ГЛАВА 11
Независимый репортер Артем Карасев готовил покушение. На самого себя. Покушение кукольное, не взаправдашнее, жить пока хотелось, и жить достойно. Планируемая акция могла бы здорово повысить уровень народной любви К несгибаемому трибуну. Мафия мстит за нанесенный по ее гнилому организму смелый удар! Мафия не хочет новых ударов. Заткнуть рот, запугать, затравить, загасить – это единственный способ действий озверевших беспределыциков-бандитов…
Маленький, простой, скромный журналист Артем Карасев храбро встал на пути беззастенчивого криминала, раскрыл народу глаза и в итоге пал жертвой кровавого насилия. «Мы с тобой, Артем! – скандируют сотни новоблудцев. – Спасибо, Артем! Ты наш народный герой, ты проливаешь за нас свою кровь!»
Так, стоп, желательно обойтись без крови. С другой стороны, без крови неубедительно и могут не поверить. Значит, кровь пролить придется. Но немного. Хотя бы просто обозначить. Как бы пролить.
Плачущие девушки, стоящие в очереди у дверей палаты, апельсины в пакетах, цветы, письма… Да, без крови нехорошо.
Но, блин, больно ведь! Тихо, тихо, надо не суетясь все обдумать, все рассчитать, разложить по полочкам.
Артем приготовил чистый лист. Достал подборку материалов о громких покушениях и нападениях на журналистов, медицинскую энциклопедию и справочник стрелкового оружия.
Взрыв отпадает сразу. Хотя было бы красиво. Журналист получает посылку от неизвестного, но адская машинка не срабатывает по причине технической неувязки. При вскрытии присутствуют посторонние, могущие впоследствии подтвердить факт покушения. Красиво, но нет крови. Чтобы была кровь, нужен взрыв, а взрыв штука такая – чуть не рассчитаешь с зарядом, и мозги прилипнут к редакционным стенам. Все, отбой, забыли. Не надо нам такой дешевой популярности.
А вот… Журналист избит неизвестными в подъезде собственного дома. Пиная героя по лицу, неизвестные кричат: «Получай, борец с мафией, за свои смелые выступления! Больше ты не будешь писать про то, как у нас воруют». Неизвестные кричат, случайные свидетели слышат. Потом рассказывают, что преступники глумились над беззащитной жертвой исключительно по идейным мотивам, а не по каким-то там пьяно-бытовым.
Все, в общем, прекрасно, но жаль лицо. Ведь пинают-то обычно по морде. Можно, конечно, воспользоваться услугами гримера, но где гарантия, что гример не проболтается? Да и отсвечивать на газетных фото и телеэкране с заплывшими фарами или опухшим носярой как-то не эстетично. Тоже нам герой, не смог лицо отстоять. Герой с бланшем вызывает не уважение, а брезгливость. Настучали по «репе» – сиди и не вякай. Лечись лекарствами.
Артем посмотрелся в зеркало и критически покачал головой. Представил, как на улице каждый встречный будет тыкать в него пальцем и шептать – во, это тот самый писака, которому выписали… Нет, для него, человека тонкой душевной организации, такой вариант неприемлем. Имидж должен иметь чистое, красивое лицо. Как, к примеру, у мальчиков из группы «Нас-нас».
Однако хватит сочинять велосипед. К черту свежее решение. Старое не значит плохое.
…Простреленный навылет пулей заказного киллера, журналист упал на холодный асфальт, прижимая к сердцу последний номер «Вечернего Новоблудска» со своей разоблачающей мафию статьей. Благодаря мужеству и профессионализму врачей жизнь репортера вне опасности… Милиция ищет убийцу, возбуждено уголовное дело… Очередной акт насилия по отношению к работникам средств массовой информации. Доколе? Мы спрашиваем – доколе?..
Перед покушением звонки редактору: «Если ваш писака не бросит писать, то мы его самого спишем. Пальцы поотрубаем. На руках и ногах. Пусть рассказывает, как в полях колосится золотая рожь. Еще одна не правильная статейка, и его следующий репортаж будет посвящен мемориальному кладбищу. Мы правду не любим и другим не дадим. Точка. Мафия».
Но Артем лишь небрежно улыбнется: «Я провожу одно частное расследование, угрозы неизбежны, но я не боюсь, это они пусть боятся меня».
Звонки продолжаются с неделю, и к ним привыкают, как к предвыборным речам. Артем едет на тайную встречу с осведомителем-агентом, но не доезжает. Во дворе среди бела дня в него стреляют. Пуля попадает в мягкие ткани, не задевая жизненно важных органов. Повезло. Судьба.
Фото раненого журналиста на больничной койке. Интервью для центральных газет, для первых каналов телевидения. Комментарий мэра города, обещания начальника милиции найти изуверов-убийц. Мужественный журналист не сломлен, он продолжит борьбу. За ним правда-матка.
От удовольствия Артем почесал перхотистую голову. Профессионалами не рождаются, ими умирают.
Он скинул рубашку и придирчиво осмотрел тощий, вспотевший от напряжения торс. Черт, маловато мягких тканей. Куда стрелять-то? Надо бы пивка с месяцок попить, говорят, способствует жирообразованию. Завтра же начну. Какой части вашего тела не помешает дополнительный объем?
Репортер оттянул кожу на груди. В принципе можно сюда, но докторишки заподозрят неладное, а никаких сомнений быть не должно. На карту поставлена честь.
Артем перелистал подшивки. Да, стреляют в нашего брата, стреляют. Что делать, на всех не угодишь.
Насчет стрелка надо, кстати, подумать, и о месте покушения тоже. Чтобы стрелялось стрелку спокойно, как в тире. Точно и аккуратно, а то промажет еще чего доброго, киллер хренов.
Журналист отрыл в кипе бумаг, сваленных на столе, взлохмаченный блокнот и принялся искать телефон одного старинного приятеля по школьной скамье, которому можно было поручить такое ответственное дело, как стрельба по стоящему кабану. В школе приятель не выползал из тира, любил это дело и, вполне возможно, пронес любовь через всю жизнь. Сейчас он, кажется, сидел без работы и искал применение своим невостребованным талантам. За пару сотен согласится. А может, даже за одну…
Мысли прервал звонок телефона.
– Алло.
– Слышь ты, козел, ты когда, журналистская морда, «бабки» вернешь? Надоело, знаешь, братан, ждать. Короче, пугало, если через неделю «бабок» не будет, вместо клюва вставим авторучку. Понял?
Артему стало грустно и противно. Услышав гудки, он положил трубку и взял сигарету.
«Вот! А говорят, журналистам не угрожают. Еще как угрожают. Покруче, чем банкирам. „Бабки“, „бабки“… Ну подумаешь, занял. Верну же. Два года ждали, могут еще подождать. Приспичило им. Нет у меня сейчас „бабок“, нет».
Артем тяжело вздохнул и пошел в ларек за пивом.
***
– Ну?!
– Во!
– Иди ты?!
– Ну!
Диалог означал следующее – Виригин расколол Вентилятора. Илья ворвался в плаховский кабинет, с ходу приложился к пивной бутылке и, захлебываясь пеной, пробулькал:
– Наш он, старик, наш!
Игорь от радости хлопнул ладонью по столу. В цвет, бляха, в цвет!
Когда Анохина привезли в отдел, Виригин решил использовать метод «момента истины»: «Дайте мне его, дайте! Сейчас он узнает, что такое закон гор! Только сделайте телевизор погромче! Ошибки надо не исправлять! Их надо смывать! Кровью!»
И остались они наедине… На часок.
– Рассказывай! – Плахов был возбужден не меньше Ильи.
– Я расколол его, Игорюха! Ты сечешь, старый?! Рас-ко-лол!
По довольной физиономии Виригина можно было сказать, что сейчас он самый счастливый человек на свете, страдания на берегу Блуды казались далекими и призрачными.
Илья опустошил бутылку, вытер губы рукавом.
– Короче, ccыклo он по жизни. Сперва-то начал гундосить – адвоката, адвоката… Имею право молчать, по херу веники, я диверсант… Ну, я шторки задернул, лампочку включил: «Будет „тебе сейчас и адвокат, и „скорая помощь“. Мы с тобой для начала про мою душевную травму побазарим. Ловко ты копытами машешь, не иначе учился. Только по шарам-то лупить запрещено. Международной конвенцией. Даже в боях без правил запрещено. Это тебе не бильярд. Так что готовься, Пропеллер, к физическому воздействию на половые органы. Либо говори, почему этот шоколад называется „Альпен гольд“, вернее, кто Салтыкова зафигачил?! И имей в виду, что пушка твоя по науке изъята, Верка тебя по самые бакенбарды загрузила, и имеем мы на тебя очень серьезные виды, вплоть до высшей меры. Но это после, а сейчас… Священная инквизиция“.
Тут-то он закурить и попросил. А когда курить просят, считай, победа. Покурил он, пожался и блеять начал. Я, если честно, сам не ожидал такой удачи.
– Бывает. – Плахов не раз сталкивался с тем, что крутые и понтовые молодцы «плыли» при первых намеках на уголовное преследование. – Я так думаю, что пушка та самая.
– Точно! Из нее Салтыкова и валил! У нас теперь полное финансовое обеспечение проекта!
– Ты давай колись, потом на батуте попрыгаем.
– В общем, это он Верку подписал. Она Леопольда обработала и с «хаты» свалила, не соврала, не знала она ни черта. А партию в пэйнтбол уже заканчивал Вентилятор.
– Ну ясен перец, что он! А его самого кто на Салтыкова науськал?
Поставленный вопрос Виригина несколько смутил:
– Вот тут музыкальная пауза. Лепит, что когда-то Салтыков совратил его женщину и, совратив, бросил. Женщина не вынесла позора и прыгнула с моста в Блуду. За эту обиду Вентилятор и приговорил Салтыкова. То есть, как это на юридической фене, имел к потерпевшему личные неприязненные отношения. А так как от прилюдной дуэли в чистом поле Леопольд уклонился, то и пришлось…
– Не самая удачная версия, – перебил Игорь. – Лучше бы так. В юности Салтыков страдал педофилией и однажды, поймав маленького Вентилятора, поглумился над ним изрядно. Вентилятор обратился к органам правосудия, но педофил Салтыков был оправдан за недостатком улик. И тогда жертва сам решил наказать извращенца. Как ты говоришь, по закону гор. А то женская честь…
– Да все понятно, старина. Но нам сейчас на мотивы его плевать! Важно, что он вообще балаболить начал. Пусть будет баба, пусть бабушка, пусть хоть любимая канарейка – начхать. Главное, от мокрухи он не отказывается. Мы сейчас быстренько закрепляемся – экспертизку по стволу, очную ставочку с Веркой, уличную… Прокуратура его хлопает в казенный дом, а там уж он нам все доложит. Кто науськал и зачем. В нашей тюрьме с этим строго. «Песчаный карьер?» – «Я!!!» – «Стройка?» – «Я!!!» – «Мясокомбинат?» – «Я!!!» Го-го-го…
– Вы мясник, Виригин, но я с вами согласен.
– Еще бы, сыскная работа – это тебе не марку шампуня по пене определять и не сорт табака по пеплу. Давай так, созванивайся с прокурорским следаком, объясняй ситуацию. Только сразу предупреди, чтобы не верещал, как птица-говорун, а по-тихому все делал. Сегодня очную ставочку пускай проводит и Вентилятора на протокол допрашивает. А я сейчас с этим мстителем) еще часок покалякаю, морально подготовлю к мягкой посадке. И сегодня же на трое суток его и приземлим. За три дня экспертизу по стволу проведем, а потом… Эх! Он нам ой как много всяких историй расскажет. Про ужасы нашего городка. Ферштейн?
– Я-я, герр майор!
– Выполняйте.
– Как самочувствие, герр майор? Осмелюсь напомнить, вам был нанесен запрещенный удар.
– Попрошу без ехидства! На моем месте должен был быть ты.
– Напьюсь – буду!
– Да, вот еще, у него на том берегу «тачка» осталась. Целый джип. А нам ездить не на чем. Сгоноши ребят, пусть перегонят. Заодно обыщут, может, к пистолету какой довесок найдут. Только потолковей пацанов отправь, чтобы себе в карманы по рассеянности ничего не положили.
– Где ж их взять, толковых?
Виригин вернулся в «красный уголок» к Анохину, изрыгающему свои чистосердечные мысли на бумаге. Удрать он не мог – Илья ограничил свободу перемещений писателя посредством наручников «Нежность», сцепленных на ногах. Ускакать, конечно, можно, но недалеко, максимум до дежурной части, потом странность в походке заметят.
Плахов, оставшись один, сразу позвонил Насте и успокоил. Сейчас в ее зеленых глазах он выглядел героем, что, без сомнения, замечательно. Кино без драмы, что хлеб без «Рамы».
– Все в порядке, милая. Ну я ж обещал… у нас по-другому и не бывает… Не за что. До вечера, целую.
Нет, как все-таки удачно! Ради такой вот удачи, ради этого наслаждения, ради того, чтобы доказать всему свету, что как бы там они ни выкаблучивались, а ты их все равно сделаешь, переиграешь, победишь – ради этого и хочется оставаться в ментовской шкуре!
Сейчас бы супчику, да с потрошками! Оле-оле-оле-оле…
Супчику и в самом деле не помешало бы… Жрать хочется вне зависимости от процента раскрываемости. Черт, еще ведь за общагу не заплатил, комендант зудит как комар… А до получки… Ладно, выкручусь, не в первый раз, в конце концов.
Игорь позвонил следователю прокуратуры, молодому парнишке, сидящему на деле Салтыкова, и, ничего не объясняя, попросил срочно приехать в отдел. Тот пообещал быть через час. Плахова это вполне устраивало, тем временем он настроит Веронику на очную ставку, чтобы не передумала подруга в самый неподходящий момент, чтобы не тряслась, а грузила любимого, как и было обещано последнему, по самые бакенбарды.
Телефонный звонок задержал Игоря на пороге кабинета.
– Да, слушаю.
– Здравствуйте, с вами говорят из отдела криминальной хроники детской газеты «Будильник». У нас есть информация, что вами задержан подозреваемый в убийстве Леопольда Салтыкова.
Вы не могли, бы прокомментировать это событие?
– Что сделать?
– Ну, прокомментировать. Вы действительно задержали убийцу? И что он говорит?
– Кто?
– Как кто? Убийца, конечно же.
– К сожалению, ничего. Он оказался глухонемым.
– Мы можем сообщить об этом в завтрашнем номере?
– Можете.
– И каковы мотивы?
– Секундочку, сейчас попробую изобразить. Примерно такие – оле-оле-оле-оле…
– Не понимаю.
– Это ваши проблемы, до свиданья. Плахов нажал на рычаг, продолжая держать трубку возле уха. «Оле-оле-оле-оле». Как все-таки это здорово – свобода слова! У человека есть право на получение «утки». Главное – ее поймать. И, судя по всему, ловят ее классно. М-да… Самая секретная информация – это та, которая никому не нужна, либо которую знают все. В следующий раз, когда, блин, соберусь кого-нибудь задерживать, сообщу об этом в газету. Заранее. Самый надежный способ избежать утечки.
В общем-то, Игорь не расстроился – не сегодня завтра все и так стало бы достоянием гласности. Просто теперь придется наращивать темп гнать на пределе, что совсем не здорово. В спешке порой забываются всякие формальные мелочи, которые потом играют роль айсберга, выплывающего из тумана в самый неподходящий момент. «Мать их за ногу, я ведь сегодня еще и дежурю! Не дай Бог, заявка приключится…»
Поразмышлять на безрадостные темы не дал очередной звонок.
– Да, – Игорь убрал палец с рычага.
– Кто?!
– Я.
– Кто «я»?! – голос отдавал командирскими нотками.
Плахов мгновенно, как обычно в таких случаях, «включил дурку».
– Кто вы, не знаю, а кто нужен?
– А куда я попал?
– А куда вы звоните?
– Я вот тебе сейчас побыкую… Это Вдовин. Где там Плахов?
Начальник райотдела никогда не звонил операм напрямую, как правило, связывался через дежурного.
– Это он буквально и есть, Виталий Андреевич.
– До меня тут слухи дошли, что вы Салтыкова поднимаете?
– Мы вообще-то его третий месяц поднимаем, чуть не надорвались.
– Ты не кривляйся. Кого вы там взяли? Почему не доложили?
– Да зачем вас, Виталий Андреевич, всякими глупостями беспокоить? Ваш рабочий день и так по секундам расписан, мы тут сами разберемся…
– Я тебе дам, сами… К вечеру привезешь подробную справку. Кто задержан, как, почему… Безо всякой самодеятельности чтобы, ясно? Салтыков – это тебе не колесо из багажника.
– Да, с колесом его не спутаешь, у колеса ни головы нет, ни ног…
– Я слышал, ты «крышуешь», а, Плахов?
– Что делаю?
– «Крышу» фирмачам ставишь. Смотри, мил человек, как бы не проштрафиться. Попадешься – не взыщи.
– Я не виноват, Виталий Андреевич, они сами приходят. Стоят у дверей и канючат: «Возьми нас под „крышу“, Плахов». Жалко людей, приходится брать. Как им без «крыши»? А что касается справки, то все вопросы к товарищу Виригину, я лично убийством Салтыкова не занимаюсь, мне колес из багажников хватает.
Плахов умышленно перевел стрелки на Илью, тот Вдовину не подчинялся и мог послать его подальше без всяких последствий.
Вдовин, секунды две посопев в трубку, неожиданно сменил тон:
– Да ладно, Игорь, действительно, можно и без писанины обойтись. Ты мне так, по-товарищески, по-ментовски расскажи, что у вас наработано. Ты в мое положение тоже войди, вдруг вы там напортачите, а я даже не в курсе? Как вас потом вытаскивать?
– Спасибо, конечно, Виталий Андреевич, заботу, только, насколько я знаю, Виригин с утра подучетный элемент проверяет. Четыре проверки, сейчас с пятым занимается. Кино такое есть «Пятый элемент». Может, расколол, может, нет Так что вытаскивать нас ниоткуда не надо, а материальную помощь я б у вас попросил по случаю. Тысяч двадцать хотя бы. Из общаги выгонят, если за жилье не заплачу.
– Хорошо, хорошо, подъезжай, подпишу! Но насчет «крыш» я тебе серьезно говорю, не балуй…
Вдовин дал отбой.
«Да уж, не до смеха, – подумал Плахов, столько „крыш“, что скоро негде жить будет».
Так, кто следующий позвонит? Министр или президент? «Ну будь другом, Плахов, скажи нам по-товарищески…»
Звонку Вдовина Игорь не удивился. Он давно уже понял, что шансов заслужить славу больше не у того, кто раскроет, а у того, кто первым доложит. А в случае облома – наоборот, по фуражке получит непосредственный исполнитель. Реально-конкретно, битьем по бюджету. Начальство тоже может получить, но так, формально-опосредованно. Как говорится, у победы много родителей, а поражение – сирота.
За Салтыкова же медалька на китель или подарок ценный очень и очень светит. Да и авторитет подскочит среди фирмачей, любовниц и бандюганов. Среди ментов-то вряд ли, менты и так видят, кто есть кто. Но разве не хочется перед бабенкой какой в ресторанчике за рюмкой коньяку небрежно бросить: «Медаль? Да пустяки, за убийство Салтыкова… Было дело, раскрывал». Еще как хочется. После этого бабенка растает и будет домогаться крутого парня прямо на столике, только успевай рюмки отодвигать… Да и фирмач призадумается: «Посмотри ты, какая у нас крутая „крыша“, какие убийства раскручивает. Нас бы заодно не раскрутила… Надо бы срочно оклад повысить и премиальные выдать».
Все знают, сначала человек работает на имя, а потом имя – на человека. Вдовину перед пенсией ой как авторитет поднять хочется, он ведь в шефы какой-нибудь «безопасности» метит, с окладом согласно нажитым заслугам. Да и перед ментовским начальством не помешает приподняться – район хоть и в дерьме, а такое убийство раскрыли. Молодцом! Надо бы с ними помягче, пощирше…
Насчет очередного звонка Плахов не ошибся.
– Плахов?
– Плахов.
– Узнаешь?
– Нет.
– Врешь, Плахов, узнаешь. Помнишь, сколько тебе осталось?
– А, это ты, календарь говорящий. Помню помню. Четыре года, три месяца, два дня.
– И семь часов. Жди, Плахов.
Пи-пи-пи…
Как быстро бежит время. Особенно когда ни черта не успеваешь. Еще Прелый со своим рыночными проделками… Прелого надо «сливать» в соседний район, одному все равно не потянуть, в конце концов, из пяти убийств только четвертое – на родной земле, так почему один Плахов должен суетиться? Дурнее других, что ли?
Телефон снова затрещал, но Игорь не стал снимать трубку – задолбали. Закрыл кабинет, заглянул в паспортный стол, где на скамеечке сидела, а вернее, уже лежала Вероника. «О-о-о, кажется, с нами хворь приключилась, как бы не пришлось отменять спектакль».
– Э-э-эй, – Плахов дотронулся до плеча девушки, – скажите, здесь собираются молодые люди, чтобы весело провести время? И все они нюхают кокаин. Давайте спросим, почему?
Вероника тихо застонала, еще плотнее прижав колени к груди. Судя по мокрому лицу, она не спала, ее лихорадило, хотя в паспортном столе было прохладно.
«Только бы не чума… – почему-то подумал Плахов. – Да, с такими свидетелями работать и работать. Нечего девку мучить…»
Он зашел в дежурку, вызвал «скорую», а после навестил «красный уголок» и кивком попросил Илью выйти.
Виригин гордо, по-павлиньи расхаживал по паркету и читал вслух признание Вентилятора. Последний, приложив к раненой ноге намоченный платок, тихо страдал.
– Ага. – Илья деловито спрятал в папку мелко исписанный лист и вышел в коридор. – Ну что, следак будет?
– Будет. Минут через сорок. Прикинь, мне уже журналюги названивают да начальство напрягает – дайте информацию по Салтыкову, знаем, что человека тормознули… Быстро ребята пронюхали. Главное – откуда? Я ни сном ни духом. Может, ты кому ляпнул?
– Да нет вроде… Я и не общался еще ни с кем. О, погоди-ка, – лицо Ильи внезапно просветлело, – твои ж бойцы молодые в дежурке хорохорились. Они, наверное, и растрепали. Ты их предупредил?
– Нет, а зачем? Они ничего не знали.
– Как не знали, если на обратном пути в машине ты сам только и делал, что Салтыкова поминал.
– Что, действительно?
– Нет, приблизительно… Ну блин, сейчас налетят голуби. Может, свалить куда вместе с Вентилятором и следаком, а? Не дадут ведь организаторы спокойно дело доделать. Ты тоже хорош – языком не махай, языком не махай, а сам?
– Да я как-то… – Игорь развел руками. «Оле-оле-оле-оле». Допелся. Будет тебе теперь и супчик, и потрошки. Сколько лет в ментуре, а дурь так и не выветрилась. Сколько раз обжигался… Нет, это, наверное, неизлечимо.
– Я пока никому ничего не говорил, – пытался оправдаться опер. – Имей в виду, тебе Вдовин звонить будет.
– Это хоть десять раз. Как позвонит, так и трубку положит. Заказчик бы не пронюхал, вот чего боюсь. Если уже не пронюхал.
– А Вентилятор что? По-прежнему погибшая любовь?
– Разумеется, – Виригин хлопнул кулаком по ладони. – Выдумал байку и вцепился в нее, как клещ. Еще бы, не дурак, понимает, что доказухи хватает – и ствол, и Верка, не отвертишься. Но заказчика хрен сдает, жить все ж хочется. А так – получит по суду восьмерик, братва на зоне подкормит, под какую-нибудь амнистию поможет попасть. Если же сдаст – считай, в расход.
– Кстати, о Верке. Она уже никакая, я «скорую» вызвал. Из нее сегодня свидетель, как из меня – водитель высокой культуры вождения. Пусть лучше подлечат, а то загнется неровен час, вообще с одним стволом останемся.
– Ладно, в случае чего в изоляторе очную ставку проведем. Давай дожидайся следака, объясняй ему все, пои, корми, хоть бабу подкладывай, но чтоб Вентилятора на трое суток закрыл. Я чуть погодя тоже ему нагружу, что есть команда всех подозрительных в тюрьму и надолго. Пусть не дрейфит, прикроем.
Предложение поить, кормить и бабу подкладывать не являлось пустой болтовней. Следователи попадались разные, порой упрямые и капризные. Особенно осторожно рекомендовалось обращаться с незнакомыми, новичками. Работали, конечно, и нормальные следаки, те, что «за совесть», но таких оставалось все меньше и меньше, наверное, в силу тех же причин, по которым все меньше и меньше оставалось порядочных людей во всей системе. И в милиции, и в прокуратуре, и в судах.
Следователь, являясь независимым процессуальным лицом, вообще находится на особом положении. Опер, каким бы гением ни был, избрать меру пресечения для подозреваемого не может, это входит в компетенцию следователя. Захочет следак – арестует, захочет – на подписку отпустит, захочет – вообще скажет, что улик мало, гуляй, друг. Он же независим. По закону. А что вне закона, так это никого не волнует. Что хотите, то и думайте. «Вы считаете, что я „на лапу“ взял, а я считаю, что человек может находиться на подписке, а не в тюрьме. Я ему верю! Он хороший! Пусть идет с Богом. Сейчас мое ПРАВО! Законное».
…Законное не законное, а брали не только деньгами. Мясом, коньяком, а один – даже йогуртами.
Да ладно б только взятки. Плахов знавал следователя, который решал судьбу подозреваемого, исходя из собственного настроения. Если у следака было прекрасное, бодрое настроение, он злоумышленника жалел и отпускал, если, наоборот, скверное, последнему ничего хорошего не светило. Настроение же служителю закона повышала обычная чашка кофе – стоило ему отпить бодрящего напитка, как у добряка появлялось желание прощать всех налево-направо без Разбора.
Плахов знал эту черту характера и, когда следователя вызывали в отдел, прятал все, что хоть Приблизительно напоминало кофе. Тот, походив, Постреляв по кабинетам кофейку и ничего не получив, становился мрачным, как грозовая туча. сверкал глазами и отправлял попавшегося гражданина на нары, что и было нужно Плахову. В случае же, когда опер считал, что человека не стоит арестовывать и ломать ему жизнь, в кабинете следователя ждала дымящаяся чашка, сахарок и булочка.
Да, если б публика хоть примерно знала, на каких тонких ниточках порой висят человеческие судьбы!.. Хорошо, что не знает.
Станция скорой помоши находилась в сотне метров от отдела милиции, поэтому машина по вызову Плахова примчалась довольно быстро;
Минут через двадцать. Врач, осмотрев Веронику, коротко скомандовал санитарам: «Носилки!» Плахов, услышав это приказание через приоткрытую дверь паспортного стола, попытался вмешаться:
– Э, секундочку… Какие носилки, она нам здесь нужна. Может, укольчик какой?.. Таблеточку?
– Бога ради, молодой человек. Пускай остается. Только будьте любезны расписку мне, что вы отвечаете за ее жизнь – У нее острый аппендицит при полном истощении организма на фоне наркотической абстиненции.
– Аппендицит? Только этого не хватало. И когда она оклемается?
– Недели через две после операции, как минимум. Это в лучшем случае.
– Куда ее?
– В первую городскую.
Появились санитары, переложили Веронику со скамейки на носилки.
Плахов вышел в коридор и немного постоял, глядя вслед процессии. «Было два-ноль, теперь два-один, но пока еще в нашу».