Глава X

Книга: Полное собрание романов в двух томах. Том 1

Ответ на посланье утолил нетерпенье Элизабет со всей возможной быстротою. Едва заполучив письмо, она поспешила в рощицу, где ей вряд ли помешают, села на скамью и приготовилась к счастью, ибо пространность письма уверила ее в том, что отказа она не получила.

Грейсчёрч-стрит, сентября 6-го

Милая моя племянница,

Я получила твое посланье и все утро свое посвящу ответу, ибо предвижу, что краткого письма не достанет, дабы вместить то, что я намерена поведать. Должна признаться, твой вопрос меня удивил — от тебя я сего не ожидала. Не думай, впрочем, будто я сердита, ибо я разумею лишь, что не предполагала, будто тебе подобные расспросы будут потребны. Если ты предпочитаешь не понять меня, прости мою назойливость. Твой дядюшка удивлен не менее моего — и лишь его уверенность в том, что сие касается и тебя, позволила ему поступить тем манером, кой он избрал. Но, если в сем деле ты взаправду непричастна и несведуща, мне следует выражаться яснее. В тот самый день, когда я прибыла домой из Лонгборна, к дядюшке твоему явился весьма неожиданный посетитель. К нему пришел г-н Дарси, и они совещались несколько часов. Сие было до моего приезда, и любопытство мое воспылало чрезвычайно — подобно, очевидно, твоему. Он явился сообщить г-ну Гарднеру, что выяснил, где скрываются твоя сестра и г-н Уикэм, и беседовал с ними обоими — с Уикэмом несколько раз, с Лидией однажды. Насколько я поняла, он оставил Дербишир лишь днем позже нас и направился в город, вознамерившись их отыскать. Г-н Дарси, как он сие изъяснил, полагает себя виновным в том, что никчемность Уикэма не стала широко известна, дабы ни единая молодая женщина достойной репутации не смогла полюбить его или же ему довериться. Он великодушно приписал все сие заблужденьям своей гордости и признался, что ранее считал ниже своего достоинства раскрывать кому бы то ни было свои личные дела. Натура его должна была говорить сама за себя. Посему он счел своим долгом вмешаться и попытаться исправить то зло, кое причинил. Если у него имелся иной резон, сие ничуть не умаляет его достоинства. Он провел в городе несколько дней, прежде чем сумел их отыскать, однако у него имелись полезные сведенья, превосходящие наши, и мысль об этом явилась еще одной причиною его решенья за нами последовать. Судя по всему, есть одна дама, некая г-жа Янг, когда-то бывшая гувернанткою юной г-жи Дарси и уволенная, ибо навлекла на себя порицанье, хоть г-н Дарси и не сообщил, по какому поводу. Впоследствии она поселилась в большом доме на Эдвард-стрит и жила, сдавая комнаты внаем. Сия г-жа Янг была близко знакома с Уикэмом, и, едва прибыв в город, г-н Дарси отправился за сведеньями к ней. Миновало, однако, дня два или три, прежде чем ему удалось добиться от нее желаемого. Полагаю, она не соглашалась обмануть доверья к ней без подкупа или же неких посулов, ибо в самом деле знала, где искать ее друга. Уикэм действительно явился к ней, едва прибыв в Лондон, и они бы поселились у нее, будь она в состояньи их принять. В конце концов, однако, наш добрый друг раздобыл потребный адрес. Они жили на ***-стрит. Он увиделся с Уикэмом, а затем настоял на встрече с Лидией. Первоначально, признал г-н Дарси, он понуждал ее отказаться от нынешнего зазорного положенья и вернуться к друзьям, как только удастся уговорить их ее принять, и предлагал всю возможную помощь. Однако он обнаружил, что Лидия полна решимости оставаться там, где пребывала. Она и думать не хотела о своих друзьях, не нуждалась в его помощи и слышать не желала о том, чтобы оставить Уикэма. Она не сомневалась, что рано или поздно они поженятся, а задержка мало тревожила ее. Поскольку чувства ее были таковы, ему, по его мненью, оставалось лишь обеспечить и ускорить свадьбу, к коей, как с легкостью доказала ему первая же беседа с Уикэмом, тот не стремился ни минуты. Уикэм признался, что оставить полк понужден был некими настоятельными долгами чести, и не колеблясь возлагал всю порочность побега Лидии лишь на ее глупость. Он намеревался тотчас уволиться из полка; что же касается будущего, идеи его были крайне скудны. Ему следует куда-то отправиться, однако он не знает куда; жить ему не на что. Г-н Дарси спросил, почему он не женится на твоей сестре немедля. Г-н Беннет не слишком богат, однако смог бы о нем позаботиться, а в нынешнем положеньи брак был бы Уикэму благоприятен. Однако из ответа на сей вопрос г-н Дарси заключил, что Уикэм по-прежнему лелеет надежду на более успешное обогащенье посредством женитьбы в каком-нибудь другом графстве. В имеющихся условиях он, впрочем, не склонен был сопротивляться искушенью безотлагательной помощью. Они встречались несколько раз, ибо следовало обсудить многое. Уикэм, разумеется, желал более того, что мог получить, но в итоге был урезонен. Все уладив с ним, г-н Дарси ознакомил со своим планом твоего дядюшку и впервые навестил Грейсчёрч-стрит вечером накануне моего приезда. Однако увидеться с г-ном Гарднером ему не довелось, и, расспросив, г-н Дарси узнал, что с твоим дядюшкой пребывает твой отец, однако наутро последний уедет из города. Г-н Дарси счел, что с твоим отцом ему не удастся побеседовать столь же полезным манером, сколь удастся сие с твоим дядюшкой, и потому охотно отложил визит до отъезда твоего отца. Г-н Дарси не сообщил своего имени, и до следующего дня было известно лишь, что некий джентльмен заходил по делам. В субботу он пришел снова. Твой отец уехал, твой дядя был дома, и, как я уже сказала, они очень долго беседовали. Они вновь встретились в воскресенье — тогда с ним увиделась и я. Все уладилось лишь к понедельнику, и тогда же в Лонгборн отправили посыльного. Однако посетитель наш был крайне упрям. Мне представляется, Лиззи, что подлинный изъян его натуры — все-таки упрямство. Раньше ему ставили в вину множество недостатков, но сей — подлинный. Все, что возможно было сделать, он сделал сам, хотя, я уверена (и сие я говорю не затем, чтобы получить благодарность, так что ни слова не говори), твой дядюшка охотно уладил бы все самолично. Они препирались долгое время, коего ни обсуждаемый джентльмен, ни дама вовсе не заслуживали. Но в конце концов твой дядюшка был понужден уступить и, взамен истинной помощи племяннице, удовольствоваться незаслуженными похвалами за сию помощь, что ему весьма не по нраву; и мне мнится, что утреннее твое письмо обрадовало его безмерно, ибо потребовало объяснений, каковые избавят его от ложных заслуг и воздадут почести тому, кто их поистине достоин. Но, Лиззи, сие не надлежит знать никому, кроме тебя и, в крайнем случае, Джейн. Ты, я полагаю, прекрасно осведомлена о том, что сделано для сих молодых людей. Его долги были уплачены — в сумме, насколько я постигаю, значительно превышающей тысячу фунтов, еще одна тысяча, в дополненье к ее собственной, предназначена ей, и к тому же ему приобретено званье. Выше я изложила резоны, кои заставили г-на Дарси осуществить все сие в одиночку. Он, его скрытность и недостаток пониманья причиной тому, что Уикэм почитался не тем, кто он есть, а следовательно, был принимаем и воспринимаем так, как сие имело место. Быть может, в этом есть доля правды, хотя я сомневаюсь, что подобному событью могут быть виною его скрытность или чья бы то ни было. Но невзирая на все эти красноречивые заявленья, милая моя Лиззи, ты можешь быть совершенно уверена, что твой дядюшка ни за что не уступил бы, не подозревай он в г-не Дарси другого интереса. Когда все сие разрешилось, он вернулся к друзьям, оставшимся в Пемберли, уговорившись, однако, возвратиться в Лондон в день свадьбы, когда будут окончательно улажены все денежные вопросы. Пожалуй, ныне я рассказала все. Ты утверждаешь, что сие изложенье немало тебя удивит; надеюсь, во всяком случае, что оно не доставит тебе неудовольствия. Лидия приехала к нам, и мы постоянно принимали Уикэма. Он был в точности такой же, каким я знала его в Хартфордшире, но я бы не стала говорить, сколь мало радовало меня ее поведенье у нас, если б из письма Джейн, пришедшего в среду, не сделала вывода, что ее манеры по приезде домой вполне согласуются с теми, что она являла здесь; посему рассказ мой боли тебе не прибавит. Я то и дело беседовала с нею весьма серьезным образом, внушала ей всю порочность ее поступка и все несчастье, кое навлекла она на семью. Мне повезло, если она меня услышала, ибо не слушала она совершенно точно. Порою я раздражалась очень сильно, но затем вспоминала о милых моих Элизабет и Джейн и ради них выказывала терпенье. Г-н Дарси пунктуально возвратился и, как сообщила тебе Лидия, присутствовал на бракосочетании. Назавтра он отобедал с нами и собирался вновь уехать из города в среду либо четверг. Не рассердишься ли ты на меня, моя милая Лиззи, если я воспользуюсь случаем сообщить (на что прежде мне так и не хватило смелости), сколь сильно он мне понравился? Поведенье его с нами было во всех отношеньях столь же любезно, сколь сие видели мы в Дербишире. Его ум и сужденья мне весьма приятны; ему недостает лишь чуточки живости, а сему, если он женится благоразумно, его сможет научить супруга. Мне показалось, он очень скрытен — он едва ли помянул твое имя. Однако скрытность, похоже, нынче в моде. Пожалуйста, прости меня, если я чрезмерно забегаю вперед, или, во всяком случае, не наказывай изгнаньем из П. Мне не видать совершенного счастья, пока я не объеду весь парк. Лучше всего, пожалуй, низкий фаэтон с парой пони. Но я не могу писать долее. Дети требуют моего вниманья вот уже полчаса.

Весьма искренне твоя,

М. Гарднер.

Содержанье сего письма погрузило Элизабет в такое смятенье чувств, что затруднительно было установить в нем преобладанье удовольствия или же боли. Порожденные неизвестностью смутные, невнятные подозренья касательно того, что сделал г-н Дарси для бракосочетанья ее сестры, коими она боялась увлечься, ибо подобная доброта слишком невероятна, и коих подлинность страшила ее, ибо они налагали тяжкие обязательства, оказались истиной за пределами всех ее догадок! Он умышленно последовал за ними в город, он взял на себя весь труд и униженье, сопровождающие такого рода поиски, в протяженьи коих потребно было молить о помощи женщину, ненавидимую им и презираемую, и видеть — часто видеть — урезонивать, уговаривать и наконец подкупить человека, которого он всегда желал избегать, само имя которого ему было мучительно произнести. Сие он сделал ради девушки, к коей не питал ни расположения, ни уваженья. Сердце нашептывало Элизабет, что он совершил сие ради нее. Но надежду вскоре обуздали прочие доводы, и спустя малое время Элизабет поняла, что даже ее тщеславья не хватит, дабы увериться, будто его привязанность к ней, к женщине, уже ему отказавшей, способна преодолеть его столь естественное омерзенье пред любою связью с Уикэмом. Свояк Уикэма! Всякая гордость воспротивится подобным отношеньям. Конечно, он сделал многое. Ей стыдно вспомнить сколько. Однако он изложил резоны своего вмешательства, в кои поверить не составляло особого труда. Вполне логично, что он чувствовал свою неправоту; он был щедр и располагал средствами явить свою щедрость; и хотя Элизабет не считала себя главной причиною его поступка, она, пожалуй, могла допустить, что осколки неравнодушия к ней могли поддержать его помыслы, от осуществленья каковых столь безусловно зависел ее душевный покой. Больно, отчаянно больно было сознавать, что они в величайшем долгу пред человеком, кой ни за что не примет воздаянья. Возрожденьем Лидии, ее репутации — всем они обязаны ему. О, сколь искренне горевала она о всяком оскорбительном чувстве, кое питала, о всякой ядовитой реплике, кою ему высказала. Сама она была унижена; однако она гордилась им. Гордилась тем, что, когда речь зашла о сострадании и чести, он сумел преодолеть себя. Снова и снова перечитывала она тетушкины похвалы. Их едва ли хватало, однако они радовали Элизабет. Она даже ловила себя на удовольствии, хоть и смешанном с сожаленьем, от того, сколь неколебимо тетушка и ее муж уверились, будто г-на Дарси и Элизабет связывают расположенье и доверие.

Чьи-то шаги оторвали ее от скамьи и от раздумий, и не успела Элизабет свернуть на другую тропинку, как ее нагнал Уикэм.

— Боюсь, я прервал вашу одинокую прогулку, дорогая моя сестра, — молвил он, приблизившись.

— Разумеется, — с улыбкою отвечала она, — однако из сего не следует, что перерыв нежелателен.

— В противном случае я бы немало сожалел. Мы всегда были добрыми друзьями, а теперь еще лучше.

— Верно. А остальные придут?

— Не знаю. Госпожа Беннет и Лидия в экипаже едут в Меритон. Что ж, моя дорогая сестра, от наших дядюшки с тетушкой я узнал, что вы взаправду видели Пемберли.

Элизабет сие подтвердила.

— Я почти завидую вам, однако боюсь, что для меня это чересчур — иначе я бы заехал туда по дороге в Ньюкасл. И вы виделись со старой экономкой, насколько я понял? Бедная Рейнолдс, она всегда была ко мне привязана. Но обо мне она, конечно, не упоминала.

— Упоминала.

— И что она сказала?

— Что ныне вы пошли в армию и, она боится, вы… не слишком благополучны. На таких расстояньях, изволите ли видеть, многое толкуется странным манером.

— Это уж точно, — отвечал он, кусая губы. Элизабет надеялась, что вынудила его умолкнуть, однако вскоре он произнес: — Я удивился, в прошлом месяце встретив в городе Дарси. Мы сталкивались несколько раз. Интересно, что он там делал.

— Вероятно, готовился к свадьбе с юной госпожою де Бёрг, — отвечала Элизабет. — Лишь нечто особенное могло залучить его в город в такой сезон.

— Несомненно. Вы виделись с ним, пока были в Лэмбтоне? Я вроде бы так понял со слов Гарднеров.

— Да, он познакомил нас с сестрою.

— И вам она понравилась?

— Очень.

— Я и в самом деле слыхал, что за год-другой она переменилась к лучшему. Когда мы виделись в последний раз, она особых надежд не подавала. Я очень рад, что она вам понравилась. Надеюсь, она будет благополучна.

— Пожалуй, будет — теперь, когда самый трудный возраст ее позади.

— Не проезжали ль вы деревню Кимптон?

— Не припомню такого.

— Я спрашиваю, потому что это приход, кой я должен был получить. Совершенно восхитительная деревушка! Отличный пасторский дом! Подошел бы мне, как ни погляди.

— А как бы вам понравилось читать проповеди?

— О, я со всей душою. Я бы полагал сие моим долгом, а труды вскоре перестали бы досаждать. Роптать не следует — но как бы сие мне подошло! Покой, уединенность подобной жизни — вот воплощенье моего представленья о счастии! Но сие не суждено. Упоминал ли Дарси об этой истории, когда вы были в Кенте?

— Я знаю из источника, кой, полагаю, не хуже, что приход был завещан вам лишь условно и по воле нынешнего хозяина.

— Ах да. Да, в этом кое-что есть — быть может, вы припоминаете, я говорил об этом с самого начала.

— Я также слышала, что было время, когда проповедничество было вам не столь по вкусу, сколь, очевидно, теперь, что вы объявили о своем решеньи не стремиться более к духовному званью и что согласно сему все дела были улажены.

— Правда? Сие не лишено доли истины. Возможно, вы помните, что я вам об этом рассказывал, когда мы впервые сие обсуждали.

Они почти приблизились к дверям дома, поскольку Элизабет шла быстро, дабы отделаться от спутника; ради сестры не желая его злить, она мило улыбнулась и отвечала лишь:

— Полно, господин Уикэм, мы теперь, знаете ли, брат и сестра. Не станемте ссориться из-за прошлого. Надеюсь, в дальнейшем мы всегда будем единодушны.

Она протянула руку; он галантно к ней приложился, не зная, куда девать глаза, и они вошли в дом.

Глава XI

Г-на Уикэма столь удовлетворила сия беседа, что он более не огорчал себя и не злил дорогую свою сестру, вновь обращаясь к сей теме; Элизабет с удовольствием поняла, что сказала достаточно, дабы понудить его к молчанью.

Вскоре настал день отбытья Уикэма и Лидии, и г-же Беннет пришлось покориться разлуке, каковая, поскольку муж никоим образом не поддержал ее планов всей семьею отправиться в Ньюкасл, по вероятию, продлится по меньшей мере год.

— О, моя милая Лидия, — причитала она, — когда-то мы вновь увидимся?

— Господи боже. Да не знаю я. Вряд ли в ближайшие года два или три.

— Постарайся чаще мне писать, милая.

— Как смогу. Но, знаете, у замужних женщин маловато времени для корреспонденции. Сестры могут писать мне. Им все равно больше нечем заняться.

Г-н Уикэм попрощался гораздо теплее, нежели его супруга. Он улыбался, был хорош собою и сказал много приятного.

— В жизни не видал столь славного малого, — заметил г-н Беннет, едва молодожены вышли из дому. — Жеманится, ухмыляется и всех нас обожает. Я им замечательно горжусь. Смею утверждать, даже сам сэр Уильям Лукас не смог бы обзавестись столь бесценным зятем.

Лишившись дочери, г-жа Беннет на несколько дней сильно помрачнела.

— Я часто думаю, — говорила она, — что нет ничего хуже, чем расставаться с друзьями. Без них так одиноко.

— Это, сударыня, следствие замужества дочери, изволите ли видеть, — отвечала Элизабет. — Вам надлежит утешаться тем, что остальные четыре по сей день не замужем.

— Ничего подобного. Лидия покинула меня не оттого, что вышла замуж, но оттого, что полк ее мужа так далеко. Кабы они квартировали поближе, она бы так скоро меня не оставила.

Однако упадочное состоянье, в кое погрузило г-жу Беннет сие событье, вскоре отступило, и некая сплетня вновь повергла ее ум в ажитацию надежды. Экономка в Незерфилде получила распоряженье готовиться к приезду хозяина, кой прибывал через пару дней, дабы несколько недель охотиться. Г-жу Беннет охватило суетливое беспокойство. Она поочередно косилась на Джейн, улыбалась и качала головою.

— Так-так, значит, господин Бингли приезжает, сестрица. — (Ибо весть сию принесла г-жа Филипс.) — Что ж, оно и к лучшему. Не то чтобы мне это важно. Он нам никто, знаешь ли, и уж я-то определенно видеть его не желаю. Но тем не менее же пускай приезжает в Незерфилд, коли ему по нраву. Кто знает, что может случиться? Видишь ли, сестрица, мы же давным-давно договорились ни словом о сем не поминать. Так что, он совершенно точно приезжает?

— И не сомневайся, — отвечала та. — Вчера вечером госпожа Николлс была в Меритоне; я ее увидала и нарочно вышла, чтоб расспросить, так она сказала, что это истинная правда. Приезжает самое позднее в четверг, а может, и в среду. Она сказала, что идет к мяснику, хочет заказать на среду мяса, и у нее три пары уток, в самый раз к столу.

Юная г-жа Беннет не в силах была слышать упоминанье о его приезде, не краснея. Много месяцев она не поминала при Элизабет его имени, однако теперь, едва они остались одни, сказала:

— Я видела, что ты смотрела на меня, Лиззи, когда тетушка сегодня делилась новостями, и я знаю, что была вроде бы огорчена. Не думай, будто сему есть какие-нибудь глупые резоны. Я просто на миг смутилась — я же понимала, что на меня должны смотреть. Уверяю тебя, сия весть не доставляет мне ни радости, ни горя. Я довольна только, что он приезжает один — так мы станем видеться с ним реже. Себя я вовсе не боюсь — я страшусь чужих пересудов.

Элизабет не знала, что и думать. Не встреться она с Бингли в Дербишире, она могла бы допустить, что он способен приехать с тою лишь целью, кою провозглашал; но она по-прежнему считала, что он неравнодушен к Джейн, и колебалась, не в силах понять, дозволил ли друг ему приехать или Бингли достало смелости отправиться без дозволенья.

«Однако же как тяжело, — порою думала она, — что бедняга и в нанятый по закону дом приехать не может, не возбудив толков! Я непременно оставлю его в покое».

Невзирая на то, что́ сестра объявляла и взаправду полагала своими чувствами в ожиданьи его прибытия, Элизабет со всею ясностью зрела, что сердце у Джейн не на месте. Она редко видела прежде, чтобы Джейн бывала так тревожна и так неуравновешенна.

Предмет, столь тепло и подробно обсужденный родителями около года тому назад, ныне всплыл вновь.

— Как только господин Бингли прибудет, дорогуша, — сказала г-жа Беннет, — вы его, разумеется, навестите.

— Нет-нет. В прошлом году вы принудили меня его навестить и обещали, что, если я подобным манером поступлю, он женится на одной из моих дочерей. Сие закончилось ничем, и я более не намерен бестолково бегать по гостям.

Супруга уведомила его, сколь абсолютно необходим подобный знак вниманья от всех окрестных джентльменов по возвращеньи Бингли в Незерфилд.

— Я такой этикет презираю, — отвечал г-н Беннет. — Если он желает нашего общества, пусть сам его и добивается. Он знает, где мы живем. Я не стану тратить свое время, бегая по соседям всякий раз, когда они уезжают и приезжают.

— Ну, я только знаю, что коли вы к нему не поедете, сие будет ужасно грубо. Но тем не менее же, что ни говорите, мне это не помешает пригласить его на обед. К нам скоро придет госпожа Лонг и Гулдинги. Значит, вместе с нами тринадцать — ему как раз хватит места за столом.

Утешенная сим решеньем, она легче снесла нелюбезность супруга, хотя весьма оскорбительно было знать, что вследствие таковой соседи могут увидеться с г-ном Бингли прежде них.

День его прибытья подступал, и:

— Я начинаю жалеть, что он приезжает, — сказала Джейн сестре. — Ничего такого, я смогу увидеться с ним совершенно равнодушно, однако едва в силах терпеть, что вокруг только об этом и говорят. У матушки благие намеренья, но она не понимает, никому неведомо, до чего я страдаю от того, что́ она говорит. Как я буду счастлива, когда он уедет из Незерфилда!

— Я бы хотела чем-нибудь тебя утешить, — отвечала Элизабет, — однако сие решительно не в моей власти. Ты и сама понимаешь; а типическая радость понужденья страдальца к терпению бежит меня, ибо терпенья у тебя и так с лихвой.

Прибыл г-н Бингли. Г-жа Беннет через посредство слуг умудрилась прознать об этом одной из первых и тем самым возможно более растянуть часы своей тревоги и нетерпенья. Она считала дни, коим положено миновать, прежде чем станет уместно послать приглашенье, и не надеялась свидеться с г-ном Бингли ранее. Однако на третье утро по прибытьи его в Незерфилд из окна гардеробной она узрела, что он появился на выгоне и скачет к дому.

Г-жа Беннет в восторге призвала дочерей разделить с нею радость. Джейн решительно отказывалась и шагу ступить от стола, но Элизабет, дабы унять г-жу Беннет, приблизилась к окну — выглянула — увидела с Бингли г-на Дарси и вновь села подле сестры.

— С ним еще какой-то джентльмен, мама́, — сказала Китти. — Кто бы это мог быть?

— Наверное, какой-нибудь знакомец, дорогуша; уж мне-то откуда знать?

— Глядите-ка! — отвечала Китти. — Кажется, это тот человек, что раньше с ним приезжал. Господин уж и не помню как. Высокий такой и гордый.

— Господь всемогущий! Господин Дарси! И в самом деле, честное слово. Что ж, здесь рады всякому другу господина Бингли, хотя должна заметить, что самый вид этого джентльмена мне ненавистен.

Джейн с удивленьем и тревогою взглянула на Элизабет. Она толком не знала об их встрече в Дербишире, а посему переживала, сколь, вероятно, неудобно сестре увидеть г-на Дарси едва ли не впервые после его письма с объясненьями. Обе в немалой мере терзались неловкостью. Каждая переживала за другую и, разумеется, за себя; мать их продолжала болтать о том, как не нравится ей г-н Дарси и как она будет с ним любезной исключительно потому, что он друг Бингли, однако сестры не слышали ее. У Элизабет имелись резоны для волненья, о коих не могла заподозрить Джейн, ибо Элизабет так и не собралась с духом показать ей письмо г-жи Гарднер или же поведать о перемене своих чувств. Для Джейн г-н Дарси был лишь человеком, чье предложенье Элизабет отвергла и чьи достоинства недооценила, но, согласно более обширным сведеньям Элизабет, то был человек, пред коим вся семья в долгу за величайшее благо и к коему она сама питала интерес — пусть не столь же нежный, однако столь же разумный и праведный, сколь тот, что Джейн питала к Бингли. Изумленье Элизабет — он приехал в Незерфилд, в Лонгборн, он сам явился к ней — почти уподобилось тому, кое она познала в Дербишире, впервые наблюдая перемену его поведенья.

Краска, отхлынувшая от лица, вернулась на полминуты, разгоревшись пуще, и блаженная улыбка прибавила блеска глазам, пока сии полминуты Элизабет помышляла, что привязанность его и желанья, быть может, остались нерушимы. Но в сем она уверена не была.

«Сначала посмотрим, как он себя поведет, — решила она. — Вот тогда наступит время для ожиданий».

Она сосредоточенно углубилась в рукоделье, пытаясь сохранить хладнокровье и не смея поднять взгляда, пока тревожное любопытство не устремило его к лицу сестры в тот миг, когда слуга приближался к двери. Джейн была чуть бледнее обычного, однако невозмутимее, нежели Элизабет предчувствовала. Едва джентльмены вступили в комнату, Джейн покраснела, однако приняла их довольно непринужденно и с пристойностью, равно лишенной всяких примет как негодованья, так и излишней предупредительности.

Элизабет сказала столь мало, сколь дозволяла вежливость, и снова принялась за рукоделье со вниманьем, какого последнее добивалось нечасто. Лишь однажды рискнула она взглянуть на Дарси. Тот был по обыкновенью серьезен, и ей показалось, что он более похож на себя прежнего в Хартфордшире, нежели на того, каким она его наблюдала в Пемберли. Но, возможно, в присутствии ее матери он не мог вести себя так же, как с ее дядюшкой и тетушкой. Сия догадка была горька, однако вовсе не лишена вероятности.

Бингли она тоже на миг увидела, и в сие краткое мгновенье заметила, что он доволен и смущен. Г-жа Беннет приняла его с безмерной любезностью, коей устыдились две старшие дочери — в особенности узрев, сколь разительно отличается сие от холодной и церемонной вежливости реверанса и обращенья к его другу.

Элизабет, знавшая, что мать ее обязана последнему защитой любимой дочери от несмываемого позора, особенно страдала и крайне мучительно переживала из-за того, что г-жа Беннет выделила г-на Дарси столь неудачным манером.

Дарси, осведомившись у Элизабет о г-не и г-же Гарднер — вопрос, на кой она не в силах была отвечать без смущенья, — едва ли молвил слово. Он не сидел подле нее — быть может, сие изъясняло его молчанье; однако в Дербишире все было иначе. Там он говорил с ее друзьями, если не мог беседовать с нею самой. Ныне же несколько минут истекли, а голос его не прозвучал ни единожды; порою, не в силах противиться любопытству, Элизабет, обращая взгляд на его лицо, обнаруживала, что он глядит на Джейн не реже, чем на нее саму, а зачастую ни на что вообще, а только в пол. Он явно был задумчивее и менее приветлив, нежели в их последнюю встречу. Элизабет огорчилась и за это рассердилась на себя.

«Могла ли я ожидать иного? — рассуждала она. — Но зачем же он приехал?»

Ей не хотелось беседовать ни с кем, кроме него, а обратиться к нему она едва ли находила в себе мужество.

Она осведомилась о его сестре, но ни к чему более оказалась не способна.

— Давненько вы от нас уехали, господин Бингли, — заметила г-жа Беннет.

С сим тот охотно согласился.

— Я уж стала бояться, что вы никогда не вернетесь. Люди вообще-то поговаривали, будто вы собираетесь на Михайлов день и вовсе от Незерфилда отказаться, но тем не менее же я надеюсь, что это неправда. После вашего отъезда тут много всего случилось. Юная госпожа Лукас вышла замуж. И одна из моих дочерей. Вы, должно быть, слышали — да вы наверняка видали в газетах. В «Таймс» пропечатали, и в «Курьере», хотя и не как полагается. Написали просто: «Недавно, Джордж Уикэм, эскв., на госпоже Лидии Беннет», и ни полслова о ее отце, или где она жила, ничего. Это все мой братец Гарднер учинил — не понимаю, как это у него так неловко получилось. Вы-то сами видели?

Бингли отвечал, что видел, и поздравил хозяйку. Элизабет не смела поднять глаз. Посему она не имела представленья, какое лицо было у г-на Дарси.

— Вот ведь как замечательно, коли дочка хорошо устроилась, — продолжала ее мать. — Но в то же время, господин Бингли, уж так тяжело, что ее взяли и забрали у меня. Они уехали в Ньюкасл, это, я так понимаю, далеко на севере, и там они останутся — уж и не знаю, надолго ли. Его полк расквартирован там — вы, наверное, слыхали, что он уволился из ***ширского полка и в регулярную армию пошел. Слава богу, у него все-таки есть друзья, хотя, может, их и меньше, нежели он заслуживает.

Элизабет, понимая, что сие нацелено против г-на Дарси, так терзалась стыдом, что едва в силах была усидеть на месте. Сие, впрочем, исторгло из нее речь, к кой прежде ничто не могло ее понудить, и Элизабет спросила Бингли, намеревается ли он задержаться в графстве. На несколько недель, он так полагает.

— Когда перебьете всю птицу у себя, господин Бингли, — вмешалась ее мать, — умоляю вас, приходите к нам и стреляйте сколько угодно в поместье господина Беннета. Я уверена, он будет несказанно счастлив вам услужить и прибережет для вас лучшие куропачьи выводки.

От сего излишнего, сего назойливого вниманья страдания Элизабет обострились. Она не сомневалась, что, замаячь ныне прекрасная будущность, на кою они питали надежды год назад, все стремительно завершилось бы сходным огорчительным манером. В ту минуту чувствовала она, что годы ее счастья или же счастья Джейн не в силах загладить сих мгновений мучительного замешательства.

«Первейшее желанье сердца моего, — сказала она себе, — никогда более не оказываться в обществе любого из этих двоих. Никакое удовольствие от их беседы не искупит подобного ужаса! Лучше бы я никогда более не видела ни того, ни другого!»

Однако страданья, коих не возместить годам счастья, ощутимо утишились вскоре, едва Элизабет узрела, сколь красота ее сестры разожгла восхищенье бывшего ее воздыхателя. Только зайдя, Бингли едва ли перемолвился с нею словом, но всякие пять минут его вниманье к Джейн росло. Ему она виделась столь же красивою, сколь была в прошлом году, столь же благодушной и искренней, хоть и не столь разговорчивой. Джейн старалась не выказать вовсе никаких перемен и не сомневалась, что разговаривает не меньше обычного. Однако мысли ее были так заняты, что порою она не замечала собственного молчанья.

Когда джентльмены поднялись, г-жа Беннет вспомнила, что намеревалась быть любезной, а посему пригласила их обоих через несколько дней отобедать в Лонгборне.

— Вы задолжали мне визит, господин Бингли, — прибавила она, — потому как, когда вы уехали зимою в город, вы обещали по-семейному с нами отобедать, как только вернетесь. Видите, я не забыла и, уверяю вас, сильно огорчилась, когда вы не вернулись и слова не сдержали.

Бингли в легком ошеломленьи выслушал сии реминисценции и отвечал, что непомерно сожалеет, однако дела не позволили. Засим джентльмены удалились.

Г-жа Беннет всерьез подумывала пригласить их к обеду сегодня же, но, хотя стол у нее всегда был хорош, полагала, что менее двух перемен блюд не хватит юноше, относительно коего она питала столь животрепещущие планы, и не удовлетворит аппетит и гордыню человека с доходом десять тысяч в год.

Глава XII

Едва они откланялись, Элизабет пошла прогуляться, дабы собраться с мыслями или, говоря иначе, беспрепятственно подумать о том, что запутает их еще более. Поведенье г-на Дарси изумляло ее и злило.

«Если он так и будет сидеть молча, мрачно и равнодушно, зачем, — размышляла она, — он явился вообще?»

Ни единая догадка радости ей не доставила.

«В городе он по-прежнему приятен и мил с дядюшкой и тетушкой; почему со мной иначе? Если он боится меня, зачем приехал? Если я ему безразлична, к чему безмолвствовать? Несносный, какой несносный человек! Я не стану более о нем думать».

Сие решенье некоторое время невольно осуществлялось, чему споспешествовало появленье Джейн, жизнерадостность коей доказывала, что визитеры порадовали ее больше, нежели сестру.

— Теперь, — сказала она, — первая встреча завершилась, и мне совсем легко. Я знаю себя, и его приход меня уж не смутит. Я рада, что он обедает с нами во вторник. Тогда все увидят, что мы оба встречаемся как обычные, равнодушные знакомые.

— О да, очень равнодушные, — засмеялась Элизабет. — О, Джейн, будь осторожна.

— Милая моя Лиззи, ужель ты полагаешь, будто я столь слаба, что ныне в опасности?

— Я полагаю, ты в великой опасности влюбить его в себя сильнее прежнего.

До вторника они с джентльменами не виделись, а тем временем г-жа Беннет пребывала погружена в блаженные планы, воскрешенные сердечностью и обычной вежливостью Бингли во время получасового визита.

Во вторник же в Лонгборне собрались гости, и те двое, чьего появленья ждали с особым нетерпеньем, явились вовремя, соблюдя охотничью пунктуальность. Когда все направились в столовую, Элизабет неотступно наблюдала, займет ли Бингли место подле ее сестры, ранее на всех приемах неизменно принадлежавшее ему. Ее благоразумная мать, захваченная теми же помыслами, не пригласила его сесть подле себя. Войдя в столовую, Бингли вроде бы замялся, однако Джейн обернулась ненароком и ненароком улыбнулась; дело было сделано. Он сел подле нее.

Элизабет, торжествуя, взглянула на его друга. Тот снес сие с величественным равнодушьем, и она бы вообразила, будто Бингли получил от него дозволенье на счастье, если б глаза последнего в отчасти смешливой тревоге равно не обратились к г-ну Дарси.

За обедом Бингли выказывал ее сестре восхищенье, кое, хоть ныне и стало сдержаннее, убедило Элизабет, что счастье Джейн и его собственное, если б сие зависело только от них, было бы достигнуто во мгновенье ока. Она не смела размышлять о значеньи поведения Бингли, однако с удовольствием за ним наблюдала. Только это и оживляло ее сердце, ибо ее настроенье бодростью не отличалось. Г-н Дарси сидел чуть ли не через весь стол от нее. Он расположился подле ее матери. Элизабет понимала, сколь мало удовольствия доставляет обоим подобное соседство и сколь мало являет обоих к их выгоде. Сама она сидела слишком далеко и не слышала их бесед, однако видела, как редко обращались они друг к другу, а когда все-таки заговаривали — как формальны и холодны их манеры. Неучтивость матери заставляла Элизабет лишь острее сознавать, в каком долгу они перед г-ном Дарси, и временами она отдала бы все на свете за честь сообщить ему, что доброта его узнана и прочувствована всем семейством.

Она питала надежду, что им представится возможность поговорить, что до окончанья приема им удастся завести беседу осмысленнее церемонных приветствий, сопровождавших его появленье. Взволнованная и измученная, в гостиной до прихода джентльменов она так томилась и скучала, что едва не опустилась до нелюбезности. Она предвкушала появленье джентльменов, ибо от сего мига целиком зависела радость всего вечера.

«Если он и тогда ко мне не подойдет, — думала она, — я о нем больше и не вспомню».

Джентльмены вошли, и ей показалось, что он с минуты на минуту воплотит ее надежду, но увы! — дамы так столпились вкруг стола, где старшая сестра Беннет готовила чай, а Элизабет разливала кофе, что подле Элизабет не осталось места, дабы поставить стул.

А едва джентльмены приблизились, одна из девиц придвинулась к ней еще ближе и прошептала:

— Что ни говорите, эти мужчины нас не разлучат. Да кому они нужны, правда?

Дарси отошел в другой угол. Элизабет следила за ним глазами, завидовала всякому, с кем он говорил, едва ли находила в себе силы разливать кофе и к тому же ярилась на себя за такую несусветную глупость.

«Человек, коему уже отказали! Что за дурь предполагать, что его любовь возродится? Найдется ли средь них хоть один, кто не возмутится подобной слабостью — второй раз предлагать руку той же самой женщине? Невозможно униженье, их чувствам более отвратительное!»

Она, впрочем, несколько ожила, когда он сам принес свою кофейную чашку, и воспользовалась шансом спросить:

— Ваша сестра по-прежнему в Пемберли?

— Да, она там пробудет до Рождества.

— Совсем одна? Все друзья ее покинули?

— С нею госпожа Эннсли. Остальные вот уже три недели как отбыли в Скарборо.

Она не придумала, что бы еще сказать; но если он желает с нею побеседовать, мог бы попробовать и сам. Он, однако, несколько минут простоял подле нее в молчаньи и, когда в конце концов одна из молодых дам зашепталась с Элизабет, отошел прочь.

Как только чайные чашки исчезли и были расставлены карточные столы, все дамы поднялись, и Элизабет понадеялась, что вскоре он к ней подойдет; но все ожиданья ее были низвергнуты, едва она увидела, что он пал жертвою жадности ее матери до игроков в вист и уже сидит с остальными. Ныне все ожиданья пошли прахом. На весь вечер они были прикованы к разным столам, и ей не на что стало рассчитывать — вот разве что пускай взор его почаще обращается на ее половину комнаты, дабы в игре ему не везло, как не везло ей.

Г-жа Беннет помышляла залучить двух джентльменов из Незерфилда на ужин, однако их экипаж, к несчастью, был заложен прежде остальных, и задержать их не удалось.

— Ну-с, девочки, — сказала г-жа Беннет, когда все гости их покинули, — что скажете? По-моему, все прошло на редкость замечательно, честное слово. Обед получился весьма хорош. Оленину зажарили так, что лучше не бывает, — и все сказали, что в жизни не видели такой жирной вырезки. Суп вышел в пятьдесят раз лучше, чем тот, что мы ели на прошлой неделе у Лукасов, и даже господин Дарси признал, что куропатки приготовлены замечательно, а я так думаю, у него по меньшей мере две-три французские кухарки. И, дорогуша Джейн, я в жизни не видала тебя такой красавицею. И госпожа Лонг то же говорит, потому как я ее нарочно спросила. И что, по-твоему, она еще сказала? «Ах, госпожа Беннет, мы все-таки увидим вас в Незерфилде». Так и сказала, честное слово. Коли меня спросите, лучше госпожи Лонг и не бывало на свете женщины — а племянницы ее очень воспитанные девушки и притом совсем не хорошенькие; я их люблю беззаветно.

Короче говоря, г-жа Беннет пребывала в великолепном расположеньи духа; она достаточно понаблюдала за Бингли, дабы убедиться, что в итоге Джейн его получит, и в ликованьи ее расчеты на всяческие блага для семейства столь превышали все резоны, что она немало огорчилась, когда назавтра он не явился делать предложение.

— Очень славный получился день, — сказала юная г-жа Беннет Элизабет. — Так правильно выбраны гости, так друг другу подходят. Надеюсь, мы еще не раз встретимся.

Элизабет улыбнулась.

— Лиззи, не надо так. Не подозревай меня. Это убивает. Уверяю тебя, ныне я могу наслаждаться беседами с ним, потому что он приятный и разумный молодой человек, а более я ничего не желаю. Таковы его манеры — я совершенно убедилась, что он никогда не замышлял добиться от меня привязанности. Просто он, как никакой другой мужчина, одарен обаяньем и вообще приветливостью.

— Ты очень жестока, — заметила ее сестра. — Ты не дозволяешь мне улыбаться, а сама смешишь всякую минуту.

— Как порою трудно внушить, что ты говоришь правду! — И как порою невозможно!

— Но с какой стати ты желаешь уверить меня, будто я чувствую больше, нежели признаю?

— Я едва ли знаю, как ответить на сей вопрос. Мы все любим поучать, хотя научить можем лишь тому, чего знать не стоит. Прости; а если настаиваешь на своем равнодушии, не поверяйся мне.

Глава XIII

Спустя несколько дней г-н Бингли пришел вновь, и к тому же один. Друг его утром отбыл в Лондон, но собирается вернуться через десять дней. Бингли просидел с ними больше часа и был замечательно жизнерадостен. Г-жа Беннет пригласила его отобедать, однако он, пространно выразив сожаленье, отвечал, что обещался в другом доме.

— В следующий раз, как заглянете, — сказала она, — я надеюсь, нам повезет больше.

Он будет совершенно счастлив в любое время, и т. д., и т. п., и если она позволит, при первой же возможности их навестит.

— Свободны ль вы завтра?

Да, на завтра у него нет ни малейших замыслов; приглашенье было принято весьма охотно.

Он явился, и к тому же в столь удачную минуту, когда ни одна из дам еще не успела одеться. Г-жа Беннет, в халате и полупричесанная, влетела в комнату дочери с криком:

— Дорогуша Джейн, поторопись и спускайся быстрее. Он пришел — господин Бингли, он пришел. Пришел, ну надо же. Скорее, скорее. Давай, Сара, сию минуту к юной госпоже Беннет, помоги ей одеться. Да брось ты прическу госпожи Лиззи.

— Мы спустимся, как только сможем, — отвечала Джейн, — но, кажется, Китти нас всех опередила — она ушла наверх полчаса назад.

— Да забудь ты про Китти, при чем тут Китти? Давай быстрее, быстрее! Где твой кушак, дорогуша?

Но когда мать ушла, Джейн так и не уговорили спуститься без остальных сестер.

Столь же настырно г-жа Беннет вновь попыталась оставить их одних вечером. После чая г-н Беннет по обыкновенью отбыл в библиотеку, а Мэри ушла наверх к фортепьяно. Два препятствия из пяти были тем самым устранены; засим г-жа Беннет довольно долго просидела, совершенно безрезультатно подмигивая Элизабет и Кэтрин. Элизабет предпочитала на нее не смотреть, а Китти, едва взглянув, весьма невинно осведомилась:

— Что такое, мама́? Почему вы мне подмигиваете? Что я должна сделать?

— Ничего, дитя мое, совсем ничего. И вовсе я тебе не подмигивала. — Она просидела смирно еще пять минут, но, не желая впустую терять столь бесценный случай, внезапно вскочила и, сказав Китти: — Пойдем, милая, мне нужно с тобою поговорить, — вывела ее из комнаты. Джейн тут же покосилась на Элизабет, явив огорченье подобными умыслами и мольбу не поддаваться. Через несколько минут г-жа Беннет приоткрыла дверь и позвала: — Лиззи, дорогуша, я хочу побеседовать с тобою.

Элизабет пришлось уйти.

— Можно бы и оставить их наедине, знаешь ли, — сказала ее мать, едва они очутились в вестибюле. — Мы с Китти идем наверх, посидим у меня в гардеробной.

Элизабет не попыталась ее урезонить, однако потихоньку задержалась в вестибюле и, когда мать и сестра скрылись из виду, вернулась в гостиную.

В тот день замыслы г-жи Беннет оказались безуспешны. Бингли был само очарованье — вот только не признавался в любви ее дочери. Его сердечность и жизнерадостность сделали его весьма приятным дополненьем к вечерним посиделкам, и он сносил неразумную услужливость матери и выслушивал ее глупые тирады с самообладаньем и невозмутимостью, кои особо грели дочери душу.

Он едва ли нуждался в приглашеньи на ужин, и до его ухода было уговорено — главным образом меж ним и г-жою Беннет, — что наутро он придет поохотиться с ее супругом.

После Джейн уж не заговаривала о своем равнодушии. Ни словом не перемолвились сестры относительно Бингли, однако Элизабет отправилась в постель в счастливой уверенности, что дело вскорости завершится, если г-н Дарси не вернется до означенного дня. Если же серьезно, она почти уверилась, что все сие происходит с его дозволенья.

Бингли явился к назначенному часу, и они с г-ном Беннетом, как и было уговорено, провели вместе все утро. Последний оказался гораздо приятнее, нежели его спутник предполагал. В Бингли отсутствовали самонадеянность или глупость, кои могли вызвать насмешки г-на Беннета или же омерзеньем понудить его к молчанию, и он был общительнее и менее чудаковат, нежели гость наблюдал его прежде. Бингли, разумеется, вместе с ним вернулся к обеду, а вечером г-жа Беннет вновь пустила в ход свои выдумки, дабы удалить всех от гостя и старшей дочери. Элизабет, намеревавшаяся составить письмо, с этой целью вскоре после чая удалилась в утреннюю столовую, ибо, поскольку все прочие собирались играть в карты, ее присутствие для противостоянья материным уловкам потребно не будет.

Однако, дописав письмо и вернувшись в гостиную, к бесконечному своему изумленью, она узрела, что мать ее, пожалуй, изобретательна чрезмерно. Открыв дверь, Элизабет увидела, что ее сестра и Бингли стоят у камина, словно бы погруженные в жаркую беседу, и если б сие само по себе не вызвало подозрений, лица их, когда они торопливо обернулись и отодвинулись друг от друга, все бы ей объяснили. Их положенье оказалось достаточно неловко, но ее, сочла Элизабет, — много хуже. Ни один и слова не молвил, и когда Элизабет уже вознамерилась вновь уйти, Бингли, кой, как и Джейн, сел, вдруг вскочил и, что-то коротко шепнув ей на ухо, выбежал из комнаты.

Джейн не могла таиться от Элизабет, когда столько радости доставило бы признанье, и, тотчас обняв сестру, весьма вдохновенно сообщила, что она — счастливейшее существо на земле.

— Это чересчур! — прибавила она. — Попросту чересчур. Я такого не заслуживаю. О, почему не все столь же счастливы?

Элизабет поздравила ее с искренностью, теплотою и восторгом, кои едва ли возможно выразить словами. Всякая ее фраза открывала для Джейн новый источник счастья. Но сейчас она не могла оставаться с сестрою или сказать хоть половину того, что желала.

— Я немедля побегу к матушке, — вскричала она. — Я ни за что не стану шутить с нежной ее заботою и не допущу, чтоб она узнала от кого-либо другого. Он уже отправился к отцу. О, Лиззи, знать, что слова мои принесут такое блаженство всей моей возлюбленной семье! Как вынести мне столько счастья?

Затем она поспешила к матери, коя нарочно прервала карточную партию и ныне сидела наверху с Китти.

В одиночестве Элизабет улыбнулась при мысли о том, как стремительно и легко завершилась наконец сия история, столько месяцев дарившая им лишь неизвестность и терзанья.

«И таков, — сказала она себе, — финал тревожной предусмотрительности его друга! лжи и хитроумья его сестры! счастливейший, мудрейший, наиразумнейший финал!»

Через несколько минут в комнату зашел Бингли, чье совещание с ее отцом обернулось кратким и по делу.

— Где ваша сестра? — выпалил он, открыв дверь.

— С матерью наверху. Я думаю, она спустится через минуту.

Засим он закрыл дверь и, приблизившись к Элизабет, попросил добрых пожеланий и сестринской нежности. Элизабет искренне и от всего сердца отвечала, сколь счастлива их будущим родством. Они с великой сердечностью пожали друг другу руки, и затем до прихода сестры Элизабет понуждена была выслушивать все, что Бингли желал сказать о собственном счастье и о великих совершенствах Джейн; и невзирая на то, что он был влюблен, Элизабет взаправду верила, что все его ожиданья блаженства вполне здравы, ибо произрастали из великолепного ума и более чем великолепной натуры Джейн, а равно сходства чувств и склонностей между нею и им самим.

Всем им выдался вечер необычайного счастья, и душевное удовлетворенье юной г-жи Беннет осеняло ее лицо светом столь очаровательной живости, что она стала красива, как никогда. Китти жеманилась, улыбалась и надеялась, что скоро придет ее черед. Г-же Беннет никак не удавалось найти слова, способные достаточно тепло и согласно с чувствами выразить ее соизволенье или же описать удовольствие, хотя битых полчаса ни о чем более с Бингли не говорила, а когда за ужином к ним присоединился г-н Беннет, голос его и манеры достоверно свидетельствовали о том, сколь он поистине счастлив.

Впрочем, ни единого слова касательно сего не сорвалось с его губ, прежде чем ближе к ночи гость их отбыл; но едва тот уехал, г-н Беннет обернулся к дочери и сказал:

— Джейн, поздравляю тебя. Ты будешь очень счастливой женщиной.

Джейн тотчас бросилась к нему, поцеловала и поблагодарила за доброту.

— Ты умница, — отвечал он, — и мне крайне приятно думать, что ты счастливо устроишься. Я нисколько не сомневаюсь, что вы прекрасно поладите. Различий меж вашими натурами я не вижу. Вы оба столь уступчивы, что никогда ничего не сможете решить, столь доверчивы, что всякий слуга станет вас обманывать, и столь щедры, что всегда будете превышать годовой доход.

— Надеюсь, нет. Для меня неблагоразумье или же бездумность в деньгах будут непростительны.

— Превышать доход! Дорогуша господин Беннет, — вскричала его супруга, — о чем это вы? Да у него четыре или пять тысяч в год, а то и больше. — И затем обратилась к дочери: — О, дорогая дорогуша Джейн, я так счастлива! Я наверняка всю ночь глаз не сомкну. Я так и знала, что все уладится. Я всегда говорила, что в конце концов так и должно быть. Я верила, что ты не зря такая красивая! Помнится, когда он в том году приехал в Хартфордшир, я как увидела его, так сразу и подумала, что вы наверняка поладите. О! Он самый красивый молодой человек на свете!

Уикэм, Лидия — все было забыто. Джейн стала ее любимицей вне всякой конкуренции. В ту минуту г-же Беннет ни до кого более не было дела. А самые младшие сестры вскоре взмолились о тех благах, кои Джейн сможет в будущем дарить.

Мэри просила допустить ее в библиотеку Незерфилда, а Китти отчаянно клянчила всякую зиму устраивать балы.

С того дня Бингли, разумеется, стал в Лонгборне ежедневным гостем, зачастую являясь до завтрака и всегда оставаясь на ужин, если, конечно, какой-нибудь бесчеловечный сосед, достойный всяческой ненависти, не присылал ему приглашенье к обеду, кое Бингли полагал должным принять.

Элизабет ныне редко выдавалась минута поговорить с сестрою, ибо в присутствии Бингли Джейн забывала обо всех; впрочем, Элизабет оказалась ощутимо полезна обоим в порою случавшиеся часы разлуки. В отсутствие Джейн Бингли неизменно прикипал к Элизабет, находя удовольствие в беседах с нею, и в отсутствие Бингли Джейн вечно искала сходного утешенья.

— Я так счастлива, — сказала она однажды вечером. — Он сказал, что понятия не имел о моем приезде в город весной! Я не верила, что сие возможно.

— Я это подозревала, — отвечала Элизабет. — Но как он объяснился?

— Очевидно, виноваты его сестры. Они явно не одобряли его знакомства со мною, чему не приходится удивляться, ибо он мог бы сделать партию во многих отношеньях выгоднее. Но когда они увидят — а я полагаю, они увидят, — что брат их со мною счастлив, они примирятся, и мы снова будем добрыми знакомыми, хотя прежней дружбы уже не будет никогда.

— Сие наисуровейшая диатриба, — сказала Элизабет, — кою я только от тебя слышала. Умница! Я бы сильно злилась, если б тебя снова обмануло притворное расположенье госпожи Бингли.

— Поверишь ли, когда в ноябре он отбыл в город, он поистине любил меня, Лиззи, и только уверенья в моем безразличии не дозволяли ему вернуться!

— Тут он слегка ошибся, это уж точно, — к чести, впрочем, скромной его натуры.

Сие, естественно, побудило Джейн к панегирику о его скромности и о том, сколь мало ценит он красоту собственной души.

К радости своей, Элизабет убедилась, что Бингли не выдал вмешательства друга; хоть на свете не сыскать души снисходительнее и щедрее Джейн, Элизабет понимала, что подобное обстоятельство понудит сестру к предубежденью.

— На свете никого нет удачливее меня! — вскричала Джейн. — О, Лиззи, отчего я избрана одна из всей семьи, отчего благословлена превыше всех! Если б мне увидеть, что ты так же счастлива! Если б для тебя нашелся такой мужчина!

— Если б их нашлось сорок, я никогда не обрела бы такого счастья. Без твоего нрава, твоей доброты мне столь счастливой не быть. Нет уж, я буду ухищряться сама, и, возможно, если мне очень сильно повезет, я со временем встречу второго господина Коллинза.

Положение дел в семействе из Лонгборна невозможно было надолго скрыть. Г-жа Беннет имела честь нашептать на ушко г-же Филипс, а та рискнула, не спрашивая дозволенья, сходным манером поступить со всеми соседями в Меритоне.

Беннетов тотчас объявили удачливейшей семьею в мире, хотя какими-то несколькими неделями ранее, едва сбежала Лидия, все полагали, что на семействе лежит печать несчастия.

Глава XIV

Однажды утром, спустя неделю или около того после помолвки Бингли с Джейн, когда он и дамы сидели в столовой, грохот экипажа привлек их вниманье к окну, и они узрели, как на лужайку въезжает запряженная четверкой карета. Утро было слишком ранним для визитеров, и кроме того, процессия не явила им ни одного из соседей. Лошади были почтовые, и семейство прежде не встречало ни сего экипажа, ни таких ливрей. Поскольку, однако, очевидно было, что некто явился, Бингли тотчас уговорил юную г-жу Беннет избежать неудобств подобного вторженья и прогуляться с ним в леске. Они отбыли, а остальные трое без особого успеха строили догадки, пока дверь не распахнулась и не вошла гостья. Каковой оказалась леди Кэтрин де Бёрг.

Все собранье, разумеется, готовилось к сюрпризу, однако удивленье их превзошло всякие ожиданья, а изумленье г-жи Беннет и Китти, хотя они вовсе не были знакомы с посетительницей, пожалуй, не достигало глубин потрясенья Элизабет.

Леди Кэтрин, неприятная более обыкновенного, вступила в комнату, на приветствие Элизабет отвечала только легким наклоном головы и уселась, ни слова не молвив. Элизабет помянула матери имя гостьи, когда та вошла, хотя никаких просьб о знакомстве не прозвучало.

Г-жа Беннет, удивленная безмерно, однако польщенная визитом столь знатной дамы, приняла последнюю крайне любезно. Некоторое время посидев молча, ее светлость сухо изрекла:

— Надеюсь, вы здоровы, госпожа Элизабет Беннет. Сия дама, полагаю, ваша мать.

Элизабет лаконично отвечала, что так оно и есть.

— А сие, я полагаю, одна из ваших сестер.

— Да, сударыня, — отвечала г-жа Беннет, счастливая возможностью побеседовать с леди Кэтрин. — Это моя предпоследняя по старшинству. Самая младшая недавно вышла замуж, а старшая где-то в парке, гуляет с молодым человеком, кой, я так думаю, скоро станет членом нашей семьи.

— У вас очень маленький парк, — после краткой паузы парировала леди Кэтрин.

— Сие ничто в сравненьи с Розингсом, миледи; но уверяю вас, он гораздо больше, нежели у сэра Уильяма Лукаса.

— Летними вечерами сие, должно быть, наинеудобнейшая гостиная — все окна на запад.

Г-жа Беннет заверила ее, что после обеда здесь никогда не сидят, а затем прибавила:

— Дозволит ли ее светлость спросить, здоровы ли господин и госпожа Коллинз?

— Да, вполне здоровы. Я видела их позапрошлым вечером.

Элизабет ожидала, что сейчас леди Кэтрин вручит ей письмо от Шарлотты, ибо сие представлялось единственным вероятным резоном ее визита. Письма, впрочем, не появилось, и Элизабет терялась в догадках.

Г-жа Беннет крайне любезно предложила ее светлости перекусить, однако та весьма решительно и не весьма любезно отказалась что бы то ни было есть, а затем, поднявшись, сказала Элизабет:

— Госпожа Элизабет Беннет, мне мнится, что пообок вашей лужайки имеется симпатичный боскет. Я бы с наслажденьем прогулялась там, если вы окажете честь составить мне общество.

— Иди, дорогуша, — вскричала ее мать, — покажи ее светлости тропинки. Я думаю, хижина отшельника придется ей по вкусу.

Элизабет подчинилась и, сбегав к себе за парасолем, вместе со знатной гостьей сошла вниз. Минуя вестибюль, леди Кэтрин открыла двери в столовую и гостиную и, после краткого осмотра объявив их пристойными, продолжила путь.

Экипаж ее стоял у дверей; внутри Элизабет увидела служанку. Дамы молча шагали гравийной дорожкой к рощице; Элизабет вознамерилась не заводить беседы с сей женщиной, коя ныне казалась антипатичнее и высокомернее обычного.

«Как могла я полагать, что меж нею и ее племянником имеется сходство?» — недоумевала она, глядя на гостью.

Едва они зашли под деревья, леди Кэтрин приступила к беседе следующим манером:

— Вы вряд ли недоумеваете, госпожа Беннет, относительно резонов моего приезда. Сие объяснить вам должны сердце ваше и совесть.

Элизабет воззрилась на нее в непритворном удивленьи:

— Вы заблуждаетесь, сударыня. Я решительно не в силах изъяснить честь видеть вас здесь.

— Госпожа Беннет, — сердито отвечала ее светлость, — вы должны понимать, что со мною шутки плохи. Но какое бы лицемерье ни предпочитали вы, я к оному не склонюсь. Мой характер славен искренностью и прямотою, и в минуты, подобные нынешней, я определенно себе не изменю. Два дня назад ушей моих достигли вести крайне тревожного сорта. Мне сообщили, что не только сестра ваша вот-вот крайне удачно выйдет замуж, но также что вы, вот эта самая госпожа Элизабет Беннет, по всей вероятности, вскоре соедините свою судьбу с моим племянником, моим собственным племянником господином Дарси. Хотя я знаю, что сие наверняка позорнейшая клевета, хотя я бы не оскорбила его таким предположеньем, я немедленно решила направиться сюда, дабы изложить вам свои соображенья по данному поводу.

— Если вы считаете, что сие не может быть правдой, — сказала Элизабет, краснея от изумленья и негодования, — я не постигаю, для чего вы взяли на себя труд поехать в такую даль. Каковы намеренья вашей светлости?

— Получить сим сведеньям абсолютнейшее опроверженье.

— Ваш приезд в Лонгборн ко мне и моей семье, — сухо заметила Элизабет, — сии сведенья скорее подтверждает — если, конечно, таковые сведенья поистине бытуют.

— Если! Станете ли вы делать вид, будто не имеете о них представленья? Разве не вы умышленно их распространяете? Неужто вам неизвестно, что вести сии разнеслись повсюду?

— Я никогда сего не слышала.

— И станете ли вы утверждать, что для них нет оснований?

— Я не претендую на прямоту, достойную вашей светлости. Вы можете задавать вопросы, на кои я могу не отвечать.

— Сего я терпеть не намерена. Госпожа Беннет, я настаиваю на сатисфакции. Делал ли он, делал ли мой племянник вам предложенье?

— Ваша светлость утверждает, что сие невозможно.

— Этого не может быть; не может быть, пока он владеет рассудком. Но ваши уловки и обольщенье в минуту страсти могли понудить его забыть о долге пред собою и своей семьей. Вы могли окрутить его.

— Если так, я признала бы сие последней.

— Госпожа Беннет, вы понимаете, кто я такая? Я не привыкла к подобным манерам. Я почти ближайшая его родственница и имею право знать все, что близко до него касается.

— Однако не имеете права знать то, что касается до меня, а поведенье ваше никоим образом не склоняет меня к откровенности.

— Я бы хотела, чтобы вы ясно меня поняли. Сей союз, коего вы имеете наглость домогаться, осуществиться не может. Вот именно, никогда. Господин Дарси помолвлен с моей дочерью. Что вы на это скажете?

— Лишь одно: если так, у вас нет резонов полагать, будто он сделал предложение мне.

Леди Кэтрин на миг замялась, потом отвечала:

— Помолвка их — весьма особого свойства. Они были предназначены друг для друга с младенчества. Сего бесконечно желала его мать, а равно и ее. Они еще лежали в колыбелях, когда мы замыслили сей союз; а теперь, когда сему браку надлежит исполнить желанья обеих сестер, неужто преградою явится молодая женщина, коя ниже нас по рождению, лишена всякого положения и семейству нашему чужая совершенно? Ужель вам безразличны желанья его друзей? Его разумеемая помолвка с юной госпожою де Бёрг? Ужель вовсе лишены вы всяких приличий и нравственности? Вы разве не слышите меня — с первых часов жизни он предназначен был кузине!

— Да, и я слышу сие не впервые. Но что мне до того? Если против брака моего с вашим племянником нет иных возражений, меня определенно не остановит то, что его мать и тетя желали, дабы он женился на юной госпоже де Бёрг. Замыслив сей союз, вы обе сделали все, что в ваших силах. Осуществленье сих замыслов — не в ваших руках. Если кузине господин Дарси ни честью, ни склонностью не обязан, отчего не выбрать ему другую женщину? И если эта женщина — я, отчего мне не согласиться?

— Оттого, что честь, приличия, благоразумие — нет, благо — сие запрещают. Да, госпожа Беннет, благо, ибо не ждите, что семья его или же друзья признают вас, если вы своевольно пренебрежете всеобщими устремленьями. Вас будут порицать и презирать, вами пренебрежет вся его родня. Союз ваш будет позорен; имя ваше ни единожды не помянет ни один из нас.

— Сие великая трагедия, — отвечала Элизабет. — Однако жена господина Дарси, вероятно, всякий день располагала бы столь многими и замечательными поводами к счастью, неминуемо положенными ей по сему статусу, что в целом вряд ли имела бы резоны роптать.

— Упрямая, своенравная девчонка! Мне стыдно за вас! Такова благодарность ваша за вниманье мое к вам весною? Ужель сие ничуть вас не обязывает? Присядемте. Вам следует понять, госпожа Элизабет Беннет, что я приехала сюда с решимостью добиться своего и отговорить меня не удастся. Я не имею привычки подчиняться чужим капризам. Я не имею обыкновенья сносить разочарование.

— По сей причине положенье вашей светлости достойно сочувствия, однако я тут ни при чем.

— Не смейте меня перебивать. Молчите и слушайте. Моя дочь и мой племянник созданы друг для друга. По материнским линиям они происходят из одного благородного рода, а по отцовским — от респектабельных, достойных и древних, хоть и не титулованных семей. Состоянье их обоих огромно. Всякий член их домов предназначил их друг для друга — и что́ должно их разлучить? Юная претенциозная выскочка, лишенная семьи, родства или же средств. Ужели нам терпеть сие? Но сего случиться не должно и не случится. Если вы блюдете свои интересы, вы не покинете среду, в коей были воспитаны.

— Я полагаю, что, выйдя замуж за вашего племянника, эту среду и не покину. Он джентльмен, я дочь джентльмена; пока мы равны.

— Это верно. Да, вы дочь джентльмена. Но кто ваша мать? Кто ваши дядья и тетки? Не думайте, будто мне неизвестно их положенье.

— Каковы бы ни были мои родственники, — сказала Элизабет, — если против них не возражает ваш племянник, вас они не касаются.

— Сообщите мне раз и навсегда — вы помолвлены с ним?

Лишь ради услады леди Кэтрин Элизабет не стала бы отвечать на сей вопрос, однако после краткой заминки не могла не сказать:

— Нет, не помолвлена.

Леди Кэтрин очевидно полегчало.

— Обещаете ли вы мне никогда не соглашаться на такую помолвку?

— Ничего подобного я вам не обещаю.

— Госпожа Элизабет Беннет, я потрясена и изумлена. Я ожидала узреть пред собою более разумную молодую особу. Не обманывайтесь, я не сдамся. Я не уеду, пока не услышу потребных заверений.

— А я определенно не дам их никогда. Вы не запугаете меня и не понудите к столь несомненному вздору. Ваша светлость желает, чтобы господин Дарси женился на ее дочери, но если я дам желанное обещанье, разве брак их станет вероятнее? Предположим, он привязан ко мне, — разве мой отказ принять его предложенье вынудит его пожелать союза с кузиной? Дозвольте заметить, леди Кэтрин, что доводы, коими подкреплено необычайное ваше требованье, равно несерьезны и неразумны. Вы сильно заблуждаетесь относительно моей натуры, если полагаете, будто на меня возможно давить подобным внушеньем. Насколько племянник ваш одобряет ваше вмешательство в его дела, я не знаю, однако вы определенно не имеете права вторгаться в мои. Посему я вынуждена просить вас оставить сии домогательства.

— Не торопитесь, если позволите. Я отнюдь не закончила. Ко всем возраженьям, кои я уже сообщила вам, я могу прибавить еще одно. Я осведомлена о подробностях пресловутого побега вашей младшей сестры. Мне известно все — известно, что женитьба на ней молодого человека была устроена в спешке вашим отцом и дядьями. И такая девица будет свояченицей моего племянника? А ее муж, сын управителя его покойного отца, станет его свояком? Силы небесные! — о чем вы думаете? Ужели Пемберли будет так осквернено?

— Вот теперь вам более нечего мне сообщить, — возмутилась Элизабет. — Вы оскорбили меня всеми возможными способами. Я должна просить вас вернуться в дом.

С этими словами она поднялась. Леди Кэтрин тоже встала, и они направились к дому. Ее светлость кипела.

— Итак, вы вовсе не цените ни чести, ни репутации моего племянника! Бесчувственная, себялюбивая девчонка! Ужель не постигаете вы, что брак с вами опозорит его в глазах всего света?

— Леди Кэтрин, мне более нечего сказать. Вы мое мненье выслушали.

— Так вы, стало быть, намерены его заполучить?

— Ничего подобного я не говорила. Я лишь намерена поступать манером, кой, по моему убежденью, способствует моему счастью, без оглядки на вас или любую персону, столь совершенно мне чуждую.

— Ну хорошо же. Значит, вы отказываетесь обещать мне. Отказываетесь послушаться голоса долга, чести и благодарности. Вы вознамерились уничтожить его в глазах всех его друзей, унизить его пред всем светом.

— В данном случае, — отвечала Элизабет, — ни долг, ни честь, ни благодарность не связывают меня. Ни один из сих принципов моим браком с господином Дарси нарушен не будет. А что касается гнева его семьи или же негодованья общества, если бы указанная семья и была счастлива моим замужеством за ним, меня не озаботило бы сие ни на мгновенье, а все общество слишком разумно, чтобы поддержать насмешки.

— Так вот каково истинное ваше мненье! Вот каково решенье! Прекрасно. Ныне я знаю, как поступить. Не воображайте, госпожа Элизабет Беннет, что ваши стремленья будут вознаграждены. Я приехала испытать вас. Я надеялась, что вы разумны; не сомневайтесь, я добьюсь своего.

Таким манером леди Кэтрин говорила, пока они не очутились пред дверцей кареты; там, резко обернувшись, ее светлость прибавила:

— Я не отступлюсь, госпожа Элизабет Беннет. Я не передаю привета вашей матери. Подобного вниманья вы не заслуживаете. Я весьма серьезно рассержена.

Элизабет промолчала и, не пытаясь уговорить леди Кэтрин вернуться в дом, потихоньку направилась туда сама. Поднимаясь по лестнице, она слышала, как отъезжает экипаж. Мать в нетерпеньи встретила ее в дверях гардеробной, дабы осведомиться, почему ее светлость не зашла отдохнуть.

— Предпочла не заходить, — отвечала дочь, — ей пора уезжать.

— Какая красивая дама! И какая невероятная любезность — посетить нас, ибо она, я думаю, прибыла, дабы сообщить лишь, что Коллинзы здоровы. По видимости, ехала мимо и, минуя Меритон, решила заглянуть к тебе. Она же не сообщила тебе ничего особого, Лиззи?

Тут Элизабет принуждена была несколько солгать, ибо описанье сути разговора представлялось невозможным.

Глава XV

Смятенье чувств, в кое поверг Элизабет сей визит, преодолеть оказалось затруднительно, и еще много часов она думала о нем непрестанно и не могла отвлечься. Леди Кэтрин явилась, взяла на себя труд прибыть из самого Розингса, исключительно с целью расстроить предполагаемую помолвку Элизабет с г-ном Дарси. Весьма разумный план, не поспоришь! но Элизабет терялась в догадках, откуда бы взяться сведеньям о помолвке, пока не припомнила, что он — близкий друг Бингли, а она — сестра Джейн, и во дни, когда все ожидают одного бракосочетанья, сих двух обстоятельств достаточно, чтобы предвкушать второе. Она и сама не забывала, что брак ее сестры станет чаще сводить ее саму с г-ном Дарси. А потому соседи в Обители Лукаса (ибо через их переписку с Коллинзами сведенья сии, очевидно, и достигли леди Кэтрин) полагали почти несомненным и скорым то, что она предвкушала как вероятное в некоем будущем.

Впрочем, обдумывая слова леди Кэтрин, Элизабет поневоле ежилась, представляя возможные последствия своего упорства. Из слов ее светлости касательно решимости предотвратить сей брак Элизабет заключила, что леди Кэтрин, вероятно, намерена обратиться к племяннику, и не смела предсказать, как он воспримет сходное описанье всех зол, в сем браке неизбежных. Она не знала, сколь привязан он к тетке или насколько зависим от ее суждений; однако естественно было бы предположить, что он ценит ее светлость гораздо выше, нежели Элизабет, и не приходилось сомневаться, что, перечисляя горести брака с тою, чьи ближайшие родственники столь ниже его, тетка ударит по больному месту. С его понятьями о достоинстве он, пожалуй, сочтет, что доводы, кои Элизабет представлялись слабыми и нелепыми, содержат немало здравого смысла и крепких доказательств.

Если, как ей нередко мнилось, он колебался относительно своих поступков и прежде, совет и мольбы столь близкой родственницы утишат все сомнения и тотчас понудят его быть счастливым, сколь дозволяемо сие безукоризненным достоинством. В сем случае он более не вернется. Леди Кэтрин повидается с ним на пути через город, и его уговор с Бингли о возвращении в Незерфилд будет отменен.

«Посему, если в ближайшие дни другу его будет сообщено, что он не сможет сдержать слова, — рассудила она, — я пойму сие правильно. Тогда я откажусь от всяких надежд, от всяких мечтаний о его преданности. Если ему достанет сожалеть обо мне, когда он мог добиться сердца моего и руки, я вскоре перестану сожалеть о нем вовсе».

Удивленье прочих домашних, узнавших, что за посетительница к ним являлась, было весьма велико, но они любезно удовлетворились тем же объясненьем, что утолило любопытство г-жи Беннет, и избавили Элизабет от дальнейших расспросов.

На следующее утро, когда она спускалась по лестнице, ей встретился отец, кой с письмом в руке вышел из библиотеки.

— Лиззи, — молвил он, — я как раз собирался тебя искать; пойдем со мною.

Она последовала за ним, и желанье выяснить, что хочет он ей сообщить, обострилось предположеньем, что разговор неким манером относится до сего письма. Внезапно Элизабет пришло в голову, что письмо, возможно, от леди Кэтрин; в ужасе ждала она объяснений.

Вместе с отцом она приблизилась к камину и села. Г-н Беннет засим произнес:

— Нынче утром я получил письмо, кое изумило меня безмерно. Поскольку оно по большей части касается тебя, тебе следует узнать его содержание. Я прежде и не догадывался, что две мои дочери пребывают на пороге замужества. Дозволь поздравить тебя с весьма важным завоеваньем.

Щеки Элизабет вспыхнули, ибо она мгновенно уверилась, что сие письмо не от тетки, но от племянника; она раздумывала, следует ли радоваться, что он объяснился вообще, или обижаться, что письмо адресовано не ей самой, когда отец продолжил:

— Ты, видимо, знаешь, о чем речь. Юные дамы в подобных вопросах весьма проницательны, но, пожалуй, я потрясу даже твою прозорливость, сообщив имя поклонника. Письмо сие от господина Коллинза.

— От господина Коллинза! а он-то что имеет сообщить?

— Нечто, разумеется, весьма целесообразное. Он начинает с поздравлений в связи с приближающейся свадьбою моей старшей дочери, о коей ему, очевидно, насплетничали добрые Лукасы. Я не стану дразнить твое нетерпенье, зачитывая, что он об этом говорит. Касательно тебя же он пишет следующее: «Изложив тем самым искренние поздравленья мои и г-жи Коллинз по сему счастливому поводу, я желал бы прибавить краткий намек относительно повода иного, о коем нам сообщено было тем же источником. Предполагается, что дочери вашей Элизабет недолго осталось носить имя Беннет после того, как от него откажется ее старшая сестра, и избранный спутник ее жизни вполне заслуженно представляется одним из славнейших лиц в сей земле». Ты догадываешься, Лиззи, кто бы сие мог быть? «Сей молодой джентльмен особо благословен всем, чего только может пожелать сердце смертного, — роскошным богатством, благородной роднею и обширными возможностями к покровительству. И однако же, невзирая на сии соблазны, позвольте предостеречь мою племянницу Элизабет и вас относительно тех бед, кои могут последовать за безрассудным согласьем на предложенье сего джентльмена, кое, разумеется, вы будете склонны к своей выгоде принять немедля». Ты догадываешься, Лиззи, что это за джентльмен такой? Но сейчас мы сие выясним. «Причины, кои побуждают меня предупредить вас, таковы. У нас имеются резоны предполагать, что его тетя леди Кэтрин де Бёрг взирает на сей союз без благосклонности». Человек сей, изволишь ли видеть, господин Дарси! Ну, Лиззи, мнится мне, я тебя все-таки удивил. Мог ли он либо же Лукасы избрать средь круга наших знакомцев человека, чье имя действеннее явило бы лживость их сведений? Господин Дарси, кой взглядывает на женщину, лишь дабы узреть изъян, и наверняка за всю жизнь и не взглянул на тебя! Сие превосходно!

Элизабет попыталась разделить с отцом его восторг, однако сумела выдавить лишь вымученную улыбку. Никогда прежде остроумье его не находило себе столь неприятной ей мишени.

— Ужель ты не позабавлена?

— О да! Читайте дальше, прошу вас.

— «Вчера вечером, едва услышав о вероятности сего брака, леди Кэтрин с обычной своею снисходительностью выразила свое мненье по сему поводу, обнаружив тем самым, что в связи с некими возраженьями касательно родственных связей моей племянницы никогда не согласится на, по ее выраженью, столь позорный союз. Я почитаю своим долгом тотчас же сообщить о сем моей племяннице, дабы она и ее благородный воздыхатель сознавали свою будущность и не торопились заключить брак, не получивший должного одобренья». Далее господин Коллинз прибавляет: «Я поистине счастлив, что печальная история моей племянницы Лидии была замята столь удачным манером, и обеспокоен лишь тем, что об их сожительстве до брака известно так широко. Однако я не должен пренебречь обязанностями своего положенья и сокрыть изумленье, кое испытал, узнав, что немедля после бракосочетанья вы приняли сию пару в своем доме. Тем самым вы поощрили порок, и будь я священником в Лонгборне, я бы возражал против сего крайне сурово. Вам безусловно надлежит простить их по-христиански, однако никоим образом не допускать их к себе и не дозволять упоминаний при вас их имен». Вот его представленье о христианском прощении! В остальном же письмо живописует положенье дражайшей его Шарлотты и их ожиданья юной масличной ветви. Но, Лиззи, мнится мне, что ты не развлеклась. Надеюсь, ты не станешь чиниться и делать вид, будто оскорблена досужими домыслами. Зачем живем мы, как не затем, дабы понуждать к насмешкам соседей и хохотать над ними в свой черед?

— О, — вскричала Элизабет, — я позабавлена бесконечно. Но сие так странно!

— Да — это и занятно. Заподозри они любого другого мужчину, не о чем было бы и говорить, но его совершеннейшее равнодушие и твоя подчеркнутая неприязнь наполняют сие восхитительным абсурдом! Как бы ни омерзительна была мне корреспонденция, переписку с господином Коллинзом я не брошу ни за что. Нет уж; читая его письма, я поневоле предпочитаю его даже Уикэму, сколь ни ценил бы я бесстыдство и лицемерье моего зятя. И что же, Лиззи, сказала о сих новостях леди Кэтрин? Она заезжала лишить тебя благословенья?

Дочь откликнулась лишь смехом и, поскольку задавался сей вопрос без малейших подозрений, не расстроилась, когда отец ответил ей тем же. Никогда в жизни Элизабет не было так трудно скрывать чувства под личиною. Потребно было смеяться, когда она предпочла бы зарыдать. Отец жесточайшим образом терзал ее замечаньями о равнодушии г-на Дарси, и дочери оставалось лишь удивляться подобной слепоте или страшиться, что, возможно, не г-н Беннет слишком мало постигает, но она сама вообразила слишком много.

Глава XVI

Вовсе не получив вышепомянутого письма, кое отчасти предсказывала Элизабет, г-н Бингли считаные дни спустя после визита леди Кэтрин привез в Лонгборн Дарси. Джентльмены прибыли рано; г-жа Беннет еще не успела сообщить г-ну Дарси о свиданьи с его тетей, чего на миг устрашилась ее дочь, и тут Бингли, желавший побыть наедине с Джейн, предложил им всем прогуляться. О том и договорились. Г-жа Беннет была к ходьбе непривычна, Мэри не располагала свободным временем, и оставшиеся отправились впятером. Бингли и Джейн, впрочем, вскоре отстали. Они брели позади, предоставив Элизабет, Китти и Дарси развлекать друг друга. Все трое говорили крайне мало: Китти слишком трепетала пред ним и беседовать не могла, Элизабет втайне готовилась к отчаянному шагу, и он, вероятно, был занят тем же.

Они шли в направленьи Обители Лукасов, ибо Китти желала навестить Марию, и поскольку Элизабет не видела повода сообщать об этом всем, когда Китти их оставила, храбро продолжила гулять с ним наедине.

Настал миг осуществить ее решенье, и, пока отвага ее не покинула, Элизабет тут же произнесла:

— Господин Дарси, я существо крайне себялюбивое и, дабы излить собственные чувства, не намерена заботиться о том, сколь раню ваши. Я не могу долее сдерживать благодарность за беспримерную вашу доброту к моей бедной сестре. С тех пор, как я о сем узнала, я жаждала сообщить, сколь признательна вам. Если б о сем стало известно моей семье, мне пришлось бы благодарить вас не только от своего имени.

— Мне жаль, мне невероятно жаль, — удивленно и с чувством отвечал Дарси, — что вас известили о том, что в неверном свете могло причинить вам неловкость. Я не думал, что госпожа Гарднер столь мало достойна доверия.

— Не вините мою тетушку. Ваше участие поначалу выдала мне бездумность Лидии, и, разумеется, я не могла успокоиться, пока не выяснила подробности. Дозвольте от имени всего моего семейства поблагодарить вас еще и еще за великодушное состраданье, кое понудило вас взять на себя такой труд и снести такие огорченья, дабы их разыскать.

— Если вы желаете меня поблагодарить, — отвечал он, — благодарите от себя. Я и не попытаюсь отрицать, что желанье осчастливить вас обостряло прочие мои побужденья. Но семья ваша ничем мне не обязана. При всем уваженьи к ним, думал я только о вас.

Смущенье не позволило Элизабет ответить. После краткой паузы ее спутник сказал:

— Не шутите со мною — для сего вы слишком великодушны. Если ныне ваши чувства таковы, какими были в апреле, сообщите мне о сем тотчас же. Моя любовь и желанья не переменились, но одно ваше слово понудит меня к вечному молчанью.

Элизабет, вполне сознавая крайнюю неловкость и мучительность его положенья, заставила себя заговорить и немедля, хоть и не слишком красноречиво, известила его, что чувства ее с помянутого им дня претерпели столь существенную перемену, что ныне она принимает его уверенья с благодарностью и наслажденьем. Счастье, порожденное сим ответом, пожалуй, превзошло все испытанное им прежде, и потому он отвечал разумно и тепло, как только можно ожидать от неистово влюбленного человека. Если б Элизабет способна была взглянуть ему в глаза, она узрела бы, как шел ему душевный восторг, осиявший его лицо; впрочем, не будучи в силах смотреть, она могла слушать, и он поведал ей о чувствах, кои, доказывая, сколь важна она для него, делали его привязанность всякий миг драгоценнее.

Они шли дальше, не понимая куда. Многое следовало обдумать, и почувствовать, и сказать, и на прочее вниманье не отвлекалось. Вскоре Элизабет узнала, что нынешним взаимопониманьем они обязаны стараньям его тетки, каковая и в самом деле явилась к нему на пути через Лондон и описала свою поездку в Лонгборн, свою цель и суть беседы с Элизабет, особо напирая на всякое выраженье последней, кое, по убежденью леди Кэтрин, особенно отчетливо являло несговорчивость и нахальство, и не сомневаясь, что подобный рассказ споспешествует ее стараньям добиться от племянника уверений, кои Элизабет дать отказалась. К несчастью для ее светлости, рассказ сей подействовал манером ровно противоположным.

— Сие понудило меня надеяться, — сказал он, — как едва ли я позволял себе надеяться прежде. Я достаточно знаю вашу натуру, а потому был уверен, что, будь вы абсолютно, непоправимо настроены против меня, вы сообщили бы о сем леди Кэтрин искренне и открыто.

Элизабет покраснела и засмеялась:

— Да уж, искренность мою вы познали достаточно, дабы полагать меня способной на такое. Столь ужасно оскорбив вас в лицо, я бы не колеблясь оскорбила вас пред вашей роднею.

— Что сказали вы такого, чего я не заслужил? Ибо, хотя обвиненья ваши и были безосновательны и полагались на ошибочные предпосылки, поведенье мое стоило суровейшего порицанья. Оно было непростительно. Я не могу вспоминать о нем без отвращенья.

— Мы не станем ссориться из-за того, кому в тот вечер причиталась бо́льшая доля вины, — сказала Элизабет. — Говоря строго, мы оба вели себя небезупречно, но с тех пор, я надеюсь, оба научились любезности.

— Я не могу так легко примириться с собою. Воспоминанье о том, что я говорил, о том, как вел себя, о моих манерах, моих выраженьях и поныне меня терзают невыразимо, как терзали много месяцев. Я никогда не забуду вашего столь уместного упрека: «Если б вы повели себя благородно». Вот что сказали вы. Вы не представляете, вы едва ли можете постичь, как слова сии мучили меня — хотя, должен признать, лишь спустя некоторое время мне хватило ума распознать их справедливость.

— Я определенно была весьма далека от предположенья, что они подействуют так сильно. Я никоим образом не догадывалась, что их возможно так воспринять.

— Я с легкостью этому верю. Вы полагали тогда, что я вовсе лишен человеческих чувств, — наверняка вы так думали. Я никогда не забуду вашего лица, когда вы сказали, что я не мог предложить вам руку и сердце никаким манером, кой соблазнил бы вас принять мое предложенье.

— О, не повторяйте того, что я тогда сказала. Вовсе не годится сие вспоминать. Уверяю вас, я давным-давно искренне этого стыжусь.

Дарси помянул свое письмо.

— Скоро ли, — спросил он, — скоро ли переменило оно к лучшему ваше мненье обо мне? Прочитав, поверили ль вы ему?

Она рассказала, как повлияло на нее письмо и как постепенно стиралось ее предубежденье.

— Я знал, — сказал он, — что посланье мое причинит вам боль, но сие было необходимо. Надеюсь, письмо вы уничтожили. Одна часть его, начало — я страшусь думать, что вы найдете в себе мужество ее перечитать. Я припоминаю выраженья, кои понудят вас справедливо меня возненавидеть.

— Письмо, конечно, будет сожжено, если вы полагаете сие важным, дабы сохранить мою привязанность, но, хотя мы оба располагаем резонами считать мненья мои не совершенно твердокаменными, они все-таки, я надеюсь, не настолько переменчивы.

— Когда я его составлял, — отвечал Дарси, — мне казалось, будто я совершенно спокоен и холоден, но с тех пор я уверился, что писал в кошмарной ожесточенности чувств.

— Пожалуй, начиналось оно жестоко, но закончилось иным манером. Прощанье — само милосердие. Но не вспоминайте более о письме. Чувства человека, его написавшего, и человека, его получившего, ныне разительно отличны от тех, что питаемы были тогда, и всякое неприятное обстоятельство, с ним связанное, надлежит позабыть. Вам следовало бы отчасти усвоить мою философию. Думайте о прошлом, только если воспоминанья приятны вам.

— Мне не верится, что у вас имеется философия такого сорта. Ваши воспоминанья, должно быть, вовсе лишены самобичеванья, и довольство, ими порождаемое, проистекает не из философии, но из неведенья, что гораздо лучше. Со мною же дело обстоит иначе. Болезненные воспоминанья преследуют меня, и от них невозможно, не должно отмахиваться. Всю жизнь я был себялюбив в поступках, если не в принципах. В детстве меня учили тому, что хорошо, но не научили исправлять характер. Мне привили верные принципы, но предоставили следовать им в гордости и заносчивости. Увы, я единственный сын (а много лет — и единственный ребенок), меня баловали родители, кои, хоть сами и были добры (отец мой, к примеру, — воплощенное добросердечье и приятность), дозволяли, поощряли, почти учили меня быть себялюбивым и властным, не заботиться ни о ком за пределами семейного круга, презрительно глядеть на весь прочий мир, стремиться, во всяком случае, презирать их разум и достоинства в сравненьи с моими собственными. Таков был я с восьми до двадцати восьми лет, и таким бы я остался, если б не вы, драгоценная моя, прекраснейшая Элизабет! Ах, сколь я обязан вам! Вы преподали мне урок, поначалу тяжкий, но весьма полезный. Вы достойно смирили меня. Я пришел к вам, не усомнившись в вашем согласии. Вы показали мне, сколь ничтожны мои притязанья осчастливить женщину, достойную счастья.

— Так вы были уверены, что я соглашусь?

— Именно. Что вы подумаете о моем тщеславии? Я полагал, будто вы желаете, ожидаете моего предложенья.

— Должно быть, виноваты мои манеры, но это я не нарочно, уверяю вас. Я ни мгновенья не желала вас обмануть, но живость моя, вероятно, нередко сбивала меня с пути истинного. Как вы, должно быть, ненавидели меня после того вечера!

— Ненавидел вас! Поначалу я, пожалуй, сердился, но чувства сии вскоре обратились на должный предмет.

— Я почти страшусь спросить, что подумали вы обо мне, когда мы встретились в Пемберли. Вы корили меня за приезд?

— Вовсе нет, я удивился — больше ничего.

— Удивленье ваше вряд ли соперничало с моим, когда вы заметили меня. Совесть подсказывала мне, что я не заслуживаю особой вежливости, и, должна признаться, я не ожидала большего, нежели мне полагалось.

— Тогда, — отвечал Дарси, — я стремился всякой любезностью, что в моей власти, показать вам, что не мелочен и не стану поминать прошлого; я надеялся, что вы простите меня, станете думать обо мне лучше, увидев, что я принял к сведенью ваши упреки. Не могу сказать, скоро ли у меня возникли прочие желанья, но, пожалуй, примерно через полчаса после того, как я увидел вас.

Затем он рассказал, как рада была знакомству с нею Джорджиана и как огорчилась она внезапному сего знакомства прекращенью; и поскольку сие, разумеется, напомнило о причинах такого поворота событий, Элизабет вскоре узнала, что его решенье вслед за нею уехать из Дербишира на поиски ее сестры созрело у него до ухода с постоялого двора, а серьезность его и задумчивость порождены были только лишь помыслами о том, как сии поиски лучше осуществить.

Она вновь поблагодарила его, однако предмет сей был слишком мучителен для обоих, и они предпочли сменить тему.

Неторопливо пройдя несколько миль, слишком занятые, чтобы сие сознавать, они, взглянув на часы, в конце концов обнаружили, что пора бы уже вернуться.

— Что-то сталось с господином Бингли и Джейн! — Сей вопрос понудил обсудить их дела. Дарси был в восторге от их помолвки — друг его сообщил о ней тотчас.

— Я вынуждена спросить, удивились ли вы, — сказала Элизабет.

— Ни в малейшей степени. Уезжая, я подозревал, что сие скоро произойдет.

— Иными словами, вы дали согласие. Я так и догадалась. — И хотя он возмутился, вскоре выяснилось, что примерно так дело и обстояло.

— Вечером накануне моего отъезда в Лондон, — сказал он, — я сделал ему признанье, каковое, мне представляется, надлежало сделать давным-давно. Я поведал ему обо всем, что сделало мое вмешательство в его дела нелепым и назойливым. Удивился он неописуемо. Он не питал ни малейших подозрений. Далее я сказал ему, что полагаю ошибочной прежнюю свою убежденность в равнодушии к нему вашей сестры, и поскольку я видел ясно, что его привязанность не умалилась, я не сомневался, что они будут счастливы друг с другом.

Элизабет не сдержала улыбки, слушая, сколь непринужденно управляет он другом.

— Говоря, что моя сестра любит его, вы полагались на собственные наблюденья, — спросила она, — или на то лишь, что я говорила весною?

— Я наблюдал сам. Я пристально следил за нею те два раза, что навещал ее, и убедился в ее склонности.

— А ваши заверенья, надо полагать, тотчас убедили его.

— Именно. Бингли совершенно непритворно скромен. Робость не дозволяла ему в столь щекотливом вопросе полагаться на собственное мненье, однако его доверье ко мне существенно упростило дело. Я был вынужден сделать признанье, кое на время небезосновательно обидело его. Я не позволил себе утаить, что ваша сестра зимою провела в городе три месяца, что я знал об этом и умышленно от него скрыл. Он разгневался. Но я убежден, что гнев его горел не долее, нежели Бингли питал сомненья в чувствах вашей сестры. Ныне он от всей души простил меня.

Элизабет подмывало заметить, сколь восхитительным другом является г-н Бингли, ибо подобная податливость бесценна, однако сдержала себя. Она помнила, что ему еще предстоит научиться быть предметом шуток и ныне слишком рано начинать. Предвкушая счастье Бингли, кое, разумеется, будет уступать лишь его собственному, он продолжал беседу до самого дома. В вестибюле они расстались.

Глава XVII

— Лиззи, милая, куда вы подевались? — сей вопрос Элизабет услышала от Джейн, едва зашла в комнату, и от всех прочих, когда те сели за стол. В ответ она нашлась только сообщить, что они бродили по окрестностям, пока она не заблудилась. Отвечая, она покраснела, но сие, а равно все остальное подозрений ни в ком не пробудило.

Вечер миновал тихо, вовсе лишенный примечательных событий. Явные влюбленные беседовали и смеялись, тайные хранили молчанье. Натура Дарси не позволяла счастью извергнуться весельем, а Элизабет в ажитации и смущеньи скорее знала, что счастлива, нежели сие чувствовала, ибо, помимо неловкости, ей грозили и другие затруднения. Она опасалась того, что будет с родными, когда все выяснится, сознавала, что он никому не приятен, кроме Джейн, и даже боялась, что остальные питают к нему неприязнь, кою не в силах пошатнуть его состояние и положенье.

Вечером она поверилась Джейн. Хотя в душе последней вовсе не было места подозрительности, сестре она не поверила совершенно:

— Лиззи, ты шутишь. Не может такого быть! — помолвлена с господином Дарси! Нет-нет, ты меня не обманешь. Я знаю, что сие невозможно.

— На редкость неудачное начало. Я только на тебя и надеялась, и если мне не веришь ты, значит, никто не поверит. И однако же я серьезна. Это чистейшая правда. Он по-прежнему любит меня, и мы помолвлены.

Джейн в сомненьях воззрилась на нее:

— О, Лиззи, не может такого быть. Я же знаю, как он тебе не нравится.

— Ничего ты не знаешь. Это все надлежит забыть. Пожалуй, я не всегда любила его так сильно, как теперь. Но в подобных случаях хорошая память непростительна. Ныне я сама вспоминаю об этом в последний раз.

Сестра по-прежнему взирала на нее в изумленьи. Элизабет вновь, еще серьезнее, уверила ее, что говорит правду.

— Боже всемогущий! Неужели! Но теперь-то я вынуждена тебе поверить, — вскричала Джейн. — Милая моя, милая Лиззи, я бы… я тебя поздравляю… но ты уверена? Прости, что спрашиваю — ты вполне уверена, что будешь с ним счастлива?

— Можно не сомневаться. Мы с ним уже уговорились, что станем счастливейшей парой на земле. Но ты рада, Джейн? Тебе понравится иметь такого зятя?

— Очень-очень. Ни я, ни Бингли более ни о чем не мечтаем. Но мы разговаривали об этом и решили, что сие невозможно. Ты взаправду любишь его так сильно? О, Лиззи! Что угодно, только не брак без любви. Ты чувствуешь, что до́лжно? Ты уверена?

— О да! Когда я тебе расскажу, ты сочтешь, что я чувствую больше, чем до́лжно.

— О чем ты?

— Ну, должна признаться, любовь моя к нему сильнее, чем к Бингли. Боюсь, ты на меня рассердишься.

— Дражайшая моя сестра, прошу тебя, посерьезнее. Я хочу поговорить очень серьезно. Сию же минуту расскажи мне все, что я должна знать. Скажи, давно ли ты любишь его?

— Это подкралось так незаметно, что я даже и не знаю, когда началось. Но, пожалуй, сие продолжается с того дня, когда я впервые увидела его роскошные земли в Пемберли.

Впрочем, повторный призыв к серьезности возымел желаемое действие, и вскоре Элизабет утешила Джейн наиторжественнейшими завереньями в любви. Когда Джейн успокоилась на сей счет, ей более нечего стало желать.

— Вот теперь я совершенно счастлива, — сказала она, — ибо ты будешь счастлива, как и я. Мне он всегда нравился. За одну лишь любовь к тебе я должна его ценить, но теперь, раз он друг Бингли и твой муж, лишь Бингли и ты будете мне драгоценнее. Но, Лиззи, какая ты хитрая, ты все от меня утаила. Ты же почти не рассказывала о Пемберли и Лэмбтоне! Всем, что мне известно, я обязана другому, не тебе.

Элизабет объяснила, откуда взялась такая скрытность. Она не желала поминать Бингли, а замешательство чувств понуждало ее избегать упоминаний о его друге. Но теперь она более не стала таить от Джейн его роль в браке Лидии. Все сие было изложено, и полночи минуло за разговорами.

— Господи боже! — вскричала г-жа Беннет наутро, стоя у окна. — Неужто с нашим дорогим Бингли опять скачет этот неприятный господин Дарси! Почему он такой зануда, для чего все приходит и приходит? Я ничего такого не говорю, но лучше бы он съездил поохотиться или еще что и своим обществом нас не беспокоил. Зачем он нам сдался? Лиззи, тебе следует вновь пойти с ним гулять, чтоб он не путался у Бингли под ногами.

Элизабет едва сдержала смех, услышав столь уместное предложенье, однако злилась на мать за эпитеты, коими та вечно награждала г-на Дарси.

Едва войдя, Бингли воззрился на Элизабет столь выразительно и столь тепло пожал ей руку, что в его осведомленности не приходилось сомневаться; вскоре он громко сказал:

— Господин Беннет, нет ли у вас поблизости еще троп, где Лиззи удастся нынче потеряться?

— Я советую господину Дарси, Лиззи и Китти, — откликнулась г-жа Беннет, — прогуляться до Оукэма. Приятная долгая прогулка, а господин Дарси никогда не наблюдал, какой оттуда вид.

— Всем подойдет, — отвечал г-н Бингли, — только вот для Китти сие наверняка чересчур. Правда, Китти?

Китти согласилась, что лучше останется дома. Дарси явил немалое любопытство относительно вида с горы, а Элизабет молча согласилась. Когда она поднималась по лестнице, дабы собраться, г-жа Беннет нагнала ее и сказала:

— Мне ужасно жаль, Лиззи, что тебе приходится возиться с этим неприятным человеком. Но, я надеюсь, ты не против — это же все ради Джейн, и вовсе необязательно с ним болтать — только так, время от времени. Так что особо не утруждайся.

Во время прогулки было решено, что вечером следует испросить согласия г-на Беннета. Разговор с матерью Элизабет взяла на себя. Она не в силах была предсказать, как мать себя поведет, и порой опасалась, что всего богатства его и величья не хватит, дабы преодолеть ее отвращенье. Но пылко ли воспротивится сему браку г-жа Беннет или пылко его одобрит, не приходилось сомневаться, что манеры ее разума не выкажут, а Элизабет представлялось равно невыносимым, что г-н Дарси услышит первые всплески восторга г-жи Беннет или же первые взрывы ее неодобренья.

Вечером, вскоре после того, как г-н Беннет отбыл в библиотеку, она увидела, что г-н Дарси встал и последовал за ним; ажитация ее перешла все мыслимые границы. Она не боялась отцовских возражений, однако отец расстроится, и ее мучила мысль о том, что она, любимое его дитя, огорчит его своим выбором, ввергнет в страх и сожаленья касательно своего замужества; она сидела, терзаясь, пока г-н Дарси не появился вновь, и была слегка утешена, узрев, что он улыбается. Через несколько минут он приблизился к столу, где Элизабет сидела с Китти, и, делая вид, будто любуется ее рукодельем, шепнул:

— Идите к отцу, он ждет вас в библиотеке.

Она отправилась тотчас.

Отец, хмурый и взволнованный, бродил по комнате.

— Лиззи, — молвил он, — ты это что творишь? Зачем ты согласилась — ты что, лишилась рассудка? Ты же его ненавидела?

Как страстно пожалела она, что прошлые мненья ее не были взвешеннее, а выраженья сдержаннее! Сие избавило бы ее от объяснений и заверений бесконечно неловкого свойства; однако ныне таковые были потребны, и она в некотором смущеньи заверила отца, что питает расположенье к г-ну Дарси.

— Иными словами, ты намерена его заполучить. Он, конечно, богат, не поспоришь, и у тебя будет больше модных нарядов и прекрасных экипажей, чем у Джейн. Но станешь ли ты от этого счастлива?

— Имеются ли у вас иные возраженья, — спросила Элизабет, — кроме вашей уверенности в моем равнодушии?

— Ни малейших. Мы все знаем, что он человек гордый и неприятный, но это ничего, если бы он взаправду нравился тебе.

— Мне он нравится, взаправду нравится, — со слезами на глазах отвечала она. — Я люблю его. Нет у него никакой ложной гордости. Он совершенно чудесный. Вы не представляете, какой он на самом деле, а потому, умоляю вас, не делайте мне больно, так о нем отзываясь.

— Лиззи, — отвечал ее отец, — я дал ему свое согласие. Он из тех людей, коим я ни в чем не смею отказать, если они снисходят до просьбы. Раз ты вознамерилась его заполучить, я даю свое согласие тебе. Но выслушай мой совет: подумай еще. Я знаю тебя, Лиззи. Я знаю, что ты лишена будешь уваженья и счастья, если не сможешь почитать своего мужа, если не станешь взирать на него как на существо высшее. В неравном браке живые твои таланты ставят тебя под угрозу серьезнейшего свойства. Ты едва ли сможешь избежать недоверия и несчастия. Дитя мое, не понуждай меня горевать, видя, что ты не в силах уважать своего спутника жизни. Ты не представляешь, на что идешь.

Элизабет, разволновавшись еще более, отвечала серьезно и торжественно; в конце концов, не раз заверив отца, что г-н Дарси — в самом деле избранник ее сердца, описав постепенные перемены ее мненья о нем, поведав, что абсолютно уверена в постоянстве его привязанности, ибо таковая выдержала испытанье многими месяцами неизвестности, и с воодушевленьем перечислив все его прекрасные черты, она все-таки преодолела отцовское недоверие и примирила отца с подобным браком.

— Что ж, милая моя, — отвечал он, когда она умолкла, — мне более нечего сказать. Если дело обстоит так, он тебя заслуживает. Человеку менее достойному я бы тебя, моя Лиззи, не отдал.

Совершенства впечатлений ради она поведала ему о том, что́ по доброй воле сделал г-н Дарси для Лидии. Г-н Беннет выслушал сие в изумлении.

— Воистину, нынче у нас вечер чудес! То есть Дарси сделал все — устроил брак, дал денег, оплатил долги этого малого и купил ему званье! Ну, оно и к лучшему. Избавит меня от стольких трудов и такой бережливости. Если б все сие сделал твой дядя, я бы должен был ему уплатить и уплатил бы; но эти молодые и неистово влюбленные творят что хотят. Завтра я предложу уплатить ему, он станет махать руками и кричать о любви к тебе — тем все и кончится.

Затем он вспомнил, как она смущалась несколько дней назад, слушая письмо г-на Коллинза, и, некоторое время над нею посмеявшись, наконец отпустил, сказав, когда она очутилась в дверях:

— Если какие молодые люди явятся за Мэри или Китти, посылай их сюда — я совершенно свободен.

С души Элизабет упал камень и, полчаса спокойно поразмыслив у себя в комнате, она смогла в сносном самообладаньи возвратиться к остальным. Событья были слишком свежи и еще не веселили, однако вечер миновал безмятежно; серьезных опасностей более не грозило, а непринужденность и дружество со временем придут.

Когда г-жа Беннет к ночи отправилась в гардеробную, Элизабет пошла следом и изложила матери сущностные вести. Воздействие таковых оказалось весьма примечательным, ибо, едва дочь высказалась, г-жа Беннет застыла, не в силах исторгнуть из себя ни звука. Лишь много-много минут спустя она постигла услышанное, хотя обыкновенно во мгновенье ока распознавала выгоду для семьи или же выгоду, коя являлась в облике влюбленного в одну из дочерей. В конце концов она стала приходить в себя, ерзать в кресле, вставать, садиться, изумляться и славословить.

— Святый Боже! Господь всемогущий! ну надо же! ох батюшки! Господин Дарси! Кто бы мог подумать! Это что, правда? О, милая моя дорогуша Лиззи! Какая ты будешь богатая и важная! Сколько на булавки, какие брильянты, какие экипажи! Джейн с тобой не сравнится — ни в какое сравненье не идет. Я так рада — так счастлива. Какой обворожительный мужчина! такой красивый! такой высокий! О, дорогуша Лиззи, прошу тебя, извинись перед ним, что я раньше его недолюбливала. Я надеюсь, он простит. Дорогая дорогуша Лиззи. Дом в городе! Красота какая! Три дочери замужем! Десять тысяч в год! О господи! Что со мной станется. Я сейчас рехнусь.

Сие вполне доказывало, что в одобрении ее не стоит сомневаться, и Элизабет, возрадовавшись, что это излияние слышала она одна, вскоре отбыла. Не прошло и трех минут, как мать явилась к ней в комнату.

— Мое дорогущее дитя, — вскричала она, — мне больше ничто в голову нейдет. Десять тысяч в год, даже наверняка больше! Это же прямо лорд какой-то! И разрешенье архиепископа. Ты должна и непременно выйдешь замуж по разрешенью архиепископа. Но, бесценная моя дорогуша, скажи мне, какое у господина Дарси особо любимое блюдо — я завтра сготовлю.

Сие неутешительно провозвещало поведенье матери с джентльменом лично, и Элизабет вспомнила, что, хотя определенно располагает его нежнейшей привязанностью и уверена в согласии родных, не все ее желанья сбылись. Впрочем, завтрашний день прошел лучше, нежели она ожидала, ибо г-жа Беннет, к счастью, так трепетала пред будущим зятем, что страшилась с ним заговорить, если не могла выказать ему некое вниманье или подчеркнуть свое уваженье к его суждениям.

Элизабет с удовольствием узрела, что отец ее взял на себя труд познакомиться с г-ном Дарси поближе; вскоре г-н Беннет заверил ее, что с каждым часом уважает того все больше.

— Я высоко ценю всех трех моих зятьев, — сказал он. — Уикэм, пожалуй, мой любимец, но, пожалуй, твой муж мне будет нравиться не меньше, чем супруг Джейн.

Глава XVIII

Прежняя игривость вскоре вернулась к Элизабет, и последняя возжелала, дабы г-н Дарси объяснил, с какой стати в нее влюбился.

— С чего все началось? — спросила она. — Я могу постичь, что вы обворожительным манером двигались по сему пути, едва отправившись, но что подвигло вас отправиться?

— Я не в силах назвать час, место, взгляд или же слова, что заложили основу. Сие было слишком давно. Я прошел полпути, не успев сообразить, что отправился.

— Пред моей красотою вы устояли, а что касается моих манер… поведенье мое — во всяком случае, с вами — всегда граничило с неучтивостью, и я неизменно беседовала с вами, скорее желая причинить вам боль, нежели наоборот. Ну так будьте искренни — вы восхищались мною за мою дерзость?

— За живость натуры.

— Вполне можете называть ее дерзостью. Сие почти она и была. Дело же в том, что вас утомили почитание, любезность, назойливое вниманье. Вас тошнило от женщин, кои вечно говорили, смотрели и думали исключительно ради вашего одобренья. Я раздражала и интересовала вас, потому что вовсе не походила на них. Не будь вы поистине милы, вы бы меня за такое возненавидели, но, хотя вы так тщились сокрыть свою натуру, ваши чувства всегда были благородны и праведны, и в душе вы совершенно презирали персон, кои столь усердно искали вашего расположенья. Ну вот — я избавила вас от труда объясняться, и вообще-то, если поразмыслить, я склоняюсь ко мненью, что сие совершенно разумно. Вы, конечно, ничего хорошего от меня не познали — но кто же, влюбляясь, думает об этом?

— Разве дурна была ваша забота о Джейн, когда она заболела в Незерфилде?

— Милая Джейн! Всякий сделал бы для нее не меньше. Но превозносите сие, прошу вас. Мои отрадные черты под вашей защитою, и вам надлежит преувеличивать их как только возможно, а взамен мне полагается находить поводы вас дразнить и ссориться с вами как можно чаще; я начну тотчас — итак, отчего столь неохотно вы приближались к сути? Отчего вы избегали меня, когда впервые приехали, а потом обедали здесь? А особенно — отчего, явившись с визитом, вы смотрели так, словно безразличны ко мне?

— Оттого что вы были серьезны, молчаливы и вовсе не поощряли меня.

— Но я стеснялась.

— И я тоже.

— Вы могли бы побольше беседовать со мною, когда пришли к нам обедать.

— Человек, кой чувствовал меньше, мог бы.

— Какая незадача, что вы ответили так разумно и что мне хватает ума с этим согласиться! Но интересно, сколько бы вы еще тянули, оставайся вы сами по себе. Интересно, когда бы вы все-таки заговорили, если б не заговорила я! Мое решенье поблагодарить вас за доброту к Лидии определенно подействовало мощно. Боюсь, даже слишком, ибо какова же мораль, если счастие наше происходит из нарушенья обещания — я ведь вовсе не должна была о сем поминать. Так не годится.

— Не огорчайтесь. Мораль кристально чиста. Непростительные попытки леди Кэтрин нас разлучить уничтожили все мои сомненья. Нынешним счастьем я не обязан вашему стремленью поблагодарить меня. Я не склонен был ожидать, когда вы заговорите. Сведенья, полученные от тетушки, дали мне надежду, и я вознамерился выяснить все.

— Леди Кэтрин была безмерно полезна — сие должно ее осчастливить, она любит приносить пользу. Но скажите мне, зачем вы приехали в Незерфилд? Для того только, чтобы навестить Лонгборн и там стесняться? или вы задумывали нечто посерьезнее?

— Подлинной целью моей было увидеть вас и понять, могу ли, смогу ли надеяться когда-нибудь завоевать вашу любовь. Объявленной — той, что я объявил самому себе, — посмотреть, все ли еще сестра ваша неравнодушна к Бингли, а если так, сделать ему признанье, кое я и сделал.

— Найдется ли у вас мужество объявить леди Кэтрин о том, что с нею вскорости приключится?

— Мне скорее потребно время, нежели мужество, Элизабет. Но сие необходимо сделать, и если вы дадите мне бумагу, сие будет сделано тотчас.

— И если б мне самой не требовалось написать письмо, я могла бы сидеть подле и восхищаться ровностью ваших строк, как однажды поступала некая молодая дама. Но у меня тоже имеется тетушка, и ею не годится долее пренебрегать.

Не желая признавать, сколь переоценена ее дружба с г-ном Дарси, Элизабет так и не ответила на длинное тетушкино письмо, но теперь, будучи в состоянии сообщить то, что определенно г-жу Гарднер порадует, Элизабет едва ли не со стыдом сообразила, что дядюшка с тетушкой уже лишены трех дней счастья, а потому немедля написала следующее:

Я бы поблагодарила Вас раньше, что и следовало сделать, милая моя тетушка, за Ваше длинное, любезное, весьма удовлетворительное повествованье, но, сказать правду, я слишком сердилась и не могла писать. Вы предположили более, нежели поистине существовало. Но теперь предполагайте сколько угодно, дайте волю фантазии, дозвольте воображенью Вашему отправиться в любой полет, куда дозволяет предмет, и Вы не можете серьезно ошибиться, если не представите себе разве только, что я уже замужем. Напишите мне вновь поскорее и похвалите его гораздо больше, нежели в прошлом письме. Я снова и снова благодарю Вас за то, что мы не поехали на Озера. Что за глупость, зачем я сего желала? Ваша идея насчет пони восхитительна. Мы станем кататься по парку каждый день. На земле нет человека счастливее меня. Быть может, кто-нибудь говорил так и прежде, но никто не был при этом столь справедлив. Я даже счастливее, чем Джейн: она лишь улыбается, я же хохочу. Г-н Дарси с радостью уделит вам всю любовь на свете, кою способен отнять у меня. Всем вам предстоит Рождество в Пемберли.

Ваша, и т. д.

Письмо г-на Дарси к леди Кэтрин составлено было в ином стиле; и от обоих посланий отличалось третье, кое г-н Беннет послал г-ну Коллинзу в ответ на последнюю эпистолу.

Милостивый государь,

Должен еще раз побеспокоить Вас просьбою о поздравленьях. Элизабет скоро станет женою г-на Дарси. По возможности утешьте леди Кэтрин. Впрочем, на Вашем месте я бы держался племянника. Он способен даровать больше.

Искренне Ваш, и т. д.

Поздравленья юной г-жи Бингли брату в связи с приближающейся свадьбой оказались воплощеньем жеманства и неискренности. По такому случаю она даже написала Джейн, дабы выразить восторг и повторить все прошлые свои заверенья в привязанности. Джейн не обманулась, однако была тронута; вовсе не доверяя корреспондентке, Джейн невольно написала ответ существенно добрее, нежели та заслуживала.

Радость юной г-жи Дарси, получившей сходные вести, была искренна, как радость, с коей брат сии вести сообщал. Четыре страницы не могли вместить всего ее восторга и надежд, что невестка ее полюбит.

Прежде чем прибыл ответ от г-на Коллинза или же поздравленья Элизабет от его жены, семейство в Лонгборне прослышало, что Коллинзы самолично приезжают в Обитель Лукаса. Резоны сего скоропалительного путешествия вскоре стали очевидны. Леди Кэтрин столь безмерно взбесило содержанье племянникова письма, что Шарлотте, довольной подобным браком, не терпелось, пока гроза не миновала, убраться подальше. В такую минуту Элизабет искренне радовалась подруге, хотя, в протяженьи встреч с нею видя, как г-н Дарси страдает от хвастовства и раболепия мужа Шарлотты, Элизабет думала порою, что радость эта дорого ей обошлась. Г-н Дарси, впрочем, сносил сие с восхитительным спокойствием. Даже сэра Уильяма Лукаса, кой хвалил г-на Дарси за кражу ярчайшего брильянта графства и выражал надежды на частые встречи в Сент-Джеймсе, г-н Дарси выслушивал с пристойным самообладаньем. Даже если он пожимал плечами, сие происходило, лишь когда сэр Уильям скрывался из виду. Вульгарность г-жи Филипс оказалась еще одним — возможно, более тяжким — испытаньем его терпения; г-жа Филипс, как и ее сестра, пред г-ном Дарси трепетала и не являла ему фамильярность, кою вызывало благодушие Бингли; однако же, когда г-жа Филипс все-таки открывала рот, выходило у нее вульгарно. Почтенье к нему, хоть и унимало ее, вряд ли способно было придать ей элегантности. Элизабет как могла защищала его от назойливого вниманья прочих и неизменно старалась устроить так, чтобы его окружали она сама и те ее близкие, с коими он в силах был беседовать без огорчений; неловкость, всем этим порожденная, во многом лишила жениховство очарованья, однако оживляла надежду на будущее, и Элизабет с восторгом предвкушала время, когда они удалятся из общества, столь мало им обоим приятного, к роскоши и изысканности семейного круга в Пемберли.

Глава XIX

Материнские чувства г-жи Беннет были счастливо вознаграждены в тот день, когда она избавилась от двух самых достойных своих дочерей. Можно только гадать, с какой ликующей гордостью посещала она затем г-жу Бингли и беседовала о г-же Дарси. Ради семейства г-жи Беннет я бы с радостью поведала, будто выполненье краеугольного ее желанья и замужество стольких ее детей подействовали на нее до того благотворно, что на весь остаток жизни она стала разумной, приятной, сведущей дамою; впрочем, пожалуй, супругу ее, кой мог бы и не оценить семейные радости столь необычайного сорта, повезло, что она пребывала порою нервной и неизменно глупой.

Г-н Беннет безмерно скучал по второй своей дочери; его привязанность к ней выманивала его из дома чаще, нежели способно было что угодно иное. Он обожал ездить в Пемберли — особенно когда его менее всего ожидали.

Г-н Бингли и Джейн пробыли в Незерфилде всего год. Такая близость к ее матери и меритонской родне оказалась нежеланна даже для его покладистого нрава и ее нежной души. Заветное желанье его сестер осуществилось: Бингли купил поместье в соседнем с Дербиширом графстве, и Джейн с Элизабет, вдобавок ко всем прочим источникам счастья, оказались в тридцати милях друг от друга.

Китти, к ее ощутимому благу, по большей части проводила время с сестрами. В обществе, столь превосходящем все, с чем она прежде сталкивалась, она замечательно развилась. Неуправляемость ее натуры уступала Лидии, и, будучи избавлена от влиянья последней, Китти при надлежащих вниманьи и водительстве несколько порастеряла свои раздражительность, невежественность и пресность. В дальнейшем ее, разумеется, оберегали от пагубного общества младшей сестры, и хотя г-жа Уикэм нередко приглашала Китти пожить с нею, суля балы и молодых людей, отец никогда на такую поездку не соглашался.

Из дочерей дома осталась одна Мэри, коя по необходимости оставила погоню за образованьем, ибо г-жа Беннет решительно не в силах оказалась терпеть одиночество. Мэри пришлось больше вращаться в обществе, однако она по-прежнему извлекала уроки из всякого утреннего визита; и поскольку ее более не унижало сравненье меж красотою сестер и ее собственной, отец ее подозревал, что с переменами она смирилась не слишком неохотно.

Что до Уикэма и Лидии, их нравы после замужества ее сестер переворота не претерпели. Он философски снес мысль о том, что Элизабет ныне ознакомится со всей его неблагодарностью и ложью, до сих пор ей не знакомой, и, невзирая ни на что, не вполне лишился надежды, что от Дарси возможно добиться финансовой поддержки. Поздравительное письмо, кое Элизабет получила от Лидии в связи с замужеством, доказало, что жена Уикэма, если не он сам, подобные ожиданья лелеяла. Письмо было следующее:

Моя дорогуша Лиззи, желаю тебе радости. Коли ты любишь г-на Дарси хоть вполовину так же, как я люблю моего дорогушу Уикэма, ты, должно быть, очень счастлива. Как приятно, что ты такая богатая, и когда тебе нечем будет заняться, я надеюсь, ты о нас вспомнишь. Я уверена, Уикэм был бы рад служить в придворных частях, и мне кажется, у нас будет недостаточно денег, чтобы жить без поддержки. Подошло бы любое место, фунтов триста или четыреста в год, но тем не менее же не говори об этом г-ну Дарси, коли тебе не хочется.

Твоя, и т. д.

Поскольку Элизабет вовсе не хотелось, в ответе своем она попыталась положить конец всяким просьбам и ожиданьям подобного сорта. Впрочем, вспомоществованье, кое она могла предоставить, прибегая к экономии, так сказать, в личных расходах, Элизабет нередко им посылала. Ей всегда было очевидно, что доход их при водительстве двух персон, столь сумасбродных в тратах и недальновидных, наверняка вовсе не достаточен для жизни; когда бы они ни переезжали, Джейн или же Элизабет неизбежно получали просьбу слегка споспешествовать в уплате по счетам. Стиль жизни четы Уикэм, даже когда восстановленье мира отправило их домой, был до крайности неустроен. Они вечно ездили с места на место в поисках дешевого жилья и вечно тратили больше, нежели следовало. Его привязанность к ней скоро погрузилась в безразличье, ее — прожила чуть дольше, и невзирая на юность Лидии и манеры, она сохраняла все притязанья на репутацию, кою дозволял ее брак.

Дарси не мог принимать его в Пемберли, однако ради Элизабет и дальше способствовал его карьере. Лидия приезжала временами, когда муж ее отправлялся развлекаться в Лондон или же Бат; у четы Бингли оба они зачастую гостевали так подолгу, что терпенье кончалось и у Бингли: он даже заговаривал о том, чтобы намекнуть им на своевременность их отъезда.

Сестра Бингли была убита женитьбою Дарси, но, полагая целесообразным сохранить за собою право навещать Пемберли, отбросила негодованье, была нежнее прежнего с Джорджианой, почти столь же внимательна к Дарси, как раньше, и отдавала Элизабет все долги любезности.

Пемберли ныне стал Джорджиане домом, и привязанность меж нею и невесткой исполнила все надежды Дарси. Они смогли полюбить друг друга в точности так, как намеревались. Джорджиана превозносила Элизабет до небес, хотя поначалу с изумленьем на грани смятения слушала, как живо и шутливо та беседует с ее братом. Над ним, кой Джорджиане внушал пиетет едва ли не более, чем любовь, ныне у нее на глазах открыто подтрунивали. Джорджиана обрела знанье, кое прежде ей обрести не случалось. Наблюдая Элизабет, Джорджиана постигала, что женщина может допускать с мужем вольности, каких брат не дозволит сестре, коя младше его на десять с лишним лет.

Леди Кэтрин брак племянника возмутил до крайности, и поскольку, отвечая на письмо, в коем тот объявлял о помолвке, она дала волю неприкрашенной искренности своей натуры, посланье ее оказалось столь оскорбительно — в особенности касательно Элизабет, — что на время все общенье с ее светлостью прекратилось. Но в конце концов, поддавшись уговорам Элизабет, Дарси согласился забыть обиду и добиваться мира; после недолгого сопротивленья негодованье его тетки уступило — то ли из любви к племяннику, то ли из любопытства, как держится его супруга; ее светлость снизошла до визита в Пемберли, невзирая на оскверненье лесов последнего не только наличьем подобной хозяйки, но равно приездами из города ее дядюшки и тетушки.

Они всегда дружили с Гарднерами очень тесно. Дарси, как и Элизабет, поистине их любил, и оба они питали нежнейшую благодарность к людям, кои, привезя ее в Дербишир, споспешествовали их союзу.

Назад: Том третий

Дальше: Мэнсфилд-парк