Глава 5. Убийство Артемия Польского
Киллер
Приятный сюрприз, ничего не скажешь! Такого он от своего заказчика никак не ожидал. Убийство знаменитого поэта – достойное завершение цикла, и вообще во всех отношениях почетный заказ. На этом деле он мог бы даже прославиться, если бы захотел, стал бы не менее знаменитым, чем его жертва. В своем роде, конечно. Может, когда-нибудь, ну хоть на старости лет, он напишет и издаст (под псевдонимом, конечно) мемуары, чтобы облегчить свою душу, чтобы люди узнали о его делах. Центральной главой тогда станет вот эта: «Как я убил Артемия Польского». Для настроения можно дать фотографии – живого и мертвого поэта, а в качестве эпиграфа выбрать одно из его стихотворений.
Мечта? Может, и не мечта, во всяком случае, вполне осуществимая – пусть не теперь, а когда-нибудь. А пока – пока станет готовить материал к будущей книге: исполнять это самое убийство.
Рукопись (четвертую главу) он должен подложить Польскому в кейс во время творческого вечера, который состоится во Дворце профсоюзов в шесть. До начала остается всего полчаса, а нужно еще приобрести билет.
В кассе оказалась довольно длинная очередь. Кто бы мог подумать, что в наше время столько найдется любителей поэзии – к слову говоря, вполне заурядной, потому что Польский – хоть и очень знаменитый, но совсем не талантливый поэт. Но это хорошо, много народа ему на руку – гораздо проще затеряться в толпе. Во дворец удалось пробиться всего за несколько минут до начала. Ушло время и на то, чтобы сориентироваться, найти комнату, в которой выступающие оставляли одежду и вещи, – раньше он здесь никогда не бывал и, хотя заказчик очень точно все описал, даже начертил схему, это оказалось не так просто: здание было огромным и очень запутанным, со множеством переходов, закоулков и закутков. Так что вошел в зал он, когда «представление» было в самом разгаре. Польский выступал последним – видно, решили оставить его на закуску, в качестве десерта. Оно и понятно: знаменитость. Дутая величина… Но на непросвещенный взгляд стихи Артемия ничем не отличались от творений предыдущих выступающих, все те же родные березки, все та же неприкаянная Русь, все тот же вечный Бог. Впрочем, публика, вероятно, была другого мнения: хлопали Польскому дольше и громче всех, записок из зала посылали больше, чем остальным. А может быть, чувствовали, что видят его в последний раз? Этим тоже будет чем гордиться, потом, когда уже все закончится: не каждому удается увидеть знаменитость за пару часов до ее смерти. Билетики могут на всю жизнь сохранить как реликвию и показывать детям.
Но вот все закончилось. Польский откланялся и скрылся за кулисами, публика захлопала откидными сиденьями и двинулась к выходам. Как напирают сзади! Невозможно выбраться из толпы. Нельзя теперь упускать Артемия из виду, нужно убедиться, что тот поехал прямо домой.
А лучше всего дождаться его на улице, возле служебного входа.
… Чуть было не опоздал. Только подошел – Артемий. Вылетел как сумасшедший, бросился к дороге, стал ловить такси. Что его могло так напугать? Обнаружил рукопись? Ну и что? Прочитать-то он ее никак не успел бы. Бледный, как мертвец, руки ходуном ходят, даже голова подергивается. Да что с ним такое?
Остановился москвичок, древний, побитый жизнью, не такси, частный извозчик. Польский вцепился в дверцу с видом человека, хватающегося за соломинку.
Уселся, вздохнул с облегчением, кейс к груди прижал. Ну да, видно, все же рукопись его напугала – понял, что получил «черную метку». А умирать-то не хочется, совсем не хочется, смерти он страшно боится. Есть что терять! Не наделал бы глупостей со страху.
Не наделал, отправился домой, а не в милицию. Москвичок довез его до самого подъезда, носом уткнулся в ступеньки крыльца. Артемий вышел, боязливо огляделся по сторонам, забыв о своем высоком предназначении и положении в обществе, дунул по лестнице и скрылся за своей «спасительной» дверью.
Артемий Польский
Свои стихи он всегда читал по рукописи, делал вид, что не помнит их наизусть (маленькая слабость большого поэта), потому-то он сразу после выступления и натолкнулся на эти страшные листы: укладывал бумаги в кейс и увидел. Если бы у него было больное сердце, он, наверное, свалился бы с инфарктом – и тем самым спасся бы. Если бы у него была эпилепсия, с ним случился бы припадок – и спас его. Если бы у него был слабый рассудок, он сошел бы с ума – и был бы спасен. Но он был абсолютно здоров – и никаких препятствий для его гибели не возникло: «скорая помощь» не приехала, не увезла его, не скрыла за надежными стенами больницы. Животный, истерический страх вошел в него и сразу же распространился по всему организму, парализовал волю, начал пожирать здравый смысл. Бежать. Скорее отсюда бежать. Закрыться в квартире. Никого не впускать. Но главное – бежать!
Только в машине он немного пришел в себя, по крайней мере настолько, что смог назвать водителю свой адрес и понять, что именно только что произошло. Животный, неразумный страх обрел разум, и от этого сделалось еще страшней.
Собственно, страх зрел и набирал силу давно – со дня гибели Екатерины. Он ведь сразу тогда догадался, кто и за что ее убил, но предпочел спрятать голову в песок, нашел другое объяснение: несчастный случай, случайное совпадение. Смерть Романа версию о случайном совпадении напрочь опровергла, но он опять закрыл глаза на очевидные факты, поверил в самоубийство. А после того, что произошло с Вероникой, уже и прятаться было не за что – стало все совершенно ясно, но он и тут… Нет, тут-то он испугался по-настоящему, просто впал в панику. И все-таки на что-то продолжал надеяться. Надо было идти в милицию, а он надеялся, что обойдется, его не коснется…
Теперь надеяться не на что!
Соня их всех убивает – мстит за поруганное свое детство. Соня! Наняла перед смертью убийцу, и теперь… Наверное, это один из ее поэтических поклонников, фанат-сумасшедший. От сумасшедшего спастись невозможно, сумасшедший всегда идет до конца. Во имя идеи, сумасшедшей своей идеи.
Нет спасения!
В милицию поздно, теперь никакая милиция не поможет. Да если бы и раньше обратился, все равно бы не помогла. Что же делать? Что же ему делать?
Закрыться в квартире и никому не открывать ни при каких обстоятельствах. В квартире он его не достанет!
Достанет. Романа и Веронику убили именно в квартирах. У этого сумасшедшего убийцы есть ключи. Или они сами ему открывали. Не исключено, что это кто-нибудь из близких знакомых.
Он никому не откроет, никому не доверится. А дверь не только закроет на все замки, забаррикадирует шкафом – и еще тумбочку приставит, чтобы наверняка. Нет, он не дастся, не позволит себя убить какому-то подонку!
Если бы он только мог догадаться, чем все для него закончится, если бы только мог предположить! Он бы…
Ну да, он виноват, больше всех виноват. Но ведь он же не убивал, а она убивает. Она убивает, после смерти своей убивает, всех убивает – и до него доберется.
До него не доберется!
Надо прочитать ее послание – эти страшные листы. Найти в себе силы и прочитать. Но сначала хорошо запереться.
Ах да! Он чуть не забыл расплатиться с таксистом!
Как страшно покидать машину! Не попросить ли водителя его проводить? Крепкий на вид мужичок, хоть уже и пожилой. Неудобно просить! Как ему объяснишь, в чем дело? Невозможно объяснить! Нужно самому как-нибудь…
Заскочить в подъезд, захлопнуть дверь, бегом промахнуть ступеньки. А вдруг убийца уже забрался в квартиру и ждет? Стоит только войти… Нет, нет! Все обойдется! Восемь часов вечера, все соседи дома, если что, он закричит – и его услышат. Да и не станет убийца так рисковать, он придет ночью… Ночью сегодня нельзя будет спать. Но зато до ночи он в безопасности. Может, позвонить кому-нибудь? Нет, никому доверять нельзя! Любой может оказаться убийцей. Запереться, забаррикадироваться и отсидеться…
Ну вот, настал самый опасный момент: попасть в квартиру. Пока возится с замком, его десять раз могут убить. Выскочить откуда-нибудь – сверху, снизу – и убить. Ключ… Черт! Замок заело! Может, его открывали?… Пока он был на творческом вечере?… Нет, не может быть, не может быть! Главное сейчас – успокоиться, до ночи ему ничто не грозит.
Просто ключ не так вставил. Открыл. Квартира у него прекрасная – отлично просматривается, здесь и спрятаться негде. Разве что в ванной? Проверить? Нет никого. Ну конечно, не стал бы убийца так рисковать, ведь это же риск, ужасный риск – забраться в чужую квартиру.
Все. Здесь ему ничто не грозит. Вот шкаф придвинуть – и можно дышать спокойно. Вот так. А теперь еще тумбочку и кресло.
Тяжелая физическая работа – лучшее средство от стресса. Истина, проверенная на собственном опыте. Зря он так не любил грубый физический труд. Если все хорошо закончится, обязательно займется чем-нибудь таким. Купит маленький домик за городом, станет обрабатывать участок…
Глупости все это! Нужно коньячку дернуть. Лучшее средство от стресса – это коньяк. У него есть отличный коньяк…
Да, теперь совсем хорошо. Как легко он перехитрил убийцу. Не открывать дверь – и спасен, а дверь он ни за что не откроет…
Можно наконец успокоиться, можно расслабиться. Да, в сущности, чего он так испугался? Нечего ему бояться – здесь его не достанут…
Идиот! Да ведь окна-то! Его могут убить через окно! Засядет убийца хоть вон в том доме – и… из снайперской винтовки… Задернуть шторы, скорее задернуть шторы!
Ну вот. Что еще? Кажется, все. Но лучше сесть на пол, на ковер – здесь, внизу, как-то спокойней. Еще коньячку выпить, и можно приступать к этому ее посланию, посмертному посланию… Это наверняка обвинительное письмо. Странно, что без конверта – просто листы из тетради. Но все равно. Итак…
Да это не письмо, а рукопись. Напрасно он так перетрусил, это всего лишь повесть. Господи, да ведь это всего лишь повесть! Софья перешла от стихов к прозе, только и всего. Так бывает, так довольно часто бывает… Он тоже написал в свое время пару рассказов и даже задумывал роман.
Глава четвертая… Почему четвертая? Где же первые три? Нет, он не зря испугался, совсем не зря он так испугался, это действительно… что-то вроде посмертного проклятия, потому что… Четвертая глава, потому что первые три главы уже прочитаны. Первые трое уже убиты. Вот это что такое! Четвертая глава – это он, Артемий Польский, четвертый… четвертая потенциальная жертва.
Коньяку, скорее коньяку!
Страшно и невозможно! Он не станет это читать! Не станет, и все! Это уже не просто убийство, это какое-то изощренное, садистское убийство с пытками, настоящий беспредел! Да что она, с ума, что ли, сошла?
Коньяку!
Не она сошла, а он ее свел. И прочесть теперь просто обязан.
Жаль, что Софья не передала всю рукопись: интересно было бы узнать, что в первых трех главах…
Глава четвертая… Еще немного коньячку, и он готов будет начать… Ну вот, готов. Страх притупился, можно начинать.
Парк. Ну да, все правильно – с этого момента и началось их знакомство. Он это помнит, прекрасно помнит, но удивительно, как Софья запомнила, ведь она была тогда такая маленькая. Боже мой, какая же она была хорошенькая! Эти пухленькие детские щечки – и глаза мученицы. Это было так потрясающе! Даже без стихов. Но когда она прокричала своего «Карлика», он просто впал в экстаз. Невероятно – и прекрасно, и убийственно одновременно.
Да разве он виноват, что она тогда так его потрясла? Любой бы на его месте потрясся и захотел бы сделать то, что в конце концов сделал он. В этом нет преступления, это просто естественно. За что она теперь его так казнит, в чем обвиняет? В том, что он причинял ей боль? Не он причинял, она сама от любого соприкосновения с жизнью ощущала боль, нечеловеческую, ненормальную боль. Он-то при чем? Она с больной душой родилась, а он только помог направить в правильную колею эту боль.
Он забрал ее детство, но дал взамен славу…
Ну да, дал славу, какая ни одному ребенку не снилась. А что касается детства… Детства у нее и без его вмешательства не было бы. Она и тогда уже, в парке, в трехлетнем возрасте, не была ребенком. Никакого детства он у нее не забирал, разве можно забрать то, чего не было? Так в чем же он виноват? И разве сам он не мучился? Разве сам не сомневался?
Мучился, еще как! И сомневался и мучился. Да только не оттого, что Соне плохо, а оттого что… Ну да, да! Да, да, да! Он ей завидовал! Страшно, невыносимо завидовал! С одной стороны – ее ярчайший талант, с другой – его серенькая, весьма посредственная, анемичная поэзия. Он это понимал, прекрасно понимал, всегда понимал, но когда встретился с Софьей… Да ведь в тот день он чуть не убил себя. И все свои стихи в тот день он уничтожил. Развел костер в ванной и сжег… Наутро опомнился. Но мучиться не перестал. Все свои стихи он знал наизусть. Да их не так много и было. Стихи не пропали, но мучиться он все равно не перестал. И опять с невыносимой тоской стал думать о смерти: жить невозможно, теперь невозможно, но и умирать страшно. Как это так – взять и убить себя, убить – и перестать существовать, навсегда перестать. Но ведь и жить нельзя. Нельзя жить, нельзя писать, когда Софья…
Все утро он продумывал способ самоубийства, остановился на снотворном как наиболее простом и безболезненном, и чуть было не осуществил, но потом опомнился.
Он опомнился… И захотел убить… Но не убил, не убил, потому что опомнился окончательно, стал пробивать ее первую публикацию. Он ведь не убил ее тогда!.. Ведь не убил же! Это так легко было сделать. И никто бы на него не подумал – да кому бы это в голову пришло?
А потом…
Он потому с таким наслаждением и причинял ей боль… Да, он причинял ей боль, наслаждался ее болью. Потому что вынести ее сам без боли не мог, ее существование, ее стихи вынести. Он не мстил, он просто защищался.
Но ведь он же ее не убил, все-таки не убил. Он продолжал пробивать ее стихи, только этим и занимался. Все предисловия к ее сборникам написаны им, и с какой любовью написаны! Да, он любил ее, хоть и изо всех сил ненавидел!
А потом, когда она умерла… Не было страшнее несчастья. Он ведь искренне, искренне переживал!..
Сегодня, вероятно, умрет он сам. Ну-ка, какую она ему смерть уготовила? Она, конечно, написала об этом.
Коньяку, сигарету – и дальше читать.
Обвинения, опять обвинения, ну сколько же можно? Да ко всему она его еще представляет каким-то мелким, трясущимся за свою жизнь трусом. Вот это уж несправедливо! Вот это просто клевета! Будто он смерти так боится, что теряет рассудок. Вот уж нет! Разве он боится? Разве он когда-то боялся? Он даже однажды задумал себя убить. И убил бы, если бы… не опомнился. Да и сейчас, когда ему грозит такая опасность, разве боится? Ну да, боится, сейчас боится. Но ведь любой бы на его месте боялся! Это так естественно – бояться смерти. Любой самый храбрый храбрец боится.
Телефон? Вот оно что! Вот какая участь ему уготована! Ему подбросили телефон с взрывным устройством! Очевидно, на вечере, вместе с рукописью подбросили. Как же он не заметил?! И все это время сидел рядом с бомбой, а думал, что в безопасности. Хорошо, что успел дочитать! Ему в любой момент могли позвонить… Нужно срочно избавиться от телефона!
Да где же он? Маленький розовый дамский мобильник-раскладушка – так он должен выглядеть. В кейсе нет. Где же тогда? Подбросили в карман пальто? Тоже нет – ни в карманах, ни за подкладкой.
Раздеться и осмотреть всю свою одежду – вот что нужно сделать…
Он с ума сошел. От страха, от ужаса совершенно перестал соображать. Телефон, конечно, где-то в квартире. Убийца проник и подбросил. Потому и замок заедал. Только как тут все обыщешь, столько вещей! Можно и не успеть.
Ах, какой он дурак! Да ведь если он не ответит, не нажмет кнопку приема, и взрыва никакого не произойдет. Надо только не отвечать – и все. Будут звонить – а он не ответит. Тут ведь так и написано:
«… открыл крышку телефона и нажал на кнопку приема».
А если не открывать и не нажимать…
Но зачем Софья все это так конкретно расписала? Неужели не понимала, что тем самым предупреждает его? Или тут какая-то штука, которую он не может понять? Или она полагала, что он добровольно согласится дать себя убить, следуя ее инструкциям? Ну нет! Он убить себя не даст!
Он понял! О телефоне она написала, чтобы сбить его с толку. На самом деле бомба установлена не в телефоне, а где-нибудь… в каком-нибудь бытовом домашнем приборе. В электрочайнике, в телевизоре, в компьютере или… В обогревателе! Решила повторить шутку. Ха-ха! Смешно, не правда ли? Но ведь как просто все разрешается. Он не будет пить чай, и до телевизора ли ему теперь? И дошутить ей шутку не даст. Первые три главы закончились, а в конце четвертой придется поставить многоточие. Конечно же он доживет до утра, купит домик в деревне, напишет еще много хороших стихов – боль и ужас действительно отличные стимуляторы. Переживший сегодняшнюю ночь, он станет великим поэтом. Нужно только ее пережить…
Прежде всего вырубить под корень все электроприборы, затаиться – и пережить.
Телевизор – долой! Компьютер – к черту! Чайник – прочь! Что еще?
Господи! Телефон! Стационарный телефон! Да ведь, скорее всего, он-то и таит главную опасность! Наверняка бомба здесь… Вот как она хотела его перехитрить. Вырубить, вырубить!
Все. Коньячку для успокоения нервов, и можно вернуться к первой странице. Перечитать по новой, уже совершенно спокойно.
… Вот уж чего он совершенно от себя не ожидал – это того, что уснет в такой ситуации. А он взял и уснул, сидя на полу, читая рукопись Софьи, незаметно как-то задремал. Но что же его разбудило?
Был какой-то звук… Да, точно – толчок для пробуждения был звуковой. Знакомая мелодия звучала, только не вспомнить какая. Или она ему приснилась? Нет, не приснилась, он помнит, что, когда проснулся, мелодия еще несколько секунд звучала. Что же это за мелодия?
Ах вот, она снова звучит! Да ведь это… Да ведь это же… его мобильник!
Дурак! Идиот! Полный кретин! Все предусмотрел, а самое главное… Бомба, вот она… Вот оно…
Выбросить в форточку. Только бы успеть… Шторы нельзя раздергивать… Выключить свет и раздернуть. Некогда, некогда! Не успеть! Не надо свет, не надо шторы, на секунду только высунуться, не успеют за секунду его убить, даже прицелиться не успеют. Форточку – рывком… Черт, черт, черт!
Успел! Вот сейчас раздастся взрыв. Внизу могут быть люди… Но ладно! Может, и нет никого, может, и обойдется!.. Да и… человек обязан прежде всего спасать самого себя. Это естественно! Просто естественно! Закон природы…
Ничего! Ни-че-го! Он явственно слышал, как мобильник ударился о землю – и ничего не произошло. Злая, жестокая девчонка! Она просто решила над ним посмеяться. Испугать до ужаса – и посмеяться над его страхом, над его некрасивым страхом, смешным страхом труса и подлеца по жизни.
Зря только мобильник разбил. Хороший был мобильник, дорогой, с камерой. Проклятая девчонка! Да за что же она его так возненавидела? Ничем он не заслужил такую ненависть, для нее же старался. Это несправедливо, несправедливо! О боже мой, как же он сам ее ненавидит!
Коньяку, сигарету – и спать. Пока с ума не сошел от ненависти, пока с ума не сошел от страха…
Великолепная вещь – коньяк, успокаивает и лечит мозги, способствует отрезвлению мысли. Вот он выпил полную рюмку – и совершенно успокоился, потому что понял: бояться ему нечего – с ее стороны это только злая, жестокая шутка, – и ненавидеть ему тоже больше некого – она, слава богу, уже ничем не сможет ему навредить.
Телефон?! Опять телефон?! Но как может опять звонить телефон? Это неправда, неправда, никакой телефон звонить не может! Но звонит…
Да что же он?! Да ведь это же… Да ведь это же смерть!
Бежать! Из квартиры вон! Она все-таки его перехитрила. Это не шутка, а в самом деле убийство. Но если сбежать…
Невозможно сбежать! Баррикада из мебели. Кресло, тумбочка, шкаф… Он же сам запер себя, сам завалил выход, сам подстроил себе ловушку. Отсюда не выбраться. Да как же? Да как же?
Господи! Помоги, спаси! Я прошу Тебя, Господи!
Выбраться невозможно. Значит, нужно найти телефон и выбросить. Попытаться спастись таким образом. Пойти на звук мелодии и найти. Так просто…
Так жутко. И все равно – смерть.
Вот где телефон оказался – в ящике стола. Ну как же он не проверил? Как же с самого начала не догадался проверить здесь?
Ах ты господи! Да ведь это и не телефон – детская игрушка. Смешная детская, совершенно безопасная игрушка. Детская игрушка – вот оно что: она на загубленное детство свое намекает. На детство свое несостоявшееся – детской игрушкой. И это, вероятно, последняя шутка – прикол, как они, те, в чьи ряды благодаря его стараниям не влилась Соня, это называют. Ну что ж, посмеемся! Да, очень смешно! Господи, как же это смешно! Остроумная девочка. Как смешно, боже мой, как смешно!..
Нет! Что? Не может быть! Ах нет, нет, нет, нет!