Глава 10

На работе я чувствовала себя как двоечница я школе. Сидела тихо-тихо, не поднимая глаз, и делала вид, что увлечена делом. Я снова опоздала и заслуживала выговора. Мне так и слышался голос Валерии Львовны, которая упрекает меня в разболтанности.

А тут еще эта царапина. Сотрудницы, сидевшие в одном со мной кабинете, знали, что я была на похоронах знакомого музыканта, и теперь явно терялись в догадках: где мне удалось заполучить такую отметину. Может, я билась головой о гроб или что-то в этом роде. Взгляды, во всяком случае, были сочувственные. Я проработала за компьютером, не поднимая головы, часов до пяти. Потом вышла в туалет и там замазала царапину остатками тонального крема. Тюбик подошел к концу, денег на новый не было. Впрочем, нет, деньги были. Дома – те, которые оставил Женя. И их нужно было вернуть. Как можно скорее.

Я еще раз подумала, так ли уж важны для меня сейчас вопросы чести. Мне до сих пор не приходилось их решать. Или же я просто уклонялась от подобных решений, шла на компромисс. Но только не теперь. Я вспомнила его лицо там, в лесу, жал кое, загнанное, почти уродливое. Когда он говорил, у него дрожала верхняя губа и дергался кадык на шее. Женя размазывал по лицу слезы и растаявший снег, всхлипывал. И врал. Врал, я была уверена в этом. Пусть даже он отсутствовал в студии в тот момент, когда погиб Иван! Но в то, что Женя не знал о том, что ждет Ивана, я поверить не могла. Он должен был остаться и защитить Ивана! В конце концов, парень так хорошо к нему относился, переживал за него! И не зря – ведь он прекрасно знал, что за птица этот продюсер и почему так заинтересовался Женей! Голос?! С ума можно сойти от смеха! Да если никакого голоса и нет, хватило бы одной внешности!

Валерия Львовна сидела за моим столом и рылась в бумагах. Когда я вошла, она сочувственно Оглянула на мою пострадавшую щеку:

– Лучше бы ты смазала йодом, чем кремом.

Я пропустила ее совет мимо ушей, набралась смелости и спросила:

– Скажите, пожалуйста… Мне неудобно об этом спрашивать, но…

– Ты насчет зарплаты? – догадалась она. – Ох не раньше десятого февраля, милая. У самой в кармане пусто.

Я замолчала. Все это значило, что нужно просить денег у родителей. Ничего крамольного тут нет, но… С тех пор как я от них ушла и стала жить с Женей, все в наших отношениях переменилось И очень изменились они. Я догадывалась, чего они ждут, – ждут, что я приду к ним с протянутой рукой, сдамся, признаю, что на самом деле я всего лишь маленькая глупая девочка… И тогда они снова возьмут меня за руки – мама за правую, папа за левую. И поведут, куда захотят. И мне можно будет открывать рот и просить мороженого. Так было всю жизнь, пока я не встретила Женю.

И еще… Новый год. Черт бы побрал этот Новый год и подарки. Я ведь никому ничего не купила. А явиться с пустыми руками, даже без символического знака внимания, я не могла. Ну, значит, придется как-то обходиться. Хотя в кошельке осталось десять рублей. Ужас.

– У тебя что, совсем туго с финансами? – спросила Валерия Львовна.

Я смущенно призналась, что дело обстоит именно так.

– Но ты же москвичка? Родственники есть? Неужели никто не поможет?

– Я понимаю, что мне помогут, только не хочется просить.

Валерия Львовна склонила голову, и мне показалось, что она не слишком мне поверила. Догадалась, наверное, что у меня натянутые отношения с родителями.

– Хороший подход к жизни, – сказала она шутливым тоном. – Моему сыну бы такой… Ну ладно. В конце этой недели ты все равно получишь гонорар за свой репортаж. А пока придется набраться терпения. И кстати, для тебя есть интересное задание.

Как я была наивна, полагая, что мне с места в карьер доверят серьезно заниматься радиожурналистикой! Например, брать интервью у какой-нибудь знаменитости, приглашенной в студию. Или хотя бы участвовать в записи. Мне всучили огромную коробку с письмами. Мое первое задание состояло в том, чтобы их прочитать! А второе – отобрать наиболее интересные.

– Тут у нас был конкурс по поводу наступления нового тысячелетия, – объяснила Валерия Львовна. – Мы предложили слушателям написать речь, и начать ее словами: «Ну вот и наступил двадцать первый век!» А дальше – по усмотрению. Лучшие письма будем зачитывать в эфире. Акция – месяца на три. Закончим розыгрышем призов.

– Сколько же тут писем?! – пробормотала я, разглядывая туго набитую коробку. Она стояла в углу кабинета, прикрытая разорванным плакатом «Машины времени». Как выяснилось потом, этот конкурс был головной болью сотрудников станции, поскольку придумал его Толя и письма собирался отбирать самостоятельно. Теперь Толи нет, и отдуваться за чужие грехи придется, как новенькой, мне…

Я посопротивлялась. Мол, рассчитывала почаще выезжать на задания. Жаловалась, что плохо разбираю написанное от руки. Но Валерия Львовна неодобрительно подняла бровь:

– Ты теперь в штате, так что, будь добра, делай, что велят. Видишь, у нас тут не одни розы, есть и шипы. А с письмами, если взяться как следует, можно управиться за неделю.

Катя, журналистка, сидевшая напротив, подняла на нас глаза и покачала головой. Валерия Львовна раздраженно сняла очки:

– Ну ладно, за десять дней. И все. Работай. Компьютер можешь выключить, для начала просто прочитай все и отложи лучшие письма в сторону. У тебя филологическое образование, так что сама должна понять – где стоящий текст для эфира, а где…

– Дерьмо, – неожиданно сказала Катя.

Валерия Львовна предупредила, что мы все находимся в общественном месте, поэтому… и ушла Когда за ней закрылась дверь, девушка лениво поднялась из-за стола и подошла ко мне:

– С ума сойти, почему ты согласилась?!

– А я могла отказаться? – удивилась я. Катя мне нравилась, давно хотелось с ней поговорить, на почему-то казалось, что я ей глубоко безразлична. Теперь она проявила сочувствие. Помогла мне подтащить тяжелую коробку к столу и, сбросив плакат выгребла оттуда первую пачку писем.

– Господи, времени-то у людей сколько, пишу и пишут… Придется тебе брать работу на дом.

– А какие призы? – поинтересовалась Аня, девушка, сидевшая у дверей. Она не отрываясь смотрела на экран монитора и проворно щелкала «мышкой». Искала в Интернете информацию из жизни зарубежных звезд. Как бы я хотела оказаться на ее месте! Но, увы, Интернет-время предоставлялось только старым сотрудникам, которые уж точно не стали бы играть в сетевые игры и ходить в порносайты. Я, увы, такого доверия еще не заслужила.

– Призы такие же, как и вся эта муть, – фыркнула Катя. – Дерьмовые! Мы еще полгода назад получили по взаимозачетам кучу макулатуры по домоводству. Вот ее и разыгрываем.

– А, это «Обед без проблем», – без энтузиазма откликнулась Аня. – Господи, какое ж в самом деле дерьмо… Кстати, очень хочется есть.

– И кстати, рабочий день кончился. – Катя бегло просмотрела первое письмо, порвала его и бросила в корзину для бумаг. – Вот так и действуй! Я еду домой, кто со мной?

Я ответила, что останусь. Аня тоже сказала, что задержится. Никак не может пробиться в нужный сайт. Катя попрощалась и ушла.

Полчаса в комнате стояла тишина. Я читала третье письмо. Два первых потрясли меня кучей грамматических ошибок и беспросветной банальностью. Писавшие были до наивности искренне рады тому, что третье тысячелетие уже наступило… третье письмо было поинтереснее. То ли человек пытался изобразить похмелье, то ли в самом деле страдал от этого недуга. Я зачиталась и вздрогнула, когда ко мне обратилась Аня:

– Кажется, Валерия собралась на тебе пахать. Ты этого пока не замечаешь?

Я подняла голову:

– Сейчас начинаю замечать. Но пока… Мне как – то неловко протестовать. Тем более. Что я постоянно опаздываю.

– Мы все опаздываем, – заметила она. Сняла очки, с болезненным вздохом потерла переносицу. – Конечно, кроме тех, кто выходит в эфир. Знаешь, что я тебе посоветую? Спихни ты эти письма поскорее. Да и вообще не читай их. Напиши сама штук двадцать, возьми конверты от настоящих писем, а остальное выбрось.

– Да что вы! – испугалась, я. – А как же призы…

– Да кому они нужны! А тебе нужны деньги, я так поняла?

Я согласилась. Аня насмешливо кивнула:

– Конечно, ты можешь просидеть над письмами месяц, а потом Валерия отпустит тебя на репортажи. Тогда помимо зарплаты будешь получать и гонорары. Но через месяц. Расчет у нее простой – в январе она раздаст репортажи старым сотрудникам, а тебе, новичку, ничего не достанется. Ты у нас вроде как стажируешься, набираешься опыта! – Она презрительно кивнула на письма:

– Вот таким манером. Сизифов труд! Даже если наткнешься на приличные тексты, их все равно придется редактировать. А это все равно что писать самой. А что касается призов – им прямая дорога в мусорный ящик. Я читала этот «Обед без проблем». Там сплошные опечатки. – В ее голосе прорвалась. злость:

– Стыдно предлагать такие хреновые призы! И вообще, мне все это осточертело! И что ты сюда так рвалась, не понимаю! Ты же видела, Толя сбежал. А он нормальный парень, ему тут было просто душно. И ты задохнешься. Я уже вижу.

Я промолчала. У меня и так было тяжело на душе. Я надеялась, что хоть на работе смогу немного забыться, а тут… Эта коробка с письмами придавила меня своей нелепой тяжестью.

– Я не могу уйти, – сказала я наконец. – Это моя первая постоянная работа за последнее время. Если нужно прочитать миллион писем, чтобы тут закрепиться, я их прочитаю.

Аня вдруг улыбнулась:

– Правильный подход, ничего не скажешь. Ну и чего ты думаешь здесь достичь? Кроме зарплаты, конечно.

– Я хотела бы вести какую-нибудь программу, – призналась я. – Выходить в эфир… Я понимаю, что этого трудно добиться, но надеюсь…

– О Боже, – вздохнула она. – А знаешь, на что надеюсь я? Найти себе местечко получше и свалить отсюда. Кстати, этим я сейчас и займусь.

Она выключила компьютер, достала пудреницу. Разглядывая свое лицо в зеркальце, Аня поинтересовалась, где я заполучила эту царапину?

– Так, случайно свернула не за тот угол, – шутливо ответила я. И в общем-то была права.

Аня ушла в половине седьмого, посоветовав мне не выпрыгивать из кожи и тоже ехать домой. Я просидела за следующим письмом минут десять, и за это время до меня дошло, что его написал какой-то безграмотный шутник. Оно отправилось в корзину. Еще десяток таких писем – и впору лезть на стену. Нужно действительно взять работу на дом – там и стены помогают. А потом – это ведь вроде живые люди, что-то говорят, что-то думают. С ними повеселее будет.

Я открыла сумку, достала пустой пакет и затолкала туда писем пятьдесят. Привела в порядок стол, невольно поймав себя на том, что кладу ручку справа, а карандаш – слева. Меня передернуло. Как Елена Викторовна могла так правдоподобно лгать?! И ведь она мне в конце концов почти понравилась! Позвонить бы ей и спросить прямо… Но у меня не было ее телефона. У меня никогда нет под рукой нужного телефона. Я из тех, кто вечно ждет, когда; мне позвонят.

И тут до меня наконец дошло: Елена Викторовна никогда мне не позвонит. Она получила от меня все, что хотела. Теперь и не подумает проводить какое-то расследование в студии. Она уже провела расследование – в отношении меня. И выяснила, что я глупая, доверчивая идиотка, которая знает достаточное чтобы стать опасной. Тем более, что я хотела знать еще больше. Что же мне теперь делать?

Ответ пришел сам. Я должна встретиться с Женей. Еще раз. Объяснить ему все. Рассказать, кому я открылась, и узнать, насколько это для меня опасно. Возможно, не очень. А может быть, мне сегодня же нужно съезжать с квартиры. Они убили Ивана, возможно, захотят убрать и меня! Ведь я не выполнила главное условие, которое мне поставил от их имени Женя: я не молчала. Я все рассказала. Пусть сегодня кому-то из их же шайки, а завтра это может стать представитель милиции.

Я расстегнула кармашек сумки и достала записную книжку. Раскрыла ее и машинально перелистала. Хотя с первого взгляда стало ясно: того листка, на котором Женя записал свой новый адрес и телефон, там нет.

Я порылась в кармане. Потом, все больше нервничая, перетряхнула всю сумку. Результат тот же. Листок пропал.

И тут я начала смеяться. Я, наверное, хохотала минуты две, пока до меня не дошло, что мой смех зловеще Отражается от голых стен и высокого потолка. Так, наверное, смеются сумасшедшие, запертые в одиночке. Боже мой, ну до чего мне везет! Потерять именно то, что мне нужно больше всего именно в этот момент! И где?! Как я умудрилась?! Ну понятно, что я бегала с этой сумкой по лесу, валялась в сугробе, дралась с Женей, потом ехала в машине… И большую часть времени вообще не вспоминала, что у меня на плече что-то висит. Немудрено было потерять и сумку, а не только этот листок…

Но сумку-то я как раз сохранила. Как и записную книжку – она преспокойно лежала на своем обычном месте. Где же листок? Для очистки совести я обыскала свой рабочий стол и осмотрела пол в комнате. Чем черт не шутит… Заглянула даже в корзину для бумаг. Оставалось признать, что действительно черт пошутил.

Я оделась, заперла кабинет и сдала ключ на вахту. Попрощалась с милиционером у входа. Теперь У меня появился постоянный пропуск. Меня будут знать в лицо, здороваться, я буду обедать в буфете в подвальном этаже, заведу новых подруг. Новых Друзей. Пусть мне придется целый месяц читать эти проклятые письма – это ведь моя работа. И мне за это заплатят, пусть немного. А главное…

Главное я вспомнила, выйдя на крыльцо и достав сигарету. Вспомнила в тот самый миг, когда бросила взгляд на ресторанчик напротив. Со стоянки как раз отъезжала машина.

Юля просила у меня телефон Жени. И не один раз. Телефон был ей очень нужен. Что ее зацепило – бог знает… Теперь она получила его адрес и телефон. У нее было почти пять минут, чтобы покопаться в моей сумке. Ей повезло – наверняка она сразу открыла боковой карман, увидела записную книжку. Листок торчал из нее. Когда я возвращалась к машине, я видела, что Юля что-то разглядывает у себя на коленях. Она тоже увидела мен успела закрыть сумку. Но не успела переписать телефон. Она просто украла его.

– Ну и идите вы все к черту! – вслух произнесла я. – А у меня в пакете пятьдесят писем радиослушателей, и все хотят выиграть приз!

«Ну вот и наступил двадцать первый век! С работы меня уволили еще в двадцатом. Жена изменила в девятнадцатом. Зуб заболел еще в эпоху Возрождения, а машину я разбил в позднее средневековье. Когда варвары громили Рим, я за шумом не услышал будильника и не встретил тещу на вокзале. Если мне когда и жилось неплохо, то это было еще при первобытно-общинном строе. Жаль, что я почти ничего не помню…»

Я пришпилила письмо скрепкой к конверту и отложила его в сторону. Надо сказать, я немного сомневалась – те ли письма отбираю. Естественно, я ориентировалась только на свой вкус. Куча разорванных писем на полу, рядом с диваном, росла. Мне было немного совестно вот так расправляться с ними" люди все-таки старались как могли… И я делала что могла – каждое письмо дочитывала до конца. К одиннадцати вечера почти все были прочитаны. Это помогало, кстати, забыть о голоде.

Что все же есть в холодильнике? Парочка яиц, остатки масла и, как ни смешно, – пачка мороженого в морозилке! Когда я его покупала, почему не съела – это было уже за гранью понимания. Хотя, скорее всего, мороженое купил Женя. Он же у нас главный сластена.

Я достала каменной твердости пачку и положила на тарелку. Пальцы слегка прилипали к заиндевевшей тусклой фольге. Это был мой ужин. А на завтрак съем яичницу. Что будет потом, думать не хотелось. А те деньги были. По-прежнему лежали в серванте. Я пересчитала их сегодня, вернувшись с работы. Их хватило бы с головой, чтобы уплатить за квартиру, обеспечив себе спокойный январь, да еще протянуть до зарплаты. Но эти деньги нужно вернуть.

Какой-то подленький голосок время от времени нашептывал, что эти деньги я могу взять в долг. Ну и что, что у Жени? Если занимать только у кристально чистых людей, можно умереть с голоду. Я ведь все верну! Потом до меня дошло, что я понятия не имею, какая у меня зарплата! Альтруистка чертова! А вдруг мне положили смехотворный оклад?! Так, скорее всего, и будет, ведь основной источник дохода – это гонорары, мне это давно известно. А заданий ждать пока не приходится. Мне светят только письма.

– Начался двадцать первый век, и я опять села в лужу, – сказала я, делая попытку распечатать мороженое. Фольга схватилась намертво. Не оторвать. И тут зазвонил телефон.

Голос я не узнала, с этой женщиной я никогда не разговаривала по телефону.

– Это Елена Викторовна, ты что, забыла меня? – напомнила она о себе.

– Я помню, – прошептала я. Мне вдруг стало. страшно. А в следующий миг – почти весело. Она-то не знала, что я ее разоблачила. А значит, я могу ей подыграть и в конце концов отойти в сторону… Только вот, наверное, слишком поздно играть в дурочку.

– Мне удалось узнать, где живет твой парень, – сообщила Елена Викторовна – А также его телефон. Ты еще здесь? Ты слышишь меня?

Я ответила:

– Да.

– Что с тобой? – забеспокоилась Елена Викторовна. – Ты не можешь говорить?

– Могу, – у меня наконец прорезался голос. – Только… Елена Викторовна, я больше ничего не хочу знать.

Я услышала долгий вздох. А потом ироничный смешок. Она спросила:

– Что изменилось за сутки, Надя?

– Многое, – сдержанно ответила я. – Я больше ничего не хочу знать.

Короткая пауза. Я не хотела первой класть трубку. И не могла сказать ей прямо, что именно случилось. И она заговорила:

– Ты опять перестала мне доверять, Надя? Или тебя кто-то переубедил?

– Я сама себя переубедила, – ответила я.

– И как же, интересно? – В ее голосе по-прежнему звучала ирония, но я бы сказала, что появился какой-то новый оттенок. Растерянности, что ли?

– Я подумала, что Иван никем мне не приходился, – ответила я, старательно подбирая слова. – Что как бы он ни умер – дела уже не поправишь. А ввязываться во все это…

– Ты просто испугалась, – с неожиданной теплотой заметила она. – Неудивительно, ты такая молодая. Скажи… А твой парень уже совсем тебе безразличен?

– Это мое личное дело.

Она невесело засмеялась:

– Правильный ответ. Ты меня совсем не знаешь, а я лезу тебе в душу. И все-таки, Надя, я бы на твоем месте выполнила перед ним кое-какие обязательства. А потом делай что угодно.

От возмущения я едва не задохнулась:

– Что?! У меня перед ним обязательства?! Да о чем вы говорите, это он сам…

– Он сам, вероятно, сделал большую глупость, – отрезала она, не дав мне договорить. – И думаю, что уже понял это. О его уме я судить не могу, не успела его узнать. Но он… не испорченный, что ли? Мне так показалось. А может, наивность – худшая форма испорченности. Наивный человек иногда такого наворотит, что ни одному уголовнику не под силу. И ты должна его простить. Во всяком случае, попробовать.

Я молча слушала. И давала себе слово, что это наш последний разговор. И что я не позволю больше обманывать себя. Еще я обнаружила, что по телефону ее аргументы производили на меня куда меньшее впечатление, чем при личном общении. Наверное, в этой даме было что-то от горгоны Медузы. Ей было легче противостоять, глядя в ее отражение на щите, то есть слушая ее голос по телефону. Я решила перебить ее и вежливо попрощаться. Она меня опередила.

– У меня не очень хорошие новости, – сообщила Елена Викторовна. – Но прежде чем их тебе сообщать, я должна кое-что проверить. И будет лучше, если ты поедешь туда со мной.

– Куда? – оторопело спросила я.

– Туда, где живет твой парень. К нему на квартиру.

– Ну нет, я ни за что… – начала я, но она меня опять перебила:

– Можешь относиться к нему как угодно, но тюрьмы он, во всяком случае, не заслуживает. Надеюсь, что не заслуживает, – поправилась она. – Пока. Ну, так ты едешь?

– Прямо сейчас? – едва смогла уточнить я.

– Немедленно! – В ее голосе зазвучали командирские нотки. – Я заеду за тобой. Дай адрес.

Елена Викторовна пообещала приехать минут через сорок. Я положила трубку и взглянула на часы. Очень хорошо. Половина двенадцатого. Опоздание на работу мне опять гарантировано. Просто проклятие какое-то…

Эта мысль – единственная трезвая мысль – проплыла где-то на краю сознания. А потом я подумала, что меня, наверное, могут убить. Как сказала Елена Викторовна – «немедленно!». Откуда такая спешка?

Может быть, это последствия сегодняшнего разговора в лесу? Безволие Жени было мне хорошо известно. Если на него нажать, проболтается, мать родную выдаст, а потом будет плакать. Господи, зачем я дала ей мой настоящий адрес?!

Я одевалась, как сомнамбула. Про себя решала, что ни за что не открою дверь, когда приедет Елена Викторовна. Я уже не помнила толком, как мы договорились. Я буду ждать ее у подъезда или она поднимется ко мне? Ноги у меня были как ватные, руки не слушались. Я натягивала джинсы минут десять. Потом вышла на кухню, машинально выключила выкипающий на плите чайник. Мороженое основательно подтаяло – я положила его на тарелку рядом с плитой. Но есть уже не хотелось.

В пять минут первого в дверь позвонили. Звонок нажали один раз, но у меня в голове он отдался многократным болезненным эхом. «Не открою. А вдруг меня нет дома, – родилась трусливая мысль. – Или она адрес неверно записала…»

Но я посмотрела в глазок и открыла дверь. Елена Викторовна стояла, нетерпеливо прокручивая на пальце кольцо с ключами от машины.

– Ты готова? – Она окинула меня быстрым взглядом и повернулась ко мне спиной. – Идем.

И я пошла. У меня было такое же чувство, как этим летом, когда Женя затащил меня на «американские горки». Или на «мертвую петлю», вроде так называется этот ужас. Это было на ВВЦ, куда мы попали совершенно случайно. Горки были совсем невысокие, но вагончики неслись кверху колесами, и я видела, как болтаются головы у сидящих там людей. Прямо как у… ну да, у неживых. Женя купил билеты, прежде чем я успела запротестовать. Мы сели рядом, и контролер защелкнул нас массивными поручнями. Вывалиться, конечно, невозможно. Однако…

– Тебе завтра рано вставать? – не оборачиваясь, осведомилась Елена Викторовна. Она спускалась по лестнице, я медленно шла за ней. В доме было тихо, он уже уснул. Я поняла, что уже наступили следующие сутки. Было третье января. А четвертого я, возможно, не увижу…

…А потом вагончики рванули по рельсам, тут же завернули в какую-то висящую над землей петлю, отчего моя голова мотнулась влево и плотно прижалась к плечу, потом… с уханьем рухнули в пустоту… Я подумала, что умираю, сумела скосить взгляд на Женю и вдруг увидела на его лице странную, кривую улыбку. И совершенно безумный взгляд. Когда этот чертов поезд остановился и все выбирались на твердую землю, я еле смогла спросить: неужели ему понравилось? А он ответил…

– Сюда. – Елена Викторовна двинулась к своей машине, стоящей под фонарем, чуть поодаль от подъезда. Отключила сигнализацию, и я уселась рядом с ней. На этот раз под ногами ничего не лежало. – Пристегни ремень, – попросила она, и я вытянула его из пазов.

Щелкнул пластиковый карабин замка. Деваться было некуда.

– Можно было и раньше поехать, но я хотела дождаться верняка, – сообщила Елена Викторовна, выруливая со двора. – Что с тобой? Ты здорова?

…А Женя ответил, что ему понравилось, еще как, и что без острых ощущений и жить не стоит. Но я тогда и думать не могла. Что он окажется во власти этих острых ощущений. А я все еще сижу с ним в одном вагончике, несусь над пропастью и умираю от страха.

– Все в порядке, – ответила я. – Просто устала на работе. И потом, эти похороны утром…

– Ах да, – кивнула она, покосившись на меня. – Невежливо спрашивать, но что это у тебя под глазом?

Я невольно прикрыла лицо рукой. Царапина выглядела устрашающе. Как будто меня кто-то собирался зачеркнуть и остановился на полпути. И никаким тональным кремом этого скрыть не удавалось.

– Ветка хлестнула, – объяснила я. – Кстати… Сегодня утром я уже видела Женю.

– Да что ты? Где?

– Там, на похоронах. – Я помолчала и добавила:

– Поэтому не думаю, что нам нужно встречаться еще раз. Не сегодня, во всяком случае.

Она неодобрительно взглянула на меня:

– Ты, разумеется, говорила с ним об Иване? И так как я ничего не отвечала, Елена Викторовна повысила голос:

– И это несмотря на то, что я тебя просила!..

– Да какая разница! – вырвалось у меня. – Ни о чем таком мы с ним не говорили. Он сказал, что не убивал Ивана и вообще его при этом не было! Вот и весь разговор.

Она смотрела вперед, на дорогу. Руки спокойно лежали на руле. Если Елена Викторовна нервничала, то это было незаметно. Машина шла ровно и легко – какой контраст с побитой «Волгой», которой нервно управляла Юля! При мысли о Юле мне снова стало нехорошо.

– А вы не выяснили, какой именно представитель продюсера ездил на дачу к Ивану? – спросила я, стараясь говорить равнодушно.

Она объяснила, что дело осложнилось тем, что было воскресенье. А она, дескать, не может контролировать своих сотрудников в выходные. Тем более, что та поездка носила неофициальный характер. Никто никому не подотчетен.

– Жаль, – сказала я, когда она замолчала. – Хотелось знать, был ли этот человек в студии, когда убили Ивана. Потому что, я думаю, предложение исходило именно от него. Я что-то не думаю, что кто-то с ходу предложил сотрудничать незнакомому парню, да еще такому скандальному! Ведь он скандалил, вы говорите…

Елена Викторовна вздохнула опять:

– Ну да, еще как! А по-твоему, Наденька, получается так: кто сделал предложение Ивану, тот его и убил.

– Во всяком случае, заставил туда вернуться, – зло откликнулась я.

– Ты права, – неожиданно покладисто признала она. – Но тебе ведь намного легче узнать, кто это был. Он ездил на дачу к Ивану, значит, об этом знает кто-то из его друзей. А ты ведь с ними общаешься.

– Но вы же сами запретили мне что-то узнавать! – заорала я.

Она дотронулась до моей руки. Я содрогнулась от этого прикосновения. Холодное, как мороженое, которое я оставила на кухонном столе. А вот об оставленном мороженом подумала с сожалением.

– Почему ты на меня так злишься? – спросила она, не убирая руки. Смотрела Елена Викторовна по-прежнему только на дорогу. Мы давно уже были в центре и сейчас ехали по Садовому кольцу. – Должна же быть какая-то причина?

– Наверное, – я осторожно убрала руку и немного отодвинулась от нее, – причина такая – я больше не хочу во все это ввязываться.

Несколько минут мы молчали. Я вдруг смутно стала припоминать адрес, нацарапанный мне Женей. Кажется, мы были уже близки к цели. Елена Викторовна крутнула руль и остановила машину у невысокой кирпичной стены, наверное сохранившейся еще с прошлого века. За стеной смутно угадывался сад.

– Приехали, – сказала она. – Прежде чем мы поднимемся, я хочу тебе кое-что сказать. Сегодня я пришла на работу позже обычного. После полудня. Ну и как ты можешь догадаться, сразу взглянула на те пятна. Я взяла с собой специальный нож, для резки покрытия. У меня остался после собственного ремонта. Я хотела вырезать фрагмент ковра и сохранить его. До лучших времен, а может, до худших. Во всяком случае, будет что показать экспертам.

Я повернулась к ней. В этот миг я забыла про все свои подозрения.

– Пятен там не было, – спокойно продолжала она. – Я было решила, что не там ищу, но их не было нигде. Я потрогала ковер. Он был сухой. Почти. И пахло жидкостью для влажной уборки. Такой специфический запах, я его хорошо знаю.

– Значит, пятен больше нет? – переспросила я. Это известие вызвало у меня какое-то странное чувство. Словно меня обокрали.

– Нет, – подтвердила она. – Я поинтересовалась, делали ли у меня в кабинете влажную уборку. Мне ответили, что туда никто не приходил. Уборщица появляется у меня раз в две недели. И я всегда присутствую при этой процедуре. Во всяком случае, ключи от кабинета ей даю я. Свои собственные ключи. Кто убирал теперь? Уборщица, которую я нашла, начисто отрицала, что входила в мой кабинет.

Елена Викторовна достала пачку сигарет и закурила. Видимо, период самовоспитания для нее закончился. Она дымила очень жадно и вряд ли сознавала это.

– Я спросила у уборщицы, где она хранит свой моющий пылесос, – продолжала она, выпустив колечко дыма. – Пылесос оказался на месте, в чуланчике. Я его пощупала. А что тут поймешь, если корпус успел остыть. Кстати… – Еще одна затяжка. Ее глаза совсем ушли в тень, лицо стало неприятным, мертвенным. – После этого я спустилась на вахту и подробно поговорила с вахтером, который ведает запасными ключами. Наши ключи у него хранятся в отдельном ящике. Так вот, никто не брал ключей от моего кабинета. Ни сегодня, ни двадцать девятого. Он поклялся в этом и, кажется, даже не понял, почему это для меня так важно. Не знаю… – Она открыла дверцу и вышвырнула окурок на асфальт. – Я ему почему-то верю. Во всяком случае, пока.

Я сидела молча. В машину медленно вползал ночной промозглый холод, сменяя собой душноватое тепло салона. У меня сразу же замерзли колени.

– Но это все пустяки по сравнению с тем, что было потом. – Елена Викторовна повернулась ко мне. – Я побеседовала с теми людьми, которые были на прослушивании двадцать девятого. С каждым отдельно, разумеется. И всякий раз невзначай я упоминала об Иване. Не называя его имени, говоря о нем как о постороннем скандалисте. Так вот, Надя, все они утверждают, что никто скандала не устраивал. Ведь в течение часа, минимум, они видели его. Но все забыли. Все как один!

– Да как это может быть! – воскликнула я. – Он ведь там был, я точно знаю, да и вы…

– Вот именно, – отрезала она. – Это так же точно, как и то, что я всегда кладу трубку на рычаг. И знаю, что ничего на ковер не проливала. И что теперь пятна исчезли. Я не хочу, чтобы меня обвинили в маразме, и не настаивала на своем. Но хочу понять, что происходит? Надя, ты понимаешь?

– Все делают вид, что он вообще не приезжал в студию тем вечером. Они уничтожают следы. Теперь вы понимаете, что его действительно там убили?! Кто-то из них, а может, все вместе! – Я уже не чувствовала холода. По моему телу пробежала горячая волна.

Она содрогнулась:

– В то, что виновны все, я не верю. Кто-то один, ну двое могли действительно забыть об этом парне. На прослушивании всегда толчется много случайного народу. Я сама всех не помню. Но чтобы забыли все – так не бывает. Значит, кто-то говорит правду, но кто-то лжет.

И наконец она согласилась со мной: к убийству имел прямое отношение кто-то из студии. Другого объяснения случившемуся просто нет. Напоследок Елена Викторовна сказала:

– И только один человек никак не мог забыть Ивана – это Женя, – и сделала мне знак рукой.

Я выскочила из машины. Елена Викторовна неожиданно взяла меня под руку и, оглядевшись по сторонам, очень тихо сказала, что если Женя солжет, что Ивана в студии не было, значит – он один из убийц. А если скажет правду, тогда он их потенциальная жертва.

– Что тебя больше устраивает? – спросила она просто.

Что я могла ей ответить? Меня не устраивало ни то ни другое.

Мы шли к дому, маячившему в глубине двора. Это был старинный особняк в четыре этажа, довольно-таки аварийного вида. На третьем этаже светилось несколько окон. Мне показалось, что в одном из них я вижу чью-то тень. Занавеска шевельнулась, и тень пропала.