Глава 10
Солнце — слепящий раскаленный шар, выкатившийся из топки, оно светит вовсю, и по плечам как будто растекается расплавленное золото. Хорошо отвлечься от всех неприятностей и лежать целыми днями на песке, закрыв глаза солнечными очками, хорошо сидеть у воды, бездумно уставясь на говорливый прибой, лижущий гальку своим шершавым языком.
А вечером, когда немного спадает жара, — как славно пройтись вдоль набережной, зажав в руке бутылку холодного пива, и чувствовать на себе поощряющие взгляды хорошеньких девушек! Они, казалось, только и ждут того, что к ним подойдут и заговорят: долгие взгляды из-под опущенных ресниц, на загорелых лицах — белозубые улыбки…
И как хорошо, что Москва и все, что с ней связано, отделены от него полутора тысячами километров. Позади кошмар последнего месяца, чувство бессилия и сопутствующее ему неприятное ощущение вины. Что и говорить, противно чувствовать себя виноватым оттого, что ты продолжаешь жить, когда твои друзья погибли… Но что поделать, все мы смертны!
Антон Загорский присел за столик открытого летнего кафе, поправил очки, то и дело сползавшие с носа, и заказал себе бутылку пива. Отлично, в жару — холодное пиво, можно ли о чем-нибудь еще мечтать? Летняя ночь полна волшебных запахов моря и нагретой за день травы, равномерный шум прибоя успокаивает, навевая сладкие грезы, ясные чистые звезды подмигивают, глядя на землю с высоты. Через пятнадцать минут подадут порцию великолепного бараньего шашлыка, сбрызнутого легким виноградным вином. Нет, на свете еще осталось кое-что, ради чего стоит жить!
Но две недели в одиночестве он здесь явно не высидит. Прошло только три дня, а ему уже захотелось общества. С квартирной хозяйкой не больно-то весело болтать, а подходящей девицы для более тесного знакомства он пока не приметил. Точнее, девиц-то навалом, но они бродят в основном парочками, а ему нужен абсолютно свободный и независимый экземпляр. Как и он сам.
Предлагал же он Кольке Ломакину рвануть на пару на юга, но тот что-то затормозил: мол, дела, ресторан не на кого оставить, да и не время сейчас отдыхать… Отчего ж не время? Июнь — великолепное чистое море, цены еще не взлетели вверх с той же легкостью, как фольга от шоколадки, поднятая ветром. Ну да Бог с ним, с Колькой. Пусть плавится в раскаленной Москве, если ему охота…
А все-таки неплохо было бы очутиться здесь с другом. Подцепили бы парочку симпатичных девчат, покуролесили немного, было бы о чем зимой вспомнить!.. Загорский налил себе полный бокал красного ароматного вина и с аппетитом вонзил белые крепкие зубы в дымящийся шашлык. О, какая вкуснятина! Это не те вонючие угольки из приблудных Шариков, которые в изобилии продаются горбоносыми продавцами в Москве около метро. Веточка кинзы, кокетливо прикрывающая сочащиеся соком поджаренные кусочки, удачно дополнила пряным вкусом мясо, а пожар, пылающий во рту, утихомирил глоток ароматного домашнего вина.
Такая острая пища возбуждает в мужчине желание и толкает его на подвиги. Женщины кажутся более красивыми, чем они есть на самом деле, отчего-то тянет говорить им те милые глупости, от которых они соглашаются идти на край света (и более того — в постель). Ах, эти женщины на курорте! С точеными телами цвета светлой бронзы, с пышными формами золотистого цвета, с хрупкими фигурами цвета молочного шоколада, улыбающиеся, смеющиеся женщины (ни капли грусти в сияющих глазах!), светловолосые и брюнетки, с волосами цвета баклажана и с волосами ярче, чем красное дерево, — невозможно решить, какая из них лучше, хочется иметь всех их сразу и каждую в отдельности! Были бы у него такие длинные руки, чтобы ими обнять все разморенные южным солнцем и беззаботностью тела, было бы у него несколько пар неутомимых губ, чтобы перецеловать всех до единой, было бы у него несколько тел, чтобы находиться с каждой женщиной и не упустить ни одной!
«Да, теперь я понимаю турков, — размышлял Загорский, обводя блестевшим от вина и сытости взглядом зал ресторана. — Гарем — вот выход для настоящего мужчины! И не четыре жены, как прописал Мухаммед, а сорок сороков! И еще бы к гарему наложниц — несть числа… Но что это я, — усмехнулся Антон. — У меня пока и одной нет…»
Он еще раз оглядел зал, задерживая влюбленный взгляд на всех особах моложе тридцати лет, которых в зале было, впрочем, немного. Кроме того, они все находились со своими спутниками. Они смеялись, потягивали вино, курили и казались небожительницами, на минуту спустившимися на землю.
Вздохнув, Загорский достал бумажник, вынул из него купюру и положил под тарелку. Перед сном неплохо прогуляться вдоль моря, полюбоваться на лунную дорожку, такую гладкую, будто кто-то рассыпал серебро, вдохнуть полной грудью чистейший горный воздух и, может быть, даже искупаться около камней, где вода таинственно фосфоресцирует, стекая с замшелых валунов.
Он вышел из кафе. Вслед ему журчала мягкая музыка оркестра, а огни курортного города уже рассыпались по склонам гор, сжимавших долину в ласковых тисках. Крупные, как соль, звезды неподвижно висели над головой, и небо, казалось, можно было потрогать рукой и ощутить его мягкий бархат.
Дорожка к морю вилась вдоль высокого забора. Кусты рододендрона, обвитые плющом, мирно шелестели от легкого ночного бриза, подступая слева. Антон спускался, легко и непринужденно перепрыгивая с камня на камень.
Вдруг кусты как-то бурно зашевелились, и послышался чей-то сдавленный, придушенный крик.
— Кто здесь? — Загорский остановился, насторожившись. Тело застыло в предчувствии опасности, руки автоматически сжались в кулаки.
— Помогите! — раздался слабый женский вскрик. Ни минуты не раздумывая, Антон нырнул в глубь шевелящихся кустов. Путаница веток и листьев на минуту ослепила его, и он бестолково забарахтался, пытаясь вырваться из их цепких объятий.
— А-а-а! — Слабый крик повторился, и в ту же секунду ветки как будто расступились, и оцарапанный, взъерошенный, но готовый к борьбе Загорский свалился прямо на чье-то тело, смутно белевшее в темноте. Его очки при падении свалились на землю, и он бестолково шарил по траве пытаясь нащупать оправу. Вместо этого рука нащупала что-то упругое и горячее, на ощупь похожее на женскую грудь. Впрочем, это была на самом деле обнаженная женская грудь.
Загорский смутился и убрал руку.
Белокурая девушка с ежиком коротких волос плакала, сидя на земле.
— Что с вами? — Загорский тщетно всматривался в темноту близорукими глазами.
Девушка всхлипнула:
— Он напал на меня…
Наконец Загорскому удалось нашарить оправу ногой и быстро нацепить очки на нос. Мутный мрак слегка рассеялся, и при свете полной луны ему представилось очаровательнейшее женское существо с разлетевшимися от ветра короткими волосами, милым жестом врожденной стыдливости прижимавшее к груди разорванное платье.
— Вы ранены? — с рыцарской готовностью, многократно усилившейся от привлекательного вида спасенной девушки, отозвался Загорский.
— Кажется, нет… — Девушка смущенно прикрывала грудь рукой. — Он порвал мне платье! О Господи, как я пойду домой?
Загорский чувствовал в себе силы для немедленного преследования насильника, хотя, конечно, ему больше хотелось остаться с девушкой, однако вино и молодой барашек толкали его на подвиги.
— Куда он побежал, вы видели? Какой он из себя?
Девушка слабо махнула рукой в сторону плотной стены кустов:
— Туда… Ах, не оставляйте меня, я боюсь!
— Конечно, я не оставлю вас одну, — с готовностью согласился Антон. Черт возьми, великолепно чувствовать себя спасителем очаровательных девушек! Он решительным жестом расстегнул рубашку и начал снимать ее.
Девушка испуганно отпрянула, ее глаза округлились непритворным ужасом — Антон догадался, что его не так поняли.
— Оденьтесь, — рыцарским жестом протянул он рубашку. — Вы ведь не можете идти в таком виде по городу. Не бойтесь, я вас провожу.
— Спасибо, — с благодарностью выдохнула прелестная особа. — Не знаю, что бы со мной было без вас!
Они шли по набережной. Оля боязливо куталась в рубашку своего спасителя и, казалось, немного дрожала не то от пережитого страха, не то от вечерней прохлады. На них обращали внимание: они представляли собой странную пару — высокая девушка в порванном платье и в мужской рубашке, накинутой на плечи, и полуголый молодой человек в треснутых очках и с расцарапанным до крови лицом.
— Что же вы, Оля, одна по вечерам ходите? — с полным правом на любопытство спросил Загорский. Он чувствовал себя по крайней мере Шварценеггером.
— Хотела срезать дорогу к берегу и пошла по тропинке. Он на меня сзади напал и потащил в кусты… Ой, я не знаю, что бы со мной было, если бы не вы… — Девушка с благодарностью и восхищением взирала на него большими бархатными глазами.
— Да, если бы мне не приспичило в это время искупаться, пожалуй, вам пришлось бы несладко…
Черт возьми, романтическая ситуация, размышлял Загорский, и эту ситуацию необходимо развить. Хорошо, что Оля оказалась хорошенькой, крокодил в юбке его, кажется, огорчил бы… Впрочем, вряд ли на крокодила в юбке стали бы нападать местные горячие парни. Хоть бы она отдыхала без друга! Наверное, она и в самом деле приехала сюда одна! А иначе разве стала бы девушка по вечерам разгуливать в одиночестве!
Догадка нуждалась в немедленном подтверждении.
— Вы здешняя? — спросил Антон, аккуратно обнимая девушку одной рукой. Его жест должен был означать многое — и готовность к дальнейшей защите, и желание уберечь спутницу от прохладного ночного бриза, и желание продолжить внезапно начатое знакомство. Оля немного напряглась — это напряжение пробежало как электрическая искра под тонкой тканью рубашки, но через секунду она расслабилась и даже немного прижалась к нему — это был благоприятный знак. Это означало, что она доверяет ему и не против дальнейшего знакомства.
— Нет, я не местная, я из Москвы, — чуть слышно прошептала она.
— Какое приятное совпадение, и я тоже! А где вы живете? В каком районе? — обрадовался Антон. Ну надо же было ехать на юг, чтобы познакомиться там с землячкой!
— На Юго-Западе.
— А я в Медведкове. Вы одна отдыхаете?
— Да, удалось вырваться на недельку. Вчера только приехала, сняла комнату, и тут такое случилось… Хоть уезжай.
— Ну-ну, ничего, — снисходительно заметил Антон. — Теперь я буду лично эскортировать вас и никому не дам в обиду. Вы согласны, Оля?
— Согласна…
Ему показалось, что она еще теснее прижалась к нему. Он чувствовал, как под его собственной рубашкой мягко и тревожно бьется ее сердце. И это ощущение нравилось ему.
Они остановились около калитки частного дома, увитого виноградом по самую крышу.
— Давайте встретимся утром на пляже, — робко предложил Загорский. — У камней, там, где разрушенный волнолом.
— Хорошо, — согласилась Оля.
Они постояли немного, помолчали. Кажется, девушка чего-то ждала от него.
— Какая великолепная лунная ночь, — прохрипел внезапно севшим голосом Антон.
— Да, очаровательная, — с готовностью подтвердила Оля.
Вдалеке шуршали колесами по шоссе машины, за забором надрывался лаем сторожевой пес.
Наконец, видя, что ее спаситель ни на что не может решиться, Оля приникла к его губам осторожным поцелуем. Антон обрадовался: зеленый свет дан, а дальнейший путь ему хорошо известен. Он поднял ее на руки и, ударом ноги распахнув калитку, внес в дом…
Просто великолепно, что у нее оказалась комната с отдельным входом!
Они встретились утром на пляже. Оля, несмотря на вчерашнее приключение в кустах, казалась просто очаровательной. При солнечном свете она выглядела на все сто, правда, чуть старше, чем ночью, — и это тоже нравилось Антону.
— О, да у тебя боевые шрамы. — Она ласково провела пальцем по его щеке.
— Да ну, ерунда, — отмахнулся Загорский. Царапины от вчерашних кустов разукрасили его лицо багровыми полосами. Он снял очки, теперь они были ему не нужны — во внешних данных своей подруги он был уверен, а до остального ему нет дела…
Целыми днями они валялись на пляже, вечером ходили в ресторан или в бар, долго сидели за бутылочкой вина, болтая обо всем на свете. Оля обладала редким для женщины даром — она умела слушать. Она слушала терпеливо и внимательно, изредка задавая вопросы, которые показывали ее заинтересованность. А Загорский рассказывал ей обо всем: о своей работе, о своей доброй и ласковой маме, о своей бабушке, о своих друзьях, о своем лучшем друге Кольке Ломакине, владельце шикарного ресторана «Красный петух» («Лучшая французская кухня, повара из Франции»). Раззадоренный ароматным вином «Изабелла», он пел соловьем, рассуждая о том, что нет ничего прекраснее на свете настоящей мужской дружбы…
— Ну уж, — неожиданно скептически отозвалась Оля на его последние слова. — Знаю я вашу мужскую дружбу… Все это только на словах, за бутылкой водки, а на деле вы, мужчины, готовы друг другу перегрызть горло почище зверей. Из-за всего — из-за женщин, из-за карьеры, но прежде всего — из-за денег! В основном — из-за денег!
Антон возмутился. Неужели можно подвергать сомнению их с Ломакиным дружбу? Да они с детского сада — не разлей вода! Да они друг за друга — горой!
— Тем не менее твой друг, владелец ресторана, — богатенький Буратино, — парировала Оля, цедя багровое, как тучи на закате, вино. — А ты — бедный программист!
Тщетно Загорский доказывал, что не в деньгах счастье, что, кроме денег, в жизни есть еще и интересная работа, и миллион других прелестей, которые невозможно купить за деньги. Что Коля тысячу раз предлагал ему стать администратором ресторана «Красный петух» в надежде обрести верного и надежного помощника, но Антон отказался. Зачем это ему надо? Зачем ему головная боль? Зачем ему становиться на скользкую дорожку, обстреливаемую со всех сторон? Нет, ему и так хорошо… А что до денег, то что может явиться более ярким примером доверия, чем та кругленькая сумма, которую отдал ему на хранение его друг…
Оля фыркнула:
— Подумаешь, пару миллионов дал тебе подержать, а ты уже раздуваешься в размерах!
— Между прочим, — гордо парировал Загорский, — эта пара миллионов занимает стандартный «дипломат» почти доверху. И не деревянными, а натуральными гринами!
Он с удовольствием увидел, как глаза Оли изумленно расширились. Но она тут же пренебрежительно дернула плечом и скептически заметила, подливая ему вина:
— Если это и так, то уж извини, не понимаю, чем твоя квартира надежнее банка? Или сейфа? Что-то мне мало верится!
— Верь не верь, а оказывается, что надежнее… Во-первых, всю сумму можно забрать сразу и наличными, в любой момент — хоть днем, хоть ночью. А в банке могут и не выдать ее по первому требованию. Да еще и тайна вклада, сама понимаешь, не слишком-то у нас соблюдается… Во-вторых, сейф в банке априори означает место, где хранятся ценности, и, следовательно, представляет лакомый кусок для воров. А кому придет в голову грабить бедного программиста?
— Ну, знаешь, есть такие квартирные грабители, которые не гнушаются стащить драные подштанники у столетней старушки, а уж таким чемоданчиком точно не побрезгуют!
— А кто тебе сказал, что я храню его дома? — Пары вина сгущались в голове разошедшегося Загорского. Он уже не мог остановиться… Бархатные ласковые глаза смотрели на него так внимательно и нежно… Мягкая рука доверчиво покоилась в его ладони, а впереди была ночь, полная страсти и неги… — Я держу его в надежном месте, специальный тайник в подполе, на даче… Никто об этом не знает. Надежно, как в банке…
— Верю, верю… Послушай. — Оля придвинулась к нему ближе. Он чувствовал, как ее волосы щекочут его лицо, от этого ему становилось жарко и весело. — Пойдем отсюда, а? Пошли купаться! Ночью, голыми… Хочешь?
— Хочу, — с готовностью согласился Загорский. — Пошли!
Он встал, слегка покачнулся. Ресторанные столики завертелись вокруг, а стойка бара почему-то придвинулась вплотную. Ритмичный гул музыки звучал как будто вдалеке, хотя динамики стояли около столика.
— Ты знаешь, у меня первый разряд по плаванию, — слегка заплетающимся языком говорил он Оле, которая выводила его из ресторана. — Меня, между прочим, на Всесоюзные соревнования брали, а я не поехал!.. На фига мне эти соревнования сдались, если я и так плаваю, как… как… — Он почему-то не мог вспомнить, как кто.
— Как топор? — рассмеялась Оля.
— Да, как топор, — покорно согласился Загорский. — Ой, нет, что ты… Как рыба!.. Да, как рыба!.. Селедка!
— Пряного посола?
— Ну почему сразу пьяного? Я не пьяный. Просто мне весело…
Они быстро спускались вниз по тропинке к морю. По той самой тропинке, около которой недавно состоялось их романтическое знакомство. Антона слегка заносило вправо, но справа был забор, и поэтому он, ударившись плечом, сразу же возвращался на первоначальную траекторию.
Наконец спуск закончился, и они вышли на пляж. Пляж был совершенно пуст. Немного штормило, волны с грохотом накатывали на берег, потом нехотя отползали, шипя пеной, чтобы в следующую минуту обрушить на гальку новый удар. Огромные валуны около пристани были почти полностью скрыты бурлящей водой. По небу неслись рваные тучи, в их просветы выглядывал тревожный серп луны и виднелось звездное небо. От пронизывающего влажного ветра Загорский немного протрезвел, но своей решительности и бесшабашности не потерял. Чуть пошатываясь, он с серьезным видом стал расстегивать брюки.
— Люблю шторм! — прокричала Оля, стоя по колено в воде. Ее сбивали с ног и толкали в спину волны, окатывая с ног до головы кипящей пеной, но она только смеялась. Платье в одно мгновение промокло и прилипло к бедрам, но она этого как будто не замечала, что-то возбужденно крича в темноту.
Антон аккуратно сложил одежду на берегу, как будто собирался спать, и придавил ее сверху камнем, чтобы не унес ветер. Остывшая галька холодила ступни. Он, дрожа от ветра, приблизился к кромке прибоя, и ледяная волна сразу же окатила его с ног до головы.
Оля уже стягивала с себя абсолютно мокрое платье.
— Здорово, правда? — закричала она, стараясь заглушить грохот бурного моря. — Давай до буйков и обратно!
— Ха, до буйков! — презрительно хмыкнул Загорский. — До буйков даже ребенок доплывет. Я — до сетей и обратно.
— Я с тобой! — крикнула Оля. Она уже по пояс зашла в воду и с трудом удерживалась на ногах под напором волн.
Метрах в ста от буйков находилась песчаная коса. Вода в тихие дни там хорошо прогревалась, и на отмель приходила греться рыба. Местные жители обычно ставили там переметы, а хорошие пловцы доплывали до сетей, чтобы постоять и отдохнуть на косе, чуть ли не в середине Черного моря.
Ежась от пронизывающего ветра, Антон решительно вошел в воду и поплыл. Волны его тянули назад, но он, рассекая под углом пенистый гребень, упорно продвигался в открытое море. Проплыв метров тридцать, он еле-еле различил среди горбящейся черной воды буек, который то подпрыгивал на волнах, то исчезал из виду. Уцепившись за его скользкую вершину, Антон огляделся. Очков на нем не было, и все, что находилось далее вытянутой руки, терялось в ревущем и бурлящем мраке.
— Эгей! — прокричал он, одной рукой держась за буек, а другой махая в темноту. Тело отдыхало, взмывая вверх-вниз на волнах, как на качелях.
Через несколько минут светлое пятно показалось в темноте — взмахивая среди волн руками, к буйку медленно приближалась Оля. Она тяжело дышала. Сейчас, с мокрыми волосами, она напоминала русалку, вынырнувшую из пенящихся волн.
— Ну как? — задорно спросил Антон.
— А ты отлично плаваешь! — улыбалась Оля, одной рукой держась за бакен. Здесь, вдали от прибоя, можно было более-менее спокойно разговаривать — рев волн и свист ветра не заглушали человеческой речи.
— Поплыли дальше?
— Нет, я хочу отдохнуть. — Оля легла на воду, запрокинув к небу лицо. — Отличная погодка!
— Ну тогда жди меня здесь. Я доплыву до сетей и вернусь, — задыхаясь, сказал Загорский.
Ему хотелось, чтобы эта девушка удивилась его храбрости, его умению плавать, его бесшабашности. Хмель уже почти совершенно прошел, осталась только уверенность в собственных силах и жажда подвига.
Он оттолкнулся от бакена и поплыл в открытое море.
— Эй, может, не надо? — крикнула ему вслед девушка, качаясь на волнах, как в лодке.
Но Антон уже не слышал ее.
Он плыл все дальше и дальше, с удовольствием ощущая собственную силу и желание бороться со стихией. Но уже минут через двадцать плечи как будто онемели от ударов ледяной воды, ноги двигались механически, руки с трудом поднимались над поверхностью.
Пора бы уже начаться отмели… Главное, нащупать ногами дно, тогда можно будет встать на косу и немного передохнуть. А обратно плыть легко, волны сами понесут его к берегу. Антон принял вертикальное положение и попробовал встать на ноги. Но ноги сразу же провалились в ледяную черную бездну, а рот захлестнуло соленой пеной. Антон инстинктивно забарахтался, выбираясь на поверхность. Внезапно набежавшая масса воды сильным ударом перевернула его и закрутила в своем холодном брюхе. На несколько секунд он утратил ориентировку в пространстве…
Черт подери, где же эта чертова отмель… Он попытался приподняться над водой и оглядеться — ничего! Волны — и дальше сплошная черная темень. Берег терялся в чернильном пронзительном мраке. Ни огонька, ни проблеска света. Черт, он же без очков слепой как крот… Но где-то здесь должна быть эта проклятая отмель. На ней и волны должны быть выше, и гребешки у них больше… Бурно работая руками, Антон огляделся. Волны вокруг выглядели совершенно одинаково — ровные черные горбики всюду, куда ни кинешь взгляд. Он еще сильнее заработал руками и поплыл… Она такая широкая, эта чертова отмель, ее невозможно проскочить…
Некоторое время ему казалось, что он продвигается вперед, но на самом деле, выбившись из сил, он продолжал барахтаться на одном и том же месте. Поняв, что далее изображать из себя дельфина бессмысленно, Антон развернулся и поплыл к берегу, стараясь согласовать гребки с направлением волн.
Так он плыл несколько минут, пока ему не показалось, что волны стали как будто круче. «Отмель», — догадался он и попробовал встать на ноги. Но ноги опять ушли вертикально вниз, его захлестнуло волной, вдоль тела скользили какие-то веревки, похожие на водоросли. Антон изо всех сил заработал руками, но на плечи тоже налипли водоросли, мешая двигаться. «Сети, это сети, — догадался он и обрадовался: — Значит, я на отмели…» Но ноги не могли нащупать твердое дно — под ними податливо расступалась холодная черная масса воды.
Он сделал еще несколько гребков, немея, руки отказывались подниматься, уставшие ноги не могли освободиться из плена. Чувство усталости и безразличия постепенно овладело им. Антон еще раз попытался освободиться от веревок, раздирая их руками, но его сразу же накрыла масса соленой воды, забившись в рот, в нос, в глаза. Отфыркиваясь, на несколько секунд его голова показалась над волнами, сделав последний глоток воздуха, а потом скрылась в черной толще воды и больше уже не появлялась на поверхности…
Утром на песке нашли аккуратно сложенную одежду, придавленную камнем, чтобы не унес ветер, а к обеду рыбаки и спасательная лодка вытащили сети. В них огромной безжизненной рыбой распласталось тело Антона Загорского.
Разбитая белая «волжанка» Артура Божко безобразной грудой железа высилась во дворе «моего» автосервиса.
Я заехал на работу, чтобы «полюбоваться» этим печальным зрелищем в надежде, что оно натолкнет меня на какую-нибудь очередную гениальную мысль. Около помятой консервной банки, очертаниями слабо напоминающей автомобиль, суетились механики, откручивая уцелевшие детали. Рядом, в углу, с приплюснутой мордой стоял разбитый «шевроле». Он ждал своей очереди. Подушки безопасности в нем сдулись, капот отъехал как-то странно вниз, лобовое стекло прогнулось и висело мятой простыней. В общем-то джип не очень сильно пострадал, но все же от былого великолепия престижной машины в нем осталось немного.
Последствия кратковременного тюремного заключения ничуть не сказались на моих подчиненных — разве что меньше стало шуток и мата в мастерской. Да и веселиться было не с чего — Артура хорошо знали как полномочного представителя близнецов. И его машина здесь часто ремонтировалась, и сам он был в курсе всех дел автосервиса. Он пользовался у моих подчиненных непререкаемым авторитетом, гораздо большим, чем я сам. Я был для них всего лишь подставной куклой, матрешкой, которую можно легко заменить любой другой деревяшкой…
Засунув руки в карманы и мрачно насвистывая похоронный марш, я меланхолически наблюдал за работой механиков. Они тихо переговаривались, не обращая на меня никакого внимания. Чего я ожидал от их работы — я сам не понимал. Может быть, рассчитывал, что они обнаружат следы злоумышленной порчи автомобиля и это натолкнет меня на какую-то идею? Впрочем, сама ситуация ДТП исключала всякую возможность неисправности — налицо была преступная халатность водителя «шевроле» или его злой умысел.
Я присел на старые шины в углу заваленного железом двора. Перед глазами все еще стояла кровавая картина — Артур, лежащий на мусорной куче, и черная змейка, медленно уползающая под горку картофельных очисток. Перед глазами вставало раздраженное, недовольное лицо Шурки — вряд ли такое выражение можно наблюдать у человека, заказавшего убийство своего лучшего друга. Впрочем, как мне казалось, для человека, который только что вытаскивал еще теплый труп лучшего друга и соратника, на его физиономии было слишком мало горя…
Помнится мне, когда в тот день за час до происшествия я заходил в клуб, «шевроле» спокойно стоял около заднего входа, и на него, кажется, никто не покушался. Но может быть, уже тогда за тонированными стеклами прятался коварный убийца… Может быть, он уже держал руку на ключе зажигания, и его нога нетерпеливо пробовала педаль газа, может быть, он уже ждал того мгновения, когда из-за поворота Крапивенского переулка покажется белая морда артуровской «Волги», и тогда он мгновенно вылетит навстречу, сметая все на своем пути блестящей семитонной махиной.
— …Если бы он не пытался вылезти, наверняка остался бы жив. — В мое сознание вторглись приглушенные голоса — это переговаривались между собой механики. — Скорость-то была небольшая, не успел еще джипец разогнаться на крутом повороте.
— Да-а, — подтвердил голос со знакомой хрипотцой — это вступил в разговор Толян. — Не смог Артур выскочить, секунды не хватило, ему бошку-то и смяло стойкой двери. А сидел бы на месте — максимум, ребра рулем поломало бы, но жив бы остался…
Тяжелый вздох сопровождал эту своеобразную поминальную молитву.
— И надо же, позавчера только я копался в его тачке, он просил меня опережение зажигания выставить, а теперь ему на том свете опережение зажигания до фонаря… — Колю, кажется, потянуло на философию. — Только триста кэмэ и успел проехать…
— А ты откуда знаешь, сколько?
— А я накануне трос спидометра подтягивал, запомнил…
Я навострил уши. Триста километров за сутки — куда же это Артур мотался в свой последний день? Что он делал, чем занимался, где был?.. Я тихо слинял с «работы» и отправился навестить жену Артура Божко. Триста километров за день — это слишком много даже для такого мегаполиса, как Москва. Не правда ли?
Очаровательная женщина с легкомысленными кудряшками на лбу старательно рыдала, припадая к моему плечу. Я знал, что вчера у нее с визитом побывали братья и обещали ей пожизненную материальную поддержку, так что в ее рыданиях мне почему-то чудилась твердая уверенность в завтрашнем дне. Я уже перестал доверять кому-либо, подозревая весь мир в криминальном сговоре. Почему бы и жене Артура в нем не поучаствовать?
— Это все из-за нее, — причитала вдова, аккуратно вытирая белоснежным платочком что-то в углу глаза. Предполагалось, что там должна была находиться положенная по ситуации слезинка. — Да-да, это все из-за этой суки…
— Из-за кого? — не понял я. — Кого вы имеете в виду?
— Из-за этой стервы, бывшей жены вашего Абалкина… Укокошила мужа, но этого ей показалось мало… Принялась за других…
У бедняги, кажется, все смешалось в голове — конечно, это вполне простительно. От горя, говорят, даже иногда сходят с ума.
— Вы, кажется, что-то путаете, — мягко прервал я ее. — Она погибла почти два месяца назад…
— Да? — Белоснежный узкий лобик под кудряшками недоуменно сморщился, а подчеркнуто красные губы нехотя разжались. — Ну все равно… Не она сама, так с ее подачи… И вообще, мне кажется, это вы что-то путаете… Я ее недавно видела в бутике Пако Рабанна. Я вообще редко ошибаюсь… Та же походка, та же стервозная ухмылочка — я ее и на том свете узнаю! Когда она пыталась вбить клин под моего Артура, я ее сразу предупредила, что выцарапаю ей ее паршивые глаза вот этими своими руками. — Пылкая вдова продемонстрировала мне свои длинные, как у китайского мандарина, покрытые черным лаком ногти. — Но она все-таки добралась до него!
Я тяжело вздохнул — что за адское занятие беседовать со слегка сдвинувшейся от горя и ревности женщиной!
Почему-то неприятно было слышать от нее об отношениях Артура с Ингой. Почему-то мне не хотелось верить ей. Маленький верткий Артур отличный парень был, конечно, — но «был»… А Инга… Царственно-прекрасная, великолепная Инга… Инга в серебристом платье с открытыми плечами, Инга в серебристом длинном авто — на ее лицо падают отсветы фар от встречных машин, — Инга в полумраке холодного вечера возле камина, Инга на огромной постели при зыбком свете ночника — длинное великолепное тело без малейшего изъяна, не тело, а идеальное представление о теле, — задыхающийся шепот, полузакрытые глаза, разметавшиеся по подушке волосы, и постоянным рефреном повторяющаяся фраза: «Не верь ничему плохому обо мне», фраза, звучавшая как завещание.
Даже Кэтрин, милая Кэтрин… Кэтрин, которая всегда рядом со мной, так, что протяни руку — и можно дотронуться до ее бархатной кожи, — даже она не может сравниться с Ней. Точнее, не может сравниться с моими воспоминаниями о Ней…
Не люблю, когда лапают грязными руками мою мечту. Если бы передо мной сидел мужчина, я бы просто набил ему морду. Но дама… Да еще и вдова друга… Я сжал челюсти так, что зубы скрипнули, и твердо произнес:
— Боюсь, что вы ошибаетесь. Да, вы ошибаетесь. Примите мои искренние соболезнования, но вы ошибаетесь.
А куда мотался в последний день своей жизни Артур, она не знала…
