Глава 7
ПЕРВЫЕ ШАГИ

Старший лейтенант Константин Ильяшин трясся на желтом «Икарусе». Автобус то и дело извергал клубы черного вонючего дыма, которые заползали в битком набитый людьми салон и вызывали дурноту. Лейтенант ехал в районную больницу на окраине города, в которой находилась домработница Шиловской.

Костя Ильяшин был невысоким молодым человеком, довольно симпатичным, но не настолько, чтобы выделяться из толпы. Легкая пружинистая походка спринтера, округлые бицепсы, перекатывающиеся при движении под тонкой рубашкой, и искривленный нос выдавали в нем поклонника спортивного образа жизни, а умные небольшие глаза зеленоватого цвета смотрели на мир немного печально. У него было невеселое настроение — опять ему дают скучную, неинтересную работу, как будто он рожден на свет для того, чтобы беседовать с выжившими из ума старухами.

Как он ненавидел эти опросы! Он был готов разговаривать с кем угодно — с детьми, с запирающимися уголовниками, изображавшими из себя припадочных, с агрессивными асоциальными элементами, с рыдающими женщинами, со злобными мужиками… Но старушки! Это было выше его сил. Для разгона они сообщали ему во всех подробностях о жизни и состоянии здоровья своих ближайших родственников — дочерей, внуков, зятьев, а затем переходили к более дальним, постепенно погружаясь в такие глухие дебри родственных отношений, которые не позволяли выбраться на поверхность до наступления следующего тысячелетия. Если беседа происходила дома у героини разговора, то отчаяние Ильяшина скрашивала чашка с чаем и сухарик, вытащенный ради дорогого гостя из самых невероятных уголков квартиры.

Впрочем, не всегда он был долгожданным гостем. Иногда его просто не впускали, опасаясь его мускулов и того, что удостоверение работника милиции окажется фальшивым. Тогда ему приходилось долго осаждать недоверчивую старушку, бомбардировать ее медоточивыми улыбками, заверениями в том, что он милиционер, а не преступник.

На этот раз ему не повезло. Вместо того чтобы спокойно выслеживать бывалого уголовника Хмелькова, подозреваемого в краже коллекции монет из квартиры известного нумизмата, — занятия, достойного человека в полном расцвете умственных и физических сил, он вынужден тащиться по жаре в набитом автобусе к черту на кулички…

— Как там Тюрина? — спросил Ильяшин у врача. — Поговорить с ней можно?

— Да вы что?! Не раньше чем через две недели, и то в лучшем случае. У нее парализована левая часть тела, и она практически не может разговаривать…

Через полчаса Костя уже размашисто шагал по центру города, направляясь к Патриаршим. Следующим пунктом его плана на сегодня стоял опрос соседей.

Первыми под артобстрел вопросов попали соседи Шиловской по площадке.

— Мы ничего не слышали, — сообщила женщина с годовалым ребенком на руках, с удовольствием выдувающим пузыри. — Мы в тот день были на даче. Вернулись только к вечеру.

— А домработницу Тюрину вы знаете?

— Конечно, ведь она здесь давным-давно жила. Она только недавно, год назад, переехала жить куда-то на Юго-Запад, а квартиру продала Шиловской.

— А почему она продала квартиру?

— Ей деньги нужны были на адвокатов, дочка у нее попала в тюрьму. А потом Евгения Викторовна пригласила помогать по хозяйству, она и согласилась.

— А какие у них были отношения?

— Отношения? Да обыкновенные. Мария Федоровна ходила по магазинам, готовила, убирала, а Евгения Викторовна ей платила за это.

— А в смысле личных отношений? Они не ссорились? Не ругались?

— Не знаю, я не слышала. По-моему, у них все было нормально. Ну, конечно, Мария Федоровна ворчала на Шиловскую, но вы знаете пожилых людей, им всегда что-то не нравится.

— А по какому поводу ворчала?

— Да без повода. Мол, как сыр в масле катается, живет на всем готовеньком, вечно народу полон дом. Не успеешь, мол, убраться, как опять на ковре пепел, гора немытой посуды и так далее…

Несколько квартир Ильяшин обошел почти безрезультатно, ничего более ценного ему никто не мог сообщить. Старушка со второго этажа, с которой судьба неумолимо столкнула старшего лейтенанта, обрадовалась ему, как родному.

— Я вам так рада, — сказала Эвелина Ивановна, усаживая дорогого гостя в старое, скрипящее кресло. — Я все хотела рассказать тем молодым людям, которые сюда приехали первыми, но они были так невнимательны… Сейчас мы будем с вами пить чай… Меня зовут Эвелина Ивановна Сухих.

Лейтенант морально приготовился остаток дня провести в приятном обсуждении родственных дел гостеприимной хозяйки квартиры с венчиком седого пуха на желтой пергаментной голове.

— Вы знаете, я на пенсии, — сообщила она, лучезарно улыбаясь. — Поэтому мой удел — смотреть все телесериалы и все про всех знать. Что поделать, очень скучно жить человеку, привыкшему деятельно работать всю жизнь, чувствующему в своей душе еще бездну энергии, которая бурлит и клокочет… — В глазу Эвелины Ивановны тревожно заблестела одинокая слеза.

— Вы, кажется, хотели мне что-то рассказать… — напомнил Ильяшин. — Меня интересует день убийства…

— Я прекрасно, прекрасно помню тот день, — мгновенно, как сухой мох, воспламенилась воспоминаниями Эвелина Ивановна. — Вы знаете, на память я пока не жалуюсь, хотя мне уже… уже очень много лет… Мы с Клавдией Порфирьевной видели убийцу собственными глазами и конечно же сможем его описать…

— Вы полагаете, что видели убийцу? — осторожно спросил Ильяшин.

— Молодой человек, имея за плечами столько лет, я смогу отличить порядочного человека от убийцы! — гордо вскинулась пожилая дама. — Если в нашем дворе появляется незнакомый человек подозрительного вида и сразу вслед за этим совершается преступление, то надо иметь полное отсутствие способности к логическому мышлению, чтобы не понять, кто это…

Утверждение было очень сомнительным, но лейтенант возражать не стал и только кротко попросил:

— Опишите его, пожалуйста.

— Он очень высок. Он так одет… Явно откуда-то из провинции — в Москве давно уже не носят на улицах спортивные костюмы. У него татуировка на левой руке, я ее не разглядела, но что-то такое синело на запястье… Похожее на паука… Или на букву «Ж»… Ну что еще… Лет тридцати с небольшим. Он выскочил из нашего подъезда с совершенно безумными глазами, чуть не сбил нас с Клавдией Порфирьевной и сразу же после этого его… — Эвелина Ивановна торжествующе взглянула на собеседника. — Сбила машина!

— Неужели? — изумился Ильяшин. — Во сколько это было?

— Примерно около двенадцати, я только что вышла погулять. Мне об этом собственнолично рассказала Мария Федоровна!

— Тюрина?

— Тюрина, Мария Федоровна! Бедняжка как раз возвращалась с рынка. Она так разнервничалась, так разволновалась…

— А почему вы думаете, что человек, который выходил из подъезда, и человек, которого сбила машина, — одно лицо?

— Ну как же, все сходится, все особые приметы — синий спортивный костюм, рост… Вы не сомневайтесь, это он. Его увезла «скорая», так что вы сможете его быстро найти и посадить в тюрьму.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарил лейтенант.

Эвелина Ивановна, кажется, обиделась на него за то, что он не проявил энтузиазма по поводу ее способности к дедуктивному мышлению. Она поджала голубоватые тонкие губы и выразительно замолчала.

— Скажите, пожалуйста, Эвелина Ивановна, — сердечно начал Ильяшин, почувствовав холодок отчуждения. — Во сколько вы разговаривали с Тюриной?

— Ну, точно я вам не скажу, но примерно около половины первого дня. Даже где-то ближе к часу.

— Как долго вы разговаривали с Тюриной, когда встретились с ней двадцать шестого июня?

— Минут десять — пятнадцать. Она возвращалась с рынка.

— Где вы находились во время разговора? У подъезда?

— Нет. На скамейке около кустов сирени, возле детской площадки.

— И следовательно, в это время вы не могли видеть вход в подъезд? И не видели, кто, входил и выходил из него в течение некоторого промежутка времени?

— Нет, не могла. Но какое это может иметь значение для вас, если я за десять минут до того собственными глазами лицезрела убийцу! — Сухих обидчиво поджала губы.

— Что вы можете рассказать об отношениях Шиловской и Тюриной?

— Ну, особой теплоты никогда между ними не было… Конечно, Мария Федоровна всегда была очень любезна с Шиловской, но за глаза… Вы знаете, я так не люблю сплетничать…

— Вы не сплетничаете, вы помогаете проведению оперативно-розыскных мероприятий. Так что говорила Тюрина?

— Понимаете, ее жизнь очень жестоко била в последние годы, и она… она немного ожесточилась. Тем более, что Евгения Викторовна… Вы знаете, я считаю ее прекрасной актрисой и милым человеком, но… Она, можно сказать, чуть ли не построила свое счастье на несчастье Тюриной… За бесценок выкупила у нее квартиру, платила ей совсем мало за тяжелую работу. Где уж при этом быть теплым отношениям…

— Тюрина была недовольна своей хозяйкой?

— Да, пожалуй. Кроме того, Евгения Викторовна не являлась при жизни примером высокой нравственности, и Мария Федоровна сопоставляла жизнь дочери (она сейчас пребывает в местах не столь отдаленных) с жизнью молодой хозяйки, сетовала, что судьба очень несправедлива к ней, и даже ходила в юридическую консультацию узнать, нельзя ли отсудить квартиру обратно. Она как-то даже сказала, что с удовольствием посадила бы Евгению Викторовну в тюрьму, вот тогда была бы настоящая справедливость! Но кажется, дальше слов дело у нее пока не шло.

— Она считала, что квартиру Шиловская оформила незаконно?

— Да, наверное. Обмен случился так быстро, что не иначе как без махинаций не обошлось.

— А вообще, они не ссорились? Не ругались, ничего такого не было между ними?

— Ну что вы! Хотя, конечно, особой близости между ними не наблюдалось.

Ильяшин сказал, вставая:

— Спасибо за помощь.

Сухих оставалась сидеть в кресле с ровной, как палка, спиной, вытянув строгие губы в нитку. Неожиданно она назидательно произнесла:

— Гражданин милиционер, если вы подозреваете Марию Федоровну, то вы заблуждаетесь. Мой вам совет — найдите человека, которого сбила машина.

Улыбнувшись, Ильяшин поблагодарил и поскорее вышел из квартиры. Он спешил встретиться с шефом и доложить ему о результатах сегодняшней одиссеи.

Костырев, то и дело вытирая носовым платком высокий лоб и изредка шумно вздыхая, сидел в своем кабинете и что-то писал. Его голубая рубашка темнела под мышками мокрыми пятнами. В кабинете с монотонным жужжанием работал вентилятор, но и он не мог спасти от удушающей липкой жары и только бестолково перегонял из угла в угол горячий воздух, в котором носились клочья тополиного пуха. В распахнутые окна врывался гул вечернего города.

— Здрасьте, Михаил Аркадьевич, — заглянул Ильяшин в комнату. — Был я у Тюриной. Она пока разговаривать не может.

— А что соседи? — измученно произнес Костырев, откладывая ручку.

— Гражданка из пятнадцатой, Сухих, видела человека, выходящего из подъезда во время, совпадающее со временем смерти. Приметы — очень высок, лет тридцати, синий тренировочный костюм, на руке — татуировка, напоминающая паука. Этот человек вышел со двора и сразу же угодил под машину. Сухих уверяет, что именно он убийца, и при этом настойчиво выгораживает Тюрину, с которой, очевидно, находится в дружеских отношениях. Сухих сообщила, что Тюрина часто высказывала недовольство тем, что Шиловская въехала в ее квартиру, и хотела даже подавать в суд на владелицу, мотивируя тем, что сделка была незаконна. Я сразу подумал, а так ли невинна Тюрина, как кажется на первый взгляд…

— Погоди, погоди, не тараторь, — поморщился Костырев. — Давай по порядку. Сначала об этом человеке. Он вышел из квартиры убитой?

— Нет, из подъезда.

— Откуда известно, что он попал в ДТП?

— Об этом рассказала Сухих сама Тюрина. Подходя к своему двору, она увидела, как машина сбила человека. Все приметы — рост, костюм — совпадают. Поэтому Сухих уверена в том, что сбитый человек и человек, вышедший из подъезда Шиловской, — это одно и то же лицо.

— «Скорая», ГАИ были?

— Кажется, да.

— «Кажется», — передразнил Костырев.

— Нет, «скорая» была точно, потому что она увезла его, а ГАИ… Это можно легко выяснить.

— Вот завтра этим и займись. Попробуй узнать, что это был за человек, что он делал в доме, к кому приходил…

— Хорошо, Михаил Аркадьевич. Кстати, Сухих изо всех сил отводила подозрения от Тюриной. А что, если Тюрина как-то замешана в этом?

— Возможно… Да, завтра панихида и похороны Шиловской, надо бы тебе, Костя, сходить туда, потолкаться, посмотреть, что там за народ, что говорят по поводу ее смерти.

— Мне? — умоляюще взглянул на него Ильяшин. — А как же ГАИ? Как же этот парень с наколкой? Вся эта бодяга с похоронами растянется на целый день.

— Ну хорошо. Поручим это Анцуповой. А ты, если вдруг этого человека найдешь, на него особенно не дави. Спроси осторожно, к кому приходил, что видел… Вполне возможно, что он ни к чему не причастен, так, случайный гость. Вряд ли настоящий преступник полез бы под машину. Он не стал бы бегать по улицам, бросаясь под колеса, во всяком случае, изобразил бы спокойствие — руководствуясь чувством самосохранения.

— А если это убийство в состоянии аффекта? Преступник приходит в себя и осознает, что он совершил. Неужели и тогда он был бы спокоен?

— Убийство в состоянии аффекта — не такая уж частая вещь.

— А если это опытный убийца? Наемник?

— Картина преступления нехарактерна для профессионала. Наемник предпочел бы огнестрельное оружие — проще и надежнее. И, во всяком случае, не стал бы уносить с собой кастет или нож, чем он там ее…

— А если орудие преступления он выбросил по дороге?

— Возможно. Но маловероятно. Нож может отыскаться, и на нем будут отпечатки пальцев. К тому же что-то мне пока не верится, что кому-то было необходимо расправиться с Шиловской при помощи наемника. Пока не верится. Красивая женщина, актриса и, кажется, известная… Впрочем, материал на Шиловскую сейчас собирает Лиля Анцупова…

— Ну, не скажите, Михаил Аркадьевич… Хотя бы даже Тюрина, домработница, имела зуб на хозяйку. Была недовольна, что задешево продала квартиру, и мечтала вернуть ее обратно. Посмотрите, как все сходится, — возбужденно доказывал Ильяшин. — Тюрина возвращается домой, застает дома Шиловскую. Предположим, у них происходит ссора. Тюрина убивает Шиловскую ударом в висок. Если Тюрина смогла бы позвонить в это время в милицию, то она сообщила бы, что, вернувшись домой, нашла хозяйку мертвой, и сразу оказалась бы вне подозрений — ее только что видели входящей в дом, у нее железное алиби, в магазинах ее вспомнят и подтвердят, что она там что-то покупала. Но в этот момент внезапно ее нервы не выдерживают и у нее случается приступ. Через пару часов приходит массажистка и застает убийцу и ее жертву лежащими на полу. А?

— Что ж, довольно правдоподобно, — одобрил Костырев. — Подходит как умственное упражнение для любителей насильно сводить концы с концами. Но существует много «но». Первое: что бы дало убийство Тюриной? Квартиру? Вряд ли.

— Если она ненавидела свою хозяйку, то не в квартире дело.

— Возможно, и ненавидела. Испытывала личную неприязнь. Что ж, такие чувства вполне обоснованны. Мотив, хотя и несколько притянутый за уши, имеется. Но учти, если человек решается на убийство — он соответственно настроен, и инсульт на таком фоне не вписывается в картину.

— А что, если болезнь инсценирована, чтобы снять подозрения?

Костырев задумался, расхаживая по кабинету, заложив руки за спину. Ильяшин выжидающе смотрел на него, краем глаза замечая, как потоки воздуха, летящие от вентилятора, шевелят пряди седых волос на голове начальника.

— Можно инсценировать высокую температуру, кашель, насморк. Но мозговой удар? — Костырев покачал головой. — А коматозное состояние, имитация паралича, потеря чувствительности конечностей? Кроме того, ни один даже самый искусный симулянт не в силах обмануть томограф — он сразу же покажет, что с мозгом все в порядке. Если бы это была симуляция, то тогда мы уже могли бы пригласить Тюрину как свидетельницу в этот кабинет.

— А если кондрашка ее хватил сразу после убийства? От сознания того, что она совершила? От страха наказания?

— Теоретически возможно, но практически… Я все же думаю, что здесь сыграл свою роль весь комплекс внешних физических и психических воздействий. Представь, Костя, пожилая женщина в жару возвращается из магазина с тяжелыми сумками. Только что она пережила нервное потрясение — стала свидетельницей ДТП. Она входит в дом, где ее ждет еще один удар — мертвая хозяйка. Все факторы: физическое напряжение, психические переживания — делают свое дело. Мозг не выдерживает. Наступает инсульт.

— Похоже на правду, — согласился Ильяшин, почесывая затылок.

— А самое главное, что мы никак не можем сбросить со счетов записку… И отсутствие орудия преступления… Если она убила свою хозяйку ударом в висок, то где орудие преступления? Характер ранений требует существования предмета убийства. Кроме того, в квартире звучали выстрелы. Тюрина и оружие? Почти невероятно. Почти… Кроме того, ты видел письмо Шиловской?

— Оно могло быть написано заранее, и Тюрина просто подкинула его, чтобы инсценировать самоубийство и запутать следствие.

— Ударив в висок, инсценировать самоубийство?

— Да, явная нестыковка. — Ильяшин недоуменно пожал плечами.

— Письмо, конечно, написано заранее, — уверенно сказал Костырев. — Кем, не знаю и гадать не хочу, подождем результатов почерковедческой экспертизы. Может быть, самой Шиловской. А может быть, и нет. Но оно не зря лежало около кровати так, чтобы его можно было легко найти — как будто кто-то намеренно положил. И приготовил пустую упаковку от лекарств. Задумывалось самоубийство или его имитация. Но похоже, что-то помешало в последний момент. «Что» или «кто» — это мы должны выяснить. Что у нас сейчас есть… Обнаружены следы на полу, волокна хлопчатобумажной ткани около трупа, неидентифицированный отпечаток большого пальца. От этого мы должны плясать. Но плясать без заключения экспертизы нам очень трудно, все равно что плясать без ног.

— Значит, Тюрина вне подозрений? — полуутвердительно спросил Ильяшин.

— Вне подозрений пока только Господь Бог, — улыбнулся Костырев. — А на Тюриной лежит несколько меньшая доля подозрения, чем на остальных. Сначала надо поближе познакомиться с кругом людей, которые были близки убитой. Сейчас Лиля собирает материал относительно жизни актрисы. Правило, что убивает тот, кому это выгодно, срабатывает довольно часто. Единственное, в чем я пока уверен, — характерной схемы преступления нет. Соответственно нельзя опознать индивидуальный почерк преступника. Все это похоже на банальную бытовуху. А мы пока с тобой займемся теми, кто ближе всего стоит к этому делу.

— К сожалению, свидетелей не слишком много. Одна Тюрина.

— Кстати, — спохватился Костырев. — Ты говорил, что у нее дочка в заключении? Подними ее дело, просмотри его. Может быть, ниточка тянется оттуда… Походи еще по квартирам. Расспроси, не было ли подозрительных посетителей. Короче, покопайся. Эх, как нам сейчас нужна Тюрина! Она должна многое знать.

Ильяшин встал и, уже стоя в дверях, соболезнующе спросил:

— А как же ваш отпуск, Михаил Аркадьевич?

Костырев безнадежно махнул рукой:

— Какой там отпуск! Сверху нажимают, результатов требуют. Дело на контроле общественности. Будем ковать железо, пока горячо…

Усаживаясь в кресло, Костырев шумно выдохнул воздух и снова пустил в ход скомканный носовой платок. В окна вливался тихий летний вечер, полный приглушенных звуков, кружащегося тополиного пуха и запаха остывающего асфальта. Ильяшин вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь, и тяжело вздохнул.

Завтра будет то же, что и сегодня, — обход квартир, вежливые вопросы, вежливые ответы, не несущие ничего нового, перебирание тонны зерна в поисках жемчужины. А вдруг она не блеснет, эта жемчужина? Эх, то ли дело сидеть в засаде, поджидая матерого бандита! То ли дело!