Глава 27
Косарев не знал, как все это происходило…
Тогда, осенью 1998 года, кольцо, стягиваемое вокруг охранного агентства «Элида», постепенно сужалось. К Лучку пришел Жорик, тип, который раньше служил в органах и до сих пор поддерживал коммерческие отношения со своими бывшими коллегами, равно как и с теми, с кем они боролись. Это был юркий неприметный человечек, главный девиз которого был один: «Деньги, только деньги и деньги любой ценой». Его поперли из органов за сомнительные связи и за участие в некоторых бизнес-проектах, где грели руки и генералы ФСБ, и их подчиненные. Генералы после этого остались при своих должностях, а вот менее защищенного звездочками Жорика попросту «попросили» уйти.
Обычно после общения с ним у его бывших коллег появлялись дорогие вещи и деньги — Жорик хорошо платил за предоставленные сведения. Лучников использовал его для добывания кое-какой информации, и их сотрудничество было взаимовыгодным…
— Он не согласился, — обескураженно развел руками Жорик.
— Сколько ты ему предложил?
— Сколько договаривались, а потом еще накинул тысяч пять.
Молчаливая женщина в углу застыла с мнимой безучастностью.
— А он?
— Сказал, что не продается. И знаешь, так гордо произнес, с презрением… Мол, у него и без денег все есть — семья, работа… Я ему набавлял, набавлял, а он — ни в какую! Сказал, что рано или поздно вас всех, гадов, посадят или перестреляют, как собак… Или сами сдохнете в тюрьмах.
На скулах шефа «Элиды» от бешенства заиграли желваки.
— Вот падла! — выдохнул он. — Не продается, значит… Тогда мы его и покупать не будем, он таких денег не стоит… Ты разузнал о нем что-нибудь?
— Вообще-то, Лучок, это стоило мне хороших денег… Все же он не последний человек в управлении, да и рискованно все это…
— Сколько?
— Пять тысяч Иванчикову и три его подручному.
— Ладно, получишь…
На стол лег исписанный листок бумаги…
Жорик обрадованно прикрыл за собой дверь… Кажется, ему сегодня обломился крупный куш. Кое-какую сумму из той, что обещана гэбистам, он оставит себе. Плюс еще за содействие…
— Что будем делать? — раздраженно произнес Лучок, нервно расхаживая по комнате.
Его вопрос так и повис в воздухе без ответа.
— Что делать, Жанна? Нас обложили со всех сторон…
— Не паникуй. — Узкая рука взяла со стола листок бумаги, сосредоточенные темные глаза принялись изучать его.
Лучников взволнованно засопел и сжал ладонями виски. Обостренным чутьем загнанного в угол зверя он ощущал, как опасное кольцо сжимается, сдавливает горло, лишая доступа кислорода. И ему позарез нужно было вырваться из этого кольца.
— Что делать? Что делать? — шептал он.
— Не паникуй. У них на нас ничего нет! — спокойно возразила Жанна.
— Как же, нет! — хмыкнул Лучок. — А Морозов?
— Морозова тоже скоро не будет…
— Но пока-то он есть! Чем больше мы его держим у себя, тем глубже суем голову в петлю. Возьмут с поличным!
— Значит, нужно побыстрее избавиться от него, — спокойно заметила Жанна. Ее голос даже не дрогнул.
— Как это так? — опешил Лучок. — А «лавье»?
— Надо его поскорее убрать, чтобы замести следы. «Лавье» потом стрясем с его жены. Никуда она от нас не денется — у нее ребенок. И еще…
— Что?
— Тот тип, ну, о котором рассказывал Жорик… Надо его тоже убрать, спокойнее будет. И сделать так, чтоб другим неповадно было! То есть с шумом, с треском. Он говорил: все, что ему нужно — работа и семья… Ну, работы он может лишиться. И семьи, и жизни… Ты меня понимаешь?
— Ну ты даешь, Жанна! — Лучок повеселел, до него наконец дошло. — Ну ты голова!
Его собеседница слабо улыбнулась.
— А не слишком ли это?.. — Слова будто застряли в его горле.
— Нет, не слишком! — Она поняла его с полуслова. — Да и какая ему разница, когда умирать? Двум смертям не бывать, сам понимаешь. А тут такой расклад — или мы, или он… Так уж лучше он…
Косарев запомнил тот солнечный осенний день на всю жизнь. Даже на Страшном Суде он будет помнить белесое небо с размазанной легкой пенкой перистых облаков, неяркое октябрьское солнце, ржавые леса до горизонта, сухую листву, как будто нашептывающую воспоминания о лете, о теплых днях, о жарком солнце и о счастье.
Семья Косаревых провела весь день на даче. Дети как оглашенные носились за разморенными последним теплом жуками, жена Ольга гремела посудой на веранде, готовя ужин, а сам глава семейства поправлял забор — в тишине раздавалось легкое потюкиванье молоточка, напоминавшее перестук дятла в лесу.
Клочок земли с дощатым домиком, гордо называемый в семействе Косаревых дачей, на самом деле представлял собой участок в шесть соток в садовом товариществе с такой заболоченной землей, что, кроме осоки и лягушек, там ничего не желало расти. Чахлые яблоньки уже лет десять не могли оторвать от земли свои редкие кроны, клубника сгнивала, не успевая расцвести, зато лягушки водились в изобилии и служили желанной добычей для детей. Косаревы долго копили деньги и специально для поездок на «дачу» пять лет назад купили подержанную «шестерку», которая служила предметом гордости всего дружного семейства.
Солнце клонилось к вечеру, и пора было возвращаться домой. Ольга уже вымыла посуду, нарезала на грядках немного петрушки и укропа и уже стала собирать вещи, как вдруг к Косаревым зашел сосед по участку.
— Друг, выручай, — взмолился он. — Завтра, в понедельник, привезут столбы, электричество будут проводить, а все правление в городе! Мне на работу позарез нужно, будь другом, выручи, останься на завтра. А то электричества мы еще лет десять не дождемся…
— Конечно, оставайся, Сережа, — поддержала жена. — Мы с детьми поедем домой, а ты вернешься завтра на электричке.
И Косарев согласился. Очень уж манила его перспектива иметь в дачном домике свет. И кроме того, если не он, то кто же…
Дети поцеловали отца, жена весело помахала ему рукой, а собачка Тяпа, престарелая болонка, с рождения страдавшая собачьим слабоумием, отчего-то вдруг завыла и по-пластунски поползла к хозяину, противно поскуливая. Тяпу с веселым смехом затолкали на заднее сиденье, жена села за руль, машина выехала за ворота. Воскресенье, вечер… Ольге завтра на работу, детям в школу… Конечно, Косарев волновался за свое семейство. Жена водит машину только второй месяц, опыта у нее никакого, а на дорогах вечные воскресные пробки, и столько лихачей в последнее время развелось!..
Он проводил их тревожным взглядом и вновь принялся за забор.
А через час с трясущимися руками прибежал к нему сосед и сообщил, что машину с его женой и детьми расстреляли из гранатомета на проселочной дороге… В живых не осталось никого…
«РПГ-7». Наметанным взглядом профессионала он сам определил марку и тип оружия. И понял, что шансов у его семьи не было никаких. «Жигуленок» не БТР, его разметало вдоль дороги так, что некого было хоронить.
Позже, анализируя случившееся, он понял, что именно его поджидали на пустынном проселке. Лучше бы он умер вместе с ними, вместо них, вместо того чтобы жить…
Первые дни прошли точно во мраке. Косарев куда-то ходил, что-то делал, с кем-то договаривался, на похоронах с достойным видом выслушивал соболезнующие речи и молчал. И только внимательным взглядом исподтишка разглядывал своих коллег: кто из них? Кто из них продал его бандитам? Кто из них сообщил адрес, распорядок жизни, марку машины, место расположения дачки? Кто?
Было понятно и без слов, что вычислили его те, за кем он гонялся в последнее время. Посчитали, что покупать — слишком дорого, не стоит затрат, убрать гораздо проще. Им не так-то просто было это сделать, ведь адреса офицеров спецслужб являются совершенно секретной информацией, получить их можно только через людей, имеющих доступ. Он знал этих людей. Их было несколько. Но кто из них бандитскими руками убил его семью, он не знал.
После похорон у Косарева настали, без преувеличения, черные дни. Как однажды заведенный автомат, он продолжал ходить на службу, добросовестно и в срок выполнял все распоряжения начальства. А потом возвращался в пустой дом, полный воспоминаний о жене и детях, и пил. Напивался до положения риз, чтобы забыть и чтобы забыться. Не получалось — в глазах вновь и вновь всплывало смеющееся лицо Оли с такими родными и милыми морщинками на висках, хохочущие дети, машущие ему рукой из окна, смешная Тяпа… А потом — расстрелянная машина, желтые листья бесшумно опускаются вниз, прикрывая своими желтыми телами кровавую кашу в салоне…
Долгий запой наконец стал сказываться и на качестве работы. Служба в органах, кроме тупого исполнения приказов, требовала еще и некоторой толики личной инициативы, а какой инициативы можно было ждать от глубоко пьющего человека? Косареву, конечно, сочувствовали товарищи по работе, пытались поддержать, даже знакомили с одинокими разведенными женщинами, надеясь, что женская ласка поможет ему забыться, но напрасно! И тогда начальство отдало негласный приказ на его переаттестацию, после которой его должны были уволить из органов. Ведь людям с изломанной психикой не место в стройных рядах борцов за государственность, и это не прихоть или отсутствие сочувствия, это специфика работы. Если человек не отвечает строгим требованиям, он превращается в отработанный материал.
Сам Косарев это прекрасно понимал. Он чувствовал, что не может больше оставаться в органах. Но и допустить, чтобы его уволили за профнепригодность, он не мог. Он решил уйти сам, уйти по-английски, не прощаясь.
За неделю до исчезновения он вновь появился на работе — такой, каким его не видели уже много месяцев. Подтянутый, чисто выбритый, благоухающий одеколоном, трезвый. Он успел даже выполнить какое-то маленькое, но ответственное задание и вдруг внезапно исчез. Никто из его коллег не понял, что произошло. Был человек да сплыл. Нет его, ни следов, ни сучка, ни задоринки — профессионал!
А еще через несколько дней оказалось, что вместе с ним исчезли два пистолета-пулемета — «бизон» (700 выстрелов в минуту) и «кипарис» с глушителем (900 выстрелов в минуту), оружие суперсекретное, суперсовременное, суперстрашное в опытных руках. Также исчезли несколько килограммов пластита, кое-какие пиротехнические причиндалы.
Все улики были налицо. Естественно, Косарева никто не стал покрывать. Начальство сделало все, что положено, — возбудили уголовное дело по факту хищения оружия и взрывчатки и объявили в розыск. В своих рапортах руководители подразделения оправдывались внезапно развившейся психической неполноценностью офицера, которая была вызвана гибелью его семьи. Однако все, в том числе и начальство, понимали, что ни о какой неполноценности речи не идет. Налицо — законное желание мести. Все знали, кому он будет мстить, и стали ждать сообщений о расправе над бандитами. Но сначала пришло только сообщение о расправе над теми, кто послужил тонкой ниточкой, по которой утекали совершенно секретные сведения…
Капитан Игорь Лиманов, недавно приобретший хорошенькую новенькую иномарку, еще тепленькую, только из Германии, был взорван в своей новой машине. Официальная версия пресс-службы ФСБ — осечка, неудавшееся покушение на случайного человека. Счастливый обладатель авто еще недавно щебетал в конторе, что продал дом родителей в деревне и с тех денег приобрел машину. Верили ему или не верили — не ясно. Многие понимали, что на офицерскую зарплату такой автомобиль не купишь, а дом в деревне не стоит и половины истраченных денег.
Эта смерть потянула за собой и другую — полковник Иванчиков, начальник и личный друг Лиманова, геройски погиб при выполнении оперативного задания, в перестрелке с бандитами. Ему даже дали орден посмертно. Странность всего этого была только в том, что Иванчикова ранили в спину. Что это значило, понимали все — кто-то из своих…
На несколько месяцев воцарилась тишина. О Косареве не было ни слуху ни духу. Можно было только догадываться, где он обитает, на какие средства живет, чем занимается. Кое-кто из его бывших друзей-сослуживцев, может, и знал что-то о нем, но благоразумно помалкивал — чекисты не приучены трепать языком даже среди своих. От этого человека, точно по тоненькой пуповине, Косарев получал сведения о баковской братве. И когда этих сведений стало вполне достаточно, он вышел на тропу войны.
Однако ему не давало покоя странное ощущение того, что он не единственный охотник, выслеживающий свою законную дичь. Началось все еще в январе, когда он «разрабатывал» «звеньевого» из баковской группировки, Фрола. Странная нелепость — крутого бандита, члена шайки, которая наводила ужас на всю округу, избили до полусмерти и сделали калекой какие-то оторванные подростки. Тогда Косарев решил, что это досадное недоразумение. Впрочем, подобный конец Фрола его устраивал — пусть не живет, а мучается. Такая жизнь бывает хуже смерти!
Потом другой «звеньевой» — Штурман. Хитрый и трусливый тип, он принимал все необходимые меры безопасности, чтобы его лежбище осталось тайной для всех. Он часто менял съемные квартиры, у него не было постоянных привязанностей, его чертовски трудно было выследить. Он пользовался мобильным телефоном, чтобы уменьшить вероятность прослушивания своих разговоров…
Охотник-одиночка принялся было «разрабатывать» свой новый объект, когда среди бела дня, в автомобиле, в присутствии постового милиционера его объект внезапно отбросил коньки от вполне мирного сердечного приступа. Насмешка судьбы? Или чей-то остроумный ход?
Потом он с удивлением узнал из газет, что после перестрелки с РУБОПом боевик Шмель умер в больнице от ставшей в наше время экзотической сибирской язвы…
А потом он стал следить за Пеплом, но и здесь ему мешали. Кто-то действовал параллельно с ним, иногда опережая, а иногда отставая на полшага. Это могла быть провокация, это могла быть тайная операция его родных органов, которой мешать не хотелось, это мог быть такой же, как и он, охотник, волк-одиночка, если бы не одно «но». Это «но» заключалось в следующем: человек, то и дело перебегавший Косареву дорогу, был не профессионал. Он был достаточно хитер, остроумен, умел гримироваться и был способен на замысловатые ходы, которые сделали бы честь даже кадровому сотруднику, но все же он не был профессионалом. Как он еще не засветился, одному Богу было известно… И самое странное, что этот человек был женщиной.
Впервые он столкнулся с ней, когда охотился за чистильщиком Пеплом, самым страшным, самым кровавым членом группировки. Однажды, намереваясь проследить за маршрутом следования своего объекта, он вдруг заметил ржавую «копейку», застывшую у подъезда. Машина явно не принадлежала кому-либо из жильцов. Она столь явно стояла у самого подъезда, и человек в ней столь явно кого-то поджидал, при этом, очевидно, не желая, чтобы его заметили, что Косарев поневоле задумался. Кто этот тип? Ведь обыкновенной оперативной работой то, что делал человек в «копейке», назвать было сложно, настолько все было шито белыми нитками.
В тот вечер Косарев продолжал следить уже не за квартирой Пепла, а за странным человеком в машине. Вскоре «копейка» выехала со двора, свернула на ближайшую заправку, и там из нее вышла молодая женщина в темных очках, совершенно неуместных мрачным морозным вечером. Она заправила полный бак и уехала. Выяснить, где она живет, оказалось проще пареной репы — это была обыкновенная девятиэтажка в дальнем районе.
Косарев был немало озадачен действиями незнакомки. Кто она? Может быть, ревнивая любовница, желающая выяснить, как проводит без нее досуг ее суженый? Или это брошенная жена, которая выслеживает супруга, чтобы содрать с него алименты? Впрочем, какая жена может быть у Пепла? Жениться ему не положено «по работе».
Однако незнакомка была достаточно умна, чтобы не светиться возле дома Пепла на одной и той же машине. Она благоразумно использовала неяркие автомобили, не слишком новые, но и не ужасающе дряхлые — в следующий раз появилась уже на бежевой «четверке». А потом он несколько раз видел ее выходящей из подъезда — очевидно, она изо всех сил осваивала «оперативное пространство».
Как поступить в данном случае, было неясно. Отсечь действия конкурентки, которая могла загубить дело своими неумелыми действиями, или позволить ей и дальше топтаться на его территории, чтобы в нужный момент она могла бы отвлечь внимание от него самого? Мысли бывшего чекиста невольно крутились вокруг его странной напарницы. Зачем вместо того, чтобы крутить романы и развлекаться на полную катушку, она играет с огнем? Понимает ли она, что ее ждет в случае провала? Ведь с такими методами работы она заметна как бельмо в глазу…
Однажды, когда Косарев навещал квартиру Пепла, чтобы поставить там «жучок» для прослушивания, он нос к носу столкнулся с ней в подъезде. Он остолбенел, когда увидел ее в совершенно неожиданном виде: рыжий парик, редкий и засаленный, из той породы, что носят клоуны в детских драмкружках, очки с толстыми линзами, растоптанные чуни, явно только что добытые на помойке, драное пальто оттуда же, платок на голове, наполовину скрывавший лицо. Если не вглядываться, она выглядела как типичная старушка из тех, что частенько роются в отбросах в надежде отыскать там несколько пустых бутылок. И в руках у нее действительно была авоська, в которой громыхали бутылки…
Косарев спускался ей навстречу: натурально кряхтя, «старушка» поднималась по лестнице, с трудом переставляя ноги, но, едва он скрылся из виду, по-молодому сиганула через ступеньку наверх. Офицер сделал вид, что вышел из подъезда, и даже хлопнул дверью, но затем бесшумно вернулся и обнаружил, что, скинув очки и отшвырнув авоську с бутылками, «старушка» пытается вскрыть квартиру Пепла — в ее руках звенел целый набор отмычек.
Косарев озабоченно нахмурился. Эта женщина в последнее время стала ему мешать. В решительный момент она может спугнуть его «объект» и сделать бесполезными несколько недель работы. Ее следовало немедленно изолировать. Но как лучше это сделать? Через некоторое время решение было найдено — один остроумный ход, и она больше здесь не появится…
Он не отдаст ей предназначенную на заклание жертву! Это его месть!
Поздно вечером в 23-м отделении милиции Юго-Западного округа раздался телефонный звонок.
Дежурный, сержант Габунин, нехотя взял трубку. Он только что принялся за аппетитный бутерброд с ветчиной и уже отправил его в широко раскрытый рот, как вдруг ему помешали. На столе дымилась чашка кофе. Ноги сержанта покоились аккурат между телефонным аппаратом и бутербродом.
— Говорит ветеран Великой Отечественной войны, кавалер орденов Славы первой и второй степени, ордена Красной Звезды Дмитрий Сергеевич Михалев, — послышался на другом конце провода старческий дребезжащий голос.
Сержант Габунин сразу же узнал этот противный тембр, в котором слышались знакомые скандальные интонации. Он помнил звонившего. Это был один нудный дед, который целыми днями сидел возле подъезда, выслеживая жильцов и фиксируя их малейшие прегрешения, чтобы затем строчить аргументированные жалобы в милицию. Старичка в отделении хорошо знали и по мере сил спускали его жалобы на тормозах, однако дедуля обладал недюжинной пробивной силой и мог накатать донос на нерадивых милиционеров.
— В квартире номер двадцать четыре по адресу Братиславская, тридцать, шум, гам и крики. Это пьяная драка! Немедленно прекратите безобразие!
Шум, гам и крики означали, возможно, что кто-нибудь из соседей старика решил на свою голову отметить важное семейное событие и чуть громче, чем положено, включил музыку. Габунин тяжело вздохнул: что делать, реагировать на сигнал или махнуть рукой?
— Кроме того, я слышал крики «убью!» и выстрелы! — не унимался старичок.
— Выстрелы? — Габунин вежливо хмыкнул. — Может быть, вам послышалось?
— Молодой человек! Я прошел всю войну, дошел до Берлина, а вы говорите, что мне послышалось! — возмущенно зашипел звонивший.
«Шампанское», — догадался Габунин, но вслух озвучить свои предположения не решился.
— Дежурная машина выезжает, — кисло ответил он в трубку.
«Ну что ж, пусть ребята прокатятся, — подумал сержант, — хуже не будет».
Как только он положил трубку на рычаг и приготовился вновь взяться за бутерброд, как телефон взорвался новым звонком.
— Это безобразие! — возмущалась какая-то женщина. — Куда смотрит участковый! У нас в доме кого-то режут, и никому нет дела!
— Братиславская, тридцать? — осведомился дежурный. — Машина уже выехала.
И снова сделал попытку покончить с ужином, но ему так и не удалось сделать это — звонки следовали один за другим.
Пришлось высылать патруль по указанному адресу.
Из дома по улице Братиславская, 30, действительно доносилась адская музыка, за равномерным гудением которой отчетливо слышались женские крики, мужской сорванный вопль «убью!» и отчетливые взвизги детей. Внизу сгрудились жильцы дома и испуганно переговаривались между собой. Машина дежурного патруля остановилась возле подъезда.
— Наконец-то! — комментировала появление милиции пожилая особа в накинутом на плечи пальто. — Идите, трупы выносите…
Казалось, что дело и правда вплотную подошло к необходимости грузить трупы. По рации на всякий случай вызвали «скорую». Милиционеры стали подниматься наверх.
Кнопка на двери, нажатая твердым пальцем, податливо повалилась внутрь, но из-за грохота музыки и криков звонка не было слышно. На требовательный стук в дверь никто не открывал. Решение было принято мгновенно.
— Ломаем! — Мощные тела навалились на фанерную дверь, и, жалобно пискнув, она разлетелась в щепы.
— Выходи, стрелять буду! — Перекрывая своим басом грохот и крики, группа захвата мгновенно ощетинилась оружием. Ноль эмоций! На появление сотрудников милиции никто не реагировал, музыка и вопли продолжались с прежней интенсивностью. Оперативники рассыпались по комнатам и через несколько секунд вернулись с недоумевающими лицами. В квартире никого не было.
Внезапно адская какофония резко оборвалась, и воцарилась долгожданная тишина. В дверном проеме комнаты появился старший сержант — он держал в руках магнитофон. Хитро улыбаясь, сержант покрутил ручку громкости и нажал кнопку «play». Из динамика послышался тихий шепот «убью!» и в ответ еле различимый женский крик «спасите!» на фоне бухающих ударных.
Стало ясно, весь этот спектакль с криками детей и женскими мольбами был добросовестной мистификацией неизвестных шутников. И теперь милиция стояла посреди пустой квартиры и недоумевала. Кого привлекать за ложный вызов милиции и можно ли считать этот вызов ложным, если нарушение порядка, выражавшееся в чересчур громкой музыке, имело место быть? Ситуация была неоднозначной.
— Товарищ лейтенант! — Из комнаты вновь появился сержант, глаза его возбужденно блестели. — Смотрите, какую игрушку я нашел!
В руках его угрожающе ощерился дулом черный пулемет-пистолет.
Глаза начальника патруля оживленно заблестели. Нет, это вызов ложным считать было никак нельзя!
— Черенков, убрать машину от подъезда! — приказал он. — Карташов, опросить соседей на предмет того, кто здесь проживает. Устроим засаду голубчику, который так над нами подшутил!
Через два часа в результате организованной засады владелица пулемета и временная хозяйка съемной квартиры была задержана. Ею оказалась молодая женщина, без определенного места жительства, нигде не работающая. На вопрос — откуда у нее оружие, она хладнокровно заявила, что ничего не скажет без адвоката.
— Ах, тебе нужен адвокат? — как ужаленный взвился лейтенант. Его раздражали любые упоминания о гнилом адвокатском племени. — В отделение ее!
С металлическим лязгом на руке защелкнулись наручники, и задержанную повели в патрульную машину под осуждающие взгляды соседей.
Однако до отделения милиции задержанная отчего-то не доехала, испарившись по дороге, точно была бесплотным призраком. Старший сержант с одним наручником на запястье был найден на заднем сиденье «уазика», он только пьяно мотал головой, мычал и пускал слюни. Другой наручник бессмысленно болтался на его руке.
Кроме того, оказалось, что его табельное оружие исчезло.
Звонок.
— Школа Святой Анны слушает.
— Здравствуйте. Это мать воспитанника Поля Войтылы. Могу я поговорить со своим сыном?
— Сожалею, мадам. Дети уже спят. Нам строжайше запрещено будить воспитанников после отбоя. Наверное, вы просто не учли разницу во времени.
— Но, может быть, можно сделать исключение? Это очень важно!
— Сожалею, мадам. У нас очень строгие правила.
Вздох в трубке.
— Тогда передайте ему привет от мамы. Скажите, что я скоро, очень скоро приеду за ним.
— Хорошо, мадам. Я передам ваши слова завтра утром.
— Спасибо.
Отбой.
