Книга: Изольда Великолепная
Назад: Глава 21. Непредвиденные последствия
Дальше: Глава 23. Обстоятельства

Глава 22. Сила закона

Есть две мирные формы насилия: закон и приличия.
Частное мнение леди Дохерти.
Он шутит?
Судя по всему, нет. Кайя был серьезен, как юбилейный съезд партии.
– У… у нас не казнят людей. Раньше казнили, но… это негуманно. И смертная казнь уже все… то есть, нет смертной казни.
– А преступники? – уточнил Кайя.
– Преступники есть.
Как-то вот подсказывает интуиция, что не выйдет у меня отвертеться от высокой чести.
– И что с ними делают? – похоже, интерес Кайя имел весьма практическую подоплеку.
– Садят в тюрьмы.
– И все?
Я кивнула, осознавая, что наши системы правосудия крепко разнятся. Кайя сцепил руки в замок и подпер подбородок. Сейчас будет лекция. Нет, я не против лекций, особенно в его исполнении, но они не изменят реальность: я не смогу смотреть, как убивают человека.
– Изольда, он виновен. В этом вы не сомневаетесь?
Виновен. И я не сомневаюсь.
– Он заслужил свой приговор.
И с этим я согласна.
– И тройная казнь – это меньшее, что я могу дать родным убитых им детей.
– Т-тройная?
Ох, зря я это спрашивала. Пора бы усвоить, что Кайя весьма прямо и подробно отвечает. Вот и сейчас он любезно разъяснил:
– Повешение. Потрошение. Четвертование. Его удавят, но не до смерти. Вскроют живот. Выбросят внутренности в костер. А тело разрубят на четыре части, которые выставят у четырех городских ворот.
Я и не знала, что у меня настолько живое воображение. Сейчас стошнит. И Кайя хочет, чтобы я присутствовала? И надо полагать, все леди, несмотря на тонкость и возвышенность натуры, периодически посещают подобные мероприятия?
Цветочки, бабочки… и кишки на костре. Противоречиво тут у них.
– Я… я просто не смогу.
Он должен понять! В конце-то концов, в моем мире давно никого не вешают, не сжигают и вообще… у нас гуманизм.
И справедливые суды, верно, Изольда?
– Иза, – Кайя взял меня за руки. Нежное прикосновение, еще бы тему разговора сменить и вовсе романтичненько получилось бы. – Вы обязаны. Если вы не появитесь, то все сочтут, что вы не согласны с приговором. Что я ошибся, понимаете?
Да, но…
– Пойдут разговоры. Слухи. И кто-то может решить, что если я ошибся раз, то ошибусь во второй или третий. Заговорят о невинных жертвах…
…и зверствах тоталитарного режима…
– …и о том, что истинные виновники ушли. А когда кто-то уходит от суда, то появляется искушение повторить его путь.
То есть, если меня не будет, мир покатится в бездну и наступит конец света? Четыре всадника пройдут по улочкам города, сея панику. А солнце рухнет наземь, не желая быть свидетелем подобного беззакония?
– Меня… меня просто вырвет. Или истерика случится. Или я в обморок упаду. Хотя обморок – не худший вариант, – я смотрела на Кайя снизу вверх. Не в глаза – мне почему-то было стыдно за такую свою слабость. Я разглядывала жесткий воротник, шею с полоской загара и черными лентами мураны, и тонкие веточки шрамов. Шрамы были старыми и стершимися, но ведь были.
Кто-то нанес их.
А говорил, что он – неубиваемый.
– Я заберу ваш страх, – Кайя ссадил меня с качелей. Пора домой? Конец прогулке и да здравствуют трудовые будни? – И отвращение. И все эмоции, которые вы только испытаете.
Анестезия, значит, которая крепко лоботомией попахивает.
– Просто помните, что я рядом. И что человек этот – виновен.
– И… когда?
– Скоро, Иза. Я не буду мучить вас ожиданием.
Ну да, больной зуб лучше рвать сразу. И в другом случае я бы с ним согласилась, но сейчас – это мой зуб и я не хочу с ним расставаться. Мы шли по дорожке, и я переваривала услышанное, пытаясь втиснуть себя в местную систему морали и нравственности. Убить убийцу – это правильно или нет?
– А вы… вы убивали? – спросила я.
– Да.
Глупый вопрос. Война в белых перчатках невозможна. И руки у Кайя в крови, но… черт побери, мне нравятся эти руки.
– Теперь вы будете меня бояться? – за аллеей статуй Кайя остановился.
– Нет.
– Хорошо, – он приподнял мой подбородок и наклонился так, как будто собирался поцеловать. – Изольда, если бы я мог, я бы избавил вас от этой обязанности.
Лучше бы и вправду поцеловал, что ли.
– Но я не могу требовать от других соблюдать закон, если его не соблюдает моя семья.
Поцеловать Кайя меня поцеловал-таки. В лоб. С такой торжественностью и осознанием момента целуют лишь полковое знамя.
Очаровательно.
Глядя на карту, Кайя думал о жене.
Алая лента границы ползла по холму, напоминавшему спящего дракона. Лента, некогда разрезавшая дракона пополам, сместилась ближе реке, прирезая земель клану Дохерти.
Два города, отмеченных резными башенками из дядиного набора, стояли у самой алой кромки.
Ненадежно.
Она справится. Она упрямая и пытается вписаться в этот чужой для нее мир. Ей должно быть неуютно здесь, но Изольда с честью исполняет возложенный на нее долг…
Дорога пробиралась мимо городских стен, уходя к переправе. И некогда города хранили эту переправу, соединяя берега реки.
Смерть – это всегда грязно, а уж такая…
– О чем думаешь? – Урфин передвинул ленту еще ближе к реке. Пожалуй, так граница выглядела интересней. И логичней. Некогда и за рекой земли принадлежали не Мюрреям, а Дохерти.
Правда, потом Мюрреям, и Эдмунд до сих пор полагает, что сохранил право на территории.
Города верны старым знаменам. Но если границу сместить, то… переброска войск займет время. Мюррею негде закрепиться на берегу, и он это понимает. А вот взять переправу вряд ли получится. Но поделить – вполне.
– Изольда никогда не присутствовала на казни. Я боюсь, что ей будет сложно.
По реке сплавляли лес. И возили камень с Высокого карьера. Вверх поднимались корабли южан с шелками, чайным листом и тонким костяным фарфором. Пожалуй, река будет хорошим вложением средств.
– Погоди, – Урфин отвлекся от слонов, выглядевших вполне натурально. – Ты собираешься заставить ее присутствовать?
– Всех, кто имеет герб.
– Со всеми понятно. Но ее-то зачем?
Слоны Мюррея – подарок Самаллы – держались на том берегу. Кайя видел их издали – огромные серые существа, столь же величественные, сколь и неуклюжие. В стенах города слоны бесполезны. А вот на берегу… вопрос. Кайя не приходилось сталкиваться со слонами вживую.
Но на гравюрах животные выглядели внушительно.
– Эй, – Урфин снял фигурку слона с карты. – Ты отвечать собираешься?
– Это ее долг. В конечном счете, ничего особенного не произойдет. Я погашу страх и…
– И память тоже?
– Что?
Вот что у него за привычка перебивать вопросами? И направление беседы Кайя не нравится.
– Кайя, ты же понимаешь, о чем я, – Урфин знал, куда бить. – Фризия. Помнишь, что там было? Конечно, помнишь. И я вот тоже… они гасили все, тут твоя правда. И получалось быть равнодушным. Ехать по дороге, вдоль которой умирают люди. Слушать, как они кричат. Дышать дымом, смрадом… и быть равнодушным. Как будто этой дороги и этих людей нет. Но только там. А потом, Кайя, кто из нас чаще кричал по ночам? Я думал, что с ума сойду. Они каждую ночь ко мне возвращались. Умоляли о пощаде.
– А пощады не могло быть. И сделать ничего нельзя, – Кайя знал этот сон в деталях. Он мог бы описать каждый камень этой проклятой дороги. Каждый крест. Каждого человека.
Но что это меняло?
Закон должен быть соблюден.
– И даже сбежать не выходит, – Урфин выронил слона. – Ты действительно хочешь для нее таких кошмаров?
Нет. Но та дорога – это совсем другое.
– Ты же возненавидел отца за то, что случилось увидеть. А она возненавидит тебя. Из-за чего, Кайя? Из-за очередного правила, через которое тебе обостренное чувство ответственности переступить не позволяет?
– Дело не во мне.
– А в ком тогда?
Кайя не любил ссориться с Урфином. Он вообще не любил ссоры с людьми близкими. К счастью, таковых было немного, и конфликты возникали редко.
– Если уж ты заговорил о Фризии, то там все началось с правил, которые вдруг оказались не обязательны. Я не хочу повторения истории. И поэтому закон должен соблюдаться. Я и так слишком вольно с ним обходился.
Хорошее настроение, та иллюзия мира, которую Кайя вынес из парка, исчезала.
– Да неужели?
Если бы Урфин выбрал другой тон, Кайя промолчал бы. Ему бы следовало молчать, но он это понял слишком поздно. Слов было уже не вернуть:
– Я дал тебе свободу. Я сохранил тебе жизнь. И я беру в жены…
– Кого?
– Женщину, которую выбрал ты.
– Мне показалось, она тебе нравится.
Кайя было знакомо это выражение упрямства. Ну почему Урфин хотя бы раз в жизни не попытается встать на его, Кайя, место? Почему он считает, что можно делать лишь то, что делать хочется? И никогда не пробует просчитать последствия этих желаний?
– Мое мнение роли не играет. Совет категорически против этой свадьбы.
– А… ну если Совет, тогда да. Совет знает, что правильнее и еще не поздно передумать, Кайя, – Урфин отвел взгляд. – Поступи по правилам. Только, сдается мне, когда-нибудь правила тебя сломают.
Наклонившись, Урфин поднял фигурку слона и, повертев в пальцах, вернул на карту:
– Ноги у слонов слабое место. Пусть кузнецы сделают железные шипы, я дам рисунок.
В моих покоях пылал камин, но меня все равно знобило. Холод рождался где-то под сердцем, но перетекал в пальцы и, заледеневшие, те крепче сжимали перо. Буквы рождались одна за другой, ровные, аккуратные, как будто не моею рукой начертанные.
На всякий случай я руку пощупала. Нет, вроде бы все еще моя.
Ничего, это пройдет… у меня ведь обязанности и все такое. Другие же как-то приспосабливаются. И Кайя будет рядом. Когда он рядом все как-то проще, понятней. Надо просто выбросить из головы эти мысли. Но не получается, и я отложила перо.
– Ингрид, а… а ты будешь присутствовать, когда того человека…
– Казнят? – моя старшая фрейлина удобно расположилась на низком диванчике, у ног ее, свернувшись калачиком и обняв подушку, дремал Майло. Рыжий Кот, который появлялся лишь тогда, когда желал появиться, всяко демонстрируя собственную независимость, поглядывал на мальчишку искоса.
Кот ревновал. Но кошачья натура требовала скрывать эмоции, и лишь нервное подергивание кончика хвоста выдавало раздражение.
– Все будут, Иза. Приговор такого рода обязывает к присутствию, – Ингрид не вышивала, она плела из тонкой золоченой проволоки цветы. – Кроме детей, конечно. Но и дети придут. Им интересно. Ты боишься?
– Да.
– Это неприятное зрелище. Хотя многим нравится.
Как такое может нравиться кому-то?
Я подняла кота, который фыркнул, показывая, что вовсе не расположен к нежностям, но убегать не стал, улегся, свесив лапы с колен. И хвост прекратил дергаться.
– В пресном мире хочется острого. Казнь – это всегда развлечение. Можно купить лотерейный билет и выиграть кусок веревки висельника. Говорят, приносит счастье. Или что-то из одежды… у кое-кого целая коллекция имеется. Опять же, ставки на палача. Или на то, сколько протянет…
Меня опять затошнило. Я так не смогу!
– Иза, не расстраивайся, – Ингрид отложила рукоделие и укрыла мальчишку шалью. – Если хочешь, я добуду одно средство. Хорошее средство. Две капли, и ты видишь, понимаешь, что происходит, но это тебя совершенно не волнует.
Гм, взлом мозга против легкой наркоты. Какие замечательно разнообразные варианты. А вот тот, где я просто прогуливаю мероприятие, отсутствует.
Интересно, а если мне заболеть?
Температура там. Ангина. И мигрень. С тонкой-то телесной конституцией запросто. И сутки в постели с бледным видом…
– Я сама его принимала, когда у моего мужа возникало желание исполнить супружеский долг.
– Ты замужем?
– Была… – Ингрид и взяла со столика щетку для волос и подошла ко мне. – Долг женщины в том, чтобы выйти замуж, родить ребенка и, если получится, овдоветь. У меня получилось.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать два. В двенадцать я подписала договор о намерениях. В тринадцать стала женой одного… человека, который оказал отцу услугу. В пятнадцать – родила сына. В шестнадцать овдовела. Мой муж был столь любезен, что свернул себе шею на охоте. Впрочем, даже если бы не свернул, то вряд ли прожил бы долго.
– Сколько ему было?
– На момент нашей свадьбы – пятьдесят восемь.
Черт, после такого жизненного опыта я бы тоже в лесбиянки подалась. И чем этот ее муж, пусть давным-давно мертвый, лучше осужденного сегодня урода? Тем, что не убивал?
– Сначала было сложно. Отвратительно даже. Но мне помогала Аля.
Щетка коснулась волос. У Ингрид были мягкие чувствительные руки, которым подчинялись даже мои непослушные кучеряшки. Они отрастали с какой-то безумной скоростью, а постригать их куафюр отказывался наотрез.
– Это моя… тень. Еще их называют псами. Но тень – точнее. Правда, тогда Аля не была тенью. Другом – да. Еще имуществом, которое в числе прочего отошло к мужу. И у него был выбор, кого из нас навестить.
Ингрид расчесывала волосы, я слушала.
– Иногда Аля сама звала его к себе, чтобы я отдохнула.
Это мерзко. Неправильно.
– Все по закону, Иза. Он разрешает свадьбы с двенадцати. Но это – скорее исключение. Когда я забеременела, мой муж стал почти все время проводить с Алей. Ей было очень тяжело, но мы надеялись, что скоро все закончится… мы взрослели, рано или поздно он потерял бы интерес. Все почти получилось.
– Почти?
– Он сделал Алю тенью. Знай я об этом намерении, сама бы его удушила. Я часто это представляла, как беру подушку и прижимаю к его лицу.
– И ты не пыталась остановить…
– Пыталась. Но что я могла? По закону женщина принадлежит мужу. В буквальном смысле слова. И все ее имущество тоже принадлежит мужу. Он был в своем праве.
Ингрид подхватывала пряди шпильками.
– Аля жива. И здорова. Она лишь перестала быть собой.
– Ты можешь ее отпустить?
– Могу. Как и ты можешь отпустить канарейку из клетки. Долго она проживет на свободе? Я ее даже отослать не смею. Она так радуется, когда видит меня. Когда служит мне. Она счастлива, и все, что в моих силах – дать ей это счастье.
– Тебе больно? – я остановила руку Ингрид. На широком мужском запястье дрожала нить пульса.
– Видеть ее такой? Да. Я тебя расстроила? Извини. Я не собиралась рассказывать все, но как-то само вышло.
Сколько лет она хранила свою тайну, которая ни для кого тайной не была? Так ведь и с ума сойти недолго.
– Зато теперь я не принадлежу ни отцу, ни мужу. И эта свобода стоила нескольких неприятных ночей.
– А друга стоила?
Ингрид не ответила. Она взглянула в зеркало и отвернулась, не выдержав собственного взгляда:
– Реши для себя, стоит ли то, что ты имеешь и чего желаешь, нескольких неприятных часов.
Она говорит о казни, и она права. Мне придется быть. И делать вид, что все нормально.
Или все-таки заболеть?
– Иза, я знаю, о чем ты думаешь. Но запомни: прямого ослушания Их Светлость не потерпит. Не доводи его до края. Никогда и никого не доводи до края.
Ох, что-то возникли у меня сомнения по поводу той охоты, на которой супруг Ингрид расстался с жизнью. С другой стороны, в его-то возрасте приличные старики дома сидят, а не по охотам шастают.
Приличные старики не женятся на двенадцатилетних девочках.
А отцы не расплачиваются дочерьми за оказанные услуги.
– Кайя – хороший человек. Но никогда не становись между ним и законом.
Ингрид набросила на волосы отрез шелка и поднесла зеркало.
– Видишь? Тебе идет белый. Лучше думай о платье, ты уже решила, каким оно будет?..
Кот смотрел на Ингрид зелеными глазами. Некоторые женщины были умны, почти как кошки.
Назад: Глава 21. Непредвиденные последствия
Дальше: Глава 23. Обстоятельства