Книга: Женщина без прошлого
Назад: ГЛАВА 19
Дальше: Айрат

Муханов

Нет, мне рассказывать нечего, я чист перед законом и людьми. Вовремя плачу налоги, взяток не беру, ежедневно выполняю свой долг гражданина и человека.
Страховка?
Тормозные шланги?
Перебитые номера?
Больше ничего не могли придумать? Страховку нынче оформляют все кому не лень, а тот хмырь, который вам про тормозные шланги наврал, что он их собственноручно менял, собственноязычно же вам и наврал. Я доступно выражаюсь?
Что у вас еще ко мне? Много фантазируете, молодой человек! Романы не пишете? А следовало бы…
Про мою жену? Что вам про нее известно? Она жива? Ха-ха-ха!
Забавная версия. Я же говорю, вам бы романы писать…
Да видел я эту вашу Кукушкину. Совершенно не похожа. Ну, разве чуть-чуточное сходство. И в цвете волос большая разница, и в очках, и в общем выражении лица — наглом и самоуверенном. Вы что, думаете, я бы свою жену при встрече не признал? Да я ее на том свете без фонарей узнаю, так она мне осточертела за много лет супружеской жизни. То есть, даже пребывая в неизбывном горе, я всегда узнаю мою драгоценную лапушку, которую не забуду по гроб жизни. Ее волшебный голос, ее чарующие черты…
Нет, но если приглядеться, немного похожа. Что-то общее есть… И пол подходящий…
Значит, она выжила, обзавелась фальшивым паспортом и теперь выступает против меня на выборах, распространяя порочащие сведения и строя козни. И это все творит непрактичная Лилечка, существо не от мира сего, для которой поход в школу на родительское собрание был психологической травмой, а сломанный каблук — трагедией всей жизни?
А кого мы тогда похоронили на кладбище, простите? Чей прах, так сказать, упокоили? К кому на могилку мы всем семейством ходим плакать и кого зовем, обращаясь к матушке сырой земле?
Да нет, это бред какой-то. Невозможно. Немыслимо. Невероятно. Трудновообразимо.
Лиля — это Кукушкина… Тот самый терминатор в юбке, который разоряет мой бизнес, как саранча китайские поля… Но с другой стороны, она ведь всех знала — поставщиков, перекупщиков, клиентов. Кому дать, у кого взять, кому сунуть… Я ведь сам ей об этом рассказывал… Вот дурак!
А с третьей стороны, если она жива — значит, страховка получена незаконно. Но с четвертой стороны, я ведь ни сном ни духом не ведал, что она жива… С пятой стороны, могут ведь и припаять за покушение. Но с шестой стороны, какое покушение, если она опять же жива-живехонька и цела-целехонька…
А где паспорт взяла?
К тому же она еще и по совместительству богородица Досифея? Так вот откуда у нее деньги на предвыборную кампанию! А я ведь лично на конец света пять тысяч пожертвовал! Оплатил, так сказать, своими собственными руками ее гнусный триумф.
А какие, кстати, у вас доказательства? Две пары поношенных туфель, розовая кроссовка, свидетельница с того света и внутреннее убеждение?
Бог — свидетель? Кто-кто, Михаил Бог?!
А, ясно… Молодой человек, а вы не состоите на учете в известно каком диспансере? Головку давно проверяли? А вам не кажется, что вокруг оранжевые чертенята скачут? Не чудится, будто кто-то вас выслеживает?
А вот мне кажется… И я даже знаю, кто тот человек, который хочет навредить мне, — это вы. Жалею, что нанял вас. Это была идея Песоцкой, и, как всегда, безумная. Говорят же, не буди лихо, пока спит тихо…
К тому же Мила очень нервная особа, иногда совершающая неадекватные поступки. Да вы сами видели: то набросится на заезжую певичку, то от меня потребует немедленной женитьбы перед выборами. Неизвестно, чего от нее в следующую минуту ждать.
Конечно, я прочитаю заключение вашего эксперта по туфлям. Оно представляет несомненный интерес — для психиатра.
До свидания, юноша, счастливо здравствовать!
Ненормальный какой-то! Но как ловко этот прохиндей про перебитые номера и страховку выведал…
Мила, алё, это ты? Дорогая, горим синим пламенем! Он все знает, этот твой доморощенный шпион…
Ничего страшного, отсижу несколько лет в тюрьме, ты ведь будешь ждать меня? А посылки на зону слать?
Есть еще одна новость, только не падай со стула. И не разбивай телефонную трубку. И не ори слишком громко, соседи услышат. А главное, маме моей ненароком не обмолвись, она этого не переживет.
Собралась с духом? Слушай: Лиля жива! Да, она жива. Она — это Кукушкина. Кукушкина — это она!
Перекрасилась, подкрасилась, всего-то и делов… Да с нашими фотографами и родная мать не узнает. Тем более, что у нее лицо такое… В высшей степени среднее! А я-то, когда ее предвыборные речи по радио слушал, все терзался — откуда, думал, мне этот голос известен…
Какие родинки, ты с ума сошла? Напасть на нее, раздеть и родинки проинспектировать? С ума сошла, я и не помню, какие у нее были родинки.
Шрамы? Не помню, какие шрамы… А, ты помнишь?
Ну и представь, как ты будешь исследовать ее ребра. Ах, опять их ей переломаешь… И шрамы нанесешь?..
Нет, но как ловко она нас вокруг пальца обвела! Даже «мяу» не сказала: мол, так и так, ухожу от тебя, Вадик, в свободное плавание, оставив на тебя двоих несовершеннолетних отпрысков и убитую горем свекровь.
Господи, а мама-то моя как расстроится! Надо валокордина закупить…
Нет, пока ничего не предпринимай. И встречаться с ней не нужно, и обличать ее. Да она ни в чем и не признается, ты же видишь, ушлая какая стала… У верующих последнюю копейку, пожертвованную на конец света, отнимает, Богородицей прикидывается!
А может, разоблачить ее в прямом эфире перед камерами? И этого, как его, Господа Бога призвать, в свидетели. Мол, вот она перед вами, самозванка, аферистка и сектантка, берите ее голыми руками. Прямо в студию войдет милиция в золотых погонах и с наручниками, арестуют ее и препроводят куда следует, а меня сразу же мэром изберут в знак благодарности…
Но с другой стороны, тогда все выяснится про тормозные шланги, страховки и номера… Кстати, что за афера со шлангами, не знаешь?
А, так это твоя работа? Я так и думал… Значит, на мне висят только перебитые номера — ну, за это три года условно дают, не больше. Ну а тебе лет пять светит, хоть я и не знаток Уголовного кодекса.
Но конечно, адвокат у тебя будет отличный, это обещаю.
Что, не хочешь разоблачений в прямом эфире? Жаль. В новом костюме с обличительно указующим перстом я бы здорово смотрелся. Здорово, красиво, кинематографично. Просто залюбуешься!
Ладно, ладно, пока не буду, уговорила…
Надо еще подумать, что лучше, четыре года моего мэрства или пять лет твоей отсидки… По мне, так второе.
Шучу я, шучу… Да говорю ж тебе, пока еще не решил. Да не решил я!..

 

С выездной конференции ученых-ноговедов Стефан Чарский вернулся в невменяемом состоянии. На нем, как говорится, не было лица, краше в гроб кладут.
Войдя в свою квартиру — точнее, в исследовательскую лабораторию, где перебывало немало великолепных экземпляров, сделавших честь любому знатоку женских конечностей, — он обессиленно рухнул лицом вниз на диван, а потом перевернулся на спину, поднял кверху наполненный мукой взгляд и воззрился на противоположную стену. На стене висели фотографии ног, ножек, ножонок, ножуль и даже ножищ. И с каждой из этих конечностей у Стефана было многое связано. Каждая из них послужила не просто моделью, но опорным пунктом великой теории Чарского. Каждая своими ногами, так сказать, поддерживала фундамент всеобщей ступне-лодыжечной теории, которая убедительно подтверждала однозначную связь между особенностями анатомического строения ног и характером их обладательницы.
Но теперь все это было ни к чему… Дело в том, что на конференции выступил уважаемый профессор из Австрии, герр Нойман, и убедительно, с графиками, снимками и статистическими выкладками, доказал, что длина плюсневой кости вовсе не является свидетельством сангвинического характера индивидуума, а, напротив, показывает гастрономическое пристрастие к перченым сосискам и тунцам в томате — и ничто иное!
Профессор был убедителен и научно дотошен. Он блистал виртуозно построенной речью, манил слушателей остро закрученными фразами, завораживал новыми горизонтами и шокировал неординарностью гипотетических выкладок. К тому же его статистические данные были так обширны и охватывали такое количество дамских оковалков, что теорию профессора можно было считать абсолютно доказанной и даже совершенно бесспорной. Зал рукоплескал.
В перерыве к седовласому профессору подходили высоколобые коллеги из других стран и восторженно трясли ему руки. Принимая поздравления, Нойман улыбался слабой улыбкой человека, проделавшего гигантский труд и осознающего его ценность для человечества. Герр Чарский тоже поздравил его с триумфом. Он даже был обласкан австрийским естествоиспытателем, который, по его словам, всегда преклонялся перед исследованиями Чарского о влиянии формы ножного мизинца на поведенческие реакции испытуемых. Профессор был щедр на комплименты — ведь ему светила Нобелевская премия.
Вспомнив про форму мизинца, Чарский горестно покачнулся на диване, но тут же вскочил на ноги и в беспамятстве стал срывать со стены бесценные экспонаты. Он безжалостно терзал их в клочья, выбрасывал обрывки из окна, разбивал слепки стоп и изничтожал изображения коленных чашечек. Потому что это был не просто триумф нескладно говорящего по-английски профессора — это было личное поражение Чарского как ученого, всегда отстаивавшего идею зависимости длины плюсневой кости от характерологических особенностей испытуемой и неуклонно ее исповедовавшего. Он доказал эту зависимость математически, и эти выкладки еще каких-нибудь десять дней назад казались ему совершенно безупречными, но теперь…
Отыскав в хаосе разгрома чистый листок бумаги, Чарский нарисовал на нем обобщенное скелетное изображение ступни, быстренько набросал формулу, взял интеграл, вычислил его и замер — что-то не сходилось в расчетах. Ученый подпрыгнул на стуле и понял: маленькая, незаметная на первый взгляд ошибочка вкралась в формулу, разрушив его великую теорию и дав повод для профессорского триумфа. Теперь Чарский со всей очевидностью видел эту ошибку. Он видел руины безупречного по своей красоте здания, которое строил всю жизнь. Теперь здание было разрушено — и жизнь Чарского тоже. Следовательно, незачем было ему жить.
И Стефан Чарский сделал свой выбор. Он соорудил петлю и сунул в нее голову. Однако оставалось еще одно, последнее дело…
Временно отложив петлю, он начертал на листе: «Для Вениамина Прокофьевича Воробьева. Нашедшего просьба передать» — и ниже: «Вследствие новейших воззрений на теорию длины плюсневой кости данные экспертизы от 6 августа прошу считать ложными, а идентичность владелиц представленных на экспертизу пар обуви недоказанной. Стефан Царский».
Только после этого честный человек и настоящий ученый надел петлю.

 

Вениамин Прокофьевич горестно замер в кресле.
— Что же это? — непонимающе бормотал Веня, разглядывая на просвет мятую бумагу. — То уверял, что все сходится тютелька в тютельку и за верность результатов он ручается, то на попятный… Что же, выходит, Муханова — это не Кукушкина, а Кукушкина — не лже-Кукушкина, а вообще неизвестно кто?
— Ничего не выходит, — возразил дед. — Идентичность не доказана — и больше ничего. Но это не опровергает положения, что Муханова — это лже-Кукушкина, однако и не доказывает, — с грустью признал он, — что Муханова — это не лже-Кукушкина. Истина двулика и всегда норовит повернуться к нам то одной, то другой своей стороной, мой недалекий потомок…
— Я ей повернусь! — угрожающе воскликнул внук. — Я приду к этой Кукушкиной и… И… И…
— И что? — усмехнулся дед.
— Докажу ей, кто она на самом деле такая! У нас есть свидетели: авторемонтники, Маша с Пашей, Иван Филиппович с Олимпиадой Петровной, Сифоныч, наконец!
— Сифоныч — не свидетель, а неоднократно судимый рецидивист, почти окончательно спившийся. За сотню рублей он признает в лицо кого скажут, а за другую сотню с честным блеском в глазах поведает, что опознанного сроду не встречал. И что вообще сейчас он лечится от заключительной стадии алкоголизма народным средством «клин клином вышибают» и ему пора на очередную процедуру.
— Что же делать? — затосковал внук. — Может, дать ему по носовой перегородке? Переломать евстахиеву трубу? Точечным ударом удалить зуб мудрости и прочистить гайморовы пазухи? Вырвать руки, ноги, а затем все остальное? Что делать, мой досточтимый мудрый предок? — возопил он.
Глаза старика затуманились.
— Есть у меня одна идея, — пробормотал Вениамин Прокофьевич. — Сдается мне, теперь он непременно захочет провернуть одно дельце… Он — это Муханов.

 

Ночь была темна, как глотка покойника. Луна профессионально подкрашивала окрестности города светом, который авторитетными экспертами признается как мертвенный.
На стоянке возле ГАИ, где хранились разбитые автомобили, было немноголюдно. Проще сказать, там вообще никого не было, кроме старичка в коляске, мирно прикорнувшего под брезентовым навесом.
Немолчно трещали цикады; вдалеке, притворяясь дальней электричкой, ухала выпь. Гул машин на загородном шоссе стал глуше и тревожней.
Сначала Вениамин Прокофьевич добросовестно любовался приветливым ликом луны, разглядывал на ней моря, океаны, шельфы и кратеры, но вскоре стал поклевывать носом и постепенно захрапывать. И к небогатой палитре ночных звуков добавился еще один — как будто о берег мерно бился морской прибой, не слыханный в здешних краях вот уже пару миллионов лет.
А потом, спустя час или два, звуковой ассортимент обогатился еще больше — к разноголосице ночных звуков добавился шорох крадущихся шагов, визгливый вой болгарки, беспорядочное щелканье зажигалки, легкое туканье молотка и звук бензиновой вспышки. А потом шаги прокрались обратно, после чего их шаркающий шепоток быстро стих вдали.
И тогда Вениамин Прокофьевич встрепенулся, обуреваемый своей знаменитой бессонницей. Он так и промучился до рассвета без сна.
В то время как на другом конце города, в темном подъезде сонного мухановского дома безуспешно боролся с неодолимой дремой его исполнительный, но, прямо скажем, довольно бестолковый внук.

 

— Какой он? — поинтересовался Веня, напрасно борясь с зевотой.
— Лица по темному времени не разобрать, а вот фигура определилась явственно, — подтвердил дед. — Он хромой. Да такой хромой, что сломанная нога во тьме зримо белела, как у призрака. И глухо постукивала по асфальту и рваному железу, как барабашка.
— На какую ногу хромой?
— Трудно сказать. По слабости зрения невозможно было различить.
Итак, требовалось найти хромого, который в лунную ночь наведывался на кладбище автомобилей с целью, о которой догадываются все, кто когда-либо слышал о перебивке номеров и прочих автоугонных изысках.
— Жалко, что ты дежурил на стоянке, а не я, — вздохнул Веня. — Потому что я всю ночь промаялся с фотоаппаратом на изготовку — Муханов не только никуда не выходил, но даже и свет в комнате не включал, чтобы прогуляться в туалет. А мне теперь спать до жути охота.
— А я спать не могу, — вздохнул дед, — потому что у меня неизлечимая бессонница.
Но Веня только ухмыльнулся на это.
«Бессонница, — саркастически подумал он, — знаем мы эту бессонницу, при которой от храпа мухи глохнут. Небось дрых всю ночь как сурок!»
Но вслух высказывать своих подозрений не стал. Потому что уважал деда и был снисходителен к его небольшим слабостям.

 

«Значит, хромой», — подумал сыщик.
Прекрасно. Примета яркая, легко запоминающаяся, легко различимая. Найти хромого в нашем маленьком городке — это раз плюнуть!
И Веня, несомненно, с изящной легкостью плюнул бы, однако проблема состояла в том, что ни одного хромого в наличии не наблюдалось. Буквально ни одного!
Косые имелись, глухие — тоже, от немых было не протолкнуться, а вот хромых не было! Не было даже легко прихрамывающих из-за сбитой пятки или косолапых из-за природных свойств. По крайней мере, Веня не знал ни одного такого индивидуума.
Любой из патентованных сыщиков, недалекий, ограниченный человек, пребывая в шорах своей предубежденности, попал бы в тупик или решил, что дедушка по ночному безвидному времени ошибся насчет гипса и сломанной ноги. Шерлок Холмс бессильно опустил бы руки, мисс Марпл повесилась бы. Эркюль Пуаро сбрил бы усы. Все они растерялись бы, отказываясь продолжать расследование, — но только не Веня!
Юноша напряг свой мыслительный аппарат и через какие-нибудь шесть с половиной часов пришел к выводу, что дедушка нисколько не ошибся, а просто неправильно идентифицировал увечье. И неизвестный, перебивавший лунной ночью автомобильные номера, был вовсе не хромым, а совсем наоборот, одноруким.
Решив для себя эту проблему, Веня повеселел, успокоился и отправился допрашивать однорукого, который, слава богу, в городе имелся и даже был лично знаком Вене.
Это был Айрат, которому неизвестные, подосланные его конкурентом, сломали руку, временно лишив его иных способов к существованию, кроме криминальных.
Назад: ГЛАВА 19
Дальше: Айрат