Отряды французских крестоносцев подошли к Никее в конце ноября. Никейских греков, преисполненных недавним презрением к разбитым ратям германского короля, вновь охватила тревога и опасливое почтение при виде многочисленных и хорошо вооруженных рыцарей короля Людовика.

У никейских стен рядом с немецким станом раскинулся еще более обширный стан французов. В отличие от немцев, французские феодалы убедили императора ромеев переправить французскую бедноту, тоже вышедшую в поход, на кораблях из Константинополя на остров Кипр. Тем самым французские рыцари избавили себя от обузы в пути.

Встреча двух королей произошла в лагере французов в тот же день, когда воинство Людовика раскинуло свои шатры. Вместе с Конрадом в гости к Людовику отправился и Фридрих Швабский. В их свиту вошли два десятка именитых герцогов и графов, владетелей обширных германских земель. Приглашен был и Василий Буслаев.

Василию и самому хотелось увидеть короля Франции.

Облачаясь в свое лучшее платье, Василий говорил Потане:

– Хочу порасспросить Людовика о Доминике, не встречал ли он ее в Царьграде, не слыхал ли о ней что-либо? Не может быть, чтобы Феофилакт не беседовал с Людовиком. Может, и про Анфиску узнаем что-нибудь. Как мыслишь, друг Потаня?

Потаню Василий решил взять с собой, ибо тот знал не только немецкий, но и французский язык.

– Мыслю, зряшное это дело – расспрашивать об этом короля Людовика, – откровенно ответил Потаня. – Ежели Доминика добралась-таки до отца с матерью, то родичи ее шум поднимать не станут. Замнут они это дело. И уж конечно не станут посвящать во все это французского короля!

– Может, ты и прав, – промолвил Василий.

– А мне с вами можно? – сказал Фома. – У меня атласная рубаха тоже есть и кафтан новехонький, да и сапоги хоть куда! А, Вась?

– Думаешь, мы одежкой идем похваляться, – ответил Василий. – Мы на военный совет идем, а не на посиделки. Понятно тебе?

Фома с унылым видом покивал головой.

В лагере французов прежде всего бросалась в глаза роскошная отделка шатров, полыхающих на солнце всеми оттенками красного, синего, оранжевого, салатного и фиолетового цветов. Верх у большинства шатров французской знати был белый и только у королевского шатра – пурпурный. На стенках же шатров были узоры из чередующихся разноцветных вертикальных полос. Все шатры имели бахрому по верхнему краю, двойные входные занавески из парчи и аксамита с изображениями на них герба владельца шатра. Некоторые шатры имели рисунок по нижнему краю в виде длинного ряда треугольных щитов, или череды скачущих всадников, либо бегущих оленей.

Французские феодалы встречали своих немецких собратьев и их царственного предводителя, нарядившись в роскошные длинные одежды с широкими рукавами. На поясе у французской знати висели кинжалы и стилеты в изящных ножнах, украшенных золотом и драгоценными камнями. Покрой одежд французских рыцарей, пожалуй, ничем не отличался от покроя одежд свиты германского короля, но яркостью тканей, броскостью линий и подчеркнутой вычурностью отдельных деталей костюма французы, несомненно, отличались от немцев, одетых более скромно.

Плащи у французов были длиннее, чем у немцев. У некоторых французских вельмож нижний край плащей волочился по земле. На сапогах у французских феодалов сверкали позолоченные пряжки. Все французские рыцари щеголяли в кожаных или парчовых перчатках, с золотыми цепями на шее и роскошными застежками, скрепляющими плащи на плече. Волосы у французских сеньоров были ухожены и завиты, как у женщин. Многие из них для придания чертам лица мужественной красоты носили коротенькую бородку и небольшие усы.

– Стая расфуфыренных фазанов! – ворчал себе под нос Конрад, шествуя во главе своей свиты к шатру французского короля. – Ничего, скоро сельджуки повыщиплют из вас перья!

Фридрих Швабский лишь загадочно улыбался, слушая ворчанье дяди и молча делая знаки Потане, чтобы тот переводил сердитые слова Конрада Василию. Потаня повиновался герцогу.

Конрад желал, чтобы Людовик непременно увидел в его свите русского витязя, поэтому Василий шел по левую руку от короля, чуть приотстав на полшага, а Фридрих находился по правую руку от своего венценосного дяди.

Следом за ними шли прочие вассалы Конрада.

Внутри королевского шатра от солнечных лучей, проникающих сквозь пурпурную материю широкого верха, все было пронизано призрачным красноватым светом.

Василий увидел в глубине шатра, разделенного ширмами на две части, два деревянных трона с высокими спинками. По сторонам толпились приближенные французского короля, блистая золотом украшений. На одном из тронов сидел широкоплечий детина с небольшой черной бородкой и усами, большеносый и толстогубый, одеяние которого скрывал плотно запахнутый белый рыцарский плащ. На голове чернобородого красовалась корона, не будь которой, его вполне можно было бы принять за мясника или булочника, облачившегося в рыцарские одежды.

«Ну и король!» – усмехнулся про себя Василий.

В этот момент герольды возвестили о прибытии Конрада и его свиты.

Чернобородый вскочил с трона и широкими шагами двинулся навстречу Конраду, вытянув вперед свои могучие ручищи.

– Здравствуй, брат мой! – воскликнул Людовик по-немецки, обнажив в улыбке широкие редкие зубы.

– Рад тебя видеть, брат, – сухо промолвил Конрад.

Два монарха обнялись на глазах у своих вассалов.

На другом троне горделиво восседала красивая молодая женщина, белое облегающее платье которой лишь подчеркивало ее прекрасные формы. На ее изящной головке, обтянутой белым платком, тоже красовалась корона несколько меньших размеров. На устах красавицы светилась приветливая улыбка, ее большие синие очи искрились спокойной радостью.

«Королева! – восхищенно подумал Василий, не в силах оторвать взор от сидящей на троне женщины в белом. – Сразу видно – королева! Не чета Мануиловой супруге, да и Феофилактовой тоже. Вот повезло Людовику!»

Французский король приказал слугам раздвинуть ширмы, за которыми стояли столы с угощением.

– Прошу тебя, брат мой, отобедать со мной и моей супругой, – вежливо произнес Людовик. – Приглашаю также твоего племянника Фридриха и всю вашу свиту.

Конрад принял приглашение с любезной улыбкой и первым поприветствовал королеву Франции. Его примеру последовал Фридрих. Затем, красуясь галантными манерами, перед прекрасной супругой Людовика принялись рассыпаться в изысканных приветствиях немецкие герцоги и графы.

Последним к трону королевы приблизился Василий.

– Даже свет солнца меркнет на фоне твоей дивной красоты, прелестная государыня! – с поклоном произнес Василий.

Потаня перевел его слова на французский язык.

Королева задержала свой лучистый взгляд на статном кудрявом русиче, наградив его очаровательной улыбкой. И сидя за столом рядом с Людовиком, королева то и дело поглядывала в сторону новгородца. Королеву звали Элеонора.

– Она бывшая графиня Аквитанская, – шептал Василию Потаня, сидящий рядом с ним. – Элеонора необычайно богата и очень ветрена.

– Ты-то откель знаешь про ее ветреность? – проворчал Василий. – Ты же, как и я, видишь Элеонору впервые.

– Немцы о том шепчутся, – тихо пояснил Потаня.

Сначала оба короля выпили по полной чаше за успех похода. Затем они выпили за здоровье друг друга. Потом вдруг Людовик предложил выпить за рыцарей короля Конрада, одержавших победу под Дорилеем.

Василий чуть не поперхнулся куском жареной гусятины после услышанного.

Немецкие феодалы недоуменно запереглядывались.

Конрад недовольно покусывал нижнюю губу, хмуря брови. Уж не издевается ли над ним французский король!

И только Фридрих небрежно усмехнулся, поднеся свою чашу ко рту: ему было все равно, за что пить столь чудесное вино!

Людовик заметил недовольство на лице Конрада, не укрылись от него и хмурые взгляды, какими обменивались в наступившем гнетущем молчании его высокие гости. Заметил Людовик и усмешку Фридриха Швабского.

Французы, поднявшие было свои чаши, невольно опустили их, видя, что никто из немцев не поддерживает этот тост.

– Я сказал что-то не так, брат мой? – негромко осведомился Людовик у сидящего напротив германского короля. – Разве твои воины разбили сарацин не под Дорилеем?

– С чего ты взял, брат мой, что мое войско одержало победу над сельджуками? – промолвил Конрад, не скрывая своего раздражения. – Или у вас во Франции принято так шутить?

– Я узнал об этом со слов императора Мануила, – пробормотал в ответ Людовик. – Когда мое войско подошло к Константинополю, то греки всюду только и твердили, что о битве между крестоносцами и сарацинами. Прошел слух, что Дорилей взят христианами. Значит, битвы не было?

Повисла долгая пауза.

И немцы, и французы глядели в сторону Конрада. Только Фридрих разглядывал свой опорожненный серебряный кубок да Василий с безразличным видом вытирал гусиный жир с пальцев куском грубой ткани.

– Битва была… – наконец выдавил из себя Конрад. – Но Мануил обманул тебя, брат мой. Победа осталась за сельджуками. Мы еле ноги унесли от проклятого Дорилея. – Конрад досадливо грохнул по столу кулаком. – Я потерял двенадцать тысяч воинов!

– Господь отвернулся от нас, – вставил аббат Бернар, тоже находившийся за столом. – Однако милость Всевышнего снова обратится к нашим знаменам при виде многих тысяч вновь прибывших крестоносцев, готовых сражаться за святое дело! Предлагаю осушить наши кубки за единство всех христиан против нечестивых агарян. Да будут их потомки в вечном рабстве у наших потомков!

За это охотно выпили все, сидящие за столом.

Напряженность, возникшая между двумя королями, постепенно улетучилась.

Красавица королева что-то прошептала на ухо своему супругу-увальню.

После чего Людовик обратился к Конраду с такими словами:

– Кто этот юный рыцарь, что сидит слева от тебя, брат мой? Он твой родственник?

Конрад ждал этого вопроса.

– Это русский витязь из города Новгорода, – громко сказал он, – его зовут Василий Буслаев. И хотя он мне не родственник, но обязан мне жизнью. Я ценю его за преданность и храбрость.

– О-ля-ля! – радостно воскликнул Людовик. – Мой прапрадед король Генрих был женат на дочери киевского князя Ярослава Мудрого. Так что и в моих жилах течет малая толика русской крови. Мои подданные доныне помнят добрейшую королеву Анну, дочь Ярослава. Я несколько раз посещал выстроенный ею собор в городе Санлисе. Чудесный храм! Прекрасная память о королеве Анне!

Потаня негромко переводил все сказанное королями Василию.

– И на Руси жива память о Ярославе Мудром и его дочери Анне, ставшей французской королевой, – сказал Василий. И поднял свою чашу: – За родство всех христианских государей!

Вельможи, сидящие за столом, выпили и за это.

– Один из приближенных императора Мануила, по имени Феофилакт, что-то говорил мне про свою дочь, выданную замуж за новгородца Василия, давшего обет поклониться Гробу Господню, – промолвил Людовик, осушив свою чашу. – Стало быть, это и есть тот самый Василий, взявший с собой в поход свою юную жену. Моя супруга охотно познакомится с этой отважной гречанкой. Феофилакт назвал мне имя своей дочери, но я, к сожалению, его не запомнил.

Королева вновь что-то шепнула супругу. Мясистое лицо Людовика расплылось в улыбке.

– Вспомнил! – воскликнул он. – Ее имя Доминика.

– Я буду рада встретиться с Доминикой сегодня за ужином, – с улыбкой сказала Элеонора.

– Скажи им, что мою жену похитили сарацины, – мрачно повелел Василий Потане. – Да растолкуй, что случилось это в день битвы при Дорилее.

После сбивчивого рассказа Потани на лицах Людовика и Элеоноры появилось выражение сочувствия. С таким же видом сидели за столом германский король и его рыжебородый племянник, которые сами недавно узнали об этом несчастье Василия.

– Мы отомстим сарацинам за их злодеяния, – с пафосом произнес французский король. – В моем войске двадцать шесть тысяч воинов, и каждый из них жаждет омыть свой меч кровью безбожных сельджуков. С нами Бог и Святой Крест!

Воодушевленные грозным голосом Людовика, французские герцоги и бароны дружно подхватили клич короля. К ним присоединились и немецкие рыцари. Обильные возлияния раззадорили тех и других. Хор воинственных голосов далеко разносился из королевского шатра, демонстрируя единство христиан-крестоносцев.

Вечером, оставшись в палатке наедине с Потаней, Василий завел с ним необычный разговор.

– Помнишь, я рассказывал тебе о том, как волховица гадала на мое будущее, – молвил Василий. – Я выспрашивал у нее, прославлюсь иль нет, а она мне все про напасти грядущие толковала. С ее слов выходило, что недолог будет мой век и проведу я его в бесплодных метаниях, в погоне за призраком славы. Не так уж много времени прошло с той поры, но некоторые из пророчеств волховицы уже сбылись. И одно из них то, что суженая моя мне не достанется.

Потаня, плавно водивший брусочком наждака по лезвию меча, оставил свое занятие и посмотрел на побратима.

– Я раньше думал, что всякий сильный духом человек волен сам вершить свою судьбу, – продолжил Василий, – но, по словам волховицы, да и на деле выходит, что это не так. У каждого человека с самого рождения предопределена его жизненная дорога. Иными словами, кому суждено умереть от копья, тот не утонет. А ежели я не хочу быть соломинкой в стоге, который вот-вот подпалят! Что же мне делать, друг Потаня?

Потаня отложил меч и задумчиво покачал головой, перевязанной на лбу тесемкой, чтобы волосы не падали на глаза.

– Извечный вопрос задаешь, Вася, – негромко промолвил хромец. – Не смертными людьми создан сей мировой порядок, и существование всего живого в нем предопределено свыше. Иной, более могучий Разум вершит судьбы не токмо отдельных человеков, но и целых народов. Божиим провидением возникают и рушатся царства, прославляются и уходят в небытие великие государи. И порядок сей нерушим от века и до века.

– Это я уже слышал от монаха Кирилла, – отмахнулся Василий. – Помнится, я спорил с ним, приводя примеры из древности, когда жили и сражались поистине непобедимые полководцы, схожие своим могуществом с бессмертными богами. Чего стоил один Александр Македонский!..

– Ну и где он теперь? – усмехнулся Потаня. – Где завоеванная им держава?

– Верно подметил, брат. – Василий посмотрел в глаза Потане. – Давным-давно нету ни самого Александра, ни завоеванного им царства. Однако слава сего воителя жива и поныне! Этого ты не станешь отрицать?

– Не стану, – согласился Потаня.

– Стало быть, не станешь возражать и против того, что Александр сам вершил свою судьбу?

– Это окружавшим Александра людям и последующим потомкам казалось, что это так и есть, – мягко возразил Потаня. – На деле же и в судьбе великого Александра все было предопределено заранее, иначе он не умер бы в тридцать лет.

– Пойми, Потаня, дело не в краткости жизни, а в величии деяний! – горячился Василий. – И я согласился бы умереть молодым, лишь бы меня помнили многие поколения людей. Вот о чем я толкую.

Потаня пристально взглянул на Василия.

– Ты разочаровался в крестовом походе?

– Я разочаровался в вождях крестоносцев, – ответил Василий. – Не по плечу им это дело. И в Новгороде, и в Царьграде, и в крестоносном войске я чувствую себя маленьким человеком, зависимым от бездарных и никчемных людишек, называющих себя боярами, вельможами и королями. Не дают мне развернуться с моим честолюбием!

– Выйти из безвестных во всенародно знаменитые всегда было трудно, – заметил Потаня. – Может, тебе стоит попытаться не ратными подвигами славу себе добыть, но как-нибудь иначе?

– Как же иначе, Потаня? – с недоумением промолвил Василий. – Да и поздно мне на попятный идти. Сам знаешь, обет я дал. Придется мне с сарацинами сражаться, покуда до Иерусалима не доберемся.

– В Священном Писании сказано, что пророчество не может быть произносимо по воле человеческой, но изрекать его может лишь святой Божий человек или священник, движимый Духом Святым, – сказал Потаня, дабы хоть как-то утешить Василия. – Вполне может быть, что не все сказанное волховицей сбудется.

– Покуда сбываются ее пророчества, – хмуро подытожил Василий.

Однажды в стан немецких крестоносцев пришли два крестьянина из лагеря бедноты. Они разыскивали Василия Буслаева. Им показали, где стоят палатки русичей.

Василий глядел на двух бородатых мужиков, которые с почтением сняли перед ним свои широкополые шляпы, на их короткие рваные штаны, на стоптанные башмаки из грубой холстины. Незнакомцы говорили Василию про какую-то молодую женщину, находящуюся при смерти у них в стане, мол, она непременно желает его видеть, дабы поведать ему нечто важное.

– Разговаривает больная больше по-гречески, хотя сама на гречанку не похожа, – переводил Потаня слова крестьян. – Зовут больную Ангелина.

– Это же служанка Доминики! – обрадовался Василий. – Потаня, спроси у них, чем она больна?

Потаня спросил.

Оба крестьянина лишь пожали плечами.

– Они не знают, – сказал Потаня, – но это не оспа. Всех больных оспой они переправили на лодках на другой берег Асканского озера. Там местные греки показали крестьянам целебный источник.

Василий набросил плащ на плечи.

– Потаня, пойдешь со мной, – сказал он.

Крестьянский стан был расположен на вершине невысокого холма в двух верстах от становища немецких рыцарей.

Ангелина лежала в шалаше из сухого камыша под одеялом, сшитым из множества разноцветных лоскутков. Ее глаза сверкали горячечным блеском, а на щеках полыхал яркий нездоровый румянец. При виде Василия девушка задрожала от сильного волнения и торопливо заговорила слабым голосом, с трудом разлепив пересохшие губы.

– Добрый господин, какое счастье, что я отыскала тебя, – молвила болгарка. – Не ищи свою жену, мой господин. Она умерла почти месяц тому назад. Доминика хотела вернуться домой и сговорила Анфису помочь ей в этом. В пути с нами случилось несчастье. Какие-то неизвестные воины ранили Доминику стрелой, приняв нас в темноте за сарацин. Анфиса оставила меня и Доминику в лесу, а сама поскакала вдогонку за войском короля Конрада. Перед этим днем мы видели, как крестоносцы прошли по дороге в сторону Никеи. Анфиса хотела вернуться за нами с повозкой, поскольку ехать верхом Доминика не могла из-за раны. Мы ждали Анфису два дня и две ночи. На третий день Доминика умерла.

Болгарка поведала Василию, что она похоронила прах Доминики в том месте, где они ожидали возвращения Анфиски. Все золото, какое имелось у Доминики, служанка положила в могилу вместе с ее телом. Себе болгарка оставила лишь три золотые монеты. Она с трудом добралась до Никеи, еще в пути ей стало плохо.

– Добрые люди подобрали меня, но, чувствую, не жить мне больше на белом свете, – тихим голосом продолжила служанка. – Не хотела я, чтобы смерть моей милой госпожи осталась безвестной. – Из глаз умирающей потекли слезы. – Мне непонятно, почему Анфиса нас бросила? Мне казалось, что она не способна на такое. Мой господин, догнала ли Анфиса ваше войско?

– Я не видел Анфиску с той самой поры, как вы трое исчезли из нашего стана под Дорилеем, – ответил Василий. – В войске короля Конрада Анфиска больше не объявлялась. Это истинная правда, Ангелина.

– Значит, и Анфису постигла печальная доля, – грустно промолвила болгарка. – Это Господь наказал нас за наш бесчестный замысел. Скоро я встречусь с госпожой и с Анфисой в небесных кущах. Я сама расспрошу Анфису о том, что приключилось с ней в дороге…

Глядя куда-то мимо Василия, служанка заговорила на своем родном языке столь жалобно, словно плакалась кому-то.

Пожилая крестьянка попросила Василия и Потаню уйти.

– Опять заговаривается, бедняжка, – вздохнула добрая женщина. – Бывает, целыми днями никого не узнает и все разговаривает сама с собой. Подайте на погребение несчастной девушки, благородные мужи. Чувствую, не протянет она долго.

Василий протянул крестьянке две серебряные монеты, все, что у него было.

Хмурыми возвращались побратимы в королевский стан.

– Все-таки права оказалась волховица, будь она неладна! – вырвалось вдруг у Василия.

– Пусть судьбу не переможешь, но и отчаиваться из-за этого не следует, – проговорил Потаня.

– Не переможешь, говоришь? – с глухим раздражением обронил Василий. – Ну, это мы еще посмотрим! Этот квас не про нас!

Известие о смерти Доминики и о вероятной гибели Анфиски дружинники Василия выслушали, не скрывая своих искренних сожалений. Особенно все печалились об Анфиске.

– Огонь-девка была, что и говорить, – вздыхал Фома. – По Василию Анфиска сохла, вот и отважилась на отчаянный поступок.

На вечерней молитве бывший поп Данила помянул рабу Божию Доминику и рабу Божию Анфису. Вокруг в скорбном молчании стояли ратники в длинных белых рубахах, осеняя себя крестным знамением.

Великан Пересмета неумело вытирал слезы загрубевшей ладонью. Частенько подсмеивалась над ним Анфиска за его неуклюжесть, за тугодумие. Не ведала черноглазая, как грели сердце незлобивому детине даже такие знаки внимания с ее стороны. И вот сгинула бесследно улыбчивая непоседливая Чернавка, а душа Пересметы наполнилась болью невосполнимой утраты.

Вскоре начались разлады между королями. Людовик хотел вести войско к Антиохии через малоазийские горы и равнины, следуя по караванным дорогам. Конрад стоял на том, что надо избрать морской путь, а корабли даст его родственник, император Мануил.

Французские рыцари, жаждавшие пограбить мусульманские города вдоль караванных дорог, убеждали своего короля не уступать Конраду. Более того, феодалы советовали Людовику пристыдить Конрада, желающего избежать походных трудностей. На этом же настаивала и королева Элеонора.

Двадцатишестилетняя королева своим одеянием и манерами пробуждала в вассалах своего супруга воинственный пыл и жажду подвигов во имя веры. Элеонора часто появлялась перед приближенными Людовика в обтягивающих красных рейтузах, в сапогах с отворотами, в белой тунике и белом плаще, на которых был вышит большой красный крест. На поясе у королевы висел кинжал, а на голову она любила надевать легкий шлем с перьями.

Своенравная Элеонора собрала в поход небольшой отряд из знатных женщин, среди которых были широко известные герцогиня Бульонская и графиня Тулузская, чьи далекие предки когда-то начинали Первый крестовый поход. Свита из женщин, одетых как амазонки, повсюду сопровождала Элеонору.

Не скрывали своего восторга перед французской королевой и многие немецкие рыцари. Сам же Конрад отзывался о ней с откровенным пренебрежением, называя все ее выходки блажью. Дошло до того, что раскол произошел и в стане германского короля.

Фридрих Швабский и с ним некоторые графы и бароны выражали готовность выступить вместе с Людовиком по караванным путям. Если сторонники Фридриха во многом поддались очарованию королевы, то сам Фридрих вполне резонно напоминал дяде о зимних штормах и о вероятности бесславно пойти ко дну вместе с оружием, знаменами и лошадьми.

– Пусть лучше меня зарубит какой-нибудь сарацин, чем я стану кормить рыб на дне морском, – заявил Фридрих на военном совете, где присутствовали лишь ближайшие советники германского короля.

– Понятно, – кивнул племяннику Конрад. Затем король обратился к графу Тюбингенскому: – Каково твое мнение, друг мой?

– Я тоже не выношу палубные доски, ибо они напоминают мне гроб, – ответил граф Гуго, – но все же я буду там, где будет мой король.

– А что скажет герцог Франконский? – произнес Конрад.

Крепко сбитый белокурый герцог поднялся со скамьи.

– Прошлой ночью мне было видение, государь, – не моргнув глазом промолвил он. – Меня посетил мой умерший отец и велел мне немедленно возвращаться в Германию. Я должен выполнить волю своего отца, государь.

– Густав, тебя разве не привлекают прелести красавицы Элеоноры? – с плохо скрытой насмешкой спросил Конрад.

– Дома меня ждет молодая жена, – улыбнувшись, простодушно ответил герцог. – Может, она и не столь воинственна, как Элеонора, зато не менее прелестна.

– Кому еще было видение? – с ироническим сарказмом спросил Конрад, обведя взглядом своих вассалов. – Кто еще намерен повернуть домой?

Со скамей поднялись еще трое знатных рыцарей.

– У меня полегло триста воинов из шестисот, а добычи никакой, – ворчливо проговорил один. – Я не верю в успех этого похода, государь.

– Я остался почти без лошадей, поэтому поворачиваю назад, – сказал второй, не глядя на короля. – Собираясь в крестовый поход, я влез в долги к ростовщикам. Если я погибну, то ростовщики разорят мой родовой замок.

– У французов верховодит не король, а королева, – проворчал третий. – С этой воительницей беды не оберешься! Лучше вовремя повернуть к дому.

Василий и Потаня, тоже приглашенные на совет, были изумлены тем, с какой легкостью немецкие князья отказываются от данных обетов, приводя в свое оправдание столь нелепые доводы. Их также изумило то, что Конрад не стал никого удерживать. Король даже не выразил негодования по этому поводу.

Зато сильно вознегодовал Бернар Клервосский. Аббат произнес длинную речь, горя возмущением при виде такого безвольного малодушия среди именитых немецких крестоносцев, называя это предательством веры и Святой Апостольской Церкви. Герцоги и графы выслушали преподобного отца в глубоком почтительном молчании. Однако никто из «вероотступников» не изменил своего решения вернуться домой. Тогда разгневанный аббат, плюнув на ковер посреди королевского шатра, демонстративно ушел с совета, пригрозив поставить в известность обо всем этом папу римского.

Когда Конрад спросил у Василия, намерен ли он продолжить этот поход, новгородец горделиво ответил:

– Намерен, государь. По-моему, лучше двигаться по суше, чем по морю.

Немецкое войско разделилось.

Конрад увел в Никомедию большую часть рыцарей и пехоты, намереваясь оттуда переправиться в Константинополь. В Константинополе Конрад собирался распустить всех желающих по домам, а с оставшимся войском хотел двинуться в Палестину на греческих судах. С Фридрихом Швабским остались четыреста рыцарей и около двух тысяч пеших крестоносцев.

Бернар Клервосский перебрался в стан французского короля, повсюду громогласно заявляя, что в Германии мужики храбрее своих сеньоров, а король Конрад ходит на поводу у своих трусливых вассалов.

Немецкие крестьяне тоже собирались последовать за войском короля Людовика.