9
В назначенный им самим день Леня одевался особенно тщательно. Он взял в библиотеке занимательную книжицу «Судебная сексология» и проштудировал те главы, которые рассказывали о таком сексуальном отклонении от нормы, как эксгибиционизм.
Оказалось, что смысл этого занятия состоит вовсе не в том, чтобы продемонстрировать орган как таковой, а чтобы шокировать этой демонстрацией, поразить и вынудить сексуальный объект неадекватно реагировать на ситуацию. А посему объектом выбирается часто несовершеннолетнее лицо противоположного пола или лицо, имеющее вид пассивного участника контакта. Следовательно, облик «объекта» нуждался в коррекции.
Цветастый платок, элегантно накинутый на голову, должен был придать ему вид скромной юной девушки. Макияж для такого многообещающего вечера Леня выбрал неяркий, скорее романтический. Скромнее уже не могло быть.
Он зарядил в фотоаппарат самую фоточувствительную пленку, которой можно было снимать даже при свечах. От вспышки стоило отказаться, потому что яркий свет мог испугать клиента, а при съемке из неудобного положения (объектив болтается в районе живота, маскируемый одеждой, и не наводится через видоискатель) для верного результата надо было сделать хотя бы несколько кадров.
После недолгого размышления Леня решил воспользоваться устройством автоматической съемки, надеясь, что при этом хотя бы один кадр получится пригодным для шантажа. Особенность данной ситуации была в том, что снять надо было всю фигуру целиком, а ни в коем случае не фрагмент ее. В сумку были брошены еще несколько катушек с пленкой. Напряжение росло.
Около шести часов вечера юноша, переодетый девушкой, уже шел по переулку, прилегающему к Тверскому, в котором в прошлый раз стояла машина. Он решил сначала немного постоять на остановке, с которой хорошо просматривались все окрестности, а потом, если ожидание затянется, прогуливаться по бульвару.
От возбуждения, которое горячило кровь и заставляло ее громкими толчками пульсировать по венам, совсем не ощущался холод. Чтобы случайный троллейбус не помешал увидеть момент, когда появится мужчина, пришлось пройти немного вперед.
Прошло минут пятнадцать. Вдруг сердце забилось сильнее, а потом внезапно успокоилось и затихло. Сыщик сжал челюсти: знакомая фигура, которую он так ждал, переходила улицу. Дальнейшие движения и поступки были точны и интуитивно верны.
Он спокойно вышел к памятнику в начале бульвара. Одну руку засунул за отворот куртки и высвободил объектив так, чтобы его глазок, незаметный со стороны, видел все. Нажал рычажок автоматической съемки, поставил палец на кнопку пуска. Другая рука элегантно поправляла волосы, выбившиеся из-под платка. Дамская сумка с пленками и со сложенными брюками свободно болталась на плече.
Мужчина медленно шел по аллее. Гуляющих было мало. Только начинало смеркаться, но еще было довольно светло. Леня с удовлетворением подумал, что он правильно определил параметры для съемки. Теперь самое главное, чтобы мужчина определенным образом среагировал на высокую девушку, одиноко прогуливающуюся по пустынной аллее.
Опасное сближение началось. «Ну, поехали», — спокойно сказал сам себе Леня, стараясь шагать как можно изящнее и не смотреть на приближающуюся фигуру. Мужчина, кажется, колебался. Из-под опущенных ресниц Леня видел, что он пристально рассматривает его. Наконец рука появилась из кармана и, кажется, поползла к пуговицам плаща.
«Начали», — сказал Леня и нажал кнопку пуска, когда между ними было не более тринадцати шагов. Дома он рассчитал, что именно с такого расстояния будет видна вся фигура целиком. Рука поддерживала аппарат в вертикальном положении, прижимая его к животу. Фотоаппарат тихо застрекотал, отщелкивая первые кадры. Ревущая пробка на площади почти совершенно заглушала остальные звуки.
Между полами плаща появилось нечто белое. Два участника встречи неумолимо сближались. Со стороны, наверное, это выглядело как обычный городской пейзаж: по аллее высокая стройная девушка идет навстречу невысокому плотному мужчине респектабельного вида. Брови Лени поползли вверх, глаза округлились, выражая отрепетированное удивление.
Когда между ними было не более пяти шагов, мужчина вдруг забеспокоился, прислушиваясь, запахнул плащ, отшатнулся и шагнул вбок. Потом, не оглядываясь, побежал, придерживая на бегу шляпу, которая так и грозила упасть с головы. Леня повернулся и для правдоподобия стал что-то кричать вслед. Клиент удирал в переулок.
— Есть! — в восторге заорал Леня, срывая с головы платок вместе с париком. — Получилось!
Ему вдруг стало жарко и весело. Он стирал платком грим с разгоряченного лица, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих.
«Господи, хоть бы один кадрик попался хороший, — почти молился он, размашисто шагая к метро. — Один-единственный. Ну, пожалуйста».
Хотя бы один удачный кадр — и можно продолжать все дело. Хотя бы один кадр — и не зря пропали три недели. Уже на Пушкинской площади Леня, натолкнувшись на удивленный взгляд, понял, как нелепо выглядит его полуженский костюм. Ему уже было плевать на всех. В первой попавшейся подворотне он снял ненужную юбку и, торопливо натянув брюки, помчался домой. «Скорее, скорее проявить, — стучало в голове. — Только бы один кадр, только один…»
Что и говорить, качество съемки было неважное. Маленькая фигура внизу кадра и большой кусок неба с ветками деревьев над ней. Плохая резкость, расплывчатые контуры, слабое освещение. Но главное было хорошо видно.
Вот он идет по аллее, руки засунуты в карманы, напряженный взгляд из-под широкополой шляпы. Вот одна рука расстегивает плащ, ветер слегка отгибает полу. Вот он ближе, фигура крупнее, четче видно сосредоточенное, как будто в минуту опасности, лицо. Вот он распахивает плащ, видно все до мельчайших подробностей, видно, как из расстегнутой ширинки свисает набрякший орган, видно, как в ожидании реакции полуоткрыт рот с тонкими губами, расширены от возбуждения зрачки. Вот лицо отъезжает вверх, крупным планом воротник, галстук и пуговица плаща. Наконец только пустой бульвар с размытыми фигурами на заднем плане. Потом пара смазанных изображений, потом фигура убегающего мужчины по диагонали кадра (наверное, фотоаппарат съехал с живота, когда Леня оглядывался). Потом опять ничего не поймешь, только угадывается гранитная спина памятника. И все.
«Отлично! — радовался фотограф, аккуратно разворачивая пленку и вешая ее сушиться. — Есть что показать. Особенно хорошо получилось, как он подходит. И лицо довольно четко вышло, не отвертеться теперь ему, мол, я не я, и лошадь не моя».
Он рассмеялся, представляя, как удивится этот тип, когда перед его носом окажется целая пачка фотографий.
«А Ольшевский-то наврал, — заметил Леня, — что он украшает себя бантиками, которые еще и блестят. А зачем наврал? Чтобы смешнее было?»
Леня наспех вытер руки и кинулся к телефону.
— Приезжай, — весело закричал он в трубку. — Я хочу тебя видеть. Страшно соскучился, мы не виделись сто лет. Нет, целый век. Я покажу тебе такое! У меня все получилось!
После трудового дня в редакции, где он целый день снимал заводской профилакторий и отдыхающих заводчан в пижамах, Леня, расстроенный, ехал по направлению к Соколу. Настроение было отвратительное. Вчера он в первый раз поссорился с Еленой. Ему просто хотелось, чтобы она разделила его радость по поводу удачной операции — ведь столько потрачено сил и энергии, столько пришлось проявить смекалки и остроумия, выслеживая жертву!
А она сказала, что все это мерзость. Что провоцировать несчастных больных людей и снимать — это бесчестно. Что ей противно знать, что человек, который… — она не сказала «которого я люблю», нет — который ей дорог, занимается таким грязным делом.
И зачем? Чтобы посмеяться в компании друзей? Похвастаться своим остроумием? Поиздеваться всласть над несчастным, попавшимся на удочку? Ей стыдно, что она принимала, хотя и косвенное, участие в этом деле. Если бы она знала, зачем ему нужна женская одежда, то никогда бы…
Леня, смущенный и раздавленный могучим ураганом упреков, сохраняя в душе последние проблески стыда, не стал рассказывать Елене о том, что он делал все это не для того, чтобы похихикать в компании друзей, а чтобы с помощью этих фотографий хоть сколько-нибудь заработать. Но было страшно даже подумать о том, что могло случиться, если бы он рассказал ей всю правду.
Все равно она ушла, хлопнув дверью, не слушая его жалких оправданий, не поддаваясь на ласки, заигрывания и поцелуи. Оделась и ушла. Гордость Лени была задета.
«Подумаешь, какая правильная, — раздраженно думал он. —А то, что этот тип занимается хулиганством, — это ничего, это нормально. Он бедный, несчастный, а я сволочь».
И, чувствуя себя действительно сволочью, Леня разозлился еще больше.
Он вышел из метро и, меся ногами выпавший и уже тающий снег, побрел к «генеральскому» дому. Надо было удостовериться, что его клиент действительно там живет, но как это сделать — было пока непонятно.
Он хорошо помнил этот престижный дом, мимо которого три года ходил в свой институт. Его называли «генеральским», потому что в нем раньше жили несколько известных военачальников, а теперь там обитали дети и внуки генералов, а также богатые люди — те, кто смог купить квартиры в этом добротном дорогом сталинском доме. О том, что там в свое время обитала армейская элита, свидетельствовали гранитные мемориальные доски на фасаде здания.
В доме было несколько подъездов, выходящих на шумный проспект, все они были недоступны праздношатающимся гражданам, потому что закрывались на ключ. Это спасало подъезды от посещения окрестных нищих, в изобилии водившихся у метро, но затрудняло доступ к клиенту. Обойдя огромное здание, сыщик исследовал все возможные входы и выходы, в том числе и служебные входы в магазины, и заодно проверил, не стоит ли где белый «Мерседес». Пока его не было. Но это еще ничего не значило. Машина могла находиться в гараже, а шофер наверняка только заезжал за своим шефом. Леня наметил несколько точек, из которых удобно было вести наблюдение за подъездами, и решил следующим утром заняться этим делом.
Встав пораньше, он взял для маскировки по оптовой цене пачку газет и стал торговать на углу дома. С этого бойкого места открывался вид сразу на оба крыла здания. Кроме основной цели, у Лени была еще надежда и подзаработать продажей свободной прессы.
Ранним морозным утром, когда легкий ледок прихватил тротуары и иней украсил город, озабоченные москвичи выливались потоками из переполненного транспорта. Газеты расходились хорошо, так хорошо, что продавцу трудно было следить одновременно и за непрерывно отъезжающими от дома машинами, и за торговлей. Одним глазом Леня смотрел за тем, сколько ему давали денег, другим бросал мимолетный взгляд на припаркованные иномарки; одной рукой отсчитывал сдачу, другой — зажимал под мышкой тяжелую пачку. Пачка уже изрядно подтаяла, карманы были набиты смятыми мелкими купюрами, а расследование стояло на месте.
«Проворонил я его, не иначе, — решил сыщик, когда все газеты были проданы. — Придется вечером опять здесь пастись».
Вечером, однако, ему сразу повезло. Не успел Леня занять свой пост, на этот раз с блоком сигарет, как подъехал знакомый «мерс». Шофер предупредительно открыл двери. Хозяин вышел не один, а с маленьким ребенком на руках, потом из салона выпорхнула молодая женщина, кутающаяся в серебристый мех, и мужчина с квадратными челюстями, вероятно, телохранитель. Машина тут же отъехала.
«Да, до него трудно будет добраться: охрана, закрытый подъезд, один не ходит, ездит только с шофером, — огорченно размышлял Леня, сбывая ненужные уже сигареты за бесценок. — Да и дома с ним говорить неудобно — жена, дети. Придется попробовать прорваться в офис».
На следующий день, отдав Владе Петровне свежеотпечатанные фотографии, запечатлевшие идиллическую жизнь профилактория, Леня рванул домой переодеваться. Он отгладил свой единственный серый костюм, еле нашел затерявщийся в хроническом беспорядке галстук и даже нацепил на нос темные очки, хотя они довольно дико смотрелись в серый пасмурный денек. Серия снимков была уже аккуратно запечатана в большой конверт, негативы вырезаны и сложены в конверт поменьше.
Через час он уже звонил в дверь знакомого офиса. «Мерседес» с шофером стоял на своем посту, Леня старался не попадаться шоферу на глаза, опасаясь ненужных вопросов и подозрений.
Дверь отворилась. Оттуда выглянул дюжий охранник.
— Вы к кому? — спросил он, напрягая под пиджаком выпуклый бицепс.
— Директор у себя? — деловито осведомился Леня, пытаясь пролезть в узкую щель, образовавшуюся между плечом охранника и косяком.
— Фамилия? — Щель мгновенно сузилась, лезть на рожон было неумно.
— Соколовский.
— Вас нет в списках записанных на прием. Дверь захлопнулась перед самым носом. Пришлось звонить еще раз.
— Ну? — спросил охранник.
— Мне нужен директор по важному делу.
— Запись по телефону у секретаря.
Леня записал телефон секретаря. Все это ему очень не нравилось, поскольку усложняло процесс личного контакта. Кроме того, встречаться в офисе, полном послушных мордоворотов, опасно — лучше всего это было бы сделать на нейтральной территории. Но ловить недоступного маньяка на Тверском бульваре, высиживать неделями, ожидая его появления, — очень уж было тошно. Тем более что, терзаемый подозрениями, он там мог больше и не появиться. Выслеживать около дома неудобно, да и опасно, ведь его постоянно сопровождает телохранитель.
Нужно было все организовать так, чтобы клиент сам заинтересовался контактом. Поэтому Леня написал записку, в которой предлагал встретиться в метро, и вложил в конверт одну из приготовленных фотографий. По телефону он узнал у вышколенной секретарши, что преследуемого им человека зовут Сергей Павлович Кожевников и что корреспонденцию для него лично можно направить по адресу фирмы или, если что-нибудь срочное, передать охраннику.
Так Леня и сделал. Он вручил охраннику конверт с пометкой «лично в руки» и с легкой душой вернулся домой, слегка огорчаясь тем, что зря так тщательно экипировался — гладил костюм, искал галстук…
Два дня прошли в томлении и беспокойстве. То казалось, что конверт вскроет любопытная секретарша и предаст дело огласке, а рассерженный господин Кожевников откажется от встречи. То вдруг обуревали сомнения: действительно ли тот мужчина с бульвара — директор фирмы? Вдруг он всего-навсего рядовой сотрудник или заместитель директора, и тогда снова все станет на свои места и почти месяц «работы» накроется медным тазом. То вдруг лезли в голову мысли о том, что его самого могут выследить и он из преследователя превратится в преследуемого, который будет затравленно молить могущественного инквизитора о помиловании.
Наконец два дня истекли. Побледневший от волнения, но полный решимости шантажист сидел на скамеечке в метро около остановки первого вагона.
«Если он будет не один, — решил Леня, — сажусь в первый попавшийся поезд и уезжаю, и черт с ним! Не хочется рисковать шкурой».
Поезда подлетали, останавливались как вкопанные, из них выливалась многоликая человеческая масса, постепенно рассасывалась, и последний вагон с визгом и скрежетом скрывался в черном провале туннеля. Здесь жизнь пульсировала и била ключом, подчиненная строгому ритму. После очередного поезда на опустевшем перроне Леня увидел знакомую фигуру, растерянно озирающуюся по сторонам. Кожевников был явно один, без охраны. По его виду можно было понять, что он растерян, испуган, угнетен.
Подождав еще пару минут, дабы окончательно увериться в том, что они одни, без свидетелей и сопровождающих лиц, Леня опустил голову и надел темные очки, чтобы чувствовать себя спокойнее.
— Добрый вечер, я рад, что вы согласились на встречу, — севшим от волнения голосом сказал он за спиной мужчины.
Тот вздрогнул и затравленно оглянулся.
— Я принес то, что вы просили, давайте куда-нибудь отойдем. Здесь неудобно, — произнес он.
Они молча поднялись по эскалатору, причем Леня почему-то не чувствовал себя хозяином положения, ему было немного неловко, азарт погони прошел, жертва билась в силках. Осталось только одно — получить деньги, но эта цель была куда менее привлекательна, чем весь процесс поиска и выслеживания. Дичь была готова, полита соусом, подана на красивом блюде и украшена по всем правилам кулинарного искусства. Но ее не хотелось есть. Есть ее было скучно и стыдно.
Мужчины вышли из метро, прошли в ближайший сквер и сели на занесенную мокрым снегом скамейку. Леня достал толстый пакет с фотографиями и маленький — с негативами и положил их на колени. Кожевников достал конверт с деньгами и вручил своему преследователю.
— Сколько? — спросил Леня.
— Как вы писали, три тысячи долларов, — с тревогой в голосе ответил Кожевников. — Можете пересчитать.
Леня открыл конверт и веером развернул тонкую пачку стодолларовых бумажек, но пересчитывать не стал и сунул их в карман.
— Можно посмотреть? — Кожевников нерешительно протянул руку к фотографиям.
— Смотрите, — любезно согласился шантажист. — В этом негативы, а здесь снимки.
Мужчина быстро просмотрел снимки и спросил сдавленным голосом:
— Можно, я вас спрошу? — И, не дожидаясь согласия, продолжил: — Как вы обо мне узнали?
Леня задумался ненадолго, а потом ответил:
— Сказать вам это я не могу, профессиональная тайна. Но могу обещать, что больше вы меня не увидите и не услышите.
— Понятно, — согласился мужчина. — Я могу идти?
— Пожалуйста, — пожал плечами Леня.
Мужчина встал, спрятал фотографии во внутренний карман пиджака и неожиданно произнес:
— Я вас узнал, вы тот, кого я принял тогда за голубого…
Он, сутулясь, отчего стал казаться еще меньше — черное пятно на белом снегу, — побрел прочь. Леня еще сидел какое-то время на скамейке, наблюдая парение ворон над золотыми главами замоскворецких церквей. Ему стало вдруг как-то скучно и пусто. Он не ощущал радости и эйфории, сопровождавших его первый удачный опыт. Была секунда, когда ему вдруг захотелось кинуться вслед за черной фигурой, попросить извинения, вернуть деньги и сделать еще что-нибудь столь же добропорядочное.
Но секунда прошла, Кожевников ушел. Леня встал со скамейки, отряхнул снег и, вдыхая холодный ветер с Москвы-реки, медленно пошел вдоль улицы, ощущая внутри странную пустоту.
