Ща

Поруб, куда втолкнули начавшего приходить в себя Харальда, представлял собой глубокую яму, стены которой были укреплены бревнами. Сруб на три венца выступал над поверхностью земли, и там, наверху, были проделаны маленькие окошечки, пробивавшийся сквозь них свет едва рассеивал холодный полумрак темницы.

Харальда толкнули в спину, и он со всего маху упал на грязную солому. Мощную дубовую дверь за ним закрыли и задвинули снаружи толстенным засовом.

– Вот и князюшко наш. – Голос из темного угла поруба показался Харальду смутно знакомым. Но что было сказано, он не понял – говорили по-русски. Пообвыкнув в полумраке, Харальд узнал говорившего человека. Это был тот самый могучий русский воевода, с которым он так памятно познакомился в Воеборовом городке. И который плыл с ними потом на ладье до самого Киева.

– Что случилось, как ты тут оказался?

В ответ на эти слова воевода лишь виновато улыбнулся и покачал головой. Норвежского языка он, понятно, не знал.

Оглядевшись, Харальд увидел, что народу в порубе сидит немало. Здесь были и нищие оборванцы, и внешне вполне приличные люди, и даже один меднолицый азиат, судя по всему, печенег с обритой налысо головой.

Вокруг Ильи, как пригорки вокруг горы, устроились его спутники: красивый гибкий юноша, тот, что пытался сразиться с сарацинским купцом, светловолосый мальчишка лет 12 и худенькая девчонка с огромными глазами и длинной косой. Рубашка на Илье была порвана. Харальд заметил, что руки у него, в отличие от других обитателей тюремного подземелья, были связаны.

– А мурмана-то нашего за что сюда бросили, дядя Илья?

– Белка, откуда же я знаю? Провинился, должно быть, чем. Хотя, сама понимаешь, и без вины в порубе можно оказаться, вот как мы всей нашей честной компанией.

Будь в порубе дверь, можно было бы попробовать ее выбить. Но двери не было. В верхних венцах был проделан небольшой люк, выйти из поруба можно было только по приставной лестнице, которую убирали наверх. Так что никакой, даже призрачной, надежды получить свободу силой не было. Свет в окошках постепенно мерк. На землю спускалась ночь. Харальд, задав еще несколько вопросов, ни к кому особенно не обращаясь, наудачу, ответа никакого не получил. Только Илья еще раз пожал плечами.

Решив, что утро вчера мудренее, конунг выбрал себе угол почище, взбил носком сапога солому и улегся, закутавшись в свой нарядный плащ-корзно. Лучше бы в такой ситуации подошла обычная войлочная вотола, но выбора не было. Харальд представлял, как он будет блистать золотым шитьем на княжеском пиру. В принципе, он мог вообразить, как золотой плащ обагрится кровью, – к этому настоящий воин всегда должен быть готов. Но вот представить, что придется валяться в нем на покрытом грязной соломой земляном полу, от которого подозрительно несло плесенью и запахом мочи, – не мог. Жизнь периодически преподносит сюрпризы. И далеко не все – приятные. Впрочем, снявши голову, по волосам не плачут. Чем грозит ему это внезапное заточение, Харальд не знал. Гадать о причинах мешало выпитое вино. И тогда конунг решил сделать самое простое, что в сложившейся ситуации было ему доступно, – спать. Он накрыл голову полой плаща. Перед глазами его встало смеющееся лицо русской принцессы. И уже через минуту поруб огласился рокочущим храпом.

– Смотри-ка, дядя Илья, его в поруб бросили, а он дрыхнет как сурок.

– Настоящая варяжская душа: ест за двоих, пьет за троих, храпит за четверых. – Илья оперся могучей спиной на осклизлые от сырости бревна поруба. – Но правильно делает, и ты давай спи. Утро вечера мудренее. – В маленьких окошечках погасли последние лучи света. Поруб погрузился в непроглядную тьму.

Ночь прошла беспокойно, и едва забрезжил рассвет, никто в порубе уже не спал. Был слышен топот – наверху, на княжеском подворье, челядь просыпалась рано. Каждый раз, заслышав приближающиеся шаги, узники поднимали головы вверх и с напряженным ожиданием смотрели на входной люк.

Однако раз за разом тревога оказывалась ложной. И вот, когда все уже почти перестали обращать внимание на шаги, люк со скрипом отворился. Сверху ударил сноп света – солнце поднялось уже довольно высоко. Княжеские отроки спустили лестницу. Старший из них, детина, которому по возрасту уже было странно именоваться отроком, просунул всклокоченную голову в проем и рявкнул: «Выходи по одному!»

Люди зашевелились, переминаясь, вставали, растирая затекшие за ночь ноги и руки. Первыми устремились к выходу подозрительные оборванцы, которые, судя по всему, были гостями этого подземелья не в первый раз. Они сноровисто взбирались по крутой лестнице, сверкая лохмотьями в лучах утреннего солнца.

Затем пришла очередь и колохолмцев.

Первым поднялся на лестницу Алеша. Взобравшись, он довольно невежливо толкнул плечом княжеского «отрока» и протянул руку поднимавшейся за ним Белке. Отрок, привыкший довольно грубо обходиться со своим «подопечными» и направлять их движение ловкими зуботычинами, хотел было помешать, но, оценив стать сына колохолмского попа, решил до времени не вмешиваться. Когда на лестницу вступил Илья, видавшие виды ступеньки жалобно заскрипели. Когда мощные плечи Ильи показались из проема, княжеские отроки видимым образом напряглись и крепче сжали в руках копья. Илья поднимался медленно – мешало то, что руки были связаны. Однако справился без помощи, вылез, отряхнулся и встал посередь двора как кряжистый дуб.

Последним поднимался Доброшка. Он был уже на полпути к выходу, когда, обернувшись, заметил слабый блеск в полумраке поруба: варяжский князь! Он до сих пор мирно похрапывал, укрывшись драгоценным плащом.

Доброшка быстро сбежал вниз и тронул варяга за плечо:

– Князюшко, вставай давай, утро уже.

Харальд отрыл глаза, увидел над собой склоненное лицо русского паренька. Едва не хватил его за горло, но быстро очухался, сел на полу, потом встал и, изрыгая норвежские проклятия, полез вслед за Доброшкой навстречу утреннему солнцу по скрипящей лестнице.

Площадь, на которой происходило заседание княжеского суда, выглядела в некотором смысле даже величественно. По периметру ее окружал крепкий тын, помост для судьи был выстроен из выбеленных солнцем дубовых плах. Для подсудимых было сооружено подобие клетки, в которой стояла кадушка с водой, но не было лавок – негоже было сидеть перед лицом княжеского правосудия.

По пути от поруба небольшую толпу заключенных разделили. Оборванцев увели в одну сторону – мелкое воровство судили княжеские тиуны. Илью со спутниками и варяжского конунга поставили перед высоким креслом судьи, которое, однако, пока пустовало. Судебный двор был со всех сторон окружен частоколом и стенами великокняжеских палат. День был теплый и с утра ясный. Однако постепенно небо стало затягиваться облаками, и в воздухе начала сгущаться тяжелая влажная духота.

Вскоре из-за тына послышался шум: топот ног и говор. Харальд вскинул голову – говорили по-норвежски. Вскоре к узникам на площади присоединились спутники, сопровождавшие конунга на пиру: старый Эйнар, Архимед и еще несколько норвежцев, составлявших свиту конунга.

– Приятная встреча, старина Эйнар!

– Бывали и поприятней, Харальд-конунг!

– Какие ветры занесли вас сюда?!

– Да вот проходили мимо, дай, думаем, зайдем.

– Очень любезно, Эйнар, а почему твой нос похож на греческую сливу?

– Если честно, Харальд-конунг, я не могу тебе сказать, поскольку последнее, что я помню отчетливо, – это баранья нога и чара доброго меда на вчерашнем пиру. А потом как ножом отрезало. Проснулся в каком-то земляном сарае, едва растолкали, и сразу сюда.

Тут Эйнар заметил кадушку с водой, поднял ее и начал пить крупными глотками, шумно фыркая и кряхтя.

– А ты, добрый Архимед, ты тоже помнишь только бараньи ноги и серебряные чары?

– О, нет, благородный Харальд, я пил достаточно умеренно и наслаждался приятной беседой с молодым архимадритом. Он оказался ученейшим человеком и почти моим земляком. Мы обсуждали «Христианскую топографию» Козьмы Индикоплова, я высказывал сомнение в верности утверждений почтенного Козьмы относительно строения нашего мира и…

– Архимед, о Козьме этом вашем мы поговорим когда-нибудь потом. Объясни мне, что случилось?

– Ах да, – Архимед озадаченно почесал седую бороду, в которой застряли стебельки соломы, – мы окончили пир, вышли из княжеской палаты и тут же оказались в руках сильных молодых людей, которые довольно грубым образом препроводили нас в помещение, род подземной рубленой тюрьмы с бревенчатыми стенами, где мы провели всю ночь.

– Понятно, нечто подобное приключилось и со мной. Интересно, почему нас так нелюбезно принимают?

– Теряюсь в догадках, полагаю, скоро все выяснится.

Тут среди дружинных отроков началось шевеление. Взревели сигнальные рожки, и из неприметной дверцы на судейское место вышел сам князь Ярослав.

Одет он был скромно. Серую свиту прикрывал темно-бурый суконный плащ. Единственной драгоценностью была золотая заколка, скреплявшая плащ на вороте.

Выглядел князь, несмотря на утренний час, уставшим. Кивком он приветствовал Харальда. Тот ответил ему лишь вопросительным взглядом. Затем, кивнув писцам, стражникам и тиунам, князь сел в судейское кресло и подал знак к началу заседания.

Вышел перепоясанный мечом плотный человек, по-видимому кто-то из судейских тиунов, и громким скрипучим голосом произнес:

– Господине князь!

Ярослав, ссутулившись в кресле, внимательно слушал. А судейский продолжал:

– Довели добрые люди, что воевода города Колохолма, что на Летоши-реке, послал тебе, великий князь, дары. Два дорогих измарагда, огромной ценности и красоты.

Илья насупился, Алеша, Белка и Доброшка воззрились на плотного тиуна с интересом. Архимед склонился к уху Харальда и переводил ему.

– Измарагды эти, рекомые в областях, откуда их вывезли, Перуновыми, прости Господи, Очами, должен был привезти в Киев колохолмский сотник Ян.

Тиун зыркнул на Илью, откашлялся и продолжил:

– Однакося лихие люди (тиун снова выразительно посмотрел на Илью) напали на отряд сотника Яна и совершили грабеж. Перебили людей и камни себе взяли. Все вестимые разбойники. Вот это здоровый зовется Соловей, промышлял в былые времена в Муромских лесах. Другой, тот, что похудей, – Жировит, помощник его. Девица – то ли дочь их, то ли жена. Кто там их, лесных людей, разберет…

Отдельное слово о мальце, который у них в молодших подручных ходит. И со временем, если не укоротим, так старшого по зверству превзойдет. Прибил женщину, не до смерти, но до беспамятства. До сих пор лежит. Лекаря к ней приставили. И сына ее напугал – до сих пор рта не раскрывает.

Донесли также добрые люди, что оные разбойнички прибыли в стольный город Киев на кораблях варяжского князя и учинили все названные обиды с его прямого приказа.

Пока тиун говорил, Илья сидел мрачнее тучи. Понятно было, что кричать с места о том, что слова обвинения – ложь с первого до последнего слова, смысла не имело. Илья, будучи воеводой и правя суд в Колохолме, сам не стал бы слушать беспорядочных выкриков. Нужно было сказать кратко, убедительно, весомо. Но слов все не находилось. Ведь известно, что чем наглее вранье, тем сложнее его опровергнуть.

Между тем тиун закончил обвинительную речь и вопросительно посмотрел на князя.

– Ясно, – князь говорил приглушенно, но голос его отчетливо был слышен в самом дальнем угу двора, – преступления, в которых обвиняются эти люди, весьма серьезны.

Руки его бессильно лежали на подлокотниках судейского кресла. Лицо было печально. Но не понятно было, печалят ли его преступления, о которых ему сейчас поведал тиун, или просто разыгралась подагра.

– Однако нужно заслушать послухов. Если таковые есть.

– Есть, великий князь. Добежали до Киева несколько воев из Яновой дружины, что измарагды везла. Они и показали.

Тиун тронул за плечо человека, сидевшего подле него на лавке. Человек был ничем не примечательный: одет не богато, не бедно, не красивый и не урод, не худой, не толстый. Посмотришь – и забудешь через секунду. Человек поднялся, зажимая в руках войлочный колпак, поклонился князю, бросил колючий взгляд на Илью и гнусавым тенорком произнес:

– Те самые и есть. Те самые разбойники, что наш отряд ограбили.

– А как ты сам уцелел?

– Так они, значит, камешки-то прихватили – и наутек!

– Как же получилось, что сильный отряд не справился с ватагой разбойников?

Человек видимым образом разволновался, по лицу его пошли красные пятна:

– Так они же наши изначально-то, колохолмские! Догнали нас: говорят, от воеводы нашего Ильи послание имеют. Мы и остановились, а они трех человек закололи – и наутек!

Такого Илья уже стерпеть не мог. Голос его прозвучал как медвежий рык:

– Врет он! От первого до последнего слова врет! Я и есть Илья, колохолмский воевода. А этого человека в городе нашем ни разу не было! Я всех наших знаю!

После слов Ильи послух взвился над лавкой как ужаленный, закричал срывающимся голосом:

– Ах ты душегубец! Самолично трех человек убил да еще запирается! Тать ночной, душа черная! Казни его, князь! Казни смертью!

Ярослав повел рукой, и тиун запихал разгорячившегося послуха обратно на скамейку, тот со всего размаху шлепнулся на седалище и затих.

Князь посмотрел на Илью:

– Так, значит, ты утверждаешь, что ты воевода колохолмский именем Илья?

– Да, князь, утверждаю.

– Но как ты оказался здесь? Почему бросил службу в Колохолме?

– Я не бросал, великий князь, я должен был камни драгоценные тебе в целости доставить. Город в безопасности. У нас там стены крепкие и воев достаточно.

– Так где же камни? И где дружина твоя? Или ты вдвоем с этим юношей и двумя детьми собирался камни привезти, почему не послал верного человека?

– Да я послал! Отрядом командовал сотник Ян!

– А при чем же здесь ты, – глаза князя сузились, – и где же, в конце концов, камни?

Илья понял, что потихоньку запутывается и каждое последующее его слово делает его речь все более и более подозрительной. Он тряхнул головой и принялся говорить, медленно, весомо отделяя одно от другого. Он знал, что ошибка в бою может стоить воину жизни, но, пожалуй, в первый раз жизнь его и его друзей могла оборваться от неосторожно вылетевшей фразы. На лбу его высыпали бисеринки пота. Проще лядину распахивать, чем на суде говорить.

– Камни вез отряд, под командованием сотника. Но как-то на душе неспокойно было – и я отправился вслед за ними. На отряд напали разбойники, но вот ребята наши – отрок Доброшка и девица Белка, – хоть и малы еще, но смогли камни спасти. Князь варяжский взял нас на свою ладью до Киева. Приказов никаких он нам не давал.

Чувствуя, что речь вроде бы выходит гладкая и убедительная, Илья приободрился и заговорил уверенней:

– Но допустили мы ошибку, оставили ларец с измарагдами на постоялом дворе. И лихие люди их исхитили и Предславушку нашу чуть не до смерти убили. Но, Бог даст, очнется, укажет на разбойника… – Илья понурился. – Вот так, князь, все как есть рассказал. Жду правды твоей.

В воздухе повисла тягостная пауза.

Ярослав подался вперед и, пристально глядя на Илью, произнес:

– Значит, ты Илья?

– Да, великий князь.

– А вот это мы сейчас проверим. Отроки, зовите следующего послуха. – Открылись створки ворот, и на судебный двор вышел сам сотник Ян. Был он мрачнее тучи. Обычно задорно торчащие в разные стороны льняные волосы потускнели и засалились. Он ощутимо прихрамывал, правая рука его была положена на лубок и примотана к телу.

Едва бросив взгляд на Илью и его спутников, он отвернулся и встал лицом ко князю.

– Скажи нам, сотник Ян, знаешь ли ты этих людей? – Ярослав прихватил свою начавшую седеть бородку рукой и с любопытством воззрился на новую фигуру.

Сотник еще раз покосился на Илью, снова отвернулся и простуженным голосом промолвил:

– Знаю.

– И кто это?

– Душегуб это. Соловей зовется.

Илья посмотрел на Яна с изумлением:

– Ян, что ты говоришь? Или не узнаешь меня? Это ведь я, Илья!

К Илье присоединился и Алеша:

– Ян, ты в своем уме? Может, скажешь, что и меня, смешно сказать, Жировитом кличут?

Ян снова глянул через плечо на загон, где находились заключенные, и буркнул:

– Может, и кличут. Мне почем знать?

– Да ты что, Ян, ты не палицей ли по шелому получил от настоящего Соловья?

Лицо Яна налилось багрянцем, жилы на шее вздулись, глаза налились кровью, он закричал хрипло, истошно:

– Душегуб ты, изверг, предатель… – тут глаза его начали закатываться, сам Ян неловко стал заваливаться в сторону и упал бы, да дюжие хлопцы подхватили его под руки и бережно вынесли со двора под навес.

– Вижу, Илья, или, быть может, Соловей, что ты и твои спутники узнали и признали Яна?

Все колохолмцы обреченно закивали головами.

– Почему он назвал тебя душегубом? – Князь смотрел на Илью в упор. Воевода не отвел взгляда, пожал могучими плечами:

– Не знаю, князь.

– Однако по всему выходит, что ты тать-то и есть. Послухи в один голос свидетельствуют…

Тут откуда-то сверху кто-то произнес четко и звонко:

– Врут твои послухи!

Все головы как по команде повернулись туда, откуда раздался голос. На высоком крыльце терема, стена которого огораживала двор позади судейского кресла, стояла княжна Елисава. Стройная, как молодая елочка, в красном аксамитовом плаще.