Глава 13

В среду Лида нарочно задержалась в библиотеке после занятий. Ей не хотелось снова спешить домой, с бьющимся сердцем звонить в дверь и с первого же слова хозяйки узнать, что муж все еще не вернулся. В четверг, отсидев все лекции до единой, она поехала в кинотеатр «Иллюзион» на Котельнической набережной и посмотрела подряд две старые комедии. Во время второго фильма Лида даже изредка смеялась. Домой она вернулась поздно и на этот раз ни о чем не спросила Веру Сергеевну. Та тоже не трогала больного вопроса и, казалось, молчаливо одобряла поведение своей жилички. В пятницу (был праздничный день, и институт не работал) она даже удивилась, узнав, что Лида не собирается ни в кино, ни в гости.

– Тебе надо больше развлекаться, – сказала хозяйка, встретив ее вечером на кухне. – В твоем возрасте вредно сидеть дома.

– Я и развлекаюсь. Вчера целых два фильма посмотрела!

– И что смотрела?

Девушка улыбнулась, склонившись над раковиной:

– Да уже не помню. Что-то французское, годов семидесятых.

– Тебе не кино нужно, – снова заговорила с ней женщина, когда Лида переоделась и вышла на кухню. Вера Сергеевна пекла очередной пирог – в последнее время на нее нашла страсть к кулинарии. Они часто ужинали вместе, это начинало превращаться в традицию. – Тебе нужны друзья, подруги. Люди, понимаешь? А что такое кино? Иллюзия.

– Я и была в «Иллюзионе», – машинально подтвердила Лида. – А друзья у меня есть. То есть подруга.

– Всего одна?

Девушка кивнула и уточнила:

– Но очень близкая.

– Почему же она до сих пор к тебе не зашла? Я ведь не возражаю!

Лида вспомнила о своей невольно вырвавшейся лжи насчет суровой хозяйки и отвернулась. Наливая воду в кастрюльку, девушка уклончиво пожала плечами:

– Да как-то так. Не знаю. Мне почему-то не хочется ее звать.

– Самую близкую подругу – и звать неохота, – задумчиво повторила Вера Сергеевна. – Вот я и вижу, что ты очень одинока.

– Понимаете, она иногда бывает очень бесцеремонной, – оправдывалась Лида. – Любит залезть в душу, поиронизировать над тем, что вовсе не смешно… Света резкая немного, но вообще-то добрая. Только сейчас у меня не то настроение, чтобы ей соответствовать.

– Зачем ты ставишь воду? – удивилась Вера Сергеевна, заметив вдруг ее действия. – Я уже сварила борщ, к нему будут пироги… А ты все яйцами питаешься! Это вредно!

Лида смутилась. Гостеприимство хозяйки не было ей в тягость – напротив, но она привыкла отвечать на услугу услугой… А чем она могла услужить Вере Сергеевне? Та сама убирала квартиру, ходила за покупками и, судя по всему, ни в какой помощи пока не нуждалась. «Правда, одну услугу я ей все же оказала, – подумала девушка. – И даже очень важную… Но не могу же я из-за этого сесть ей на шею!»

– Я и так каждый день у вас обедаю, – напомнила она. – Это неудобно.

– Кому? Только не мне.

– А мне – да. Получается, что я вас объедаю!

Вера Сергеевна страшно удивилась, услышав это слово. Она замерла, сидя на корточках перед открытой духовкой, и повернула к Лиде изумленное, раскрасневшееся от жара лицо.

– Объедаешь? Да ты вообще ничего не ешь! Клюешь, как птичка!

– Ничего себе птичка, вчера я съела две тарелки жаркого!

– Ничего не хочу слушать, – отрезала та, заглядывая в духовку и протыкая пироги спичкой. – Сейчас будет готово… Только остудим их немножко, горячее тесто вредно. Детка, ты меня не объедаешь, а составляешь компанию, а компания мне очень нужна. Тебе что – все прямым текстом нужно говорить? Неужели сама не понимаешь, что мне скучно одной?

Лида сдалась, и этот ужин, как и предыдущий, был съеден в комнате хозяйки. Она уже привыкла к потрепанному уюту синей спальни, к отсутствию в ней телевизора (который уж точно был у всех предыдущих хозяек), к темной картине на стене и отставшим обоям в углу. В комнате часто бывало неприбрано, кровать застелена небрежно, на стульях кучами валялась одежда, но Лиду это не смущало – она и сама не была ярой поборницей порядка. Ей казалось, что Вера Сергеевна нарочно создает вокруг себя небольшой кавардак, чтобы чувствовать себя комфортней.

– Кстати, детка, – хозяйка накрыла остатки пирога чистой салфеткой и плеснула себе немного коньяку. В последние дни она пила чуть умеренней из-за болевшего горла. – Я хочу тебе задать нескромный вопрос. Как у тебя с деньгами?

Лида помедлила, но все-таки дала честный ответ. Услышав, что девушка ждет стипендии или перевода из дома, Вера Сергеевна понимающе кивнула:

– Вот почему все яйца да яйца, верно? Я же все замечаю.

– Получается, что я у вас отъедаюсь, – пробормотала та, отводя взгляд.

– А что? Лучше, чтобы ты потихоньку ела вареные яйца у себя в комнате и старалась не замечать, что я пеку пироги? Чтобы слюнки глотала? Ничего ты не отъедаешься! Ты же не из тех, кто будет просить, это по глазам заметно. А такие гордые всегда голодают.

Лида была польщена тем, что ее назвали гордой, каковой она себя вовсе не считала. Но все-таки поправила хозяйку, признавшись, что иногда ей случалось просить взаймы у подруги. Конечно, в особенно тяжелые моменты.

– Но я всегда возвращала долги!

– Не сомневаюсь, – кивнула хозяйка. – Скажи, а те двести долларов, которые вы мне заплатили, – они были последними? Или остальные унес с собой твой Алеша?

– Что вы! – грустно отмахнулась девушка. – Это меня и беспокоит – при нем было так мало денег. Совсем чуть-чуть – только то, что он взял на работу, а зачем ему там деньги?

– А ведь его нет уже неделю. На святого пустынника он не похож, так что вряд ли питается корешками… – раздумывала Вера Сергеевна. – Ну-ну, не надо мокрых глаз, будем думать о лучшем варианте – жив-здоров, где-то загостился. Какое-то время можно обойтись и без денег, но… Всему есть предел. Разве что в этом замешана женщина…

– Вы говорите совсем как Света. – Лида отвернулась и быстро промокнула глаза. – Она сразу сказала, что его сманила какая-нибудь девица из клуба. И он не звонит, потому что ему нечего мне сказать. Боится объяснений.

Хозяйка задумчиво пускала тонкие струйки дыма, стараясь не попадать ими в сторону Лиды. Она успела заметить, что девушка дыма не любит, и курила при ней очень деликатно.

– Значит, денег у него нет. У тебя тоже. И как я поняла, кроме твоего будущего гонорара, других источников дохода не предвидится? Стипендию считать не будем, это гроши. Перевод может и не прийти. Короче, я хочу предложить тебе денег взаймы.

Лида открыла было рот, чтобы отказаться… И запнулась. Она и впрямь не представляла, как выкрутится с теми грошами, которые у нее еще оставались. Обратиться к Свете? Это будет очень неприятно и вряд ли даст хороший результат. Та все еще переживала по поводу ремонта машины и в последние дни казалась такой угрюмой, что подруги почти не разговаривали. Позвонить родителям и признаться, что так, мол, и так?

«А вот тут результат будет, но зато просить еще неприятней. Мама скажет, что так она и знала, и потом… Они ведь присылают мне переводы. Нерегулярно, но присылают. Хотя отношения у нас сейчас не очень и домой я перестала ездить… А зарабатывают они мало, какая уж там помощь! Если разобраться, то я бы сама должна им помогать».

Вера Сергеевна ждала ответа, по капельке потягивая коньяк. Лида решилась:

– Знаете, я возьму деньги. Мне не по себе, но другого выхода нет.

– Очень любезно, – без обиды улыбнулась та. – Это твой личный способ говорить «спасибо»?

– Ох, ну что вы, – испугалась девушка. – Огромное вам спасибо! Знаете, сколько мы скитались по комнатам, ни одна хозяйка еще не предлагала мне денег! Наоборот, многие пытались занять у нас.

– Если бы вас все еще было двое, я бы денег не предлагала. – Вера Сергеевна встала и сняла с настенного крюка сумочку. Крюк был не «тот самый» – «тот» после внезапной и весьма значительной нагрузки на другой день решил упасть. – Мужчина должен зарабатывать на себя и на жену. Если он мужчина, конечно. Держи!

Лида взяла деньги. Пересчитывать было неловко, но она даже на глаз поняла, что в общей сложности тут были две Алешины зарплаты.

– Это слишком много… – начала она, но хозяйка покачала головой, возвращая сумочку на место:

– Для меня это немного. Так что можешь взять с легкой душой.

Они продолжили чаепитие, и Лида, опустошив чашку, тоже решилась на нескромный вопрос. Он давно вертелся у нее на языке, но повода задать его не было. Да и трудно найти повод, чтобы спросить человека о размере и источнике его доходов, если ты не налоговый инспектор.

– Извините, но на что вы сами живете? – робко поинтересовалась она. – Я потому спрашиваю, что вы дали мне столько денег… И еще говорили, что сдаете комнату просто для того, чтобы была компания. Вы дали мне куда больше, чем получили с нас за комнату!

– Это верно, – улыбнулась та. – На вас не наживешься. Я получаю пособие.

– По инвалидности? – брякнула Лида и перепугалась – Вера Сергеевна так и вспыхнула:

– Я что – похожа на инвалида?! На старую развалину?!

Извинения не принимались, она ничего не хотела слышать. Сиреневые глаза горели, с губ срывались возмущенные восклицания вперемешку с капельками слюны. Лида встала, чтобы выйти, но Вера Сергеевна усадила ее обратно в кресло – почти насильно:

– Дурочка, неужели ты думаешь, что эти пособия по инвалидности дадут возможность жить так, как живу я?!

– Нет-нет, простите меня! Я не то хотела сказать, но пособие… Оно ведь платится за что-то… – лепетала Лида. Она сама не понимала, что говорит, и каждое ее оправдание только обостряло ситуацию.

Вера Сергеевна была неумолима:

– Скажи честно, ты считаешь меня больной?! Конченой алкоголичкой?! Пропойцей?

– Нет!

– Да! – фыркнула женщина, схватила сигареты и вдруг, чиркнув зажигалкой, рассмеялась. Сигарета упала на пол и закатилась под буфет. Та достала другую и закурила. – А ведь это так и есть!

Лида сидела ни жива ни мертва и ругала свой длинный язык. «Ведь уже нарывалась! Никогда не знаешь, что ее может разозлить! Но кажется, она уже не сердится!»

Это было так – хозяйка продолжала смеяться, слегка задыхаясь от дыма.

– Я и есть алкоголичка, причем законченная, – почти весело призналась она. – Ты можешь поверить, что за это могут платить пособие? Ну не бойся, отвечай.

– Я о таком не слышала, – осторожно ответила девушка.

– И не услышишь. Но такое случается. Редко, но бывает. Именно такое пособие я получаю и уверяю тебя – мне нет необходимости работать или сдавать третью комнату. На все хватает и еще остается.

Лида не поверила, но возражать не стала. Вера Сергеевна подошла к окну, отдернула занавеску и посмотрела вниз. Она больше не смеялась, хотя ее плечи все еще слегка подрагивали. Пепел упал с ее сигареты один раз, другой – та не замечала. Лида сидела тихо, как мышка, вконец затравленная огромным котом.

– Ты права в одном – любое пособие платится по какой-то причине. За что-то… И у меня тоже есть причина. В каком-то смысле я и есть инвалид… Только платит мне не государство.

Она обернулась, и Лида была готова поклясться чем угодно, что у той в глазах стояли слезы.

– Мне платит один человек, и платит уже давно. Очень давно. Я не прошу его об этом, никогда не просила, сам предложил… А я… Как взяла деньги тогда, в первый раз, так и беру до сих пор.

Лида молчала, но уже не из осторожности. Она попросту ничего не понимала.

– Наверное, нужно было отказаться, – сказала хозяйка, обращаясь как будто к себе самой. – Сразу отказаться, швырнуть ему деньги обратно… Но я как-то не сумела… Привыкла жить за чужой счет, не работать, не зарабатывать… Да это уже и не имело никакого значения, для меня все было кончено. Деньги меня как-то не трогали. Это потом я стала понимать, что он меня ими добил. Окончательно прикончил.

– Ваш муж? – еле слышно уточнила Лида.

– Да, он. Это он мне платит до сих пор, хотя я не видела его почти двадцать лет. Присылает почтовые переводы, а сумма всегда одна и та же… Конечно, с годами прирастали нули, потом опять пропадали. Все эти денежные реформы! – Она усмехнулась, слез не было уже в помине, Лиде даже подумалось, что она ошиблась. – Но сумма была одна и та же, если разобраться. И как это он высчитал, сколько нужно платить? Сколько нужно платить ЗА ЭТО?

– Это алименты?

– Да, что-то вроде того. Хотя суд его к этому не приговорил. Суд вообще его ни к чему не приговорил – во всем оказалась виновата я одна.

Хозяйка говорила с горечью, но Лида испытывала смешанные чувства. Про себя она не могла не признать, что бывший муж Веры Сергеевны поступил весьма благородно, назначив ей такое щедрое и, видимо, пожизненное содержание, тем более что суд его к этому не принуждал. Но высказать эту крамольную мысль она так и не решилась. Лида не сомневалась в том, что ее собеседница всем сердцем ненавидит и презирает бывшего супруга. «Хотя его тоже можно пожалеть. Жить с алкоголичкой – небольшое удовольствие, но она, кажется, во всем винит только его».

– Если бы он не платил, я бы пошла работать, и кто знает? Может, перестала бы пить. Во всяком случае, пить так много… – все еще в каком-то трансе говорила хозяйка, медленно прохаживаясь по комнате – от двери к окну. – Но он платит так аккуратно, перевод приходит первого числа каждого месяца. И я сперва рвала эти квитанции, но приходили повторные… И вот по ним я уже и шла получать деньги. Такой компромисс, знаешь? А потом я вовсе перестала их рвать, шла на почту, предъявляла и все. И каждый раз напивалась до обморока. – Она остановилась и взглянула на притихшую Лиду. – Ты меня презираешь за это?

– Почему я должна вас презирать?

– Значит, по-твоему, можно брать деньги у своего врага?

– Вы считаете его врагом?

– Да. А он – меня. Знаешь, за что он платил? За то, чтобы я никогда не показывалась ему на глаза. Вот как он меня ненавидел… Не знаю, что с ним теперь, и знать не хочу, но переводы все еще приходят, значит, жив, здоров, работает… Зарабатывает. Последний перевод я обналичила только вчера.

Она помассировала виски и грузно опустилась в кресло. Слабым голосом сказала, что посуду уберет сама. Потом. А сейчас у нее что-то разболелась голова. Лида поняла намек и, поблагодарив за ужин, ушла к себе.

Как ни странно, за последние дни ее работа значительно продвинулась. Правда, Лида все еще опасалась приступать к главным сюжетным линиям – ей от них становилось не по себе, уж очень велика была ответственность. Но зато она с удовольствием описала, как развивались отношения бывшей невесты Эдвина, Розы, и ее нового знакомого – отставного морского лейтенанта Тартара. Что эти двое влюбились горячо и взаимно, не было никаких сомнений.

«Это уж тайна Полишинеля. – Она заправила новый лист в машинку, добавив к написанной главе еще несколько предложений. – Но теперь дело пойдет всерьез».

Роман Диккенса обрывался в разгаре расследования загадочного Дика Дэчери. Эту линию она пока оставила в покое, справедливо рассудив, что течение сюжета время от времени нуждается в перемене и описать влюбленность Розы будет куда полезней… И безопасней. Но дольше откладывать было нельзя – ей предстояло с головой нырнуть в основной сюжет.

«У меня есть еще два месяца, – успокоила себя Лида. – Будет трудно, но я справлюсь. Справилась же с первой главой. Или ее нужно считать двадцать четвертой? Так или иначе, сейчас на сцене опять появится мистер Дик Дэчери. Старый холостяк, живущий на свои средства, как он сам себя постоянно аттестует. Явно замаскированная личность».

Исследователи и последователи трактовали этот образ по-разному. Если в случае Эдвина Друда был возможен один вариант из двух – жив или мертв, то под маской Дика Дэчери узнавали кого угодно. Кто-то утверждал, что это вернулся сам Эдвин Друд! Но с этой версией Лида была несогласна.

«Чтобы Эдвина да не узнали в родном городке! Это уже ‘‘Одиссея’’ какая-то. Но даже Одиссея узнала старая кормилица и собака, да и отсутствовал он дольше, чем полгода. Эдвина, пусть даже сильно изменившегося, тут же признали бы! К тому же Дэчери чуть не сразу является в гости к Джасперу… А уж дядя знал племянника насквозь. Конечно, на голове у Дэчери парик, ну и что? Если бы на лице был грим (что вряд ли, слишком бросалось бы в глаза), то все равно узнавание произошло бы мгновенно. Да хотя бы по голосу, ведь у Джаспера абсолютный слух. Нет, это глупости. Зачем Эдвину вообще вести какое-то следствие, если ему достаточно указать пальцем на дядю, привести свидетеля Дёрдлса и тем самым отправить Джаспера на виселицу в пять минут?! Не нужны ему никакие доказательства!»

Кто-то предполагал, что это мог быть Грюджиус… Но у того не было возможности так часто оставлять Лондон, да и не сыграл бы такую сложную роль прямодушный «угловатый человек». Правда, в начале романа мелькает ключевое слово «парик», именно в описании Грюджиуса: «Его коротко остриженная голова напоминала старую шапку из облезлого желтого меха… В первую минуту всякий, глядя на него, думал, что он в парике, но тут же отвергал эту мысль, ибо невозможно было себе представить, чтобы кто-нибудь по доброй воле стал носить такой безобразный парик». Но это был, скорее всего, ложный след, один из тех, которые Диккенс так щедро разбросал по всему роману в виде намеков и для отвода глаз. Лицо у Грюджиуса корявое, сам он нескладный и долговязый, и вся его внешность настолько запоминающаяся и нетипичная, что Диком Дэчери, ничем, в общем, не примечательным, он никак быть не мог.

Некоторые полагали, что Дэчери – это Баззард, клерк Грюджиуса… Но самый почитаемый из исследователей, Каминг Уолтерс, начисто опроверг эту версию. Тому-де незачем выслеживать Джаспера, его могли только нанять за деньги, и вообще, это комический персонаж, автор неудавшейся трагедии, никчемный конторщик, которого старый чудак Грюджиус непонятно зачем у себя терпит.

И Каминг Уолтерс выдвинул свою версию – в самом деле ошеломительную и настолько тщательно доказанную, что в первый момент Лида ему поверила беспрекословно. Он доказывал, что Дик Дэчери – женщина! Что это Елена Ландлесс, сестра невинно обвиненного в убийстве Невила!

У нее был мотив – оправдать перед обществом брата и защитить подругу от приставаний ненавистного певчего. У нее была возможность уезжать из Лондона в Клойстергэм и незаметно возвращаться. В детстве она часто переодевалась мальчиком и подбивала брата на бунт против отчима-изувера, бившего детей плеткой. Она решительна, смела, и Джасперу, по мнению комментатора, невозможно опознать ее под маскировкой – они виделись мало, и ее голос он слышал только раз, когда Елена призналась, что не испугалась бы его ни при каких обстоятельствах. У нее низкий грудной голос, который вполне может сойти за мужской.

Также Каминг Уолтерс убедительно разобрал и обосновал внешние приметы Дика Дэчери. У того огромная шевелюра – ясно, что под ней скрывается большая масса волос. То есть женских волос. Дэчери постоянно трясет кудрями – а это женская, а не мужская привычка. Шляпу он носит в руке, никогда не надевая на голову, – а женщина, по его мнению, привыкла таскать шляпу под мышкой. Именно из этого он выводит, что Дэчери не мог быть мужчиной.

У Дэчери черные брови – а Елена брюнетка. Когда Дэчери направляют к мистеру Топу, чтобы снять у него комнату, он почему-то спрашивает его жену – а женщине, по мнению комментатора, всегда легче договориться с женщиной. Обсуждается даже то, что заказывал себе на обед Дэчери – женское это меню или мужское? Вывод был таков, что меню-то было мужское, но ведь нужно же было Елене замаскироваться. Дэчери ведет «счет» своего расследования, отмечая добытые факты меловыми черточками на дверце буфета. Комментатор говорит, что Елена опасается что-то записывать – в те времена девушки и юноши обучались разным типам почерка, и Елену немедленно разоблачили бы, если бы кто-нибудь увидел хоть строчку. Потому она и выбрала такой громоздкий способ для записей. И так далее и тому подобное.

Это было настолько детальное, страстное и авторитетное расследование, что у Лиды сперва не возникло никаких сомнений в том, что Каминг Уолтерс абсолютно прав. Да по правде сказать, тайна Дика Дэчери и не казалась ей особенно захватывающей. Разумеется, ей было любопытно узнать, кто это такой, но ведь в конце концов Дэчери всего-навсего следователь. Или мститель? Приступая к продолжению романа, она почти не задумывалась о том, кто в конце концов обнаружится под маской… Но при более внимательном прочтении Диккенса ее стало кое-что настораживать. А уж когда она задумалась всерьез…

«Да, у Елены был мотив и были возможности… Но мотив-то был реальный, а вот возможности – весьма умозрительные. Диккенс бульварщиной не занимался, а женщина в мужском платье – это чистой воды водевиль. Не разоблачить девушку, красивую и женственную, если она станет выдавать себя за пожилого холостяка? Брюки и сюртук никого бы не обманули. Фигура выдала бы Елену с головой… То есть другими местами. Но допустим, этот номер прошел. Ни фигура, ни тембр голоса (пусть низкого, но никак не мужского) никого не насторожили. А лицо? Куда же она денет свое лицо, которое прекрасно известно всем жителям этого крошечного городка, где она провела несколько долгих месяцев после того, как ее оклеветанный брат уехал в Лондон? Провинциалы – люди приметливые и любопытные. Они бы мгновенно разоблачили Елену, а этого не произошло. Пусть даже она общалась с немногими из горожан… Риск все равно был слишком велик».

Но Лида была готова допустить даже это чудо. Чего на свете не бывает? Тем более что Елена большую часть времени проводила в закрытом женском пансионе, а теперь общалась в основном с мужчинами, так что круг знакомств у нее значительно изменился. Тем более Дэчери явился только через полгода после исчезновения Эдвина, то есть летом – именно тогда, когда из городка уехали все, знавшие Елену в пансионе, – и ученицы, и начальница… Начались каникулы, то есть в это время риск ее опознания значительно снизился. Огромная седая шевелюра тоже была очень подозрительна. Если бы под ней скрывалась коротко остриженная мужская голова, то вовсе незачем было напяливать здоровенный парик – хватило бы обычного. Обычный был бы даже предпочтительней – не привлекает внимания. Но вряд ли Елена рассталась бы со своими исключительными черными кудрями. Насчет привычки женщин трясти волосами Лида и вовсе спорить не собиралась – она сама постоянно откидывала и теребила локоны и была уверена, что ее предшественницы, жившие в девятнадцатом веке, делали то же самое. «Длинные волосы всегда лезут в глаза, вот и все».

Но вот с тем, что Дэчери не надевает шляпы, потому что «не уверена» – сможет ли носить ее по-мужски, Лида была не согласна. «Дэчери мог просто промахнуться с размером. Купил свой обычный размер, а шляпа на парик не полезла. Вот он и таскает ее в руке. Стоп! – задумалась она, когда впервые задалась этим вопросом. – Какой еще свой обычный размер? Женщины прикалывали шляпы к волосам, и вопрос объема головы для них тогда не стоял. А вот мужчины – те точно знали свои размеры шляп. Так что же получается?»

Она пришла к выводу, что встряхивание волосами вовсе не было чисто женской привычкой. То же самое мог делать и мужчина, постоянно поправляющий слегка съехавший парик. Или же артистическая натура. В том, что Дэчери предпочел обратиться насчет комнаты к миссис Топ, тоже не было ничего удивительного – сдачей комнат обычно ведают именно женщины: ведь им приходится и готовить на постояльца, и убирать за ним. И очень редко этим занимаются их мужья.

Но самые большие возражения вызвала у нее версия Каминга Уолтерса насчет меловых черточек. «Значит, Дэчери боится что-либо писать, пока находится в Клойстергэме? Чтобы не узнали женский почерк? Да вот вам – он «сидит за столом и пишет, одновременно зорко оглядывая прохожих, как будто он сборщик дорожной пошлины…» Вот что увидела старуха, заглянув в его открытую дверь, под самым носом у Джаспера – ведь Дэчери снял квартиру в его доме! Как же он не пишет? Так и строчит!»

И наконец, она вдребезги разбила версию Уолтерса, перечтя последние страницы романа. Дэчери, оставшись в своей комнате один и проведя на дверце буфета меловую черту, говорит сам себе: «Мне нравится этот способ вести счета, принятый в старинных трактирах. Никому не понятно, кроме того, кто ведет запись, но все тут как на ладони, и в свое время будет предъявлено должнику. Гм! Пока еще очень маленький счет. Совсем маленький!»

Если Дэчери в этот момент один, предположила Лида, ему незачем притворяться и маскироваться. Откуда же взялись эти речи о старинных трактирах? Неужели Елена, воспитанная молодая девушка из приличного общества, коротала вечера, сидючи в трактирах за кружкой эля и тарелкой холодной баранины? Да вообще, откуда ей, только что приехавшей с Цейлона, могут быть известны старинные английские обычаи, не говоря уж о трактирных порядках?!

Этот довод окончательно убедил Лиду, что она должна отбросить версию Каминга Уолтерса. «Он сделал из Елены прямо какую-то Никиту´! Еще утверждает, что Грюджиус знает о расследовании Дэчери! Еще говорит, что на картинке Дэчери встречается с Джаспером в склепе! Да никто из тогдашних джентльменов не позволил бы молодой девушке ввязаться в такое опасное дело! Они бы со стыда сгорели, руки на себя наложили, но ни за что, никогда не отпустили бы Елену на произвол судьбы! Это исключено! Это – водевиль! Но тогда кто же этот загадочный сыщик?»

Она решила обратиться только к достоверным фактам, к тем, которые не удастся опровергнуть. Итак, у Дэчери седой парик и черные брови. Человек всегда маскируется, исходя от противного, – значит, Дэчери брюнет. Его собственные волосы также довольно густые, поэтому парик вышел таким громоздким и шляпа обычного размера на него не налезает. Есть вероятность, что он и впрямь плохо знает или вовсе не знает городка, потому что заблудился в первый же вечер, безо всякого умысла. Он то и дело поднимает руку к голове, «будто рассчитывая найти там еще одну шляпу», но тут же, спохватившись, опускает руку обратно. Этот странный жест особо подчеркнут Диккенсом в нескольких местах…

Лида задумалась. «Очень похоже на закоренелую привычку… Такой незаконченный жест… Он как будто хочет что-то сделать с головой, но тут же спохватывается, что на ней парик. Может, у него голова под париком чешется? Действие-то происходит летом, в жару. А может, он вообще привык ерошить волосы?» Она знала из текста, что Дэчери не выглядел ни слишком старым, ни слишком юным – так, человек среднего возраста, преждевременно поседевший. Его лицо ничем не примечательно (а ведь Елена – красавица, а Грюджиус – почти урод). Он приметлив, любознателен, легко заговаривает с любым человеком, будь то уличный мальчишка, мэр или истощенная опиумом старуха, то есть ведет себя, как профессиональный сыщик. Итак, кто им может быть?

«Из тех персонажей, которые уже выведены Диккенсом на сцену, это может быть только Баззард! – поняла Лида. – ‘‘Тернии забот’’ – так называется его несчастная пьеса, которую ни за что не принимает ни единый лондонский театр! Баззард, которого, неизвестно почему, весьма уважает мистер Грюджиус, хотя этого мрачного, обидчивого и амбициозного человека вроде бы уважать не за что. Каминг Уолтерс называет за это Грюджиуса старым чудаком, который просто боится обидеть конторщика… Чудак? Когда касается дела, он вовсе не чудак, а очень резкий, требовательный и справедливый человек. Вот, посмотрим…»

Она лихорадочно перерыла роман и нашла несколько деталей, которые подтвержали ее догадку. «Мистер Грюджиус сидел и писал у своего камина, а клерк сидел и писал у своего камина». Слово «своего» выделено курсивом – и не зря. Свой камин у простого клерка? За что ему такая честь? За пьесу, над которой Грюджиус смеется за его спиной и считает ее полной чепухой? Здесь что-то не так.

Она перевернула страницу и прочла описание внешности Баззарда: «Это был темноволосый человек лет тридцати, с бледным одутловатым лицом и большими темными глазами, совершенно лишенными блеска… Этот помощник вообще был таинственное существо и обладал странной властью над мистером Грюджиусом… Мрачная личность с нечесаной шевелюрой… Мистер Грюджиус всегда обращался со своим помощником с непонятным для стороннего человека почтением… Мистер Баззард, с хмурой усмешкой глядя в огонь, запустил пальцы в свои спутанные лохмы, как будто тернии забот находились именно там…»

Лида глубоко вздохнула и улыбнулась. Внешность совпадала. Это вполне мог быть Дэчери, особенно учитывая привычку Баззарда теребить и ерошить волосы. Разумеется, в таком случае парик должен был его страшно стеснять.

Была ли у Баззарда возможность время от времени оставлять Лондон и ездить на следствие? Была. Грюджиус сам говорит всем, что Баззард ушел в летний отпуск – примерно в то же время, когда в городке появляется Дик Дэчери. И тут же замечает, что ему «очень трудно заместить мистера Баззарда». Почему его трудно заместить? Ведь понятно, что клерк презирает своего хозяина за его неспособность к литературе, что не любит свою конторскую работу, а мечтает совсем о другом поприще – о карьере драматурга и недоволен своей судьбой… Вряд ли из него при таких условиях получился идеальный конторщик. Если Баззард с кем и общается на равных, так это с «другими гениями, которые тоже написали пьесы, и тоже никто ни под каким видом не желает их ставить, так что эти избранные умы посвящают пьесы друг другу, снабжая их высокохвалебными надписями». Почему же его умный и проницательный, а главное, справедливый хозяин относится к нему с таким уважением, что даже устроил для клерка собственный камин? Почему первый тост он поднимает не за Розу, которую очень любит, а опять же за Баззарда? Почему его так трудно заместить?

«Да потому что Баззард плохой драматург и не слишком усердный клерк, но зато великолепный сыщик и уже не раз оказывал Грюджиусу некие услуги, что тот очень высоко ценит! – поняла Лида. – Потому что этот странный и по-своему таинственный человек, который говорит так мало и отрывисто, способен преображаться, когда нужно идти по следу, высматривать, вынюхивать и делать выводы. Спорно? А вот посмотрим! На черта ему было гримироваться, если его никто никогда в Клойстергэме не видел? Зачем Дэчери, как попугай, всем твердит, что он ‘‘старый холостяк, живущий на свои средства’’? К мэру он обращается не иначе, как в третьем лице – ‘‘его милость господин мэр’’. Он прогуливается по городку, заложив руки за спину, ‘‘как то в обычае у мирных старых холостяков’’. Некто играет Дика Дэчери, используя устойчивый набор приемов и ни на шаг от него не отклоняясь. А Баззард обожает театр, и все театральные амплуа – старые холостяки в том числе – известны ему до тонкости! И живя под чужим именем, он немедленно выдумал себе целый сценический образ и ушел в него с головой. Шляпа вот только не налезла – тут вышла промашка! Его послал на следствие Грюджиус, которого в одном месте Диккенс называет ‘‘этот великий молчальник’’. Грюджиусу прекрасно известно, что Джаспер причастен к покушению на убийство, и он просит Баззарда собрать против него прямые улики».

Она нашла еще одно интригующее место – для тех, конечно, кто принял бы ее версию. Чуть не на первой странице романа, там, где Эдвин встречается с дядей, он весело цитирует то ли стихи, то ли поговорку о том, как «Забота юноше кудри сединами убелила, а старца седого в гроб уложила». Не намек ли это на Дэчери – с его молодым лицом и сединой? Не намек ли это на пьесу Баззарда – «Тернии забот»? Да и сами тернии, изображенные на обложке романа, – не намек ли это?

Но самым главным доводом в пользу Баззарда она посчитала факт, который всячески пытались истолковать комментаторы Диккенса и все-таки никак не могли объяснить. Это была еще одна тайна, решив которую, можно было точно определить, кто скрывается под личиной Дэчери. Почему он появился в городке только спустя полгода после исчезновения Эдвина Друда? Зачем было медлить так долго, если дело требовало расследования и немногочисленные свидетели могли все перезабыть за такой долгий срок? Значит, что-то мешало Дэчери объявиться раньше. Что?

«И здесь круг подозреваемых сужается до двух человек. – Лида снова взялась перелистывать роман. – Первый кандидат – это опять же Елена. Живя в городке, она в основном общалась с пансионерками женской обители. Зачем она так долго откладывала свое перевоплощение? Попросту дожидалась, когда все разъедутся на каникулы – так было меньше вероятности, что ее опознают. Второй кандидат – Баззард. Перед самым исчезновением Эдвина, зимой, Грюджиус поднимает за него тост, в котором желает ему ‘‘изъять тернии забот из своего состава’’. Пожелание неуклюжее и как будто бессмысленное, но позже становится ясно, на что он намекает. Баззард как раз пишет свою пьесу. Вероятно, он будет погружен в это занятие еще долго, а, учитывая его эгоизм, раздутое самомнение и болезненное самолюбие, Грюджиус не решится оторвать его от трудов и послать на следствие. Он вообще считает себя не вправе приказывать своему загадочному клерку, стало быть, по своей воле Баззард из Лондона не двинется. К тому же, если Эдвин выжил и только нуждается в лечении, то особо спешить незачем. Напротив, спешка может повредить делу – нужно дать Джасперу время успокоиться и расслабиться – так он легче себя выдаст. А вот когда в городке появляется Дэчери, Грюджиус заявляет, что Баззард уже написал пьесу. То есть он свободен. Подчеркивается, что он пытался пристроить свое творение во все лондонские театры – на это тоже нужно время. Однако, наступило лето, когда ни один театр не работает. На сцене мертвый сезон, и Баззард милостиво соглашается уехать из столицы и начать расследование. Все это вполне вяжется с его характером. Так что, если Дэчери – это не Елена, то это может быть только клерк. ‘‘Он не на своем месте’’, – загадочно произносит мистер Грюджиус. Это можно понять в том смысле, что тот губит свой талант за конторкой. А можно предположить, что он в Клойстергэме».

Лида окончательно отвергла версию Каминга Уолтерса, хорошо при этом понимая, как легко можно обмануться, строя какие-то догадки насчет этого романа. Она знала, что Диккенс всюду раскидывал ложные намеки, ставил ловушки, маскировал волчьи ямы. Он мечтал создать тайну, которую никто не сможет разгадать до самого конца!

«То есть до явления Эдвина Друда в склепе перед Джаспером? По моей версии, получится так. Это было бы ошеломляюще… Вот это действительно была бы тайна! Но что же делать с собственным заявлением Диккенса насчет Дэчери? – встревожилась вдруг она. – Его спросили, не Эдвин ли это Друд, а он ответил так: если бы Джаспер потерпел неудачу, Эдвин Друд был бы единственным лицом, которое могло быть Диком Дэчери, но при существующем положении он единственное лицо, которое Диком Дэчери быть не может. Как быть с этим заявлением? То есть Джаспер неудачи не потерпел, и Эдвин…»

И тут она поняла, что имел в виду писатель, выражаясь так уклончиво и витиевато и упирая на слово «лицо». Эдвин Друд, пусть даже живой, в самом деле не мог быть Диком Дэчери именно из-за своего лица. После ночевки в склепе в обществе гашеной извести его лицо было изрядно обожжено и нуждалось в длительном лечении. Как, вероятно, и его передавленное горло.

Лида подняла голову и чутко прислушалась к тишине. При мысли о передавленном горле ей сразу вспомнилась хозяйка, и весь вымышленный мир сразу отодвинулся – будто отпрыгнул в темное окно и теперь ждал за стеклом, когда его вызовут обратно, послушный, но пугающий призрак.

«Нет, все тихо. И она сама мне обещала, что будет жить, потому что теперь ей интересно, что станет дальше со мной и Алешей. Наверное, поэтому она и читает роман за романом – чтобы оставить на завтра хоть какую-то тайну. Еще одну, пусть глупую, пусть чужую, но все-таки тайну, а значит – жизнь».

Она проработала полночи, двигаясь вперед очень медленно, но упорно и азартно. Ей нравилось думать, что Дэчери это Баззард, но она прекрасно понимала, что сейчас ей еще нельзя слишком жать на эту педаль, если она хочет оттянуть раскрытие тайны до конца. Лида предположила, что Баззард будет излагать результаты своего следствия, то и дело сбиваясь на собственные «Тернии забот». И это должна быть трагикомическая сцена – как вся «Тайна Эдвина Друда», да и как сама жизнь, наверное.

Труднее всего купить то, что ничего не стоит.