Глава 20. Заговор
Мозгов у меня нет, господа, но зато есть идея.
…из протоколов внеочередного заседания Высокого Совета.
Дядюшка Магнус излучал радость, как кусок урановой руды – радиацию. Его лысина сияла, как и камни, украшавшие розовый сюртук с длинными, шутовскими фалдами. Белую пену манжет портили остатки соуса, а в руке дядюшка держал пирожок, который жевал с поразительным энтузиазмом.
– Опять бледненькая! – возмутился он и, вытащив из кармана второй пирожок, протянул мне. – На вот, скушай.
– Спасибо.
Пирожок был вкусным. Некоторое время мы молча жевали, потом синхронно облизали пальцы и посмотрели друг на друга. Я запоздало вспомнила, что леди пальцы не облизывают, но вытирают их платком или же омывают водой, а потом все равно вытирают платком.
Дядюшка подмигнул.
– Злишься? – спросил он, усаживаясь на стул.
– Злюсь, – я призналась, поскольку отрицать очевидное было бессмысленно.
– На кого?
– На себя, наверное… я не гожусь для этого, – я ткнула в стопку гербовой бумаги. – Я не умею писать красиво! И чтобы чернилами! Они растекаются! Капают! И… вообще.
Глупо жаловаться на собственную никчемность. Подумаешь, пригласительные написать. Это же не теорему Ферма решить, хотя лучше бы теорему, там на непомерную сложность задачи сослаться можно. А тут лишь на кривые руки.
И жирные, ко всему.
А платок в чернилах.
– Нашла беду, ласточка моя, – дядюшка Магнус подвинул к себе чернильницу с обгрызенным пером, бумагу и песочек. – Сейчас все напишем… кому там? Мормэр Барр… страшный зануда, я тебе скажу. Хуже только мой братец был…
Дядюшка Магнус управлялся с пером ловко, а дописав, сыпанул на бумагу горсть белоснежного песка.
– Не выйдет, – с сожалением вынуждена была сказать я. – Почерк не мой.
– Как не твой?
Почерк был моим, ну если бы вдруг я научилась писать красиво. Ровные строчки, буквы одного размера, и даже пара завитков, но без перебора.
А дядюшка уже писал следующее…
– В этой жизни чему только не научишься, – философски заметил он. – Главное, желание иметь. А желание у тебя есть… вижу, книжечки почитываешь?
– Пытаюсь.
– Скучно, да?
Не то, чтобы скучно, порой интересно даже, но вот слишком много всего и сразу.
– Я… я боюсь, что никогда не сумею! В меня все это просто не поместится! Я учу, я честно хочу все это выучить, но… не получается!
Еще одно приглашение легло в корзинку для бумаг. А дядюшка Магнус глянул на меня и сказал:
– И не получится. За день. Два. Десять. Даже за двадцать. Мой племянничек забыл, что сам он на эти книги пару лет жизни убил. Теперь ему кажется, что все далось легко, что он просто всегда знал, то, что знает. И умел, что умеет. А если кто-то другой чего-то не знает и не умеет, то быстренько всему научится.
– И что мне делать?
– Окошко открой, а то жарко очень.
По мне в комнате было довольно-таки прохладно, я сегодня весь день мерзла. Может, заболеваю? Надо бы доктора позвать, но он станет пенять на переутомление и попытается уложить меня в кровать для поправки хрупкого здоровья, а времени на кровать у меня нет.
– Книжонки эти от тебя никуда не денутся. Успеешь понять, кто есть кто. Только ты не повторяй его ошибки. Не на гербы – на людишек гляди. Оно ведь как бывает, герб красивый, замудреный, род древний и славный, а человечишко – дрянь.
Приглашений прибавлялось. Затупившееся перо дядюшка подточил, умудрившись не испачкаться чернилами. Этот человек вдруг перестал казаться смешным, как клоун, который сошел с цирковой арены и перестал улыбаться. И маска-грим затрещала, готовая осыпаться.
– И вот что я заметил: чем громче кричат о доблести предков, тем больше в самих дерьма. Ты уж извини, что так выразился.
– Да ничего страшного.
– И я думаю, что ничего страшного. На свадьбу все воронье слетится, сама увидишь, до чего черно станет. Не дай себя клевать. Ты не хуже их. Вот, – дядюшка вытащил из манжета тонкий браслет с кулоном. Крохотная, с ноготь большого пальца ласточка расправила тонкие крылья над неведомым морем.
– Держи. На удачу, – сказал дядюшка Магнус, возвращаясь к работе.
Удача мне пригодится.
– Спасибо.
– Надо успевать дарить подарки… а то иногда подарок еще есть, а человека уже нет.
Я не решилась задать вопрос. У ласточки сапфировые глаза и перышки тонкой работы. Она почти как живая, только крохотная. И если что-то способно принести удачу, то она.
– Ну вот. Женщина должна радоваться подаркам, а не грустить! – дядюшка Магнус погрозил мне пальцем. – Иначе чего этот подарок стоит?
– Я радуюсь.
Ласточке – определенно. Золото обвивает запястье, и острые крылышки касаются кожи, но не ранят.
– Что-то ты не радостно радуешься.
Спросить? Или не стоит? Или все-таки рискнуть? Я ведь не жаловаться собираюсь, это было бы нечестно, но мне просто надо знать. Ну же, Изольда, решайся.
– Что я делаю не так?
– А что ты делаешь не так? – удивился Магнус, почесывая пером переносицу. – Все ты делаешь так. А что сенешаль воет, так это от того, что к спокойной жизни привык, обнаглел и заворовался. Констебль не лучше. И ведь порядочными людьми были, но подзагнили… тут многие подзагнили, ласточка. От долгой и беспроблемной жизни. А гной, если не выпустить, опасен.
Что ж, уже легче. Дядюшка Магнус мои неумелые попытки порулить замком в целом одобряет. С частностями мы определимся в процессе. Но интересующий меня вопрос так и не прояснился.
– Тогда… – я сглотнула, потому что вдруг испугалась ответа. Так ли он мне нужен? – Тогда почему Кайя меня избегает? Если все правильно, то…
– Совсем избегает?
Ох, все-таки нажаловалась.
Ябеда-корябеда… Настькин голос зазвучал в ушах, но исчез, раньше, чем я успела испугаться.
– Он занят. Так мне сказали. Я вчера хотела поговорить…
…о том, куда пропал Сержант – он ведь не привиделся мне.
…о девочках, которые думают, что лишние в этом большом Замке, потому что все вокруг так думают, а это не правильно. Им нужен настоящий дом и семья, а в Родовой книге хватает пустеющих домов и бездетных семей.
…о чертовом платье, которое возвышалось в будуаре золотым памятником, напоминая о той, о которой я с превеликим удовольствием забыла бы.
– А он занят, да? – как-то нехорошо Магнус переспросил это. Мне стало еще более неловко.
И вправду, ябеда. Выкручивайся.
– И я подумала, что может, примета такая. Ведь бывает, что нельзя до свадьбы невесту видеть…
Мне не верят. Определенно не верят. Вон как сошлись рыжие брови над переносицей. Врать надо убедительней, Изольда.
Тренируйся!
– Полезная примета, – дядюшка Магнус отложил перо и чернильницу отодвинул. – Когда невеста страшна. Или жених – идиот… а что там со временем?
Каминные часы показывали четверть третьего.
– Замечательно, – сказал дядюшка. – Идем, милая. Погуляем.
Ну вот. Договорилась.
Дядюшка вел меня окольными тропами, на которых почти не попадалось людей. Замок Шредингера какой-то, одновременно и пуст, и полон. И богат, и беден… хотя, кажется, здесь я уже бывала. Точно, вот те два гобелена значились в описи, как чиненные, а на самом деле зияли дырами.
Прав дядюшка – воруют здесь безбожно.
Он же остановился перед дубовой дверью самого серьезного вида, впрочем, дядюшке она перечить не посмела, открылась беззвучно – слишком уж беззвучно для проржавелых петель.
– Осторожно, ласточка моя. Здесь давно никто не бывал.
Я оказалась на балкончике, до того тесном, что едва хватило места кринолину. Здесь имелась низенькая скамеечка и пара бархатных подушек.
Дверь так же беззвучно закрылась.
– Это – зал суда, – пояснил Магнус. – Ты бывала когда-нибудь на суде?
Да.
Я не хочу вспоминать об этом. И не буду. Здешний зал не похож на тот, со стенами, выкрашенными в желтовато-зеленый цвет. Здесь много камня, а вместо герба из папье-маше с потолка свисают знамена цвета лазури – немного неба для белого паладина.
– Судить – это право и обязанность лорда. Но обычно мелкие дела разбираются на месте. Старосты. Цеховые старейшины. Или суд городского управителя. Этот – высший.
Я вижу все, как на ладони. Зрители – все скамьи заполнены. Судьи – выделяются по алым плащам. Кайя вот без плаща, но он и так выделяется. Подсудимый.
Он что-то говорил, жестикулируя, но не отчаянно, скорее, как актер, который выступает на знакомой сцене.
– В чем его обвиняют?
Темные волосы. Сутуловатый и… нет, мне кажется. Креститься надо, хотя здесь не крестятся.
Не молятся.
И бога не призывают на помощь.
– В убийстве, – Магнус присел рядом. – Шесть мальчиков пропали. Их конечно нашли. Потом. Мертвыми. Их долго мучили, а после убили.
…мучили… убили…
– Ты дрожишь, ласточка моя? Мне не следовало приводить тебя сюда. Хочешь, уйдем?
Да. Конечно. Уйдем, и я выкину это место и этот суд из головы. Все станет, как прежде. Я ведь умею забывать.
– Нет. Он виновен?
Ты же знаешь, Изольда. Ты видела такое однажды. И поэтому боишься.
– Одна женщина, торгующая пирогами, видела, как он уводил сына цехового старшины. А у тела нашли платок…
Доказательства есть, но хватит ли их. Что я знаю о местных судах? Пожалуй, ничего.
– Его осудят?
Мне важно знать. И Магнус врать не станет.
– Не уверен. Кайя… слишком большое значение придает букве закона. А себе верить боится.
Букву легко спрятать за другими буквами. Главное, уметь их правильно составлять.
– Беда еще в том, что Мюрич хорошо собой владеет. Кайя просто не услышит его, понимаешь?
– Нет.
– Значит, не сказал, – дядюшка провел по бороденке, приглаживая ее. – Эмоции – тоже звук, когда шепот, когда крик. Все протекторы их слышат.
Интересный нюанс, о котором забыли упомянуть. Или нарочно умолчали? Интересно, что еще я не знаю о муже? Полагаю, многое. Тем интересней.
– Только слышат? – уточнила я.
– Ну… внушить тебе ничего не внушат. А подтолкнуть могут. Или помочь. Иногда нужно забрать у людей страх или подстегнуть яростью. Война, ласточка моя, начинается внутри человека.
Я вновь посмотрела в зал. Кайя допрашивал женщину. Я слышала вопросы, но не ответы, потому что голос свидетельницы был тих. Она боялась Кайя, и еще ошибиться, ведь тот, которого обвинили в убийстве, на убийцу не похож.
Они никогда не похожи. Тем и страшны.
– Не волнуйся, ласточка, мои людишки с него точно глаз не спустят.
Слабое утешение. Он уедет. Из города. Из страны… в этом мире хватит городов и симпатичных маленьких мальчиков. Нет. Нельзя позволить ему уйти безнаказанным. И я ведь знаю, как поступить. Но будет ли мой поступок правилен?
– Дядюшка Магнус, – я надеялась, что он поймет и поможет. – Вы не могли бы привести сюда Майло? Это мой паж. Светленький такой… только пусть поторопятся.
В Замке безопасно.
И люди дядюшки Магнуса – почему-то я сразу поверила, что люди у него серьезные – не спустят глаз с темноволосого типа, который продолжал лгать.
Я все делаю правильно. Но почему так страшно?
Золотая ласточка уколола запястье крылом. Смелее, Изольда, все получится.
И когда появился Майло, я взяла его за руку – мне самой нужна была опора – и попросила:
– Мне очень нужна твоя помощь.
– Все, что угодно, госпожа.
Синие глаза. Светлые волосы. Ангельский облик… и я собираюсь использовать ребенка? Совесть молчала. Использовать – да. Врать – нет.
– Видишь вот того человека? – я указала на типа, который застыл с видом оскорбленной гордости. – Это нехороший человек. И очень опасный. Но мне нужно, чтобы…
В зале суда было душно. Пылали камины, и жар, исходивший от них, шевелил полотнища знамен. Место это, расположенное в самой старой части замка, никогда не перестраивалось.
Стены из грубо обработанных валунов. И неровный пол. Высокий потолок с гнездами балконов. Четыре узких окна и массивные трубы дымоходов, которые, впрочем, слабо справлялись с дымом. Деревянные скамьи для свидетелей. И деревянные стулья – судьям. Обвиняемому – железная клетка. Но сейчас она пустовала: обвинению определенно не хватало доказательств.
– …и Ваша Светлость, я понимаю, что тайные мои враги, желая опорочить честное имя, обвинили меня в преступлении столь отвратительном, и ввели в заблуждение эту добрую женщину, слабость зрения которой, однако…
Этот человек не был похож на убийцу.
Он держался уверенно, как держатся честные люди. Он говорил, не слишком быстро, но и не медленно, заставляя слушать себя. И вот уже свидетельница, женщина простого рода, засомневалась: и вправду ли она видела именно его? Может, и вправду подвели глаза? Ведь было пасмурно и вечер. А плащ с беретом… плащи носят все. И берет легко купить. Что остается? Темные волосы? Так это разве примета.
Платок с монограммой на теле?
О! Это серьезное доказательство, и мэтр Мюрич всецело осознает, сколь шатким становится его положение. Он наклоняется, прижимая руки к груди, а потом протягивает их к несчастной матери, словно желая отдать собственное сердце. И женщина вытирает слезы. Она тоже верит, что мэтр Мюрич не виновен. Остальные с ней согласны. Их эмоции – смесь боли и надежды – глушат все.
Выгнать? В пустом зале будет легче.
В подземельях Магнуса – еще легче.
Но это – не правильно. Нельзя пытать людей без веских на то оснований.
Платок украли.
Наглый воришка вытащил его из кармана мэтра вместе с кошельком. О нет, в кошельке была медь, а платок не такой и новый, чтобы мэтр обратился к страже. Он простил воришку – люди должны прощать других людей – не зная, какое злодеяние тот задумал…
– Ваша Светлость, я уповаю на справедливость и закон, хранителем которого вы являетесь. И закон говорит, что я не виновен!
Он поклонился, прижимая синий берет к груди, и поклон был полон сдержанного достоинства.
– Ваша Светлость, – обвинитель был худ и нервозен. Он потел, боялся, своим страхом заглушая обвиняемого, и у Кайя не получалось ухватить именно мэтра Мюрича. – Прошу учесть, что обвиняемый преподавал в школе гильдии ткачей, обучая там мальчиков грамоте и счету.
– Конечно! Мое дело – нести детям знания!
– И он был знаком со всеми жертвами!
– Естественно, ведь все пропавшие дети посещали эту школу! Но кроме меня в ней работают шестеро наставников. А еще цеховые старшины. И эконом. И многие другие люди!
Он злится. Но злость – естественная эмоция, если обвинение несправедливо.
– Дети, – продолжил обвинитель, глядя себе под ноги, – без всякого страха отправились бы с обвиняемым к реке, если бы он предложил…
Слова… и только слова… а доказательств не хватает.
– Мне надо подумать, – сказал Кайя, пытаясь понять, куда же запропастился дядя. Он точно бы подсказал, что делать. – Мне надо подумать.
В зале воцарилась тишина.
Боль есть. Страх. Апатия, граничащая со смертью. И ужас…
– Он виновен, – первым нарушил молчание Урфин. Говорил он шепотом, но Кайя показалось, что голос его слишком уж громок. – Я задницей чувствую, что он виновен.
Возможно. Но Закон на стороне мэтра Мюрича, и по-хорошему это дело не стоило раздумий, но что-то мешало Кайя огласить приговор.
Нельзя обвинить невиновного. Нельзя отпустить виновного.
И что делать?
Веселый детский смех расколол тишину. Голос-колокольчик звенел, отражаясь от стен, и нарушая извечную строгость протокола. Обернулись задние ряды. И передние тоже. Судьи. Стража.
Мэтр Мюрич.
Его маска соскользнула лишь на мгновенье, обнажив истинную сущность. Кайя оглушило всплеском ярости и такой глухой, нечеловеческой ненависти, которую он встречал крайне редко.
Желание обладать.
Раскаяние.
И снова ненависть.
Он быстро взял себя в руки, добрый мэтр Мюрич.
– Какой милый ребенок, – сказал он, глядя Кайя в глаза. И верно понял все правильно, потому что улыбнулся, уже не скрывая себя и продолжил. – Неужели от Вашей Светлости?
Зря он так. Кайя на долю секунды представил, что светловолосый мальчишка, сидящий на коленях Изольды, и вправду его ребенок.
