Пришла весна, зачернели проталины на холмах, зазвенела капель под земляными крышами домов и сараев. Пусть ночами еще подмораживало, но днем, на припеке, все уже таяло, бурлило, журчало, щебетало и радовалось.

Сьевнар начал крепнуть. Уже помогал Бьерну в бесконечных хозяйских заботах, охотно брался за любую работу, радуясь ощущению возвращающейся силы. Прибивал, поднимал, поправлял, заделывая следы разрушений, что оставляет зима в каждом крестьянском хозяйстве.

Когда Полторы Руки принялся латать крышу, просаженную навалившим за зиму снегом, Сьевнар тоже полез с ним наверх.

С крыши было далеко видно. Особая, весенняя прозрачность неба, чистота моря, влажное дыхание земли, освобождающейся от снега и льда, – все это радовало, словно впервые. Работая, Сьевнар с удовольствием смотрел вокруг и грелся в лучах припекающего солнца.

Владение Бьерна стояло в отдалении от домов других поселенцев, свеоны вообще не селились кучами, как было принято у родичей в Гардарике. Пусть пахотной земли в фиордах не много, но дома можно ставить и на каменистых склонах, чего тесниться? – рассуждали жители фиордов.

– Эй, Сьевнар, смотри не упади опять с верхотуры! Второй раз отец тебя не соберет, небось! – неожиданно предупреждал снизу звонкий голосок.

– Небось, соберет, он у тебя искусник! – отвечал воин.

– Ты давай, Сьевнар, не отвлекайся, держи жердину, – вступал в разговор тенорок Полторы Руки, сидевшего тут же на крыше. – А то, видят боги, точно опять упадешь! Держи конец-то! Да не тот, про который ты все время думаешь, за другой хватайся, за деревянный…

– Ну, ты скажешь, дядька Бьерн…

– А что? И скажу! Я, парень, когда тебя собирал по кускам, и то думаю – вот болтается всякое у тебя между ног, а будет ли потом работать? – без стеснения рассказал Полторы Руки. – Поднимется на битву твой кожаный меч или отвоевался? Сейчас вижу – все в порядке с тобой. Есть, значит, куда тебе руку приложить, за что подергать. – Полторы Руки уже откровенно ржал, очень довольный своим остроумием, достойным хмельного пира героев.

Обсудить мужские достоинства каждого, подвиги своего и чужих кожаных мечей – это тоже излюбленная тема за столом ратников, наряду с поединками и добычей. Настоящие герои всегда одерживают на застеленном ложе не меньше побед, чем на ратном поле, это каждый знает.

«Сьевнар еще слишком молод, конечно, – насмешливо думал Бьерн, видя, как смущается молодой воин. – Еще не понял, что любовь – это тоже война, где победа достается тем, кто идет напролом, а не мнется сзади».

– Да брось ты, Бьерн… Нашел тоже, о чем говорить…

– Хоть брось, хоть подбери – как получится, – продолжал скалиться Бьерн, показывая мелкие, прореженные временем зубы.

Когда-то и он был таким, вспоминал Полторы Руки. Тоже робел перед женщинами, краснел от случайных прикосновений, не понимал еще, что если мужчина – меч, то женщина – это ножны, она тоже жаждет принять мужской меч в свое лоно и думает об этом без скромности. А дочь… Что ж, она тоже женщина, с каждым днем это становится все виднее. Ишь, как поглядывает на парня!

Сам Бьерн еще не решил окончательно, как ко всему этому относиться, но про себя думал, что в качестве будущего зятя Сьевнар не так уж плох. Боги не подарили лекарю сыновей, только дочери, а тут – малый сильный, видный, и воин, и кузнечное ремесло знает, и стихи складывать умеет, не пропадешь с таким… Что без рода – так это ладно, войдет в его род, в его дом, и дочка при нем останется… Из рабов воином стал – значит, боги любят его, берегут. Пусть уйдет с теплом в викинг, привезет богатую добычу, а там – посмотрим. Парень, конечно, неплохой: сильный, здоровый, с лица привлекательный, но…

Посмотрим, посмотрим! Девчонка действительно наливается красотой, как румяное яблочко, круглится и сзади и спереди, груди уже так и прыгают под рубахой. И задом вертит при ходьбе так заманивающе, у кого только научилась… Как бы не прогадать, отдав ее за простого воина, вдруг, хвала богам, подвернется жених познатнее и побогаче, рассуждал Полторы Руки. Гордился тем, что думает торовито, как умный хозяин.

Торговец никогда не торопится отдать свой товар первому встречному, не узнав цены на торжище, – так говорят. Молодость, вспыхивая от желаний как сухое сено от уголька, не слишком утруждает себя размышлениями, на то есть родители.

Посмотрим…

Сьевнар тем временем окончательно смущался, и краснел, как рак в кипятке, моля богов, чтоб красавица уже отошла, не услышала в своей сияющей чистоте грубых отцовских шуточек.

Конечно, за столом воинов Сьевнар слышал и не такое. И не только слышал. Крепкий, статный юноша перестал быть девственником еще рабом, розовотелая, рыхлая Вельде, рабыня из земли скоттов, сделала его мужчиной. Потом, в набеге на пиктов, Сьевнар сам взял женщину силой, ворвавшись в дом в захваченном поселении. Он помнил, как по неловкости запутался в ее шерстяных одежках, выхватил кинжал, чтобы распороть их, а та, видимо, решила, что он хочет ее убить. Залопотала жалобно на своем языке, замахала руками, сама начала срывать с себя одежды, лишь бы не убивал. Косясь на кинжал, покорно подставляла ему длинные, упругие бедра и молочно-белые ягодицы.

Сьевнар потом долго помнил ее темные глаза, в которых смешались и страх, и боль, и стыд. Этот стыд словно бы передался ему, хотя она почти не смотрела на воина, прикрывала глаза узкой ладонью, когда он брал ее, распаленный боем и воздержанием долгого похода. Кусала губы под его напором, но не издала ни звука.

Сьевнар до сих пор с неловкостью вспоминал ту женщину, имени которой так и не узнал никогда.

«Хотя, в чем неловкость? – оправдывался он перед собой. – Разве победитель не должен получить все? А ведь он даже не убил ее после этого, как часто делали другие воины…»

И все равно чувство какой-то вины оставалось с ним еще долго. Что-то в этом было неправильное, вывел он для себя, хотя, видят боги, воины в набегах хватают не только добычу, но и всех подвернувшихся женщин…

Да, разное было! Но никогда еще краска не заливала лицо от обычных, в общем-то, шуточек… Вот напасть!

– Ну что? Берешься что ли за жердь? – окликал Бьерн.

– Берусь!

Сьевнар в смущении отводил глаза, не видел, как в стороне улыбалась Сангриль, прислушиваясь к скользким словам, все время, как колючки репейника, цепляющимся за женское тело. Мужские слова и взгляды всегда цепляются за женские выпуклости, давно уже убедилась девушка. Мужчин – так просто понять…

Впрочем, Сьевнар тогда мало что видел вокруг. Может, и саму Сангриль толком не видел, думал он потом. Все больше выдумывал ее для себя, чувствуя, что она где-то рядом и постоянно – в мыслях. Все правильно! Он действительно видел Сангриль по-другому, не как остальные. И, может, не такой, как она была в действительности…

Как началась их любовь? А как начинается любовь? Вроде бы незаметно, постепенно и все равно сразу, эта девушка, не похожая на других, затмила для него окружающее. Вошла в его сны и наяву постоянно оставалась перед глазами, как во сне. Словно наваждение, насылаемое бестелесной нежитью, словно дурман.

Начало весны быстро отзвенело капелью, снег сошел с холмов бурлящими говорливыми ручейками, обнажая голые ветви деревьев и черную, влажную землю, дышащую прорастанием семени. Скоро окрестности Ранг-фиорда подернулись мягкой, зеленой дымкой, земля проросла травой, деревья начали расправлять первые листочки, и словно не было никогда никаких морозов. Сан-солнце, лучась радостью в вышине, щедро дарило тепло, с каждым днем дольше оставаясь на небосклоне. Эрд-земля, лелея свою новую поросль, разливала вокруг такую нежность, что даже бывалые хольды отбросили обычные мысли о пирах, победах и долях добычи. Вспомнили те далекие времена, когда догнать в лесу круглолицую деву казалось им слаще, чем убить врага и сжечь его дом.

Весна…

Дурман…

Наверное, это была самая счастливая весна в его жизни, вспоминал Сьевнар много спустя. Еще никогда он не чувствовал жизнь так пронзительно и остро, словно обжигаясь собственной радостью. Разве что в раннем детстве, в Гардарике.

Легкие, тонкие руки Сангриль с чуть огрубевшими ладошками, омут ее глаз совсем близко, паутина золотистых волос, ее губы, припухшие и подернувшиеся чуть заметными трещинками от частых и долгих поцелуев.

Еще милее казалась она от этих трещинок, заметных только совсем близко.

А запах! Ее неповторимый запах с каким-то медвяным привкусом с особой травяной горчинкой! От одного запаха ее тела можно было сойти с ума.

Он и сошел, наверное.

Оправившись от переломов, Сьевнар снова перебрался жить в огромный дом владетелей фиорда, где у него была своя лежанка в помещении для ратников. Без охоты перебрался, конечно, просто не нашел предлога подольше остаться в доме лекаря.

Он выздоровел.