Глава 11
Через полчаса пошел дождь. Еще через пятнадцать минут Татьяна ощутила очень сильное желание избить эту девицу, которая делала вид, что находится в квартире одна. Теперь она понимала того (или тех, если их было много), кто избивал Женю, наставляя ей обширные синяки, – эта обманчивая кротость могла просто свести с ума.
После того как девушка убедилась, что незваная гостья уходить не собирается, она попросту ушла в комнату, включила там старенький телевизор и принялась смотреть какой-то музыкальный канал. Татьяна некоторое время посидела на кухне, обдумывая, как себя вести дальше. Положение становилось все более глупым и натянутым. Время шло, а Женя не обращала на нее внимания. На вопросы не отвечала – казалось, она ослепла и оглохла. Татьяна несколько раз заходила в комнату и пыталась возобновить разговор. Та даже головы в ее сторону не поворачивала.
Нужно было что-то делать – или уйти, или вынудить ее заговорить. Но… Как? Татьяна призналась себе, что начинает бояться. Уж слишком самоуверенно держалась эта девица. Она-то ничего не боялась – даже угроза обратиться в милицию не произвела на нее ни малейшего впечатления. Она не чувствовала за собой вины? Или была настолько неуязвима? В любой момент мог вернуться Петр – от этой мысли Татьяну просто передергивало. Ей было страшно – тогда их будет двое, а она одна. На что способен этот парень – она могла только предполагать…
Татьяна решила, что необходим компромисс. Нужно было добиться хоть какого-то результата – пусть самого мизерного. Она вошла в комнату и остановилась перед диванчиком, на котором с удобствами расположилась девушка:
– Слушай, я уйду прямо сейчас, если ты дашь мне его фотографию.
Девушка безмятежно подняла на нее глаза и снова уставилась в экран.
– Мне нужна его фотография, – нетерпеливо повторила Татьяна. – И не говори, что тут нет ни одной.
– Зачем вам? – вяло спросила девушка. Это было ее первое слово за последний час.
– Она мне нужна, и все. Для семейного альбома.
Та криво улыбнулась:
– Ладно вам. Вот он придет – попросите у него самого.
– Я предпочитаю попросить у тебя. Или… Или я сама возьму!
– Интересно, где это, – беззаботно бросила та и снова переключилась на экран телевизора.
Татьяна в ярости огляделась: «Он тут живет, должна же быть хоть одна фотография! Люди постепенно обрастают всяким барахлом, и снимками в том числе…» Она отбросила все церемонии в сторону – было уже не до них. Выдвинула ящики старого буфета, поворошила их содержимое. Женя как будто не замечала ее действий – только раз Татьяне послышался легкий смешок за спиной, но, когда она обернулась, девушка смотрела только на экран.
В ящиках лежали старые инструменты, мотки проволоки, поношенное и не слишком чистое белье. Какие-то старые книги – все больше учебники. Аккуратно сложенный коричневый пиджак, который, судя по несуразным лацканам, мог принадлежать только прежнему хозяину квартиры – умершему от пневмонии старику. Татьяна дошла до того, что прощупала карманы, но ничего, кроме обкусанного деревянного мундштука, не нашла. Она задвинула ящики и принялась шарить в остальной мебели. Перепачкалась в пыли, задыхаясь от волнения и стыда, – как она не убеждала себя, что поступает правильно, ей было стыдно, ужасно стыдно вести этот обыск. Тем более что девушка подчеркнуто-презрительно не замечала ее действий.
Татьяна перешла в прихожую, затем бегло осмотрела кухню. Все впустую. Из личных вещей Петра нашлось только немного одежды, бритвенные принадлежности да пара зимних ботинок, которые давно следовало выбросить, – они уже не годились для того, чтобы служить хозяину следующей зимой. Зайдя в ванную, она ополоснула руки и лицо. Щеки у нее горели, она встретилась со своим взглядом в зеркале и вдруг выругала себя дурой: «Чем я занимаюсь! Если она так спокойна – значит, ничего тут нет!»
Татьяна ушла, не прощаясь, – просто хлопнула дверью, стараясь произвести звук погромче. Громко топая, спустилась на один этаж, а потом на цыпочках побежала наверх и замерла на четвертом – рядом с дверью, за которой жили родители Жени. Она прислушалась – везде было тихо. Потом хлопнула подъездная дверь, кто-то вошел вместе с собакой – лай звонко отразился от стен. «Я подкараулю его на лестнице и сфотографирую, – решила она. – В квартиру не пойду ни за что. А если он попробует отнять у меня фотоаппарат – начну биться во все двери! Хотя… Опять я сваляла дурака! Все можно сделать намного проще!»
Она подождала еще чуть-чуть – лай собаки стих на втором этаже. Женя по-прежнему находилась в квартире – судя по всему, сбегать она не собиралась. Скорее всего, сейчас девушка занялась приготовлением ужина. Из-за всех запертых дверей на лестницу выплывали запахи еды – где-то жарили мясо и картошку, откуда-то пахло кофе. Но есть Татьяне не хотелось. Она потихоньку спустилась на третий этаж и позвонила к Алине.
«Их двери как раз напротив, – рассуждала женщина. – Конечно, нельзя вручить ей аппарат и попросить сделать снимок, когда Петр будет выходить из квартиры… Для этого придется сидеть перед глазком и весь день его караулить. Но я сама это сделаю – в этом она мне не откажет!»
Она нажала кнопку еще раз, но ей никто не открыл. Опять неудача… Татьяна посмотрела на часы. Самое горячее время – сейчас все возвращаются с работы. Пора бы и Петру вернуться… Если он вернется сюда. Но почему в подъезде так тихо? Ей вспомнилось, что тут живут в основном пенсионеры. Но ведь были и работающие жильцы. Скорее всего, они где-то пережидают дождь – он все усиливался, колотя по ветхим жестяным карнизам, от порывов ветра дрожало плохо пригнанное оконное стекло. «А я забыла зонтик», – подумала Татьяна, и эта мысль почему-то ее позабавила. Слишком уж ей не везло – все одно к одному.
Она спустилась на один пролет, подошла к окну, достала сигареты. Женщина решила ждать – все равно кого. Того, кто придет сюда первым. Алину, Петра… Все равно – идти ей некуда. Она вдруг подумала, что, если с ней что-то случится, никто особенно не пожалеет.
«Ни дочери, ни мужа у меня больше нет, – меланхолично подумала она, глядя на двор, заливаемый дождем. – И родителей тоже. Даже близкой подруги нет, ни единой. Как я оказалась в такой пустоте? Мне через несколько месяцев исполнится сорок лет. Половина жизни прожита… Нет, скорее всего, даже больше половины… И что же? Ничего не осталось, никакого следа. Все рухнуло за несколько дней – все исчезло, как сон. Ну вот, я и проснулась в пустоте. Это нечестно, такого со мной случиться не могло…»
Из подворотни показалась женская фигура под ярко-зеленым зонтиком. Татьяна вгляделась, пытаясь различить лицо, но женщина быстро скрылась под навесом подъезда. Хлопнула дверь, застучали каблуки по ступеням. Татьяна погасила сигарету о щербатый подоконник и обернулась.
Ей навстречу поднималась мать Жени – она узнала ее только по яркому макияжу и беспощадно обесцвеченным волосам. Они были прежними, а вот лицо сильно изменилось. За то время, пока женщины не виделись, та успела постареть лет на десять и выглядела сейчас раскрашенной измученной старухой. Поравнявшись с Татьяной, та подняла глаза, чуть замедлила шаг, занеся ногу на следующую ступеньку, и вдруг остановилась, крепко ухватившись за перила. Она обернулась – их взгляды снова встретились.
– Это вы? – пробормотала та. – Ко мне?
Татьяна молча кивнула, пытаясь припомнить имя этой женщины. Кажется, Юлия… А отчество? «Хотя, к чему отчество, мы же почти ровесницы… Хотя в это плохо верится! Она выглядит сейчас почти на шестьдесят! Может, тяжело больна?»
Мать Жени постояла секунду, нерешительно глядя на нее, потом слегка пожала плечами:
– Пойдемте.
Они поднялись на площадку третьего этажа, и тут Татьяна заставила ее остановиться:
– Вы знаете, где сейчас ваша дочь? – спросила она, понизив голос.
Та качнула головой:
– Она мне не отчитывается.
– Хотите на нее взглянуть? – И, не дожидаясь ответа, Татьяна позвонила в дверь.
Сейчас она столкнет их лицом к лицу, и ни та, ни другая больше не смогут отпираться, что врали ей… Не могут они обе играть одинаково хорошо! И в конце концов, к чему вся эта странная игра, это вранье про то, что Юлия не знает, где пропадает ее дочь?
Но та даже не стала дожидаться ответа – махнула рукой и стала подниматься на четвертый этаж.
– Погодите! – запоздало окликнула ее Татьяна. – Я вам докажу, что она там! Я только что от нее!
Та, не отвечая, скрылась за поворотом лестницы. Дверь никто не отпирал, хотя Татьяна была уверена – девушка по-прежнему находится в квартире. Скорее всего, она успела подкрасться и теперь подслушивает за дверью. Женщина сжала кулаки: «Чертовы куклы! Ведут себя так, будто я какая-то муха, от которой можно просто отмахнуться!» Она побежала наверх и как раз успела зайти за Юлией в квартиру – та уже собиралась закрыть за собой дверь.
– Вы же знаете не хуже меня, что ваша дочь сейчас там! – уже громко сказала Татьяна, указывая пальцем в пол.
Юлия тем временем встряхнула мокрый зонтик, раскрыла его и бросила в угол сушиться. Прихожая была большая, в нее выходило несколько дверей. В квартире стоял кислый запах – здесь явно много курили и редко открывали окна. Хозяйка подошла к большому трюмо, сняла промокший пиджак и повесила его на вешалку. Она двигалась замедленно, чуть угловато – это была или сильная, застарелая усталость, или в самом деле болезнь. Татьяна чуть притихла – та вела себя так спокойно, как будто ничего особенного не произошло.
– Хотите, спустимся туда? – предложила Татьяна, уже без всякого энтузиазма.
Юлия наконец заговорила – все еще не оборачиваясь, разглядывая себя, а заодно и Татьяну в зеркале:
– Я и так знаю, где она.
– И вы знали все время?
Та слегка пожала плечами – знакомый жест, который Татьяна так часто видела у ее дочери. Только тут она заметила, что дочь и мать очень похожи – только мать выглядела какой-то карикатурой на юную, чуть неправильную красоту Жени.
– А что в этом такого? – спросила Юлия, садясь в кресло, рядом с телефонным столиком.
Она не предложила пройти ни в комнату, ни даже в кухню – устроилась здесь, как в приемной какого-то начальника. На столике стояла набитая до отказа пепельница. Юлия чуть заметно поморщилась, почуяв крепкий табачный дух, исходивший оттуда, и слегка отодвинула ее в сторону. Татьяне сесть было негде, и она осталась стоять. В этом было что-то унизительное, но, впрочем, на любезный прием она и не рассчитывала. А к унижениям в последнее время стала даже привыкать.
– Конечно, ничего такого тут нет, – сдержанно ответила она. – Только почему вы это отрицали?
– Да потому, что это наше семейное дело, – заметила та и вдруг улыбнулась: – Так это все-таки вы подсылали ко мне Алинку? Я сразу поняла. С чего бы это, думаю, она вдруг заинтересовалась нашим чадом? Вот оно что… Ну а вам что нужно?
– Прежде всего, нельзя ли спросить – вы сами в той квартире бываете?
Та скривила губы, и ранние морщины возле рта залегли еще глубже:
– Нет. Зачем вмешиваться в их дела?
– Но это и ваши дела тоже!
– Как воспитывать свою дочь – я разберусь сама, – отрезала Юлия.
Спорить с этим утверждением было трудно – тем более что та была абсолютно права. Татьяна видела, что женщина настроена враждебно – с самого начала. Не было и помину о прежних сладких речах по телефону – ей всегда претила та преувеличенная сердечность, с которой с нею разговаривала мать Жени. Но все-таки ее почему-то пустили в квартиру. И почему-то до сих пор не выставили – и Татьяна не понимала почему.
– Хорошо… – Она перевела дух. – Тогда скажите – вы давно видели мою дочь?
Юлия слегка расширила глаза:
– Иру? Очень давно, по-моему, вскоре после их выпускного была… Я даже не помню.
– А между тем она часто захаживала сюда, на третий этаж.
– А я-то что могу об этом знать? – заметила та. – Я сама там не бываю и ни за кем не слежу.
Последние слова она произнесла подчеркнуто – давая понять, что в этом и заключается отличие порядочной женщины от такой навязчивой особы, как Татьяна. Но та ничуть не смутилась:
– Моя дочь, как я думаю, трое суток провела в той квартире, непосредственно перед своей гибелью. И погибла рядом с вашим домом – ну, тут уже было много свидетелей. Она была пьяна, чего с ней никогда не случалось. И вот, я хочу знать, что с ней там сделали такого, что она напилась и бросилась под машину, как только смогла оттуда вырваться!
Юлия сдвинула брови:
– Вы что – всерьез? Я думала, они больше не дружат…
– Прекратите, они виделись постоянно.
– Но я не знала!
Теперь она встала, подошла ближе к Татьяне, заглядывая ей в лицо. Женщина очень взволновалась – ее взгляд заметался, она с трудом подбирала слова. Татьяна видела – та искренне поражена, и поражена неприятно.
– Я не знала! Она мне ничего не рассказывает! Так Ира была тут, внизу?
Внезапно она прижала палец к губам, совершенно забыв о яркой помаде. Постояла секунду, глядя в пространство, и вдруг резко повернулась на каблуках:
– Вы уверены, что она жила там, перед тем как попала под машину?
– Я почти уверена, – ответила женщина. Врать, что она знает это точно, Татьяна не могла – никаких доказательств у нее не было.
– Женька не скажет, – будто про себя прошептала Юлия. – Ее можно убить, но если она не хочет говорить – не скажет… Поганка!
Последнее слово она неожиданно выговорила громко и твердо – совсем прежним тоном. Тоном той поры, когда она выглядела куда моложе, бодрее и помыкала дочерью, как ей вздумается. Татьяна до сих пор не могла забыть, как та разъяренной фурией ворвалась в ее дом, уволокла на лестницу полуодетую, плачущую от страха Женю… Тогда это была совсем другая женщина. А теперь перед ней стояла усталая больная старуха. Татьяна не выдержала:
– Что с вами случилось? Вы уж простите, но раньше вы держали ее в руках! Неужели сейчас вы не можете добиться, чтобы она сказала правду? Мне она просто хамит!
– Мне тоже, – отозвалась та.
– Вам?!
– И мне, и отцу, – горестно призналась Юлия. – Мы теперь для нее не авторитеты. Я не знаю, чем она занимается, откуда у нее деньги, с кем она спит… Если приходит сюда – сразу моется, запирается у себя в комнате и смотрит телевизор. Откуда этот телевизор – не знаю. Петя принес – «Филиппс», дорогая модель… Купил он его или украл – откуда мне знать? – Она в отчаянии махнула рукой, испачканной в красной, кровавого цвета помаде: – Теперь она нас не боится, теперь он для нее – высшая сила! И сказать вам правду, Таня… – Она помедлила секунду и тихо договорила: – Я и сама его боюсь.
* * *
Девушка вошла в темный серый двор, подняла голову и огляделась. Она часто ездила в Питер – там жили близкие родственники ее матери, и уж в том городе дворов-колодцев она навидалась предостаточно. Но в Москве они встречались редко, и она была удивлена, увидев такое в самом центре. Все было, как полагается – длинная низкая подворотня, за ней – узкий, залитый выщербленным асфальтом пятачок без единой травинки, затем еще одна подворотня, а потом еще одна – за которой виднелось нечто, больше похожее на свалку, чем на жилой двор. Дуня слегка поежилась – солнечные лучи сюда не проникали, и воздух не прогрелся. Да и небо сегодня было сплошь затянуто облаками. Его цвет становился все более угрожающим, и было ясно, что вскоре пойдет дождь. «А я не взяла зонтик», – подумала она, ощупывая сумку.
В некоторых окнах уже горел свет – это в четвертом часу дня, в мае… Но девушка этому не удивилась – слишком уж мрачным казался двор. Она вошла в один подъезд, затем в другой, пока не нашла нужную нумерацию. Стала подниматься по лестнице. Один этаж, второй, третий… На четвертом она стала задыхаться. В доме, видно, были очень высокие потолки – пролеты длились бесконечно, а номера квартир при этом почти не увеличивались. Забравшись на шестой этаж, она была вынуждена передохнуть. Остановилась на лестничной клетке, выглянула в окно.
Оно выходило в узенький, забытый богом закоулок, замкнутый стенами со всех четырех сторон. Настоящий колодец – без всякого преувеличения – общей площадью не более четырех метров! Дуне так и не удалось разглядеть внизу никакой подворотни, хотя она открыла створку окна и нагнулась над провалом почти по пояс. Внизу было совершенно темно – не удалось различить даже окон второго этажа. Ей подумалось, что ни к чему было пробивать в этих стенах окна – все равно свет сюда не проникает. А между тем сюда выходили окна жилых квартир – боковая пристройка к дому делала тут причудливый поворот. Напротив, метрах в двух от себя, Дуня увидела в окне чью-то невероятно приближенную жизнь – письменный стол, лампу с красным абажуром, осторожное движение застиранной занавески. Оттуда тоже кто-то подсматривал за ней. От этого ей стало нехорошо, и она снова принялась взбираться по лестнице. Подъезд крепко пропах мочой – кошачьей и человеческой, ноги скользили на ступеньках, к перилам прикасаться не хотелось – до того они были липкие и щербатые. Она подумала – и это была запоздалая, отчаянная мысль, – что ни один человек на свете не знает, куда она отправилась, где ее искать. Но тем не менее продолжала карабкаться наверх.
Наконец она достигла последнего, седьмого этажа. Тут была почти полная темнота – окно на лестнице оказалось забито фанерой. Влажный, вонючий воздух касался ее лица, будто чьи-то противные, жадные руки. Она вытащила зажигалку и при свете ее пламени рассмотрела номера квартир. Лампочки в доме, видно, давно уже упразднили. Нужный номер был перед ней. Она перевела дух, припомнила, как делается радостная улыбка, и нажала кнопку звонка.
Ей открыли почти сразу – она даже не успела придумать, что скажет, как представится. На пороге стояла женщина в ситцевом халате, у ее ног энергично терлась кошка. Дуня слегка воспрянула духом:
– Здравствуйте! Мне – Васю.
– А он наверху, – ответила та совершенно равнодушно, даже не посмотрев девушке в лицо.
Женщина уже собиралась было закрыть дверь, но Дуня ее остановила:
– Извините, в какой он квартире? Где – наверху?
Та как будто слегка удивилась:
– Там нет квартир. Он на чердаке. Это вверх по лестнице…
Ничего не оставалось делать, как только поблагодарить. Дуня стала подниматься наверх, и ей в спину прозвучало прощальное загадочное напутствие:
– Девушка, осторожнее! Там нет ступенек!
Она обернулась, но дверь уже была надежно закрыта. Дуня поднялась выше и убедилась, что хозяйка квартиры сказала ей правду. Площадка была последней. Наверх, к чердаку, вел только один пролет – перекрытый железной лесенкой-стремянкой. Однако вся средняя часть ступеней отсутствовала. В наличии были только две нижние и две верхние. От остальных сохранились выступы, на которых прежде держались железные планки.
Дуня заколебалась. Акробаткой она себя никогда не считала и всю жизнь боялась высоты. Это был, пожалуй, единственный страх, которого она не могла преодолеть. Девушка постояла в раздумье, глядя наверх, на чердачный люк. Он был открыт, и там, сквозь какой-то боковой проем, слабо синело затянутое тучами небо.
– Эй, – негромко сказала она.
Потом повторила оклик – чуть погромче. Она надеялась, что в пролете появится чье-то лицо, и ей не придется туда лезть. Бесполезно – никто не ответил.
Девушка разулась – туфли на шпильках, почти новые и довольно дорогие, никак не годились для такого восхождения. Туфли она сунула в сумку, задернула молнию, пригладила волосы. Храбро ступила ногой на первую ступень и ощутила, как та немедленно прогнулась под тяжестью ее тела. Дуня торопливо убрала ногу и внимательно обследовала ступень с помощью зажигалки.
Ступенька оказалась подпиленной – снизу, по самой середине. Если бы на нее ступил кто-то чуть тяжелее хрупкой девушки – она бы немедленно подломилась, и гость свалился бы вниз, в грязный лестничный пролет. Дуня чертыхнулась и наступила на ту часть ступени, которая была поближе к стене. Ступенька дрогнула, но выдержала.
Она цеплялась рукой за выщербленную кирпичную стену, с трудом устраивала босые ступни на узких выступах и старалась не думать о том, что ждет ее внизу. А там были грязные, скользкие ступени – будто чьи-то подгнившие зубы ожидали, когда к ним попадет добыча. Теперь пришлось ступать по железным планкам, торчавшим из стены. Почти зажмурившись, задержав дыхание, она преодолела это препятствие, проклиная про себя узкую юбку, мешавшую поднимать ноги повыше. Вот и верхняя ступень – также подпиленная, дрожащая под ногой… И наконец надежная каменная кладка.
Она протиснулась в чердачный люк, выпрямилась и перевела дух. Но тут же снова замерла – девушка оказалась на чердаке, одна стена которого была проломлена. А в проломе раскрывался доселе невиданный ею московский пейзаж – жестяные и железные крыши… Новые и облупленные, закопченные и покрытые рекламными щитами. Центр старой Москвы – такой центр, каким она никогда не видела его с улицы. С нарядной, отреставрированной улицы, по которой мчались дорогие машины и шли нарядные люди. Дуня постояла, вцепившись в край пролома, – она была не в силах отвести взгляд от этого пейзажа. А потом огляделась, переступила через кучу битого кирпича в углу и прошла в следующую чердачную комнатку.
Никого. Старый продавленный матрац и еще одна лесенка наверх – на этот раз короткая, всего в четыре ступени. Она поднялась, стараясь не ободрать пиджачные плечи о края острых, обломанных кирпичей. И оказалась на крыше.
Эту крышу кто-то явно попытался обустроить, превратить в маленькое, не лишенное уюта жилье. Дуня увидела тут совершенно целый, заботливо укрытый теплым одеялом тюфяк, стоявший на четырех кирпичах. Над этой импровизированной постелью был натянут целлофановый тент, на четырех жердях. Рядом стояла керосинка, и судя по ее чистенькому, веселому виду – действующая. Также здесь был приемник, плакат с рекламой какого-то фантастического фильма и кое-что из посуды. Она оглянулась – дальше шла кирпичная площадка, открытая всем ветрам, а за ней – далеко, до самого горизонта – простирались московские крыши.
А на самом краю крыши, с сигаретой в руке, сидел совсем юный парень, которого она сразу узнала по фотографии. Когда Дуня ехала сюда в такси, она детально изучила его лицо на снимке. Ничем не примечательное лицо – таких сотни. Широковатые скулы, довольно большие светлые глаза, неуверенная улыбка.
Парень медленно встал, глядя, как Дуня отряхивает юбку.
– Привет, – неуверенно сказала она, переминаясь с ноги на ногу.
Пол, хотя и тщательно подметенный, все-таки не был идеальным, и кирпичная крошка колола ей ступни сквозь разодранные чулки. Она по-прежнему была босиком, но при этом делала вид, что все в порядке. Парень мельком глянул на ее ноги и тут же снова уставился на лицо.
– Можно в гости? – спросила она, продолжая приветливо улыбаться. Собственно, это была не улыбка, а намек на нее – Дуня не хотела выглядеть, как полная дурочка.
– Ну… Да… – неуверенно проговорил он.
Девушка заметила про себя, что парень явно чем-то напуган. Но чего ему было бояться – ведь она пришла сюда одна… А он все-таки был сильнее – плечи у него казались довольно широкими.
– Я зашла к твоей маме, а она сказала, что ты наверху, – пояснила Дуня, делая несколько шагов и перевешиваясь через каменный парапет. То, что она увидела внизу, напугало ее до тошноты. Там был двор-колодец, утонувший в гнилой тени, неожиданно глубокий и далекий. Она отшатнулась и почувствовала, что кровь отливает от щек.
– А, мама, – пробормотал парень. Он явно испытал облегчение, когда она произнесла эти слова. – А вы… Ты…
Дуня поспешно представилась, и он наконец ее вспомнил. Хотя нельзя было сказать, что Василий обрадовался, встретив старую институтскую знакомую, – он просто стал вести себя немного раскованнее.
– Ты что здесь делаешь? – спросила она, озираясь по сторонам. – Неужели спишь?!
– Я, в общем, тут живу… Когда тепло, – пояснил он.
И добавил, что вообще-то он живет на седьмом этаже, но там коммуналка, а он вдвоем с мамой в одной комнате. Так что, когда хочется уединиться – он всегда находится тут.
Василий говорил все это чуть шутливым тоном, будто прося снисхождения к своим экстравагантным привычкам. Однако в то же время он не переставал пристально разглядывать Дуню, будто соображал – что же привело сюда эту нарядную девушку, чья внешность и одежда так не вязались с окружающей обстановкой. Та деланно рассмеялась:
– Что тебе сказать! Завидую! Я и сама устала от родаков. Иногда не то что на крышу – на антенну от них залезешь! А в общем, я пришла по делу.
И она изложила ему свою легенду – ту же самую, которую рассказывала Светке. Парень выслушал ее с таким видом, будто она сообщила ему какие-то бредовые планы, и даже не дал договорить:
– Да ладно тебе, я же давно не учусь!
– Но ты учился с нами на одном курсе!
– И кому из вас я нужен? – мрачно спросил он, обводя рукой крышу и открывавшиеся за нею дали. – У меня своя жизнь, у вас – своя.
– С этим никто не спорит, – вежливо согласилась Дуня. – Но все-таки мне нужно, чтобы ты поучаствовал в нашем проекте.
– Зачем?
– Такая уж у нас задумка, – пояснила она, не вдаваясь в подробности.
Василий явно не вдохновился. Он закурил другую сигарету – окурок от предыдущей он небрежно отправил вниз, во двор. Подошел к Дуне, присел на тюфяк. Вид у него был озадаченный – было ясно, что он ожидал каких угодно гостей, но уж никак не из числа бывших сокурсников. И наконец парень заявил:
– Я бы поучаствовал, если бы это было кому-то нужно… А так – не хочется.
– Но все-таки подумай! – настаивала Дуня.
Она уже успела убедиться, что он настроен не агрессивно, и решилась присесть с ним рядом. Василий не возражал – он даже немного подвинулся, давая ей место.
– Ты пойми, – втолковывала ему девушка. – Что бы с нами ни происходило, как бы мы ни жили, но учились-то все вместе… В этом весь смысл. И я хочу, чтобы в альбоме были все наши рожи. Понимаешь?
Он неохотно кивнул:
– Ну понимаю. Тебе что – фотка нужна? Так ты спустить к маме, попроси у нее. Она даст.
Дуня молча кивнула. Она уже успела приобрести опыт просмотра семейных фотоальбомов и думала, что ей без труда удастся стащить какой-нибудь приличный снимок Петра.
– А чем ты занимаешься? – спросила Дуня, доставая сигареты.
Она не могла уйти отсюда, не прояснив до конца – являлась ли сюда Нелли, известно ли что-то о ней этому парню, который больше походил на инфантильного подростка. Дуня доверяла своему чутью – опасностью от него не пахло… Но все-таки уйти так просто она не могла. Другого повода явиться сюда у нее просто не было.
– Ничем, – вяло ответил он. – Когда бросил институт, устроился в другой… Потом и его кинул. Работал… Тусовался с разными там… Потом вот сюда забрался.
– Ступеньки ты подпилил? – поинтересовалась девушка.
– Ага. Чтобы всякие ублюдки не лазили. Понимаешь, – оживился парень, – сейчас ни в подвалах, ни на чердаках от бомжей не продохнешь. А это место они отыскать не успели. А если бы нашли – как их отсюда выкурить? Они знаешь как держатся за такие уголки! Ну я и подпилил ступени, а которые так просто поснимал… Устроил себе лежанку. Мать всегда знает, где я.
– И не возражает?
– А что возражать? Отсюда не свалишься – оградка есть. А что до того, что лестницы нормальной нет, – так ей на это наплевать. Она же знает, что я все равно залезу, я ловкий.
Он говорил это с какой-то гордостью, поглядывая на Дуню уже по-другому – без страха, с пробудившимся наконец интересом. Девушка кожей почуяла, что ей пора уходить, – такие взгляды всегда переходили в нечто более серьезное. Но главного она все еще не выяснила. И перевела разговор на более безопасную тему – безопасную для себя, конечно.
– А как поживает твой брат? – наугад спросила она, рассудив, что парни с одинаковой фамилией и примерно одного возраста должны, скорее всего, состоять в родстве. Хотя внешнее сходство между ними было достаточно приблизительным. Она до сих пор удивлялась – как это Нелли удалось вычислить Василия по фотографии? Сама она ни за что бы не догадалась, что тот невзрачный первокурсник может оказаться братом Петра Врача…
– А что брат? – разом насторожился тот. – Он тут не бывает.
– Я знаю, – приветливо улыбнулась она. – Просто я слышала, что он разбежался со своей девушкой…
И добавила, что недавно познакомилась с ним, впрочем, не слишком близко. Василий выслушал все это, не проявляя больше никаких эмоций. Пожал плечами, извлекая откуда-то из-под тюфяка банку кока-колы:
– Может, и разбежался. Я за ним не слежу, ясно?
– А чем Петя сейчас занимается?
Дуня назвала это имя с трепетом – вдруг выяснится, что она (то есть Нелли) все-таки ошиблась… Но парень отреагировал на имя совершенно естественно и ответил, что давно не видел брата. Что у них общего? Тот постоянно в делах, как-то устроился в жизни, а он…
– У нас что-то не получается общаться, – сказал он, все еще немного настороженно. – Я вроде младше ненамного, а все равно он меня считает вроде как пацаном. Хотя ему-то самому всего двадцать четыре.
– А Ирку давно видел? – спросила она, продолжая блефовать. Она задала этот вопрос самым естественным тоном – как будто была близкой подругой покойной.
– Какую Ирку?
– Ну, Петину невесту… – уже менее уверенно сказала девушка. – Мы же только что про нее говорили!
Тот окончательно изумился. Какая еще там Ирка? Если кого и называть невестой, так это Женьку, да и то неясно – женится на ней брат или нет.
– На черта ему жениться, – все более оживляясь, откровенно заметил он. – Она и так ему в рот смотрит. Это пока… А женится – придется ее кормить, одевать. Нет, он такую глупость не сделает. С бабами у него разговор короткий, уж ты извини.
– Странно, – продолжала гнуть свою линию девушка. – Ведь Петя везде ходил с Иркой… И на вечеринки, и вообще… Ну как ты ее не помнишь? Такая рыжая, небольшого роста… У нее еще было голубое пальто.
Пальто она вспомнила с трудом – в памяти возникла фигурка девушки и Леня, который помогал ей одеться, уводя новую подругу с вечеринки. Она еще подумала тогда, что пальтецо холодновато для такого дня, девица слишком рано обрадовалась обманчивой весне.
– Да не знаю я ее, сказал же! – раздраженно бросил парень. – Спроси его самого! И вообще, если тебе нужна моя фотка – иди к маме!
Дуня поняла, что надоела ему, и не стала настаивать на своем. Врет парень, что не был знаком с Ириной, или говорит правду – уже не так важно. Главное – украсть из семейного архива снимок Петра. Или хотя бы посмотреть… Когда она его узнает, будут хоть какие-то результаты. Напоследок, уже собираясь спуститься в пролом, казавшийся совсем черным, она самым небрежным тоном спросила – не заходила ли сюда Нелка?
Парень к тому времени успел улечься на тюфяк – он лег, не снимая тяжелых пыльных ботинок, и явно ощущал себя, как дома. На вопрос он раздраженно ответил, что никакой Нелки не видал, и вообще – может он хоть тут, на крыше, чувствовать себя спокойно? Дуня согласилась, что этого ему никто запретить не может, и стала слезать по гнилой деревянной лестнице.
Снова оказавшись на чердаке, она подошла к пролому и посмотрела вниз. Высоко, очень высоко. Внизу, в сумраке глубокого двора, неясно различались припаркованные машины. Двор пересекал мужчина в светлом плаще. Вряд ли он подозревал, что кто-то смотрит на него сверху. Дуня ясно различила, что он начинает лысеть с затылка. Потом внизу подрались коты – она едва их видела в тени помойных баков, зато слышала прекрасно. Их дикие вопли поднимались вверх, отражаясь от стен и усиливаясь с каждым этажом. Девушка стояла, смотрела вниз и начинала ощущать какую-то удивительную тоску – как будто она больше не принадлежала к той жизни, которая происходила внизу, была навсегда оторвана от нее.
Спускаться было еще сложнее. Ей пришлось сесть на край люка и до предела вытянуть босую ногу, чтобы нащупать пальцами уступ на краю стены. Надежной точки опоры не было, и в какой-то момент ей показалось, что сейчас она не удержит равновесия, упадет, разобьется… Ее чуть не затошнило от страха. Но она все-таки слезла – звать на помощь Василия не хотелось.
Оказавшись на лестнице, Дуня отряхнула одежду, обулась и стараясь упорядочить взволнованное дыхание, спустилась на один пролет. Позвонила в дверь и стала ждать, когда ей откроют.