе, где ему наименее уместно пребывать и куда его менее всего может тянуть. Догадки, стремительные и буйные, затопили ее разум, однако ни одна не умиротворила. Те, что радовали более всего, в наиблагороднейшем свете выставляя его поступки, мнились наименее вероятными. Подобной неизвестности Элизабет снести оказалась не в силах и, торопливо схватив бумагу, написала краткое письмо тетушке, умоляя, если надлежащая секретность сие дозволяет, объяснить то, о чем проговорилась Лидия.
Вам легко постичь, — прибавила она, — сколь любопытно мне узнать, как человек, не связанный со всеми нами и (говоря относительно) для нашей семьи посторонний, очутился среди вас в такую минуту. Умоляю, напишите немедля и объясните мне — если, разумеется, по весьма бесспорным причинам сие не должно остаться в тайне, каковая, очевидно, Лидии представляется необходимой; в таком случае я попытаюсь примириться с неизвестностью.
«Разумеется, я не примирюсь, — прибавила она про себя, дописав письмо, — и, милая моя тетушка, если вы не расскажете мне сие честь по чести, я наверняка вынуждена буду опуститься до уловок и интриг».
Щепетильность Джейн не позволила ей наедине с Элизабет вспомнить то, о чем проболталась Лидия, и Элизабет сему радовалась — пока не выяснится, будет ли хоть отчасти удовлетворено ее любопытство, она предпочитала никому не поверяться.
Назад: Глава X
Дальше: Глава X