Глава 26
СЛОМ
Если вам кажется, что дела обстоят хуже некуда, не спешите отчаиваться — всегда есть куда.
Жизненное наблюдение
Нельзя идти.
Нельзя не пойти.
Урфину не понравится, если Тисса ослушается его. Но не будет ли хуже ослушаться леди Изольду? Если она и вправду сердита, то… но вчера ведь все было хорошо! А сейчас вдруг… у Гленны такой взгляд, что ни тени сомнения не возникает — все плохо.
Если Тисса поступит по-своему, то будет еще хуже. И возможно, что не только ей.
Что же случилось?
Лорд Андервуд. В нем дело. Конечно же в нем. И в его предложении, которое Урфин отверг… и леди Амелия обижена. А их светлость лишились поддержки.
Тисса должна была осознать серьезность ситуации, а она позволила себе…
— Я пойду с вами. — Гавин не носил меча, но на поясе его висел кинжал внушительных размеров, и Тиссе отчего-то стало спокойней.
Глупость какая…
Но когда Гавин протянул нож для бумаг, тот самый, прозрачно-костяной, знаком велев спрятать в рукав, Тисса подчинилась. Она не собирается нападать на леди Изольду, просто… просто ей страшно.
Все женщины делают глупости, когда боятся. Наверное.
Гленна стояла за дверью.
Заметила ли она что-либо? Теплый клинок прижимается к коже, обещая защиту. От кого? И где охранник, которому следовало бы быть?
— Поспешите, леди. — Сухой голос, нехороший. — Я не могу ждать вечность. У меня и иные обязанности имеются.
— Извините.
Гавин запер дверь. И надо было записку оставить, но уже поздно. Гленна рассердится, если попросить ее подождать еще немного. Она уже уходит, не сомневаясь, что Тисса проявит благоразумие, последовав за ней. И Тисса следует. Гавин держался поблизости.
Он всего-навсего мальчишка, и… и все равно спокойней, когда он рядом.
Надо взять себя в руки.
Гленна свернула в боковой коридор, на лестницу, которой пользуются слуги. Подниматься пришлось недолго: вскоре Гленна остановилась перед дверью самого обыкновенного вида. С изнанки замка многое выглядело иным, в том числе и двери. Они были лишены украшений и схожи друг с другом даже в мелочах, вроде потемневшего дерева и зеленоватых, давно нечищенных ручек.
— Прошу вас. — Гленна распахнула дверь, и Тисса, выпрямившись, подняв голову — она не собирается плакать, — шагнула за порог.
Она слышала, как дверь закрылась, но, ослепленная светом — в комнате было множество окон, и зимнее солнце расщедрилось не ко времени, — не видела ничего и никого.
— Уходим…
Гавин дернул за рукав, заставляя отступать к двери. А она оказалась заперта.
— Я вами покорен…
Комната-клетка. Стрельчатые окна. И железные рамы.
— …взят в плен, раздавлен…
Камин погас. И пепел постарел, разлетелся по полу. Серые клочья на некогда белом ковре.
— …опутан тенетами нежных слов…
Стол, накрытый для двоих. Диван. И пара картин, повернутых к стене. Сюда если и заглядывали люди, то давно. Того же, кто медленно — он знал, что Тиссе некуда бежать, — приближался, вряд ли можно было назвать человеком.
Он улыбался. И выглядел как рыцарь из баллады. Оделся в белое. В правой руке — роза. В левой — бокал. Его вернули на стол, а розу протянули Тиссе.
Она спрятала руки за спину.
— …но в них лишь ложь и пепел обещаний. — Завершив катрен, Гийом розу уронил. — А такое нельзя простить.
— Вы… вы должны открыть дверь.
Есть и вторая. За его спиной. И тоже наверняка заперта… Кричать? Кто услышит здесь?
Но почему Гленна?
Что Тисса ей сделала? Что она вообще им всем сделала?
— Если хочешь, попробуй убежать.
Не выйдет. Тисса осознала это так же отчетливо, как и то, что умолять де Монфора бесполезно. Он — гиена, только без цепи. И стоит ли плакать, если слезы ему в удовольствие?
— Вы не останетесь безнаказанным.
— Посмотрим.
— Вы должны немедленно отпустить нас, и тогда я умолчу об этом досадном происшествии.
— А ты осмелела. — Гийом коснулся щеки, и Тисса заставила себя выдержать это прикосновение. — Разбаловалась… женщин нельзя баловать. — Пальцы скользнули по губам. — Иначе они начинают думать, что им позволено все…
И Гавин не выдержал. Он бросился на Монфора молча, как-то по-звериному, пытаясь и сбить с ног, и ударить ножом.
Что мог мальчишка против коронного рыцаря? Гийом встретил его пинком. А вторым отбросил и, не позволив подняться, наступил на руку. Надавил, заставляя выпустить нож.
— Ну и чему тебя научили? Вставай.
— Прекратите! — Тисса все-таки закричала.
Гавину позволили подняться. Почти. Носок сапога впечатался в живот, опрокидывая навзничь.
— Давай, — Гийом подобрал нож и, повертев в руках, отбросил, — или ты только и можешь, что жаловаться?
— Нет!
Тиссу не слышали. Она попыталась остановить Гийома, повиснув на его руке, но тот просто стряхнул Тиссу. Даже бить не стал.
Вцепившись в волосы, Монфор заставил Гавина подняться и подтащил к окну.
— Здесь высоко. Внизу камни. Ты когда-нибудь видел людей, упавших с крепостной стены? От них мало что остается. Месиво из костей и мяса…
Он распахнул окно, впуская ледяной ветер и снег.
— Вот что бывает с наглыми мальчишками, которые следят за приличными женщинами… он пытался за нами подсмотреть, дорогая. И сорвался со стены. Видишь, как я забочусь о твоей репутации.
Монфор смотрел не на Гавина — на Тиссу.
Жадно.
Страшно.
— Отпустите его. Пожалуйста.
Чего бы он ни хотел, Тисса сделает. Постарается. Может быть, потом она не сможет жить дальше, скорее всего, что не сможет. Но Гавин не должен умереть из-за нее.
— Хорошо. Но свидетели нам ни к чему.
Резкое движение. Голова Гавина сталкивается со стеной. Глухой удар. И Гийом разжимает руку.
— Он жив. Пока. И будет жив, если не станешь капризничать. Ты же не станешь капризничать?
— Нет.
Тисса старалась не смотреть на тело. Жив. Конечно, жив. Он ведь рыцарь будущий, а у рыцарей крепкие головы. И значит, все будет хорошо. Хотя бы для него.
— Видишь, как все просто. Стой. Не двигайся.
Надо подчиняться. Замереть. Не думать о том, что он рядом. Не вслушиваться в шаги… он сбоку. И сзади. Близко, настолько близко, что дыхание само обрывается.
— Красивые волосы. Зачем ты их прятала раньше? Можешь не отвечать.
Тисса рада. Она не сумела бы произнести ни слова. А рука Гийома ложится на шею, сдавливает, точно примеряясь, легко ли ее сломать.
Главное, чтобы не очень больно…
Отпускает. Отступает. И вдруг оказывается рядом. Наклоняется к Тиссе, заглядывает в глаза. Гийому нужен ее страх. Его у Тиссы много.
Недостаточно.
Холодное прикосновение пальцев. Тиссе кажется, что они оставляют на коже след, который не выйдет оттереть, как бы она ни пыталась.
Запустив руку в вырез платья, Гийом сжимает грудь.
Больно!
— Улыбнись. Ты же помнишь, о чем мы договаривались?
Помнит. Улыбается. Ненавидит. Вот, оказывается, на что это похоже. Ей всегда казалось, что ненависть — это глупо и если хорошо постараться, то можно простить любого врага. Нельзя.
Гийом наматывает волосы на вторую руку и дергает, заставляя запрокинуть голову.
— А теперь ты меня поцелуешь, правда?
Подчиняться просто, если думать о другом. О том, что руки у него заняты, а у Тиссы свободны. Что в рукаве у нее нож, который легко соскальзывает в руку, а на Гийоме нет кольчуги.
Он стоит так близко.
Увлечен.
Не целует — кусает до крови. Пускай.
Тисса заставляет себя смотреть в глаза. Ему ведь так надо, чтобы она боялась. А ей очень страшно: Тисса никогда не убивала людей.
Она ударила так, как учил дедушка: снизу вверх и налегая всем весом на рукоять, вдавливая клинок в неподатливое тело. Кажется, слышала, как хрустит ткань и что-то внутри Гийома. Он попытался отшатнуться, но запутался в волосах Тиссы.
Рванулся, выдирая пряди. С кровью. И пусть.
— Ах ты тварь…
Красное на белом. Красиво даже. И нож остался в руке, уже не белый и не прозрачный. Скользкий только, приходится сжимать обеими руками. А Гийом не думал падать. Он стоял, трогая живот, точно не в силах поверить, что так глупо попался.
— Я ж тебя…
Шагнул к Тиссе, и она ударила во второй раз… в третий… в четвертый… она не считала. Само как-то получалось. Вынимать и бить. Снова и снова. За страх. За боль.
За то, чтобы Гавин остался жить. Монфор все равно бы избавился от него… потом, наигравшись с Тиссой. Ей бы тоже оставил открытое окно — подсказка и выход. И значит, она все сделала правильно.
Зачем-то она отползла к камину, оставляя на ковре кровяной след. Отпечатки рук и просто пятна. Нож выпал, и Тисса подобрала его. Она не может остаться без оружия! Тиссу все-таки вырвало на старую золу. И она расплакалась.
Теперь уже можно… наверное.
Когда открылась дверь, Тисса не знала, сколько времени прошло, наверное, не очень много, ведь кровь на ее руках еще не успела свернуться, — она сказала то, что должна была:
— Кажется, я его убила.
— Что ж, — ответил ей лорд-канцлер, — боюсь, это был крайне неосмотрительный поступок, леди. Теперь вас будут судить.
Юго едва не пропустил представление. Признаться, он задремал, поддавшись всеобщей расслабленности, которая случается с людьми после мероприятий длительных, отбирающих силы и физические и эмоциональные. В опустевшем зале не осталось зимы, лишь только грязь и вода, наверняка утерявшая память о том, что когда-то имела иную форму.
Замковые коридоры, погруженные в привычный полумрак, дышали покоем.
И потому вооруженные люди, которые определенно спешили куда-то, весьма заинтересовали Юго. Он не стал задавать вопросов, но просто отправился следом, стараясь держаться в отдалении.
На людях были красные плащи с гербом Кормака.
И странная безлюдность коридоров обретала новый смысл.
Юго, сумев остаться незамеченным, собирал детали чужой мозаики.
Лорд-канцлер. Свеж, бодр и очень доволен.
Тисса. Она явно не в себе. Взгляд растерянный. Рассеянный. Вряд ли Тисса понимает, что происходит вокруг. На одежде кровь — красное на красном сложно разглядеть, но у Юго опыт. И этот запах — свежей смерти — ни с чем не спутать.
Кольцо из стражи смыкается.
Уводят. Юго остается. Ждет.
Доктор. Носилки. Два тела. Мальчишка жив и пытается встать, но ему не позволяют. А вот Гийом определенно мертв. И Юго мысленно аплодирует лорду-канцлеру: такого союзника, как де Монфор, можно использовать лишь в качестве удобного трупа.
Конечно, девочку жаль… Если Юго что-то понимал, то в ближайший час ее сломают, и ломать будут грубо. Ограниченность времени влияет на выбор методов. А форсированного допроса она не выдержит. Недоучка расстроится… плохо, очень плохо. Кормак не представляет себе, на что способен расстроенный маг со склонностью к стихийным выбросам силы.
И Юго, вздохнув, принял решение.
Ее подняли. Куда-то повели. Тисса не понимала, куда именно. Она хотела остаться с Гавином, но лорд-канцлер сказал, что Гавину нужен врач, а не Тисса.
Ее ждут.
Где? И зачем?
Чтобы судить.
И стража нужна, чтобы Тисса не сбежала. Она не собирается, она понимает, что совершила убийство, а убийство не должно оставаться безнаказанным.
Лестница вниз. Длинная. Старая. Узкие крутые ступеньки, а голова так кружится… дышать почти нечем — все съедают факелы. И камень, камень, только камень вокруг. Тисса опирается на него рукой и на мгновение приходит в себя.
— Где мы?
Не отвечают.
— Я должна увидеть мужа…
— Ему сообщат.
Но это обещание не успокаивает. А Тисса начинает думать о том, что именно сообщат.
Она убила человека… взяла и убила. Ножом.
Столько крови… красное на красном не видно почти, особенно здесь, где нет света. Но ткань промокла и прилипла к коже. Мерзко. Наверное, Тиссу снова стошнило бы, если бы было чем. А так только лестница под ногами закачалась. Упасть не позволили. Подхватили, сдавили грубо, тряхнули.
— Леди, возьмите себя в руки… — Голос издалека.
И позволяют наконец присесть. Пощечина отрезвляет. Тиссу никто и никогда не бил по лицу.
— Назовите ваше имя, — спрашивает лорд-канцлер. Он ведь знает, но, наверное, по протоколу положено. Тисса в суде. Так быстро?
Страшное место. Снова камень, и чувствуется, что его много вокруг. Скала проглотила Тиссу и всех этих людей, которые спрятались в зале, думая, что это они используют скалу.
Люди знакомы. Тисса видела их прежде, но издали.
Древний старик, который дремлет, обняв трость, — лорд Оукли.
Человек в бархатном сюртуке, наброшенном поверх грязной рубахи, — лорд Грир.
А тот, что с бутылью вина — прижимает к груди нежно, поглаживает длинное горлышко и небрежный жест этот вызывает рвотный спазм, — лорд Фингол. И Саммэрлед здесь же… Кэден и Нокс… Все они собрались здесь, чтобы судить Тиссу? И приговорить, ведь совсем рядом с Тиссой, внимательно разглядывая, словно заранее пытаясь определить, сколь много возни с ней будет, устроился лорд Хендерсон. Палач.
— Ваше имя. — Окрик заставляет Тиссу вздрогнуть.
— Тисса… — Она хотела назвать имя отца, но вспомнила, что вчера — это было так давно! — получила новый род и новое имя. — Тисса Дохерти.
Она сидит на табурете, который слишком мал и почему-то неустойчив, и Тиссе приходится делать усилие, чтобы сидеть ровно. Но, как ни странно, это усилие не позволяет ей вновь сорваться в слезы.
Семь мормэров… восемь, если считать с лордом-канцлером, собрались, чтобы рассмотреть ее дело. И единственное, что Тисса может, это вести себя достойно.
— Сколько вам лет?
— Шестнадцать.
Лорд Кормак не стоит на месте. Он обходит лордов, касаясь каждого, и лорды кивают в ответ на прикосновение, словно соглашаясь с чем-то. Лишь Хендерсон остается недвижим. Он словно спит с открытыми глазами.
— Леди, чему вы улыбаетесь?
— Я?
Разве Тисса улыбается? Она совсем не чувствует своего лица. И трогает щеки, пытаясь понять, правду ли сказал лорд-канцлер. Пальцы бурые какие… все еще липкие.
— Вы, леди. Вас так развеселила смерть де Монфора? За что вы убили его? Его ведь убили вы?
— Да.
Глупо отрицать очевидное.
— За что?
— Он пытался… он хотел… — Тисса поняла, что не сможет им рассказать. — Меня…
— Обесчестить, — мягко подсказал лорд Хендерсон.
— Да.
— Неужели? — Ей не верят. — Леди, по вам не скажешь, что кто-то пытался вас обесчестить. Ваша одежда в полном порядке, разве что несколько испачкана. Но я не наблюдаю ни малейших признаков насилия.
Лорды закивали, соглашаясь, что девушка, которую пытались обесчестить, должна выглядеть иначе.
— Он меня поцеловал…
Ушедший, до чего глупо это звучит!
— То есть Гийом де Монфор вас поцеловал, а вы ударили его ножом? Вам не кажется, что это несколько… чересчур.
Он ведь тоже улыбается. Одними глазами. И неужели никто не видит этой улыбки? Или Тиссе мерещится? Здесь все так зыбко — света очень мало.
— Леди, не стоит врать уважаемым людям… — Лорд-канцлер останавливается перед Тиссой, заслоняя всех прочих. И в какой-то миг кажется, что в этом огромном зале нет никого, кроме Тиссы и Дункана Кормака. — Все ведь было иначе. Вы состояли с де Монфором в любовной связи…
— Нет!
— …и не желали, чтобы ваш супруг узнал о любовнике…
— Неправда! Он не… не мой любовник.
— А чей тогда?
И Тисса поняла, что знает ответ, который всецело устроил бы лорда-канцлера. Все очевидно. Просто. Но неужели они все здесь думают, что Тисса пойдет на такое? Папа говорил, что сложнее всего решиться на что-то. А когда решение принято, то всего-навсего надо не отступать.
Тисса решение приняла мгновенно.
— Я… я убила Гийома де Монфора, защищая свою честь.
Она произнесла это настолько твердо, насколько сумела.
— Леди, вы, кажется, не понимаете всей серьезности ситуации. — Лорд-канцлер подошел ближе и, взяв Тиссину руку, нажал на запястье, заставляя раскрыть ладонь. — Ваши руки в крови. Вы сами признались в убийстве. Добровольно. При свидетелях. Вы знаете закон. Вас казнят. И ваш единственный шанс на снисхождение — правда.
— Я сказала правду.
— Нет, вы солгали. Кого вы защищаете, Тисса? — Он сжал запястье сильнее.
— Я не…
— Леди Изольду, верно? Это ведь с ней Гийом состоял в преступной связи. И после возвращения мужа леди испугалась, что правда выплывет наружу. А вы взялись уладить это дело, так?
— Нет!
— Вам обещали взамен титул? Покровительство семьи? Безопасность?
Больно! Ноготь Кормака впивается в кожу и вот-вот прорвет.
— Вас обманули. И Дохерти вынуждены подчиняться закону.
— Отпустите!
— Вам больно? Поверьте, эта боль ничтожна по сравнению с той, которую вам предстоит вынести. У вас очень нежная кожа… на такой плохо заживают ожоги. А палачи, чтоб вы знали, безжалостны по сути своей. Час или два, и от вашей красоты ничего не останется…
— Прекрати пугать девочку, Дункан. — Негромкий голос прерывает речь лорда-канцлера. — Ни ты, ни кто-либо иной не имеет права применять к ней пытки. Или принуждать к чему-либо. Отпусти.
Как ни странно, но Кормак подчиняется, отступает на шаг, позволяя высокому человеку в черном камзоле — говорили, что от иных цветов он отрекся, — подойти к Тиссе.
Если он прикоснется, Тисса упадет в обморок.
Прикоснулся. Не упала. Но позволила себя поднять.
— В кресле тебе будет удобней. Думаю, ты хочешь воспользоваться своим правом не отвечать на вопросы без присутствия мужа.
Тисса кивнула. Она не знала, что у нее есть такое право.
— Ты соображаешь, что творишь? — Кормак не собирается так просто отступать. И Тиссе страшно, настолько, что рука, лежащая на ее плече, рука палача, кажется единственно надежной опорой. — Или думаешь, что она из благодарности все тебе расскажет?
— Я думаю, что она рассказала все, что нужно. Дункан, я долго терпел твои выходки, говоря себе, что вмешиваться не стоит. Не мое это дело — забота о чужой морали.
Рука исчезла, и Тисса почувствовала себя беззащитной.
— Но то, что происходит сейчас, выходит за всякие рамки.
— Я использую момент.
— Который сам, полагаю, и создал. Не дрожи, милая. Скоро все закончится.
— Сомневаюсь.
— Дункан, ты же не настолько глуп, чтобы ввязаться в открытый бой. Конечно, там, за дверью, твои люди. И мои люди. И не имеет значения, кто кого одолеет. Ты уже не успеешь ничего сделать. Вот, милая, накинь на себя. — Черный сюртук, протянутый палачом, сохранял еще его тепло и запах. Ромашка. Шалфей. И черная горечавка, которую потребляют при сильных болях.
— Не вмешивайся, Хендерсон.
Кто подал голос? Кто-то из тех, сидящих за столом, готовых пытать ее ради лжи, которую они выдали бы за правду. Тисса уверена, что лорд-канцлер не шутил.
Его взгляд остановился на факеле, словно прикидывая, долго ли промолчит Тисса, если засунуть в огонь руку. Наверное, недолго. И ее снова тошнит, но уже от понимания того, что с ней случится, если лорд-палач передумает.
Их же много, а он один. И болен.
— Я уже вмешался. Прости, милая, что с опозданием, но мне надо было время, чтобы собрать людей. Дункан у нас только язык силы и понимает. Если бы я вмешался раньше, он бы тебя увел. А сейчас мои люди не позволят никому покинуть зал.
Лорд-палач не выглядит больным, скорее уж уставшим. Разве что характерная припухлость век и некоторая желтизна кожи выдают его состояние.
— И чего ты добился? — Дункан Кормак сцепил руки в замок. Хрустнули пальцы, напоминая о том, что ждет Тиссу, если она не будет послушна.
— Не смотри на него, милая. И не слушай…
— В убийстве она призналась. Этого хватит.
— Совсем скоро здесь появится твой муж…
— И если ты, Хендерсон, думаешь, что муж ее спасет или Кайя Дохерти поступит не по закону, то ошибаешься.
— Пусть себе орет. Вот, выпей. Один глоток и не больше. — Хендерсон протянул серебряную флягу. Содержимое ее пахло травами, но Тисса все же осмелилась отпить. Один глоток. Чтобы сердце успокоить.
— Закон однозначен в данном случае.
Закрыть глаза. Не видеть. Не слушать. Не думать о том, что с ней будет. Наверное, Ушедший очень разозлился на Тиссу, если так перевернул всю ее жизнь.
Жаль, что Урфину будет больно. Он не заслужил.
Увидев Нишхата, Урфин понял, что случилась беда. Нишхат, которому полагалось находиться совсем в другом месте, сидел за столом и тряс деревянный стакан, явно намереваясь отыграться. Судя по стопке медяков и снятому поясу, Нишхат появился довольно давно, но Урфин сам велел его не беспокоить.
Нишхат и не беспокоил.
Ждал.
И не слишком-то обрадовался, когда ожидание закончилось. Кости он все-таки метнул, и два кубика — белый и черный — покатились по сукну. Урфин слышал, как они сталкиваются друг с другом — сухой такой звук, и как хлопает охранник, подгоняя кости, и как хрустят, сминаясь, бумажные листы в кулаке.
— Что ты здесь делаешь?
Голос прозвучал точно со стороны. И Нишхат оторвал-таки взгляд от стола.
Две шестерки. Черная и белая. Равновесие.
Выигрыш.
— Вы… сами велели мне… — Кажется, до него начало доходить. — Явиться… незамедлительно…
— Я?
Нишхат попятился, задев стол. И монеты полетели на пол. Медь, сталкиваясь с камнем, звенела, а вот бумага ложилась беззвучно.
— Я велел тебе охранять мою жену. Где она?
Дядя говорил, что Урфин должен учиться доверять своим людям. И Нишхат был надежен. Казался таковым. И вот что получилось.
— Тарк… это Тарк сказал, что вы всех собираете. В город надо… всех… — Нишхат не стал уворачиваться от удара, но упал и свернулся клубком, прикрыв голову руками. — А он хромой. Там пользы никакой… и вы сказали, чтобы он меня сменил.
Тарк. Из своих. Из тех, с которыми у одного костра выживать приходилось. Такие не врут без веской на то причины. Чем его взяли?
Купили? Урфин никогда не обижал своих людей деньгами. Но некоторым всегда мало.
— Найти.
Приказ будет выполнен. И Нишхат первым побежит искать, потому что только так сам выживет. Но Урфин подозревал, что Тарк уже мертв.
Жаль, что убивать дважды нельзя.
