XXII
В 1103 году, в феврале месяце, прибыл в Новгород гонец от Владимира Мономаха с приказом Мстиславу прибыть в Киев для переговоров.
– Что же это за важные переговоры? Отец не уточнял? – спросил Мстислав.
Боярский сын по имени Сбыслав, черноголовый, с раскосыми глазами, доставшимися от матери-половчанки, ответил озабоченно:
– Собирается великий князь Святополк с переяславским князем Владимиром Мономахом в большой поход на степняков. И, кроме того, твой отец велел передать, что у них со Святополком достигнута договоренность о переводе тебя на княжение во Владимир-Волынский.
– С чего бы это? – удивился Мстислав. – Я с одиннадцати лет сижу в Новгороде. Ко мне здесь привыкли, все довольны.
– Не знаю, князь. Но перед самым отъездом Мономах шепнул мне на ухо такую весть и велел обязательно передать, чтобы ты приготовился к переезду.
Мстислав недоуменно пожал плечами, полдня находился в раздумье, а потом пошел к посаднику Давгузу. С Давгузом у него сложились доверительные отношения: посадник занимался хозяйственными делами, а князь – военными. Трений между ними не было, часто встречались по важным делам. И сейчас такой вопрос Мстислав решил не таить от главы города.
– Они что, с ума посходили? – возмутился Давгуз. – Не отпустим тебя никуда! Пусть и не мечтают. Нужен ты нам здесь, князь. Так и скажем. Я первый скажу!
В Киев Мстислав прибыл с видными новгородскими мужами – посадником, тысяцким, боярами, богатыми гостями (купцами, торговавшими с заграницей), был среди них и посол от владыки. В честь их Святополк устроил званый обед, на который были приглашены знатные киевские люди.
Мстислав пришел на обед не в настроении. Он привык к Новгороду, считал его родным, к жителям его привязался душой и сердцем. Ехать в чужой город, где все чужое, не свое – и люди, и жилье, и вся обстановка, – не хотелось до того, что руки опускались и ни о чем не хотелось думать. А ехать придется. Против воли великого князя Руси и отца не пойдешь, хочешь не хочешь, а надо подчиниться.
Мстислав сел за стол, огляделся. Напротив него сидел тот самый боярский сын, который принес эту неприятную весть, и в груди своей он почувствовал холодок неприязни к нему. Понимал, что Сбыслав ни при чем, но ничего не мог с собой поделать. Пустой и ветреный малый, крутится на скамейке, ведет пустой разговор с какой-то девицей, наверно, такой же пустой и легкомысленной, как он сам. А она красивая, по-настоящему красивая. Пышные темные волосы, черные, выразительные глаза. Не глаза, а пленительные очи, по-иному и не скажешь. Но не было в ее поведении простоты и естественности, все движения были словно напоказ: вот я какая, смотрите на меня и любуйтесь, и этим она не понравилась Мстиславу.
Вдруг он заметил, что девица стала кидать на него заинтересованные взгляды. Вот она несколько изменила положение своего гибкого тела и, склонив голову, начала исподлобья наблюдать за ним. Взгляд у нее томный, зовущий. Сначала это занимало его, но потом пришло раздражение: она явно хотела его соблазнить, а этого серьезный и самостоятельный князь никогда не терпел. Ему уже двадцать семь лет, и время любовных похождений давно прошло!
Мстислав встал из-за стола и вышел на улицу. Моросил мелкий дождичек, по стволам темных деревьев текли прозрачные струйки воды, без листвы вид их был унылый и сиротливый. Такое же настроение было и у Мстислава. Почему-то вспомнилась Росава, как они прогуливались по лугу возле Волхова, ее преданные, любящие глаза. Ах, все отдал, чтобы снова вернулись те незабываемые юношеские дни!..
Он вздохнул и отправился в терем отца. Вместе с ним проговорили допоздна, обсуждая общерусские дела.
– Новгород придется оставить, – говорил Мономах, по привычке толстой ладонью поглаживая седые волосы. Подбородок у него отвердел, линия губ стала жесткой. – Святополку, видите ли, втемяшилось в голову посадить в Новгороде своего сына, а тебе занять Владимир-Волынский, чтобы противостоять польским и венгерским нападениям. Ты, считает он, сумеешь справиться с ними.
– Не надо было соглашаться, отец, – осторожно сказал Мстислав. – Столько лет я в Новгороде! И я привык, и новгородский люд ко мне благоволит.
– Знаю. Отстаивал как мог. А знаешь, какое условие поставил передо мной великий князь? Или мы оставляем ему Новгород, или он отказывается идти в поход против половцев.
– Не может быть! – изумился Мстислав. – Он же великий князь! Должен за судьбу всей Руси болеть. Неужели беды страны его не трогают?
– Трогают! Но в первую очередь заботят интересы своего рода, а иногда – своего кошелька. В Киеве такое творится! Слышал, может, пригрел великий князь иноземных ростовщиков? Большие деньги они ему дают, но еще больше вытряхивают из кошельков киевлян и жителей других княжеств. Ненависть копится в сердцах русов. А ведь ты знаешь, что у нас за народ. Годами терпит, молчит и мирится со злом. А потом вдруг восстает и начинает крушить все подряд. И ничем не остановить. Вот чего я боюсь!
Они помолчали.
– Хорошо, отец, – наконец произнес Мстислав, пряча за густыми, как у Мономаха, бровями быстрый и цепкий взгляд синих глаз. – Раз надо для страны, то займу я стол во Владимире-Волынском и прикрою западную границу Руси.
Назавтра с отцом он был приглашен к великому князю. Вместе с ними пришли и новгородские знатные мужи. Когда все расселись по лавкам, великий князь сообщил присутствующим, что скоро состоится съезд русских князей, на котором будет решаться вопрос о походе против половцев.
– Думаю, южная граница после этого на долгое время будет безопасной. Но меня беспокоят западные рубежи. Венгры и поляки зарятся на наши земли, их отряды часто вторгаются в пределы Руси. Обосновался там благодаря поддержки князя Давыда Игоревича хан Боняк. Надо положить этому конец. Лучше всего сделать это сможет Мстислав, сын Владимира Мономаха.
Он ласково поглядел на своего племянника, продолжал:
– Известен Мстислав победами над врагами, проявил себя в походах против половцев. Поэтому я и решил свести его с Новгорода и предоставить стол во Владимире-Волынском.
Тут встал посадник новгородский Давгуз. Кашлянул для солидности, произнес с достоинством:
– Уважаем мы тебя, великий князь, о чем я еще раз хочу засвидетельствовать. Слушаемся твоих советов и охотно исполняем, поскольку они всегда умные и дельные. Но на этот раз, прости, не согласны мы с твоим решеним.
– Это в каком смысле? – Святополк взглянул на него подслеповатыми глазами. – Недоволен тем, как я стараюсь защитить рубежи своей державы?
– Этим-то мы как раз и удовлетворены. Но вот в чем мы будем противиться тебе, великий князь, так в твоем намерении свести Мстислава с новгородского стола. Не отпустим его никуда! Таково наше твердое решение, а оно принято на народном вече!
– Как же так? – растерялся Святополк. – Разве приказ великого князя не обязателен для каждого города Руси, для любого жителя моей державы?
– Обязателен, великий князь. Но нижайше просим уважить и нашу волю, волю Новгорода Великого!
Вечно спорили за первенство на Руси два города – Киев и Новгород. Оба многолюдные, богатые и влиятельные центры страны, ревниво приглядывались они к успехам друг друга, требовали, чтобы уважали их исконные права и обычаи. И теперь пришлось Святополку учитывать это при принятии столь важного решения, но решать так, чтобы не потерять своего лица. Он внимательно оглядывал новгородцев, стремясь найти какую-нибудь опору в ком-то из них. Наконец взгляд его упал на священника, посланника митрополита. Спросил его:
– И ты, святой отец, так считаешь?
Тот важно кивнул головой, не спеша ответил:
– Как все, великий князь.
– Так, так, так, – Святополк побарабанил пальцами по подлокотнику трона. – Раз так, то конечно...
Вдруг глаза его загорелись хитринкой, он спросил:
– А может, вы мнения вече и не спрашивали? Приехали и излагаете свое суждение?
– Есть грамота, утвержденная народным вече. Вот она, я тебе, великий князь, сейчас зачитаю ее. Народ новгородский обращается к тебе с такими словами: «Не хотим ни тебя, Святополка, ни сына твоего. Если же две головы у сына твоего, то посылай его; а Мстислава дал нам еще Всеволод Ярославич, и вскормили мы сами себе князя, а ты ушел от нас».
Святополк откинулся на спинку трона, пораженный дерзкими словами новгородцев. Но что он мог поделать? Начинать войну против сильного княжества? Разве мало смуты на Руси и без этого?.. Придется смирить свою гордыню, сделать вид, что не слишком огорчен неповиновением своих подданных.
– Пусть будет по-вашему, – миролюбиво проговорил он, приклеивая к лицу доброжелательную улыбку. – Люб вам Мстислав, пусть он остается с вами. Идите с миром!
Новгородцы подняли Мстислава на руки и вынесли из великокняжеского дворца. На радостях устроили пир. Было много выпито, за столом стало шумно от разговоров. Вскоре пришли музыканты, ударили в бубны, рожки, сопели и гусли. Кто-то кинулся в пляс. Мстислав запьянел, вел глубокий, как ему казалось, разговор с посадником, а на самом деле они говорили об одном и том же: как ловко удалось уговорить Святополка не отпускать его, Мстислава, из Новгорода...
И вдруг он увидел Сбыслава с той девицей. Они вошли в гридницу, постояли у дверей, а потом направились к столу. Мстислав почувствовал укол в сердце. Это было странно, но ему ужасно захотелось подойти к ней и заговорить...
Он с трудом отвел взгляд от нее, пытался слушать посадника, но не мог понять смысла слов. Его мысли вертелись вокруг странной незнакомки. Кто она? Почему пришла в терем отца? Кто ей Сбыслав – муж, жених или просто хорошо знакомый? Если бы был мужем, то в тот раз она не стала на его глазах так зазывно смотреть на него, Мстислава...
Он отвернулся от посадника, потянулся за кувшином, чтобы налить себе вина. И вдруг прямо перед собой увидел ее. Когда подошла, не заметил. Она исподлобья смотрела на него глубоким, пожирающим взглядом. И Мстислав невольно поддался чарам ее темных, цвета маслин, глаз. Гридница вместе с людьми закачалась и ушла куда-то вдаль, остались только ее красивое лицо, обрамленное темными волосами, и устремленный на него взгляд, в котором он потонул, словно в сладостном сне; только чувствовал, как сердце молотом стучит в груди.
– Как тебя зовут? – одними губами спросил он ее.
– Бажаной, – услышал он ее тихий голос, и грудь его наполнилась волной счастья.
– Ты очаровательна, – сказал он первые слова, которые пришли в пьяную голову. – Я от тебя без ума.
Она едва заметным движением головы показала, что восприняла его признание так, как надо. Он понял, что надо идти дальше.
– Этот день я не забуду никогда, – все тем же низким, глубоким голосом продолжал он.
Она немного отстранилась и внимательно посмотрела в его глаза, чуть прищурившись, оценивающе.
– Я тоже, – тихо прошелестели ее слова.
Потом она исчезла. Как, когда – он даже не заметил. На минутку кто-то отвлек его, а когда повернулся, Бажаны уже не было.
Тогда он отправился искать ее. Обошел всю гридницу, толкаясь между пляшущими и выпивающими, потом спустился на крыльцо. Улицы Киева утонули в темноте, только тускло светились окна дворца, слышался шум разгулявшихся людей, который внезапно усиливался, когда открывалась дверь.
Он огляделся. Девица как сквозь землю провалилась. «Ну и шут с ней», – по-пьяному махнул он рукой и пошел спать.
Наутро сладко ныло сердце, перед глазами стояло лицо Бажаны. Хотелось увидеть ее. «Я даже не знаю, кто она и где живет, – подумал он, бестолково расхаживая по гриднице. – Поискать? Поспрашивать? Но зачем? Я женат, у меня семья. Да и не пристало князю заниматься любовными шашнями...»
Решив так, надумал он немного развеяться и объехать окрестности Киева на коне. Пошел в конюшню своего отца, оседлал скакуна. Только вывел его за угол, как неожиданно столкнулся с Бажаной. Она наигранно широко открыла глаза, отшатнулась:
– Ты?
Мстислав вздохнул:
– Представь...
– Ты – по делам?
– Нет. Хотел размяться в конной прогулке. Не желаешь со мной выехать за крепостные стены, полюбоваться приднепровскими видами?
Она покачала головой, продолжая внимательно смотреть ему в лицо.
– Ты... не забыл про меня? – наконец спросила она.
– Нет.
– А я тебя все время вспоминаю. – Она говорила низким голосом, чуть с придыханием. – Проводишь меня?
– Конечно.
Она шла близко от него, изредка заглядывая в лицо темными печальными глазами, точно надеясь найти что-то такое особенное в нем.
– Ты не жалеешь, что пришлось отложить конную прогулку?
– Я никогда не жалею о том, что сделал. Это глупо, – в тон ей ответил он.
– Ты так поступил ради меня?
– Конечно.
Она остановилась перед ним и долго глядела в глаза, точно желая удостовериться в сказанном. Потом вздрогнула, будто очнулась, и пошла вперед; он двинулся следом. На ней было темное платье, которое скрывало полноту фигуры. Красиво ниспадали на плечи густые каштановые волосы.
Она остановилась возле терема, сказала:
– Здесь я живу.
Он улыбнулся и, переминаясь с ноги на ногу, спросил:
– Наверно, в окна глядят твои родители и беспокоятся, с кем это их дочь завела разговор?
Бажана ответила, вздохнув:
– Родители мои живут далеко. В этом тереме я сама себе хозяйка.
– Вот как? – откровенно удивился он. – Так ты замужем?
– Была за боярином Ратшей. Но его убили полтора года назад половцы.
– Прими мои соболезнования...
Они помолчали. Он хотел уже распрощаться, но она спросила:
– Ты вправду на меня не обижаешься?
– За что?
– За сорванную прогулку.
Он понял, что ей не хочется расставаться с ним, поэтому ответил:
– Я даже рад тому, что так все произошло.
Она стала глядеть ему в лицо, прямо, пристально. Сказала:
– А я знала, что встречу тебя.
– Я – тоже.
– Это правда?
– Я думал о тебе, – признался он.
Она приблизилась к нему, взяла за полу свиты.
– Мы встретимся?
– Завтра. В это же время, – ответил он.
Она кивнула головой, о чем-то подумала, медленно повернулась и уплыла в дверь терема.
Под утро она ему приснилась. Точнее, не она сама, а какое-то светлое, размытое пятно, которое он почему-то посчитал ее образом; сладко звучала музыка, а грудь заливала нежность. С этим сладким чувством он и проснулся. Вспомнив сон, сначала удивился, но потом ему вдруг захотелось увидеть ее вновь. За завтраком, ведя ни к чему не обязывающий разговор с отцом, Мстислав невольно думал о боярыне, чувство тревоги и беспокойства все нарастало и нарастало, он уже готов был, бросив все, идти к терему в надежде увидеть ее.
С отцом сели в возок, поехали на совет в Долобск. Где-то впереди, далеко их обогнав, спешил и Святополк. Мстислав, укачиваемый дорогой, то ли дремал, то ли находился в каком-то полузабытье, его мысли были заняты Бажаной, ему сладостно и приятно думалось о ней, и он не противился своим мыслям.
– Много я прочитал книг о других странах, деяниях великих полководцев и государственных деятелях, – будто издалека доносился до него голос отца. – Но нигде не видел той ярости, с какой русские князья бьют и режут друг друга. Не щадят ни родственников, ни братьев своих. Как надо ненавидеть друг друга, чтобы приводить в страну иноземную силу – половцев и вовлекать народ в страшный смертоубийственный водоворот! Горько смотреть, как вытаптываются поля крестьян, рушатся мастерские ремесленников, лавки торговцев, полыхают дома русских людей, а самих их ведут в вечное рабство в далекие страны. Когда же мы, князья, сумеем договориться между собой, чтобы навсегда прекратить распри, объединиться против иноземного врага?
Бояре и воеводы собрались в просторном шатре великого князя. Первым держал речь Владимир Мономах. Он предложил нанести удар по половецким станам весной, пока у кочевников после зимней бескормицы отощали кони и они из-за этого потеряли свою главную ударную силу – стремительность движения и сокрушительный удар конницы. Надо было спешить, пока кочевники вволю не накормили коней обильными весенними травами и не восстановили боеспособность.
Как он и ожидал, часть бояр и воевод стали возражать, доказывая, что наступает весенний сев и нельзя отрывать крестьян от работы, иначе страна останется без продовольствия: «Не годится, князь, теперь, весною, идти в поход, погубим смердов и коней, и пашню их».
Мономах слушал, надеясь, что Святополк будет на его стороне. Не раз он обсуждал с ним разные сроки походов, пока не пришли к единому мнению, что самым лучшим будет удар ранней весной; кроме всего прочего, никогда русы не наступали на степь в эту пору, половцы не ждут и даже не предполагают, что русские войска появятся в их пределах после схода снега. А неожиданность – это половина успеха.
И тут Святополк стал колебаться, проявлять нерешительность. Вместо того чтобы возразить некоторым военачальникам, он вдруг пустился в длинные рассуждения о том, как труден и опасен поход в половецкие степи, какой должна была быть тщательная подготовка к нему и сколь длительное время она займет. И Мономах понял, что Святополк не забыл потерю Новгорода, не может простить дерзости новгородцев, которые отстояли своего князя, Мстислава, и не допустили к себе его сына.
И тогда решительно прервал разглагольствования противников войны с кочевниками и стал говорить горячо и убедительно:
– Дивлюсь я, дружина, что лошадей жалеете, которыми пашут; а почему не промыслите о том, что вот начнет пахать смерд и, приехав, половчанин застрелит его из лука, а лошадь его заберет, а в село его приехав, возьмет жену его, и детей его, и все его имущество? Лошади вам жаль, а самого не жаль ли?
Молчали Святополковы люди, молчал и сам Святополк. Что они могли ответить Мономаху?
И тогда встал великий князь и сказал:
– Вот я готов уже.
И тогда Владимир Мономах встал, подошел к нему, обнял и проговорил со слезами благодарности на глазах:
– Этим ты, брат, великое добро сотворишь земле Русской.
Тотчас послали приглашение участвовать в походе другим русским князьям. Большинство из них согласились поддержать великого князя. Первым откликнулся Давыд Черниговский, приведя свою дружину, явился с войском Мстислав, племянник Давыда Игоревича, за ним – Вячеслав Ярополчич, племянник Святополка. К Переяславлю подходили силы из Смоленска, Ростова; впервые с 1060 года откликнулся Полоцк – Михаил прислал гонца с вестью, что полоцкая дружина под командованием Давыда уже двинулась к Переяславлю. Самый последний ответ пришел от Олега Святославича. Он передал с гонцом лишь одно слово – «нездоров». Так старинный друг половцев еще раз уклонился от похода.
Мстислав вместе с отцом радовался успешному завершению совета князей, но ему хотелось быстрее вернуться в Киев, чтобы встретиться с Бажаной, и поэтому отправился в обратный путь один. Он пытался размышлять о своем положении женатого человека и как это положение может сочетаться со встречами с молодой боярыней, но только зря ломал голову, ни к какому выводу не пришел, махнул рукой и сказал себе: будь что будет, а я ее все равно увижу...
Он успел к назначенному времени. Она вышла из терема, направилась к нему. Вид томный, голос тихий, распевный.
– Я так ждала тебя...
– А я так мчался издалека, боясь опоздать...
– Ты любишь точность...
– Князю положено быть таким.
– А иногда так хочется быть неточной.
– Если бы я это знал, то примчался еще раньше.
– Тебе хотелось увидеть меня раньше? Так надо было поторопиться...
– Не люблю попадать в глупые положения.
– Ты – гордый!
Она откинула голову назад, долго, испытующе смотрела ему в глаза.
– У тебя честный, открытый взгляд. Тебе можно верить.
– Я не люблю обманывать.
– Я верю тебе. И с тобой легко забыться.
– Тебе хочется забыться? – спросил он, внимательно наблюдая за ней.
– Да.
– Почему?
Она закатила глаза и притворно вздохнула:
– Жизнь порой так сложна, и так трудно разобраться...
Он легонько взял ее одной рукой за спину и притянул к себе с намерением поцеловать. Но она, лукаво улыбнувшись, положила ему пальчик на губы, проворковала:
– Какой ты быстрый, однако. Не хочешь прогуляться по улице?
Они прошлись до берега Днепра и обратно и расстались.
– Завтра мы встретимся? – спросила она его.
– Нет. Утром мы уходим в степь.
– Благослови вас Бог. Возвращайтесь живыми и здоровыми...
Он не верил ни одному ее слову. Он видел, что она забавляется с ним, что чувства ее наигранные, что она с ним неискренняя. Но это устраивало его, потому что и его отношение к ней не было серьезным. Так, поразвлекаться, поиграть – он не прочь, но не больше. И все же он чувствовал, что какая-то властная сила влекла его к ней, и с этим он ничего не мог поделать.
