Наступления зимы израненный Сьевнар не заметил. Когда побережье закуталось в белые покрывала, воин все еще был без сознания, лишь изредка приходя в себя.

– У него – не только кости поломаны. От падения у него ум в животе перетряхнулся и никак не возвратится на место, – поставил окончательный диагноз Бьерн Полторы Руки. – Поэтому надо кормить его, хотя бы насильно, мясными бульонами, чтобы те смывали кусочки ума в одно место, как, к примеру, течение реки все время выносит песок на одно и то же место, намывая отмель.

– То, что ты говоришь, уважаемый Бьерн, – это только одна сторона монеты. Но, как известно, у всякой монеты есть и другая, – несколько туманно возражал Бьерну другой лекарь, из данов, знаменитый Фридлейв Травник, специально вызванный конунгом Рориком к своему дружиннику. – Купец, отдавая товар, всегда глянет на обе стороны монеты, значит, и лекарю надлежит смотреть на больного с разных сторон. Ибо, как учат нас ученые мужи древности, – нет причины без следствия, равно как и не бывает следствия без причины…

Знаменитый лекарь возражал все-таки осторожно, бережно, больше ссылаясь на авторитет древних целителей, чем напирая на скудоумие собеседника, как водится на ученых диспутах. А как иначе с этими прибрежными дикарями? Известно, даже старые воины фиордов отличаются вспыльчивым нравом и быстро переходят от слов к тасканию за грудки и не научному рукосуйству.

– Ага, – нерешительно соглашался Полторы Руки и по привычке разминал здоровой рукой пальцы больной.

Он не понимал, куда клонит медицинская знаменитость. Если нет причины без следствия, равно как и следствия без причины, что из этого следует в смысле мясных бульонов? Давать или не давать? Вот что значит ученый муж – и говорит вроде на обычном человеческом языке, а поди еще, разбери.

Фридлейв Травник, знакомый даже с хитрой медициной смуглых арабов, рассказывал, авторитетно постукивая себя пальцем по лбу, что, по последним данным, науки ум у человека находится не в животе, как считалось раньше, а даже выше – почти в голове. Следовательно, орошая живот бульонами, никакого ума не намоешь, только зря брюхо вспучишь. Впрочем, Бьерн правильно лечил повреждения костей, находил он. Лубки наложены аккуратно, умело, больной примотан к плоской поверхности и лишен подвижности. Кости, волей богов, должны срастись. Опять же, если будет угодно богам и если не перебита падением становая жила, ратник, может, и встанет на ноги, и снова будет ходить. А что кормить бульонами – так от этого хуже не будет, конечно, от густых бульонов кости быстрей срастаются, снисходительно соглашалась знаменитость.

– Ага, я же говорю – бульон нужен! Когда кости сломаны, наваристый мясной бульон с луком – первая пища! – с облегчением понимал Полторы Руки.

Сьевнар начал приподниматься только к середине зимы. Да и то путь от кровати до очага давался ему с таким же трудом, как раньше, – взбежать без передышки на утес Дозорная Башня. Расхаживаться он начал ближе к весне.

Закутанный в меховую одежду, опираясь на деревянные клюшки, юноша медленно, как старик, выходил из дома, садился на лавку под стеной и подолгу сидел там, смотрел на море с серой кромкой прибрежного льда, на заснеженные утесы, на бледное зимнее солнце, плывущее в чуть заметной дымке.

После угарного помещения голова кружилась от вкусного, морозного воздуха. И от Сангриль, конечно, от нее еще больше кружилась.

– Эй, Сьевнар, ты там еще не окостенел от мороза! – окликал его звонкий, веселый голосок.

– Нет, Сангриль, хорошо.

– Смотри, к лавке примерзнешь, придется потом кипятком отливать.

– А ты лучше сядь рядом, сама отогрей! – отшучивался он.

– Ага, сядь! Какой ловкий нашелся!

Стройная фигурка под седыми мехами, смех, румянец, взмах золотистых волос, из-под бобровой шапки – лукавый взгляд. Его синева отдается в самой глубине сердца.

Ее слова, ее голос, ее тон, ее взгляды – все это он снова и снова вспоминал вечерам, лежа в кровати перед сном перебирал каждое мгновение, как скряга – драгоценные камни. И засыпал счастливым.

Да, Сангриль частенько подсаживалась к нему, гордо встряхивала головой, овевала невесомым золотом волос его небритую щеку. Но долго усидеть не могла, вскакивала, как молодая козочка, убегала. Она вообще не могла подолгу сидеть на одном месте, заметил Сьевнар. Словно веселые, кипучие силы распирают ее изнутри.

Убегала и возвращалась, и опять убегала. Каждое ее движение, каждый поворот головы словно бы приковывали к себе его внимание. Иногда он даже злился на нее за такую непоседливость, вот хоть бы чуть-чуть задержалась, посидела рядом.

Впрочем, нет, нельзя называть ее непоседой, поправлял он себя. Когда Сьевнар лежал пластом, Сангриль много времени проводила с ним, он это помнил.

Старшей дочери Бьерна Полторы Руки золотоволосой Сангриль было пятнадцать зим от роду. Она вырастала настоящей красавицей. Сан-солнце, ласково прикасаясь к прядям ее волос, делилось с ними сверкающим золотом, мороз дарил ярким румянцем на щеки, а в глазах словно бы отражалось разом вся голубая небесная бездна.

Когда воин окончательно пришел в себя, он все время исподтишка любовался девушкой. Не мог не любоваться ей – так точнее. Не переставал удивляться ее расцветающей красоте. Она, Сангриль, настолько выделяется среди остальных, обычных и серых, что странно, как никто этого не замечает, обращаются к ней, как к обычному человеку, казалось ему. Мать Ильма, жена Бьерна, понукает ее по хозяйственным надобностям точно так же, как младших сестер-погодок, вертлявых, долговязых девчонок, только отдаленно похожих на старшую сестру-красавицу, как неуклюжие птенцы похожи на гордую лебедушку. Эти две ехидные пигалицы всегда шушукались, пересмеивались между собой, и, похоже, втихаря передразнивали всех подряд, а чаще других – старшую сестру.

Неужели все вокруг разом потеряли глаза? – недоумевал Сьевнар. Удивительная слепота! Словно только он способен видеть по-настоящему!

Томясь зимним бездельем, Сангриль проводила много времени рядом с выздоравливающим воином. Охотно слушала его рассказы, весело улыбалась, блестя острыми, белыми зубками. Подкалывала его колкими, звонкими словами, словно иголочками щекотала.

Дразнящая загадка ее улыбки теперь часто виделась ему во сне.

Когда он понял, что любит ее? Не сразу, конечно. Хотя потом казалось, что это произошло мгновенно, так быстро, что он и опомниться не успел…