Глава 15

К вечеру Самохин начал приходить в отчаяние – ему никак не удавалось избавиться от девочки. Та упорно сидела в коридоре и каждый раз, когда он выглядывал из кабинета, порывисто вставала и с надеждой на него смотрела.

– Чего ты ждешь? – удивился Самохин, увидев ее в коридоре вскоре после разговора. – Я думал, ты давно ушла!

– Вы разве ее не арестуете? – с пугающей откровенностью спросила та.

– Ты про маму?! Деточка, езжай домой. – Самохин встревожился всерьез. – Никто никого не арестует, во всяком случае сегодня.

– Но она же виновата!

– Ты не понимаешь, что говоришь! Это еще нужно доказать!

Она отвернулась и уставилась в окно, на ресницах заблестели накипевшие слезы. Самохин беспомощно стоял перед ней, не зная, что сказать, как поступить. Эта девочка вызывала у него страх и жалость одновременно.

– Ну что у вас случилось? – спросил он. – Поссорились, что ли? Серьезно? Таня шмыгнула носом:

– Вы меня принимаете за ребенка! Мы не ссорились! Не больше, чем обычно, во всяком случае. Но я считаю, что все равно должна была рассказать всю правду.

– Ты это уже сделала. А теперь езжай домой. Хочешь, тебя отвезут?

Про себя следователь заметил, что отвезти девочку просто необходимо. Передвигаться в таком виде по Москве опасно, даже при наличии паспорта. «Паспорта выдают четырнадцатилетним, а взрослых мозгов в придачу не полагается!»

Однако, как он ее ни уламывал, девочка даже с места не сдвинулась. Хуже всего было то, что вскоре к нему в кабинет начали наведываться озадаченные коллеги.

– Ты что это, Костик, девчонку в коридоре держишь?

– Свидетельница, – бурчал он.

– Так ты ее допроси и отпусти. Почему она так одета? Сбежала из дома?

В результате Таню кто-то угостил бутербродом, потом, выйдя из кабинета, Самохин увидел в ее руках яблоко. Девочка его не ела, а играла – подкидывала, хлопала в ладоши и ловила яблоко в сложенные горсти. «Ребенок, – думал он, – а внутри черт сидит. Ну не иначе как в мамашу пошла!»

К концу рабочего дня к нему принесли запрошенные данные из дела о самоубийстве Владыкина. Проверили отпечатки пальцев в квартире – все, какие удалось удовлетворительно снять и расшифровать. Большинство «пальцев» принадлежало самому покойному, остальные – вероятно, его «эффектной» даме. Были и другие, малочисленные и неопознанные, но они могли остаться от предыдущих жильцов, так как квартира явно не подвергалась частой и тщательной уборке.

Особенно внимательно обследовали подоконник и раму кухонного окна, откуда был совершен прыжок. Среди отпечатков в основном фигурировали те же – Владыкин и его предполагаемая дама. Однако нашлись еще одни – четкие, совсем свежие. И они принадлежали не кому иному, как Ирине Владыкиной. Ее отпечатки были сняты еще тогда, когда начиналось следствие по делу об ограблении. Самохин послал их коллеге, ведущему дело о самоубийстве, и попросил проверить. И вот – получил результат.

Как раз в этот момент ему позвонил коллега:

– Ну, ты доволен? Она только что убралась от меня вместе со своим адвокатом. Интересная женщина, а ты говорил – рожа!

– Она разная бывает, – пробормотал Самохин. – Слушай, надо ее хорошенько растрясти насчет времени, когда она ушла от своего бывшего супруга. Тебе она что говорила?

– Что ушла в два тридцать.

– А ее дочка заявляет, что мама вернулась после пяти. Спрашивается, где она шаталась после такого задушевного разговора?

Коллега заявил, что его больше интересует другое – кто послал телеграмму с адресом?

– При тех отношениях, которые были у супругов после развода, такая телеграммка очень похожа на чью-то месть.

– Заметь, женскую.

– Очень вероятно, – согласился коллега. – Слушай, ты мне обещал найти восточную красавицу. Это была не шутка?

– Она мне еще не звонила, – чуть улыбнувшись, ответил Самохин.

– Ну, ты даешь! Сама обещала позвонить? Смотри, я жду!

Когда он повесил трубку и выглянул из кабинета, девочки в коридоре уже не было. Он даже не знал, радоваться или тревожиться. «Куда она могла пойти? Домой? После того, что понарассказывала о матери? А вдруг девчонка пустится в бега? Дурак я, дурак! У нее же наверняка имеются какие-нибудь бабушки-тетушки! Нужно было отвезти ее к ним!» Но исправлять что-нибудь уже поздно.

– Где ты была?! Я спрашиваю, где шлялась?! – Ирина в ужасе осматривала дочь. – Ты что, гуляла в таком виде?

Та с непроницаемым лицом направилась было к себе в комнату, но мать удержала ее за локоть:

– Что это за номера?! Мне на цепь тебя посадить? Или запирать, когда ухожу?

– Я в окно выпрыгну, если запрешь, – процедила Таня, пытаясь вырвать руку. – Выпрыгну, как папа!

Ирина разжала пальцы. Упоминание о бывшем муже подействовало на нее как болезненный удар. Таня тряхнула растрепанными волосами и юркнула к себе Мать раздумывала недолго, она немедленно бросилась следом.

– Ты скажешь, где была?

– Я имею право пойти погулять.

– Какое право? – Та начала задыхаться. – Что я тебе сказала, когда уходила? Сиди дома, читай Толстого! А ты умотала на улицу почти голая! Босиком!

Мать, как всегда, сильно преувеличивала, но Таня к этому привыкла. Сегодня она не раз пожалела, что не переоделась перед уходом. Но ведь мать не сказала, надолго ли уходит, куда собирается. Она могла вернуться в любую минуту, даже с половины лестницы – Ирина любила устраивать домочадцам такие неожиданные проверки. Ее очень интересовало, что они делают и говорят, оставаясь без присмотра. После того как ушел муж, она переключила на дочку такое напряженное внимание, что Таня совсем пала духом. Теперь ей вменялось в вину даже то, что прежде считалось вполне дозволенным.

Однажды, думая, что мать ушла, она позвонила подружке и позвала ее в гости. Та пришла с приятелем, он принес три бутылки светлого пива и сигареты. Подростки включили MTV и почувствовали себя на седьмом небе. Гордая и счастливая Таня выступала в роли хозяйки салона. Обычно равнодушная к стряпне, на этот раз она сделала затейливые бутерброды с дорогими деликатесами – холодильник, как всегда, был переполнен, на еду Ирина не скупилась. А через несколько минут после того, как гости удобно расположились, явилась Ирина, которая якобы уезжала «до вечера»… Мать устроила безобразный скандал, после которого Таня проплакала всю ночь. Она знала, что никогда уже не осмелится пригласить к себе друзей, ей каждую минуту будет мерещиться звон ключей в замке, бешеные белые глаза, грязная ругань, разбитая тарелка с бутербродами, обвинения в алкоголизме и групповом сексе… Робкая попытка развлечься закончилась таким позором, что даже сейчас при одном воспоминании у нее мучительно горели щеки.

Вот и сегодня, наученная горьким опытом, она решила не рисковать, теряя лишнее время, и выбежала из дому в чем была. Только в метро Таня поняла, что забыла переобуться, и очень испугалась, что ее заберут в милицию, хотя, собственно, туда и шла Однако день был жаркий, люди были одеты более чем легко, и Танины тапочки (все-таки очень домашние) большого внимания не привлекали. А один парень на улице даже ей улыбнулся…

– Я спрашиваю тебя русским языком…

Таня легла на кровать и демонстративно открыла «Войну и мир». Гневный голос был ей так же привычен, как многим детям – ласковый. «Какой уж мир, у нас вечная война, но это уже не имеет никакого значения, – твердила про себя девочка. – Позлится и перестанет, чтобы опять начать!»

Когда отец жил с ними, было легче, тогда родители ссорились между собой, а Таню почти не трогали. И папа всегда заступался. И мама была не такой, как сейчас. Все-таки не такой!

– Ты будешь говорить или нет?

Таня перевернула страницу. Мать заплакала. Девочка сжала губы в тонкую беспощадную линию. Слезы было куда труднее вынести, чем крики. Когда на тебя кричат, чувствуешь себя жертвой, а это бывает даже приятно. Приятно знать, что с тобой поступают несправедливо, а ты все-таки на высоте – держишься, ни слова в ответ. А вот когда мама плачет… Тут чувствуешь себя палачом.

– Господи, за что мне это? – всхлипывала Ирина, усаживаясь в ногах у дочери. – Я чувствую, что и тебя потеряю, как твоего отца! Пойми, тебе не пять лет, когда можно бегать по улице в таком виде! Тебе пятнадцать! Ты взрослая почти, с тобой может такое случиться… Ну где ты была? Ноги грязные… На постель залезла…

– Ах вот что тебя волнует. – Таня упорно смотрела в книгу. – Я их помою. И даже могу постирать белье, если хочешь. Как-нибудь справлюсь.

– Ты меня ненавидишь! – Ирина безостановочно вытирала слезы. – Просто какой-то кошмар. Вы безобразно ко мне относитесь, вы все! И ты, и твой отец…

– Не смей говорить о нем плохо!

– Ну конечно, он всегда был прав. – Ирина не удержалась от иронии. – Скажи на милость, как ему это удавалось? Я знаю, он тебя баловал, но ты же не маленькая, чтобы покупаться на шоколадки! У меня такие неприятности, просто ума не приложу, что делать… А ты меня добиваешь.

Таня оперлась на локоть и взглянула на мать. Та и в самом деле сидела с понурым видом. И это была не игра, не поза…

– А что случилось? – спросила девочка, чувствуя, что сердце начинает делать лишние удары.

– Ты же сама знаешь. Следствие… Сперва одно, потом другое. Ничего не нашли, а что нашли, не отдают. Теперь вот допрашивают меня, подозревают…

– В чем, мама?

Та как-то странно на нее взглянула:

– Не тебе про это спрашивать! Я уверена, что они прицепились ко мне из-за твоей истерики! Ну как ты могла сказать, что я убила отца? И еще при свидетелях! Это же нужно иметь куриные мозги!

– Они говорят, что ты убила папу? – Таня отложила книгу и подалась вперед. Она не знала, что почувствовала при этом известии – восторг или смертельный ужас.

– Да ничего они не говорят, – отмахнулась мать. – Спрашивают, как всегда, о каких-то дурацких мелочах. Во сколько туда пришла, во сколько ушла. Что делали, о чем говорили. Кто, как я думаю, послал мне телеграмму. Ну, это тебе неинтересно.

– А кто ее послал, мама?

– Я думаю, он, – удивленно ответила Ирина. – Твой отец. А кто же еще? Захотел меня увидеть, вот и послал.

Таня думала иначе, но оставила свое мнение при себе. Она очень сомневалась, что папа мог вызвать маму на свидание.

– Так где ты была? – вернулась к волнующему вопросу мать. – Я ждала тебя больше часа! Чуть с ума не сошла, ты же ничего не надела, я это сразу заметила! И обувь была на месте! Ну что я могла подумать? Что тебя украли!

– Да кому я нужна, – бросила девочка. – Просто решила погулять.

Она хорошо знала, что мать почти невозможно обмануть. Хотя бы потому, что га не поверит даже правде. Самая искусная ложь не давала результатов, поэтому Таня решила вовсе не стараться. Как и следовало ожидать, мать возмутилась, принялась упрекать ее в лживости и скрытности, высказала несколько очень обидных предположений, что дочь связалась с наркоманами, хулиганами или вообще повредилась в уме, раз гуляет по окрестностям в наряде, который годится разве для притона бомжей! И наконец сказала даже кое-что приятное: что у Тани, в ее-то годы, завелся любовник. То-то у нее блестят глаза!

Девочка ничуть не оскорбилась, она была даже польщена таким предположением. Втайне она страдала из-за того, что у нее почти незаметная грудь, и очень ценила любой намек на свою взрослость.

– Так, – вдруг сказала Ирина. Слезы окончательно высохли, глаза засверкали. Ее явно осенила какая-то потрясающая догадка.

Девочка инстинктивно сжалась, она по опыту знала, что нет ничего хуже таких вот внезапных озарений. Они, как правило, были самыми дикими.

– Кажется, до меня дошло. Если ты ушла в тапочках, значит… не выходила из дому! Ну, кто он? Кто-то с третьего этажа, конечно! Из этих жутких коммуналок! Ты сумасшедшая, да?! Ты думаешь, он к тебе липнет из-за твоей неземной красоты? Дура! Ты в зеркало хоть раз смотрелась? Он зарится на квартиру! Хочет увеличить жилплощадь! Может, он и квартиру ограбил, а? Там же сплошное отребье, нас все ненавидят! Кто это, говори!

Таня вскочила и в сердцах плюнула на пол. Это было страшным преступлением, мать была поборницей почти стерильной чистоты. Но девочка просто не смогла удержаться:

– У тебя один разговор! Никто никого не любит, все зарятся на жилплощадь!

– Это ты на что намекаешь?!

– Да на Ольгу! Ты ее грязью поливаешь, будто она захапала папину квартиру, а сама-то отсудила у нее шесть тысяч! – Она сжала кулаки. Таню понесло, и она не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. – И вовсе ты на них права не имела, я же слышала, как ты с адвокатом совещалась! Все думала, как бы ее поддеть, какие законы найти! Кто из вас хапуга – ты или она?!

На Ирину налетел разъяренный вихрь – такого оскорбления она, разумеется, не снесла. Несколько звонких, но не особенно болезненных пощечин Таня перенесла с привычной выдержкой. Но когда мать попыталась ее отшлепать, как маленькую, девочка вырвалась и перехватила ее руку:

– Не смей! А то сама получишь!

– Ты что?! Сдурела, сволочь?!

Они стояли друг против друга, задыхаясь, сцепившись горящими взглядами, и были в этот момент удивительно похожи. Таня вдруг поняла, что стала выше матери. Не намного, пожалуй, но все-таки выше! Она отпустила ее руку и торжественно заявила:

– Я взрослая, поняла? И если даже у меня появится любовник, сама решу, знакомить вас или нет. А теперь иди отсюда. И не смей меня больше бить, никогда! Предупреждаю, получишь сдачи!

Сбитая с толку Ирина с трудом обрела дар речи. Она пролепетала что-то о том, что она мать, что она рожала ее в страшных муках, кормила, растила, но девочка безжалостно оборвала ее. Да и правду сказать, ей до смерти надоел этот монолог о трудных родах, который мать читала при каждом удобном и неудобном случае, повторяя все те же заезженные, утратившие смысл выражения.

– Если бы я знала, что у меня будет такая мать, я бы повесилась у тебя в животе, на пуповине!

Таня поняла, что поразила заветную цель, почувствовала это еще до того, как заговорила. Мать как будто уменьшилась, съежилась на глазах. Стала старой и очень некрасивой. И удивительно, ничего не ответила. Таня ждала продолжения, рассчитывала даже на новую драку, заранее сжимала кулаки. Но мать как-то угловато, неловко повернулась и тихонько вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Таня ошеломленно смотрела ей вслед. И вдруг ей стало так страшно, что девочка укусила кулак. Она это сказала? Действительно сказала такое? И что всего ужасней, ничего не услышала в ответ! Мать, которая ни от кого не терпела малейшего упрека, наказывала даже намек на неповиновение, вышла из комнаты молча!

Девочка почувствовала боль и увидела на костяшках пальцев белые следы зубов. Тихонько присела на постель. Ее колотила мелкая быстрая дрожь. Она сама не помнила, сколько лет подряд мечтала взять верх над матерью, пусть не сразу, не с одной попытки, но когда-нибудь… И вот это случилось – и ей было не радостно, а так жутко, что она боялась даже тишины, воцарившейся в квартире. Боялась еще больше, чем всю жизнь боялась матери. Если бы ей сказали, что она боится уже не матери, а себя, потому что стала наконец очень похожа на свою мучительницу, Таня ни за что бы этому не поверила.

Ольга никогда не ощущала свою слабость так остро, как теперь, когда рядом был Илья. «Похоже, он не шутил, когда сказал, что ему нравятся слабые женщины, – думала она. – Что бы я без него делала? А ведь так хорошо ничего не решать… Не метаться. Почти не думать!»

Вторник они провели в изнурительных разъездах по городу: сперва оформляли документы, меняли справку из милиции на свидетельство о смерти. Потом отправились на кладбище, где были похоронены родители Виталия. Там Ольга с ужасом поняла, что без денег и думать было нечего положить покойного мужа в могилу к его родителям. Кладбище не было очень старым, но все-таки считалось престижным, в отличие от новых, удаленных, неудобных и неуютных.

– Выбирай венки, – приказал Илья, направив ее в сторону какой-то невзрачной будки. – Присмотрись, какие там модели, ленты… Ну, не знаю, тебе покажут. Я пойду договариваться насчет места, рыть нужно уже сейчас.

Венки, или, как выразился Илья, «модели», показывала симпатичная блондинка совсем не похоронного вида, на ее щеках цвели розы, волосы благоухали жасмином – сама весна! Она говорила сочувственно, но деловито. Цены показались Ольге несообразными с качеством цветов. Даже при ее достаточно высокой зарплате в лицее она бы не могла себе позволить именно то, что ей приглянулось. Опять выручил Илья. Он вскоре вернулся, приказал Ольге пошевеливаться с выбором, подписал квитанции, расплатился. Вывел Ольгу на воздух:

– Обо всем договорились. Ну и жуки тут сидят! Черви могильные, наживаются на чужом горе. И так вежливо, с улыбочками! Сложность, понимаешь, в том, что его родителей хоронили только в прошлом году, а такие свежие могилы не трогают. Есть санитарные нормы, оказывается.

– Разрешили или нет?!

Он с грустной улыбкой похлопал себя по карману:

– Еще бы не разрешили. Интересно, сколько они тут зарабатывают в год на таких разрешениях? Хотя не думай об этом. Завтра все будет позади. Пойдем посмотрим…

Ольга не любила кладбища, не понимала, что многие люди находят в их «задумчивой прелести». Ей казались надуманными романтические элегии, посвященные надгробиям, дорогим могилам и прочим красивым атрибутам смерти.

– Это больше всего похоже на рынок, – сказала она, идя вслед за Ильей по узкой аллейке к дальним участкам.

Тот обернулся:

– Что, Олюшка?

– Говорю, что кладбище похоже на рынок, где торгуют мертвецами. Смотри, чем не прилавки? – Она обвела рукой оградки. – Вывески, цифры, цветы… Разукрасили, кто во что горазд. Зачем? Покойникам это не нужно, значит, стараются для себя? И для тех могильных червей в конторе?

Илья даже остановился. Ольга увидела у него в глазах нечто вроде испуга.

– Ну ты скажешь тоже, – после паузы пробормотал он. – Как-то не в твоем духе прозвучало!

– Цинично?

– Да…

– А то, что именно ты помогаешь мне хоронить мужа, – не цинизм?

Он пожал плечами и резонно ответил, что больше ей помочь некому, а он друзей в беде не бросает. Ольга взяла его под руку:

– Не слушай меня, ладно? Просто я ненавижу кладбища. Не знаю, куда себя деть, что сказать. Если бы я завтра могла прогулять!

Они дошли почти до конца аллеи, Ольга уже видела вдали край знакомой оградки, когда Илья задумчиво, очень буднично сказал, что она вполне может не идти на похороны.

– А люди что скажут? – так же спокойно спросила она.

– Тебе не все равно?

– Что же получится – я не пойду, а вот Ирина наверняка будет! И дочь приведет. Что ты, такой антураж для скандала не часто попадается! Будет кричать на всю округу.

– Я о ней позабочусь, – пообещал Илья. – Заткну этой стерве рот, пусть хотя бы смерть уважает! А ты можешь попросту «заболеть». Скажем гостям: переживаешь, мучаешься депрессией, сердечные приступы одолели…

Она покачала головой:

– Брось! Я же не школьница, чтобы пускаться на такие уловки. Тем более ты прав, осталось потерпеть совсем немного. Будем надеяться, что Ирину я больше не увижу. Ну вот…

Ольга положила руку на край оградки. Покрашено было наспех, краска кое-где пошла трещинами, проржавела. На скромном сером памятнике было две фотографии, два имени. Она вспомнила: когда хоронили отца, мать Виталия твердо попросила оставить на камне место для ее снимка.

– Как все безобразно получилось. – Ольга смотрела на фотографии. Эти лица не успели стать для нее родными. Когда она приходила в гости к старикам, с ней почти не разговаривали. – Его отец умер в конце сентября, мать – ровно через месяц. А поженились мы в декабре. Я знаю, многие меня осуждали… Сжила со свету…

– Кто осуждал-то? Ирина?

– Она говорила это в открытую, а остальные шипели по углам. – Ольга не сводила глаз с памятника. – Как ты думаешь, Камилла завтра придет?

Он не ответил, да ее и не интересовал ответ. Придет та или нет, какая разница? Даже если над гробом соберутся три женщины, когда-то бывшие с Виталием, что от этого изменится? Потом, когда все будет кончено, все разойдутся в разные стороны и, наверное, больше не встретятся. «Мы слишком разные, – пришло ей в голову. – Даже на удивление разные. Витя как будто кидался из стороны в сторону, пытался найти свой тип. Так и не нашел. Или все-таки?..»

На аллее показались могильщики. Ольга взглянула на их равнодушные, испитые лица и сказала Илье, что хочет уйти.

По дороге домой, в такси, она спросила, во сколько обойдутся похороны.

– Дешевле, чем обошлась Ирина, – ответил он. – Не думай об этом, я должен заплатить.

– Почему должен? Ты все время пытаешься от него откупиться.

Это сказалось как-то само собой, неожиданно. Но Илья, как ни странно, не обиделся. Он сказал, что ни от кого не откупается, деньгами своими тоже не кичится, тем более что это глупо, он вовсе не богат. Не богат по сравнению с теми людьми, с которыми приходится работать.

– Но знаешь, Оля, наверное, чувство долга – это что-то вроде врожденной болезни. Никак от него не отделаешься. Иногда и нужно бы отойти в сторону, не лезть, а я лезу, помогаю… И попадаю из-за этого в неприятности.

– Как на суде?

– Да что там суд… – вздохнул он. – Бывают вещи похуже.

И снова попросил ее ни о чем не думать. Ольга даже улыбнулась, хотя настроение было не из веселых. «Если мы будем вместе, я вовсе разучусь соображать самостоятельно. Хотя никто от этого ничего не потеряет, а значит, и жалеть не о чем».

Вынос тела назначили на полдень. Илья и тут расстарался – не рано и не поздно, в самый раз. Он заказал отпевание. Только в церкви, стоя у гроба и стараясь не глядеть на голову мужа, закрытую прозрачной пеленой, Ольга сообразила: Виталия отпевают, а ведь он…

О том же ядовито шептались сзади, она оглянулась и не узнала этих женщин. Наверное, коллеги Виталия, с последнего места работы.

– Как они добились разрешения? – бормотала одна из женщин, не переставая креститься. – Он же самоубийца!

– Тише! – цыкнула на нее вторая. – Может, был в беспамятстве. Тогда разрешают.

– Что значит – в беспамятстве? Да кто это может доказать? Наверное, дали взятку попу.

Ольга почувствовала смутную дурноту. Что на нее подействовало – запах ладана, сладкий душок мертвого тела или этот мерзкий шепот за самой спиной, – она не знала. Но к горлу подступил какой-то шершавый, тяжелый комок. Стараясь не привлекать к себе внимания, она быстро перекрестилась и пошла к выходу. Илья проводил ее тревожным взглядом, одними губами спросил: «Что?» Она прикрыла глаза, показывая, что сейчас упадет в обморок.

На паперти ей стало немного легче. Но совсем немного. Больше всего хотелось убежать отсюда без оглядки, покинуть все, что связано со смертью, – эти свечи, запахи, церковь и кладбище, черные платья и нехорошие, пристальные взгляды, которые она ловила на себе с самого утра. Ей казалось, что всем известно, какое предложение ей сделал Илья в самый день гибели Виталия. И что люди пришли сюда не проститься с ее бывшим мужем, а поглазеть на будущего.

Она вышла за церковную ограду, постояла, глядя на солнце в серебряной дымке. День был нежаркий, чуть-чуть туманный, удивительно нежный для этого знойного июня. «Будто начало весны, – подумала она. – И дышится так хорошо! А Ирина не явилась, кто бы мог подумать! Может, приедет на кладбище?»

Ольга не знала, получила ли та известие о том, где и когда состоится погребение. Этот вопрос они вчера обсудили с Ильей. Он склонялся к тому, что Ирину звать не нужно, все равно придет сама. Ольга немного колебалась – ей казалось, что, по крайней мере, девочка должна попрощаться с отцом. Ведь, похоже, они были по-настоящему привязаны друг к другу. В конце концов Илья пообещал как-нибудь уладить этот вопрос, но как он это сделал?

За оградой стояло несколько микроавтобусов и частных машин. Некоторые были ей знакомы – на них прикатили друзья Виталия со своими женами. Она вздохнула, вспомнив времена, когда эти друзья сидели у нее на кухне и сочувствовали… Время от времени проявляя излишнюю ласковость и участие, без которых она прекрасно бы обошлась. А их жены… Их жены сочувствовали сейчас. Не без доли яда, они все как одна оценивали взглядами Илью и потом презрительно смотрели на вдову: «Что он в ней нашел?»

Ольга открыла сумочку, достала сигареты, в пачке как раз осталась одна. Сегодня она курила больше обычного. Женщина подумала о том, что вчера никто ей не звонил – ни Самохин, ставший почти своим человеком в доме, ни новый следователь. Почему? Все выяснили, дознали, как они это называют? Или к ней больше нет вопросов? Илья ее предупреждал: не жди, что следствие кончится так скоро, оно может тянуться месяцами. Сейчас самое главное – выйти из-под подозрения, получить разрешение на выезд из Москвы. Хотя можно уехать и безо всякого разрешения, но потом не оберешься неприятностей. Вчера, разделавшись со всеми делами, они только об этом и спорили.

– Ты твердо решил увезти меня в Германию? Сумасшедший!

– А ты против?

– Но что я буду там делать, Илюша?

– Жить, как живешь здесь. Может быть, даже работу себе подыщешь. По специальности, тут особого знания языка не нужно. Это ведь музыка! Вагнер там, Моцарт, Бетховен…

– Мусоргский, Чайковский, Шостакович, – продолжила она. – Илюша, я никого там не знаю! Я сойду с ума от скуки!

– А здесь куда как весело! – передразнил он ее. – Особенно когда является Ирина!

– Но ее давно уже не было. Знаешь, я все думаю о том, как она затащила меня в какую-то забегаловку и рассказала про звонок… Неужели лгала? Ведь Витя все отрицал…

– Наверняка лгала. – Илья поднял руку и выключил бра над кроватью. Комната исчезла в темноте, но не надолго, через минуту светлая летняя ночь прижалась лицом к окну. – Давай спать?

– Но зачем она лгала? – задумчиво проговорила Ольга. – Какая в том выгода, если отбросить то, что ей хотелось меня напугать? И как она угадала время его возвращения? Ведь ошиблась всего на сутки! Может, он и впрямь ей звонил, а? Соскучился? А вдруг он сам хотел расстаться с Камиллой?

– Я сплю, – недовольно сказал Илья. – И тебе того желаю…

Ольга поискала урну и с трудом обнаружила ее за кустом отцветшей, рыжей сирени Выбросила окурок. Взглянула на часы – отпевание затягивалось, по-видимому, Илья заказал самую дорогую, длинную панихиду. Нужно было возвращаться в церковь…

На дороге показалась маленькая красная машина. «Проедет мимо, – решила Ольга. Но когда „фиат“ пристроился в хвост последней из припаркованных машин, она насторожилась. – Только бы не…»

Однако это оказалась не Ирина. Женщина еще издали узнала Камиллу, затянутую в черный кожаный жакет. На голове у той была маленькая бархатная шляпка с вуалью, в руках цветы. Сдержанный и дорогой сине-белый букет – лилии и хризантемы.

Камилла тоже ее увидела и по мере приближения несколько раз махнула рукой. Ольга настороженно смотрела, как та подходит. «Она знает, что я в курсе? Как мне с ней поздороваться?»

Но женщины поздоровались неожиданно тепло. Ольга никак такого не ожидала. Камилла положила букет на бетонный цоколь ограды, подняла вуаль и открыла потемневшее, совсем ненакрашенное лицо. Она не плакала, держалась спокойно, но, взглянув на нее, Ольга почувствовала резкий, почти болезненный стыд. «Вот у кого сегодня траур! А я самозванка. Неужели она его и впрямь любила?!»

– Служба еще идет, – тихо сказала Ольга. – Вы идите, попрощайтесь.

– Потом, – коротко ответила та. – Оля, прими мои соболезнования. Даже если не веришь, что я сочувствую, все равно прими.

Ольга почувствовала на своей щеке прикосновение сухих, колючих, искусанных губ. Камилла отстранилась. Сегодня, без ауры сладких духов, без косметики и привычной напускной бравады, она казалась почти неузнаваемой. И эта Камилла нравилась Ольге намного больше прежней, хотя теперь она знала про нее все… «Ну и что? Она у меня мужа не отнимала. Разве что сперва… А потом я сама была рада от него избавиться. Да, я рада, а она, наверное, всю ночь ревела…»

Ольга вспомнила о том, как провела эту ночь сама, и снова ощутила ожог стыда. «А как я могла его удержать? Он иногда просто как бешеный… А я теряю голову, когда он меня так целует, когда говорит, что любит… Я дрянь, наверное, обыкновенная маленькая дрянь!»

– Ты не подумай, что я туда не хочу из-за веры, – неожиданно сказала Камилла, кивая на лестницу, ведущую к церковным вратам. – Я, конечно, мусульманка, но какая-то очень условная. В мечеть не хожу, пост в Рамазан не справляю, даже свинину иногда ем. Видела бы это моя бабуля, оторвала бы голову! Я просто не хочу стоять там в толпе… Эта здесь?

Ольга сразу поняла, о ком речь, и ответила отрицательно.

– А она вообще знает, что нынче похороны?

– Илья обещал ее известить. Камилла махнула рукой:

– Ну, он наобещает… Сам-то здесь? Мне нужно его увидеть.

Ольга не стала спрашивать зачем. Как ни странно, женщина больше не чувствовала ревности. Слишком многое сказало ей это малоподвижное, застывшее от горя лицо.

– Можно я пойду на кладбище? – спросила Камилла. – Не возражаешь? Хотя, даже если возражаешь, я все равно пойду.

– Камилла, да о чем вы! – начала было Ольга, но та ее оборвала:

– Перестань, ты все знаешь. Ради бога, не ханжи, я этого терпеть не могу. Скажи правду: осуждаешь меня? Ненавидишь?

– Ни то ни другое. Я и сама хороша,

– Получается, мы друг у друга мужиков увели, – с кривоватой улыбкой заметила та. – Только вот я своего не удержала. Я думаю, думаю, что случилось… Почему? Как он мог? Себя обвиняю… Тебя… Да всех!

– Ну а меня за что?

– За то, что он не хотел к тебе возвращаться. Если бы хотел, не прыгнул бы с семнадцатого этажа.

«Семнадцатый этаж, – снова ужаснулась Ольга. – Я думала, от него ничего не останется, но под пеленой голова выглядит почти как прежде. Это все Илья, его деньги, его хлопоты. Семнадцатый этаж! Кто мне это сказал первым? Следователь… Но кто еще? Ведь был кто-то еще?» И только услышав вопрос Камиллы, она вспомнила о том, что совершенно затерялось в безумии последних дней.

– Ты мою телеграмму получила?

– Так это были вы?! – Ольга даже отшатнулась: семнадцатый этаж, ну конечно, он значился в адресе, и это было самым странным в тексте без подписи!

– Я, Ты хоть поняла, что имелось в виду? Мы там с ним жили.

– Боже мой… – Ольга никак не могла опомниться. – Зачем вы ее послали?

– Чтобы ты поехала туда и забрала его домой, – мрачно ответила Камилла, глядя на людей, появившихся наверху лестницы. – А его смерть забрала. Значит, ты ничего не поняла… Интересно, а Ирина?

– Так вы и ей посылали?!

– А что? У вас равные права, почему я должна была делать для кого-то исключение?

Камилла взяла букет и опустила на лицо вуаль. Черные глаза за редкой сеткой смотрели с каким-то печальным, звериным выражением. «Так смотрят больные или умирающие животные. – Ольга никак не могла прийти в себя от изумления. – Или она сходит с ума? Две телеграммы, подумать только! Но послать такое Ирине? А вдруг та догадалась?»

– Тексты были совершенно одинаковые. – Камилла будто услышала немой вопрос. – Но она могла оказаться более сообразительной. Вот я и думаю: если она такова, как я слышала, может, все не так-то просто и отпевают его нынче без обмана.

Прежде чем до Ольги дошел страшный смысл ее слов, та отвернулась и заговорила с Ильей, тот уже спускался по лестнице и тревожно оглядывал женщин.