Войско сразу после выхода из столицы стало двигаться в боевом порядке. Впереди был выслан авангард, затем шли полки всех племен и королевская дружина, замыкал обоз арьергард из соединений ремесленников городов. Сбигнев посадил Денницу в крытую двуколку, запряженную спокойной кобылой, в возчики выделил своего дружинника, отличавшегося ровным характером, да еще посчитал нужным дать ему наставления двигаться тихо, без лихачества. Сам он ехал недалеко от нее, не надоедал частыми разговорами, но изредка осведомлялся, хорошо ли она себя чувствует и не нуждается ли в чем. На это она неизменно отвечала:

— Благодарствую, Сбигнев. Мне ничего не надо. Я ко всему привычна.

К Сбигневу подъехал Преслав, князь племени седличан, красивый и разбитной повеса, любитель выпить; он ранее пару раз приходил к Сбигневу с кувшинами вина, угощал, сам не отнимал чарки ото рта, но умел не напиваться и уезжал, прямо сидя на коне.

— И ты, воевода, с нами? — весело проговорил он, озорными глазами оглядывая окрестность. — Да никак сопровождаешь двуколку с красавицей? Хотелось бы знать, кто она такая.

— Это моя служанка, — сдержанно ответил Сбигнев. — Прошу держаться от нее подальше.

— Понимаю, понимаю! Лель, бог любви, покоряет даже в старческом возрасте! Да ладно, меня это не очень интересует. Вот скажи мне, Сбигнев, ради чего ты так стараешься, ради чего ведешь свою дружину на смертный бой?

— Завоевываю право на владение землей в Паннонии для нашего племени.

— Это я слышал. А личная выгода у тебя в чем состоит? Никогда не поверю, что ты ограничиваешься только этим желанием.

— Ничем другим.

— Тогда ты наивный и глупый человек. Каждый должен бороться за что-то большее, что можно ухватить в данный момент.

— Из-за чего ты воюешь? — Сбигнев заметил, что князь был навеселе, поэтому с ним излишне откровенен. — Разве может быть что-то важнее, чем служба родине, своему народу, благоденствие державы?

— Хе, сказал же такое! Что такое держава? Соединение племен под началом Само. Ущемление прав племенных вождей. Вот что такое благоденствие!

— И какие же племена объединил король?

— Большое число. Под его высокой рукой оказались чехи, зличане, дулебы, серличане, хебане, пшоване, хорваты и еще несколько более слабых племен.

— Но это прекрасно! Вы были разрознены, а сейчас представляете грозную силу, которая сокрушила авар. Теперь вы устремляетесь против могущественного Франкского государства.

— А я в этом потоке затерялся! Я потерял всякую самостоятельность! Я — почти никто!

— Ты остаешься князем. Разве этого мало? У тебя масса привилегий, поблажек, перед тобой продолжают пресмыкаться твои подданные, к тебе с уважением относится Само. Что тебе еще надо?

— Независимости. Чтобы я был полным хозяином в своем племени. Чтобы не оглядывался на верховного правителя. Вот что мне нужно.

Они некоторое время ехали молча. Потом Сбигнев сказал:

— Именно это погубило Руссинию. Боюсь, как бы оно не погубило державу Само.

— Да ладно, что это мы о каких-то высоких делах говорим. Я тут вижу прелестную мордашку. Почему бы ей не подарить цветы, которые я сорвал по пути к тебе?

Преслав с этими словами подъехал к двуколке и вручил букет Деннице. Та зарделась, но оттолкнула букет, произнеся:

— Вот еще. Совсем некстати. И с чего бы это?

Преслав хохотнул и умчался вдаль. Денница долго смотрела ему вслед…

Через два дня противники встретились на широком поле.

— Надо знать врага, с которым завтра сойдемся в бою, — говорил Само, нервно прохаживаясь между военачальниками в своем шатре. — Главное оружие у франка — секира с одним или двумя лезвиями. К ней привязана веревка, после броска секира возвращается к воину. Кроме того, противник имеет средней величины копье, он метает его во время сражения, и оружие вонзается в щит неприятеля, он наступает на копье, оттягивает щит и поражает беззащитного врага. Надо учесть, что каждый род у них по обычаю выстраивается клином и разрезает строй противника, как зубчатая пила.

Само передохнул, собираясь с мыслями, продолжал:

— Что мы можем противопоставить столь опасному неприятелю? Глубокое построение наших боевых порядков. Я строю свои войска в двадцать рядов. В этом построении заключается главная сила и преимущество перед врагом. Мы нанесем неожиданный, страшный удар по противнику, сокрушим его подвижной стеной, а если надо, то перейдем к обороне, оказав наибольшую силу сопротивления. В этом моя задумка на предстоящее сражение, глубоко отличное от противостояния аварам. Что вы скажете на это, князья и воеводы?

Князья и воеводы согласно кивали головами.

Наутро началось сражение. Славянское войско двинулось на ряды франков. Сначала двигалось медленно, но затем постепенно убыстряя шаг, а потом перешло на бег. По врагу был нанесен страшный удар, линии его смешались, перепутались, завязался тягучий, изнурительный бой. Потеряв преимущество в построении клиньями, франки пытались взять превосходство упорством, но их усилия разбивались о могучую стену воинов, построенных большим числом рядов. Постепенно преимущество славянского войска начинало сказываться то на одном, то на другом участке сражения, наконец, франки начали всеобщее отступление.

Само не ограничился преследованием разгромленного противника, а вторгся в пределы Франкского государства. Сбигнев с интересом рассматривал римские постройки в городах. Он поражался термам — искусно построенным баням с бассейнами, наполненными горячей водой, комнатами отдыха и библиотеками при них; его поражали акведуки, по которым текла в эти города вода из далеко расположенных водоемов, вызывали восхищение дороги, выдержавшие не одно столетие движение различного транспорта…

Возле города Вормс путь силам славян преградило войско короля Дагоберта. Сражение шло целый день, франки вынуждены были отступить. Но и рать Само понесла большие потери и вынуждена была вернуться назад. Сокрушить Франкское государство не представлялось возможным.

Сбигнев возвращался в Чехию в смятенных чувствах. Конечно, он радовался победам над сильным и умелым противником, его восхищало воодушевление воинов, одержавших три победы над врагами. Но сердце отягчали те встречи, которые происходили на его глазах у Денницы и Преслава. Тот уже открыто стал ухаживать за бывшей рабыней. Красуясь на дивном скакуне, он подносил ей букеты цветов, говорил любезные, приятные слова, а потом, опасаясь надоесть, покидал ее. Сбигнев видел, что Денница начинает постоянно думать о нем, против своего желания хотеть все новых и новых встреч, и не в силах был предотвратить развитие нежелательных для себя событий.

Ах, если бы он знал, как все обернется! Тогда бы никогда не взял ее в поход. Может даже, перед уходом из Праги предложил ей выйти замуж… Да мало ли что можно было предпринять!.. Но теперь было поздно. Это он понимал, руководствуясь особым чутьем, которое появляется вместе с рождением большого чувства.

Порой им овладевало отчаяние. Он знал наверняка, что больше никого не полюбит, это его последняя любовь. Были у него раньше кое-какие приключения на этот счет, все-таки прожил он долгую жизнь, но такого глубокого чувства, которого он испытывал к Деннице, у него не было никогда. В последнее время он жил только ею, он не мыслил жизни без нее.

На обратном пути Сбигнев мучительно думал, как вернуть Денницу. Нет, она вроде бы верна ему, говорила слова благодарности за свое спасение, но он видел и чувствовал, что мысли ее далеки от него, они витают вокруг Преслава, она заворожена им, она думает только о нем, и воевода не в силах вернуть ее.

Почему бессилен? Да, он не может запретить князю встречаться с Денницей, но у него есть люди, которые могут исполнить любую его прихоть, им ничего не стоит убить или искалечить человека. Почему бы не подослать убийц к Преславу? Одним пустым человеком будет меньше на этом свете. Невелика потеря. Зато он обретет семейное счастье, к которому стремился в последние годы… А уж это проще простого — быть вне подозрений: надо находиться в момент убийства на виду Само или его приближенных…

Эти мысли одурманивали его мозг, от них кружилась голова, они преследовали его повсюду.

Он чувствовал, что сходит с ума, что может совершить то, против чего протестовала его душа. И по прибытии в Прагу он пошел к главному жрецу.

Древний старец принял его в своей хижине, где не было ни окон, ни хорошей обстановки. Сидел священнослужитель на чурбаке возле столика, сколоченного из необструганных досок. Спросил скрипучим голосом:

— Что привело тебя ко мне, сын мой?

Сбигнев рассказал ему все как на духу.

Старец пожевал синими бескровными губами, погладил длинную бороду и, устремив на воеводу быстрые глазки, промолвил:

— Никто не вправе лишать жизни живое существо. Боги дают им жизнь, только они вправе отнять ее.

— Но как же войны, когда гибнут тысячи?

— Люди в сражения идут добровольно. Кто-то защищает родину, кто-то имеет свои интересы. Человек распоряжается своей судьбой сам, здесь боги бессильны.

— Но я люблю ее! Я эту любовь ждал всю свою жизнь. Неужели я должен отказаться от нее?

— Любовь нельзя купить никакими богатствами. Человек не может по своему желанию и хотению полюбить кого-то. Любовь нисходит на него по великой щедрости бога Леля и богини Лады. Их надо молить, чтобы они ниспослали великое чувство тебе и тому человеку, которого ты любишь.

— Так, значит, все мои старания, все мои муки бессмысленны?

— Увы, это так.

Сник после этого разговора Сбигнев. Ходил, будто в воду опущенный, отрешенный от всего мирского. Что-то говорил своим подчиненным, что-то выслушивал и отдавал приказания, но мысли его были где-то далеко, он вроде бы жил в каком-то особом, воображаемом мире.

Как-то зашла Денница. Он не видел ее несколько дней, с тайной надеждой глядел в ее полные доверия и признательности глаза:

— С чем явилась, Денница? Что ты мне хочешь сказать?

В его душе теплилась надежда, что она начнет говорить о своей любви к нему, о своем желании остаться с ним навсегда, но первые же ее слова развеяли всякие надежды.

— Воевода… Сбигнев, — тотчас поправилась она, — я бы хотела обратиться к тебе с просьбой решить мою судьбу. Я полюбила Преслава, он зовет меня замуж. Позволь мне ответить согласием… Ты для меня больше чем отец родной, без твоего слова я не решусь на такой серьезный шаг.

Сбигнев почувствовал, как что-то остро и сильно кольнуло его сердце, оно забилось часто и неровно.

Ответил:

— А ты уверена в своих чувствах к нему?

— Да. В последнее время я только и думаю о нем.

— Но он такой ветреный и непостоянный малый. Будет ли он тебе надежной опорой в твоей жизни?

— Он с другими такой. А меня он любит, клянется в вечной верности и преданности…

Все мы обещаем женщинам золотые горы, чтобы добиться от них самого важного, а потом хоть трава не расти…

Но ответил:

— Не буду возражать против вашей свадьбы.

Денница поцеловала его в щеку и убежала, веселая, радостная.

А он лег на кровать и невидящими глазами уставился в потолок. Вот такая она, жизнь… Вроде бы ухватил он жар-птицу за перья, уже держал ее в руках. Но явился хлыщ, молодой, статный, красивый, умеющий говорить складные ласковые слова, и увел ее, мою красавицу, мою лебедушку, мою прелестницу, мою мечту. Увел диву дивную, чудо чудное… Как же дальше жить мне, горемычному?

Свадьбу сыграли славную. В разгар ее к Сбигневу подсел Преслав, пьяненький, хотя согласно старинным обрядам молодоженам не положено было принимать хмельных напитков. Обнимая его, говорил горячо, напористо:

— Ох, тестюшко дорогой, удружил ты мне. Сроду не встречал я такой славной девицы, как Денница!

— Не отец я ей и не тесть тебе! — противился Сбигнев.

— А мне наплевать! Чудную женщину я получил в жены, это главное! А тесть ты мне или не тесть, какая разница! Давай выпьем! Жили мы дружно, делить нам с тобой нечего. Через пару-тройку дней отправимся с Денницей во владения моего племени, и станет она княгиней, и будут перед ней преклоняться все мои подданные!

Слег в постель после свадьбы Сбигнев. Вроде бы и не было у него серьезной болезни, ворочали и переворачивали его тело лекари и кудесники и ничего не находили ни в его сердцебиении, ни в его дыхании, ни в чем другом, что было им доступно исследовать. Согласно решили:

— Старческий организм. Всему свое время.

А тут стали поступать вести, горше одна другой. Отказалось подчиняться Само племя седличан, его поддержали зличане и дулебы, выжидательную позицию заняли сермичане и хебани… Авары перешли Тиссу и заняли Паннонию. Держава Само разваливалась на глазах.

К постели Сбигнева пришел Само, сказал несколько ободряющих слов. Но вид его был уже не тот, что несколько месяцев назад.

— Поправляйся, воевода, — пожимая руку Сбигневу, говорил он. — Мы с тобой таких делов натворим! Соберу силы, разгромим аваров и вернем Паннонию. Призовешь свое племя, мы выберем из него крепких воинов, побьем не только аваров, но и все соседние народы…

Но чувствовал Сбигнев, что хоть и говорил громкие слова Само, но не верил он в свои далекие предначертания…

— Так остаешься на земле чешской и борешься за новые земли? — спросил Само.

— Дружина моя обескровлена в боях, сам я немощен и хил. Решил я вернуться к своему племени.

— Как знаешь, воевода. Не в моих силах задержать тебя. Прикажу я снабдить тебя всем необходимым в дорогу, ни в чем вы не будете нуждаться. Это моя последняя благодарность за все, что ты со своей дружиной сделал для меня.

Через неделю словене выступили в дальнюю дорогу. Сбигнев был так слаб, что его положили в возок, застеленный пуховой периной. Он на глазах терял силы. Когда пересекли польскую границу, попросил остановиться и обратился к военачальникам и дружинникам, окружившим его:

— Братия! Чувствую последний час свой. Похороните меня там, где я испущу последнее дыхание. Руссиния, моя родина, перестала существовать. Земля поморян никогда не будет отчим краем для словен. Мы теперь племя беспризорных людей. Пытался я отвоевать частицу земли, но все старания оказались напрасными. Как умру, выройте для меня могилку, насыпьте над ней курган, чтобы с неба увидел я свое последнее пристанище. Погляжу, вспомню свою бурную жизнь, наполненную войнами и сражениями…

Он хотел добавить — и любовью, но промолчал, закрыл глаза и отдал себя вечности.