10
Торжественно одетый Леня нерешительно стоял в подъезде, держа в руках огромный букет багрово-алых роз. Отступать было некуда. Через десять минут он уже сидел на крошечной кухне с чашечкой дымящегося кофе в руке и знакомился с мамой Елены. Щелкнул входной замок, и наконец появилась она сама с искрящимися снежинками в волосах, постепенно превратившимися в мелкие капли воды. Она вошла, стройная и легкая, ее янтарные глаза удивленно теплели под выгнутыми дутой бровями. Ничего и не надо было говорить. Все было сказано взглядами, в один короткий, все решающий миг.
Елена ставила розы в большую вазу, бережно расправляя смятые листья. Он видел плавную линию затылка, гибкие движения тонких рук, нырявших в колючую густо-зеленую массу стеблей, и его сердце сжималось от желания защитить эту тонкую хрупкую девушку от невзгод, неприятностей.
— Шикуешь? — показывая на розы, спросила она, первой нарушив заговор молчания.
— Получил гонорар, — легко соврал Леня, стараясь уйти от вопроса: за что?
— За очередной труп?
— На этот раз за вполне мирные снимки из жизни профилактория. Ты на меня не сердишься?
— А разве тебя это волнует? Ты же не звонил две недели.
— Но ты тоже не звонила ровно столько же.
Спор зашел в тупик. Взаимные упреки были основательны и смертельно справедливы. Оставалось только закончить дело миром.
— Предлагаю культурную программу на сегодняшний вечер, — сказал Леня, доставая из кармана билеты. — Небольшой ужин, а потом организованное посещение театра. Идет?
Сидя в ложе театра, Соколовский с тоской думал, когда же кончится спектакль. Когда челюсти сводила зевота, он слегка скашивал глаза на свою спутницу: видит ли. Елена сидела прямая и строгая, и ее четкий профиль, как будто выточенный из камня, казалось, парил в полумраке ложи. Сейчас самое подходящее время неторопливо обдумать планы на будущее.
«Три тысячи долларов мне хватит на полгода, — размышлял Леня. — Если, конечно, не очень швырять деньги на ветер. А потом нужно будет искать новое дело. Сведения о клиентах можно добывать через Ольшевского, из него вполне реально вытянуть что-нибудь интересное. Допустим, другой расклад: я сейчас же принимаюсь за поиски нового клиента. Месяца за два должно же мне что-нибудь подвернуться! Потом два месяца на раскрутку дела и месяц на выжимание денег. Это, конечно, максимальный срок, если я не буду сильно напрягаться в работе и если дичь попадется крупная. Но все равно начинать искать «объект» надо уже сейчас. Да-а, если и дальше дела пойдут, можно впоследствии и от репортерства отказаться! Хотя нет, «крыша» мне не помешает. Не пора ли встретиться с Ольшевским? Не может быть, чтобы он хоть чего-нибудь не подкинул!»
Когда, к великой радости измученного балетом театрала, действие кончилось и аплодисменты стихли, Леня, выходя из ложи, как бы ненароком спросил:
— Тебе Георгий больше не звонил?
— Даже если бы и звонил, — прошептала Елена, — я бы тебе все равно не сказала, опасаясь кровопролития.
— Хотелось бы с ним встретиться, да вот не знаю, удобно ли…
— А что неудобного? Передавай от меня привет.
Через пару дней Леня наконец собрался с духом и, позвонив Ольшевскому, стал напрашиваться на встречу. Телефонная беседа его не устраивала. Слишком мало информации можно из нее почерпнуть, да и, не видя лица собеседника, трудно направлять разговор в нужное русло.
— Я с корыстными целями звоню, — честно предупредил начинающий шантажист. — У нас в редакции начинается период застоя. Не можешь что-нибудь подкинуть?
Ольшевский промычал нечто невразумительное в ответ (он был после ночного дежурства), но после долгого молчания наконец выдавил из себя приветственное:
— А, здравствуй.
— Давай в пивном баре посидим, поболтаем, — напирал Леня. — Я тебя приглашаю. Пиво, раки, а?
Внутри глухо пульсировало беспокойство: вдруг откажется?
Договорились встретиться через день в «Ракушке». Чтобы разговор казался нейтральным, Леня даже решил взять с собой Елену, вспомнив, как в памятный вечер их знакомства милиционер таял в лучах ее обаяния, становился мягким и податливым, как воск около печки, и с энтузиазмом выдавал на-гора ценные сведения.
Что он надеялся выведать у Георгия?.. Для шантажа годилась не любая информация, а только определенного свойства. По мнению начинающего шантажиста, не годились сведения об уже совершенных преступлениях, убийствах, ограблениях и прочем, потому что их нельзя совершить повторно и, следовательно, нельзя зафиксировать. Нужна была информация о только готовящихся, планируемых преступлениях. Но кто же будет рассказывать заранее о том, что собирается совершить убийство, причем в определенном месте? Хотелось бы также получить сведения из личной жизни крупных бизнесменов, но, чтобы их получить, нужны абсолютно другие источники информации — из кругов, близких к бизнесу. У Ольшевского можно было получить такие сведения только случайно, в лучшем случае посчастливится услышать, как он косвенно намекает на какой-то криминал. Но Леня, кажется, был уже готов сам взять на себя роль старателя, промывающего тонны золотоносной руды, чтобы в результате многодневной работы получить несколько блестящих песчинок.
Вот так размышляя, сидел Соколовский с подругой в «Ракушке», полный решимости целый вечер кормить, поить и убалтывать милиционера. На столике уже стояли гигантские кружки с белыми дрожащими шапками пены, которая постепенно сползала набок.
— Не понимаю, зачем ты меня сюда притащил? — раздраженно спрашивала Елена. — Я пиво не пью и раков тоже терпеть не могу.
— Ты будешь освещать наш скромный мужской праздник своей красотой, — уговаривал ее Леня, нервно оглядываясь в ожидании опаздывающего Ольшевского.
Тот появился, когда его почти перестали ждать. Первым делом он залпом осушил огромную кружку пива и только после этого выдохнул:
— Извините, работа такая.
Разговор поначалу не клеился. Приглашающая сторона нервничала, приглашенная сторона угрюмо молчала. Спасла положение Елена, которая завела участливый разговор о трудных буднях оперативников. Лед постепенно таял. Официантка то и дело подносила полные кружки.
— Что же, служба такая, приходится… — с удовольствием жаловался Георгий, многозначительно поглядывая на девушку. — На отдых времени не остается. Только хочешь позвонить симпатичной девушке, а тут на работу вызывают…
— Что же у вас такое происходит, что вам не до личной жизни? — кокетливо спрашивала Елена. — Ловите опасных преступников?
— И это тоже бывает. Однако больше рутинной работы, вам неинтересной.
Надо было или уходить, или поддержать мирное воркование парочки.
— А помнишь, Георгий, ты обещал подкинуть что-нибудь жареное для меня? — решил вклиниться в разговор Соколовский. — Я все жду, когда же ты меня осчастливишь.
— Есть такие факты, а как же, — с готовностью согласился Ольшевский. — Вот мы недавно притон накрыли. Какая тема для репортажа, точно для тебя! Могу даже адрес подкинуть. Съезди, посмотри.
— Если вы там уже побывали, мне там делать нечего — все уже разбежались. Ты бы мне перед операцией сообщил. А что там за притон?
— Наркотики? — спросила Елена, расширив глаза.
— Хуже. Притон для собак.
Леня насмешливо свистнул.
— А ты не свисти, — обиделся Ольшевский. — Ты сначала узнай, что к чему, а потом фыркай.
— Расскажите, — пришлось попросить девушке.
— Прекрасная тема для репортажа. Нам позвонила старушка, сообщила, что в их подъезде, в обыкновенной квартире, живут штук двадцать собак со своей хозяйкой. Она их всех подобрала на улице…
Вечер закончился совершенно бесплодно. Насмешкой, нравоучительной историей для младших школьников. Леня был разочарован. Из него явно не получался кропотливый старатель, перемывающий тонны руды. В глубине души он ожидал немедленного результата, массы ценной информации, из которой бы ему пришлось только отбирать наиболее перспективную. Лишь теперь он начал понимать, как ему повезло в тот памятный вечер, после его первого случайного успеха. Тогда судьба преподнесла ему на блюдечке с голубой каемочкой неожиданно ценные и достоверные сведения, они были случайно брошены в пылу дружеской пирушки подвыпившим милиционером. Эти сведения как бы просто валялись, не нужные никому, и Лене только пришлось нагнуться, чтобы подобрать их и воспользоваться.
Теперь, очевидно, фортуна отвернулась от него, он должен был рассчитывать не на случай, который, как известно, слеп, а на реальные источники информации. А источник пока был один. И хотя Лене было неприятно наблюдать наглые, как ему казалось, ухаживания за своей подругой, но приходилось терпеть и даже улыбаться в надежде, что его страдания окупятся с лихвой.
Рассчитывать только на одного человека не приходилось, и он попытался дифференцировать весь свой круг знакомых, исходя из степени их пригодности к добыче сведений определенного рода. Сортируя всех когда-либо встречавшихся на жизненном пути людей, он надеялся вспомнить хотя бы одного, кто мог бы иметь пропуск в мир богатых с их закрытыми отношениями, непонятными проблемами, с их кастовостью и недосягаемостью. Но все знакомые, выуженные из памяти, были или мелкие бизнесмены, торгующие в ларьках около метро, — приятели со времен всеобщего дефицита, когда Лене приходилось зарабатывать на жизнь торговлей товаром из магазина для новобрачных; или студенты, как бывшие, прозябающие в НИИ, так и настоящие, вкушающие прелесть жизни на сумму, эквивалентную их стипендии; и прочие невыгодные люди.
«Ну как же найти богатого человека?» — мучился несчастный шантажист в поисках работы. Ему казалось, что жертва должна была быть если не очень богатой, то настолько обеспеченной, чтобы у нее не жалко было отобрать деньги.
Между тем время шло, и Соколовский день за днем тихо работал в редакции, как порядочный гражданин. Елена оставалась у него дома все чаще и чаще, пока наконец соседки не стали узнавать ее в лицо. Уступая давлению родителей, в мечтах уже баюкавших щекастых внуков, Леня наконец созрел для того, чтобы познакомить своих предков и свою, как он считал, любимую. Был назначен день, и молодые люди с тортом и бутылкой шампанского тряслись на другой конец города, внутренне немного нервничая, но внешне хорохорясь.
— Они ничего, — убеждал девушку Леня. — Нудные немного, как все старики. Ты, главное, с ними во всем соглашайся, о политике не спорь, и все будет отлично.
Побледневшая Елена готовилась к самому плохому.
Вполне мирный разговор вертелся вокруг общедоступных проблем, и ничто не предвещало грозы, пока он не коснулся болезненной для Лени и его родителей темы — высшего образования.
— На черта оно мне? — грубо говорил Леня. — Главное, денег побольше зарабатывать, и будешь уважаемым человеком. Вот ты, папа, имеешь два высших образования, не считая университета марксизма-ленинизма, и что с того?
— Не говори так, — выдвинула артиллерию мама, Анна Павловна. — Ты же знаешь, какую должность занимал твой отец, и сейчас он был бы большим человеком, если бы не…
— Знаю, знаю, — многозначительно закивал головой Леня. — Если бы не Феофанов. Ну и что? О чем это говорит? Не надо быть очень умным, надо вовремя подсидеть своего начальника — и вся жизнь в шляпе. Вот Феофанов — молодец. И в райкоме был первым, и после райкома не пропал.
— Что ты говоришь, Леня?! — вскинулась мать. — Подлеца, сломавшего жизнь твоему родному отцу, ты называешь примером!
— Не называю пока, но могу назвать, — заупрямился Леня. — И молодец! Тогда все имел, еще и сумел в новой жизни устроиться, тепленькое местечко себе организовал. Теперь ходит и на всех поплевывает, потому что старая подлость давно забылась, а деньги остались.
Отец встал и, схватившись рукой за грудь, пошел на кухню пить валидол.
— Смотри, до чего ты отца своими разговорами доводишь, — упрекнула мама. — Встречаетесь раз в два месяца, неужели нельзя промолчать?
— Это моя принципиальная позиция, — угрюмо парировал Леня.
Елена испуганно молчала.
— Между прочим, не так уж и сладко живется твоему Феофанову, — заметила Анна Павловна, собирая посуду.
— Да уж, не сладко. Директор акционерного общества. Ему, наверное, от этого плохо — некуда уже деньги девать.
— Директор-то он, положим, никакой. Директор сейчас его жена. Он ее сначала только формально главой сделал, а теперь уж она все дела к рукам прибрала, его даже и на пушечный выстрел не подпускает.
— Неужели? — изумился Леня. — Я ее помню, такая маленькая, белобрысая, тихонькая? Тетя Вика — директор?!
— Директор! И еще какой! Всю контору в руках держит, все у нее по струночке ходят и ее одну только и боятся. А твой Феофанов только появляется свою подпись никому не нужную поставить. Помнишь Ливановых? Так вот, Ливанова сама лично просила его свою дочь на работу секретаршей взять, а он ей отказал. Не могу, мол, персонал набран. Ничего он там не может, в фирме этой. Шишка на ровном месте.
— Ма, а откуда ты все это знаешь? — заинтересовавшись, спросил Леня. — Вы же лет восемь не встречаетесь и не разговариваете.
— Слухом земля полнится, — торжествующе сказала мама, уверенная, что доказала сыну его неправоту. — Его не только на работе никто ни во что не ставит, его и жена теперь презирает. Вот так.
Леня задумался. Пожалуй, Феофанов — это то, что нужно ему в данный момент. Богат, нечист на руку. В таких людях, только копни, — кучу дерьма найдешь. Пока есть деньги, можно не спеша заняться сбором компромата на Феофанова. Тем более что он далеко не ангел. Может быть, у него даже есть любовница или еще что-нибудь в этом роде… Надо выяснить это у матери, наверняка земля полнится еще кое-какими слухами. Леня раздумывал, как бы поинтеллигентнее выспросить насчет личных привязанностей Феофанова, ведь обычно он с мамой на такие щекотливые темы не разговаривал.
— Сейчас все богатые имеют по нескольку любовниц, — глубокомысленно заявил Леня. — Это считается хорошим тоном.
Елена удивленно посмотрела на него.
— Ой, да ты откуда знаешь? — рассмеялась Анна Павловна и потрепала сына по голове. — В своей газете вычитал?
— Наверняка и Феофанов имеет их штуки три…
— Может, и имеет, а может, и нет. Его Виктория всегда была ужас какая ревнивая! Вряд ли и теперь позволит ему такое, хотя бы и у всех других это было принято.
— Неужели так любит?
— Ну, любит не любит, а не позволяет. Раньше, помню, на вечерах в райкоме он только женщину танцевать пригласит, она тут как тут — стоит и его взглядом буравит. А ему-то, помнится мне, женский пол всегда нравился. Секретарши у него менялись одна за одной, беременели не то от него, не то от ветра. Ни одной юбки не пропускал, а от жены прятался, боялся. Только она ему позвонит, как он тут же: «Да, Викуля, бегу». А как сейчас, не знаю, уже не молодой, кажется. Может, угомонился, возраст да положение уже не те.
«Как же, угомонится такой», — ухмыльнулся про себя Леня. Феофанов как объект начал казаться ему очень привлекательным. Кроме желания сорвать куш, примешивались еще и давние чувства, и воспоминания юности. Леня помнил, как он, шестнадцатилетний мальчик, сжимал кулаки при одной мысли о дяде Толе, с которым, пока семьи дружили, он всегда был на дружеской ноге. После отцовского инфаркта и всех событий той поры он возненавидел его так пылко, как можно ненавидеть только в шестнадцать лет. Леня помнил тот день, когда, увидев отца, лежащего в отдельной палате закрытой больницы для партийной номенклатуры, отца, неподвижно уставившегося взглядом в потолок, опутанного трубками капельниц, он клялся самому себе. Он клялся отомстить дяде Толе, убить его, сжить со свету. «Кажется, клиента лучше мне не найти», — решил Соколовский, а вслух спросил:
— Мам, а они все там же живут? Не переехали?
— Да там же, куда же квартиру им еще шикарнее — тихий центр, прекрасное место.
— Я помню, — вздохнул Леня. — Мне тот район всегда нравился. А офис у него где? А фирма чем занимается?
— Зачем это тебе? — удивилась мама. — Не знаю, торгует чем-то, кажется. Да я откуда могу знать? Только нервы себе мотать. Давайте, ребятки, лучше о ваших планах на жизнь поговорим…
Но Лене было уже не до жизненных планов. Он загорелся идеей, и теперь остановить его было столь же трудно, как остановить паровоз, мчащийся на полном ходу. Он уже не слушал женской болтовни, а когда ловил молящие о поддержке взоры своей подруги, только отсутствующе улыбался потусторонней улыбкой.
Отец, возможно, знал немного больше про своего бывшего друга, но любое напоминание о нем могло спровоцировать очередной сердечный приступ.
«Насчет офиса у Ливановой Светки попробую разведать. Если она на работу туда пыталась устроиться — должна знать». В уме Леня уже разрабатывал план действий.
Ливанова Светка была подругой детства — из тех, с которыми во младенчестве лепишь в песочнице куличики, а потом при встрече как-то не о чем говорить. Они некогда жили в одном доме, ходили в одну школу, но после скандала с отцом, после того, как Соколовские переехали, их пути постепенно разошлись. Ради такого случая стоило восстановить прервавшиеся много лет назад отношения.
Возвращаясь домой после вечера, плодотворно проведенного у родителей, Соколовский продолжал напряженно размышлять о том, какие шаги он предпримет по розыску компромата на Феофанова. Первым делом нужно было выяснить, где тот живет и где находится его фирма. Дальше сыщик надеялся лично осмотреть клиента и, исходя из результатов осмотра, разработать подробный план по добыче сведений.
Он был так погружен в свои мысли, что не замечал обиженного молчания подруги. Наконец Елена не выдержала и спросила:
— Так и будем в молчанку играть? Ты ничего не хочешь мне сказать?
— Нет, а что? — автоматически ответил ее спутник, но потом спохватился и сказал: — Вспомнил, я тебя люблю.
Елена вздохнула. Этого явно было маловато.
— О чем ты думаешь? Целый вечер ты спорил с матерью о каком-то своем знакомом, а на меня не обращал ни малейшего внимания, как будто я пустое место. И теперь идешь и что-то бормочешь себе под нос. Расскажи хотя бы, о чем ты все время думаешь?
— А что тебя волнует? — Сейчас лучше было уйти от прямого ответа. — Да ты не переживай, все было нормально. Только торт, по-моему, оказался не очень свежий. Не буду больше брать в той булочной. Ты не находишь?
Они медленно шли по заснеженным улицам. В призрачном свете фонарей плавно кружились крупные хлопья и опускались на шапки и на воротники редких прохожих. Было так тихо, что казалось, они находятся за городом: снеговое покрывало приглушало все звуки, светящиеся дома казались завернутыми в вату новогодними игрушками.
— Как красиво, — вздохнула Елена. — Слушай, я так и не поняла, кто такой этот Феофанов. Расскажешь?
— Во-первых, он подлец, и это главное, — начал Леня. — А во-вторых, он все равно подлец.
— Это я уже усвоила. Жду продолжения.
— Ну, короче, работали они раньше с моим отцом в райкоме, еще до перестройки. Отец был первым секретарем, а Феофанов всю жизнь за ним ноздря в ноздрю по служебной лестнице шел, не отставая. Отец его всегда за собой тащил, друг все-таки… Сначала в исполком, потом в райком. А когда объявили перестройку, Феофанов дождался момента и выступил с объективной критикой руководства, то есть отца. Мол, смотрите, я ради правды даже друга не пожалею, хотя и сам во многом замешан был. Ну, короче, после его дружеского выступления отца сняли под горячую руку, надо же было кого-то снимать. Все бы ничего могло устроиться: с одного места сняли — на другое бы поставили, но тут дело попало в газеты. И закрутилось!.. Отец так переживал! Он же с молодости с этим подлецом работал, верил ему, как самому себе, а тут такой удар. Ну и не выдержал, инфаркт. А Феофанова как принципиального партийца назначили на его место. И еще, каков подлец, благородство разыгрывал, в больницу к отцу приезжал, мол, больного товарища навестить: «Виктор, ты мне друг, но истина дороже». Отец, понятно, не выдержал, накричал на него. Пощечину дал, чуть с ним тогда второй инфаркт не случился. Сразу же и дачу забрали, служебную «Волгу», из квартиры мы сами переехали, дом-то был — все знакомые, половина из райкома, и этот там тоже обитал. Вот такие дела.
— А теперь?
— Что теперь? Ты же слышала, Феофанов процветает, фирму себе сварганил, долго ли было на такой должности организовать себе дело. А отец па пенсии сидит, работать не может — сердце.
— А что жена его?
— Что жена? Тетя Вика всегда только с детьми возилась, дома сидела. А теперь, я сам удивляюсь, надо же, деловой женщиной стала. Какая метаморфоза!
Снег тихо кружился, падал на деревья и кусты, облеплял ветки изящным кружевом. Они уже подходили к дому, ступая по желтоватым квадратам света, льющегося из окон.
«Завтра же начну этим заниматься, — про себя думал Леня и весь напрягся от этой мысли. — Не буду торопиться. Пока есть время и деньги тоже есть. Я буду не я, но попляшет у меня этот Феофанов. Обдеру как липку!»
