Афганистан, Кабул. Российское посольство
Резное двухметровое трюмо девятнадцатого века досталось Вере полгода назад совершенно неожиданно и бесплатно. Маринель, жена советника французского посольства, с которой она подружилась сразу по приезде в Кабул, засобиралась в Марсель, чтобы там осчастливить своего Мишеля вторым ребенком. И привезла ей это самое зеркало, которым она имела неосторожность когда-то восхититься.
— Вера, я сюда ни за какие деньги уже не вернусь, — заявила Маринель. — Я и на второго ребенка решилась именно потому, чтобы был повод покинуть этот Христом и Аллахом проклятый город. А эта вещь очень ценная, с венецианским зеркалом, выбросить просто жалко. Дарю тебе, чтобы ты меня не забывала. Каждый день будешь подходить к нему, а значит, и вспоминать меня.
Вере пришлось выдержать настоящий скандал, который устроил бдительный Марк Валерьевич:
— За что тебе дарят такие дорогие подарки? Французы — капиталисты, наши идеологические противники! Как ты могла принять столь сомнительный дар?
Потом полдня с трюмо возился специалист из резидентуры, «прощупывая» его, простукивая и исследуя разными приборами: нет ли там радиопередатчика, микрофончика, фотоаппарата, радиоактивного элемента или еще какой гадости. Ничего зловредного не обнаружили, муж сдался, и трюмо заняло место в ее спальне. По некоторым признакам Вера поняла, что вопрос решался на самом высшем уровне, у посла. Но она была рада, что проявила характер и подарок отстояла. И вот сейчас вновь подошла к нему, заглянула в овальное зеркало и в самом деле вспомнила свою приятельницу.
Сошлись они в силу ряда объективных и субъективных совпадений. Вера в школе учила французский и сохранила в памяти несколько десятков слов и выражений. А у Маринель бабка была дочерью русской эмигрантки: в семье гордились русскими корнями и также пытались упражняться в этом «корявом и несносном» языке предков. Обе были одного, бальзаковского возраста, у обеих — мужья оказались гораздо старше, обе честно несли свой семейный крест, понимая, что тем самым служат отечеству. Вера искренне огорчилась отъезду Маринель.
Сейчас она стояла совершенно голой, руки покоились на замысловатой резьбе рамы темного дерева, правую ногу она водрузила на низенький столик у основания зеркала. Если бы в подозрительный подарок действительно был вмонтирован фотоаппарат, передающий снимки на шпионский спутник, то специалисты DST бросили бы работу и сгрудились у экрана, рассматривая великолепное тело жены старшего советника советского посольства в Кабуле. Тридцать три года оказались не властными над природной красотой. Четкий овал лица, прямой, чуть длинноватый и заостренный нос, большие зеленые глаза, гладкие черные волосы, ниспадающие на высокую шею и хрупкие белые плечи, изящные руки с узкими запястьями и тонкими пальцами, маленькие груди с розовыми сосками, чуть проглядывающие сквозь атласную кожу ребра, осиная талия, упругие бедра, стройные ноги с округлыми коленями, аккуратные ступни, ровные пальчики с неизменным педикюром… Увы, французские контрразведчики были лишены такой возможности. А Вера не любовалась своим телом — она придирчиво оценивала его. Муж не баловал ее комплиментами.
— Глаза у тебя какие-то бесстыжие, — сказал он недавно. — Вызывающие глаза. Да и смотришь ты как-то…
— Как? — не выдержала тогда Вера.
— Не знаю! Но только так смотреть советская женщина, жена дипломата, не может!
Вера знала, что вид у нее действительно нагловатый. Но и дражайший супруг, и вся его дипломатическая династия ей изрядно надоели! И угораздило же ее — «псковскую дворняжку», как некогда в сердцах выдала свекровь свежеиспеченной невестке, попасть в это спесивое столичное семейство, где дедушка был дипломатом, папа дипломатом и вот теперь сын «отстаивал интересы страны Советов» за ее рубежами.
А ведь как ей везло сначала! Девчонка с периферии, дочь провинциальных учителей приехала в столицу. И сразу же поступила в архитектурный, хотя собиралась в медицинский. Ну, так получилось! Сразу же получила место в студенческом общежитии, совершенно непостижимым для нее самой образом научилась немного рисовать и сдавать «всю эту долбаную математику и сопроматику», защитила на «хорошо» диплом и за пять лет студенчества отделалась лишь одним абортом.
Трудно сказать, как бы сложилась дальнейшая жизнь, если б не званый вечер, на который ее притащила подружка.
— Надень на себя все, что есть лучшего, — потребовала Катька Арбузова. — Ты даже не представляешь, куда я тебя приведу!
— У меня и лучшее, и худшее — все одно, — без энтузиазма отозвалась Вера. — А идти мне туда не хочется…
Но пошла.
Это была скучная компания уже немолодых людей, строго одетых, говорящих на серьезные темы и пользующихся за столом тремя вилками. Вера почувствовала себя не в своей тарелке.
— Кто они? — спросила подругу.
— Дура, — прошипела Катька на ухо. — Они почти все дипломаты.
— Ну и что мне от этого?
— Лови момент! Видишь вон того в пиджаке с блестящими лацканами? Это Марк Валерьевич. Клянусь, он на тебя глаз положил. Жена его бросила, а дядька вроде бы ничего, еще не вполне старый…
— Но уже и не вполне молодой! — с грустной иронией произнесла Вера. И вздохнув, добавила: — Не их я поля ягода.
Катька усмехнулась:
— Те ягоды, которые поля выбирают, они нигде и не растут. А дикие ягоды весь мир заполонили! Так что думай, подруга!
Она и задумалась. А Марк Валерьевич увязался в провожатые, пригласил в кино, потом в кафе, она не возражала, хихикала, строила глазки… Короче, роман вспыхнул бурно, и через полгода она стала женой дипломата. И оказалось, что поговорка про поле и ягоду оправдалась в полной мере. Только поздно было давать задний ход.
Марк Валерьевич был старше на пятнадцать лет. Он работал тогда в Министерстве иностранных дел и потихоньку взбирался по ступенькам карьерной лестницы. Вера достаточно быстро поняла, какой вилкой надо поддевать семгу, а какой накалывать ломтики буженины, какое платье надевать на официальный прием, а в каком появляться в театре. Она также убедилась, что в любом обществе не остается незамеченной. Более того, быстро привыкла к вниманию мужчин и равнодушно относилась к недоброжелательным взглядам женщин.
Но разница в возрасте сказывалась: разные интересы, разное представление о семейной жизни, отдыхе, развлечениях, друзьях… Внешне все было хорошо: они продолжали всюду появляться вместе, изображая счастливую пару, но, придя домой, оказывались по разные стороны невидимой стены, расходились по разным комнатам и практически не общались. Если поначалу их интимные отношения с натяжкой можно было назвать сносными, то в последующие годы они постепенно угасали и, в конце концов, сошли на нет. Пару раз Вера пыталась обсудить эту тему, но муж отделывался какими-то сомнительными философскими сентенциями типа: «Главное дух, а не плоть»…
Однако она продолжала терпеливо играть роль жены, хотя прекрасно понимала, что движут ею чисто меркантильные соображения: у нее всегда имелись деньги, одежда только импортная — привозная или купленная в специальном распределителе, строго очерченный круг общения был, может, скучноват, но респектабелен и весьма престижен. К тому же завистливые взгляды ее институтских подруг тоже были весомым бонусом. Надо было видеть этих архитекторов, с утра до вечера корпящих над чертежами за сто двадцать рублей в месяц, когда она небрежно рассказывала чистую правду:
— Вчера во время приема у испанского посла подошел военный атташе — такой красавец-кабальеро с усиками, вручил бокал шампанского, лопочет: «Синьора белла, беллисимо!», а у самого глазки масленые…
Катька и Зинка просто шалели!
Уйти от мужа значило всего этого лишиться и прыгнуть в туманную неизвестность. Хотя почему «неизвестность»? Она прекрасно знала, что будет в том тумане. Такая же нудная и неинтересная работа, минимальные траты, чтобы дотянуть до получки, продажа в комиссионке фирменной одежды, бесперспективные интрижки с каким-нибудь Васей-электриком…
Нет, бросать Марка Валерьевича было нельзя. Несколько раз она заводила небольшие романчики — дело несложное, но крайне опасное. Хорошо, что «заместителями» мужа всегда были люди из их окружения, поднаторевшие в конспиративных хитростях.
Марк Валерьевич ждал вожделенного назначения за кордон, и отправиться куда-нибудь во Францию или хотя бы в какие-нибудь Нидерланды было семейной мечтой. Казалось, что тогда и семейная жизнь наладится. Но вместо Европы им был уготован Афганистан. Это назначение просто убило супругов, но на дипслужбе как в армии: приказ отдан — исполняй!
Через месяц они ехали по грязному, вонючему Кабулу и оказались за высоким забором с колючей проволокой в посольстве, которое Марку Валерьевичу представлялось надежной крепостью, а его жене — ужасной тюрьмой. И семейная жизнь оставалась такой же пустой и холодной. Тем более что в условиях совзагранучреждения, где всё на виду и все под контролем, найти «заместителя» законному мужу было чрезвычайно сложно. Но, как оказалось, в жизни нет ничего невозможного…
Вера покрутилась перед старинным трюмо: «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду расскажи…» Много повидавшее за свою длинную жизнь чуть помутневшее зеркало ответило честно: «Очень хороша!»
Она удовлетворенно прикрыла глаза и провела кончиками пальцев ото лба вниз по лицу, шее, груди, животу. Тело отозвалось сдержанным трепетом. Все-таки это свои пальцы…
Оторвавшись от правдивого овала, Вера устремилась в ванную. Горячей воды не было уже третьи сутки, и ей пришлось стоять под струями холодной. Впрочем, назвать ее холодной было сложно, да и водой-то довольно непросто. Так, моча знатной доярки… Но выбирать не приходилось. Ей необходимо быть чистой и благоухающей.
Растеревшись полотенцем, Вера еще несколько минут провела перед подарком Маринель: тушь для ресниц, пудра, бледная помада, карандаш по контуру губ. Потом оделась и, перекинув через плечо изящную сумочку, выскочила из дома.
* * *
В посольском дворе, постоянно озираясь по сторонам, будто через кирпичную стену в полтора человеческих роста мог кто-то подглядеть или подслушать, озабоченным шепотом разговаривали четверо сотрудников: две женщины и двое мужчин.
— Со всех сторон наступают, — главный бухгалтер посольства Васюков, тощий, совершенно лысый мужчина в лёгком светлом костюме, промокает голову несвежим, смятым в комок носовым платком. — Город в кольце…
— Да, зря мы на Наджибуллу надеялись, — печально кивает завхоз Семеняка — низкий, полный, с простецким, незапоминающимся лицом.
— И что теперь будет? — строго спросила у главбуха Силантьева — крупная немолодая женщина с сожженным пергидролем «гнездом» высоко взбитых белых волос.
По тону вопроса можно было подумать, что Васюков находится у нее в прямом подчинении. Или, как минимум, — в подчинении ее мужа. На самом деле все обстояло ровно наоборот — Геннадий Силантьев работал бухгалтером и являлся подчиненным Васюкова. Просто она была властной женщиной и начинала трудовой путь как учитель младших классов, а потому имела обыкновение смотреть на собеседника как на проштрафившегося первоклашку. Если, разумеется, тот соглашался с таким положением.
И главбух попадал под магию ее учительской власти. Он виновато пожал плечами, разводя руки в стороны:
— Смотря кто первым возьмет Кабул. Шах Масуд настроен к нам лояльно, а Хекматияр — это вконец обозленный, беспощадный зверь…
Семеняка закивал, ещё больше понизил голос и, прищурив глаза, прошипел, нагоняя жути на собеседников:
— И еще дикие отряды, вроде наших анархистов в гражданскую. Хорошо, если они друг с другом воевать начнут…
Четвертая собеседница, Титова — похожая на тихую обезьянку маленькая сухонькая женщина из отдела обеспечения, стояла молча, она вообще не отличалась многословностью, но, несмотря на это, являлась источником многих ходивших по посольству сплетен.
— Ужас, ужас, — сказала Силантьева, но не испуганно, а буднично, словно просто констатируя факт. — Что же тут хорошего, если кругом война? Пули не разбирают, кто прав, кто виноват.
— Тихо, Алевтина, не сей панику! — неожиданно твёрдо осадил учительницу Семеняка. — Начальство всё видит, всё знает, пусть оно и думает. А наше дело — работать и выполнять приказы…
— Гляньте, гляньте, — перебивая завхоза, вдруг зло зашептала Титова, показывая глазами в сторону. — Мы тут переживаем, а Верка, как ни в чем не бывало: начепурилась, накрасилась и катит куда-то! Ей все как с гуся вода!
К воротам направлялась Вера Индигова. Выглядела она, как всегда, эффектно: светлые волосы откровенно выбивались из-под обязательного платка, платье до середины икры плотно облегало фигуру, вроде бы скрывая от посторонних взглядов стройные ноги балерины, но цепочка на левой щиколотке и броские босоножки на высоких «шпильках» все равно привлекали к ним внимание. Она не шла, а будто бы плыла по воздуху. Маленькая сумочка висела на длинном ремешке, переброшенном через плечо.
И тут же Титова громко, но уже совсем другим тоном — весело, даже доброжелательно спросила:
— Куда собралась, Верочка?
«Тебе оно надо? — раздраженно подумала Вера. — Кто ты такая? И почему я, жена старшего советника, должна перед тобой отчитываться?»
Но она улыбнулась и приветливо помахала рукой:
— На Миндаи . Хочу сувениров купить. Да может, настоящий кандагарский шелк попадется…
— Да ты что, Верочка, опасно ведь! Обстановка, видишь, какая! — качая головой, сказала Алевтина и поцокала языком.
«Еще у тебя, коровы, не спросила!» А вслух Вера сказала как можно беззаботнее:
— Ничего, я быстро! Одна нога здесь, другая там!
Еще раз доброжелательно помахав рукой, Вера поправила белый платок и вышла за ворота. Когда ушли советские войска, Кабул изменился: улицы почти опустели, а уж увидеть европейцев было почти невозможно — все передвигались исключительно на машинах. Хотя и в машины бывало стреляли… Сейчас все привыкли к новой жизни: грызня в афганском руководстве, автоматные очереди по ночам, провалившийся путч, аресты, окружившие город моджахеды, открытая борьба за власть — все это стало привычным элементом местного колорита. И сотрудники посольств перестали бояться пешей ходьбы, хотя вряд ли улицы стали безопасней: иногда стреляли и по машинам. Но к этому тоже привыкли.
Яркое солнце освещало плоские бедные домишки, витрины местных лавок — дуканов, однотипно одетых мужчин: светлые штаны, длинные темные куртки, чалмы; женщин в черных накидках до земли и с лицами, закрытыми паранджой. По замусоренным улицам катились желтые такси из советских ГАЗ-21, большие синие индийские автобусы ТАТА, огромные КамАЗы и ярко раскрашенные американские грузовики «National», лениво семенили послушные трудолюбивые ослики, нагруженные тяжелыми мешками, переговариваясь между собой и не обращая внимания на машины, ехали велосипедисты… На углах ободранные мальчишки продавали дешевую отварную свеклу, сигареты, конфеты и жевательную резинку.
Вера шла быстро, но расчетливо — так, чтобы не вспотеть и сохранить свежесть и легкий аромат французских духов. Мальчишки и взрослые мужчины обращали внимание на гибкую и красивую белую женщину в европейской одежде, слабо адаптированной к местным условиям. Кроме нее, других таких красавиц видно не было, что уже само по себе могло привести к непредсказуемым последствиям. Но она не задумывалась над мелочами. Хотя о конспирации не забыла. Уронила журнал «Огонек», который специально взяла для этой цели, и, не торопясь, наклонилась, внимательно осмотрев улицу сзади. Все вроде бы было в порядке. Но первое впечатление могло оказаться обманчивым.
Теперь она шла медленно, часто останавливаясь перед прилавками дуканов. Придирчиво растягивала шелковые платки, смотрела на свет хрустальные армуды , перебирала старинное серебро… А сама настороженно стреляла глазами по сторонам. Но ничего подозрительного она не заметила.
Пройдя квартал, потом другой, женщина свернула за угол и подошла к большому черному джипу с тонированными стёклами. Дверь открыли изнутри, и Индигова быстро запрыгнула на широкое заднее сиденье. Машина резко рванула с места, выбросив из-под широких колёс облачко пыли.
— Видал, Азад, какие у америкосов машины, — сказал, чихая от этой пыли, сидящий на бордюре с сигаретами мальчишка-афганец лет четырнадцати, обращаясь к протирающему глаза младшему брату.
— С чего ты взял, что он американец, Алим?
— На номера смотреть надо, машина штатского посольства, ишак!
— Вообще-то я на женщину смотрел. Видал, какие у америкосов женщины?
— Да-а-а, — мечтательно поднял глаза к небу Алим.
— Видел у нее цепочку на ноге? Она пробуждает греховные мысли…
— Да-а-а, — с той же интонацией повторил Алим.
* * *
Во внедорожнике работал кондиционер, в салоне царила приятная прохлада. За рулём сидел крепкого телосложения афганец в национальной одежде. Рядом с ним вполоборота развернулся к Вере Джек Коллинз — третий секретарь посольства США.
— Здравствуй, моя красавица, — низким баритоном произнес он, и сердце Веры учащенно забилось.
— Здравствуй…
Она опасливо косилась на спину водителя, но тот напоминал бездушную скалу, которая ничего не видит и не слышит. Даже голову не повернул, когда она села в машину.
Зато Джек не сводил с нее восхищенного взгляда. Он любовался этой красивой женщиной вот уже два года и всякий раз при встрече благодарил небеса за то, что старший советник Индигов считает свою жену счастливицей уже только от самого факта ее выезда за границы большой и ужасной страны с громоздким названием из одних согласных букв. А холить и лелеять, а удовлетворять её, белокожую красавицу, ему как-то недосуг… Как любил говаривать отец Коллинза, старый разведчик и большой любитель прекрасных представительниц человечества: «Цветочек, Джек, чаще поливать надо. Это — гарантия богатого урожая!»
Через пару километров Коллинз скомандовал водителю:
— Остановись у чайханы, Бахир, я сам сяду за руль. Можешь пока выпить чаю, я заберу тебя через час-другой.
Водитель, кивнув, исполнил приказание. Джек перебрался в водительское кресло и аккуратно повёл машину по узким улочкам пригорода.
— Почему ты не оставил его в посольстве? — спросила Вера. — Зачем нам лишние глаза и уши?
Коллинз пожал плечами:
— Выезд без водителя привлекает внимание. И не бойся его глаз и ушей: в таком деле язык куда опасней. А у него язык всегда за зубами. Я ему полностью доверяю.
— А я тебе доверяю, — сказала Вера.
Джек посмотрел на неё в зеркальце заднего вида и увидел, как она улыбается. Похоже, влюблена, как кошка. Что ж, это хорошо, с какой стороны ни взглянуть.
— Легко вышла в город? — поинтересовался он.
— Какой там! — Индигова махнула рукой. — Как привязались всякие клуши… И что интересно: главбух Васюков, завхоз Семеняка — солидные люди, в мои дела нос не суют. А бабы! Ну кто такая Нинка Титова? Отдел обеспечения, считай, старшая уборщица! Или Алевтина Силантьева. Она вообще ничего собой не представляет. Бывшая учительница…
— Может, у них могущественные мужья?
— Какой там! — повторила Индигова и сделала тот же жест. — Генка Силантьев бухгалтер, зарплату начисляет, а у Титовой Васька в секретариате работает, в секретных бумагах копается.
Несколько минут Вера изливала душу и жаловалась на соотечественников. Джек слушал и сочувственно поддакивал. Наконец скучная тема иссякла.
— Я скучала по тебе, — на глубоком выдохе страстно прошептала женщина.
— Я тоже, — Джек растянул на своей довольной физиономии голливудскую улыбку.
Вера подалась вперёд и, просунув руку между сиденьями, расстегнула пуговицы мужской рубашки и стала перебирать волосы на груди Коллинза, иногда пощипывая его за сосок.
— Потерпи немного, дорогая, — напряженно сказал он.
Нетерпеливость любовницы заводила его, а машина двигалась по узкой дороге над обрывом. Наконец они достигли вершины горы и въехали в небольшую рощу.
— А теперь иди сюда! — выдохнул Коллинз.
Вера будто совершила кульбит через спинку сиденья. Когда же сильные и властные руки американца аккуратно ее отпустили, на ней остались лишь коралловые сережки. И понеслось… Это было нечто среднее между цирком и соревнованиями по борьбе. Джек вытворял с ней все что хотел. Вот они перелетели на заднее сиденье, вот она стоит вниз головой между его раздвинутыми коленями, а он развернул ее как курчонка, которого собираются надеть на бутылку с водой перед тем, как поставить в печь… Она летала где-то высоко-высоко и плохо соображала, где она и что происходит. Сладостное безумство продолжалось бесконечно долго, но наконец тело Джека обмякло. Она постепенно приходила в себя.
Вокруг машины надсадно жужжали пчелы, табачный дым вытекал в приоткрытое окно, а внутрь просачивался жаркий воздух, который тут же растворялся в кондиционированной прохладе. Джек полулежал, Вера, опершись спиной на противоположную дверь, боком сидела на широком сиденье и курила. Её длинные стройные ноги с чуть полноватыми икрами покоились на его коленях. Коллинз нежно, едва прикасаясь, водил рукой по гладким ступням. Через лобовое стекло открывался вид на раскинувшийся внизу Кабул. На приборной доске под стеклом лежал редкий в этих краях автомат «Узи».
— Как потрясающе пахнет акация! — повернув голову к окну и прикрыв глаза, сказала Вера, глубоко вдохнув ароматный воздух.
— И как можно слышать запах, когда у тебя во рту дымящаяся сигарета? — лениво удивился Джек, невзначай продолжив движение руки вверх по бедру женщины к тщательно эпилированной границе бикини.
— Да мало ли что у меня во рту. Где рот, а где нос?! Думай! — Она легонько шлёпнула ладошкой по его запястью, целомудренно останавливая движение нескромной руки.
Коллинз рассмеялся:
— Ах, вот оно как! Действительно, ты права, только женскую логику ещё не понял ни один мужчина… Зато я понял, что цепочку ты надела, чтобы привлечь внимание. — Джек наклонился и поцеловал тонкую щиколотку. Потом буднично спросил: — Как обстановка в посольстве?
Вера, отмахнувшись грациозным движением, сказала как о чём-то, сильно надоевшем:
— Да ну… Очень напряжённая. Все хотят домой. И посол заметно нервничает, а по моему благоверному вообще не поймёшь, то ли война завтра, то ли праздник с салютом.
— Не стоит преувеличивать опасность, — успокоил Коллинз. — Все обойдется.
Он дотянулся до перчаточного ящика и вытащил белый пузатый холщовый мешочек. Освободив горловину от витого шнурка, достал массивный серебряный браслет с бирюзой, надел на руку женщины и поцеловал её длинные пальцы.
— Какая прелесть! — восхитилась Вера, рассматривая подарок. — Я начинаю верить, что ты меня любишь.
— Когда ты перестанешь сомневаться! — улыбнулся Коллинз. И протянул ей по-прежнему пузатый мешочек: — Здесь афганские сувениры и платок из кандагарского шёлка, как подтверждение того, что все это время ты провела на Миндаи!
— Там часто бывает наш Шаров, — озабоченно сказала Вера. — Как бы он не разоблачил меня. Русская из посольства не остается незаметной даже в тысячной толпе. А если ее никто не видел, значит, ее там и не было!
— Шаров? — Джек насторожился, но явно не из-за своей возлюбленной. — Что он там делает? Покупает сувениры, овощи, фрукты? Может, мясо для шашлыка или рис для плова?
— Нет. — Вера пожала плечами. — Вроде ничего не покупает.
— Тогда что мужчине делать на базаре?
— Не знаю. Только он постоянно там околачивается, и я с ним там не раз сталкивалась. Он у нас вообще таинственная личность. — Вера осеклась.
— Да… — со значением сказал Коллинз, задумываясь. Он прекрасно знал, кто работает в любом посольстве мира под «крышей» военного атташе. Да и Вера это хорошо знает. Но проявляет бдительность, сучка…
Неловкая пауза затянулась. Джек спохватился и стал успокаивать подругу:
— Не бойся ничего, базар большой, всех не рассмотришь.
Но Вера, примеряя изысканный шёлковый платок, уже не слушала Коллинза:
— Какая прелесть! Спасибо, Джек, я именно такой и хотела!
* * *
Коллинз высадил Веру в нескольких кварталах от российского посольства, постоял несколько секунд, глядя вслед грациозной фигурке. Он был приятно расслаблен. В отчете он обозначает их свидания как встречи с информатором. Конечно, это преувеличение: как любовница Вера гораздо ценнее, чем как агент. И все же и все же… Как говорят русские, курочка по зернышку клюет и сыта бывает… Женщина скрылась за углом, и он медленно тронулся с места, направляясь в чайхану за Бахиром. Через десять минут он прибыл на место и неспешно вылез из приятной прохлады в пекло раскаленного города.
Неказистое глинобитное здание было недавно побелено, тротуар перед входом выметен, на веранде сидели несколько местных, они неспешно прихлебывали чай и вели обстоятельную беседу. Чайханщик, почтительно склонившись, провёл его на задний двор, где в тени старой маслины сидели за столом Бахир и высокий афганец в халате. По их неловким позам было заметно, что расположиться на привычном мате или ковре было бы куда комфортней, но американец не любил сидеть по-восточному, да ещё и без обуви, а с ним приходится считаться.
Завидев хозяина, Бахир мгновенно вскочил и быстро удалился, поймав на ходу брошенные Джеком ключи. Коллинз поздоровался с его сотрапезником. Это был массивный человек, с широкими плечами, мощной шеей и непропорционально маленькой головой. Лицо его раскраснелось и покрылось каплями пота, очевидно, поэтому он снял чалму, и теперь, когда поворачивался, на бритом смуглом затылке можно было видеть жуткий розовый звездообразный шрам. Казалось, что его оставила разрывная пуля, но тогда что стало с мозгами в этой маленькой голове? Или их там никогда и не было? Только сплошная кость… Казалось, он не обратил на Коллинза никакого внимания, только едва заметно кивнул в ответ на приветствие и продолжал удовлетворенно прихлебывать горячую янтарную жидкость, время от времени поглаживая густую, черную, как смоль, лопатообразную бороду. На лицемерном Востоке, где от сладкой, как рахат-лукум, улыбки до удара кривым кинжалом в живот расстояние короче ширины обеденного стола, это можно было расценить как пренебрежение. Или списать на отсутствие мозгов. Но Джек знал, что это просто особенность характера.
Чайханщик поставил перед Коллинзом фарфоровый чайник с такой же пиалой, тарелку свежих лепешек, вазочку с кизиловым вареньем и, поклонившись, удалился.
Человек со шрамом, наконец, поднял на Джека маленькие, глубоко спрятанные под развитыми надбровными дугами нечеловеческие глаза. Даже видавшему виды разведчику стало не по себе.
— Салям алейкум, Абулфази! — едва заметно улыбнулся Коллинз. — Ты хорошо соблюдаешь конспирацию.
— Привет, Лео! Потому я еще живой!
Выражение мрачного лица несколько изменилось и теперь изображало полное радушие и приветливость. Хотя разобрать это мог только тот, кто давно знал агента. Но Коллинз знал его давно.
— Безбородый провалил трех моих людей. Хорошие агенты были.
— Хорошие агенты не проваливаются, — гулко произнес человек со шрамом, опять опустив глаза.
— Мудро! — согласился Коллинз. — Но они и не проваливались, пока Безбородый их не провалил. И я хочу отплатить ему тем же.
Собеседник неспешно допил свой чай.
— Это правильно, — кивнул он. — Люди говорят: надо вернуть то, что получил.
— Раньше я не говорил тебе… — Коллинз выдержал интригующую паузу. — Это Безбородый подстрелил нас тогда в Деште-Кевир.
— Раньше не говорил, а теперь сказал. Почему?
— Чтобы тебе было легче работать. Когда затронута душа, дела идут успешней.
— У меня нет души, Лео. Ведь тогда, в пустыне, ты собирался меня убить? Верно? Еще до того, как нашел этот черный шар?
— С чего ты взял?! — изобразил возмущение Коллинз.
— Не отказывайся. Я чувствовал.
— Но не убил ведь?
— Твое счастье, что Аллах удержал твою руку, послав этих русских. Я бы не дал тебе это сделать, — Абулфази на миг поднял глаза, и душу Джека обдало могильным холодом.
— Надеюсь, в твоем сердце не живет злоба?
Агент покачал головой:
— Нет. Мысли и намерения менее значимы, чем дела. Ты взял меня в самолет, а не оставил в пустыне. Хотя мог просто бросить спичку — я был весь облит бензином… И потом много лет держишь при себе, помогаешь во всем. Забудь про мои слова. И закончи свою мысль…
Коллинз помолчал.
— Мне сегодня одна птичка прочирикала на ушко, что Безбородый постоянно толчется на базаре Миндаи.
Человек со шрамом снова наполнил пиалу. Было непонятно — понял он смысл сказанного или нет.
— Я предполагаю, что там он встречается со своей агентурой, — терпеливо продолжил Коллинз. И подвел итог разговору: — Поручи своим людям выследить его и тех, с кем он контактирует.
Абулфази неспешно прихлебывал чай, и было непонятно — слышит он, что ему говорят, или нет.
— Потом я скажу, что делать дальше.
Джек сунул руку в карман, и в его кулаке оказались скрученные в тугой рулончик и перетянутые резинкой стодолларовые купюры. Он аккуратно положил рулончик рядом с огромной ладонью своего неразговорчивого агента. Тот в очередной раз одарил Коллинза своим ужасным взглядом и прежним, будто идущим из подземелья голосом произнес:
— Иншала.
Американец поднялся:
— Здесь хватит расплатиться и за мой чай.
Агент, казалось, не расслышал последней реплики и повернулся за своей чалмой.
Вид страшного шрама напомнил о событиях, при которых они оба могли расстаться с жизнями. Но на лице секретаря американского посольства ничего не отразилось. Только на миг проявились быстрые морщинки на переносице. Может быть, от удивления, что деньги со стола исчезли, как будто растворились в воздухе.
* * *
Базар кипел, бурлил, переливался всеми цветами радуги, источал и перемешивал ароматы: пряностей, фруктов, овощей, варёной телятины, подкопченных на углях бараньих кебабов или баранины из котлов с супом «шорба», доходящих на пароварках «а-ля» пельменей «ашак» с начинкой из лука-порея… И всё это было накрыто, как куполом, многоголосым шумом толпы. В здешней сутолоке и многолюдье легко затеряться и скрыться от посторонних глаз.
Островком покоя на любом восточном базаре всегда остаётся чайхана. На коврах и циновках сидят, а иногда полулежат мужчины в национальной одежде. Кто в халатах, кто в «шоли»: свободно наброшенном на плечи покрывале с закинутым за спину длинным концом. На головах чалмы или паколи — головные уборы из тонкой верблюжьей шерсти ручной вязки, что-то типа берета или, как их называют шурави, — «две лепёшки», «душманка» или «пуштунка».
Тихие неспешные деловые или бытовые разговоры, обязательным атрибутом которых является чай. Его здесь не заваривают, а варят, засыпая заварку в кипящую воду в большом количестве, но варят недолго, поэтому до консистенции чифиря напиток не доходит, а потом — сахар, много сахара.
Два афганца, растворившись среди себе подобных, посидели недолго, что-то тихо обсуждая между собой на фарси. Потом один из них встал, кивнул другому, откинув легкий полог, вышел в базар и пошёл по торговым рядам к выходу. Оставшийся в чайхане мужчина внимательно смотрел вслед своему знакомцу, пока его чёрная чалма не скрылась из виду. Похоже, всё спокойно, «хвоста» нет. Он встал, откинул полог, вроде бы рассеянно осмотрелся и не спеша двинулся в противоположную сторону, часто останавливаясь и тщательно проверяя: пока подтягивал вроде чуть распустившуюся чалму, успел просканировать взглядом всё пространство вокруг себя. Тишина, слава Аллаху!
Первый афганец к этому времени уже быстро уходил по прибазарным улочкам, также тщательно проверяя: часто останавливаясь перед витринами магазинчиков и мастерских народных умельцев, время от времени переходя с одной стороны улицы на противоположную. Всё чисто, слава богу!
Он постоял перед витриной маленькой мастерской чеканщика Азада с выставленными на продажу чайдишами — сосудами для чая вроде кувшинов с ручкой, напоминающих фигуры прекрасных восточных танцовщиц. В таких мастерских по ремонту и изготовлению металлоизделий делают ещё и металлические ворота, и ограды, и печки, похожие на буржуйки, но топящиеся не дровами, а соляркой, и ёмкости для воды, и много других полезных и необходимых в хозяйстве вещей. Он отвёл взгляд от чайдишей — истинных произведений искусства, ещё раз огляделся, потом неспешно вошёл внутрь мастерской и, не задерживаясь, а наоборот — прибавив ходу, тут же выбежал в заднюю дверь. Чеканщик только коротко взглянул на вошедшего и быстро опустил голову, продолжив свою монотонную работу.
На узкой улочке, недалеко от заднего выхода из мастерской Азада, стоял старенький «мерседес» с тонированными стёклами. Машина была настолько древней, битой, ржавой, многократно и кусками крашенной, что признать в ней уроженку Баварии можно было только по трёхлучевой звезде на капоте. Но когда выбежавший мужчина сел за руль, двигатель завелся сразу, ровно и быстро набрав обороты, и сорвал старушку с места, задрав капот, как задирает нос глиссер, набирающий предельную скорость.
Проделав обязательные круги и петли по городу, «мерседес» беспрепятственно заехал в российское посольство. «Афганец» поднялся на второй этаж жилого корпуса, вошёл в свою комнату и закрыл дверь на ключ. Первым делом он открыл сейф и вытащил армейскую фляжку, плеснув себе совсем чуть-чуть, буквально на полсантиметра, красноватой жидкости, выпил и зажевал свежей крупной инжириной из холодильника.
— Уф-ф-ф!
Настойку резидент военной разведки Александр Михайлович Шаров делал по старому семейному рецепту. Весь смысл был в том, что много «шаровки» выпить невозможно: чистый медицинский спирт, настоянный на дюжине маленьких красненьких жгучих перцев сорта «огонёк», при самой малой дозе моментально продирал мозги до подкорки, а запаха алкоголя от такой малости не оставалось. Были и ещё очень важные в нынешних условиях аспекты: медицинский и экономический. С одной стороны, «шаровка» дезинфицировала желудок, профилактируя кишечные расстройства. С другой — это адское зелье мог принять не всякий организм, только такие же лужёные желудки, как у Шаровых, потомственной военной косточки, поэтому охотников приобщиться к зелью на халяву, как правило, не находилось.
Послу Погосову подполковник как-то рассказал про семейный рецепт, и тот, вынужденный скрывать слабости от наблюдательной совколонии, очень заинтересовался. Вот тут и случился конфуз: наливать на полсантиметра руководитель не умел, поэтому, несмотря на предостережения Шарова, плеснул себе полстакана, и… Зарычав, он метался по кабинету, пил воду, молоко из холодильника, но всё зря, и только стакан водки, пущенный уже от отчаяния в привычное к этому напитку нутро, вдруг непостижимым образом исправил дело.
Посол постепенно пришёл в себя и вновь обрел голос.
— Громко я, гм… орал? — смущенно спросил он.
— Аж собаки на улице залаяли! — дерзко пошутил Шаров.
Но Погосов спустил ему такую дерзость. Ибо подобный конфуз с алкоголем в великом и могучем Союзе ССР на всех ступенях социальной лестницы однозначно трактовался как слабость. И то, что Шаров оказался свидетелем этой начальственной слабости, странным образом приблизило его к руководителю: Погосов стал снисходительней к резиденту, и отношения между ними установились почти дружеские. Может, конечно, основной причиной явилось то, что Шаров не гнал в Центр чернуху на посла, однако «шаровка» тоже сыграла свою роль.
Сейчас резидент на себе испытал жгучие свойства «огонька». В горло будто залили свинец.
— Уф-ф-ф!
Шаров глубоко вдохнул, помотал головой, будто взбалтывал шейкер, чтобы алкоголь быстрее проник в мозг, и начал медленно возвращать себе «человеческий» вид: размотал чалму, снял халат, сбросил сапожки с загибающимися кверху носами и прошел в ванную. Здесь он сначала аккуратно отклеивал бороду, «тронутую сединой», и кустистые брови, сросшиеся у переносицы. Потом смывал грим, тщательно умывая лицо, кожа которого постепенно обретала более светлый, европейский цвет. Наконец, стал под душ, точнее, тонкую струю едва теплой, желтоватой воды, смывающей последствия перевоплощения, а главное — пот, грязь и усталость. Если бы кто-то подсматривал за ним, то рассмотрел бы мускулистый торс хорошо тренированного мужчины, на котором отчетливо выделялись бледные рубцы давних пулевых отметин. Входное отверстие на груди, правее соска, выходное — на спине, ниже правой лопатки.
Через десять минут он вышел из ванной, налил и проглотил ещё полсантиметра «шаровки», облачился в легкие светлые брюки и голубую шведку. Именно так он и явился в маленькую приемную посла Российской Федерации. Его сразу же приняли.
Владимир Иванович Погосов, уже немолодой человек, тучный и немного рыхлый, сидел в кресле у своего стола. Было видно, что он не очень здоров, но здорово озабочен. Вошедший сразу же это понял:
— Как здоровье, Владимир Иванович? Настроение?
Тот только отмахнулся, потом улыбнулся и сказал:
— Видел твой маскарад, Безбородый.
Последнее слово он выделил. Так Шарова называли только афганцы, но посол об этом знал и сейчас проявлял свою осведомленность.
— Выйдешь в отставку, буду рекомендовать тебя в гримеры.
— А что, на актера не потяну?
Погосов хмыкнул:
— Ты знаешь, кем я хотел стать в юности? Не догадаешься. Режиссером!
— Это чувствуется. Вы и сейчас руководите нашими маленькими спектаклями.
— Только актеры не слушаются…
— Не понял?
— У тебя чувствуется школа специальной разведки. Только все эти переодевания, гримировки… Ты уже давно не работаешь «в поле», к тому же времена Сиднея Рейли безвозвратно миновали. Бегать, маскироваться, стрелять, подсматривать и подслушивать — все это осталось в далеком прошлом!
Посол неопределенно махнул рукой.
— Сейчас разведка — это углубленный анализ, компьютерный расчет…
— А что анализировать-то, что закладывать в компьютер? — спросил Шаров. — У нас аналитиков хватает. Вон сидят в кабинетах, читают зарубежную периодику, какая только приходит сюда с опозданием в несколько дней, и на основании газетных статей составляют отчеты, которые предлагают вам для отправки в Москву. Но там и своих «аналитиков» хватает, которые не хуже наших знают иностранные языки. Чтобы анализировать что-то, нужны конкретные, проверенные факты, а не домыслы залетных борзописцев! Нужна точная информация! Вот и приходится летать по Кабулу, как пчела…
— Только пчела собирает нектар и приносит мёд, — повышая голос, перебил его Погосов. — А ты собираешь сплетни и приносишь говно…
Разведчик даже не поморщился.
— Не сплетни, а информацию, — спокойно объяснил Шаров. — И не говно, а новости.
— И какие новости у тебя на этот раз? — саркастически улыбаясь, спросил посол.
— Основных, Владимир Иванович, две. Плохая и очень плохая. С какой начинать?
Погосов недовольно поморщился.
— Так я и знал! Начинай с менее гадкой.
— Веру Индигову видели в машине резидента ЦРУ Коллинза.
Посол откинулся в кресле, откинул голову, уставившись в потолок, медленно и тяжело вдохнул, выдохнул, опять вдохнул.
— Чёрт! И это менее гадкая?! — выдавил из себя Погосов. — Если информация точная, надо отсылать её с мужем в Россию. Только сейчас всё равно нет возможности покинуть Кабул. — Он надолго задумался. Подобные контакты могли иметь негативные последствия и для руководства посольства. Наконец вздохнул: — Ну а какая же новость у тебя самая плохая?
Шаров теперь уже и сам не знал, какая из новостей окажется для Погосова худшей. О второй посол, по крайней мере, и так догадывался.
— Хекматияр прямо заявил: «Войду в город, первое, что сделаю, перережу горло всем русским». А сейчас он подтягивает артиллерию на склон горы, собирается обстреливать Кабул. И первой целью станет наше посольство.
Шаров опустил глаза к полу:
— Извините, что приношу говно, но вы должны это знать.
— Ну, и что дальше? — раздражённо спросил Погосов, выходя из-за стола и нервно прохаживаясь по кабинету. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Благодаря тебе, знаю, спасибо. И как я могу этому помешать?
— Никак, — Шаров пожал плечами. — Поэтому надо ставить перед Москвой вопрос о срочной эвакуации посольства.
Погосов, подходящий в это время к окну, остановился, круто по-военному развернулся и удивлённо уставился на него. Вспышку гнева Погосов подавил, но ответил с прежним раздражением, глядя в глаза Шарову:
— Умный ты больно! Ты знаешь, что в Москве творится? Союзной власти больше нет — сломана, российской еще нет — создается. Я всегда одному Хозяину подчинялся. А в последнее время президентов было два, председателей правительства два, министров иностранных дел тоже два. И позиции у всех разные! Союзный МИД был за Наджибуллу, а российский считал, что он мешает нормализации обстановки в Афганистане! Как мне было работать?!
Шаров пожал плечами:
— Не знаю. Я не дипломат. Но думаю, надо объективно информировать тех, кто сейчас реально принимает решения. И ставить вопрос об эва-куации.
— Да, тебе легко говорить. А потом, если что пойдет не так, кто окажется виноватым?
— Те, кто оставил Наджибуллу без помощи, — сказал Шаров. — И моджахеды. Кто же еще?
Погосов погрозил ему пальцем:
— Ты дурачка из себя не строй! Прекрасно сам знаешь, как ищут крайнего: «Кто ударил во все колокола? Погосов. А подать сюда Погосова!» Не так, что ли?
— Так, — вынужден был признать резидент.
— Вот то-то! — кивнул посол. — Паникёры никому не нужны. — Он опустил голову и продолжил, но уже как будто не для разведчика, а для себя: — Меня в лучшем случае отправят на пенсию.
Шаров понимал, что Погосов прав: в России любят искать крайнего. И всегда находят, даже если его и нет.
— Лучше быть живым пенсионером, чем мёртвым послом! Через месяц-два обстановка станет катастрофической и момент может быть упущен… Хекматияр любит заживо сдирать кожу со своих врагов, — Шаров криво ухмыльнулся. — А нас он вряд ли считает друзьями!
Погосов, молча и невидяще, будто Шаров был прозрачным, смотрел сквозь него на стену с потертой деревянной отделкой. Через несколько секунд, выйдя, наконец, из тяжёлой задумчивости, он медленно произнёс:
— Ты помнишь, как американцы пытались освободить своё посольство в Иране в восьмидесятом?
Шаров ограничился кивком. О том, что он находился в центре операции «Орлиный коготь», знал только ограниченный круг лиц. Очень ограниченный. И одно из таких лиц находилось совсем близко, здесь, в Кабуле.
— Чего они добились? — продолжил Погосов. — Огромный ущерб, погибшие, позор на весь мир!
Шаров с досадой глянул в сторону окна, с нажимом сказал:
— Я не предлагаю объявлять тревогу и проводить второй «Орлиный коготь»! Но, по крайней мере, надо дать шифротелеграмму об осложнении обстановки. Пусть думают, готовятся…
Погосов долго молчал. Резидент знал его перенятую у первого и единственного советского Президента привычку долго обдумывать ответ на сложный вопрос. Со стороны это напоминало зависание компьютера. Пауза затянулась.
— А по своей линии ты что передал? — наконец спросил Погосов.
— Объективную информацию со своим анализом, — сказал резидент.
— Хорошо, подготовь текст таким образом, чтобы наши позиции сильно не расходились. Только без панических настроений! Я все равно отредактирую!
Шаров обозначил стойку «смирно» и кивнул:
— Есть! Настроения в шифротелеграмме будут самые героические…
Погосов внимательно посмотрел на него: не издевается ли? Но лицо Шарова непроницаемо.
— Ты прекращай ерничать и зубоскалить. Обстановка к этому не располагает.
— Есть прекратить зубоскалить!
— И вообще, лучше бы вы собрали информацию о перспективах развития военно-политической ситуации.
— Попробую, — кивнул резидент. — Однако это дело нелегкое.
— «Нелегкое»! — раздраженно бросил посол. — Тогда занимайтесь легким!
— Например?
— Выявляйте паникёров.
Шаров кивнул ещё раз и, сдерживая улыбку, спросил:
— Но что с ними делать будем? Если сейчас угрожать кому-то из наших людей высылкой на родину, завтра уже ничего не надо будет отслеживать — все начнут открыто паниковать. Сегодня это не наказание, а, скорее, поощрение. Тем более, невыполнимое.
Резидент сделал паузу, задумчиво посмотрел в потолок и, словно в побелочных трещинках ему открылась какая-то мудрость, сказал:
— Остаётся одно…
— Что?! — заинтересованно вскинулся Погосов.
Разведчик, серьёзно глядя в покрасневшие от напряжения глаза посла, тихо сказал:
— Расстрел паникёров у внешней стены посольства!
Не дожидаясь реакции, Шаров щёлкнул каблуками, развернулся и вышел из кабинета, тихо прикрыв дверь.
У посла Российской Федерации в Республике Афганистан Владимира Ивановича Погосова нервно дёрнулось правое веко.
— Совсем распустился! — сказал он. И неожиданно усмехнулся: — Расстрел у внешней стены, надо же! Юморок у него еще тот…
* * *
На этот раз Шаров выехал в город в обычной европейской одежде: кожаная куртка, клетчатая рубашка, джинсы, кроссовки. Даже номер на своем рабочем «мерсе» менять не стал. Так с посольским номером и подъехал к базару Чар-Чата. Объехал его с северной стороны, где в тупиковом переулке между торговыми рядами и жилым кварталом находилась обитель агента, который в секретной документации резидентуры проходил под псевдонимом Дуканщик.
Узбек по национальности, агент действительно был дуканщиком. Родился в Ташкенте, восьмилетним мальчиком родители вывезли его в Афганистан, он занялся торговлей и с тех пор заметно «поднялся». Может, сыграли роль личные способности, а может, товар, которым он торговал.
Продавал Дуканщик, конечно, не арбузы, не парфюмерию и даже не японскую радиотехнику, а оружие. Причем не легкое стрелковое, хотя пистолеты, винтовки и автоматы в ассортименте его лавки имелись, не они приносили основной доход. Он специализировался на крупнокалиберных пулеметах, зенитных установках, ручных гранатах и реактивных гранатометах, зенитно-ракетных комплексах и минах. Когда они познакомились (а со стороны Шарова это было целевое знакомство для последующей вербовки), Дуканщик сделал встречный подход, пытаясь склонить резидента к посредничеству между ним и командованием советских войск во взаимовыгодных торговых операциях с тяжелой военной техникой — бэтээрами, танками, орудиями. В общем, он сам пытался завербовать Шарова и очень обозлился его неуступчивости, даже угрожал поначалу…
Но потом все устаканилось. Как-то ночью дуканщика, который еще не был Дуканщиком, задержали хадовцы: у схваченных накануне моджахедов изъяли купленные у него ПЗРК «Стингер» и несколько противопехотных мин. Дело было плохо: методы дознания ХАД мало отличались от методов моджахедов, и они вполне могли содрать с дуканщика кожу: ПЗРК и мины — это не просто оружие, а оружие, направленное против шурави! Деваться было некуда, и он использовал единственную возможность спастись: попросил позвонить уважаемому шурави Шарову. А через несколько часов вышел из застенков ХАДа целым и невредимым, но уже подписавшим обязательство о сотрудничестве Дуканщиком. Впоследствии этот неприятный эпизод вроде как забылся, и они стали вроде как друзьями.
Шаров подъехал к въезду в переулок. Поперек дороги стояла пустая телега, на которой сидели два узбека в халатах. Один совсем молодой, с розовыми гладкими щеками, второй постарше и с бородой.
— Салям алейкум, — сказал Шаров. — Я к Муатабару.
Стражи переглянулись. Младший, подхватив автомат, выпрыгнул из телеги и побежал в переулок. Старший демонстративно положил на колени автомат и хмуро следил за каждым движением неожиданного гостя. Через несколько минут молодой охранник вернулся, улыбаясь, что-то сказал напарнику, тот подскочил, и они вдвоем оттащили телегу в сторону, освобождая проезд.
Шаров заехал в переулок. Здесь располагалась лавка Дуканщика, в которой уже не водились мины и ПЗРК. Прямо за ней начинался длинный и высокий глинобитный забор с металлической калиткой, аккуратно выкрашенной зеленой краской. За забором находился дом Дуканщика. Рядом и напротив жили его многочисленные родственники и близкие друзья. Это была настоящая узбек-махалля . Посторонний не войдет сюда, а злоумышленники всегда получат достойный отпор.
Возле дукана стоял молодой мужчина в камуфляже, заросший по самые брови черной щетиной. Он не отпускал бороду и вроде бы не брился, потому что растительность на лице всегда находилась в одном состоянии. Как ему это удавалось, резидент не знал.
— Как дела, Али? — спросил Шаров. — Где хозяин?
— Аллах милостив, дела идут хорошо. Хозяин сейчас выйдет, — исчерпывающе ответил телохранитель и, поправив висящий на плече автомат, скрылся в лавке. Очевидно, он хотел убедиться, что Шаров приехал один.
Через минуту действительно вышел Дуканщик. Это был невысокий пятидесятилетний мужчина, плотный, с аккуратно подстриженной бородкой и маленькими, глубоко посаженными глазами. Они всегда буравили собеседника, как будто хотели просверлить его насквозь и рассмотреть, о чем он думает и что замышляет.
— Салам алейкум, Муатабар, — почтительно поздоровался Шаров.
— Алейкум салам, — не менее почтительно ответил Дуканщик. От него исходил запах хорошего одеколона, что, в общем-то, не было характерно для местных жителей. И одевался всегда очень аккуратно, предпочитая традиционную одежду: халат, чалма, шаровары, остроконечные сапожки из мягкой кожи. Халаты всегда новые, выглаженные, иногда с золотой отделкой. В Европе его назвали бы франтом, щеголем, но здесь таких слов не употребляли. А сам себя он считал баем. Богатым, сильным, независимым. И вел себя соответственно.
— Как дела, Саша-ака? — спросил Дуканщик. Он всегда был невозмутимым, но сейчас в голосе проскользнуло волнение.
— Хорошо, я достал, что обещал, — ответил Шаров и протянул агенту коробку с ампулами.
— Это последний курс. Когда проколете, я снова привезу нашего доктора. Он сказал, что все будет в порядке, но я хочу, чтобы он снова осмотрел твоих и убедился в их полном выздоровлении.
— Спасибо, Саша-ака, — с благодарностью кивнул Муатабар. — Я твой должник. Здоровье и жизнь жены и сына — это очень важно. Ничего нет важнее этого. Как ты считаешь?
Замполиты и парторги всегда учили, что самое важное — это партия и Родина. Но Шаров не стал спорить.
— Согласен.
— Зайдем в дом, хочу тебя угостить, — как всегда, предложил Муатабар.
— Спасибо, в другой раз, — как всегда, отказался Шаров. И, оглянувшись по сторонам, спросил: — Здесь нет лишних глаз и ушей?
— Нет, — ответил Дуканщик. — Здесь все — мои родственники, друзья, я всем доверяю свою жизнь и жизнь своей семьи.
— Хорошо, — Шаров кивнул. — Что будет дальше с Кабулом?
Муатабар понизил голос и тоже оглянулся по сторонам:
— Ясно, что… Начнется большая война между полевыми командирами. Ведь только на словах они — братья и только на словах борются за общее дело. На самом деле, у каждого свой интерес. Каждый хочет стать хозяином Кабула. Это первый шаг к власти над страной. А потом надо делать второй шаг и третий.
Шаров молча ждал продолжения.
— Конечно, сильнее всех — Дустум, — сказал Дуканщик. А он знал, что говорит, ибо имел прямое или косвенное отношение к снабжению оружием всех полевых командиров. — И Шах Масуд тоже очень силен. Я думаю, они и станут хозяевами города. Правда, Омар Осторожный тоже рвется сюда. У Омара не хватит сил для борьбы с ними, но он умеет договариваться, и у него хорошая репутация. Возможно, эти двое возьмут его в свою компанию. А вот Хехматияра — вряд ли. Его все ненавидят. Я думаю, его не пустят в город, а если и пустят, то только через большую кровь. Но вряд ли он справится с Дустумом и Масудом…
— Спасибо за информацию, Муатабар, — кивнул Шаров. — До новой встречи.
— Да хранит тебя Аллах, — ответил Дуканщик.
