Глава 25
ЗАТИШЬЕ
Даже если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами не следят.
Жизненное наблюдение
Их светлость явились, когда солнце не только взошло, но и крепко оседлало небосвод. Хотя в кои-то веки я презрела сие обстоятельство, оставшись в постели.
Во-первых, спать я легла поздно.
Во-вторых… выходной у меня. Будет. Надеюсь. Эх, где он, трудовой кодекс, хотя бы для избранных, чтобы там законное воскресенье, и отпуск, и социальные гарантии. Мечты, мечты…
Вчерашний бал для меня завершился перед рассветом. И закрывала я его в гордом одиночестве, ибо Кайя отправился раздавать дружеские долги согласно местным обычаям. Сержант тоже исчез, и душевный, а с ним и телесный покой нашей светлости выпало охранять десятку стражников под мудрым руководством Лаашьи. Как ни странно, оцепление получилось в высшей степени эффективным. Желающих общаться со мной резко поубавилось, и ночь прошла спокойно, что было довольно-таки подозрительно. А утром вернулся Кайя и рухнул в кровать как был, в одежде и сапогах. И руки у него были леденющими… Вот зачем такими руками за ноги хвататься!
— Изыди!
Изыдет, конечно. Ждите больше. Сгреб меня в охапку, прижал к себе и пробормотал:
— Теплая. Моя.
Кому ж еще этакое счастье надо-то?
— Пил? — Я прижала ладони к его щекам. Где ж он так вымерз?
— Грелся, — признался Кайя. — Немножечко. Я трезвый… честно.
Верю.
— Так и будем лежать?
— Будем.
Нет, мне в принципе удобно, только пуговицы здорово мешают. Пуговицы здесь делают солидными, из золота или серебра, инкрустируя костью, расписывая эмалью или простенько, со вкусом, вставляя драгоценные камни. И вот теперь я животом всю эту красоту ощущаю.
— Сержант сказал, что женится.
Дурной пример заразителен?
— На ком?
— Зовут Меррон. Из Хейдервудских. Странная, честно говоря, девушка. — Пальцы Кайя путешествуют по моему позвоночнику. — На балу познакомился.
И сразу жениться? Решительный он человек. Просто до одурения. Или это ночной согрев так на мыслительные процессы повлиял?
— Сказал, что хуже все равно не будет.
Отличная мотивация. Для фаталиста — в самый раз.
А вот на ягодице мне мишень рисовать не надо!
— Это не мишень. Это цветочек.
Что ж, цветочек существенно меняет дело.
— Раздевайся. — Я расстегнула воротник.
— Зачем?
И вот к чему эти провокационные вопросы?
— Ты раздевайся. Потом придумаем. Вообще я решила, что у нас сегодня выходной.
— Это как?
— Это как будто нас здесь нет. Ни для кого.
Гости или спят, или похмельем маются. Дела ждут. И один день для двоих — это же немного.
— Хорошо. — Кайя блаженно зажмурился. — Ванна. Еда. Жена. Спать. И опять есть… много. Я прожорливый.
Очаровательное признание. Наша светлость заметила. А план хорош. Ванна. Есть. Спать. Есть… и снова спать. А если станет скучно, что-нибудь придумаем.
Нет, Меррон, естественно, любила тетю. Очень любила, потому что не любить милейшую Бетти было решительным образом невозможно. Но все-таки порой эта любовь подвергалась испытанию.
Если бы тетушка злилась, Меррон было бы легче.
Она бы тоже разозлилась и высказала все, что думает по поводу этих неудачных попыток выдать Меррон замуж. Но Бетти категорически не умела злиться! Она всегда пребывала в настроении хорошем или же очень хорошем, иногда, как вот сейчас, слегка опечаленном.
— Где ты была? — В огромных голубых глазах виделся упрек, и Меррон отвела взгляд.
— Я… пряталась.
— А я тебе говорила, что не следует надевать это платье! Ты выглядела вызывающе…
…она выглядела именно так, как хотела выглядеть.
И сделала то, что хотела сделать!
И не важно, что по этому поводу думает тетушка Бетти. Ее взгляды давным-давно устарели, а Меррон категорически не желает пополнять ряды старых дев. Кошек разводить? Не для нее!
— …и оно тебе не очень идет, — стыдливым шепотом призналась тетушка.
Ей-то к лицу были любые наряды. В тридцать пять тетушка выглядела много моложе. Ее светлая — безо всяких кремов светлая! — кожа была гладка, черты лица — приятны, а фигура и вовсе имела идеальные, с точки зрения Меррон, очертания.
Сама-то она на доску похожа… и надо иметь смелость, чтобы признаться в этом.
Меррон призналась еще тогда, когда поняла, что замуж ей не выйти: то небольшое приданое, которое удалось собрать, не искупало некрасивости Меррон, как и дурного, с общей точки зрения, характера.
— Не расстраивайся, дорогая. — Бетти не умела укорять подолгу, и от этого становилось вдвойне совестно, как будто бы Меррон тетушку обманывала. Но она же не врала!
Она имела право поступать так, как читала нужным.
По-взрослому.
Ей уже двадцать, и следует признать, что эти годы прожиты зря. И осталось не так много времени, чтобы сделать мир лучше!
А тетушка все говорила и говорила. Про бал, который был конечно же восхитителен, — но у тетушки Бетти все балы восхитительны! Про их светлость — причем Меррон не очень поняла, которую именно. Главное, что с привычным восторгом. Про гостей… про чью-то там свадьбу, случившуюся так неожиданно, что все очень удивились, потому как ждали другой невесты… но тетушка все равно рада за молодых, ведь свадьба — это очень важно.
И поэтому крайне неосмотрительно проводить ее вот так, без подготовки… свадьбу Меррон тетушка подготовит сама. Не следует сомневаться, что рано или поздно найдется тот, кто оценит Меррон по достоинству. Тянуло встрять в тетушкину речь, сказав, что один такой нашелся, только все равно потом ушел. Оно и к лучшему, потому что Меррон не представляла себе, как следовало вести себя после того, что было.
Зато теперь она женщина.
Правда, зеркало не показывало никаких изменений, но осознание собственной исключительности — Меррон сделала то, на что ни одна слабая духом девица не решилась бы, — грело душу.
А согретая душа требовала отдыха.
И тетушка Бетти согласилась, что сон — лучшее лекарство от всех неприятностей. Почему-то она считала, что Меррон переживает из-за отсутствия женихов. Ха! Засыпала она с чувством выполненного долга и осознанием скорых перемен в жизни.
К сожалению, перемены оказались слишком уж скорыми и вовсе не такими, как хотелось Меррон.
Ее разбудила Летти, верная тетушкина камеристка, которая втайне Меррон недолюбливала, считая взбалмошной, наглой и неблагодарной девицей, способной лишь изводить тетушку капризами. Но сейчас Летти улыбалась так, что Меррон заподозрила неладное.
— Скорее, леди, скорее… вам надо умыться… одеться…
Даже сделала вид, что не замечает, что Меррон опять от ночной рубашки избавилась. И платье подала лиловое, с тремя рядами оборок по лифу — портной настоятельно рекомендовал их как альтернативу ватным вкладкам, которые Меррон наотрез отказывалась использовать. У платья было два ряда позолоченных пуговиц и крупный бант на том месте, где у нормальных женщин имелась задница.
— Садитесь, я вас расчешу…
И расчесывала быстро, умело, почти не дергая. А раньше постоянно жаловалась, что, дескать, не нарочно, просто волос у Меррон густой и непослушный.
Лиловая лента для волос.
Тетушкины любимые духи… все это было в высшей степени странно.
— Что происходит?
— Тетушка ждет тебя…
И не одна. В крошечной гостиной — комнаты тетушке предоставил кто-то из ее многочисленных поклонников, ухаживания которых благочестивая вдова принимала со сдержанным достоинством, — милейшая Бетти поила чаем Сержанта.
Вот уж кого Меррон не ожидала увидеть.
Он смешно смотрелся в этой комнатушке среди розовых подушечек, белых фарфоровых кошек и пасторальных картин. Сам серый. Блеклый какой-то. И мрачный донельзя. А Бетти мрачности не замечает. Щебечет… сахар, сливки, малиновое варенье… в их поместье замечательная малина растет. Ягоды — с кулак. А уж сладкие до невозможности и очень полезные.
— Добрый день. — Меррон решила, что будет вежливой хотя бы для того, чтобы не огорчать тетушку.
— Меррон, милая!
Сколько радости… даже для тетушки перебор.
Но главное, что здесь делает человек, с которым Меррон мысленно попрощалась? Он окинул Меррон внимательным взглядом — сразу стало стыдно и за бант, и за оборки, и ленту в волосах — и кивнул.
— Я так за тебя рада!
Совсем непонятно. Сомнительно, чтобы Бетти испытала радость, узнав о подробностях вчерашней ночи.
— Что происходит?
Меррон улыбалась, правда осознавая, что улыбка ее вовсе не столь дружелюбна, как у тетушки. Летти вовсе говорила, что Меррон на людей скалится, отчего люди испытывают глубокое душевное волнение. Но если Меррон возьмет на себя труд потренироваться перед зеркалом час-другой, лучше третий… или неделю, то она научится хотя бы выглядеть дружелюбно.
— Я на тебе женюсь, — сказал Сержант, подставляя чашку.
Сливок тетушка добавила от души.
— Что?
— Это же просто замечательно! — Тетушка Бетти смотрела на Сержанта влюбленными глазами. Конечно, нашелся тот самый, предсказанный ею, сумевший оценить скрытые прелести Меррон. Хотя, вспоминая о том, что было, следовало признать — прелести, если таковые в принципе имелись, были максимально открыты.
— Нет!
— Что «нет»? — И чай пьет с этаким издевательским спокойствием.
— Я не выйду за него замуж!
— Почему? — искренне удивилась тетушка, и в голубых очах ее мелькнула печаль. — Меррон…
— Я имею право выбрать!
Она — не корова, которую можно вот просто так купить… ах нет, взять с доплатой. Женщина тоже человек!
— Ты вчера выбрала. — Сержант отставил чашку. — Сегодня мой черед.
Да если бы Меррон знала! А взгляд какой равнодушный. Мертвый взгляд. И с ним вот жить? Меррон не про взгляд, про человека. Одно дело — ночь, ей местами даже понравилось, но совсем другое — замуж. Он же деспот! И в равенство не верит! И значит, что… что…
Меррон не додумала, что именно это значит.
— Да я скорее умру!
На тетушку это всегда действовало. И сейчас она побледнела, представив, что Меррон возьмет и отравится уксусной эссенцией, как сделала одна родственница дальней родственницы тетушкиного мужа.
— Возможно… — Бетти обратила растерянный взгляд, полный мольбы, — не находилось еще человека, способного устоять перед этим взглядом, — на Сержанта. — Стоит немного… подождать… дать вам время…
— Прекрати.
Это не тетушке — Меррон. И мертвые глаза ненадолго оживают, но выражение их не удается истолковать, но Меррон вдруг становится страшно.
— Ваша племянница вас шантажирует. Вы ее избаловали. Позволяете все, что ей хочется, а она считает, что так и надо.
— Да как ты…
— Сядь. — От этого спокойного голоса колени подкосились. — Ты не привыкла думать ни о ком, кроме себя. Я даже не понимаю, на кой мне эта женитьба, но раз уж так вышло, то делать нечего.
— К-как вышло? — Щеки тетушки пунцовели, а губы дрожали.
Вообще, как смеет этот человек Бетти пугать?! По какому праву он вообще сюда явился?! Меррон ничего от него не надо! И вообще ни от кого не надо! Она сама по себе!
— Вчера ваша племянница сделала мне интересное предложение…
Сволочь!
— …и я согласился, полагая, что она отдает себе отчет в своих действиях.
— Меррон!
Тварь. Вот же тварь! И главное с улыбочкой… ему нравится унижать других!
— Тетя, я…
— Переспала с первым встречным. — Сержант допил чай. — И теперь отчаянно ищешь виноватых.
— Я тебя ненавижу!
— Посмотрим.
Не на что смотреть! Да Меррон скорее и вправду уксуса напьется, чем замуж за подобное существо — назвать его человеком язык не поворачивался — выйдет.
— Со своей стороны, я привык отвечать за свои поступки. И поэтому настаиваю на свадьбе.
Тетушка только и смогла, что кивнуть.
Предательница! Ничего, вот уйдет Сержант — а когда-нибудь он уйдет, — и Меррон выскажет тетушке все, что о ней думает. Или нет… кричать бессмысленно. А вот слезы помогут.
Раскаяние.
Меррон пообещает, что больше никогда-никогда так делать не будет.
Тетушка всегда верила ее обещаниям.
— Вот договор. — Сержант достал примятые бумаги, положил на колено и попытался разгладить рукавом. Дикарь. И хам. Сволочь беспринципная. — Прочтите.
Тетушкина дрожащая рука берет бумаги. Бетти ничего не понимает в подобного рода документах! И вообще, если кто должен читать, то Меррон! Это же ее будущего касается.
Нет, такого будущего ей и даром не надо, но интересно же!
— Вы… — Голос у Бетти срывается. — Вы действительно…
— Да. Но боюсь, что этот титул уже не наследуется, хотя я имею законное право взять любой из вымерших. Мне предложено три танства на выбор.
Титул? Вот у него еще и титул имеется? Да кто это вообще такой!
Но тетушка не задает вопросов, она дочитывает до последней страницы и берется за колокольчик. Летти тотчас появляется на зов. Небось подслушивала под дверью и злорадствует.
Она всегда утверждала, что Меррон однажды переступит черту и опозорит тетю.
— Принеси, пожалуйста, перо и чернила.
— Нет!
— Да, Меррон. — Печаль в тетушкином голосе невыносима. — К сожалению, ты не оставила мне выбора. И поверь, для тебя так будет лучше.
Вот почему все берутся решать, что именно будет лучше для Меррон? Почему никто не удосужится спросить ее саму? Она же не дура! И не ребенок! И не рабыня, которую можно передать из рук в руки по договору… У нее права есть!
Но резкий, нервный даже росчерк — а прежде тетушка писала очень аккуратно, тщательно выводя каждую буковку, — поставил крест на свободе.
— Элизабет, вы позволите побеседовать с вашей племянницей наедине?
Надо же, какая внезапная вежливость. И встает, подает руку, помогая тетушке подняться. Провожает к дверям, ничуть не сомневаясь, что Меррон дождется возвращения. Конечно, куда ей деваться-то? Уксус. Или вены вскрыть, как непокорная героиня в той истории… чтобы ванна с розовыми лепестками. И записка, где Меррон не будет обвинять этот жестокий мир…
Пусть все терзаются и плачут, вспоминая, как несправедливы были.
— Я предполагаю, о чем ты думаешь. — Сержант не стал садиться. Он стоял рядом с Меррон, скрестив руки на груди и разглядывая ее пустыми глазами. — Самоубийство — глупость.
О да, но красивая же!
— Ты сделаешь больно своей тетке, хотя тебе ведь не привыкать. Ты только и знаешь, что мучить ее.
Неправда! Меррон тетушку любит.
— Ты бесишься оттого, что сама не способна понять, чего же тебе надо. А страдает близкий человек. Это неправильно.
Вот только не надо вести нравоучительных бесед!
— Близкие люди недолговечны. Особенно если их не беречь.
— Да что ты понимаешь!
Меррон не в силах была дольше терпеть этот произвол. Она вскочила, желая одного — броситься прочь. Ну или пнуть этого хама.
— Ничего, наверное.
— Ты… ты пришел и вот так просто…
— Пришел. И просто.
Похоже, с ним даже поругаться нормально не выйдет. И как жить?
— Меррон, если ты и вправду любишь свою тетку, то хотя бы раз в жизни подумай не о себе, а о ней.
То есть позволить избавиться? Что ж, Меррон последует столь мудрому совету! Если тетушке Бетти надоело притворяться, что Меррон ей небезразлична, то так и быть: Меррон уйдет.
Гордо.
Независимо.
Она слышала о том, что многие люди, даже знатного происхождения, отказывались от титулов и имен во имя справедливости. И если так, то Меррон примкнет к ним в благом деле усовершенствования мира. А когда мир изменится, то… то тетушка поймет, что заблуждалась. И еще прощения попросит.
Меррон простит. Она же не злопамятная.
То, что семейная жизнь — испытание тяжкое, Тисса осознала ночью. Ну не привыкла она, чтобы на нее руки клали. И ноги тоже, между прочим, претяжеленные. И еще одеяло, в которое норовили Тиссу завернуть, а ей оставалось выпутываться из ушных складок. И сопение в ухо. А уже утром Урфин и вовсе прижал Тиссу к себе, да так крепко, что всякое желание сопротивляться отпало.
Она так и заснула, утомленная борьбой и странно довольная.
А проснулась от взгляда.
— Здравствуй. — Урфин был одет и выбрит и вообще выглядел так, будто собирался уходить. — Я не хотел тебя будить, но…
— Тебе пора?
А она растрепанная. И вообще голая, что недопустимо.
Ужас совершеннейший!
Стыд и…
— Знаешь, а мне нравится, что ты все еще краснеешь. — Урфин провел ладонью по волосам. — Не надо прятаться.
Тисса не прячется. Одеяло — это для душевного спокойствия. И вообще, ей в ванну нужно. Переодеться. Себя в порядок привести, тем более что…
— Тэсс, как ты себя чувствуешь?
То, что он такой странно тихий, Тиссу пугало.
— Хорошо.
Урфина ответ не устроил. Он притянул Тиссу к себе, вместе с одеялом, и поцеловал в лоб. Отстранился. Заглянул в глаза и смотрел долго, непонятно, что пытался увидеть.
— Тебе нужен… доктор? Послушай, Тэсс, я знаю, что иногда девушки, особенно молодые, после первой ночи с мужчиной чувствуют себя плохо. И им действительно нужна помощь. Если так, то скажи мне, пожалуйста.
— А если нет?
— Если нет, то я не буду тебя мучить. Обычай ради обычая — это глупо. Док напишет все, что надо, хотя мне и плевать на бумаги. Поэтому решай сама, хочешь ли ты видеть дока.
Тисса вспомнила те осмотры, которые проводились раз в полгода, и неприятное, выворачивающее душу наизнанку прикосновение чужих рук. И взгляд леди Льялл, которая неизменно присутствовала при процедуре, и ощущение грязи, собственной неправильности, остававшееся после всего.
Доктор был хорошим человеком. Он всегда разговаривал ласково. И боли не причинял. А в тот последний раз, когда леди Льялл назвала Тиссу развратной, он потребовал замолчать.
Платок свой дал, чтобы не плакала, хотя Тисса и не собиралась.
Доктор добрый, но…
— Я бы не хотела.
— Хорошо. Но пообещай, что если вдруг ты поймешь, что что-то не так, или хотя бы заподозришь, ты позовешь дока.
— Обещаю.
— Умница. — Урфин держал крепко, хотя Тисса и не пыталась вырваться. Она старалась не думать о том, что Урфин сейчас уйдет. И когда вернется, неизвестно. — Теперь еще кое о чем…
Наверняка неприятном.
— Завтра ты уезжаешь.
Что?
— Спокойно. Ты и Долэг. Отправитесь на Север.
Зачем Тиссе на Север? Ей и здесь нравится, сейчас так очень даже нравится.
— В городе становится неспокойно. Кайя увезет Изольду и вас. До весны.
— А ты?
Ответ известен, иначе Урфин не завел бы этот разговор. Наверняка он знал об отъезде вчера или даже раньше. Но молчал!
— А я останусь.
В неспокойном городе, из которого бежит даже протектор?
— Вот ты и сердишься. Умеешь, значит. Не спеши судить. Кайя здесь как… мишень. И для всех будет лучше, если эту мишень убрать. Его отъезд многим поломает планы, и я этим воспользуюсь. Я теперь Дохерти. Это развязывает руки, особенно когда нет ни Кайя, ни Магнуса.
— А если с тобой…
Если с ним что-нибудь случится, то… то случится и с ней.
— Со мной все будет хорошо. — Урфин умеет говорить так, что Тисса верит. — Я ведь не один. Есть гарнизон. Стража. Мои люди. Я не собираюсь воевать сам. Только и буду что командовать…
Врет. Не удержится. И если случится мятеж, то полезет в самую его гущу.
— Да и дядя скоро вернется. Неделька-другая, и я отправлюсь за вами. Ты, главное, жди меня.
— Конечно.
Нельзя плакать. Слезы — манок для горя. А Тисса не желает, чтобы случилась беда. Она лучше будет верить в хорошее и улыбаться. Ждать.
Ждать она умеет.
— А теперь отдыхай. Я ненадолго…
Конечно.
— Тэсс, еще одно. Я не хочу тебя запирать, но, пожалуйста, никуда не уходи.
— Неспокойно?
Тисса понимает, что дело не в ней, а в леди Амелии и ее отце, в Гийоме, который вдруг появился, во всех тех людях, что присутствовали вчера на такой странной свадьбе.
— Неспокойно, — согласился Урфин. — Сюда сунуться не посмеют. И за дверью дежурит мой человек. Если что-то понадобится, скажи ему. А дверь… лучше запереть.
Ключ он вложил в руку Тиссы.
— Я попрошу твою компаньонку привести сюда Долэг.
— Спасибо.
Без него стало тихо и как-то очень страшно, хотя Тисса знала, что бояться здесь нечего. Но в голову лезли всякие кошмарные мысли, и бурое пятно на простыне внушало уже не стыд, но ужас и отвращение.
Вообще-то Тисса думала, что крови будет больше.
Сняв простыню, она сложила ее и спрятала под перину, понимая, что поступает крайне глупо, но Тиссе надо было сделать хоть что-то.
Принять ванну — на полочке добавилось склянок с цветными этикетками. Цветочное мыло. И масло тоже. И крем. И еще что-то, о чем Тисса имеет весьма смутное представление. Это для нее?
Наверное.
А платье — совершенно точно. Тисса не помнит, чтобы его заказывала. Алая парча, расшитая маками. Необыкновенно широкие рукава на завязках. Прямая юбка. И два ряда рубиновых пуговиц, но не спереди, а сзади, так что Тисса долго мучается, пытаясь их застегнуть. Спасает Гавин.
Он долго стучит, путано объясняя, что их светлость — странно, что Урфин теперь тоже светлость, — велели о Тиссе заботиться и помогать во всем.
С пуговицами, к примеру, справиться.
Или расчесать волосы.
— Я умею. — Гавин и вправду ловко управляется с костяным гребнем. — Я сестрам всегда расчесывал.
Он выглядит счастливым, и Тисса улыбается его отражению в зеркале.
Зеркало тоже появилось недавно.
Как и та соседняя комната с гардеробной. В комнате пока не было другой мебели, кроме комода и секретера с сотней ящичков. В них обнаружились монетки и бусины, бумага, перья, серебряная чернильница в виде толстой жабы и длинная-предлинная цепочка, в каждое звено которой был вставлен камень. А еще совершенно удивительный нож для бумаг — полупрозрачный, не то из камня, не то из кости выполненный.
— Ты… присмотришь за ним? — Тисса не сомневалась, что Гавин в курсе поездки.
— Конечно.
Слабое утешение. И разговор оборвался. Ели тоже молча, почему-то стыдясь смотреть друг другу в глаза. Как будто Тисса, уезжая, кого-то предавала…
Еще день. Целый день впереди! И Тисса попробует уговорить Урфина оставить ее. Долэг — да, пусть уезжает с леди Изольдой, но Тисса должна остаться в замке…
— Нет. — Гавин покачал головой. — Нельзя. Тогда он будет думать о том, как защитить тебя.
…и не сможет думать о том, как защитить себя.
Почему все так сложно?!
Стук в дверь прервал этот поздний и затянувшийся завтрак. Долэг! Наверняка будет задавать вопросы, которые не должна задавать юная леди. А Тиссе придется выдумывать ответы… или делать вид, что она не должна отвечать.
Но хотя бы она перестанет думать о плохом.
Однако за дверью стояла Гленна. Черное платье. Белый чепец. Личная камеристка леди Изольды всегда выглядела должным образом. Но сейчас вид ее почему-то напугал Тиссу.
— Их светлость желают вас видеть, — сказала Гленна тоном, полным ледяного презрения. — Немедленно.
— Но…
Тисса не должна уходить.
— Леди, вашим поведением на балу крайне недовольны. Вы нарушили все мыслимые и немыслимые правила. Если ваша репутация вам не дорога, то следовало подумать о репутации ее светлости. Поэтому мой вам совет. Не испытывайте далее их терпение. Возможно, тогда вам удастся спасти и себя, и свой брак.
