Часть третья
Глава первая. Послание Мамая
— Не шибко ты на мой зов поспешаешь, братец, — с укоризной в голосе промолвил Дмитрий, встречая Владимира в своем московском тереме. — Я тебя уже пять дней ожидаю.
Братья обнялись. При этом объятия Дмитрия были холодны и неприветливы, как и его лицо.
— Ты же знаешь, брат, строительство у меня в Серпухове идет вовсю, ставим стены и башни крепостные, храм каменный заложили, — оправдываясь, сказал Владимир. — Всюду глаз да глаз нужен! Опять же жена моя намедни кое-как первенцем разродилась. Ох и вкусил я тревоги за нее, две ночи подряд глаз не сомкнул!
— Ну как, обошлось? — спросил Дмитрий, жестом приглашая брата сесть к столу. — Сын родился или дочь?
— Сын, — радостно выдохнул Владимир, усаживаясь на стул с высокой спинкой.
— Вот и славно, — вздохнул Дмитрий. Его лицо было по-прежнему хмурым.
Объятый какой-то невеселой думой, Дмитрий прошелся по светлице и остановился возле окна, выходившего на теремной двор. На нем была длинная белая рубаха с красным оплечьем и круглым воротом, на шее поблескивала серебряная гривна из тонкой витой проволоки. Длинные волнистые волосы Дмитрия были скреплены узорной повязкой. Благодаря усам и еле заметной бородке Дмитрий в свои двадцать четыре года выглядел на несколько лет старше. А может, его состарили печали и государственные заботы, так вдруг подумалось Владимиру.
— Что стряслось, брат? — проговорил Владимир, желая прервать долгую гнетущую паузу. — Гонец твой ничего мне толком не поведал, сказал лишь, чтоб я спешно ехал в Москву.
— Плохие вести поступают отовсюду, — глядя в окно, ответил Дмитрий. — Литовцы опять Ржеву захватили. Тверской князь грозит войной Новгороду. Однако худшие известия пришли из-за Оки. — Дмитрий тяжело вздохнул. — Залечив раны, Олег съездил с поклоном к Мамаю, привел с Дона татарское войско и выбил из Рязани своего двоюродного брата. Мало того, Олег заковал Владимира Ярославича в цепи и посадил его в темницу. Пронский удел Олег взял под свою руку.
Дмитрий отошел от окна и, сев за стол напротив Владимира, продолжил с каким-то внутренним раздраженным порывом:
— Но и это еще не все, брат. Сары-Ходжа доставил мне письмо от Мамая. Весьма занимательное чтиво! — Дмитрий протянул руку к большой резной шкатулке, достал из нее бумажный свиток с красной печатью на шнурке и со злостью швырнул на середину стола. — В своем послании Мамай запрещает мне впредь ходить войной на Рязань, велит вернуть Лопасню рязанцам. Этот собачий сын запрещает мне и с Тверью воевать! Ежели у тверского князя дойдет до распри с новгородцами, то Москве в эту склоку вмешиваться нельзя. Мамай велит мне и с литовским князем мир поддерживать. Каково, а?
— Чему удивляться, брат, — покачал головой Владимир. — Мамай не хочет твоего чрезмерного усиления. Его обеспокоили твои победы над тверичами и рязанцами. Мамай небось уже пожалел, что помог тебе отвоевать у литовцев верхнеокские города.
— А как обращается ко мне в своем письме этот плешивый узкоглазый недоросток! — возмущенно воскликнул Дмитрий, ткнув пальцем в свиток. — Прочти, брат. Оцени надменный слог Мамая!
Владимир развернул письмо, от которого исходил еле уловимый запах амбры. Текст Мамаева послания был написан кириллицей.
«Здравствуй, Митька-князь, раб мой! — писал Мамай. — За всеми делами твоими я зорко слежу, скажу прямо, не все мне в твоих делах нравится. А посему шлю тебе, князек московский, свои указания и предостереги. Не ходи впредь с ратью на рязанские земли, уступи Лопасню Олегу. Не смей и с Тверью воевать без моего на то дозволения! И за новгородцев перед тверским князем заступаться не смей, их вражда тебя не касается. Митька, смири гордыню свою! Это перед соседними князьями ты — великий князь, а для меня ты — холоп и данник. Стоит мне захотеть, и ты будешь сапоги мои лобызать и низко мне кланяться. Одним взмахом руки я могу наслать на Москву бесчисленную татарскую конницу, которая превратит твое княжество в пепелище. Помни об этом, Митька-князь. Помни всегда!
Не спрячешься ты от меня ни за лесами, ни за каменной стеной московской, коль захочу я до тебя добраться. Ты князь и господин, пока мне это угодно. Поэтому, Митяй, воле моей не перечь, дань доставляй в мою ставку исправно и не смей соваться во владения тверского и рязанского князей. Раз уж ты без моего ведома породнился с Ольгердом, значит, и с ним мир поддерживай. Все ваши межкняжеские склоки я сам разбирать стану…»
— В конце письма Мамай называет себя гурленем, это чин или должность? — поинтересовался Владимир, сворачивая бумажный лист в трубку.
— У татар всякого вельможу или военачальника, женатого на ханской дочери, величают гурленем, — ответил Дмитрий. — Гурлень — это ханский зять, имеющий права на большие почести, но не имеющий прав на ханский трон. Ханами в Золотой Орде становятся лишь выходцы из «золотого рода Чингисидов» по мужской линии.
— Выходит, Мамаю не стать ханом при всем желании, — заметил Владимир. — Чего же он тогда добивается? На что рассчитывает?
— Мамая вполне устраивает и то, что он сам меняет ханов как хочет, — пожал плечами Дмитрий. — У него и так безграничная власть в Орде. Зачем ему ханский трон?
Неожиданно разговор между Дмитрием и Владимиром перешел совсем в другое русло. Дмитрий с горечью поведал Владимиру о том, что Федор Ольгердович, пользовавшийся его доверием, уехал обратно в Литву.
— Ну и дела! — удивился Владимир. — И Остей в Литву подался?
С той поры, как Остей взял в жены боярышню Кристину, дочь Федора Воронца, Владимир старался не общаться с ним. Хотя после женитьбы Владимира на Ольгердовой дочери его неприязнь к Остею совершенно исчезла. Белокурая Альдона излечила Владимира от сердечных страданий по красавице Кристине.
— Остей не поехал с отцом в Литву, — промолвил Дмитрий. — Тем самым Остей доказал мне свою преданность. За это я перевел Остея из Можайска в Звенигород, пусть будет поближе к Москве.
Дмитрий собирался в следующем году начать войну с Ольгердом в союзе с Псковом и Новгородом. Он хотел снова отбить у литовцев Ржеву, а также отнять у них Торопец и Великие Луки. Кроме этого Дмитрий рассчитывал перетянуть на свою сторону смоленского князя.
Смоленский князь Святослав Иванович тяготел к Северо-Восточной Руси, но был вынужден поддерживать Ольгерда, поскольку литовские владения обступили его княжество с запада, севера и юга.
— У Святослава Ивановича дочь на выданье. Говорят, ладная девица. — Дмитрий многозначительно взглянул на Владимира. — Хочешь, я сосватаю ее за тебя?
— Бог с тобой, брат! Я ведь уже женат! — оторопел Владимир. — Альдона сына мне родила. Я люблю ее.
— «Люблю ее…» — сердито передразнил брата Дмитрий. — Твоя Альдона тайно языческим богам молится, креста на шее не носит. Имя свое христианское она презирает. Думаешь, я ничего не ведаю!
— Ты сам засылал сватов к Ольгерду, брат, — с кривой ухмылкой обронил Владимир. — Сам принудил меня взять в жены Альдону. Федор Ольгердович и ездил за ней в Вильно. Чего уж теперь?..
— Каюсь, виноват! — Дмитрий вскочил и нервно заходил из угла в угол. — Не все я тогда как следует обмыслил. Не все верно взвесил. Прости, брат! Но ведь всякую оплошность можно исправить. — Задержавшись подле сидящего на стуле Владимира, Дмитрий положил свою ладонь ему на плечо. — Я поговорю с митрополитом Алексеем. Он расторгнет твой брак с Альдоной. Спровадим эту язычницу к ее отцу-язычнику — и дело с концом! Что скажешь, брат?
— Я не хочу расставаться с Альдоной, — хмуро ответил Владимир, сбросив руку Дмитрия со своего плеча. — Уж извини, брат.
— Я понимаю, в тебе говорит обида, брат, — заговорил Дмитрий, продолжая ходить взад-вперед. — Но ты все же подумай на досуге, пораскинь мозгами. Зачем тебе эта литовка? Ты же не знаешь, что у нее на уме! Как дойдет у нас до войны с Ольгердом, Альдона волчицей на тебя смотреть станет, брат. Эта язычница может и яду тебе подсыпать.
Владимир не пожелал продолжать этот разговор.
Тогда Дмитрий перешел к самому главному, ради чего, собственно, он и вызвал Владимира в Москву.
— Перед тем как затевать войну с Ольгердом, сначала нужно с Олегом замириться, дабы рязанцы нам в спину не ударили, — сказал Дмитрий, вновь усаживаясь за стол. — Поедешь в Рязань, брат. Скажешь Олегу, что он получит назад Лопасню, коль освободит из неволи Владимира Ярославича и вернет ему Пронск. Будешь стоять на этом твердо, брат. Уразумел?
Владимир молча кивнул.