В дубовом высоком тереме московского князя бродил радостный шум застолий. Сипло и протяжно гудели дудки скоморохов, бренчали гусельные струны седобородых былинных сказителей. Веселые голоса и смех далеко разносились по тесным московским улочкам, вырываясь из распахнутых окон пиршественного покоя.

Вся Москва ликовала вместе с князем Дмитрием. По ноздреватому подталому мартовскому снегу вернулась из зимнего похода на Булгар русская рать. С победой вернулись русские полки! Водил их в этот дальний поход воевода Дмитрий Боброк, женатый на сестре московского князя. Сам Дмитрий Иванович в этом походе не участвовал. Перед самым выступлением войска из Москвы умер от болезни его старший сын Даниил, коему было всего семь лет.

От этого горя Дмитрий похудел и осунулся, стал мрачен и неразговорчив. Даже столь громкая победа над татарами на их же земле Дмитрия совсем не радовала. Осталось у Дмитрия еще двое сыновей: пятилетний Василий и трехлетний Юрий. Великая княгиня Евдокия опять была на сносях. Повитухи поговаривают, мол, скорее всего дочь у княгини родится. А Дмитрию хотелось сына, и чтоб походил он на его первенца! Данилко был любимым чадом Дмитрия.

Дмитрий сидит один в дальней светлице, куда еле-еле доносится музыка и пьяное пение подвыпивших бояр. Его гложет тоска. Ни вино, ни улыбки красивых наложниц, ни грубая лесть вельмож не вытесняют из сердца великого князя тяжелую печаль. «Как они могут веселиться, если моего старшего сына нет в живых!» — думает Дмитрий.

Неожиданно скрипнула дверь, от легкого сквозняка рыжие язычки пламени на восковых свечах испуганно затрепетали. В покой вступил Владимир в половецком миткалевом кафтане до колен, в голубых атласных портах, заправленных в желтые яловые сапоги без каблуков.

— Пришли купцы с Зарядья, брат, — сказал Владимир. — Благодарят тебя торговые люди за то, что полки твои примучили басурман в Булгаре, которые немало притеснений чинили гостям московским из года в год. Купцы дары тебе принесли, государь.

Дмитрий, полулежа в кресле с широкой полукруглой спинкой, вяло отмахнулся, на его лице застыла мина угрюмого безразличия.

— Пущай братия купеческая Дмитрия Боброка благодарит, — хмуро обронил он. — Боброк заслужил и дары и похвалы. Присядь, братко. Раздели со мной печаль мою…

Владимир опустился на стул, бросив взгляд на серебряную чашу, полную хмельного меда, стоящую на низком столике. Уже не один час сидит тут Дмитрий, а из чаши даже не пригубил.

— Ты вышел бы к гостям, брат, — промолвил Владимир после долгой томительной паузы. — В одиночестве тебе горе свое не перемочь. Торжество ныне знаменательное! Впервые с Батыевых времен русская рать татарский град повоевала и откуп богатый взяла. Значит, близок закат Орды!

— За это я уже выпил с дружиной своей, — сказал Дмитрий, глядя в пол пустыми глазами. — Ты прав, братец, не за горами тот день, когда сбросит наконец Русь ненавистное татарское иго!

Владимир заговорил было о том, что вполне возможно нанести удар в самое сердце Орды — по Сараю. Посадить войско в лодьи и насады, спуститься вниз по Волге и захватить Сарай внезапным ударом!

Дмитрий слушал Владимира без всякого интереса.

Вдруг за дверью раздался какой-то шум. Владимир встал и поспешил узнать, что случилось. Гул возбужденных голосов и топот ног стремительно приближались. Дверь распахнулась, в светлицу гурьбой ворвались бояре, от них сильно несло хмельным перегаром.

— Радуйся, князь! — вскричал Федор Свибл, сверкая белозубой улыбкой. — Прибыл гонец из Литвы…

— Умер Ольгерд! — воскликнул Федор Беклемиш, перебив приятеля.

— Скончался-таки Ольгерд-собака! — хохотнул долговязый Константин Шея.

Владимиру все это веселье показалось непристойным кощунством. Он хотел было прикрикнуть на бояр и вытолкать их прочь, но не успел это сделать.

Глаза Дмитрия вдруг загорелись злорадным блеском, угрюмость вмиг слетела с его бледного лица. В нем словно враз пробудились какие-то дремавшие силы. Стремительно вскочив с кресла, Дмитрий радостно возгласил:

— Умер проклятый Ольгерд! Славная весть, други мои! Это надо немедленно отпраздновать!

Подвыпившие бояре хором поддержали Дмитрия.

Дмитрий повернулся к Владимиру, стоявшему с отчужденным лицом и опущенными глазами.

— А ты почто не радуешься, брат? — Дмитрий встряхнул Владимира за плечо. — Весть-то какая славная! Услыхал Господь мои молитвы!

— Не по-христиански это, брат, — с осуждением в голосе произнес Владимир. — Нельзя открыто радоваться смерти Ольгерда, хоть он и был нашим недругом. Сие совсем тебя не красит, государь.

— Так что мне теперь, в траур облечься — так, что ли? — огрызнулся Дмитрий. — Коль ты забыл, брат, Ольгердовы нашествия в пределы наши, то я этого позабыть не могу.

— Князь, не обращай внимания на Владимира, — с кривой ухмылкой обратился к Дмитрию Федор Беклемиш. — Он ведь женат на дочери Ольгерда. Потому его и печалит смерть тестя.

— Что ж, брат, не хочешь пировать с нами — дело твое, — сказал Дмитрий, холодно взирая на Владимира. — Ступай в свой терем и поплачь там по тестю своему.

Не задерживаясь в великокняжеских хоромах, Владимир удалился в свой московский терем, расположенный напротив Успенского собора. Уже на другой день Владимир уехал в Серпухов.

Вскоре в Серпухове объявилась Альдона, вернувшаяся из Литвы.

Альдона рассказала Владимиру о страстях, кипящих вокруг литовского трона. У покойного Ольгерда осталось пятеро сыновей от первой жены и семеро сынов от второй супруги. К тому же здравствует Кейстут, брат Ольгерда. По старинному обычаю великое Литовское княжение должно переходить от старшего брата к младшему. Или же от отца к старшему сыну, при отсутствии у родителя родных братьев. Ольгерд поступил не по обычаю, назвав перед смертью своим преемником сына Ягайлу, рожденного ему второй женой Ульяной Александровной. Кейстут и сыновья Ольгерда от первого брака были возмущены таким решением. Мало того что Ягайло был очень молод, он не был первенцем Ульяны и Ольгерда. Их старшим сыном являлся Корибут, который яростно претендовал на литовский трон, как и Андрей, самый старший из детей Ольгерда от первой жены.

И все же Ягайло сел на отцовский трон, поддержанный своими родными братьями и литовской знатью. Сводные братья Ягайлы, разобидевшись, разъехались кто куда, не желая подчиняться Ягайле. Затаил обиду и старый Кейстут со своими сыновьями. В Литве назревала братоубийственная распря.