Дружина под командованием Сбигнева между тем двигалась на юг и вступила в пределы Польского государства. Более трехсот лет оно существовало, обеспечивая процветание своему народу. Дружинники дивились домам простых жителей. Сделаны они были не только из срубов, как у всех славян, но встречались и построенные из каркасов — столбов и балок, заполненных глиной, кирпичами, обмазанные глиной. Почти в каждом доме — или навес, или галерея, или арка. Внутри дома не одно помещение, а два или три, с сенями, в которых располагался камин, в него выходило устье хлебной печи, находившейся в избе.

В деревнях многие дома располагались кругами возле пруда или площади, а потом растекались лучами в разные стороны. Возле прудов или на площадях стояли наиболее добротно возведенные дома, видно, жили обеспеченные люди.

И люди одевались чисто и красиво. Женщины предпочитали полосатые ткани; из них были сшиты юбки, передники, накидки. Мужчины красовались в коротких льняных рубашках и штанах из белого сукна, на некоторых были короткие куртки из белой шерсти. В селениях жители встречали воинов с большой теплотой, угощали кислой похлебкой — мукой, заквашенной на воде, или щами из квашеной капусты, приправленной или салом, или маслом, или сметаной. Порой совали в руки дружинников сыры, а также печенье и пряники в меду, из крынок угощали кислым освежающим молочным напитком.

Прага встретила дружинников восторженной толпой. Она провожала воинов до королевского дворца. Там навстречу Сбигневу вышел Само, высокий, стройный, с вислыми усами и бритыми бородой и головой. Он сказал прочувственные слова и, полуобняв, повел Сбигнева в гостиную, где были накрыты длинные столы с различными яствами и питьем.

— Вовремя пришел ко мне, воевода, — обращаясь к Сбигневу, говорил Само громким гортанным голосом. — Замыслил я большой поход против аваров, дабы изгнать их из пределов Паннонии. Коли удастся это сделать, лишатся кочевники самых плодородных земель и вольготных пастбищ. А коли так, то не смогут они собрать большие силы, не смогут воевать соседние страны. Значит, обеспечим себе безопасность со стороны Аварского государства и сможем зажить спокойно.

— Откуда явились авары?

— Пришли они из глубины степей. Огнем и мечом промчались от Волги до Дуная, покорили кочевые народы в Причерноморье, наложили дань на дулебов и другие славянские племена, а сами обосновались на благодатных землях по берегам Дуная. Целое столетие страшными набегами опустошали земли соседей, пока не сумели объединиться мы воедино и дать им отпор. Вот с тех пор и начался упадок их державы. Слышал я, что с востока нажимает на них государство славян под названием Русь, расположенное на Днепре, во главе коего стоит правитель Кий. Пытался я с ним связаться, но пока безуспешно.

— Сильны авары в бою? Крепко ли их войско?

— Как говорят сами авары, они унаследовали достижения какого-то древнейшего государства Турана, сумели создать панцирную конницу и переняли многовековой воинский опыт, накопленный правителями Турана в многочисленных войнах с Персией и Византией. Так что войско у них многочисленное и хорошо вооруженное и воюют они умело. Впрочем, скоро нам предстоит с ними встретиться в бою, сам увидишь их достоинства и недостатки.

Помолчав, продолжал:

— Особую опасность представляет тяжеловооруженная конница, которую называют катафрактарией. Зародилась она где-то на востоке, сюда принесена аварами. Воинов заковывают в броню, на коня тоже вешают металлическую защиту. Очень трудно поразить такого всадника. Главным наступательным оружием его является не меч, а пика длиной в два человеческих роста. Она сделана из березы и покрыта красными и синими полосами, у нее острый наконечник. Пика такая тяжелая, что с трудом удерживается воином. Поэтому тупой ее конец привязывается к крупу коня, а передняя ее часть подвешивается на ремне к его шее. Всадник в бою поддерживает ее двумя руками и в стремительной атаке только направляет в уязвимое место противника. Мне самому приходилось видеть в сражениях, когда на такую пику попадали до двух воинов…

На Сбигнева рассказ Само произвел сильное впечатление. Он понял, что его дружине придется иметь дело с хорошо вооруженным и умелым противником, и что победа над ним будет стоить многих усилий и крови.

Через неделю войско во главе с Само отправилось в поход. Дружину словен король поставил в середине, чтобы постепенно осваивалась и привыкала к новым порядкам. Сбигнев присматривался к разношерстному воинству, состоящему из отрядов разных племен. Единого центра, как это было в Руссинии, который снабжал и вооружал бы рать, у Само не было; каждое племя, каждый род вооружался сам, как хотел и как умел. Поэтому воины были одеты и в кольчуги, и в панцири, и в шкуру буйвола, а иногда в простой стеганый кафтан. И щиты они несли разной формы и из разного материала: у кого-то они были круглые, у других прямоугольной формы, иные длинные, заостренные книзу, чтобы в бою можно было ставить в землю, а не держать в руке; изготовлены они были или из деревянных досок, порой обитых железными листами, а кое-кто нес плетеные щиты. Из оружия у большинства воинов Сбигнев заметил мечи разной длины, пики, боевые топоры, палицы, луки со стрелами, багры для стаскивания всадников с коней.

Войско двигалось по бескрайней равнине, покрытой высокой травой, которая в преддверии наступавшей зимы начинала жухнуть; уже виднелись целые участки, где она посохла, где-то ее зеленый цвет потускнел, утратив яркость и свежесть, она стала жесткой, ломкой. Вдали, у края земли, виднелись всадники, это авары следили за передвижением славянского войска.

К Сбигневу подскакал Само, глаза его возбужденно блестели, он уже жил предстоящими боями и сражениями.

— Как самочувствие, воевода? — азартно выкрикнул он, подняв коня на задние ноги.

— Боевое. Дружина жаждет встречи с противником.

— Перед тобой расстилается Паннония. Прогоним аваров, поселяйтесь здесь своим племенем. Земля здесь такая, что воткни кол, он даст корни. Распашете, засеете, засадите яблонями и вишнями, смородиной и виноградом, через несколько лет будет уже не степь, а цветущий земледельческий край!

— Сначала надо противника победить…

— Одолеем! За тем и пришли на эти равнины.

На четвертый день показалось войско противника. Передовые отряды сцепились в первых схватках, по полю понеслись кони, потерявшие седоков. Воины подобрались, подтянулись, лица их посерьезнели, а взгляды невольно обращались в сторону врага.

Полки с ходу развертывались в боевую линию, занимали указанную Само позицию. Сбигневу он приказал пока встать на левом крыле.

— Почему — пока? — спросил воевода.

— Посмотрим боевое построение аваров, — ответил тот, вглядываясь в передвижение отрядов неприятеля. — Часто они ставят катафрактарию в центре и идут клином, могут разрезать нас пополам и добить по частям. В этом случае я брошу конницу на оба крыла и попытаюсь окружить вражеский клин. Но порой аварские военачальники ставят тяжеловооруженную конницу в линию, тогда и у меня будет иное построение. Главное — избежать общеизвестного, избитого образца, к которому может приспособиться противник, всегда изобретать что-то новое, неожиданное, но с учетом его намерений. В этом причина моих прежних побед над аварами.

— Кто может справиться с катафрактариями и отразить удар? Наверное, только тяжеловооруженная конница? — спросил Сбигнев.

— Нет. Против них я ставлю пешую рать. Только она в состоянии бороться с бронированными всадниками, — ответил Само.

Сбигнев вывел свою дружину на левое крыло войска, развернул в боевой порядок. Он видел, как перемещаются отряды противника, и старался определить, в каком порядке они пойдут в наступление. Однако неожиданно выскочило большое число конников, они стали скакать вдоль всего строя, поднимая облако пыли. Скоро эта пыль закрыла все построение, из-за пыли замысел врага было невозможно разгадать.

Но вот пыль осела, и стало ясно, что в центре аварского войска встал клин катафрактарии, на краях его расположились легковооруженные воины. Тотчас от Само в разные стороны поскакали гонцы с приказом воеводам поменять места и занять новые позиции. Дружина Сбигнева оставалась на левом крыле.

Наконец на поле боя установилась тишина, которая предшествует жестокому сражению. Она длилась недолго, но всем показалась вечностью. Но вот над аварским войском взметнулись знамена и стяги, зазвучали рога и барабаны, строй противника колыхнулся и двинулся вперед, сначала медленно, но потом все убыстряя и убыстряя шаги.

Славянское войско стояло на месте неподвижно, только легкое колебание прокатилось по его рядам — это воины принимали удобное для себя положение.

У аваров вскоре вперед выдвинулся клин катафрактарии, нацеливаясь на центр славян. Там стояли пешие воины. Передняя линия их по команде встала на колени и уперла тупые концы длинных пик в землю, а острие нацелив на уровень груди коней; второй ряд положил свои пики на плечи первого, и их стальные наконечники оказались на той же высоте; так же поступили остальные линии.

Передние ряды катафрактариев со всего маху налетели на острия стальных пик. Взметнулись смертельно раненные кони и тут же падали, подминая под себя всадников. Вражеских воинов кололи пиками, стаскивали с седел баграми, пешцы ныряли между ними, засапожными ножами приканчивая беспомощно лежащих, закованных в броню аваров, вспарывали брюхо коням… Оставшиеся в живых катафрактарии пробивали себе дорогу длинными пиками, бились мечами, но на месте погибших вставали все новые и новые бойцы. Строй пешцев держался непоколебимо. Над равниной раздавались звон металла, яростные крики людей, ржание коней, и все это сливалось в один жуткий, протяжный гул жестокого боя.

Но всего этого не видел Сбигнев. На его дружину накатывалась толпа вражеских воинов. Они бежали, яростно размахивая мечами и пиками, он видел уже их свирепые лица, разинутые рты, слышал громкие призывные крики. И каким-то особым чутьем уловив нужный момент, послал вперед своего коня, крикнув во всю силу голоса:

— Ратуйте, братцы!

Встречный бой — самый жестокий бой. Все закрутилось, завертелось, перемешалось; люди кидались друг на друга, поражая оружием, хватая за горло, катаясь в смертельных объятиях по земле, их диким злобе и изуверству не было границ.

Сбигнев вертелся на своем коне, длинным мечом раздавая удары направо и налево. Он не беспокоился, что на него нападут с боков, там его защищали телохранители, готовые положить голову за своего воеводу. Поэтому он глядел только вперед, выискивая все новые и новые жертвы. Одновременно какое-то особое чутье военачальника улавливало ход сражения, определяло, кто кого пересиливает в тот или иной момент. Сначала бились на равных. Но скоро закованные в броню словенские дружинники стали брать верх. Все больше и больше легковооруженных пеших аваров ложились на землю, забываясь вечным сном. Дружинники, словно опытные дровосеки в мелколесье, прорубались сквозь нестройную толпу, а вскоре погнали ее, нещадно рубя мечами и поражая пиками и дротиками.

Был сломлен и левый край аваров. В то же время катафрактариям не удалось прорваться в центре, они застряли в глубоком построении пешцев, не в силах преодолеть заслон из острых стальных наконечников пик. Этим воспользовался Само, кинув в обход вражеского войска свою дружину. Видя опасность окружения, аварский военачальник приказал отступать. Умело распоряжаясь своим резервом, он сумел отразить нападение дружины и вывел свои отряды в открытую степь. Огрызаясь, катафрактарии перестроились из клина в боевую линию и, несмотря на все усилия славян смять их, довольно организованно отступили, защитив от разгрома и уничтожения остатки сил. Рано наступившая темнота заставила прекратить боевые действия.

И тут небо вдруг заволокло плотными тучами, пошел пушистый снег, стало холодно. Кое-как удалось разжечь костры, люди жались к ним, стараясь согреться. Ночь прошла спокойно.

С восходом солнца, дав воинам позавтракать, Само начал преследование противника. По пути попадались брошенные телеги с разным добром, палатки, оружие, тяжелое снаряжение, трупы воинов, умерших от ран; видно, авары торопились и не сумели подобрать их для похорон.

Сбигнев, двигаясь впереди дружины, внезапно напал на возок, одиноко стоявший среди степи. Возле него он заметил девушку в потрепанном платье и жалкой накидке, в стоптанных башмаках на босу ногу. «Как она не замерзла в таком одеянии?» — подумал он, соскочил с коня, подошел к ней.

— Ты кто такая? — спросил он ее.

Из темного провала глаз смотрели на него лихорадочно блестевшие большие голубые глаза, синие губы зашевелились, и он услышал, будто издалека, слова, сказанные по-славянски:

— Рабыня я.

— Да как же так, — засуетился он, быстро снял с себя плащ и набросил на нее… — Ты вот что, садись на моего коня… Хотя нет, лучше бы на телегу… Но где ее взять? Нет, эта не годится, не запряжена. Ладно, пока на коня, а потом посмотрим, потом решим, как поступить…

Он бестолково суетился, сажая ее впереди седла. Потом тихонько ахнул, вспомнив, что у него в походной сумке имеются теплые чулки, вынул их и надел на грязные ноги девушки. Проделав это, он чуть откинул голову, глядя на нее, после чего вскочил в седло и тронул коня. Ехал он тихо, чувствуя, как она от усталости прислонилась к нему спиной и замерла, видно, отогреваясь. А у него сердце таяло от умиления, воин боялся лишним движением потревожить ее.

Авары были прижаты к широкой и полноводной реке Тиса. Их военачальник прислал своих мурз для переговоров. Само выслушал их и согласился с предложением о перемирии. Противник оставлял все свои обозы и беспрепятственно уходил за реку. Отныне Тиса объявлялась границей между Чехией и Аварией.

Сбигнев про себя согласился с решением Само. К чему понапрасну озлоблять противника? Племя аваров большое, лет через пять вырастут новые бойцы, они заступят на место погибших и примутся мстить за уничтожение поверженных. Да и своих потерь не избежать; лучше всего отпустить врагов восвояси, пусть они зализывают раны за рекой, помня преподнесенный им урок.

Впрочем, такие вопросы его уже меньше всего занимали. Он думал о девушке, чудом спасенной им от смерти. Едва поступил приказ о приостановлении движения, он приказал раскинуть шатер, развести посредине его костер и внес в него бывшую рабыню.

Как видно, в ней еле дух держался. Сбигнев осторожно положил ее возле огня, снял плащ, чтобы пламя отогрело ее. И действительно, она стала оживать, порозовели ее щечки, задрожали веки. Тогда он влил ей в рот немного вина. Она поперхнулась, закашлялась и открыла глаза.

— Как ты себя чувствуешь? — участливо спросил он.

— Хо-ро-шо, — медленно ответила она.

— Есть хочешь?

— Не знаю…

— Эй, кто там? — крикнул он.

Вбежал один из телохранителей.

— Достань хоть из-под земли мясной бульон!

Тот мигом исчез за пологом входа.

Вернулся скоро:

— Дружинники рядом варят мясную похлебку, вот взял у них…

— Молодец! Хвалю за сообразительность.

И — девушке:

— Ешь, не стесняйся.

Тоненькой ручкой взяла она ложку, медленно зачерпнула похлебку, поднесла ко рту и не спеша проглотила. Лицо ее, бледное, исхудавшее, измученное, приковывало взгляд старого вояки, вызывало сочувствие и сострадание, он готов был кинуться исполнять любое ее желание. Почему родилось это намерение, он не знал и не задумывался, но получал большое наслаждение смотреть на нее, слышать ее дыхание, ощущать на себе ее благодарный взгляд.

— Как тебя зовут? — спросил он, когда она закончила есть.

— Денницей, — еле слышно прошептала она.

— Вот что, Денница, сейчас я прикажу принести горячей воды, ты помоешься и заодно как следует прогреешься. А потом позову лекарей, пусть они над тобой поколдуют и прогонят болезни, если найдут.

В походах он возил с собой большую бочку, в которой часто мылся, потому что был большим чистюлей и не терпел на себе грязь и пыль. И сейчас никого из дружинников не удивило, когда он распорядился внести в шатер бочку и нагреть воды.

Когда это было исполнено, а горячая вода налита, Сбигнев повесил на крючок полотенце, рядом положил мыло, сказал Деннице:

— Забирайся и распаривайся до красноты тела. Не спеши, никто мешать не посмеет, я буду находиться рядом, возле шатра. Коли понадоблюсь, шумнешь, тут же явлюсь.

Он взглянул на ее платьице, крякнул:

— Одежды девичьей у меня нет, достанем потом. А пока оденешься в мою рубашку, сверху накинешь кафтан. Там за занавеской моя походная кровать, ляжешь на нее.

Примерно через час Денница позвала его. Он вошел в шатер. В бочке ее не было, значит, помылась. Спросил, приблизившись к занавеске:

— Мягка ли перинка?

— Одно блаженство, — ответила она сонным голосом…

— Ну спи, спи, — умиротворенно проговорил он, на цыпочках удаляясь из шатра. У входа присел на скамеечку и здесь стал принимать людей, которые шли по тому или иному делу. Часто, когда кто-то повышал голос, он одергивал его и говорил, приложив палец к губам:

— Тихо, человек почивает…

Постель себе постелил на кошме, которую бросил на пол. Укладывался, удовлетворенно покряхтывая и улыбаясь в пышные седые усы.

Денница проспала ночь и весь следующий день. И снова Сбигнев никого не пускал в шатер, оберегая ее покой.

Вечером, поколебавшись, зажег свечу, подошел к занавеске, спросил негромко:

— Денница, проснулась? Пора ужинать…

Сначала было тихо, потом послышалась возня, девушка ответила испуганно:

— Я так долго спала. Сейчас, сейчас встану, примусь за работу!

— Одевайся и садись за стол. Не надо никакой работы.

Скоро она появилась из-за занавеса, одетая в его длинную и широкую рубашку. Вид у нее был крайне несуразный, и он уже хотел рассмеяться, но, боясь смутить или обидеть ее, пересилил себя, показал на табурет, произнес:

— Наверно, проголодалась? Садись.

Она села и с жадностью уставилась на еду. Тут была отварная баранина и куски сыра с хлебом, в кружках травяной отвар.

— Бери смелее и ешь, — подбодрил он ее.

Она взяла двумя руками кусок баранины и вцепилась в него крепкими зубками, стала поспешно есть, изредка взглядывая на него, как бы извиняясь за свой аппетит.

— Если бы меня не разбудил, я и дальше спала, — наконец сказала она. — Чтобы весь день проспать, со мной такого никогда не было.

— Ты почивала не день, а день, ночь и еще день, — улыбаясь, поправил ее Сбигнев.

Она удивленно уставилась на него большими голубыми глазами, спросила:

— Неужто правда?

— Истину говорю.

— Вот здорово! А у меня все это время как один миг пролетел, даже снов никаких не видела!

Сбигнев смотрел на нее и замечал, что лицо ее посвежело, на щечках появился легкий румянец, и сама она до неузнаваемости изменилась. Это была уже на замарашка-раба, а красивая девушка со скупыми, но изящными движениями, мягкой улыбкой на пухлых губках и невинным кокетливым взглядом. Он невольно ею залюбовался.

— Теперь ты под моей защитой. А я все-таки как-никак — воевода! — начал храбриться он.

— Я даже не знаю, как благодарить тебя, воевода, — ответила она, награждая его ясным взглядом.

— Мне не надо никакой благодарности. Я это делаю искренне и от всей души.

— Я никогда не забуду твоей доброты, воевода.

— Зови меня просто Сбигнев.

— А это удобно?

— Я так желаю.

Она наклонила голову в знак согласия. Наклонила так изящно, так очаровательно, так обворожительно, что у него дух занялся.

— Ну, спать, спать, спать! — всполошился он, чтобы скрыть свои чувства. — Утром встанем, начнутся новые заботы!

Три дня войско праздновало победу, выпивая непомерное количество вина и пожирая прорву пищи, в основном добытой у врага. А затем направилось в столицу.

Сбигнев в оргии не участвовал, он оберегал покой Денницы. Он это делал по наитию, по тому природному чувству, которое проявляется при сострадании к человеку, при желании помочь ему, не очень думая о последствиях. Но как-то, перед самым отправлением в столицу, он вышел из шатра, остановился под навесом, прикрывавшим караульных у входа. Надвинулась грозовая туча, ударил гром, полились струи дождя. Он стоял и смотрел на светлые потоки воды, пронизанные дневным светом, и сказал себе, что любит Денницу, и любовь у него к ней такая же светлая и чистая, как эти чистые струи, льющиеся с небес. Ему пятьдесят, вся его жизнь прошла в сражениях и походах, он не знал семейного уюта, его домом был шатер с походной кроватью, столиком и табуретками, его пища готовилась на костре, а иногда приходилось довольствоваться копченостями из походной сумки, запивая речной или озерной водой. Он никогда не сетовал на свою судьбу, был доволен тем, что есть. Но теперь ему вдруг захотелось оказаться у домашнего очага, в окружении любимой супруги и оравы детей, и чтобы супругой была Денница, самая замечательная девушка, которая спит у него в шатре…

Прага восторженно встречала победителей, Само закатил роскошный пир. После него позвал Сбигнева, сказал милостиво:

— Приглашай свое племя на богатые земли Паннонии. Как мне известно, там паслись стада гуннов, приходили другие кочевники, властвовали авары. Теперь положение изменилось, там я хозяин! Пусть племя словен встанет преградой на пути других завоевателей, которые попытаются напасть на Чехию!

— Завтра же через гонца сообщу твои слова князю Словену. Он будет рад, что наш народ найдет пристанище в пределах твоей державы, Само!

Однако наутро все изменилось. Примчался вестник с западной границы с сообщением, что франкский король Дагоберт пересек рубежи страны и движется в глубь Чехии.

— И что ему надо в наших землях? — недоуменно говорил Само в кругу военачальников, которых он собрал на совет. — Франкское королевство в упадке, его раздирают внутренние смуты. Сидеть бы ему на престоле и заниматься делами своей страны. Ан нет, тянет на военные подвиги, хочет доказать свою силу. Кому это нужно?

— Ему и нужно, — ответил один из воевод Само. — Сумеет одолеть нас, повысит свой вес в государстве, а потом, может, и соперников своих одолеет.

Глупый расчет. Если страна раздроблена, если нет единой мощи державы, никаких побед над соседями не добиться. Готовьтесь в новый поход, князья и воеводы!

Распустив военачальников, Само остановил Сбигнева, спросил:

— Воевода, примешь ли участие в новом походе? Не скрою, дружина словен является опорой моего войска, и я бы не хотел ее терять.

— Я буду верно служить тебе, король, поскольку ты обещал земли для моего племени.

— Я не из тех, кто меняет решения. Итак, мы вместе идем на франков?

— Только так, Само.

Из совета Сбигнев тотчас отправился в терем, который был предоставлен ему на проживание королем. В одной из светлиц он поселил Денницу. Она радостно встретила его.

— Как ты одна? Не скучала? — участливо спросил он ее.

— Я до сих пор не могу поверить, что все это не во сне, а наяву! — волнуясь, ответила она ему. — Только вчера была ничтожной рабыней, а теперь живу в такой роскоши! И кого я должна благодарить? Кому обязана всей своей жизнью? Только тебе, воевода, только твоей доброте и бескорыстной щедрости!

— Ну ладно, ладно, — в смущении отмахнулся он и продолжал: — Мы снова идем в поход. Я договорюсь, и твою светлицу оставят за тобой. Вернусь, будем думать, как тебе жить дальше.

— И нечего думать! Я отправлюсь вместе с тобой, воевода.

— Сбигнев, а не воевода, — поправил он ее.

— Хорошо… Сбигнев, — слегка запнувшись, ответила она; хотя он раньше просил его звать по имени, она до сих пор не могла к этому привыкнуть. — Я заметила, что в походах ты совсем не обихожен, питаешься из общего котла, белье тебе стирают телохранители, все как-нибудь, неумело, по-мужски. Думаю, тебе нужна женская забота, тогда и в шатре будет уютно, и пища вкусная, и одежда чистая. Уж я постараюсь изо всех сил!

Сбигнев был смущен таким поворотом разговора, некоторое время молчал, не зная, что ответить, но потом взглянул в честные, открытые глаза девушки и произнес те слова, которые исходили из глубины его души:

— Коли тебе самой хочется, но я рад быть рядом с тобой!