Глава 9
Выйдя в прихожую, Лида едва не выронила чайник. Вера Сергеевна почти успела приучить ее к своим перепадам настроения… Но нынешний контраст все же оказался слишком резок. Час назад девушка оставила хозяйку в благодушном, вполне умиротворенном состоянии, в обществе чая и шарлотки. Теперь та металась по коридору в таком растерзанном виде, что у Лиды мелькнула мысль – не случилось ли в ее отсутствие что-то ужасное?
– Помоги мне, – бросила та в ее сторону, скользнув мимо. Полы халата развевались, создавая в коридоре вихревые потоки. Голос звучал сдавленно и как будто сердито.
– А что вы делаете?
Лида поставила чайник на пол и осторожно подошла поближе. Вопрос оказался бессмысленным – она немедленно обнаружила, чем именно занимается хозяйка. Дверь чулана была нараспашку, а на полу в коридоре уже высилась груда пыльного, перепачканного паутиной хлама.
– Я хочу все выбросить, – сквозь зубы проговорила Вера Сергеевна. – Избавиться от всего этого мерзкого хлама. Невозможно дышать! Как я все запустила! Как запустила!
– Вы прибираетесь в чулане? – догадалась Лида. – Конечно, я помогу. А куда все это уносить? В ту комнату?
Она бросила взгляд в конец коридора. Но дверь третьей комнаты была по-прежнему заперта. Хозяйка резко обернулась:
– К черту, на улицу, вот куда! Помогай!
Просьба (если это и впрямь была просьба, а не приказ) прозвучала довольно грубо. Но Лида не стала возражать. Она молча взялась за дело и выполняла все указания, которые ей давались. Прежде всего девушка внесла в этот хаос рациональную нотку и предложила принести из кухни стремянку, которую давно там заприметила. Установив ее в чулане и поднявшись на две ступеньки, она стала снимать вещи с верхних полок и передавать их Вере Сергеевне.
Лида обращалась с чужим имуществом бережно, и потому ее коробило, что хозяйка, едва взяв переданный предмет, тут же небрежно швыряла его на пол. Чего здесь только не было! Старые выкройки, переведенные когда-то на пожелтевшую кальку. Кипы женских журналов той поры, когда их читательницы понятия не имели о косметических салонах и маски для лица им предлагалось составлять из подручных средств. Узлы с одеждой…
Сняв один из них, Лида отчаянно расчихалась. От простыни, в которую были завернуты вещи, нестерпимо разило нафталином.
– В помойку его! – скомандовала Вера Сергеевна, переправляя узел на пол. – Все в помойку! Нечем дышать!
«Напилась, что ли, пока меня не было? Или у нее припадок? А ведь у нее случаются настоящие припадки, – лихорадочно соображала девушка, обшаривая быстро пустеющие полки. – Господи, а вдруг она ненормальная? Этот пояс на полу… Зачем она приходила?»
– Может, лучше сначала разобрать вещи? – робко предложила она. – Иногда попадается что-то нужное.
Та молча сунула ей мокрую тряпку. Девушка вытерла пыльные полки и спустилась на одну ступеньку вниз. Хозяйка наблюдала за ней со странно напряженным и даже как будто испуганным видом – как будто та сбрасывала вниз не старые вещи, а ядовитых рептилий, которых следовало растоптать тотчас, как они попадут на пол.
– Смотри хорошенько, – предупредила она. – Ничего не должно остаться!
– Почему вы так вдруг решились?.. – начала Лида, переходя к средним полкам. Она успела заметить, что куклы в чулане уже не было. Не заметила она ее и в комнате хозяки. Это был слишком громоздкий предмет, чтобы ускользнуть от внимания.
– Надоело, – исчерпывающе ответила та. – Сколько можно жить среди этого старья? Мне все это не нужно. Ты ведь отнесешь вещи на помойку? Я никуда не хочу выходить. Только не сегодня!
– Ну конечно, отнесу, – согласилась Лида, удивившись про себя тому, что на ее долю всегда перепадали подобные благотворительные акции. Сколько у нее было хозяек – столько она и ходила с их старым барахлом к помойным бакам. – Здесь какие-то баночки, – сказала Лида, поднимаясь на цыпочки и рассматривая содержимое полки. – Их нельзя бросать.
– Бросай!
Лида подчинилась. Пыльная слабая лампочка давала слишком мало света, и потому она как следует рассмотрела эти склянки только тогда, когда вышвырнула их в коридор. Это оказались допотопные бутылочки с надетыми на них сосками, мерные стаканчики, ложечки и как довершение картины – эмалированный ночной горшок внушительных размеров, который Лида в потемках приняла за глубокую миску.
– Ой, – только и сказала она. Было как-то жутко видеть эти предметы, имеющие прямое отношение к самому нежному возрасту, брошенными на пол. Сразу являлись какие-то мрачные мысли о погроме и невинных жертвах.
Но Вера Сергеевна не дрогнула.
– Там должен быть еще один пакет, – хладнокровно сказала она. – Бросай!
Пакет нашелся в углу и оказался на удивление легким. Украдкой заглянув в него, Лида обнаружила кучу тряпиц, которые показались ей удивительно похожими на ползунки и чепчики.
– Бросай же!
Младенческие одежки тоже оказались на полу. Лида молча смотрела вниз, ни о чем не спрашивая – по крайней мере, вслух. Ее пугало выражение лица хозяйки. Та страшно изменилась – миловидное лицо потемнело, как будто пожухло, глаза горели злым, мстительным огоньком, а поза – руки в боки, ноги на ширину плеч – была такой воинственной, как будто Вера Сергеевна всерьез решила с кем-то подраться.
«Надеюсь, что не со мной, – подумала девушка. – Боже, у нее точно какой-то припадок, взгляд ненормальный! Подумаешь, старые вещи, есть из-за чего впадать в ярость! Что с ней творится?»
– Бросай тазик!
Повинуясь приказу, Лида с грохотом отправила на пол тазик для купанья.
– Пеленки!
– Эти?
– Пеленки, я говорю!
Стопка пожелтевших от многочисленных стирок пеленок увесисто шлепнулась на занозистый паркет. Тут Лида не выдержала. Эта странная церемония ее изрядно напугала, и она не могла найти ни одной причины, почему должна была в ней участвовать.
– Может, хватит на сегодня? – спросила она с твердостью, которая ее саму удивила.
– Почему это? Там еще довольно барахла.
– Я устала. Я только что пришла. Я…
– Еще полчаса и все, – отрезала та и подняла руку: – Поищи слева, там должна быть коробка с игрушками. Да, эта. Бросай!
– Но…
– Бросай, говорю!
Лида сжала зубы и скинула на пол коробку. По всему коридору разлетелись пластмассовые замусоленные погремушки, пупсики, ванночки и кроватки, рваные плюшевые зайки и мишки. Лида спустилась еще на одну ступень:
– Ну а теперь что?
– А что осталось?
Девушка обвела взглядом полки и уцелевшие на них вещи. Перечислила вслух:
– Стеклянные банки…
– Оставь.
– Пылесос. Старый.
– Пусть стоит.
– Три… Нет, четыре стопки книг.
– Да бог с ними, – ответила Вера Сергеевна и вдруг забеспокоилась: – А какие книги?
– Сейчас… Юлиан Семенов… Адамов… Пикуль… Уилки Коллинз…
– А, – откликнулась та. – Ну ладно, пусть остаются. Сто раз читала, может, еще когда-нибудь прочту.
– Можно мне почитать Коллинза? – попросила Лида. – Тут как раз «Женщина в белом», а я обожаю этот роман. Давно не перечитывала.
– Дарю.
Лида сняла с полки книгу и, обтерев ее тряпкой, осторожно положила на нижнюю ступень стремянки.
– Ну а что там еще?
И что бы Лида ни называла – от скатанного в трубку демисезонного пальто, которое уж точно следовало выбросить, судя по съеденному молью воротнику, до облупившейся кастрюли, – все уцелело от погрома. Хозяйка только кивала и пожимала плечами:
– Пусть полежит. Может, когда-нибудь пригодится.
Наконец Лида вышла из чулана. Она вся перепачкалась в пыли и все еще морщилась от едкого запаха старых вещей, который, казалось, застрял у нее в носу. Вера Сергеевна тем временем торопливо вязала узлы. Она так спешила, как будто работу нужно было закончить к сроку – к отходу поезда, например. «Но что-то никакого поезда я не замечаю, – подумала Лида, глядя, как та набрасывается на вещи. – Поезд ходит только у нее в голове. Н-да…»
– Все это надо немедленно вынести вон. И еще велосипед, кому он нужен!
Она с ненавистью указала на старый детский велосипед о трех колесах, который стоял в коридоре. Этот громоздкий аппарат был знаком Лиде со слов мужа – тот успел пребольно удариться о педаль, когда проходил мимо.
– Но это же совсем еще хорошие вещи, – возразила Лида. – Вам не жалко их выкидывать? Можно отдать кому-то из знакомых, у кого есть маленькие дети…
– У моих знакомых нет маленьких детей, – перебила та.
Девушка больше не возражала. Она помогла связать узлы, а потом совершила несколько утомительных экспедиций, перетаскивая во двор к помойным бакам коробки и свертки. Вера Сергеевна ее не сопровождала, ограничившись напутствиями:
– Все выбрасывай в баки, слышишь? Рядом не клади. Нечего приманивать бомжей, их и так достаточно шляется.
Но у Лиды рука не поднялась бросать в грязные помои детские вещи, которые, судя по их виду, когда-то были аккуратно выстираны и сложены после того. Она уложила все за помойкой, стараясь, чтобы вещей не было видно из кухонного окна. Поднимая глаза, она видела, что в освещенном окне маячит фигура Веры Сергеевны, наблюдавшей за ней. «Но она не может меня видеть, – поняла девушка. – Во дворе слишком темно, а в кухне – чересчур светло. Вот если бы она погасила свет…» Последним отправился в ссылку детский велосипед.
Лида с трудом стащила его вниз по лестнице, наставив себе несколько синяков. Казалось, тот не желает покидать насиженное место и теперь пинается, сопротивляясь из последних сил. Прислонив велосипед там же, за помойкой, девушка подумала, что кому-то наутро должно очень повезти.
«Но довольно странно, что в чулане оказалось столько детских вещей, – размышляла она, возвращаясь домой. – Она ведь говорила, что детей у нее никогда не было. Может, это вещи какой-то родственницы?»
Вопросов она задавать не стала. Когда Лида вернулась, Веры Сергеевны уже не было в коридоре. Чулан заперли на ключ – впервые. Пол в коридоре еще хранил следы влажной тряпки – та уничтожила всю пыль, затерла все следы. Только в воздухе еще стоял легкий, не слишком приятный запах нафталина.
Лида приняла душ и завалилась на постель с книгой, которую ей очень советовал прочитать Иван Иванович. Это были дневники братьев Гонкуров. Она никак не предполагала, что книга с таким скучным названием может пробудить в ней живой интерес. Конечно, прежде всего ее увлекали разрозненные картинки безнадежно ушедшей эпохи. Тоска братьев по милому, отчасти идеализированному ими самими восемнадцатому веку. Их увлечение Востоком, тяга к реализму, соперничество с безусловно более талантливым Золя… Но куда больше ее поражало другое.
«Как они были близки! Будто одно существо в двух разных телах! И ведь не близнецы – Эдмон был старше Жюля на восемь лет. А у них даже любовницы были общие – иначе они не могли. Когда Жюль умер, умер и Эдмон – то есть умер как отдельная личность, как писатель. Он только доживал жизнь, ожидая смерти. Как такое может быть? Как другой человек может стать тебе настолько близким, что ты жизни без него не мыслишь? В дневнике употребляются формы ‘‘мы’’, ‘‘я’’… Но очень редко ‘‘Эдмон’’ или ‘‘Жюль’’. Они ощущали себя единым целым. У них были единые вкусы и привычки, одни объекты любви и ненависти. Все было единым. А когда младший брат умер…»
Она перелистнула страницу и вздохнула, прочитав: «Сегодня я пошел навестить его после первой ночи, которую он провел под землей».
Лида отложила книгу, перевернулась на спину и закрыла глаза. Между ресницами накипали и тут же просыхали слезы.
«Навестить. Он не думает о Жюле как о мертвом. Он не может… И я не могу. Что бы ни случилось – я не смогу. А ведь Алеша был для меня не так близок. Братья росли вместе, вместе жили, любили, писали. А что мы? Я встретила его, когда поступила на первый курс. Теперь, когда я учусь на пятом, его уже нет рядом со мной. И что такого необычного в нашей истории? Такое случается сплошь да рядом и даже не считается трагедией. Я даже не смогу потом сказать, что мы были вместе все время, пока я училась. И все-таки… Все-таки мне страшно тяжело».
Ей как будто послышался голос хозяйки: «А что бы ты предпочла – чтобы он удрал или с ним что-то случилось?»
«Чтобы он удрал, – повторила про себя Лида. – Пусть случится все, что угодно, лишь бы он был жив».
Она снова взяла книгу и прочла: «В какие-то минуты мысль о его смерти улетучивается из моего сознания. Сегодня вечером, читая в ‘‘Паризьен’’ статью, содержащую нападки на нас с точки зрения религии, я поймал себя на том, что думаю: ‘‘Ага, надо рассказать об этом Жюлю’’.
«Господи, как это, должно быть, больно! Да что там – ‘‘должно быть’’! Я уже и сама это знаю. Сегодня, когда я делала суп из пакетика, то поймала себя на мысли, что Алеше бы такой воскресный обед не понравился. И почти собиралась оправдаться, как вдруг поняла – не перед кем оправдываться, его нет. Нет здесь и, возможно, нет уже нигде. Нет, быть не может!»
Книга была отложена окончательно. Девушка больше не могла читать и лежала в сумерках, выключив даже ночник. После вчерашних кошмаров красный тусклый огонек ее пугал. Гораздо лучше казалось просто лежать в темноте, слушая звенящую тишину под потолком, и пытаться ни о чем не думать.
Умиротворенная тишина длилась недолго – Лида испуганно приподнялась, услышав стук в дверь.
– Да?!
– Ты уверена, что мы все убрали?
Вера Сергеевна не вошла, она говорила из коридора, слегка приоткрыв дверь. Ее темный силуэт четко рисовался в светлой щели. «Я снова не заперлась, – поняла Лида. – Нужно запираться, и обязательно на задвижку, чтобы нельзя было открыть ключом снаружи!»
– Я убрала все, что вы велели, – сдержанно ответила она.
– Все те вещи?
– Все те… которые вы показали.
– Ладно.
Это было последнее, что та сказала. Дверь закрылась, шаги удалились в сторону кухни, потом вернулись и стихли. Стукнула закрываемая дверь хозяйской комнаты. Лида лежала, криво запахнувшись краем покрывала, и снова начинала дремать. Она так устала, что ей было лень встать и раздеться.
«Я не выспалась, да еще пришлось таскать эти дурацкие узлы… Один велосипед чего стоил – всю ногу мне исколотил! Обязательно нужно поспать. Прямо сейчас, пусть еще рано. Как сейчас быстро темнеет… Скоро зима. Да нет, уже можно сказать, что настала зима. Алеша всегда говорил, что в Москве слишком холодно, что ему тут плохо и не хватает солнца. И что люди здесь совсем другие – слишком мрачные, слишком серьезные. На юге, дескать, все иначе… Зачем же он оставался в Москве? Только из-за меня. Он оставался из-за меня. Не было других причин, чтобы терпеть столько неудобств. Дома, в Ростове, ему было бы куда лучше. В кругу семьи, рядом с любимыми и любящими его людьми, в привычном шуме-гаме… До чего пронзительный голос у его сестры! Он и сам сперва так кричал, я его с трудом отучила от этой базарной привычки. Мать и отец, замужние сестры, племянники… И он был бы счастлив среди них – как же, герой, король, единственный сын. А что было у него здесь? Эти съемные комнаты – одна за другой, неуютные, дорогие, тесные. Одна работа за другой – и все ему были не по душе, и везде платили так мало, что это можно было счесть оскорблением. А я? Чем была для него я? Понимала ли я его? Не знаю. Сейчас думаю, что не понимала, раз он ушел, а у меня до сих пор нет объяснений этому… Сегодня я пошла навестить его после первой ночи, которую он провел под землей… Я пошла…»
Она не разделась, прежде чем прилечь, и теперь была несказанно удивлена тому, что оказалась босиком и в ночной рубашке. Ноги сразу заледенели от каменных влажных плит, по которым она ступала – медленно, осторожно, будто лунатик. В руке у нее было несколько ключей.
«Один – от чулана, – подумала Лида. – Нет, от погреба. Все не то! От склепа, да, это же ключ от склепа! Джаспер держал ключи от склепов и позвякивал ими один о другой, чтобы позже по звуку выбрать нужный… Чтобы сразу определить, какой именно ключ отпирает нужный склеп. Он сделал себе камертон из этих ключей. У него был абсолютный слух, и он мог рассчитывать на это, когда придет время. Никто не сомневается в этой сцене. Никто. Один ключ, только один ключ был ему нужен, и он его нашел».
Ключи оттягивали ей пальцы, она крепче сжала их в кулаке, чтобы не уронить. В подземелье было так темно, что Лида ничего не различала. Темнота была плотной, почти материальной. Девушке начинало казаться, что она переступает ногами на одном месте, никуда не двигаясь.
«Я снова здесь. Сегодня я пошла навестить его после первой ночи, которую он провел под землей. Алеша? Нет, Эдвин. Эдвин, бедный Эдвин, которого одурманили, придушили, опустили в могилу и засыпали известью. Несчастный Эдвин! Он здесь…»
Он и в самом деле был здесь – она почти услышала чье-то сдавленное дыхание за толщей камня, за белесой, покрытой пятнами плесени стеной – по правую руку от себя.
«Когда он от меня по правую руку, я вижу шрам, – подумала она с содроганием. – Он нарочно так становится. Джаспер? Нет, Сергей. Эдвин? Алеша… Кто там дышит за стеной? Я хочу отсюда уйти!»
Но уйти она никак не могла, не могла даже шевельнуться – тело словно оцепенело от холода, ноги уже не чувствовали под собой каменных плит, дыхание замирало. Двинуться, крикнуть? Это было невозможно. Это было бессмысленно.
«Никто не услышит меня, если я закричу, – поняла Лида. – Сегодня я зашла куда дальше, чем прежде. Сегодня я в склепе. В самом склепе, уже за стеной! Как я сюда попала, ведь у меня не было ключа, я не отпирала дверь… Вот почему вокруг такая тьма!»
Она поняла кое-что еще. Теперь она не стояла, а лежала – вот почему не ощущала под собой твердой почвы. Тело распростерлось на ледяном влажном камне, где-то слышался мерный стук падающих капель – будто водяные часы с издевательской точностью отмеряли уже не нужное никому время. В ноздри бил пронзительный, ядовитый запах, она сразу его опознала, и от этого ей стало еще страшней.
«Так пахнет известь. Значит, я лежу рядом с Эдвином… В склепе миссис Сапси… В том самом склепе, ключ от которого украл Джаспер, когда готовился к убийству племянника. Эдвин должен быть рядом!»
Ей стоило огромных усилий поднять руки и слегка пошарить по сторонам. Она коснулась мокрого холодного свертка справа от себя. Тут ее силы иссякли – Лида некоторое время лежала неподвижно, отдыхая после перенесенных трудов. Она устала от этого слабого движения так, будто подняла огромный камень.
«Что это рядом со мной? Оно не живое и не мертвое. Не дышит… Но я чувствую, что оно не мертво. Это Эдвин? Как я и думала?»
Очередное, страшное усилие увенчалось жалким результатом – Лиде всего-навсего удалось коснуться какой-то ткани. Но она уже не отнимала руки, вцепившись в неподатливую холодную массу.
«Это Эдвин, а вот рукав его сюртука. Господи, если Эдвин жив, я должна разбудить его, и мы вместе уйдем отсюда. Одна я не выберусь, меня тоже отравили, опоили какой-то дрянью… Нечем дышать, как воняет известью! Эдвин, мы должны выйти вместе!»
Но тело, лежавшее рядом, не повиновалось ее робким, бессильным прикосновениям. Она теребила его, гладила, пыталась щипать – тело оставалось неподвижным. Лида попыталась подать голос – издала какой-то жалкий, хриплый звук, который тут же застыл в густой, вязкой тишине, будто муха, попавшая в варенье.
«Нет, мне его не разбудить. Как же он проснется? Как спасется? Что там написано о том, что было на другое утро после убийства? Первым в собор явился каменщик Дёрдлс со своими подручными, чтобы осмотреть и исправить нанесенные бурей повреждения. Когда же он придет? Стоит ему постучать по стенке, как он сразу поймет, что за ней кто-то есть. Кто-то? Чье-то тело. Дёрдлс сразу сообразит, что в склепе прибавилось нечто новое, у него такой же абсолютный слух, как у Джаспера… Если бы не этот потрясающий слух каменщика, Джаспер бы не стал прибегать к такому средству, как известь. Когда они придут? Ночь кончается, а Эдвин больше не дышит…»
Неожиданно тишину прорезал дрожащий, воющий звук, и Лиду будто подбросило. На какую-то долю секунды она увидела смутный квадрат окна, белесое пятно зеркала, потолок… И тут же снова упала в склеп, схватившись за локоть неподвижно лежавшего Эдвина.
«Это призрак крика! – Она в ужасе поняла, что проснуться не удалось, что она снова обречена оставаться здесь до тех пор, пока ее кто-то не освободит. – Тот самый призрак крика, о котором Дёрдлс говорил Джасперу, когда водил его по подземельям собора! ‘‘Как как вы думаете, мистер Джаспер, только у людей бывают призраки? А может, бывают призраки вещей?’’ Каменщик вспоминал о том, что привиделось ему, когда он задремал в этом подземелье в прошлый сочельник: ‘‘Я уснул. И что же меня разбудило? Призрак вопля. Ох, и страшный же был вопль, не приведи Господи, а после еще был призрак собачьего воя. Этакий унылый, жалобный вой, вроде как когда собака воет к покойнику…’’»
Снова где-то завыло. Звук дрожал и постепенно удалялся, будто в недра собора медленно уходила длинная процессия, нестройно распевающая древние готические гимны. Лида лежала, не шелохнувшись. Она не смогла бы двигаться, даже если бы знала, что от этого зависит ее жизнь. Ее тело окаменело, и это бесчувствие было почти сладостным – что может повредить камню, чего он может бояться? Ее страх перешел все пределы, до которых доходил раньше. Она перестала сознавать себя живой, забыла свое имя, знала одно – что должна дожидаться утра в безмолвном обществе отравленного и задушенного юноши.
«Но я мыслю, значит – живу, – вяло думала она. Только это еще и поддерживало в ней уверенность, что до смертного часа далеко. – Я все еще живу, и он живет – я чувствую. Наверху буря, наверху ночь сочельника, а здесь нет ни ветра, ни времени. Здесь только мы, и мы должны ждать, когда кто-нибудь придет за нами. Нас спасут. Обязательно спасут».
И тут ей пришла в голову жуткая мысль, от которой едва не остановилось сердце. «А если я ошиблась?! Если Эдвин в самом деле был убит?! Если то, что лежит рядом со мной, – не человек в каталептическом сне, а мертвец, остаток человека?! С чего я взяла, что Эдвин выжил? Как я могла быть такой легкомысленной? Умнейшие люди до меня разгадывали тайну Эдвина Друда, и у них не было сходства во взглядах на этот счет! Кто говорил – ‘‘умер’’, кто – ‘‘жив’’, но к единому мнению так и не пришли! О боже, а вдруг правы те, кто считали его погибшим? Что я наделала? Я спустилась за ним в подземелье, я осталась с ним, чтобы дожидаться появления Дёрдлса, который нас освободит… Но Дёрдлс, если даже появится, пройдет мимо склепа, не стукнув в стену молотком. Он не поймет, что в склепе кое-что добавилось, он пойдет чинить крышу собора, поднимется к свету, к воздуху, к солнцу… А мы останемся здесь, и вскоре я стану такой же мертвой, как он!»
И тут, как будто в ответ на ее отчаянные мысли, она услышала новый звук. Не вой, не «призрак крика» – это был живой, пытливый стук в каменную стену.
«Он пришел! Пришел! Сейчас отопрет и спасет меня! Нас! Я все-таки была права!»
Стук придал ей силы, и девушка открыла глаза. Было все еще очень темно, но теперь она начинала кое-что различать, как будто в темноту откуда-то проникали слабые лучи света. Снова обозначились серый прямоугольник окна, мутное зеркальное пятно на дверце шкафа, потолок… Стук повторился, но уже затихая, исчезая в ночной тишине.
Лида села и медленно растерла себе виски. Руки были ледяными, будто закоченевшими. В комнате и впрямь было очень холодно – отправляясь сегодня на прогулку, она оставила форточку открытой настежь, чтобы проветрить комнату к своему возвращению. С тех пор она ее не закрыла, и комната совершенно выстудилась.
«Опять кошмар, опять склеп! Когда же это кончится! Опять Эдвин, но какой он был страшный! Мертвый! Боже мой, зачем я согласилась дописывать этот роман! Теперь мне снятся такие жуткие сны!»
Она взглянула на часики и обнаружила, что проспала почти до полуночи. Выбралась из постели и машинально ее оправила. В голове все еще кружились обрывки кошмара, Лида вздрагивала и озиралась, будто каждую секунду могла провалиться обратно в свой сон – как в болото. Реальность казалась ей обманчиво-безопасной, будто безобидный травяной ковер, скрывающий под собой ледяную черную трясину снов.
«Это уже неврастения какая-то. – Она яростно расчесала спутавшиеся кудри и погрозила себе пальцем в зеркале. – Не сметь! Все и так наперекосяк, не хватало еще рехнуться для полного счастья! Не можешь нормально спать – пей валерьянку. Иначе, когда Алеша вернется, он найдет меня в смирительной рубашке, с идиотской улыбкой, и говорить я буду исключительно об Эдвине Друде».
Девушка закрыла форточку, но этого явно оказалось недостаточно. Батареи все еще грели слабо, комната была большой, потолки высокими, и чтобы прогрелся такой объем воздуха, должно было пройти несколько часов. Тогда она поступила так, как делала прежде, – отворила дверь в коридор, чтобы струи теплого и холодного воздуха перемешивались быстрее.
«Хорошо бы еще включить газ на кухне, – подумала она, прислушиваясь к уже привычной тишине. – Тогда тепло оттуда пойдет прямо ко мне. А почему бы и не включить? Хозяйка не будет против, она же спит. И потом, сколько газа ни жги – платить все равно будешь одинаково».
Лида потихоньку сходила на кухню, включила все четыре конфорки на плите, на одну поставила чайник. Заодно зажгла свет в коридоре и на кухне – после приснившегося кошмара ей хотелось, чтобы вокруг было как можно светлее. Чего бы она ни отдала в том склепе за электрическую лампочку! «И вообще, скорей бы наступило утро. Я больше спать не лягу, ни за что! Буду работать или читать. А выспаться можно и после лекций, подумаешь…»
Никогда еще сон не пугал ее до такой степени. Он был чересчур достоверен, чтобы немедленно забыть его, отмахнуться, как от простого кошмара. Лида то и дело вздрагивала и потряхивала головой, отгоняя неприятные воспоминания.
«Не хочу, не буду вспоминать! Не могу, не обязана! Ох, как все-таки хорошо, что к нам постучался Дёрдлс! Быть погребенным заживо – это уже не Диккенс, это Эдгар По, а за него я дописывать не нанималась! Но до чего реальный был стук! Я бы поклялась, что он мне не снился! Может, я все-таки заорала во сне, и Вера Сергеевна постучала в стенку?»
И тут Лида замерла, остановившись посреди кухни, не замечая вскипевшего чайника, который все чаще и сердитей побрякивал крышкой. Она нахмурилась, и если бы ее в эту минуту видел Алеша, он бы непременно сказал, что такое упрямое лицо ей не идет.
«Так, интересно. Опять, значит, кошмар? А что случилось в прошлый раз? Что за чушь – думать, будто она потеряла пояс, когда меня не было дома. Я бы его сразу заметила, когда вошла. Ведь он валялся неподалеку от кровати! Нет, она его посеяла, когда я спала. Может, и сейчас она заходила и глазела на меня? Я ведь опять не заперлась! Уже не первый раз говорю себе, что нет причин расслабляться, и снова попадаюсь! Зачем она приходила, когда я еще лежала с книгой? Спрашивала о какой-то чепухе. Наверное, думала, что я уже уснула, а когда увидела меня, заговорила бог знает о чем, чтобы оправдаться. Ну-ну… Кажется, я попала из огня да в полымя. Что лучше – хозяйка-грубиянка или спившаяся сумасшедшая? А может, бедной ‘‘Лиз Тейлор’’ просто скучно, вот она и мается дурью, ищет моего общества? Ведь комнату явно сдает не ради денег – такая дама не обойдется сотней долларов в месяц, и говорить нечего!»
Эти догадки никак не могли улучшить ей настроения. Лида сердито выключила чайник и, погасив в коридоре свет, остановилась перед дверью хозяйки. Вскоре она стала различать впотьмах тонкую полосу света, пробивавшуюся из-под двери.
«Не спит. Даже не скрывает этого. Что она может делать там, в такой тишине? Может, читает? Какой-нибудь дурацкий роман в бумажной обложке?»
Девушка даже не задумалась о том, что ее предположения могут оказаться неверны и кошмар приснился ей безо всякого постороннего вмешательства. Она была рассержена, напугана и все еще не пришла в себя после пробуждения. Только поэтому Лида и решилась на поступок, который прежде был для нее немыслим: она подняла руку и постучала в хозяйскую дверь.
Потом постучала сильнее. Никто не ответил. Кровать не скрипнула, свет не погас – было такое впечатление, что стук просто игнорируют. Тогда Лида решилась и слегка приоткрыла дверь:
– Вера Сергеевна, вы не спите?
Отворив дверь пошире, девушка обнаружило то, что ее очень удивило, – хозяйки в комнате не оказалось. Оба синих кресла были пусты, широкая кровать аккуратно заправлена. Стол выглядел так, будто хозяйка только что за ним сидела – в пепельнице все еще дымился медленно дотлевающий окурок, рядом стояла полупустая бутылка коньяка, рюмка, лежал развернутый роман. Словом, все оказалось именно так, как и представлялось Лиде, – за исключением самой хозяйки.
Девушка осторожно вошла и удивленно огляделась. Она могла бы поклясться, что Веры Сергеевны не было ни в ванной, ни в туалете. В чулане ей тоже было нечего делать, и он до сих пор был заперт. Может быть, она… Тут ей почудился какой-то шорох – слабый, почти неразличимый, будто кто-то провел пальцем по обоям. Но сейчас ее все пугало так, что она резко подскочила на месте и обернулась к двери.
– Ма… Ма…
Ей так перехватило горло, что она чуть не задохнулась, глядя в угол, где было прибито несколько массивных, старинных крюков для верхней одежды. И на самом верхнем крюке висело то, что сперва показалось ей китайским халатом, щедро расшитым драконами и цветами.
Однако халат имел содержимое. Лида пыталась не смотреть, но все равно замечала одну подробность за другой – черную удавку, глубоко впившуюся в пухлую шею, прикушенный кончик языка, остекленевший взгляд вытаращенных глаз – взгляд бессмысленный и жесткий. Девушка коротко вскрикнула, и это вернуло ей способность дышать. Опомнившись, она выскочила из комнаты, метнулась на кухню, в панике выдернула все ящики из хозяйского буфета, отыскивая нож поострее. По пути схватила табуретку, толком не зная зачем, но инстинктивно чувствуя, что эта вещь ей пригодится.
И в самом деле – маленькая Лида ни за что не дотянулась бы до крюка без помощи табуретки. Стараясь не глядеть в лицо хозяйке, оказавшееся теперь вровень с ее собственным, она перепилила ножом веревку, которая смутно показалась ей знакомой. Только когда тело грузно рухнуло на пол, а у Лиды в руке осталась черная шелковая кисть, она поняла, на чем именно повесилась Вера Сергеевна.
Девушка спрыгнула с табуретки и принялась хлопотать над телом. Она быстро размотала черный шелковый пояс, освободила сдавленную, посиневшую шею, сделала несколько беспорядочных нажимов на высокую грудь, видневшуюся из-под распахнутых пол халата. Послушала сердце, но не смогла определить, бьется оно или уже нет. Она когда-то слышала, что повешенного можно откачать в течение какого-то промежутка времени. Но какого именно? Можно было позвонить в «скорую», но успеют ли они приехать? Может оказаться чересчур поздно.
Она возобновила свои попытки. Нажимала на грудь хозяйке, стараясь припомнить, как это делали в таких случаях в кино. Правда, там чаще откачивали утопленников. Потом, преодолевая неприятное чувство, коротко и часто дышала той в рот. Снова нажимала на грудь, переворачивала податливое, будто из теста сделанное тело, жала на спину, переворачивала, жала…
Лида так разгорячилась, что постепено забыла обо всех своих претензиях к этой женщине. Она вошла в раж и теперь занималась реанимацией с настоящим азартом. «Неужели поздно? Быть не может. Вот сейчас она как будто чуточку вздохнула? Ну нет, не могла она так быстро умереть! Наверное, повесилась совсем недавно – вон стул лежит у стены. Конечно, она влезла на стул, надела петлю и оттолкнула его ногой, чтобы повиснуть. От этого стука я и проснулась! Дёрдлс постучал, как же! Кое-кто другой! Ну, Вера Сергеевна, ну дает! Вот так я и знала, что она что-то устроит, только не думала, что зайдет так далеко!»
Наконец ее усилия дали некоторый эффект. Собираясь в очередной раз вдохнуть воздух в приоткрытый рот хозяйки, Лида заметила легкое подрагивание губ. Она снова надавила на грудь, слегка помассировала шею, не уверенная, впрочем, поступает она во благо или во вред…
Вера Сергеевна сипло вздохнула, внезапно скорчилась и начала кашлять. Женщина кашляла мучительно, надрывно и, казалось, пыталась выплюнуть из горла некий застрявший там предмет – например, случайно проглоченный шерстяной клубок. Дома у Лиды была персидская кошка, и та кашляла именно так, когда после умывания избавлялась от застрявшей в горле шерсти.
– Воды? – спросила Лида и, не дожидаясь ответа, на который хозяйка, конечно, еще не была способна, понеслась на кухню.
Девушка вернулась с огромной эмалированной кружкой и попыталась напоить Веру Сергеевну. Та ее будто не видела. Теперь она стояла на коленях, схватившись за горло, пригнув голову к полу, и продолжала кашлять. Лида тоже присела на пол и настойчиво совала кружку ей в лицо:
– Ну попейте, хоть немножко. Не можете?
Та сделала отстраняющее движение и взглянула на нее мокрыми, покрасневшими глазами. Тогда Лида набрала воды в рот и прыснула той в лицо. Это простое действие, может, и не очень нужное с медицинской точки зрения, произвело странный эффект – та перестала кашлять и уставилась на свою жиличку с ужасом во взгляде. Лида даже испугалась, не навредила ли она чем?
– Вам лучше? Ну хоть немного?
Вместо ответа та указала рукой на кресло. Лида поняла. Она помогла женщине подняться и, доведя ее до кресла, осторожно усадила. Только теперь Вера Сергеевна решилась сделать один глоток. Он дался ей с трудом, и женщина тут же раскашлялась снова, но Лида видела, что опасности больше нет. Синие следы на шее, красные глаза, этот сиплый, надрывный кашель – все было сущими пустками по сравнению с мертвой неподвижностью фигуры, которую она нашла за дверью на крюке.
– Я вызову врача, – решительно сказала Лида.
В ее сторону протянулась рука. Указательный палец сделал несколько запрещающих движений.
– Но вам нужен врач!
Вера Сергеевна попыталась заговорить, но сразу же оставила это намерение. Из ее глаз потекли слезы. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, жадно вдыхала воздух и, видимо, боролась с новым приступом кашля. Лида пыталась ее уговорить, объясняла, что все можно списать на какой-нибудь несчастный случай… Но и сама понимала, что ни один врач не поверит в несчастный случай, увидев такие следы на шее. «Сразу поймут, что повесилась… Она не хочет позориться».
– Но вы ведь не сделаете этого больше? – жалобно спросила Лида. – Ведь нет? Это ужасно и вовсе ни к чему!
Она бог знает что говорила, только бы говорить, только бы получить какой-то ответ. Не могла же она отправиться спать, когда за стеной, возможно, снова замышляется самоубийство!
Хозяйка прикрыла глаза и слегка махнула рукой в сторону двери. Лида поставила кружку на столик:
– Конечно, я могу уйти… Но лучше мне все-таки остаться. Вдруг вам нужно будет помочь.
После долгой паузы хозяйка неохотно указала ей на свою постель.
– Вы хотите, чтобы я легла?
Лида не знала, расстроилась или обрадовалась она этому предложению. Она бы все-таки предпочла провести ночь в своей постели – при том условии, что хозяйка переночует в больнице. Но видимо, этому не суждено было осуществиться.
– Вы не можете говорить? – участливо спросила она. – Конечно, я останусь. А то вы даже позвать меня не сможете.
Сперва она немного посидела в кресле, потом, когда ее начало клонить в сон, осторожно прилегла на постель – поверх покрывала, не раздеваясь. Время от времени она приоткрывала глаза и следила за неподвижной фигурой в кресле. В том, что хозяйка была жива, сомневаться не приходилось. Ее сдавленное хриплое дыхание было слышно даже на другом конце комнаты.
Постель была мягкой, подушка приятно пахла какими-то цветочными духами. Лида слегка поерзала, поджимая ноги, и вдруг на удивление быстро уснула. Кошмары ей в ту ночь больше не снились.
Каждое пробуждение от сна подобно воскрешению. Мы ошеломленно выходим из тени в свет, как будто репетируя последнее воскрешение, которое однажды наступит раз и навсегда.
