Глава 10

Нелли не появилась ни пятого мая, ни шестого. Подали в розыск, но родителей даже не стали обнадеживать, что девушку скоро найдут. Из милиции отец вернулся в таком состоянии, что к вечеру его увезли на «скорой» – снять приступ дома с помощью уколов не удалось. Мать Нелли осталась в одиночестве – правда, в относительном… В квартире вместе с ней дежурили близкие родственники, сменявшие друг друга, как часовые. Приходили, пили чай и понуро исчезали друзья Нелли. Но она почти не обращала внимания на этих людей, и если бы ее спросили – кто в данный момент находится в квартире, – женщина не смогла бы ответить. Она сидела возле телефона, положив руку на столик рядом с аппаратом, готовая в любой момент снять трубку. Телефон звонил часто – те, кто не мог прийти сам, считали своим долгом хотя бы поинтересоваться, как продвигается дело. Но единственного голоса, который она желала услышать, в трубке так и не прозвучало.

Дуня не пришла к ней за эти дни ни разу. Ее отсутствие было очень заметно – она была самой близкой подругой пропавшей девушки. На этот счет даже поползли слухи, и недоброжелатели – а их у красивой, заносчивой девушки было больше, чем настоящих друзей, – единогласно сочли ее жестокой эгоисткой, которая дружит лишь до тех пор, пока ей это выгодно. А какую выгоду можно извлечь из пропавшей подруги? Одни хлопоты…

Даже если бы девушка знала об этих слухах – она не стала бы ни с кем спорить и оправдываться. В эти дни она вплотную занималась поисками Нелли. Уяснив, что никто из друзей ничего о девушке не знает (или лжет, что не знает, – ведь, по утверждению самой Нелли, кто-то из их компании оказался лжецом), Дуня начала собственное расследование. Для начала она постаралась припомнить, какие именно снимки украла из альбома Нелли. Затем перерыла собственные фотоархивы. Там нашлось три фотографии – полностью аналогичные пропавшим. Нелли унесла от Антонины Григорьевны намного больше снимков, но пришлось довольствоваться тем, что есть. Сперва Дуня решила было обратиться за помощью к друзьям – вдруг у кого-то окажется полный набор интересующих ее снимков? Но что-то ее остановило. Слишком загадочно исчезла подруга. И потом, разве та не обращалась ко всем и каждому, разыскивая следы загадочного Петра? «Если это оказалось опасно для нее – окажется и для меня», – решила девушка и отказалась от своего первоначального намерения.

Эти три снимка были ничем не примечательны. Ни качеством – они были сняты на дешевой «мыльнице» кем-то из друзей, в институтском дворе. Ни композицией – ребята, запечатленные там, стояли как попало и строили идиотские физиономии, как всегда, когда фотографируется компания, каждому члену которой хочется казаться оригинальным. Да и лица были все знакомые, надоевшие ей за прошедшие годы до тошноты. Правда, были и чужаки. Она разглядывала каждое лицо на снимках, пыталась припомнить, кто эти ребята. Некоторых она знала – они до сих пор учились в одной группе. Другие, видимо, попали сюда случайно. Но среди этих людей не было, совершенно очевидно не было того парня, которого пыталась найти Нелли.

«Почему же она набросилась на эти снимки? – в который раз спрашивала себя девушка. – Может, что-то примечательное было на других, тех, которых у меня нет? Но тогда зачем было забирать и эти? Нет, здесь что-то есть. Она что-то нашла, раскопала… Или решила, что раскопала. Но в таком случае, если она ошиблась – почему она пропала? Стала кому-то опасна? Нет, я так не поступлю… Пусть думают, что я вообще этим не интересуюсь».

О том, что могло случиться с подругой, Дуня пыталась не думать. Ей становилось слишком страшно, тяжело на душе, и тогда хотелось опустить руки, сесть и заплакать. А это никак не могло помочь Нелли – если, конечно, той еще можно было помочь.

Шестого мая Дуня, как всегда, поднялась рано утром и поехала в институт. Никого из их компании в аудитории не оказалось – естественно, те отсутствовали по уважительной причине – принимали участие в поисках Нелли. Или сидели рядом с ее матерью. Или же были так расстроены, что им было не до учебы. Но Дуня была уже почти уверена – кто-то из них только делал вид, что расстроен.

Девушка отсидела первую пару, не глядя на преподавателя, не вслушиваясь в его слова и ни разу не взяв ручку. Впрочем, на последней парте она почти не бросалась в глаза и могла делать, что угодно. Девушка еще раз детально обдумала свой план и в конце концов решила, что он может удаться. В институте Дуня была на хорошем счету, училась прилежно и редко пропускала занятия по неуважительным причинам. Она не боялась идти в ректорат…

Накануне вечером она еще раз позвонила Татьяне. Девушка спросила, нельзя ли все-таки каким-нибудь образом раздобыть фотографию того парня – Петра по фамилии Врач. Та ответила, что и сама хотела бы иметь его снимок, но ничем помочь не может.

– В самом деле не можете? – спросила девушка. – Ведь ваша дочь дружила с ним.

Последнюю фразу она произнесла с запинкой. Все-таки беременность и дружба – понятия разные.

– У меня нет его фото, – отрезала та. – И сделать его негде. Знаете, мы не в тех отношениях, чтобы я могла просить его попозировать перед камерой. Кстати, Нелли не нашлась?

Дуня сухо ответила, что поиски ведутся, и повесила трубку. Эта женщина ее бесила. «Втравила Нелку в опасную историю, а сама осталась в стороне! Чистенькая, спокойная! А девчонка за нее отдувайся!»

На перемене Дуня отправилась в деканат. Из начальства там была только секретарша – своя же, из бывших студентов. Дуня еще помнила, как та доучивалась на пятом курсе. В ту пору это была простоватая, никому не интересная девчонка, у которой всегда было слегка испуганное выражение глаз. Теперь Светка переменилась разительно – она говорила с бывшими знакомыми начальственным тоном, позволяла себе распекать студентов за непосещаемость и неуспеваемость и всячески делала вид, что никого в лицо не узнает. Дуня слегка расстроилась – она бы предпочла беседовать с кем угодно, только не с ней.

Светка делала вид, что не обращает внимания на девушку, которая подошла вплотную к ее столу. Она в этот миг занималась тем, что распекала какого-то первокурсника, забывшего сдать курсовую работу. Хотя подобные нотации вовсе не входили в обязанности секретаря, Светка выполняла их с наслаждением. В ее голосе звучали металлические нотки, кудри на голове напоминали корону, а небрежно намазанный рот кривился в холодной, начальственной усмешке. Правду сказать, на первокурсника – хорошо одетого, упитанного парня – ее речи не производили никакого впечатления. Он скучающе глядел в окно, переминался с ноги на ногу и, судя по всему, чего-то ждал. Наконец Светка резко выдала ему какой-то листок бумаги – собственно, в этом и заключалась ее задача. Парень хмыкнул, оценивающе окинул взглядом Дуню и вперевалочку вышел.

– Закрывай дверь! – яростно крикнула вдогонку Светка.

Но тот уже скрылся. Дуня сама подошла к двери и плотно закрыла ее. В коридоре зазвенел звонок. Светка наконец соизволила ее заметить:

– А вы что хотите?

Тех, кого она знала раньше, до своего «вознесения», секретарша называла на «вы», подчеркивая дистанцию.

– Света, у меня к тебе личное дело, – интимно заговорила Дуня, без приглашения подсаживаясь к столу.

Она не собиралась ломать комедию и вовсе не боялась, что ей нахамят. Уж что-что, а нахамить в ответ она тоже умела – и Светка это знала. Номер прошел – та только слегка вздрогнула, услышав фамильярное обращение, но смолчала.

– Понимаешь, мы же через год заканчиваем, – заговорила Дуня. – Хотелось бы сделать что-то вроде дружеского фотоальбома на память.

Света кивнула – она попросту растерялась, заявление было слишком неожиданным.

– И вот, у меня с собой пара снимков, они, правда, старые… – Дуня достала из сумки три фотографии. – Сделаны на первом курсе или на втором. Я уж не помню. Короче, многих из этих людей я теперь просто не припоминаю. А ведь нужно, чтобы они все были в нашем альбоме.

Светка что-то промямлила, продолжая разглядывать снимки. Наконец она спросила, что же требуется от нее?

– Света, ты же тут училась, помнишь всех! – ласково сказала девушка. – У тебя же такая память! Ты точно знаешь всех этих людей и потом… Даже если кто-то уже тут не учится – должны быть какие-то данные в архиве?

Она знала, что делала, – такие натуры, как эта девица, превыше всего ценили лесть, пусть даже самую примитивную. И Светка попалась. Она сразу сделалась сговорчивее и даже попыталась улыбнуться.

– Ну да, многих я знаю. – Она взяла фотографии и принялась тыкать пальцем в лица. – Эти вот с твоего курса, этот учился на четвертом, он тебе не нужен…

Дуня оборвала ее – она воспротивилась такому методу отбора и заявила, что ей нужны все, решительно все. Слава богу, секретарша не стала выяснять, как же в таком случае будет выглядеть альбом и для кого он, в конце концов, предназначен?

Та продолжала разглядывать фотографии, многих называя по фамилиям, некоторых – по именам. Была одна девушка, которую она помнила только в лицо, и ничего другого о ней не знала. Светка искренне огорчалась по этому поводу и в конце концов достала из ящика стола ключи и принялась отпирать большой, рассохшийся шкаф:

– Придется покопаться. Когда же она училась?

– Мне нужны все, все! – напомнила Дуня, очень взволнованная. – Ну, кроме нашей компании, ты понимаешь, этих я достану без труда. И сокурсники, которые учатся с нами сейчас, мне тоже не нужны. Я их насквозь знаю, можно просто договориться… Мне нужны…

Она указала на некоторые лица на снимках. В общей сложности, набралось человек восемь. Светка вздохнула, сделала кислое лицо, но, видимо, не нашла в себе решимости отказать. Дуня мягко на нее нажимала, не переставая говорить комплименты, – дескать, кто бы еще в целом институте мог бы ей помочь? О, она даже не сомневалась, к кому обратиться!

В коридорах давно было тихо. Простучали по паркету каблучки какой-то опоздавшей студентки, проехала за окном машина. А Светка, сосредоточенно сопя и ругаясь на пыль, продолжала копаться в шкафу. На стол, одна за другой, ложились тонкие картонные папки с надписанными на них фамилиями. Дуня жадно отслеживала каждую. Наконец на стопку шлепнулись две последние папки, и Светка захлопнула шкаф.

– Ну вот, – довольно улыбаясь, сказала она. – Сейчас выпишем телефончики…

Дуня пробормотала, что очень, очень благодарна. Она следила за движениями секретарши, которая с подчеркнутой важностью раскрывала папку за папкой и списывала оттуда домашние телефоны.

– И адреса тоже, – попросила Дуня, не отрывая взгляда от одной из папок.

Та слегка удивилась, но сопротивляться не стала. Только поворчала, что у нее и без того много срочной работы. И в конце концов, сейчас вовсю идут лекции, почему Дуня здесь, а не в аудитории?

Девушка даже не стала отвечать. Она чувствовала себя как человек, который всю жизнь убеждал других, что привидений не существует, и наконец встретил призрака лицом к лицу. Она с трудом дождалась, когда Светка закончит свое многотрудное дело и выдаст ей листок с фамилиями. Помогла ей уложить папки обратно в шкаф, хотя та и отказывалась от всякой помощи. Пока Светка возилась, расставляя папки по алфавиту, Дуня быстро развязала тесемки одной из них и всмотрелась в снимок. Это лицо она помнила, как не помнить.

– Огромное тебе спасибо, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал жизнерадостно.

Но видно, благодарность получилась слишком тусклой, наигранной. Светка с удивлением подняла на нее глаза, но Дуня уже вышла из кабинета.

На лестнице, примостившись возле урны с сигаретой, она развернула список. Впрочем, ее интересовал только один пункт. Четвертый. Под этим номером педантичным, угловатым почерком секретарши было выведено: «Врач, Василий Николаевич». Московский адрес и телефон. И пометка: «Отчислен в 1998 г.».

В эти праздничные дни, когда ей не нужно было выходить на работу, Татьяна впервые за последнее время поняла, что покой ей вовсе не нужен. А она так мечтала о покое, когда начался весь этот кошмар! Исчезновение дочери, ее смерть, похороны, нелепая история с исчезнувшими деньгами, розыски Петра, дознания, слухи, смерть и похороны Леонида, уход мужа… Тогда у нее не было времени опомниться, присесть, оглядеться по сторонам.

Теперь свободного времени оказалось слишком много. И это время было заполнено только одним – пустотой. Она впервые поняла, как пусто и тихо стало в ее доме – теперь навсегда.

Изредка звонили родственники, но разговоры не клеились. Татьяна уже сообщила им, что осталась одна, – по телефону, избежав визитов, слез, выражений сочувствия. Она сделала это так сухо и равнодушно, что у многих создалось впечатление, что это ее ничуть не тронуло, что она была подготовлена к этому заранее. Но это было далеко не так. Оцепенение первых дней после ухода Алексея уже прошло. Его сменила боль – ровная и постоянная, – все равно, как если бы ныла рука, предчувствуя перемену погоды. У нее до сих пор не было нового телефона Алексея, она не знала, где его искать, если бы вдруг возникла необходимость. Он не звонил.

«Не позвонил ни разу, даже чтобы спросить, жива я еще или нет…» Татьяна кусала губы, лежа на разобранной постели. Был ясный день, но ей и в голову не приходило встать, умыться, привести себя в порядок. Она даже не смотрела на часы. «Нет, это бесчеловечно! Что я ему сделала, за что меня так ненавидеть! Я не узнаю его… Эта дрянь заморочила ему голову, держит его на расстоянии от меня, чтобы он не передумал. Ну конечно, первые дни – самые опасные, он еще тоскует, наверное…» И тут же яростно возражала сама себе: «Если бы тосковал – вернулся бы! Нет, он не вернется… Эгоист! Зверь! Тряпка!»

Осыпая мужа этими противоречивыми прозвищами, она не испытывала никакого облегчения. Вот если бы можно было выкрикнуть все это ему в лицо…

Алина позвонила ей только раз. Видно, женщина была слегка обижена на нее за то, что Татьяна отослала ее, пожелав остаться наедине с Петром. Та поинтересовалась, не слышно ли чего нового? Сообщила, что теперь ведет пристальное наблюдение за дверью квартиры напротив. Но тем не менее Петра видела только раз, во дворе – столкнулись возле подъезда – она выходила на улицу, он как раз входил.

– И он, гад, даже не поздоровался, – заметила Алина.

Татьяна подумала, что ничуть этим не удивлена. Знакомство получилось очень уж сумбурным и неприятным для всех сторон. Также Алина сообщила, что еще раз навестила прежнюю подружку, мать Жени Будановой. На этот раз застала дома и ее супруга. Девицы, по ее словам, дома не было – где-то шлялась. Родители не стали особо откровенничать, держались сухо и настороженно. Все, что удалось у них вытянуть, – что дочь ведет себя, как ей вздумается, и, конечно, в ее-то нежном возрасте это ужасно. Но ничего не поделаешь – нужно было браться за нее раньше, а теперь уже поздно.

– Как послушаешь их – волосы дыбом становятся, – заметила Алина. – Я же сама мать и боюсь за своих девчонок. Но я всегда держала их вот так!

И Татьяна очень ясно представила себе крепко сжатый кулак Алины. А руки у той было сильные, неженские. Разговор свелся к воспитанию детей, а эта тема была неприятна женщине, которой больше некого было воспитывать. Они попрощались как-то отрывисто, словно обе сомневались – будут ли созваниваться еще. Однако Алина напоследок заверила, что все держит под контролем, и как только что-то узнает – непременно сообщит. Татьяна поблагодарила.

И еще звонила Нелли. Женщина никак не думала, что ее просьба о помощи найдет в конце концов такой живой отклик у этой девушки, которая сперва показалась ей наивным ребенком, который способен утешиться так же быстро, как и заплакать. Но, видно, ее слова на поминках произвели на девушку более глубокое впечатление, чем ей думалось вначале.

Нелли задавала ей по телефону самые разнообразные вопросы, касающиеся Иры. Татьяна даже встревожилась – так много пришлось рассказать почти постороннему человеку. Но она понимала, что ей самой не под силу разузнать что-то самой о той вечеринке. А Нелли была одной из приглашенных – кому же верить, как не ей? Ее высокой белокурой подруге Татьяна бы ни за что не исповедовалась – а вот эта милая толстушка внушила ей некоторое доверие. Впрочем, женщина особенно в подробности не вдавалась. Она сообщала только самую нужную для розысков информацию. Рассказала об исчезновении и смерти своей дочки, о своих предположениях, какие у нее были отношения с Петром Врачом. А в последнем разговоре даже обмолвилась, что смерть Леонида тоже не кажется ей случайной. Какой уж тут случай – парня так жестоко избили… Ира погибла на глазах у множества свидетелей, было ясно, что ее не убивали. А вот где, как попался парень – было совершенно неясно. Она намекнула, что Петр Врач также мог иметь к этому какое-то отношение. Рассказала, что Леня был очень озабочен тем, чтобы вывести на чистую воду этого типа – он подозревал, что тот лжет и что-то знает об исчезновении и смерти Иры.

Нелли, услышав это, очень испугалась. У нее даже изменился голос:

– Вы думаете, он мог избить Леню?!

– Я не рискую его обвинять, – уклончиво ответила женщина. – Но как-то странно все совпало по времени… Буквально за день до этого я отговаривала его от разборок, просила не связываться… По крайней мере – не ходить никуда без меня. А он был так агрессивно настроен, что вряд ли послушал доброго совета…

– Леня – агрессивно настроен? – Нелли была совершенно растеряна. – А его мама знает обо всем этом?

– Нет, и я очень вас прошу – не говорите ей пока. Она тоже ничего не сможет сделать, а вот отношения у нас окончательно испортятся.

И помявшись, женщина пояснила, что Антонина Григорьевна была вовсе не в восторге от того, что ее сын собирался жениться на девушке, которая была беременна от другого.

– Она и так уже позволила себе обвинять Иру во всех смертных грехах. А уж если узнает, что Леня мог пострадать из-за нее… Знаете, есть люди, которые только и ищут – кого обвинить в своих несчастьях? Так вот, она из их числа.

Нелли что-то пробормотала, пообещала позвонить еще и повесила трубку. Но так больше и не позвонила. Татьяна решила было, что та наконец отказалась от своих розысков. Возможно, испугалась – ей пришлось выслушать немало пугающих намеков… И может, это даже и к лучшему – Татьяна уже начала переживать, что втравила бедняжку в такую запутанную историю. В конце концов, какое она имеет право взваливать на чьи-то плечи подобное дело? И все же ей грело душу ощущение, что она не одна, что кто-то искренне желает ей помочь. Но в тот день, когда она узнала об исчезновении девушки, последняя надежда исчезла. Поговорив с Дуней, Татьяна долгое время сидела как пришибленная и даже не могла подняться со стула. В голове отчетливо, словно повинуясь неведомому метроному, стучало одно: «Опять я виновата, опять я…»

Она промучилась весь вечер, строила разные догадки, пытаясь понять, что могло случиться с девушкой и чем тут можно помочь. Но что она могла сделать – почти не зная Нелли, не имея понятия, чем та занималась все эти дни? Оставалось только ужасное сознание своей вины. Тем более ужасное, что она ни с кем не могла этим поделиться. Будь рядом Алексей… Но об этом она старалась даже не думать.

«Слава богу, что я не дала ей адреса Петра! – повторяла она про себя, пытаясь успокоиться хоть отчасти. – Если бы дала – тогда точно, была бы виновата… А так… Может, она пропала вовсе не из-за этого. Как, где она могла бы с ним встретиться? Может, просто загостилась у кого-то, нашла парня…» Но ей тут же вспоминалось, как точно такими же утешениями она нянчила свою тревогу, когда пропала дочь. И чем все это кончилось.

На другой день она не выдержала и решила выяснить хоть что-то. «Невозможно просто сидеть сложа руки, получается, что я их боюсь…» Она решила было позвонить родителям Жени, спросить, как и когда можно встретиться с их дочкой. Она желала разговора при свидетелях – при них. Так Жене было бы труднее вывернуться. От звонка ее удержало только одно соображение – оно пришло, когда Татьяна уже набирала номер. Женщина медленно повесила трубку: «А что, если они ее покрывают? Не знают, дескать, что дочка ночует на третьем этаже? Вранье! И они врут… Зачем? Что – надеются, что она выйдет замуж? Или умыли руки, решили ни во что не вмешиваться? Или тщательно скрывают от всех, какую разгульную жизнь ведет Женя? Нет, им звонить незачем. Мне они точно ничего не скажут. Алина – лицо незаинтересованное, от знакомства со мной отреклась, прежде дружила с матерью Жени. И что она узнала? Да ничего! Единственное, что они ей сказали, – это что никогда и пальцем не трогали Женю. Может, это правда, а может, нет…»

Она припомнила, в какое время Женя назначала ей встречу. Если она где-то работает, то возвращается домой приблизительно в одно и то же время. И ее можно подкараулить – вход во двор всего один, через подворотню.

И Татьяна отправилась туда. Она приехала пораньше – часам к четырем. В такое время Женя точно была еще на работе. Она взяла с собой фотоаппарат – на всякий случай. Она очень сомневалась, что ей удастся заснять Петра, да еще так удачно, чтобы его потом смогли узнать. Снимать пришлось бы без его ведома, он бы на это не согласился – ясно же, что Татьяна хочет получить снимок не на добрую память, а для каких-то иных целей. Но если снимок все-таки получится – его можно будет показать Дуне.

Она стояла в подворотне, вглядываясь в каждую фигуру, которая появлялась то с одной, то с другой стороны. Она понимала, что выглядит подозрительно, несмотря на свой приличный вид, чистую одежду… Татьяна впервые кого-то выслеживала, и это было унизительно. Ей некстати вспомнились откровения одной сослуживицы – та без стеснения рассказывала, что иногда ей приходится гоняться за неверным супругом по всему городу, собирать сведения о том, где он проводит свободное время, врываться в какие-то рестораны, подкарауливать его у дверей чужих квартир… Женщина относилась к этому, почти как к забаве, – только глаза у нее были тоскливые, какие-то собачьи. Ничего женственного в них уже не осталось. Лучше бы она плакала или терпела свое горе молча – но женщина превратилась в безжалостного сыщика, в охотницу, которая готова пойти на все, чтобы настичь добычу. «Ничего удивительного, что муж бегает от нее!» – так тогда подумала Татьяна, которая слушала эти рассказы с неловкостью и все же не без любопытства. Теперь она сама переживала нечто подобное – каждый раз, когда проходящий по подворотне человек окидывал ее подозрительным взглядом.

Наконец со стороны улицы появилась Женя. Девушка шла, слегка волоча ноги – усталой походкой человека, который идет автоматически, по раз навсегда заученному пути. Татьяна отделилась от стены и подошла к девушке вплотную. Только тогда та подняла голову и остановилась. Татьяна встретила ее взгляд… Обычный взгляд, который она знала так давно, – испуг, недоверие и как будто мольба о пощаде. Прежде она сочувствовала девушке. Теперь эти глаза ее невероятно раздражали, взгляд казался наигранным. Она грубо взяла ее под локоть:

– Пойдем.

– Куда? – Та слабо дернулась, пытаясь высвободить руку.

– Туда, где ты живешь. К родителям? Или к Петру?

Девушка наконец рванулась сильнее и высвободила локоть. Однако не убежала, как опасалась Татьяна. Ее лицо приняло детское плаксивое выражение:

– Почему вы меня мучаете? Что вам нужно?

– Я хочу наконец знать, где моя дочь провела три дня, после того как ушла из дома. И что с ней случилось на самом деле.

Девушка умоляюще смотрела на нее, ее глаза наполнились слезами. Татьяна изумлялась: неужели это – всего лишь игра? Или же она настолько истерична, что легко пускает слезу по любому поводу?

– Я ничего не знаю… – прошептала Женя. – Правда ничего… Почему вы думаете, что я…

Мимо прошла пожилая женщина, нагруженная сумками с продуктами. Она раздраженно толкнула Татьяну плечом – та стояла как раз у нее на пути. Женщина отшатнулась, но снова взяла Женю за руку – на этот раз крепче, чтобы та не вздумала вырываться:

– Идем к Петру, на третий этаж.

Та открыла рот, собираясь что-то ответить, но, помедлив секунду, опустила голову и покорно двинулась вперед. Татьяна, не отпуская ее руки, шла рядом. Они вошли в подъезд, поднялись на третий этаж. Женя помедлила у двери и наконец попросила ее отпустить. Татьяна послушалась – все равно она бы не позволила девице сбежать. Женя шмыгнула носом, проглотив последние слезы, раскрыла сумку и достала оттуда ключи. Отперла дверь и вошла. Татьяна молча последовала за ней.

– Ну вот, – сказала она, оказавшись в уже знакомой прихожей. – А твои родители утверждают, что ты здесь никогда не бываешь. У тебя даже собственные ключи есть.

Женя затравленно взглянула на нее:

– Мои родители… Они ничего не знают.

– Ты же сама говорила, что они признали Петра твоим официальным женихом. И позволяют тебе здесь жить. Это были твои собственные слова, и ты их сказала при свидетелях. Женя, имей совесть!

Та покачала головой:

– Я сказала это вам просто так. А на самом деле они не знают.

– Но это продолжается уже давно – как тебе удается скрывать? Они ведь живут всего этажом выше! И вы никогда не сталкивались на лестнице?

– Никогда, – сипло ответила Женя.

Татьяна вздохнула и решила больше не копаться в этой истории. В конце концов, первостепенного значения она не имела. Она поинтересовалась – где сейчас Петр. Девушка ответила, что тот, должно быть, на работе.

– Он приедет с работы сюда?

Та покачала головой:

– Он приезжает куда хочет и никогда не предупреждает заранее… У него есть и другая квартира. Но если он и приедет сюда, то намного позже.

– Где он работает?

– То здесь, то там, – уклончиво ответила девушка. – Где придется. Его часто увольняют или он сам уходит. Характер у него неуживчивый, а руки золотые.

Татьяна усмехнулась:

– Как у всех хороших парней, которые наставляют своим невестам синяки. Это ведь он тебя бьет, своими золотыми руками?

Та ничего не ответила. Прошла в комнату и бросила на пол сумку, переменила уличные туфли на домашние тапочки. Татьяна машинально отметила, что тапочки были довольно потрепанные и как раз по ноге Жене. Значит, та жила здесь давно, и тапочки были ее собственные, не «гостевые». Девушка отправилась ставить чайник, Татьяна неотступно следовала за ней.

– Я имела разговор с твоим женихом, совсем недавно, – начала она, усаживаясь к столу и зажигая сигарету. В последние дни она стала много курить, зато от спиртного ей пока удавалось воздерживаться. – Не знаю, рассказал он тебе об этом или нет?

– Он мне ничего не говорил.

– Так вот, Петр утверждает, что ты бываешь тут от случая к случаю, да и он сам постоянно здесь не живет. Это правда?

– Да.

– А еще он мне сказал, что вовсе не собирается на тебе жениться.

Девушка обернулась через плечо и как-то загадочно на нее посмотрела – без удивления и гнева – очень спокойно, почти холодно. Татьяна занервничала:

– Это правда или нет? Зачем ты тогда зовешь его своим женихом?

Ответ поразил ее своим цинизмом – такого она от Жени еще не слышала, хотя последние новости о девушке могли бы ее к этому подготовить. С непревзойденным, почти философским спокойствием та ответила:

– Надо же как-то называть тех, с кем спишь. Пустяк, а приятно.

И ни следа наивности не было на этот раз в ее взгляде. Серые глаза больше не казались детскими и запуганными, а округлое нежное лицо неожиданно показалось истасканным и жестким. Татьяна оторопела, но спустя секунду нашлась с ответом:

– Так значит, вы просто встречаетесь здесь иногда? И давно, как я поняла, потому что Ира водила своего жениха именно сюда.

– Ну да, – спокойно ответила та и сняла с плиты вскипевший чайник. – Встречаемся, если вам нравится это выражение.

– Ты больше не отрицаешь, что была знакома с Леней?

– С этим рыжим? Ага, была. – Теперь она почти смеялась – и смех был не наигранный. Девушка явно забавлялась происходящим, наливая себе чай. Правда, она не забыла предложить чашку и Татьяне.

– Этот рыжий погиб, моя милая, – ответила та, не притрагиваясь к чаю. – Его жестоко избили, он едва дошел до своей квартиры и тут же умер. Разрыв селезенки. И это случилось всего две недели назад.

Женя нахмурилась и открыла сахарницу:

– Я не знала. Ужас. – И, помедлив минуту, нехотя добавила: – Не хочу сказать, что он мне нравился, но все равно жаль. Такой молодой. А как это случилось?

– Тебе лучше знать, – ответила Татьяна.

Женя в этот момент размешивала сахар. Она сделала резкое движение, ложечка зазвенела и чай плеснул на столешницу. Она застыла, глядя на гостью неверящими глазами:

– Что-что? Мне-то откуда знать?! Я только что узнала!

– Он еще приходил сюда? – резко спросила женщина. – И не ври, слышишь? Если соврешь – я немедленно иду в милицию, мне уже есть что им рассказать!

Женя вскочила со стула:

– Что вы болтаете?!

Она отбросила всякую почтительность, и разница в возрасте ее больше не смущала:

– Вы думайте, что говорите! Вы совсем одурели после Иркиной смерти! Таскаетесь ко мне, пытаетесь все на меня повесить! Теперь вот еще этот рыжий умер – вы опять к мне! А если у вас во дворе дворничиха умрет – опять сюда прибежите?! Лечиться надо!

Татьяна тоже встала – ее трясло от ярости, но она пыталась сохранять спокойный тон, иначе ничего не добьешься:

– Успокойся, тебя я ни в чем не обвиняю. Я просто хочу знать – он тут был после того, как мы приходили вместе?

– Нет! – рявкнула та.

– А он собирался зайти, чтобы еще раз поговорить с тобой!

– Я с ним не виделась! Если и заходил – тут никого не было!

– А может, был твой жених? – иронически спросила Татьяна. – Уж прости, что я так его зову, но если тебе это приятно… Может, Леня зашел, ему открыл Петр, у них вышел крупный разговор… И… Что дальше, Женя?

Та отрывисто помотала головой:

– Ужас, что вы говорите! Ничего этого не было!

– Откуда же тебе знать, если тебя тут не было? Кстати, где ты вообще была вечером двадцать четвертого апреля?

Та всплеснула руками:

– Ну прямо как на допросе! Откуда же мне это помнить, спустя две недели!

– А ты вспомни. Посмотри в календарь. Ты работала в тот день? Но ведь не до самой ночи, правда? А где была потом?

Женя растерянно покачала головой – ее боевой пыл быстро сходил на нет:

– А вы бы сами вспомнили, если бы вас так сразу спросили? Лучше поговорите с моей мамой, она, может, вспомнит. Скорее всего, я была дома, у них. Или пошла к какой-нибудь подружке. Во всяком случае, здесь я не была, если Леня приходил сюда… Иначе бы я его видела.

– Твоя мать солжет, – бросила Татьяна. – Я не верю, будто она не знает, что ты здесь живешь. Это грубая и глупая ложь. Она совершенно неправдоподобна, и ни один следователь ей не поверит. Учтите это на будущее – всем семейством.

Девушка обиженно сложила губы, но не успела состроить уже привычную маску – испуганной невинности. Она явно напряженно что-то обдумывала. И наконец сказала:

– Почему бы вам не спросить его самого?

– Так он мне и скажет. Может, тоже прибьет?

Женя вздохнула:

– Ну тогда я не знаю, что вам делать. Хотите идти в милицию – идите. Я правда не представляю, почему вы прицепились именно к нам. Что у вас против меня и Пети? Ну да, я дружила с Ирой…

Татьяна ее перебила – ее бесило это наглое упрямство, сломить которое было так же трудно, как пробить кулаком каменную стену:

– Так хотя бы ради вашей дружбы, признайся – она провела здесь эти три дня?

– Нет, конечно, что вы вздумали!

– Почему же в момент своей гибели она оказалась рядом с этим домом?

Та только пожала плечами. Татьяна, все больше волнуясь, задала еще один вопрос – она желала знать, был ли Петр отцом ребенка, который должен был родиться у Иры? Девушка широко распахнула глаза:

– Ну, знаете… Это уж совсем ни в какие ворота не лезет… Конечно, нет! – И добавила: – Я же сама назвала вам имя отца – его тоже звали Петр. Такая уж случайность… Мне это сказала сама Ира. Как вы считаете – если бы отцом был мой жених, я бы постаралась его выгородить, правда? Назвала бы другое имя, вот и все! И вы бы никогда не узнали правды! А я не стала вам врать!

С этим Татьяна была вынуждена согласиться – солгать в этом случае было бы намного проще и выгодней. Но она так и не поверила девушке до конца. Она просто не могла ей верить. А Женя, почуяв, что одержала маленькую победу, понеслась на всех парах. Она заговорила как заведенная. С прежним, честным и жалобным выражением глаз она повторяла, что совершенно ни в чем не виновата, что гибель Иры возле ее дома – просто случайность, что она понятия не имеет, где та пропадала перед своей смертью, почему напилась и где найти настоящего отца ее ребенка, – словом, не имеет понятия ни о чем…

– Мы вообще с ней мало общались в последнее время! – убедительным тоном говорила девушка. – Где же мне все это знать! И почему только вы меня мучаете, можно ведь найти более близкую подругу, из ее института, например! А мы… Ну да, я встретила ее как-то раз на остановке, ну, поговорили…

Она произносила это автоматически, как заученный текст, почти не следя за словами, но вдруг наткнулась на взгляд Татьяны – та смотрела на нее уничтожающе и покачивала головой:

– На остановке? Женя, перестань, ты опять зарвалась. Это слишком старая пластинка – мы уже успели выяснить, что вы с ней все-таки встречались, и как часто, и как давно. Ты сама подтвердила, что она бывала тут с Леней – и сделала это только что. Слишком много лжи, моя милая. Ты постоянно врешь, ты слишком привыкла врать, чтобы я поверила хоть одному твоему слову. Вот почему я к тебе и привязалась, как ты выражаешься. Ничего странного – просто чересчур много лжи.