Глава 9
Дед Микола
До цели своего путешествия Черепахин добирался с соблюдением правил конспирации, как порекомендовал Юрист. На тряском автобусе журналист за четыре часа доехал до Чекулдаевки, и, хотя ему показалось, что он уже на краю света, надо было забираться еще дальше, в деревню с жутковатым названием Чернолесье, куда никакой транспорт не ходил.
Деньги на селе имеют другой вес, а может, ценятся по-другому. За сто гривен громадный мужик на видавшей виды «Ниве» охотно взялся везти Черепахина пятьдесят километров по бездорожью. Ехали они почти три часа, подскакивая на колдобинах так, что внутренности Ивана пытались выскочить через рот. Голова водилы почти упиралась в крышу, и, чтобы не набить шишек на макушке, он втянул ее в могучие плечи по самые уши.
— Глухомань тута, — басом пророкотал он на середине пути. — Радио нимае, телевизора то ж… Потому как лектричества ни…
— Как же так? — удивился Иван, который готовился к поездке. — В газетах писали, что везде столбы ставят, в каждое село ток пустят…
— Покрали все, — буднично пояснил водитель. У него было грубое лицо с наждачной красной кожей и маленькие невыразительные глаза.
Черепахин не мог определить, сколько ему лет. Может, сорок, а может, и все шестьдесят.
— И провод покрали, и столбы… А чо делать, жить-то надо…
День выдался серым и безрадостным, как и пейзаж вокруг. Дорогу заменяла заросшая сухой желтой травой глубокая колея, которая извивалась между темным лесом и колючим бурьяновым полем. Никаких признаков хозяйственной деятельности не наблюдалось, как будто местность была необитаемой.
— К кому гостевать-то? — Водителю явно хотелось общения.
— К деду Миколе, — ответил Черепахин. И уточнил: — Который Проховыч…
— А-а-а-а, «лесной брат», — с неопределенной интонацией протянул мужик. — Так он в селе, считай, не бывает. В лесе и живет, выходит редко. Не любит людей…
«Любит, не любит, тоже мне — ромашка», — подумал Иван. А вслух спросил:
— За что ж не любит людей-то?
— Так лешак он, — буднично пояснил шофер. — И сеструха его ведьма. Он волком оборачивается, она на метле летает. За что им нас любить?
Черепахин от неожиданности поперхнулся.
— Так нету лешаков! И ведьм нету!
Но мужик только глянул снисходительно и улыбнулся, как дитю несмышленому.
— Це у вас в городе нету. А тут им раздолье… Знаешь, как раньше ихняя деревня прозывалась? Ведьмино! Ты не зевай, как стемнеет…
Наконец доехали до покосившегося столбика с проржавевшим указателем: «р. Мокрый Еланчик». «Нива» затормозила перед хлипким бревенчатым мостиком с уцелевшими через одну черными балясинами.
— Вот оно, ведьмачье гнездо! — Ладонью, размером с саперную лопатку, водитель показал вперед, где разбежались по косогору несколько десятков деревянных и саманных домишек. За ними начинался густой черный лес.
— А вона, видишь, домик справа, за высоким тополем? Под шифером который? Там и живет ведьма. Только туда ты без меня ходи. А я тута развернусь и покачу обратно…
Взвалив на спину увесистый рюкзак, Иван перешел через мостик, прихватив на всякий случай валявшуюся на противоположном берегу толстую палку.
Деревня встретила Черепахина оголтелым лаем собак. Он шел по немощеной улице между обветшавшими домами, некоторые чернели проваленными крышами или щурились забитыми досками окнами, но большинство имело вполне обжитый вид, кое-где над трубами даже курился легкий печной дымок. Злые беспородные шавки бросались из-за хлипких штакетников, бежали следом, норовя ухватить за ногу. Иван отмахивался палкой, и они тут же отскакивали обратно, обиженно перегавкиваясь, словно договариваясь о более успешной атаке.
На лай истерическим кудахтаньем отреагировали только куры. Ни одна занавеска не отдернулась, ни одна дверь не распахнулась, ни один человек не вышел на крыльцо. Создавалось впечатление, что здесь живут только дворняги и куры, а люди отсутствуют вовсе. Но Черепахин почти физически ощущал испытующие колючие взгляды из черных внутренностей покосившихся жилищ, будто сами избушки рассматривали нежданного и ненужного чужака. Он вспомнил давний итальянский фильм, в котором точно так же встречал приезжую учительницу мафиозный городок в Палермо. И ужастик о затерянной в лесу деревеньке, где правила бал нечистая сила…
Черепахин почувствовал, как холодеет спина и шевелятся волосы на затылке. Почему эти шавки ведут себя как люди? Они грамотно взяли его в полукольцо, они переговариваются между собой, они выжидают удобный для нападения момент или ждут подмоги… Вот сейчас дорогу нагло заступит крупный дерзкий волк, или мелькнет в небе силуэт ведьмы на метле… Сейчас бы пригодилась двустволка, заряженная серебряными пулями… Ни ружья, ни серебряных пуль у Ивана Сергеевича Черепахина не было, зато имелось материалистическое мировоззрение, здравый смысл и крепкий характер. А это, согласитесь, тоже немало!
Черепахин взял себя в руки и ускорил шаг. В нужном ему дворе собаки не было. Крепкий когда-то деревянный дом с полусгнившими резными наличниками перекособочился, врос одним углом в землю и на крики незваного гостя не отзывался. Иван, приподняв за край покосившуюся калитку, вошел и легонько постучал в мутное окно. Цветастая занавеска сразу отодвинулась, к стеклу приблизилось морщинистое, с крючковатым носом, лицо, и маленькие льдистые глазки впились в назойливого чужака.
— Мне дед Микола нужен! — крикнул Иван и сделал несколько мало что проясняющих жестов.
Занавеска задернулась, и старик исчез из виду. Но тут же заскрипела дверь, и сухопарая фигура выдвинулась на шаткое крыльцо, как кукла из-за кулис кукольного театра. Это оказался не старик, а старуха, причем вылитая Баба Яга. У нее, как и положено, был крючковатый нос, а в руке — большая и крепкая метла…
«Ничего себе!» Сейчас россказни водителя уже не казались Черепахину совершеннейшей глупостью. И если бы Баба Яга оседлала метлу и взмыла в низкое серое небо, он бы не удивился.
Но крепкое материалистическое начало журналиста Черепахина взяло верх над мистическими бреднями. Конечно, никакая это не Баба Яга, а Беляна Проховыч, старшая сестра деда Миколы.
— Зачем тебе Миколка? — строго прошамкала старуха.
— Я про него в газете писал. Помните? Он тогда еще в городе жил. Я и дом у него купил…
— Помню, как не помнить, — бабушка Беляна улыбнулась, и ее рот напомнил Ивану ограждение мостика через Мокрый Еланчик. — Ему за это пенсию дали! И мне прибавили…
— Хочу еще одну статью написать. Дома он?
Баба Яга покачала головой.
— В лесу. Все время там живет, как лешак.
— Как же вы одна справляетесь?
Слух, как и зрение, у Беляны оказались в полном порядке — она не переспрашивала и без напряжения рассматривала гостя с ног до головы. Удивительно!
— Да так и живу, по-простому, — птица да огород. Хлеб, соль, сахар, спички да керосин, лекарства соседский внук Радимка привозит, на него и пенсию свою перевела. Хороший малец, ничего не скажу. А Миколка мясца подбрасывает, медок, травки целебные… Да огород копает, дрова на зиму колет. Как был чертяка здоровый, так и остался, а ведь восьмой десяточек разменял. Все жизнь лесная! Редко выходит к людям… Да и то, че ему здесь делать, только самогонку жрать!
Старушка наклонила голову и тихо завыла.
Иван было всполошился, но тут же понял, что у Бабы Яги такой смех.
— Я вам тоже гостинец принес, — Иван вытащил из рюкзака большую банку импортного какао с сахаром, до которого Микола Проховыч был большим охотником. — И вот еще, бабуля, удиви соседок!
Он вынул пакетик с глазированными пряниками и коробку конфет «Птичье молоко».
— Мягонькие! — Баба Яга всплеснула руками. Впрочем, она подобрела и уже не походила на ведьму. Скорей на добродушную и заботливую бабушку.
— Ай, угодил, милок! У нас такое редко бывает! Водку везут, колбасу, консервы… А сладенькое не возят… Заходи, передохнешь да чаек выпьешь на Миколиных травках…
Полутемные сени встретили стойким запахом тлена. Под ноги попалось что-то мягкое, Иван споткнулся и с трудом удержался на ногах. В большой комнате было достаточно опрятно, хотя обстановка так и просилась в музей или хранилище театрального реквизита: обитый железом сундук, древний шифоньер, допотопная швейная машинка, основательно вытоптанные вязаные половички, керосиновая лампа на столе… В углу стояла курковая одностволка с вытертой до белизны серединой ствола. А над ней пришпилена кнопками к бревнам пожелтевшая газета с давней черепахинской статьей и портретом Миколы Проховыча. Иван Сергеевич испытал прилив авторской гордости. Далеко не каждый материал даже самого сильного журналиста играет такую роль, что его хранят на видном месте уже почти десять лет!
Отдернув занавеску, он заглянул в следующую — маленькую, плохо освещенную комнатку — и вздрогнул. На беленой стене, распятые большими гвоздями за крылья, висели три высушенные черные вороны.
— Что это?!
— Нельзя туда, милок, — резко ответила хозяйка и быстро вернула занавеску на место. Она насупилась, брови сошлись в одну линию, глаза прищурились, рот сжался, превратившись в окруженную морщинами куриную гузку. Сейчас перед ним опять стояла Баба Яга. Но только один миг.
— Гадаю я там, — уже мягче пояснила она. — Погоду предсказываю, урожай, да еще что попросят…
Баба Яга снова исчезла. Бабушка Беляна сноровисто разожгла примус и вскипятила чайник. Запахло керосином. Она выкладывала из подоконной тумбы мед в литровой банке, печенье в пластмассовой вазочке, целлофановый пакет с ирисками и большую плитку шоколада.
Но Черепахин чувствовал себя так, будто сидел на пороховой бочке.
— Чаек целебный, — приговаривала то ли бабушка, то ли Яга, расставляя на скатерти угощение. — Медок с Миколиной пасечки, печенюшки уже засохли, а конфетки твои мягонькие. Вкусные! Эти ириски тоже вкусные, только как их есть? Чужим ртом разве…
— Тогда зачем они тебе, бабуля? — спросил Иван, чтобы поддержать разговор.
Она досадливо махнула рукой.
— Так молодежь бестолковая угостила. Сами и камни разжуют, думают, что у всех зубы крепкие.
Иван напрягся.
— Какая молодежь?
— Приезжали тут двое на черной машине, большая, раза в два больше Радимкиного «жигуля». Миколу искали. Охотиться хотели, а слышали, что он лучше всех лес знает. Вежливые, трезвые такие ребятки. Не то что наша пьянь…
Она всполошилась.
— Давай, милок, я тебе картошки нажарю, помидорчиков из погреба принесу, самогонки хлебной?
Черепахин проголодался, но сейчас ему было не до угощения — хотелось только одного: как можно дальше оказаться от этого домика с двойным дном.
— Нет, бабушка, спасибо. А где сейчас Микола-то?
— Дак у себя же, у болотца, где ж ему быть, чай, кралю себе не завел, — и она опять тихо завыла.
— А молодежь-то его нашла? Поохотилась?
— Да кто ж его знает! Больше не заезжали, не спрашивали. Нашли, значит. Ты пей чаек-то…
Из маленькой комнатки просачивался тлетворный душок нежити, в мутных глазах хозяйки то и дело мелькал дьявольский огонек. Вокруг отчетливо сгущалась атмосфера опасности. А может, у Ивана просто расшалились нервы.
Чай действительно был вкусным и ароматным, но удовольствия не приносил. Хотелось скорее выбраться на чистый свежий воздух.
— Как же мне до него добраться? Как я его найду в лесу-то?
Бабушка Ягашка снова завыла.
— Дык что тут искать? Идешь по широкой просеке, за оврагом направо, скоро увидишь обгоревшую березу, от нее по тропке левой, по краю болотца, а там верст пять всего. Не промахнешься!
Иван вздохнул.
— Да нет, ничего не выйдет. Не мастер я по лесам ходить. А проводника найти можно?
В затхлом воздухе повисло молчание. Иван отставил чашку.
— Отчего ж нельзя? — наконец вымолвила Беляна. — Радимка на телеге и отвезет, он малец шустрый. Только тогда надо сразу выезжать, чтобы успеть засветло. Не любят наши по темноте ходить — тут и оборотни водятся, и ведьмаки… А то погости, заночуй, с утра поедете…
Черепахина передернуло. Он глянул на часы. Половина второго.
— Да нет, лучше прямо сейчас. Рано еще, успеем…
— Ну, смотри! Пойду мальца предупрежу. Ты ведь ему ручку позолотишь? Ну и ладушки. А я одним разом соберу Миколе тормозок: спички, соль, сладенькое там…
— Да у меня и для него гостинцы есть…
— Ничего, лишним не будет. Ты пей чай, пей, я сейчас быстро…
* * *
«Шустрый малец» оказался сухим сутулым мужичком, который был лет на десять старше Черепахина. Сгорбившись, он сидел на передке телеги, на заляпанной известью доске, и погонял вожжами упитанную гнедую лошадку. Черепахин, завернувшись в брезентовый плащ, лежал в свежем душистом сене, смотрел в обтянутую таким же плащом сутулую спину возницы, торчащий над ней остроконечный капюшон, на медленно плывущие назад почти голые ветки деревьев и покрытое темными облаками серое небо. Брезент сохранял тепло тела, поскрипывали рессоры, телега мерно раскачивалась, убаюкивая, и он, угревшись, незаметно для себя уснул.
И оказался за покрытым белой скатертью обильным столом, разбирая большой двузубой вилкой и широким ножом жареную утку. Напротив сидел молодой парубок Микола в национальной рубахе с расшитым воротом и празднично, напоказ скалил зубы. Рядом стояла черноокая пригожая Беляна с пышным караваем на покрытом рушником подносе.
— Не побрезгуйте, ваше превосходительство! — многозначительно улыбаясь, медовым голосом протянула она. — Отведайте хлебушко наш…
Микола одобрительно кивал, будто присоединяясь к просьбе, а глазами и всем выражением лица предостерегал: «Не надо, не пробуй!»
Иван все же с хрустом отломил корку, обмакнул в солонку, сунул в рот, разжевал… И тут же у него как будто пелена с глаз упала. И стол со скатертью пропал, и рушник, а на месте Миколы сидит матерый волчара с открытой пастью, и с горячего смрадного языка стекает вязкая слюна! Да вместо красавицы Беляны щерится старая ведьма, обнажая один-единственный желтый зуб.
Иван дернулся и проснулся. Казалось, что сон был недолгим, но когда он открыл глаза, уже ощутимо смеркалось. Иван сел и осмотрелся. Широкая просека заметно сузилась. Ветки деревьев цепляли за борта телеги, как руки вурдалаков. Радимка курил вонючие сигареты и, услышав сзади движение, обернулся.
— Чо так орал-то, будто за тобой черти гонются? — строго спросил он.
— Да страхи приснились, — Черепахин плотней запахнул плащ. — Нечисть всякая… Раньше никогда таких снов не видел.
«Малец» довольно захихикал.
— А у нас места такие! Тут разная нежить водится… Хорошо, своих не трогает…
— Так нет ведь никакой нежити! — в очередной раз возразил материалист и атеист Иван Сергеевич, хотя на этот раз в голосе не было непоколебимой убежденности.
Потому что дремучий лес вокруг настраивает на философский лад. Сейчас он думал, что природа первобытна и вечна, ей нет дела до жалких микроскопических букашек с их ничтожным жизненным веком и копеечными заботами. А этот лес — сколько поколений суетливых людишек он повидал? Если водились здесь лешие, кикиморы и прочая нечисть, — а ни с того ни с сего столько сказок не выдумают, — то никуда они не делись, так и живут в темных дуплах да среди непроходимых болот…
— Нету? — Радимка скрипуче захохотал. — Я как-то на зорьке вышел до ветру в огород, гляжу — а к бабке Беляне во двор волк заскакивает! И кринку в лапе держит! А вечером она зовет: «Иди чай пить, Микола медку передал…» И ту самую кринку на стол ставит!
— Ну?
— Вот тебе и «ну»! Думай сам, кто тем волком был…
— А я слыхал, что Беляна на метле летает, — с трудом выговорил Иван несусветную глупость.
— Ты слыхал, а мы видали! — снова заскрипел возница. — Да и ты еще много чего увидишь… Крест-то носишь?
— Да нет, — растерянно ответил Черепахин.
— Это плохо, — буркнул Радимка и замолчал. Но через несколько минут пробурчал: — Ходи, да оглядывайся!
Телега прыгала на кочках и выступающих из земли корнях. Кое-где были видны отпечатки широких колес. Видно, следы той самой большой черной машины, на которой поехали к Миколе вежливые и трезвые ребятки. Причем обратной колеи Черепахин рассмотреть не мог, как ни старался. Очевидно, ребятки еще в гостях. Однако остались ли они трезвыми — большой вопрос…
Наконец, телега остановилась на довольно большой поляне. Откуда-то потянуло неожиданным запахом застоявшейся воды.
— Приехали, — объявил Радимка. — Давай пятьдесят гривен.
Лошадь вдруг прижала уши, зафырчала и попятилась.
Иван достал деньги, недоуменно осматриваясь.
— Куда приехали? А где же дед Микола живет?
Возница ловко выхватил купюры и сунул в карман.
— Да вона, иди по тропке. Только не сворачивай, а то в болото попадешь… Там топь такая — не вырвешься…
Телега развернулась и с шумом покатила обратно. На прощанье гнедая жалобно заржала, и у Черепахина мурашки пробежали между лопаток. Он быстро пошел по утоптанной тропинке.
Среди сосен и высокого кустарника домик Миколы Проховыча практически был незаметен. Если бы Иван не унюхал слабенький дымок, рассеченный специально сложенными над трубой ветками, он вполне мог пройти мимо. Ольховые дрова дают меньше всего дыма, а растительный фильтр помогает его рассеять, что хорошо знали и советские партизаны, и соратники сегодняшнего героя Украины Степана Бандеры. А Проховыч не забыл эти хитрости до сих пор.
«И чего он все прячется? — размышлял Черепахин, направляясь к дому через густой голый кустарник. — За свою бурную националистическую молодость отсидел сполна, даже, пожалуй, с излишком — тогда доверху сыпали, не смотрели, что молодой и в кровавых расправах не участвовал… Так и живи теперь спокойно среди людей!»
— Стой, стреляю!
В глухом лесу такие слова имеют совсем другую цену, чем в городе. А щелчок взводимого курка будто парализовал Ивана. Он остановился, окаменел в тот же миг, даже не завершив шага — застыл с поднятой ногой. Да оказалось, что и руки сами собой взлетели вверх. Так и замер враскоряку.
— Уже стою, дед Микола…
— Во как, имя знаешь! Спецом, значит, ко мне идешь… Кто послал?! Или дружков своих ищешь?!
— Да каких дружков, деда? — взмолился Иван. — Это я, Иван Черепахин, журналист! Помнишь, в газете про тебя прописал?
— Помню, милок, я все помню! И доброе и злое! А ну-ка, вертанись…
Иван осторожно поставил ногу и медленно повернулся. Дед стоял метрах в пяти и целился из крупнокалиберной двустволки, возможно, заряженной серебряными пулями. А скорей — обыкновенной картечью или рублеными гвоздями. Вид он имел вполне бравый — худощавый, подтянутый, морщинистое лицо будто вырублено из дуба, в куртке цвета хаки, галифе, на пружинисто расставленных ногах — блестящие сапоги, на голове — музейная вермахтовская фуражка из шерстяного сукна. И оружие держит очень уверенно, если что — не промажет!
Пауза затягивалась, и Иван почувствовал тяжесть рюкзака. Кто знает, что у него на уме? А вдруг пальнет?!
Но внезапно дубовое лицо смягчилось и расплылось в улыбке.
— Гляди, и правда журналист! А я уже хотел тебя в расход пустить, — дед скрипуче рассмеялся. — Да опусти ты руки, дурко! Пошутил я…
Старик опустил двустволку, постоял несколько секунд, будто чего-то выжидая, потом недоверчиво встряхнул головой.
— Чего пришел-то? Вон сколько времечка протикало! Какая нужда Миколу Проховыча искать? И как нашел-то?
— Через Беляну… Она вот гостинцев передала… А привез меня этот, Радимка…
— А, полоумный этот! — Проховыч усмехнулся. — И на кой я тебе вдруг понадобился? Чего вы все вдруг зашевелились?
— Кто «все»? — не понял Черепахин.
Чувствовал он себя, мягко говоря, довольно неспокойно. Начинало смеркаться, и если дед Микола пошлет его на три буквы, то даже их найти в ночном лесу будет крайне трудно. Гораздо трудней, чем топкое болото.
— Статью опять написать хочу…
Проховыч одобрительно кивнул и ловко закинул ружье за спину.
— Ладно. Пошли в дом.
Иван с облегчением перевел дух, поправил рюкзак, повернулся и первым пошел вперед. Кусты расступились, открывая надежно спрятанное жилище, и Иван опять замер. На крыльце, угрожающе напружинившись, стоял волк, в упор разглядывая пришельца. Ни лая, ни рычанья, толстый, похожий на полено хвост, не по-собачьи неподвижно торчал сзади и только немигающеупертый взгляд желтых глаз неотрывно держал Черепахина на прицеле.
«Не может быть! Неужели и вправду оборотился?!»
Иван обернулся. Нет, дед Микола так и шел сзади.
— Свои, Серега! — бодро крикнул он и пояснил: — Не бойся, Серый — полукровка. Папаня у него волчок, это точно, потому Серый на волка похож. Да и по натуре — настоящий зверь. Без дела никогда не брешет, а уж если прыгнет — все, кранты, так глотку и перехватит! А все понимает, как человек… Я его иногда к Беляне посылаю с гостинцами. Привяжу на шею, он и относит. Сторожи, Серега!
Зверь, мягко соскочив с крыльца, пропустил людей в дом и опять улегся у двери.
Жилище Миколы чем-то напоминало избушку Беляны, только выглядело более аскетично. Деревянные стены, деревянные пол и потолок, явно самодельный длинный дощатый стол и длинные широкие лавки — тоже самодельные. А неприятный нежилой дух отсутствовал начисто: большая печь в углу испускала расслабляющее тепло и свежий запах горящих поленьев.
— Сидай, Иван, вечерять будем!
Дед Микола запалил керосиновую лампу. На стенах появились огромные тени, одна рылась в мешке.
— А у меня подарки имеются! — торжественно объявил Иван, с улыбкой вытаскивая из рюкзака банку какао и литровку «Столичной». Заметив, как молодо сверкнули глаза деда, тут же поставил рядом вторую.
— Твой корень в пень! — оживился Микола. — Заводская!
Водку дед любил только «Столичную», а к самогону, который в его запасниках водился в неимоверных количествах, относился, как к повседневной еде или лекарству — для здоровья нужно, но настроения не поднимает.
Стук поставленных на стол больших бутылок подействовал на хозяина, как выстрел стартового пистолета. Длинным ухватом он вытащил из печи чугунный горшок, снял крышку и по избе сразу же пыхнул густой аромат тушеной утки.
— Заводская — это для меня праздник! Запомнил, значит! И деньгу не пожалел…
На столе вокруг чугунка быстро появились граненые стограммовые стаканы, алюминиевые миски с квашеной капустой, солеными огурцами и белыми грибами. В расписные деревянные тарелки Проховыч положил по тяжелой двузубой вилке и по широкому клинообразному ножу. Иван не стал распечатывать бутылку, а уважительно подал ее хозяину. Дед Микола очень любил самолично скручивать пробку, ощущая неповторимый щелкающий звук. Как дефлорация невесты в первую брачную ночь, это действо никакого практического или эстетического значения не имело, зато приносило моральное удовлетворение. Дед поднес горлышко бутылки к уху и медленно начал поворачивать золотистый колпачок. Щелк! Вокруг стальных глаз собрались радостные морщинки.
— Будем живы, не помрем! — Микола залихватски потер крепкие ладони и наполнил до верха синеватые стаканы.
— Ну, Ванюша, со свиданьицем! Рад я этой встрече, аж душе петь хочется!
Они выпили, закусили, снова выпили. Дед расспрашивал о своем бывшем доме и не очень расстроился известию о пожаре. На рассказ о побеге через потайной ход отреагировал с бурной радостью, не вникая — за какие такие дела супостаты арестовали давнего знакомца.
— Ты про себя расскажи, дед Микола! — Черепахин в кармане нажал кнопку диктофона.
— Живу, не тужу! — хохотнул хозяин, в очередной раз наполняя стаканы. — Вишь, какие хоромы? Здесь лесник жил, потом его сократили, а я и заселился… Толян помог, двоюродный племянник, он завсельсоветом был, пока районы не соединили. Спасибо племяшу, живу — кум королю, все есть. Я никого не трогаю, и меня тоже… не трогали!
Он со значением взглянул на Черепахина, но тот не обратил на это внимания.
— Это хорошо, что у вас родня дружная, — иезуитски улыбаясь, сказал Иван. Он опьянел и сейчас казался себе хитрым и опытным шпионом. — А где сынок-то твой, диду? Помню, ты про него тогда говорил…
Дед небрежно махнул рукой.
— Сынок хоть и родная кровь, да отрезанный ломоть. Его ж второй муж Маруськин усыновил, он и фамилию его взял, и отчество переделал. То ли Фокин, то ли Фомин теперь… Все в начальство лез, а с моей фамилией куды его пустют? С новой долез, теперь где-то в верхах отирается. Только пить мы за него не будем, потому как он отцу даже сто гривен не прислал! Давай за тебя выпьем! Ты мне пользы куда больше принес! Хотя жизня такие кружева заплетает…
Микола махнул одну рюмку за другой и принялся рассказывать про свою жену Маруську, про ее никудышнего отца, который на свадьбу даже приданое зажилил…
— Давай сфотографируемся, диду? — Иван вытащил маленький плоский аппаратик.
Но Микола заслонился растопыренной пятерней, на которой отчетливо выделялись большие желтые мозоли.
— Ни! Зачем пьяную рожу на фотокарточку! — благоразумно произнес он.
И вторую бутылку открывать не стал, проявив трезвомыслие и рачительность.
— Завтра еще день буде, — философски заметил Проховыч. — А сейчас хватит. Спать пора!
Черепанов отметил, что вечер прошел хорошо. Преклонный возраст собеседника совершенно не ощущался: он был полон сил, жизнерадостен и молодцеват. Да и своей цели Иван достиг. Правда, не хватало еще нескольких штрихов, но завтрашний день что-нибудь да принесет…
Тем временем Микола, сдвинув две лавки, застелил их толстым тулупом, на эту импровизированную постель уложил гостя, а сам, прихватив керосиновую лампу, вышел покормить Серого. Иван, придремывая на неожиданно оказавшемся очень удобном ложе, глянул на часы. В багровых отсветах печного огня стрелки показывали девять. А здесь, в лесу, уже наступила глубокая ночь. Здесь вообще жизнь была совсем другой: простой и понятной. На рассвете надо просыпаться, а с заходом солнца засыпать, самому добывать пропитание, перед сном убирать со стола и кормить собаку, даже если она наполовину волк… Лес, болото, ружье, огонь, отсутствие проблем и здоровый, первобытный образ жизни способствуют долголетию. Даже Иван впервые за долгое время чувствовал себя спокойно и уверенно. И немного позавидовал деду Миколе.
«Бросить бы все, поселиться в лесу, да и прожить всю жизнь в тишине и покое!» — подумал Черепахин, засыпая.
* * *
Утром Иван сначала почувствовал нежный аромат из далекого детства — аромат какао, а потом уже открыл глаза. Выбритый и умытый, Микола Проховыч сидел за столом, макал печенье, переданное бабкой Беляной в большую эмалированную кружку, прихлебывал и блаженно щурился.
— Привыкли в городе до полудня валяться, — добродушно пробубнил он. — Уже давно працювать пора.
Дед допил какао, вытер рот тыльной стороной ладони, встал, осмотрелся, небольшим острым топориком привычно распустил несколько поленьев и подкормил печь. Потом наискось вогнал топор в толстый, с изрубленным верхом чурбак.
— Подымайся, журналист, во дворе рукомойник, да за стол!
Черепахин с удовольствием потянулся до хруста.
— А Серый меня не сожрет?
— Не-е… Ты для него пока свой.
— А до каких пор это «пока» у него действует? — опасливо уточнил Иван.
— Не боись, — усмехнулся дед. — Пока для меня, до тех пор и для него. Давай быстрей, я на смену опаздываю…
— На какую такую смену?
— Скоро увидишь, — Проховыч загадочно усмехнулся. — Мы с тобой сейчас одну игру разыграем…
— Что за игра?
— Ты пока мойся, бройся, яишню ешь, а потом выходи и иди по тропке направо. Скоро упрешься в полянку, там Серый лежать будет, а я заховаюсь. А ты меня попробуй найди!
Дед с Серым ушли, а Черепахин помылся холодной водой из уличного умывальника, побрился станком и аккуратно убрал постель, для чего оказалось достаточно повесить тулуп на вбитый в стенку гвоздь. На лавках он увидел глубокие зарубки — явно от топора. Странно! Чего это дед — чурбак с лавкой перепутал?
Жаренная на сале яишня застыла, но Иван съел ее с удовольствием и с удовольствием выпил ароматного травяного чая. Ему показалось, что напиток даже добавил бодрости и сил. Возможно, так и было.
Он проверил вчерашнюю запись, сунул в карман фотоаппарат, надел куртку и вышел на скрипучее крыльцо. Прикрыл дверь, а поскольку замка не было, припер ее лопатой. Лесная прохлада забралась под одежду, он поежился и поднял воротник. За избушкой горбился довольно большой сарай, рядом стояла телега. Черепахин вдруг вспомнил про «хороших и трезвых ребят» и подивился, что никаких следов от них не осталось, даже огромного черного джипа. Наверное, они все-таки уехали, и он просто не заметил обратной колеи…
Прямо от крыльца вправо уходила протоптанная тропинка. Иван пошел по ней, углубляясь в осенний утренний лес. Упругая почва пружинила под ногами. День выдался хороший. Сквозь переплетение голых веток светило негреющее солнышко, вокруг пели невидимые птицы. Иван смотрел под ноги, но обнаружить отпечатки сапог Проховыча не мог.
Минут через сорок он действительно вышел на прогалинку, вокруг росли хилые елки, а возле большого, расколотого молнией дуба, положив голову на лапы, лежал Серый. Увидев чужака, он встрепенулся, поднял голову и уставил на него свои дикие желтые глаза. Проховыча нигде не было.
— Дед Микола, вылазь! — крикнул Черепахин. Ответа не последовало.
Иван внимательно осмотрелся. Жесткая желтая трава по щиколотку, два редких кустика… Спрятаться здесь было решительно негде! Он все-таки обошел полянку, раздвинул руками кустики, подняв голову, осмотрел голые ветки. Никого.
— Дед Микола, ты где? — еще раз крикнул он для очистки совести.
И не получив ответа, развернулся и пошел назад к избушке. Почти сразу сзади раздался короткий свист. Резко развернувшись, он обомлел: на месте Серого сидел в своей военной фуражке, в сапогах и телогрейке дед Микола. Он довольно улыбался, обнажая крепкие, как у волка, зубы. Сознание помутилось. Сейчас даже идейно выдержанный материалист Черепахин был готов поверить, что перед ним оборотень. Но нет — Серый никуда не исчез, он поднял ногу в сторонке и мочился на разбитый ствол дуба. И это обыденное, грубо-приземленное занятие разбило россказни об оборотнях в пух и прах.
— Где ты был, диду? — спросил Иван.
— В схроне, где ж еще? — молодецки усмехнулся Микола и поднял крышку замаскированного дерном люка. — Лезь, полюбуйся!
И Иван вслед за Проховычем полез по хлипкой лесенке в темный квадрат, пахнущий сырой землей. Замаскированная землянка была обустроена по всем правилам: обшитые жердями стены, двухъярусные нары, керосиновая лампа, печурка с выведенным в полый ствол дерева дымоходом, рядом ольховая поленница, на небольшом столике — сахар, соль, крупа. На деревянных рогульках аккуратно повешены «шмайсер», ППШ и несколько противогазов, на нижних нарах — пистолеты и гранаты, в углу — цинк с патронами. Как в кино. Или в музее.
— Дед Микола, откуда это все?! — спросил потрясенный Иван.
Проховыч горделиво усмехнулся.
— С войны, вестимо!
— И бункер с войны?!
— Не, схрон столько не простоит, завалится… Новенький, я его отрыл…
Сейчас Микола Проховыч не выглядел древним дедом. Он распрямился, жилистое тело налилось силой, в глазах плясали дьявольские искры. Похоже, он действительно в кого-то превращался, но не в волка.
— Но зачем?!
— А что мне еще делать? Я их штук пять нарыл по всему лесу… Я-то больше и не умею ничего…
— А рыть бункеры откуда умеешь?! — почти закричал Черепахин. — Ты же говорил, что был мальчишкой, ничего не умел, только еду им носил!
Боевик Проховыч расхохотался.
— Мало ли что я говорил… Другое бы сказал — и к стенке поставили! А я под малолетку закосил, ничего на себя не взял, потому и жив остался. И тайники с оружием не выдал. Вот они меня и дождались.
— Да…
Увиденное и услышанное не укладывалось в голове. Иван извлек фотоаппарат.
— Сфоткаемся?
Черепанов думал, что Проховыч откажется, но он согласился. Надел на шею «ППШ», приложил руку к козырьку фуражки. В полумраке ослепительно вспыхнул блиц.
Потом прицелился из «шмайсера». Еще один блиц.
Сел на нары в окружении пистолетов. Снова блиц.
Черепахин взял в руки один пистолет, второй. Через открытый люк солнечный свет проникал в схрон, и он мог рассмотреть оружие. Потертые парабеллум и ТТ известны по военным фильмам. А вот угловатый, толстый, пластиковый — это явно современный… «Глок», кажется! И этот, с вырезом на затворе…
— Дед Микола, а эти откуда? Не с войны ведь!
— А вот тут заковыка одна вышла интересная, — Проховыч согнал улыбку. — Приезжали двое из города. Наглые такие, «крученые», машина — больше моей хаты. Мелют языками — то да се, вроде как поохотиться хотят, но видно, что не по этим делам. Я и спросил напрямки, мол, чего надо? Они глаза волчьи прячут, успокаивают: да ты, старик, нас не бойся… А я свое отбоялся, так им и сказал, но насторожился. Ну, они и лепят мне сказки разные… Странные сказки, удивительные, я таких никогда не слышал… Так и ответил им. А они вроде обиделись, стали претензии мне высказывать…
Проховыч стоял в углу и в сумраке был похож на ожившего мертвеца. Череп, провалы глаз с дьявольским огоньком внутри, белые волчьи зубы… Черепахин не стал бы предъявлять ему претензий.
— Совсем совесть потеряли, стали цепляться: зачем тебе такой дом, мы его на себя переделаем, а тебя, говорят, в болоте утопим!
Он махнул рукой.
— Ладно, пошли на воздух, чего зря в схроне сидеть? Время придет, насидимся еще!
На полянке фотосессия продолжилась. Проховыч охотно позировал с оружием, принимал воинские стойки, совсем разойдясь, вскинул руку в нацистском приветствии и громко крикнул:
— Хайль Гитлер!
Радуясь журналистской удаче, Иван только успевал щелкать затвором фотоаппарата.
Когда люк закрыли, вход в схрон стал совершенно незаметным. Дед Микола удовлетворенно крякнул.
— И как ты с ними разошелся? — напомнил Черепахин. — Ну, с теми, «кручеными»?
Проховыч пожал плечами.
— Лучше, чем они со мной хотели. Вот иди, покажу…
Он поманил Ивана пальцем и пошел в чащу. Серый потрусил рядом. Черепахину оставалось одно — идти сзади. Но недосказанная история требовала продолжения.
— Так что, они так и уехали, и пистолеты оставили? — спросил Иван у прямой, как штык, Миколиной спины. — Что-то я обратной колеи не видел…
Но с таким же успехом можно было обращаться к прямому хвосту Серого. Микола говорил только тогда, когда сам этого хотел.
Через пятнадцать минут Проховыч и полуволк остановились. Когда Черепахин подошел, Проховыч продолжил:
— Вижу, дело к мокрухе идет, продырявят меня из своих пушек да бросят в болото! И Серого не пожалеют!
Микола погладил полуволка по огромной голове. Тот явно беспокоился и рвался в густые заросли.
— Я тогда вроде как испугался, разыграл им уважение, накормил жареной уткой — вку-у-сная! И первача налил — он синим пламенем горит, градусов семьдесят! Ну, они и размякли, стали песни петь. А я их почивать положил на лавки — голова к голове…
Проховыч показал ладонями, как именно легли «крученые».
— А как захрапели, я два раза маханул топориком вверх-вниз, — он сделал движение ладонью, как будто разбивал кирпичи приемами карате.
— И вся их наглость закончилась!
Черепахин оторопел.
— Так ты, деду, их — что?..
— Что, что… На лавке даже зарубки остались… Еле отмыл потом…
Он раздвинул густые кусты, показав две свежие могилки, со связанными крестом толстыми ветками.
— Вишь, в болото бросать не стал, как скотину, по-человечески сделал, каждого отдельно…
У Ивана закружилась голова, он покачнулся. Крепкой рукой дед Микола взял его за локоть.
— И как же ты их дотащил сюда? — глубоко вдохнув прохладный воздух, спросил Черепахин, чтобы хоть что-то сказать.
— Да очень просто. По-партизански. Волокушу сделал, до поляны на телеге, а потом Серого запряг. Делото простое. И машину ихнюю в такую топь закатил, никто концов не найдет. Да никто и искать не будет! Они мне сразу не понравились…
— Ох, ошибаешься ты, дед Микола! — сказал Иван, шагая по тропинке обратно. — За такими следом всегда дружки приходят!
— Пусть приходят, — ответил бывший проводник боевой пятерки. — Я кого хошь положу в землю. А сам уйду в болото — у меня и там схроны есть. Могу сколько хочешь просидеть — никто не достанет.
— В любой момент прийти могут, — повторил Черепахин. — И спрятаться не успеешь.
— Ты вот и пришел, только врасплох не застал. И другие не застанут.
— Я-то при чем?
— Да при том. Я, грешным делом, сначала на тебя подумал…
Черепахин споткнулся.
— Почему на меня?! Я-то тут каким боком?
Микола остановился, развернулся и прожег взглядом Ивана до самого нутра.
— Да потому, что сказки они про тебя расплетали! Где, мол, тот твой журналист? А уже, считай, десять лет прошло, я про тебя и думать забыл! И вдруг объявляется тот самый журналист! Что тут думать? В те времена мы бы тебя в муравейник посадили и все выспросили…
— Да я тут ни при чем, это случайность! Меня самого и арестовывали, и убить хотели!
Проховыч слушать не стал, а повернулся и пошел дальше.
Ошеломленный всем увиденным и услышанным, Черепахин еле переставлял ноги.
«А ведь притворялся сиротой казанской, рассказывал, что никогда никого пальцем не тронул… Да и вообще оружия в руки не брал… Да-а-а. А ведь ты, любитель сладкого какао и заводской „Столичной“, сегодня ночью и меня вполне можешь зарубить, если не понравится что-то»…
Микола как будто прочитал его мысли. Остановился, улыбнулся, похлопал по плечу.
— Напугался? Это я шутейно! Вон даже Серый смеется… Уехали они к себе, только пистолеты мы с Серым отобрали! И на тебя я ничего плохого не думаю. Живи, сколько хочешь, по душам поговорим, отдохнешь…
Иван улыбался в ответ и кивал, хотя твердо решил, что ночевать здесь не останется, хоть пешком, а уйдет.
Но пешком идти не пришлось. У избушки дожидался Радимка на своей гнедой.
— Ну что, собрался, или как? — весело спросил он.
— А как ты узнал-то? — изумленно спросил Черепахин.
— Ворона на хвосте принесла. Та, что у бабки Беляны висит, — возница подмигнул.
Но на обратном пути дал другое объяснение:
— У этого лешака больше одного дня никто не выдержит. А мне деньги во как нужны!
Черепахин так и не решил для себя, какое объяснение правдиво.
* * *
Этот номер «Политических хроник» расходился, как бесплатный «Плейбой» в ночном клубе. У киосков выстроились очереди, газету передавали из рук в руки, снимали ксерокопии, пересказывали…
Материал действительно получился забойный. На развороте броский заголовок «Схроны ждут команды», а особенно подзаголовок «Откровения сына кандидата в президенты» сразу привлекали внимание. Эффектно смотрелись фотографии деда Миколы во всей красе своей «лесной» молодости. Вот он в фуражке вермахта целится в объектив из «шмайсера», вот вскидывает руку в нацистском приветствии, вот в обнимку с собаковолком сидит на замаскированной крышке схрона, вот поднимает ее, вот, похожий на мертвеца, перебирает оружие в бункере… Отдельные фразы героя очерка очень красноречиво передают содержание глав: «Схроны рыть умею с молодости», «Тайники с оружием не выдал», «Зарубил и похоронил по-человечески», «За отца мы пить не будем»…
А вот рядом цветные портреты кандидата в президенты Фокина и бывшего «лесного брата» Проховыча. Кружками и стрелками обозначены совпадающие черты внешности: у обоих маленькие головы, низкие лбы, кривые носы и выдающиеся вперед массивные челюсти. А глаза у них были совершенно одинаковые: по-звериному круглые, бледно-серые, холодные. Безжалостные глаза!
Жутковатые откровения деда Миколы перемежались копиями документов, подтверждающих его родство с Фокиным. Последняя фраза очерка тоже брала за душу: «Итак, бандеровец Проховыч роет схроны в Чернолесье, устраивает в них тайники с оружием и чего-то ждет… Чего? Команды? Возможно, она поступит, когда его сын Фокин-Проховыч станет президентом. Этого мы допустить не должны!»
— Молодец! — воскликнул Баданец и щелкнул пальцем по скромной подписи: «И. Черепахин, журналист». — А мы его чуть в фундамент не закатали!
Он набрал номер автора сенсации.
— Приветствую, Иван Сергеевич! — добродушно прогудел Баданец. — Поздравляю с публикацией — очень убедительно выглядит, очень! Молодец! Гонораром будете довольны. Как отдыхается?
Черепахина с женой он отправил в Таиланд. Враги не достанут, а надо будет — легко вызвать обратно.
— Все хорошо, спасибо, — отозвался Иван Сергеевич. — Тут тепло, загораем, купаемся, отдых хороший, нервы успокаиваются…
— Просьбы, пожелания есть?
— Есть… Если можно, газетку перешлите, пожалуйста. Не терпится в руки взять…
— Не вопрос! — весело подвел итог Баданец. — Передадим сегодня же курьерской почтой!
Сенсационный материал перепечатали десятки газет и интернет-изданий. Телевизионные каналы с таким восторгом комментировали новость, будто бандеровцем был не Проховыч, а сам Фокин, будто кандидат в президенты лично рыл схроны в современном лесу. Продавцы новостей не знают ни границ, ни правил приличия, они склонны преувеличивать факты и нагнетать обстановку. Ложь, высосанная из пальца, нежизнеспособна. Зато если она родилась из реального факта, то может прожить долгую жизнь. Ее «околоплодные воды» — догадки, «версии», предположения. И часто уже не разберешь — что же такое родилось на самом деле — то ли недоношенный урод, то ли богатырь. А может, вообще произошел выкидыш…
Вся страна бурлила, как кастрюля с доходящим до готовности борщом. Правда, запахи от нее воспринимались по-разному. В Центральной и Восточной Украине ряды сторонников Фокина резко поредели, а «западенцы», напротив, дружно поддержали кандидата: «Таким отцом надо гордиться!»
