Глава 7
Жены шпионов — 2. Русская жена
2 ноября 2002 года, Москва
На циферблате электронных часов зеленые черточки сложились в цифры: 05.45. Светлана проснулась, как от толчка, приподняла подушку, прислонила к спинке кровати, села, оперевшись спиной. 05.46. За окнами темень. А сна ни в одном глазу, будто крепкого кофе напилась.
Включила ночник.
Сергей, который всегда спал по-военному чутко, сейчас даже не пошевелился, не поморщился, лежал себе в «утробной» позе, как маленький ребенок, поджав колени к подбородку, спящее лицо вытянуто в удивленной гримасе, рот приоткрыт. Никто и никогда не видел «железного полкана» Мигунова таким беззащитным, потерянным, беспомощным. Никто! Кроме нее, его жены…
Для начальства это был квалифицированный, умный исполнитель, который явно играет не в своей лиге и при другом жизненном раскладе сам мог приказывать своим нынешним начальникам — радость от того, что этого не произошло, во многом определяла уважительный тон в общении с ним. Конечно, уважительный в армейском эрзац-варианте: «тыкать» — «тыкали», но на хер не посылали. Часто, во всяком случае, не посылали.
Для подчиненных же Мигунов был «нормальным мужиком», но строгим служакой: не прощал разгильдяйства, некомпетентности, нежелания волочь тяжелую армейскую лямку, пресекал подхалимаж и наушничество, безжалостно искоренял любые нарушения режима секретности, но к добросовестным и умным сотрудникам относился по-человечески: кому-то помог квартиру получить, кому-то путевку в санаторий достал, нескольким — детей в ракетный институт устроил, благо связи у него там были хорошие.
Имелись и другие ипостаси, другие, весьма неожиданные лики полковника Мигунова, знакомые только ей, Светлане Мигуновой, его жене… Одного бы лучше не знать… Нет, лучше бы его вообще не было! Но отделить от человека какую-то часть — хорошую или плохую, — попросту невозможно…
Она тихо встала. Под ногой, как назло, тут же что-то стукнуло. Пульт управления видеосистемой. Света подняла его, положила на тумбочку со своей стороны. Вечером они с полковником Службы правительственной связи Мигуновым развлекались просмотром старомодного голландского порно — здоровый парень в цилиндре и с гирьками на шнурах приходит в пряничный особнячок — дымоходы прочистить, а там три блондинки! Ну, тут и началось…
Трубочист, надо сказать, от работы не отлынивал, чистил все как надо, причем в жанре консервативной классики: никакого садо-мазо, никакой зоофилии, никаких извращений — все чинно-благородно. Она сама купила этот диск и сама включила — так доктор выписывает микстуру, — чтобы расслабить супруга. У него начались неприятности на службе, вон как осунулся, синие круги под глазами, ест плохо, да и бессонница… Расслабила вроде бы, все нормально — сама сразу отключилась, но через час сработал тревожный будильничек в мозгу, вынырнула она из сладкого забытья — а место рядом пустое, холодное… И сразу мурашки по телу от страха — дома-то оружия полным-полно, как бы до плохого не дошло… Нашла Сережу в подвале: не спится, говорит, спички искал. А зачем ему спички? Еле затащила мужа в постель, обняла, приголубила, успокоила. И опыт, смотри-ка, удался: грозный полковник сопит, как младенец, забыв обо всех своих печалях и тревогах. Только что это он на тумбочку положил, когда ложился?
Света осторожно, на цыпочках, обошла кровать, провела пальцами по полированному дереву, нащупала что-то маленькое, поднесла к глазам, чтобы лучше рассмотреть при слабом голубоватом свете ночника. Пластиковый прямоугольник со скошенным уголком: с одной стороны металлические контактики вытарчивают — на телефонную сим-карту похож, только побольше. Вот что хотел сжечь Сереженька. Флешку — накопитель информации. Видно, и вправду вчера спичек не нашел, положил рядом, чтобы сразу, как проснется, спалить… Бедный, бедный Сережа, как он мучается…
Хотя спать этой ночью пришлось немного, Света чувствовала себя прекрасно и выглядела свежо. Пять минут на душ, семь — на макияж. Она не понимала женщин, которые подолгу торчат перед зеркалом. Если рожа овечья — не нарисуешь лицо человечье!
Потом заварила себе чашку зеленого чаю, сварила яйцо всмятку, приготовила бутерброд с сыром. Никаких диет она не признавала, холестерина не боялась, по два раза в день не взвешивалась. С аппетитом позавтракала, прибрала со стола, вымыла чашку, тарелку, вилку, ложку.
Сняла халат, прыснулась дезодорантом, надела стринги и открытый лифчик от «Бюстье», распечатав хрусткий пакет, натянула тонкие дымчатые колготки. Подошла к зеркалу, повернулась туда-сюда, удовлетворенно кивнула и направилась в гардеробную. Выбрала обманчиво скромный черный костюм с юбкой чуть выше колена, белую блузку, сверху накинула курточку «Москино». Контрольный взгляд в зеркало. Все в порядке, можно выходить.
Нет. Самое главное. Она вернулась в спальню, постояла минуту в раздумье, взяла с тумбочки флеш-карту, неуверенно покрутила в холеных пальцах.
«…Что с нею делать, не знала она», — поется в старой детской песенке.
Но Света, наконец, положила кусочек пластмассы в сумку.
Ален, Сергей — ее муж, продолжал спать. У него сегодня отгул. Вот и хорошо. Ей показалось, будто какая-то часть тревог, так донимавших его в последние дни, только что перекочевала в ее сумочку. Остромодную дизайнерскую сумочку «Хермес» за пять тысяч евро.
Она задержалась в прихожей. Прислушалась. Огляделась. Большой уютный дом, великолепная система безопасности, телекамеры, дистанционное управление… Высокие четырехметровые потолки и дубовые балки через весь первый этаж, от которых так настойчиво отговаривал архитектор и от которых Сергей почему-то не отказался, настоял на своем — видел, что ли, где-нибудь что-то похожее, запало в душу? В принципе, правильно сделал, что настоял. Света испытала приступ не то стыда, не то жалости к себе, не то… признательности своему мужу. Да, да. Именно признательности. Пусть это звучит глупо и банально, но выходит так, что он всего себя отдал этому дому и людям, которые в этом доме живут. В первую очередь ей. Сейчас ему плохо, у него трудный момент в жизни. А долги надо отдавать!
Света решительно повернулась на каблуках, спустилась в гараж, открыла дверцу незапертого «Порше-кайена». Сережа отругал бы ее за неосмотрительность. Хоть в гараже, хоть под охраной, а дверь надо запирать! Для того специальные замки повышенной секретности, для того сигнализация!
Мягко завелся мощный двигатель, поднялись ворота, лучи фар вырвали из густых сумерек знакомые очертания двора. Внешние ворота, повинуясь радиосигналу, тоже распахнулись, выпуская машину на дорогу. «На оперативный простор», — любил говорить Сергей. Закругленный носок изящного сапожка от Версаче придавил педаль газа. «Кайен» быстро набрал скорость. Шесть тридцать пять. Это ее личный рекорд!
Многим москвичам, живущим в пригороде, приходится начинать свой день рано, чтобы проскочить в столицу, пока не образовались пробки. Эти хитрецы считают себя умнее других. И сами создают ранние, неурочные заторы! Света не поддавалась стадному чувству и выезжала, когда ей было удобно. Часто ее возил водитель Сергея — на служебной машине со спецномерами и мигалкой, тогда вообще не было никаких проблем. Сегодня она опередила самых хитрых и предусмотрительных, а потому домчалась до Москвы за полчаса и, пронзив пустой, мигающий желтыми светофорами город, беспрепятственно прибыла прямиком на Манежную.
Кремлевские башни уверенно рассеивали утреннюю мглу рубиновыми звездами, прожектора высвечивали каждый кирпичик древней красной стены. Проехав мимо Манежа, объявлявшего большими плакатами об очередной выставке, она свободно припарковалась именно там, где хотела, и направилась к темному куполу подземного торгового комплекса «Охотный Ряд» — черному и безжизненному снаружи, как покинутая лунная станция. Центральный вход закрыт, но у Светы есть свой ключ от служебной двери. Внутри же, несмотря на ранний час, кипела оживленная предторговая жизнь: охранники заступающей смены проверяли все углы и закоулки, грузчики в синих комбинезонах катали к грузовому лифту тележки с большими картонными коробками, звенели ведрами и громко переговаривались уборщицы, бесшумно струилась вниз лента единственного запущенного эскалатора.
На первом уровне ярко светились витрины музыкального магазина, сквозь закрытые двери выбивался роскошный голос Синатры, и создавалось впечатление, что молодые, богемного вида продавцы не ложились всю ночь.
Но Светин путь лежал дальше и глубже. Девчонка из шахтерского поселка когда-то поклялась не спускаться под землю, даже подземными пешеходными переходами не пользовалась, предпочитая дать крюка в полквартала… но вот, в конце концов, спустилась-таки: второй уровень торгового комплекса «Охотный Ряд», павильон 54. Роскошный подарок от любимого мужа, дающий стабильный доход и устойчивое положение в обществе. Ради этого можно и нарушить давнюю клятву. Тем более, не так уж здесь глубоко. И, в отличие от шахты, совсем не страшно.
Второй уровень лежал в тишине и полумраке, только вдали справа слышался какой-то разговор. Она сошла с движущейся лестницы, стуча каблучками, пошла вдоль череды закрытых, спящих бутиков — туда, откуда слышались голоса. Вот и пятьдесят четвертый номер. На белом фоне вывески — светло-серая вязь: «Тюдор». Скромно и со вкусом. Некоторые ее постоянные покупательницы путают это название со словом «Помпадур», хотя что может быть общего у победителя Войны Алой и Белой розы, основателя легендарной династии, с фавориткой Людовика Пятнадцатого, — для Светы остается загадкой. Наверное, просто не все из этих богатых дам, несмотря на необыкновенное самомнение и снобизм, имели кандидатскую степень по истории английской литературы. Да и школьную историю учили, мягко говоря, не очень прилежно. Дуры, одним словом.
Маша, ее правая рука и директор «Тюдора», уже на месте — руководит двумя дюжими парнями с инструментами:
— Вот эту стенку аккуратно разбираете, закрываете ширмой, весь хлам вывозите через ту дверь, потом собираете там стенды и еще одну примерочную…
«Там» — это в соседнем помещении, которое Света только что выкупила и хочет быстрее запустить в дело: начинается сезон скидок, покупатели пойдут косяком, самое время «отбивать» деньги…
— Все получается, Машенька? — ласково спрашивает Света.
— Ой, здравствуйте Светлана Владимировна!
Директор поворачивается, делает короткий книксен — это вам не ГУМ и не овощная база, даже если пьешь кофе с хозяйкой, то все равно понимаешь разницу, панибратства тут быть не может, — почтительно докладывает:
— Вроде получается. Только не знаю, что с потолком делать, — он от нашего отличается, может, поменять придется. Дизайнер сейчас придет, посоветуемся…
Лупоглазенькое курносое личико Маши выражает преданность и старательность: еще бы, Света платит ей тридцать пять тысяч без премиальных, где бы она в своей Рязани такие деньги подняла? Да еще шмотки кое-какие перепадают, вот и стала выглядеть вполне прилично, нашла ухажера — охранника Мишу из третьего уровня, того и гляди, свадьбу сыграют…
— Ой! — Круглые глазки округляются еще больше. — Вчера тут какие-то рожи страшные приходили, ну сюда, к бывшим соседям… Тамара Викторовна вроде им денег должна…
— Пусть с нее и получают, — невозмутимо ответила Света. — Мы купили помещение, а не долги. Так всем и объясняй. Если не поймут, позвони Виктору, и все дела. Фура из Милана прошла таможню?
— Прошла, прошла, все в порядочке, — Машенька энергично закивала. — Сегодня к вечеру уже разгружать будем…
— Ну ладно. Тогда сделай-ка кофейку.
— Конечно, конечно…
Машенька смотрит на нее, как на Бога. Конец года, распродажа, горячие деньки вот-вот наступят. А хозяйка руководит всем: потоком престижного товара и важными клиентками, отношениями с милицией, пожарниками, бандитами, выручкой и премиальными, а в конечном счете руководит жизнью и благополучием продавцов и администратора…
В крохотном закутке они пьют кофе из экспресс-машины.
Света всегда с удовольствием находится в «Тюдоре». Это выглядит очень респектабельно: бутик в самом центре Москвы, шмотки от Гуччи, Армани, Версаче, Кавалли, сумасшедшие ценники, продавщицы, похожие на моделей, покупательницы, смахивающие на дорогих содержанок, их монументальные мужья, любовники, друзья… Тусовка. Связи. Престиж.
Большие возможности по Москве Света имеет не как кандидат наук, доцент прославленного института, и не как жена полковника из службы правительственной связи, а именно как хозяйка бутика в «Охотном Ряду».
Но сейчас это ее обычное довольство жизнью омрачено тем, что лежит в сумочке. И кофе отдает прелью. А может, все из-за настроения…
— Они один в один как настоящий «Луи Виттон», а стоят всего четыреста евриков, — понизив голос, объясняет Машенька. — Только змейка немного другая, но это на взгляд определить невозможно… Да и кто станет присматриваться и выяснять? Никому даже в голову такое не придет, особенно среди наших покупателей! Марицкая вон купила туфли за две тысячи, пару раз надела — и отдала домработнице!
— Ладно, возьми пару для начала и поставь как обычно — по четыре тысячи. Ну, скидки там и все такое… Только аккуратно, и имей в виду: если что — я ничего не знаю!
— Конечно, конечно!
— Теперь слушай: впереди главное — Новый год и Рождество. И нам надо раскрутиться на этом финише! В январе, после праздников, склад должен быть пуст. Ясно? Наши покупатели прошлогодних коллекций не признают, как не пьют вчерашний кофе. Кстати, у тебя сегодня кофе, будто из кастрюли…
Машенька виновато захлопала вытаращенными влажными глазами.
— Как все распродать — твои проблемы, хоть сдавай вечерние итальянские туалеты оптовикам с Черкизовского рынка! А что, с хорошими скидками, может, и возьмут!
Света усмехнулась.
— Обзвони всех постоянных покупателей, напомни про скидки, это вернее…
— Ой, извините, Светлана Владимировна, опять попала в пробку на Тверской! — В узкую дверь просунулась растрепанная голова худенькой женщины, которая благодаря комплекции до сих пор косила под юную неопытную девочку.
Это Галина, дизайнер, явилась наконец!
— Раньше подниматься надо, милочка! Я вон без всяких пробок доехала, хотя живу за городом… Ладно, идем посмотрим, что там с потолками…
С Галкой они порешали вопросы по ремонту, потом с Машкой подбили итоги предыдущей недели, сверили отчеты с остатками на складах, потом с бухгалтером посмотрели финансовые документы, и Света скомандовала — что показывать «в белую», а что пропускать «в черную». Около одиннадцати пришла длинная, как верста, госпожа Сидоркина — представитель дома «Энн Купер», которая в течение получаса пыталась изнасиловать ее на двадцать семь процентов с продаж. Света держалась уважительно, отвечала дипломатично и обтекаемо. Вроде и поговорили хорошо, но ни о чем конкретном не договорились. Однако планы на перспективу остались. Потом она сходила в арендный отдел комплекса и, не заходя к Бутузову, узнала у клерков, на сколько вырастет с нового года плата за аренду и за коммунальные услуги. Начальник услышал ее голос и выплыл с голливудской улыбкой, приглашая «на кофе».
— Не могу, — разулыбавшись в ответ, во все тридцать два зуба, сказала Света. — Поставщики ждут, бегу!
Когда Света вернулась в бутик, дело уже шло к полудню, а у Машки сидела мадам Марицкая — бесформенная блондинка неопределенного возраста, с двумя сумками на плечах: одна — от «Луи Виттон», вторая — от «Шанель». Третью сумку она держала в руках.
— Ой, девчонки, я вам такое принесла, такое принесла, — она принялась копаться в «Шанели». — Чудодейственная косметика, на тибетских травах, омолаживает на двадцать лет, ни одной морщинки не остается!
На столе появились какие-то баночки, флакончики, тюбики.
— Неужели на двадцать?! — восхитилась Машенька. — Тогда мне что, семь лет будет? А какие там тибетские травы?
— Не знаю, — отмахнулась блондинка. — Что ты глупые вопросы задаешь? Спроси, сколько стоит, я тебе скажу — вот это пятнадцать тысяч, это двенадцать, эта мазь — двадцать восемь… Но от нее кожа вообще становится шелковой…
— Ой, мне еще рано! — всплеснула руками Машенька. — Вот повзрослею, разбогатею, вот тогда…
— А ты, Светочка? Выбери что-нибудь!
Света пожала плечами.
— Да я почти не пользуюсь. Несколько тюбиков есть, так я их почти на год растянула. Может, девчонки захотят…
— Ну ладно, это ерунда! — целеустремленно продолжила Марицкая. — А еще у меня вот что есть…
Из «Луи Виттона» она достала несколько коробочек из кожи и бархата, пораскрывала, демонстрируя затейливые ювелирные украшения.
— «Шоппард»! Правда прелесть? Узнаете этот гарнитур? Как нет? Это же Аллы! Сколько раз по телику показывали! Посмотрите, какие сережки! А колечко? И всего за миллион, потому что она их носила…
— Спасибо, Жанночка, я не люблю ношеных вещей, — мягко отказалась Света.
— Но сама Алла!
Света улыбнулась, стараясь, чтобы улыбка получилась необидной.
— Кстати, ты знаешь, что Филипп выступал лицом фирмы «Кавалли»?
— А как же! И на фирменном магазине его портреты, и на рекламных щитах!
— Так вот, когда у самого Кавалли спросили, то оказалось, что он вообще Филиппа не знает! И про то, что он представляет бренд, Роберто тоже впервые слышит!
— А, у них свои заморочки, — снова отмахнулась Жанна, продолжая выставлять шоппардовские коробочки.
— Вот эти сережки возьми, они, считай, новые!
— Сколько же все это стоит? — спросила Машенька, затаив дыхание и спрятав руки за спину.
— Это, сказала: миллион. Это — восемьсот. Это колечко — шестьсот — тут царапинка маленькая… Это тоже шестьсот, а это — восемьсот пятьдесят, но можно торговаться…
— И как вы не боитесь их носить?! А вдруг украдут?!
— Да пусть попробуют! Валерик всю Москву на уши поставит! И потом, кто украдет? Я же на метро не катаюсь…
Бодрой мелодией у Светы заиграл телефон. Это вызов Сергея.
— Алло.
— Почему ты все время вне зоны доступа? — раздраженно сказал муж. — Я звоню тебе с самого утра через каждые десять минут!
— Ты же знаешь, в «Тюдоре» очень плохой прием. Сейчас ты чудом прорвался.
— Я не могу найти одну вещь. Вечером положил на тумбочку, а утром она исчезла…
— Я ее сожгла, — перебила Света.
— Зачем?!
Свободной рукой она нарисовала карандашом в углу отчета за неделю вопросительный знак.
— Ты же сам хотел вчера это сделать. Но не нашел спичек. А я их нашла…
Наступила долгая тишина.
— Странно, — чужим голосом сказал муж. — Очень странно!
И после паузы добавил:
— Точно сожгла?
— Ну, конечно, точно! Старая глупая фотография, сколько можно ее хранить?
Жанна Марицкая заинтересовалась разговором и в упор рассматривала Свету, пытаясь пронзительным взглядом добуравиться до ее слухового нерва и услышать всю интригу.
— Фотография?
— Сереж, дома поговорим, а? У меня люди…
Снова пауза.
— Хорошо. Дома так дома. Ты скоро?
— Не знаю. Сегодня суматошный день.
Отбой. Марицкая жадно улыбнулась.
— Муж ревнует? Прокололась? Что за фотка?
— Да нет, это совсем другое. Ерунда.
— Ну, не хочешь говорить — не надо, — судя по тону, Марицкая обиделась. — Угостите меня хоть кофием.
Она достала тонкую коричневую сигарету, щелкнула золотым «Дюпоном». Курить в подземном комплексе строго запрещалось, повсюду стояли датчики дыма, и Жанна это хорошо знала. Но ей было наплевать. Непристойно сложив губы, она выпустила несколько колечек, разогнала их ладонью и, взглянув в напряженное лицо Светы, вновь пришла в хорошее настроение и затушила сигарету.
— Ладно, не буду. А то еще тебя оштрафуют!
— Хочешь посмотреть вещи? — спросила Света. — Есть хороший свитерок. «Дольче и Габбана», как раз на тебя. И платье неплохое, и сапожки…
Жанна покачала головой.
— Я же только из Италии. Милан совсем скурвился, там стало нечего покупать! Мы с Валериком в январе специально полетим в Нью-Йорк. Элтон Джон его друг, он поведет нас в магазин, где продают шмотки для голливудских знаменитостей… Там такие бренды! Вот где я отоварюсь…
«Что она плетет? — подумала Света. — Элтон Джон живет в Англии, а не в Америке… А Голливуд — в Лос-Анджелесе, а не в Нью-Йорке…»
Но вслух ничего не сказала, только доброжелательно смотрела на Жанну и улыбалась, с нетерпением ожидая, пока она уйдет.
— Ладно, засиделась я что-то, а у меня дел выше крыши, — вздохнула Марицкая и стала собирать свою ювелирно-косметическую выставку.
Точно определив момент, Машенька зашла попрощаться с важной покупательницей и остановилась в дверях, провожая взглядом исчезающие в объемистых кожаных сумках «чудодейственные» кремы и «знаменитейшие» драгоценности.
— Что смотришь? — неожиданно спросила Марицкая. — Имей в виду, это старые, подхватные, вроде мешков, по ним судить не надо. Вот моя!
Она взяла со стола третью сумочку.
— Это «Джейн Биркин». Видишь, как закрывается? Вначале замочек открываешь, потом ремешок отстегиваешь, клапан поднимаешь, а потом еще змейка! Не доберешься, сто раз вспотеешь, пока откроешь… И внутри аккуратно — узенькая щелка, строгая… Вот по ней и делай выводы!
Маша вскинула брови и непонимающе посмотрела на Свету.
— Что-то я ничего не поняла…
— Я тоже, — удивленно сказала Света. — О чем ты, Жанночка?
Марицкая всплеснула руками.
— Вы что, в самом деле, не в курсах? Да это же сейчас самый модный прикол!
— Какой?
— Что у женщины сумочка показывает ее доступность! Если открывается легко, значит, хозяйка так же легко и ноги раздвигает. Распахивается как хавальник, значит, и дырка у нее такая же!
Маша втянула голову в плечи.
— Ничего себе! Я и не знала…
Жанна Марицкая довольно улыбалась.
— Хорошо, что я вас просветила. Имейте в виду — сейчас везде на это смотрят! Все внимание обращают и обсуждают… Мне вчера предложили такую миленькую сумочку «Бали» — всем хорошая, дорогая, но такая развратная… Там две завязочки — дернешь, и распахивается во-о-т та-а-акущая горловина! Конечно, я отказалась — все смеяться будут…
Наконец, Марицкая ушла.
— Светлана Владимировна, у меня сумка тоже широко распахивается, но вы ничего такого не подумайте… А вот у Валюшки из сорок четвертой секции, у нее действительно…
Но хозяйка не была настроена обсуждать горячую тему.
— Я занята, Машенька, — сухо сказала она. — Посмотри лучше, как в зале дела.
Телефон больше не звонил. Судя по значку на экране, он опять не ловил сеть. Подземная вахта закончилась. Надо подниматься «на гора». Хотя есть неоконченное дело…
Света заперла дверь, достала из ящика большие ножницы, а из сумочки флеш-карту, положила на стол. Покрошить в мелкое конфетти, высыпать в урну на улице. Здесь, за много километров от его работы и дома, точно ничего искать не будут. Можно еще бросить следом в урну горящую спичку — для верности.
Нет. Слишком примитивно. Утренний романтический порыв, когда ей просто хотелось заслонить мужа от опасности, сделав какую-нибудь возвышенную глупость, — порыв этот ушел безвозвратно. На смену ему пришли рационализм и холодный трезвый расчет. То, что мелькало на заднем плане сознания, так и не выходя на передний, само собой уже оформилось в продуманный план гениальной комбинации. Конечно, этот путь сложнее, но гораздо эффективнее. Поэтому надо набраться терпения, подобно рыбаку, ждущему верную поклевку. И идти до конца.
Без четверти час. На телефоне по-прежнему нет значка сети. Девочка Света из шахтерского Горняцка поднялась на поверхность. Не в грохочущей, болтающейся на изношенном канате шахтной клети, а на комфортабельном бесшумном эскалаторе. И не из черного мрачного забоя, где угольная пыль забивает поры кожи через двадцать минут, а из сияющих чистотой, ярко освещенных мраморных коридоров, напичканных магазинчиками, кафешками и закусочными. Но все же из подземелья. Что ни говори, а дышать наверху стало легче. И от тусклого зимнего, но естественного света сразу улучшилось настроение. Все-таки второй уровень — это глубоко…
Несколько минут она стояла у выхода, жадно вдыхая морозный, чистый и свежий воздух. Заброшенная лунная станция превратилась в последний островок жизни у эвакуационных ворот обреченного мира. Толпа покупателей рвалась в распахнутые двери, осаждала эскалаторы, бурлила вокруг налившегося жизнью стеклянного купола, жуя хот-доги, горячие бутерброды, чипсы и запивая все это неимоверным количеством пива и пепси-колы.
Света нашла взглядом свой «кайен» — стоит там, где его оставили. Да и куда он денется? Сережа установил такую сигнализацию, что спутниковому «Корсару» делать нечего! Только подойди, только дотронься — а тебя уже видят в тревожной группе Службы правительственной связи! И если твоя рожа или манеры не понравятся, то четыре «волкодава» с автоматами вылетят на перехват, а задерживают они так, что сразу в Склифосовского…
Но куда на красавце и умнице «кайене» сейчас ехать? Манежная площадь забита машинами, Тверская стоит. А в два заседание кафедры. В половине четвертого — спецкурс по староанглийскому эпохи Альфреда Великого. Всего девять студентов, но приходится заниматься и этой ерундой, чтобы сохранить видимость борьбы за часы учебной нагрузки, за место под преподавательским солнцем. Коллеги нахватали по четыре-пять спецкурсов и хотят еще, а выделяться из общей массы никогда не следует…
И на фиг ей вообще нужен этот институт? Сейчас бы пообедала в «Метрополе» и не торопясь поехала домой… Просто инерция, дурацкая привычка к интеллигентскому статусу ученой дамы. Вздохнув, Света направилась к станции метро.
Без двадцати два, сопровождаемая заинтересованными взглядами студентов и институтских мужчин, она зашла на кафедру иностранных языков. Доцент Богуславский встал навстречу, щекоча кожу усами, старомодно приложился к ручке и помог снять куртку, а старший преподаватель Олег Сергеевич повесил ее в переполненный шкаф. Профессор Добрюхин поздоровался со значительной улыбкой, кто-то из молодежи быстро принес стул, кафедральные дамы — эти завистливые серые мыши, хотя и улыбались, как могли мило, но кисло разглядывали Светин наряд и красивое лицо.
— Итак, на повестке дня подготовка к зимней экзаменационной сессии, — привычно пробубнил Добрюхин. — Работа с отстающими, готовность методических материалов, переработка экзаменационных билетов…
В институте никто не догадывается, из каких источников питается страсть доцента Мигуновой к моде «от кутюр». Самая распространенная версия — богатый любовник. Учитывая ее внешние данные, официальную зарплату мужа-полковника и приблизительную стоимость скромного платья от Альберта Феретти — версия идеальная.
Чужие успехи — подлинные или мнимые, зовут к их повторению. Завкафедрой Добрюхин, осторожно используя служебное положение, пытался добиться ее благосклонности смешными перспективами выгодной учебной нагрузки и перевода на должность профессора, но был остановлен столь же уверенно и жестко, как наступающие на Москву немцы.
Импозантный сердцеед доцент Богуславский тоже давно вел галантную осаду, но скорей по инерции, ибо уже понял ее бесперспективность. Преподавательская и аспирантская молодежь ограничивалась немым обожанием. Кафедральные дамы, сгорая от любопытства, заводили разговоры с прозрачными намеками, но Света их не поддерживала, а на прямые вопросы только загадочно пожимала плечами.
— Иванников и Спиридонова вообще не знают ни немецкого, ни английского, — скорбно жаловалась кутающаяся в старомодный платок доцент Кукшинская. — Индивидуальные консультации они игнорируют…
Каждый раз, проходя по коридорам института, видя вывернутые шеи дородных педагогов, стряхивая с себя жадные, то ли целующие, то ли кусающие взгляды, Света думала, что надо мимикрировать, слиться с толпой, и даже обещала себе в следующий раз явиться в добротном пальто Дзержинской швейной фабрики и сапожках Казанского промкомбината. Но, конечно же, это было невозможно: очень часто прямо из храма науки она отправлялась на новую выставку в Третьяковку, или в театр, или на сугубо закрытый элитарный прием…
Возможно, кто-то из коллег догадывался о ее двойной жизни: Света ведь не соблюдала правил конспирации. Внимательный читатель гламурных журналов мог обнаружить ее фото на вечеринке у «доброго волшебника» Павла Моисеевича Рачицкого — покровителя молодых талантов российской поп-сцены. Вездесущие студенты могли встретить на светской тусовке где-нибудь в «Сафари» или «Стоуне», опознать на размещенных в Интернете фотоотчетах о закулисной жизни какой-нибудь «Большой головомойки» или «Фабрики», где она одевает как ведущих, так и некоторых известных «ведомых». Ее могли увидеть в VIP-ложе на открытии сезона в Большом либо заметить за представительским столом на праздничном приеме известного дома моды. Ну и что с того? Почти всегда она была с мужем и никогда — с посторонними мужчинами. А то, что все это нехарактерно для скромного доцента кафедры иностранных языков, то что поделаешь… Это тоже часть ее жизни, неизбежный процент публичности, есть приглашения, от которых не принято отказываться: или принимаешь, или сидишь в своем институте и не рыпаешься.
— Значит, так, принимаем решение установить двухнедельный срок для отработки пропусков и неудовлетворительных оценок неуспевающими студентами, — начал подводить итоги Добрюхин, и тут у Светы завибрировал телефон.
На дисплее высветился номер Катранова. Вот оно! Рыбак дождался важной поклевки…
— Извините, пожалуйста, я на минутку выйду, — обратилась она к Добрюхину и, не дожидаясь разрешения, выскользнула в коридор.
— Слушаю.
А они ведь наверняка тоже слушают — если не ее, так его, разве не так? А скорей всего — оба телефона на контроле…
— Здравствуй, Светик! — напористо поздоровался Игорь с теми особыми интонациями, которые обычно вызывали у нее желание как можно скорее закончить разговор. Но не сегодня.
— Здра-а-авствуйте, товарищ по-о-о-лковник, — нараспев сказала она, вроде невзначай добавив в голос чувственности и расположения. — Чему моя скромная особа обязана вниманием такого занятого человека?
— Ну, перестань! Тебе не надоело надо мною издеваться?
— Я еще не решила, хи-хи-хи…
— Решай, Светочка, решай, по-моему, давно пора…
— Во-о-от даже как? Давно? Я просто растеряна. — Она никогда не разговаривала так с мужчинами и сейчас ощущала себя полной дурой. Неужели и Катран это понимает?
Но Катранов явно ничего такого не понимал. Умудренный жизнью и службой полковник особо режимных войск вел себя, как глупый окунь, клюнувший на полудохлого червяка и азартно заглатывающий его, словно стремясь поскорее сесть на крючок.
— Давай пообедаем сегодня вместе! Ты давно обещала…
— Неправда-а-а… Хи-хи-хи… Я только обещала подумать!
— Конечно. Я так и говорю, — голос Катрана начал утрачивать искусственную бодрость. Очевидно, он был готов к тому, что этот звонок, как и все предыдущие, закончится ничем. Зря он так быстро тушуется… Как говорил давний наставник Алена дядя Коля: «Кто робко просит — сам отказу учит!» А ведь верно говорил, вся жизнь подтвердила…
— И что ты надумала? — Теперь в голосе полковника начала отчетливо прорезаться скрытая усталость. Он уже готов капитулировать и попрощаться.
— Ну-у-у, пожалуй, я соглашусь…
— Отлично! — Голос опять взлетел, будто его обладателю сделали взбадривающую инъекцию.
— Я предлагаю в «Ноев ковчег» — там отличная армянская кухня! А потом можем зайти ко мне, это рядом… Ирка ведь ушла, я теперь один…
— Вот дела! — лицемерно ужаснулась Света. — При встрече расскажешь! И вообще, знаешь что… Я так устала сегодня, что и на люди идти не хочется… Ты лучше накрой стол у себя, а я через пару часиков прямо к тебе приеду…
Катран потерял дар речи.
— Что молчишь? Или у тебя есть нечего?
— Да что ты, Светик, что ты! У меня полный холодильник, да закажу в ресторане — все что хочешь привезут! Я так рад, даже растерялся немного! — ликовал Катран. — Умница, хорошо придумала! Тогда так и решили, я тебя жду!
— До встречи, — многозначительно промурлыкала Света.
— До встречи, Светулька!
Она нажала кнопку отбоя. И почувствовала себя, как сдувшийся шарик. Несколько минут стояла, смотрела в окно. Сейчас она отпросится, заплатит Кукшинской триста рублей, и та с удовольствием подменит ее на спецкурсе. А она пойдет в гости к старому другу своего мужа…
На улице смеркалось. Сыпал мелкий снежок, прохожие, подняв воротники и оскальзываясь, медленно шли по своим делам: кто домой, кто в магазин, кто на работу, кто на свидание… Каждый идет туда, куда хочет. И ей надо идти. По намеченному ею же самой пути, до конца. Она не хочет, но пойдет. Ее не ждет ничего интересного, романтического или даже авантюрного. Наоборот. Но… «Противно, зато полезно», — как говорила она маленькому Родиону, скармливая ему ложку рыбьего жира. Надо спасать свой мир. Спасать любой ценой. Спасать жизнь. Не бутик этот сраный, не банковские кредиты, не «кайену», не дом даже, родной дом с его дубовыми балками и панелями — за них она бы не дала даже президенту Соединенных Штатов, не то что Катранову. Жизнь!.. Вот что она спасает. И — эту гладкую, шелковистую, не дряблую еще шкуру…
* * *
Огромная снежная туча, удивительно напоминающая очертаниями Южно-Американский континент, протянулась от Зеленограда до Быково, накрыв собою всю Москву. Собственно, это не туча даже, а мириады и мириады крохотных ледяных кристаллов, кружащихся в плавном танце на полуторакилометровой высоте. Внизу золотистые огни, суета, а здесь — тьма, нечеловеческий холод и тихий хрустальный звон. Наступает миг волшебства: кристаллы вдруг начинают расти, распушиваться, превращаясь в многолучевые звезды-снежинки, — и вот они белым роем срываются вниз, в рыжее зарево города.
Снега хватит всем. И снегу все равно, куда падать.
Сергей Мигунов, только что отужинавший в полном одиночестве, не находит себе места. Схватил в гараже лопату, яростно чистит дорожку от крыльца до ворот. Уже восемь, девятый час. Света звонила, сказала — задержится: какие-то переговоры, какой-то торговый дом «Энн Купер», какие-то скидки… Дурдом! Зачем ей все это?
Но не Света его беспокоит, совсем не она. По дороге с работы служебную машину Мигунова провожал какой-то «Форд», не особо таясь и демонстративно вставая в хвост на светофоре. Почти до самого дома вел. За темным лобовым стеклом — странно нервирующий огонек сигареты. А потом развернулся и уехал. С чердака он внимательно осмотрел окрестности в ночной бинокль — ничего и никого. Значит, это еще не плотный круглосуточный «колпак», из-под которого не вырвешься, это так называемое «контрольное наблюдение»: с одной стороны — присмотреть за человечком, составить общее представление, а с другой — пощекотать ему нервы: если наблюдаемый чувствует за собой вину, то начнет дергаться и обязательно наделает ошибок.
Ждут ошибок, ждут… Дали на ознакомление новую систему шифров правительственной связи. Вроде с нового года вводить будут. Жирная приманка, аппетитная. Только это не его линия. Криптографический отдел другой зам курирует — полковник Гришаков. А Мигунов техническую сторону обеспечивает: прохождение сигнала и все такое… Зачем Мигунову с чужими секретами знакомиться — у него своих хватает! Это ему крючок к носу подвели, на дурака рассчитывают… Вдруг клюнет!
Кстати, кремлевский пропуск и универсальный электронный ключ-идентификатор ему так и не вернули, а Бабин все уже получил, сам рассказывал, как опять ходил в «колодец № 1»…
И все же это не персональная отработка: Катран звонил, жаловался — его тоже отстранили от китайского проекта. И у Сёмги якобы прослушивают телефоны… Значит, пока он один из трех подозреваемых. Положение «3» по универсальной шкале опасности…
Слабое утешение! Следующее положение «2» — персональная отработка, потом «1» — реальная угроза ареста, потом «0» — арест! И пройти по этим ступеням можно очень быстро… Если не извернуться и ничего не придумать… А что тут придумаешь? Нет, надо убираться отсюда… Когда он передал своим… гм, работодателям, что находится в положении «3», они и не почесались. Может, считают, что до расстрельной стенки еще далеко…
А снег идет и идет. Закончив с дорожкой, Мигунов принялся разгребать сугробы у гаражных ворот.
Что же делать? Ждать? Но сколько можно ждать? И чего дождешься? Как говорил дядя Коля: «Кто не стучит, тому не открывают!» Нет, надо бить во все колокола! Завысить степень угрозы, пусть осознают, суки!
Вдруг он отшвырнул лопату в сторону, выкатил из гаража свой «Лексус», сел и выехал прочь со двора, едва не задев крылом неспешно откатывающиеся в стороны автоматические ворота.
* * *
…В длинном пальто и нелепой шляпе, присыпанной, словно рождественский пирожок, белой пудрой, бредет по улице доцент-обществовед Носков, агентурный псевдоним Профессор, — сутулый старик с шаркающей походкой. Он мог бы проехать в метро, да жалко денег, к тому же красиво-то как!
В витринах — украшенные елочки с разноцветными огоньками, и поперек улицы яркие гирлянды, везде фигуры Дедов Морозов с полными мешками подарков и румяными Снегурками… Раньше так Москву не украшали, нет, тогда все строго было, аскетично. Да и сам он другими глазами по сторонам смотрел, на многое вообще внимания не обращал. Вот снег — идет себе, и пусть идет… А оказывается, красотища-а-а! Молодые радуются, швыряют в девушек снегом — пусть, им жить долго, снега на всех хватит. А вот для старика Носкова это, может, последний снегопад… Пропустить нельзя. Фу, что за глупые мысли!
Сейчас зайдет за Сперанским — тот сибарит, ждет в кофейне, небось коньячком балуется, барин! Писатель, видите ли… Как его не рассмотрели в свое время? А может, как раз рассмотрели, раз он столько лет на агентурной связи состоит…
Так вот, они с Американцем позвонят Катранову, предварительное согласие тот вроде бы дал и пойдут к бывшему воспитаннику, побеседовать о том о сем… Историю КПСС Игорь Батькович слабовато знал, очень слабовато, это даже к лучшему, благодарен должен быть, что не зарубили, выпустили в войска, дали до полковника дослужиться… Наверняка стол накроет, можно будет поужинать…
Подойдя к яркой витрине «Шоколадницы», Носков нерешительно топчется у входа, заглядывает сквозь запотевшее стекло и, только рассмотрев монументальную фигуру Сперанского, бочком входит внутрь.
— Ну что вы, коллега? Не робейте! — Писатель машет рукой.
Хотя за столиком он один, перед ним два бокала вина и две тарелочки с пирожными. Значит, позаботился о напарнике… С чего бы это? Но все равно на душе у Профессора становится теплее. Расстегнув пальто и сняв шляпу, он садится напротив и сглатывает слюну.
Американец делает рукой небрежный жест.
— Ешьте, пейте, все равно никого нет.
Вставными зубами Носков впивается в пирожное.
— Что значит «никого нет»? Я здесь, и вы…
— Не обращайте внимания. Выпьем. За наши успехи…
— Но…
— Это легкое, сухое, даже с моим давлением можно…
Они чокаются. Носков жадно запивает одну сладость другой. Хорошо устроился Американец!
— Звоните! — Напарник протягивает телефон. Своего мобильника у Носкова нет. Он послушно набирает номер. Катранов долго не берет трубку. Но отступать некуда, поэтому Профессор терпеливо ждет. На десятом гудке трубку снимают.
— Алло! — Катранов явно раздражен.
— Здравия желаю, товарищ полковник, — в шутливом тоне начинает Профессор. — Это доцент Носков побеспокоил. Помните, Игорек, как мы про второй Интернационал спорили?
— Что?! Какой Носков?! Вы почему трезвоните, как на пожаре?! Что за бесцеремонность?!
— Извините, мы договаривались… Я от полковника Рыбаченко… Мы с писателем Сперанским хотим с вами поговорить…
— Забудьте про все договоренности! Никаких разговоров! И больше мне не звоните!
Огрызающаяся короткими гудками трубка почти выпала из морщинистой руки обществоведа, слабо звякнув о пустую тарелку.
— Что случилось? — испуганно спросил Сперанский.
— Он… нас… послал…
— Всего-то? Ну и хрен с ним! Сейчас доложимся Евсееву, и — по домам…
Отзвонившись куратору, Американец подмигнул напарнику.
— Все в порядке, к нам претензий нет. Может, хотите еще пирожное?
— Пирожное… Гм… А чем это пахнет? Котлетами?
Сперанский усмехнулся.
— Тут не готовят котлет, это ведь кондитерская…
И проницательно спросил:
— Есть хотите?
— Ну… В общем-то… Честно говоря, дома у меня и в самом деле хоть шаром покати… Помните эти стихи: «Горсточка риса да Мао портрет — это вся ноша моя»…
— Конечно! Как сейчас помню, как сейчас…
Американец ненадолго задумался.
— А пойдемте ко мне, товарищ китаец! Не знаю, как насчет риса, но цыпленка я зажарю. Вы ведь не будете настаивать на вегетарианской пище?
— Не буду, — оживился Профессор. — Конечно, не буду! Но… Почему вы это делаете? Почему приглашаете меня в гости?
Сперанский широко улыбнулся.
— Ну-у-у… Мы же коллеги… Раз выдался нечаянный «фри ивнинг»… И потом, мне нравится наблюдать за вами. Вы очень интересный… гм, типаж. Я опишу вас в одной из книг…
Носков смиренно улыбнулся в ответ и кивнул.
— Это пожалуйста… Рад буду помочь…
Они вышли на улицу. Теперь Профессор не сутулился, и шляпа его была залихватски сдвинута на затылок. Ужин — это святое, а Сперанский привык барствовать, наверняка кроме цыпленка еще чего-то выставит. Да и коньячку, наверняка, хряпнет. А там поведет разговоры разные, бахвалиться начнет, может, и выболтает что интересное. Будет чем Евсееву глаза открыть! А не выболтает — опять-таки Носков не внакладе… Пусть наблюдает, наблюдатель хренов!
* * *
…Света Мигунова стоит совершенно голая под открытой форточкой в спальне Катранова, у уставленного цветочными горшками подоконника. За окном снегопад. Некоторые снежинки залетают в комнату, и Света сдувает их с колючих кактусов. Она нервно трет перепачканные землей пальцы и курит — курит, наверное, второй или третий раз в жизни. У нее до сих пор дрожат колени и руки — дрожат не от страха или раскаяния, это не «отходняк» после пережитого стресса и не радость от достигнутой цели. Нет. Все гораздо прозаичней, можно сказать — «физиологичней»: несколько минут назад она испытала на этой кровати самый бурный оргазм в своей жизни… Мама родная, едва не умерла!
Это случилось впервые. В ее-то возрасте, а? Выходит, она ничего не знала. С Сергеем все было хорошо, иногда ей казалось даже, что это та самая «любовь до гроба», хотя страстно любить человека, разменявшего шестой десяток, с его неизбежной перхотью, урчанием в желудке и утренним запахом изо рта, как-то противоестественно, что ли. Но…
Она всегда думала, что они идеально подходят друг другу в постели… Тридцать с лишним лет, сотни и тысячи раз, и все было как надо. Даже когда приходилось делать это с другими мужчинами, нечасто, несколько раз: например, Бутузов, скотина, просто вымогнул близость за то, чтобы «Тюдор» состоялся; то после всех своих грехопадений она только убеждалась: Сережа — самый лучший! Оказалось, нет. Сегодня она билась, выла и визжала, как течная сучка… А какой бред несла!.. Два высших образования, кандидат наук, взрослый сын, респектабельный муж — все побоку. Ужас. Ужас.
Она оттерла пальцы, только под ногтями осталась земля, надо чем-то вычистить…
Дело сделано, можно уходить. А ведь хочется еще… Почему так?
А почему бы и нет?
Снег залетает в спальню, одна снежинка уселась на сигарету, прямо на золотистую корону, очертив вокруг нее темное пятнышко. Света выбросила сигарету в окно и закрыла форточку.
Вошел немного торжественный и умиротворенный Катранов. В руках у него поднос с кофе — прям как в лучших домах Лондо’на! Из коридора доносится тревожное поскуливание — это дог Борька, по случаю ее визита он заперт в гардеробной. Удивительно: едва она вошла в квартиру, этот огромный зверь рухнул на бок и задрал лапы, умоляя, чтобы ему почесали живот. И смешно так махал обрубком своего хвоста. И плакал, когда его, в конце концов, заперли.
Они пьют кофе, говорят о посторонних вещах — об открывшемся на «Тургеневской» гипермаркете, о Пхангане, где была Света, о Южно-Китайском море, где был Катранов. Потом он отставляет в сторону пустую чашку.
— Может быть, поужинаем? Там такие деликатесы: и суши, и копченый угорь, и стейки…
Они не успели сесть за стол. Как только Света вошла, она сразу взяла быка за рога: «Кто-то обещал мне сделать массаж ног…»
Игорь ошалел, похоже, до сих пор не может прийти в себя.
— Ты же проголодалась?
— Сейчас, схожу в ванную…
Вначале она поскребла мыло ногтями, тщательно вымыла руки и только потом подмылась.
Обмотавшись, для приличия, полотенцем, подошла к столу и ухватила несколько кружочков сухой колбасы. Катранов внимательно наблюдает за каждым ее движением, нежно оглаживает горящим взглядом обнаженное тело.
— Я запомнил твои ноги — помнишь, тогда, в бане… И грудь… Чудесная девичья грудь. Когда я потом видел тебя в одежде, то ткань мне не мешала: я видел сосок, розовый кружок вокруг… Я потерял голову. И, судя по тому, что ты пришла, — ты тоже потеряла голову… Да?
— Да.
Света проходит в спальню и ложится на ту самую кровать. Сейчас она чувствует себя совершенно спокойно и раскованно.
Катран не знает, что она никогда не теряет головы — даже когда, распаленная до ведьминого бесстыдства, и в самом деле готова на все; не знает, что она не теряет времени — даже когда любуется снегопадом и от нечего делать сдувает снежинки с уставленного цветочными горшками подоконника. Ничего он не знает. Наверное, в этом все дело. Поэтому ей так легко и так приятно.
— Ну, так что ты стоишь?.. — говорит она чужим, изменившимся голосом.
Игорь бросается к ней, и они вновь соединяются, как два голодных зверя, живьем поедающие друг друга. Полковник и образованная бизнесвумен исчезли, превратившись в возбужденного самца и ненасытную самку. Цивилизованность, приличия, сдержанность и прочая социальная шелуха развеялись бесследно, открывая в полной мере циничную животную похоть. Возня, стоны, вздохи, воспаленная плоть, мокрые рты, потожировые и семенные выделения, откровенно-бесстыдные запахи секса… Вырвавшийся из заточения Борька сразу уловил их и, поднявшись передними лапами на кровать, возбужденно повизгивает, тычась красным отростком в мягкий матрац. Игорь бьет Борьку по морде, но пес не уходит, его повизгивание вплетается в непристойную атмосферу семейной спальни Катрановых…
А за окном идет снег.
* * *
…Под этим же снегом в парке на Крымской набережной сейчас стоит ее муж. В центре города пробки, много аварий. Четверть часа назад он застрял в правом ряду в плотном заторе на Зубовском бульваре. И хотя ничего подозрительного в зеркале заднего вида он не заметил, но все же принял меры предосторожности. Выждав немного, Мигунов вывернул руль вправо. Джип легко преодолел бордюр на своих восемнадцатидюймовых колесах, выехал на пешеходную дорожку и, включив «аварийку», покатился вдоль пробки. Никто не пытался повторить маневр, никто не спешил наперерез, и черный «Лексус» Мигунова объехал пробку и встал первым на светофоре, вызвав несколько возмущенных сигналов, — и только.
Промчавшись через Крымский мост, Мигунов свернул на Якиманку и бросил машину в темной арке во дворах. Пешком вернулся к набережной. Здесь он остановился у широкого и полупустого стенда с анонсами картинной галереи, словно поставил для себя цель непременно посетить выставку китайской гравюры XIX века в это неурочное время. Впрочем, взгляд его устремлен не на стенд, а в сторону аллеи, где фонарь освещает засыпанную снегом скамейку, урну и дальше — засыпанный снегом фонтан в виде груды камней. Небольшой округлый валун под снегом ничем не отличается от других.
В руке у Мигунова бледным огоньком светится экран КПК, чуть подрагивающий палец лежит на кнопке джойстика…
…Выполняется поиск доступных устройств…
…Обнаруженные устройства: ZZX…
…Введите код доступа в устройство ZZX…
…Код принят…
…Файл «!!danger!!» копируется…
…«Нахожусь в положении «2». В перспективе положение «1». Необходима срочная эксфильтрация. Зенит».
…Выполняется выход из устройства ZZX…
Начинка «валуна» принимает сообщение и мгновенно «выстреливает» его на спутник связи. Направленный поток не поддается перехвату.
А Мигунов, положив наладонник в карман, быстрым шагом направляется к выходу из парка. Когда его «Лексус», объехав несколько пробок на Ленинском и Мичуринском проспектах, выезжает наконец на Боровское шоссе, дорожки в парке на Крымской набережной успевают укрыться новым слоем белого сверкающего снега, словно невидимый ластик подчистил всю грязь и все следы.
* * *
4 ноября 2002 года, Лэнгли
— Да, сэр, уровень угрозы увеличился, Зенит попал в круг подозреваемых, он считает необходимым выбраться из России.
Начальник русского отдела Фоук положил перед Директором ЦРУ последнюю шифровку.
Но Директор не стал ее читать. Как и любой руководитель, он не любил неприятных новостей. Когда-то ханы Золотой Орды заливали в горло гонца недоброй вести расплавленный свинец. В современных цивилизованных государствах нравы смягчились, но все равно недовольство полученной информацией зачастую переносится на личность того, кто ее приносит. Поэтому в византийских демократиях подчиненные сообщают начальнику только об успехах, победах и достижениях. Но в западных политических системах это не принято, и Фоук был вынужден доложить чистую правду.
Директор смотрел на коренастого седоватого малайца с ухоженными усами несколько раздраженно. Вначале он хотел списать раздражение на наряд начальника русского отдела. Темно-синий двубортный костюм в тонкую серую полоску, светло-синяя рубашка и темно-синий галстук. В руках — синяя папка для секретных документов. В столь старательном подборе цветов проявляется не столько безупречность вкуса, сколько полное его отсутствие! Но потом Директор понял, что маскирует причину своего раздражения, которое на самом деле вызвано неприятной информацией. И ему стало неловко. Ибо, уподобившись византийским вождям, превращаешься в страуса, засунувшего голову в песок. И рано или поздно с этой глупой головой расстанешься.
Директор взял шифровку, внимательно прочел и отодвинул на край стола.
— Что ж, раз дело обстоит так серьезно, Зенита надо вытаскивать. Поручите это Гранту, он наш лучший специалист. А что с операцией «Рок-н-ролл»?
Фоук переступил с ноги на ногу.
— Там возникли осложнения. Мачо проник под Кремль, но каналы связи практически недоступны. Он не может подобраться непосредственно к проводам. И разобраться в них не сможет. Там сотни линий…
— Но ведь у Зенита такая возможность имеется? — вскинул брови Директор.
— Точнее, имелась. Находясь под подозрением, он вряд ли может ею воспользоваться…
Фоук осторожно взял с директорского стола шифровку и аккуратно спрятал в свою синюю папку.
Директор покачал головой.
— Зенита надо использовать последний раз. Перед эксфильтрацией пусть обеспечит решение задачи по операции «Рок-н-ролл». Сканер должен быть установлен на линию президентской связи!
Распоряжение Директора было практически невыполнимым. Но, несмотря на то, что посадка на кол ему не угрожала, Фоук сделал то, что в подобной ситуации сделал бы любой сотрудник любой спецслужбы мира: кивнул, четко развернулся через плечо и уверенной походкой вышел из просторного кабинета, всем своим видом демонстрируя, что приложит все силы для выполнения приказа.
* * *
— У тебя и отец гэбист, — сказала она.
— Да. Я тебе не говорил разве?
— Я сама догадалась.
— И что? — насторожился Юра.
— Это хорошо. — Она привстала на локте, открыв твердый мячик груди. — Полковник? Подполковник?.. Неважно. У меня родители обычные филологи. Совсем другие люди.
— Я как-то не делил людей на гэбистов и не-гэбистов, — осторожно сказал Юра.
— Я тоже раньше не делила.
— Раньше — когда?
— До всего этого. До «Норд-Оста». Мне девчонки рассказывали — там в зале сидел какой-то дед, отставной военный. Может, пограничник, а может, и гэбист, не знаю. Пока чеченцы из автоматов палили, а все сходили с ума, он втихую вывел из зала одиннадцать детей и женщину какую-то. Чужих, не своих. Никто не заметил, не дернулся даже. А потом дед вернулся. Специально вернулся, он все это время, все двое суток передавал кому-то из знакомых о том, что происходит у них. Ну, а тот — в штаб…
— И как он передавал?
— Не знаю.
— Сказки это, — сказал Юра. — Я не слышал о таком.
— Ты просто не знаешь.
— Я ведь все-таки работаю там, не забывай.
— Ну и что? Ты много о своей работе рассказываешь другим? Коллегам даже?
Юра хмыкнул, глянул на часы. Родители уехали к тетке Тамаре в Бусиново, наверное, скоро вернутся. Часа полтора еще есть, от силы.
— Кобзон тоже выводил детей, — сказал он. — И Рошаль выводил.
— Они вывели ровно столько, сколько им позволили чеченцы. Дед вывел, сколько сумел. Есть разница?
Она встала с дивана, нашла пульт телевизора, включила какой-то музыкальный канал, убавила звук, чтобы не гремело, и села рядом, подобрав под себя маленькую розовую ступню.
Юра подумал: до чего странная ситуация. Шуре он пытался втолковать, что сотрудник ФСБ тоже человек, а не чудовище, но не втолковал никак. А тут вроде как приходится доказывать, что они не ангелы и не волшебники…
Он приподнялся и поцеловал ее в шею.
— Просто ненавижу беспомощность, — сказала она, обернувшись и по своей привычке глядя на него в упор. — Сидеть и тупо смотреть, как над тобой издеваются, — хуже нет. Встать и умереть от пули, как мой… спутник, — тоже ненужно. И глупо. Мне нравится жить… — Марина отвела глаза и как-то подозрительно шмыгнула носом. — Только нужно, чтобы тебя кто-нибудь прикрыл, как тот дед-отставник. Умело, без суеты… без показного геройства. И чтобы он сам остался жив. И сидел потом веселый за столом, пил и ел… Вот так, товарищ капитан!
* * *
Среди тысяч московских окон, где, как известно, горит негасимый свет, окна Ивана Ильича Сперанского выделялись, во-первых, своими рамами благородного дерева и, во-вторых, идеальными пропорциями: в отличие от советских стандартов, утвержденных Госстроем в шестьдесят втором, здесь соблюдался принцип «золотого сечения». Это было достигнуто перестройкой — не социально-экономическим феноменом восьмидесятых, который многие называют катаклизмом, а обычной строительной переделкой, осуществленной Американцем, когда его гонорары стали позволять реализацию художественных причуд.
Восприятие любой картины, в немалой степени, зависит от обрамляющей ее рамы, причем рама зачастую является более ценной, чем само полотно, и своим внушительным видом повышает его художественные достоинства. Так вот, если бы кто-то рискнул забраться на старую липу, растущую во дворе, и понаблюдать за жизнью известного писателя Сперанского сквозь эти замечательные окна, он скоро обнаружил бы, что любая, самая незначительная сценка, как-то: утренняя зарядка, обед, работа за компьютером, просмотр телевизора и даже вакхические оргии с меркантильными лолитами, — все приобретает в этом обрамлении эпическую силу, значимость и неожиданно высокий смысл.
Вот и сегодняшний поздний ужин с доцентом-обществоведом Носковым, перешедший ближе к десяти часам в чаепитие, походил со стороны на сюжет новогодней открытки: на улице снег валит, а в уютной кухоньке два благообразных старичка вкушают чай с вареньем, смешно обдувая горячие чашки. Прямо два Деда Мороза на посиделках… Хотя нет, Сперанский — тот больше на Санта-Клауса европейского похож: в вишневом свитере толстой вязки, джинсах, очках в тонкой золотой оправе, — он-то и старичком не выглядит: холеный, уверенный в себе дядька неопределенного возраста. Носков же в какой-то бесформенной кофте и растянутых брюках, щеки втянул, брови лохматые козырьком выгнул, а синий нос у него картошкой — это русский Дедка Мороз, он шуток не любит, на вид суровый, но кто знает его поближе, понимает — справедливый, о людях печется, каждому по заслугам воздать хочет.
О чем они беседуют, с улицы не слышно, однако создается полная уверенность, что речь идет о чем-то простом и задушевном, как чашка липового чаю. О чем же еще могут судачить Санта-Клаус с Дедом Морозом? На северной стене кухни светится экран телевизора, и там наверняка показывают, как страна готовится к Новому году, какие успехи достигнуты в регионах, чем отчитываются главы субъектов федерации, что думают учудить на предстоящем празднестве всякие «звезды», «полузвезды» и мелкие властители дум простого российского человека. Или «Карнавальную ночь» смотрят, или «Иронию судьбы», или старые новогодние мультфильмы… или…
Или что-то другое.
— …Мерзость какая, — пробормотал доцент Носков, косясь на экран из-под насупленных бровей.
— Ну, какая же это мерзость? — искренне удивился Иван Ильич Сперанский, подливая в горячий чай золотистого рому. — Про остров Лесбос небось читали? Греческая классика — Сафо и все такое… Думаете, там это приличней выглядело? Вряд ли… А эти — они, конечно, не греческие вакханки, но… Юные, ни капли жира, ни морщин, кожа нежная, правда, иногда с прыщиками… Стервы, понятно… Рыженькая, как бишь ее… Лена. Обратите внимание! Циничная тварь, конечно… Но рекомендую. Умеет взбодрить, аж до печенок достает…
— Не понимаю я вас, Иван Ильич… — Носков пришибленно наблюдал за происходящим на экране. — Пожилой, уважаемый человек, известный писатель, властитель дум, так сказать, работаете на органы. И чем увлекаетесь… Это же порнография! Нам ее нарочно ЦРУ подбрасывает, чтобы развратить народ…
Он вдруг застыл, поперхнулся чаем.
— Это что? Что они делают?!
— Да что вы орете? Что они такого делают? Обычный минет…
Сперанский раздраженно пожал плечами.
— Вы откуда свалились, Носков? Порнофильмы не смотрели? Может, вы девственник?
— Нет… Я!.. — Иван Семенович несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот. Не находя слов, он поднял худую кисть и показал пальцем в экран. — А кто там с ними… Тот полный мужчина? Он похож…
— Конечно, это я! Очнитесь, Профессор. Это кино снималось не в ЦРУ, а у меня в гостиной. Моя гостиная — узнаете? Ковер, диван. Картина Миро на стене… Оригинал, кстати. Узнали, наконец? Там две скрытые камеры. Я же вам показывал, кажется… Тьфу ты. Ну что вы, прямо как неандерталец, честное слово…
— То есть вы и не скрываете? — Носков понизил голос и медленно, с опаской даже, повернул голову к Сперанскому. — Но… Это же разврат! И им нет еще восемнадцати…
— Рыжей и шестнадцать не исполнилось, — отозвался Сперанский, с превосходством разглядывая гостя. — В январе день рождения. Обожает большие мягкие куклы — это вам на заметку.
Носков ответил ему диким взглядом, захлопнул рот, встал — широко, шумно, с грохотом отодвинув стул, бросил салфетку в блюдо с остатками жареного цыпленка.
— Вы ненормальный, Сперанский! — прохрипел обществовед севшим от возмущения голосом. — Это вам что, Америка? Кстати, почему у вас прозвище Американец?
— Здрас-с-с-те, — с чисто русскими интонациями сказал Иван Ильич. — Да потому, что я по происхождению американский гражданин, родился в штате Иллинойс!
— Тогда понятно, — Носков поджал губы. — А наши кураторы все это знают?
Сперанский досадливо поморщился.
— Ну что вы, как ребенок? Конечно, знают! Старые же меня и вербовали, а молодые — читали личное дело. Выпейте лучше рома. А хотите — коньяку. И хватит строить целку — я со своими увлечениями ангел по сравнению с вами!
Носков сел на свое место. Он часто и громко дышал, вытянув губы трубочкой, глаза беспокойно бегали, то и дело цепляясь за экран телевизора. Всем своим видом он выражал крайнюю степень отвращения и неприятия. Но это было притворство, камуфляж.
На самом деле Профессор прекрасно себя чувствовал. Столько накопал про коллегу! Даже не ожидал. Чего угодно ожидал: политических анекдотов, нарушений режима секретности, шпилек в адрес руководства ФСБ, — но только не готовых доказательств, не убийственных улик: Сперанский развращает малолетних! С этим в СССР всегда было строго, да и сейчас, несмотря на демократию, по головке не погладят…
Носков с трудом удержался, чтобы не потереть сухие ладошки. Молодец, Профессор, хороший материальчик накопал! Можно сказать — отличный материалец! Надо работать! Посидеть ночью, разложить все по полочкам, отписать грамотно, а утром Евсееву — из рук в руки!
Он же сам потом в ножки поклонится, Сперанский-то: спасибо, Иван Семеныч, спасибо, что вовремя указал мне верный путь, не бросил на произвол судьбы, а то бы загремел в тюрьму, как пить дать…
— Да-да, ангел! — Сперанский стоял посреди кухни в позе лектора, сложив руки на груди. Время от времени он приподнимал правую кисть и выписывал в воздухе какие-то абстрактные вензеля. — Я же не предаю своих близких. Я просто отдаю дань физиологии, я балую свой организм…
Носков скептически кивал. Теперь он позволил себе неотрывно смотреть в экран, потому что исследователю чужих пороков это просто необходимо. Но испытывал он не торжество удачливого естествоиспытателя, а острое, болезненно-сладкое чувство скопца, заглянувшего в самое чрево публичного дома. Он никогда не видел таких действий и таких ракурсов! И вдруг… Что это? Он ощутил давно забытое возбуждение! Аскет-марксист вздрогнул: внизу живота разлилось порочное тепло и что-то немного напряглось, запульсировало… Этого «чего-то» он не ощущал уже много лет и сейчас замер в приятной растерянности. Даже Иван Ильич показался гораздо симпатичнее!
— И не будьте ханжой, не лицемерьте! — продолжал Сперанский. — Ну, к чему тут можно придраться?
Писатель вперился в экран, где уже не разобрать было, сколько тел копошится на ковре посреди гостиной, и демонстративно пожал плечами, словно не понимая, что здесь могло так шокировать старого обществоведа.
— Жизнь проходит мимо, Носков, а вы, простите, дрочите под одеялом… Девчонки — суки, конечно, конченые, но нас их нутро не интересует, гляньте на оболочку — вишня, сок с мякотью, сплошные витамины! В вашем возрасте организму нужны витамины, а особенно гормоны, переживания, тестостероны всякие — во как нужны! Это же медицина — химия, физика, биология. Продление жизни!
Носков взял со стола недопитый бокал рому, пригубил. Вздрогнул, когда из телевизора донесся пьяный девичий визг.
— Но ведь есть какие-то ограничения… физиологического, так сказать… свойства… — произнес он уже не враждебным, а примирительным, почти дружеским тоном. — Возраст, понимаете, все такое…
— Вы уж простите за грубость, дорогой Иван Семенович, — перебил его Сперанский. — У вас не стоит, что ли?
Краска проступила сквозь желтые пергаментные щеки Профессора, он тяжело вздохнул.
— Ерунда! Сейчас столько препаратов, причем не химия, нет, натуральные вещества, например, кора африканского дерева! А главное, стоит или не стоит — это состояние души. Например, у меня стоит на все: на еду, на работу, на успех. На жизнь стоит. Ну и на девок, это само собой… У меня даже на этого подонка, на шпиона, которого мы помогаем вычислить, на него даже стоит! А я его, гада, вы уж мне поверьте, обязательно выведу на чистую воду, возьму за глотку и трахну! И получу удовольствие! И премиальные в придачу!.. Вам когда-нибудь платили, Профессор, за то, чтобы вы кого-то трахнули?
Сперанский уже не стоял, он мерил кухню широкими шагами, размахивая бутылкой светлого рома. Вспомнив в какой-то момент о ней, он остановился у стола, налил себе и Носкову.
— А вы, Иван Семенович?.. Посмотрите на себя, вы даже пьете, словно мастурбируете украдкой. И за работой я вас видел — вуайеризм чистой воды… Простите за прямоту, коллега, вы просто дохлая курица, поэтому и результаты у вас снижаются. Честно скажу — от вас толку ноль! Что вы делали у Ардона? Жрали. Что вы делали у Рыбаченко? Опять жрали. Я работал — вы жрали. И, главное, что жрали-то? Казенный рассольник! Ну, как вам не стыдно!..
Сперанский вдруг спохватился, достал из кармана давно уже пиликающий телефон, одновременно глянул на часы, потом пристально — на застывшего с бокалом в руке Носкова.
И добавил, выставив значительно палец:
— Я вас научу жизнь любить, Иван Семенович! Никуда вы у меня не денетесь!.. Алло! Вас слушают!
Разговаривая по телефону, Сперанский вышел в коридор, его голос постепенно затихал, удаляясь в гостиную, спальню или еще дальше. Профессор остался один. Он заглянул в бокал, хмыкнул. Выпил одним длинным глотком. Поднял глаза. Моргнул. И, уже не таясь, стал наблюдать за происходящим на экране. Мелькнувшее было возбуждение давно исчезло, но он чувствовал, что оно может вернуться…
Все это было настолько непривычно… Морщинистое лицо разгладилось, рот приоткрылся, над верхней губой выступили капельки пота, словно он сидел в парилке; постепенно начала трястись голова — мелко-мелко, кажется, она стала слишком тяжелой для его тощей шеи…
Из передней вдруг донесся шум, словно роняли какие-то то ли коробки, то ли сумки, громко и весело хлопнула дверь, раздался звонкий смех. В следующую секунду на пороге кухни возник сияющий Сперанский в сопровождении трех девушек, нет, девочек — лет четырнадцати-пятнадцати. Две были в выношенных пальтишках, а третья — плотная и коренастая в коротенькой, явно не по сезону, куртке. Все трое подталкивали друг друга и возбужденно хихикали.
— А вот и девчонки! — радостно проорал Сперанский, сразу помолодевший лет на двадцать. — Гусарр-ры, встать, смирно!!.. Оп-па!
Носков едва не упал со стула. К такому повороту событий он оказался совсем не готов! Сперанский, развратный гад, что же такое он делает? Должен был предупредить хотя бы… Если бы не выпитые вино и ром, Профессор бы просто выскочил в прихожую, схватил пальто, шляпу и убежал. А может, мелькнувшее на миг возбуждение удерживало его подобно якорю…
— Иван Семенович, что застыл, не видишь: у нас гости! — голосом профессионального конферансье торжественно объявил Иван Ильич. — Узнаете Леночку? А Катю? А это их подруга, она у меня впервые… Как тебя зовут? Надя? А чего такая хмурая? Не хмурая, говоришь? Ну и полный порядок… А я Ваня, и это Ваня… Ба, оказывается, мы тезки, ха-ха-ха… Да вы раздевайтесь, раздевайтесь!
Гостьи, не церемонясь, сбросили на стулья верхнюю одежду, тут же стянули сапоги, на кухне запахло мокрыми ногами. Лена и Катя оказались без юбок, в одних колготках с грубо зашитыми стрелками. Носков стрелками не интересовался: надев очки, он рассмотрел, что под колготками не было белья. Сквозь потертую лайкру откровенно просвечивали голые ягодицы и бритые лобки.
— А шампанское будет? А мартини? — Рыжая Лена наклонилась и обняла обществоведа за плечи. Он попытался отстраниться, но рыжая не отпустила.
— Ну, что ты как не родной? — Мягкие влажные губы прижались к холодной пергаментной щеке. Отчетливо послышался запах дешевого алкоголя…
«Как же они ехали по городу, без одежды? — недоумевал Профессор, чувствуя, как его затягивает какой-то нелепый и бесстыжий круговорот, закручивающийся в квартире известного литератора. — И холодно, и видно все, особенно в метро, на эскалаторе… Не могли же они раздеться в подъезде, перед тем как войти?..»
Этим вопросом, а особенно поиском ответа на него он пытался удержаться на краю стремительной воронки времени, чтобы сохранить шанс выскочить из такого заманчивого и вместе с тем пугающего водоворота.
— А я виски хочу! — кричала Катя, которая сидела на коленях у Сперанского и целовала его взасос. Кофточку она успела снять, а теперь толстые пальцы писателя нетерпеливо расстегивали ее бюстгальтер. — Надя, ты пила виски?
— Я все пила! — презрительно скривила губы коренастая.
Она не раздевалась, ни к кому не лезла, только внимательно осматривалась по сторонам, и Носков безошибочно определил, что она здесь старшая.
— Берите в баре, девочки! Что хотите: виски, ликер, коньяк! — Сперанский был наверху блаженства. — Не жмись, Профессор, расслабься, они сами все сделают!
«Вот что такое богема!» — то ли с осуждением, то ли с восторгом подумал обществовед и, махнув рукой, перестал тормозить время, с головой нырнув в бурный вихрь удовольствий.
Как-то незаметно все оказались в гостиной. Носков, уже без сорочки, майки и носков, зато с бокалом коньяка, сидел на ковре, в дурацкой позе человека, только что свалившегося с третьей полки плацкартного вагона. Будто соревнуясь в громкости, гремели телевизор и музыкальный центр, сильно пахло потом, голые Лена и Катя с хохотом стягивали его мятые брюки, из-под которых постепенно выползали сизые полушерстяные кальсоны. Надя куда-то исчезла, а Сперанский, тоже совершенно голый, развалившись на диване, хохотал, хлопал в ладоши и показывал напарнику большой палец.
Профессор, зная, что на коленях кальсоны протерлись до дыр, стеснялся и пытался помешать раздеванию, но очень скованно, потому что вначале не решался дотронуться до девочек, которые, оказывается, имели удивительно развитые для их возраста формы. Потом все же решился и дотронулся — на удивление, ему понравилось…
Катя, знаками, предложила выпить на брудершафт, забрала у него бокал и вручила свой. «До дна!» — не услышал, а прочел он по пухлым губам, отметив, что девочка похожа на хомяка и учится, самое большее, классе в восьмом, хотя наверняка не знает, в каком году был второй съезд РСДРП… Потом пухлые губы приблизились к его рту, и поцелуй, тоже на удивление, оказался очень приятным. Сегодня вообще выдался удивительный вечер: случайно сорвалась встреча с Катрановым, Сперанский случайно пригласил его в гости, случайно пришли девчонки, случайно он не убежал, а остался… Сплошные удивления!
«Время искать и удивляться», — сквозь туман вспомнил доцент Носков телепередачу советской поры. Впрочем, то, что предначертала ему судьба, он уже нашел, и удивляться тут было особенно нечему…
* * *
Окна кухни ярко освещены. Но на свежем снегу — опять намело, будто и не чистил, — никаких следов: ни человеческих, ни автомобильных. Сергей напрягся было, но тут же вспомнил, что сам забыл выключить свет. Сорвался — вылетел, как ошпаренный! А сейчас еще хуже: руки дрожат, зубы мелко постукивают, приходится намертво сжимать челюсти, — идет «отходняк» после стресса. Сеанс связи — это сильнейший стресс: в такие моменты стоишь, как голый, именно сейчас тебя могут поймать за руку…
Он загнал машину в гараж. Вышел через внутреннюю дверь в подвал. Когда рука легла на выключатель, вспомнился давний сон, сердце ёкнуло: вдруг не включится? Включился. Он прошел через подвал, попутно отметив, что окна изнутри покрылись легкой испариной: где-то все-таки просачивается влага. Прошел через мастерскую и спортзал. Вышел в прихожую. Прислушался. Тишина не понравилась своими оттенками. Достал из тайника за обшивкой заряженное ружье, снял ботинки и в носках, стараясь не шуметь, обошел дом. Никого и ничего. Крикнул, выставив стволы: «Есть кто? А ну, выходи!» Тишина. Причем нормального оттенка. Никого нет. Один он.
«Погоди, а Света? До сих пор не приехала, что ли? Ну и переговоры у них пошли…»
Половина двенадцатого.
Телефон жены не отвечал. Спать не хотелось. По крови гулял даже не адреналин, а какой-то мутный его заменитель, ядовитый и мерзкий. Сергей не знал, чем перебить этот вкус. Он посидел перед телевизором, потом решил, что надо выпить чего-нибудь крепкого. Но только не здесь.
Он поднялся наверх, толкнул дверь. Верхний свет включать не хотелось, включил подсветку. Обитая шотландкой огромная комната с дорогими утесами и редкими горными хребтами аудиоаппаратуры, увешанная старыми постерами с изображением давно умерших кумиров, — остров его молодости, его любимая комната, выступила из темноты мягко и вкрадчиво, как профессиональный убийца. Тьфу-тьфу-тьфу…
Мигунов застыл на минуту, не убирая руку от выключателя, словно вспомнил что-то важное. Потом направился к бару. Нет, сперва зарядил в «вертушку» виниловый диск Пресли, раритетную сорокапятку «All Shook Up», декабрьский тираж пятьдесят седьмого года. Это сравнительно недавнее приобретение, недавнее и недешевое, а вот ту пластинку, что он купил с рук у какого-то иностранца в семьдесят втором, отдав скопленные за год то ли сорок, то ли пятьдесят рублей, жуткая сумма по тем временам, — ту пластинку разбил маленький Родька. Жалко. До сих пор жалко. Раритет — это, конечно, хорошо, и аппарат у него сейчас, который курсанту Мигунову даже не снился, — Элвис здесь как живой, дышит, слышно, как связки сокращаются… Но уже не то.
Сергей налил себе полный стакан виски и выпил залпом тут же, у стойки. Налил еще. Прошелся по комнате со стаканом в руке, вихляя бедрами и подпевая Элвису «yeah, ye-e-yeah». Облил брюки. Остановился. Нет, не то. Танцевать ему не хотелось. Выпил опять. Усмехнулся — классика: нервный срыв требует расслабления, а лучше алкоголя для этого ничего в мире не придумано. Любой, даже начинающий контрразведчик знает: кто напивается без видимой причины время от времени — тот шпион! Правда, в России много и не-шпионов, которые беспричинно напиваются. Так что здесь этот признак мало пригоден…
Элвис замолчал. Автоматический подаватель бесшумно поставил следующий диск.
Говорят, из глины всех создал Бог,
Но шахтер-забойщик есть плоть и кровь.
Плоть и кровь, под кожей кость,
Мозги слабы, зато крепок торс…
Сергей уже автоматически переводил «16 тонн», точнее, в сознании сразу возникал русский текст: за столько лет Света его хорошо натаскала… Где же она… Обнять, прижаться, раздеть, забросить стройные ноги себе на плечи, растворяя грызущие душу тревогу и страх…
Успокоиться. Отвлечься. Сосредоточиться на музыке.
Ладно, Бог с ним, с несчастным шахтером, лучше споем нашу, курсантскую, наложенную на знаменитый мотив.
Бомбы в люках — тяжелый груз,
Летим, ребята, бомбить Союз.
Прощайте, девочки, прощай притон!
А в каждой бомбе шестнадцать тонн!..
Он попытался изобразить бомбардировщик, расставил руки, «полетел»… Нет. Чего-то не хватало. Точнее, не хватало всего — и бодрости, и куража, и напора. А ведь совсем недавно в этой самой комнате три старых друга: Сёмга, Катран и Мигун — дурачились и орали, расставив руки в стороны, кружили, словно боевое авиазвено, и всего им хватало — и напора, и куража…
Может, надо дозаправиться? Он плеснул себе еще виски, выпил залпом, не ощущая вкуса.
Нет, лучше не стало. Русский человек не привык пить в одиночку. А ему и не с кем: друзей нет — близко никого подпускать нельзя. Разве что с Сёмгой и Катраном позволил себе однажды расслабиться… А когда один — и песня не помогает…
А-а, вот в чем дело… Это не наша песня, не ракетного училища, это общая, ее все кому не лень пели. Сейчас начнем нашу, курсантскую, ту, что Дуба сочинил, про Ардона, — и будет совсем другое дело…
На фюзеляже трефовый туз,
А в бомболюке — опасный груз,
Шестнадцать тонн, помилуй, Бог.
И мы летим бомбить Нью-Йорк!
Тяжелые басы бьют по натянутым нервам. Расставив руки-крылья, дальний бомбардировщик Мигун медленно пересекает комнату. Да, конечно, это совсем, совсем другое дело!
Только без паники. Для тебя наступает новая эра, новый этап, ты знал, что так может произойти, готовился к этому. Вычленить главное, отмести второстепенное… Что главное на данный момент? Главное — доказательства. Точнее, отсутствие таковых. Их трое, в былые времена посадили бы всех троих. Но сейчас демократия: надо указать на одного, конкретно. Кто укажет? Дядя Коля? Его, наверное, уже и на свете нет. А хоть и есть — это травленый волчара, он палец не протянет. Кертис Вульф? Хм, смешно… Дрозд? Тоже нет. Значит… Значит, можно всем троим выкрутиться!
Нью-Йорк сверкает, как алмаз.
Там миллионеры слушают джаз,
Там виски лакают из хрусталя,
Но город не стоит уже ни рубля!
Выкрутилась же эта долбаная «кембриджская пятерка»! Подозревали их англичане много лет, подозревали, даже точно знали: где-то здесь советский шпион! А доказательств нету! Нетушки! Значит, что? Значит — никто не виноват.
А они! Все! Пятеро! Шпионы! Потом кто-то к нам перебежал, даже не перебежал — переехал спокойно и любимую библиотеку перевез! А кто-то прожил под подозрением на государственной пенсии и ушел естественным путем, туда, где британское правосудие не достанет…
Ведь над Нью-Йорком — майор Ардон,
А в каждой бомбе — шестнадцать тонн.
Шестнадцать тонн, прости меня, Бог,
И как свеча горит Нью-Йорк!
Бомбардировщик Мигун воткнулся в стену и упал на диван. Схватил пульт и нажал кнопку выключения. От тишины звенело в ушах, хотелось биться головой об стену и истерично орать. Мигунов до боли вцепился зубами в ладонь. К черту любую музыку, любые песни, — все равно не помогают! К черту английские примеры! У нас не Англия, у нас со шпионами другой разговор! Никто не оставит подозреваемых в покое! Посадят на внезаконный детектор лжи, потом вколют запрещенную «сыворотку правды», а потом расстреляют в темном подвале, несмотря на мораторий!
Нет, всем троим не выкрутиться, одного надо принести в жертву! Бросить на алтарь правосудия, накормить это жаждущее крови изменника чудовище, только тогда все успокоится. Только тогда. Но кого? Дрозд уже пролил свою кровь на жертвенный камень полигона Дичково, остались двое… С Катраном они более близки, да и с Ирон хорошо знакомы. А вот Сёмга — он сам по себе, отрезанный ломоть. Сёмга? Да, Сёмга! Только как это сделать?
Еще виски. Еще. Нет, спиртное не помогает, нужна Светка… Он снова стал названивать жене. Не отвечает. Утром взяла флеш-карту, и вот скоро полночь, а ее все нет. Где она? Дает показания на Лубянке? Явка с повинной смягчает вину… Ерунда! Это все равно что представить, будто она ему изменяет, трахается с Катраном, или Сёмгой, или кем-то еще. Бред!
Света не предаст, а если заметит что-то подозрительное — немедленно среагирует. Как-никак тридцать лет вместе, и почти половина — под этим спудом. Все возможные осложнения просчитаны, и действия в этих ситуациях оговорены, давным-давно… На нее можно положиться, не подведет…
Конечно, лучше бы она вообще ничего не знала. Но невозможно, чтобы жена за целую жизнь ни о чем не догадалась. Врут жены серийных убийц, врут, суки, себя выгораживают!
Первый раз она заподозрила неладное в семьдесят девятом, он как раз получил первый крупный «транш» в автоматической камере хранения на Казанском вокзале и, сдуру, подарил ей енотовую шубу на день рождения. Наплел чего-то про отцовскую сберкнижку, отбрехался, по-русски говоря…
А потом нашла тайник в ножке кровати — это уже офицерская общага в «переулке объедков» на Домбровском полигоне, капитанская зарплата сто восемьдесят рублей… а тут почти семь тысяч хрустящими стольниками. Сперва думал, обрадуется, даже не спросит: откуда это состояние — машину можно купить, а тогда жалкий «жигуленок-тройка» был пределом мечтаний и мерилом жизненного успеха. Не обрадовалась. Наоборот. Ей какие-то картежные игры почудились, тайная разгульная жизнь, любовницы… Снова отговорился: дескать, серебряные контакты со списанных ракетных плат выпаиваю, а слитки сдаю ювелирам… Опять поверила!
Ну, а после командировки в Вену все стало ясно… Еще бы! Идут муж с женой под ручку по старому городу, европейскими красотами любуются и необыкновенной чистотой наслаждаются, и вдруг благоверный ласково шепчет супруге на ушко: «Сейчас зайдем во двор, и я уйду, а тебя под ручку возьмет другой дядя, под меня загримированный, вы в музей сходите, погуляете часа два, а потом я вернусь. Да тихо ты! Так надо! Ничего не спрашивай, потом все расскажу! Главное, веди себя естественно, от этого моя жизнь зависит! Болтай, улыбайся, за нами следить могут!»
А ведь и действительно следили! Только не уследили ни фига, американцы наших переиграли… Пару лет спустя особист знакомый подмигнул: «Другие по магазинам бегали, а вы фонтаны в старых двориках рассматривали да в музеи ходили. На начальство это хорошее впечатление произвело…»
А в том дворике действительно фонтанчик красивый был, это они зафиксировали. Но подъезд с тяжелой дубовой дверью, куда он нырнул, а навстречу его точный двойник вышел, — проморгали! И конспиративную квартиру на втором этаже тоже проморгали!
Пока Света по музеям с двойником ходила, Серега со старым знакомцем — Кертисом Вульфом и двумя его коллегами встретился, поговорили задушевно, перспективы обговорили, как водится, на детекторе лжи его протестировали — не перевербован ли, верно ли служит… Рассчитали американцы все ювелирно — потом он в общественный туалет зашел, через четверть часа и двойник туда забежал, вроде живот схватило, а еще через пять минут Сергей вышел, воссоединился с верной супружницей, и отправились они чинно-благородно в отель. А уже в номере со Светой истерика приключилась, он ее лечил коньяком и сексом, сексом и коньяком, шептались под одеялом, клялись в любви.
Она, конечно, поняла, в чем дело: дурак — и то поймет. Он попытался тень на плетень навести: дескать, я на российскую разведку работаю, особо секретное поручение выполняю. Только она сразу енотовую шубу вспомнила и семь тысяч в кроватной ножке: врешь, дорогой муженек, наши столько не платят! Ну, он и раскололся…
Хотя подробностей никогда не рассказывал, избегал лишнюю информацию давать, ей это сильно повредить может, да и ему тоже. Надо сказать, что поставленная перед фактом Света восприняла этот факт спокойно и рационально. Без драматизма дурацкого, без глупостей: пойди, покайся, мол, я тебя из тюрьмы ждать буду… Рассудила, что, главное: Сергей не алиментщик, не сифилитик и не убийца, семье ничего не угрожает, скорее, даже забрезжил какой-то свет в конце тоннеля. Правильно рассудила. А что еще поделать в такой ситуации?.. Она хладнокровный и трезвомыслящий человек, его Светка, она глупостей не наделает.
Снизу раздался звук мотора, хлопнула входная дверь. Сергей поднялся, вышел на лестницу. Голоса. Это Родион с кем-то разговаривает. Спускаясь вниз, Сергей старался вспомнить, как ее зовут — Ксения или Анастасия, вечно он путает этих его древнегреческих богинь. Но Родион оказался один, он говорил с кем-то по телефону, внимательно разглядывая содержимое холодильника.
— Привет, — сказал Сергей.
Родион обернулся, кивнул. Продолжая говорить о каких-то новостях из Сорбонны, вывешенных сегодня на университетском сайте, он нарезал копченой колбасы, оторвал горбушку у батона и принялся жадно есть. Потом достал томатный сок, налил в стакан и выпил.
Сергей смотрел на него, успокаивался и трезвел. Говорят, если сын похож на отца, будет несчастлив. Родион, как уверяют все кругом, — его точная копия. Особенно если усы отпустит. Да и без усов тоже. Дело не только во внешности, манеры совпадают, движения, привычки. Отец, например, никогда не открывает сок ножницами, или ножом, или еще как-то, всегда рвет уголок пальцами — нравится почему-то. И Родька тоже: длинными сильными пальцами легко оторвал кончик картона, будто порвал надвое секретную флешку…
Нет, эти «все» неправы. Родька не похож на него, Родька лучше его, гораздо лучше. И счастливей. Ему не надо искать покровительства и сытного обеда у какого-то дяди Коли, и даже понимания не надо искать, у него все есть. Здесь, в этом доме. Сергей об этом позаботился. По крайней мере старался…
Родион проглотил бутерброд и сделал еще.
— У тебя неприятности? — спросил.
— С чего ты взял? Все в порядке.
— Что-то лицо озабоченное. Мамы еще нет?
— Застряла где-то на приеме, — сказал Сергей. — А ты как? Голодный? Видно, твоя красавица по части готовки не очень…
— Не это главное!
Родион махнул рукой, коротко рассмеялся. Ясное дело: раз три дня дома не ночевал, то не из-за кулинарных способностей Анастасии. Или Ксении.
— Можешь меня поздравить, стажировку утвердили, — с полным ртом сказал сын. — Через десять дней улетаю! Уже и место в общежитии выделено, и консультация у профессора назначена… Если получится там зацепиться, то с аспирантурой на сто процентов выгорит…
— Поздравляю, — задумчиво сказал Сергей и постучал по столу. Если выпустят. Вполне могут найти неточности в документах и отложить стажировку на неопределенное время.
— Я в твои годы и мечтать о заграничной командировке не мог… И когда ты был маленький, не мог подумать, что вот так свободно будешь собираться за бугор…
— Ладно, па, я спать.
Молодой человек направился на свою половину. Сергею очень не хотелось оставаться одному. Сейчас бы пообщаться с сыном, посидеть за столом, выпить по рюмочке, поговорить, вспомнить разные милые детали из его детской жизни, да немножко затронуть и свою трудную молодость, обсудить жизненные проблемы, почувствовать тепло и поддержку родной плоти…
— Может, коньячку перед сном? — крикнул он в прямую спину сына.
Да, наверное, крикнул. Родька вздрогнул даже. Остановился, обернулся. Сергей залюбовался им невольно: хороший сын вырос, сильный, красивый. Даже эти дурацкие баки его не портят.
— Нет, — помотал головой Родька. — Мне вставать рано. Извини… Может, завтра?
Сергей пожал плечами, вздохнул.
— Ладно, — сказал он. — Завтра так завтра.
Хлопнула дверь. Закон жизни: дети растут, приобретают самостоятельность, и родители становятся им не нужны… Не то что не нужны — не необходимы. Но это одно и то же. Коротать век и доживать жизнь будут они со Светой вдвоем. Но где же она?
Света вернулась без двадцати час. Сергей к этому времени успел еще раз обшарить весь дом, «жучков» не обнаружил, но нашел коробку с какими-то старыми чеками из банкомата за девяносто седьмой и девяносто восьмой годы. Не помнил, хоть убей, по какой карточке снимались эти деньги, и зачем Света вообще их сохранила. На всякий случай сжег чеки в камине.
Сейчас он лежал в постели и пытался читать дуэльный кодекс восемнадцатого века, но дальше второй страницы почему-то дело никак не двигалось.
— Устала как собака, — сказала Света с порога. — Такие они нудные, в этой «Энн Купер», и хитромудрые, все нервы вымотали со своими скидками. Правда, фуршет был хороший.
— А чего телефон не отвечал? — Сергей сел, протянул навстречу руки.
Один вид жены вызвал у него вожделение, и обтягивающие плавки не могли скрыть этого обстоятельства.
— В машине забыла, наверное, — призывный жест супруга, а особенно индикатор его настроения привели Свету в растерянность. Она поставила сумочку на трюмо и замешкалась, не зная, как себя вести.
— Иди сюда, быстро! Я заждался… — напряженным, сочащимся желанием голосом сказал Сергей.
Таким же голосом звал ее сегодня Катран. Три раза. Или даже четыре. Потом она так спешила, что даже не зашла в ванную… Кто знал, что Сергей ждет с таким настроением… Какой ужас!
— Извини, Сережа, я еле на ногах стою. Только одного хочу — вымыться и спать…
Она, в самом деле, была очень бледна, под глазами тени, и говорила едва не шепотом. В любое время эта отговорка бы прокатила. Но не сегодня.
— Иди, иди, ты мне нужна! — быстро поднявшись, Мигунов шагнул вперед и поймал ее за руку. — Скорей, я уже не могу!
Преодолевая сопротивление, он увлек Свету в постель, жадно раздел. Она обреченно закрыла лицо руками и перестала сопротивляться. Второй мужчина за вечер! Это уже проституция! Сейчас ее женское естество полностью соответствовало развратной сути сумочки «Бали», в которой вдобавок разлился омолаживающий гормональный крем «Кларанс». И муж непременно обнаружит неладное…
Так и получилось. Сергей навалился сверху, стремительно ворвался в распаренное, разбухшее, мокрое нутро, мгновенно утратил боевой дух и скатился в сторону, будто его ударили по голове.
— Ты… Ты что… Где ты была? Что это значит?
Света перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку.
— Что молчишь?! Отвечай!
Сергей смотрел на ее ровную и гладкую спину, даже не перечеркнутую вдавленной полоской от лифчика, на явно выраженную талию, округлый зад, красивые ноги с розовыми пятками. Девичья кожа, упругие мышцы, ни капли лишнего жира, никакого целлюлита — молодые позавидуют. Только какие-то точки на икрах и на ягодицах, как будто кто-то сжимал эту роскошь сильными пальцами… Да не «как будто», а сжимал!
— Ты блядовала, сука! — заорал Мигунов и хлестко ударил ее по заду.
Раздался звонкий шлепок, на нежной коже отпечаталась грубая пятерня.
«В штыковом и ножевом бою главное — первый удар, — когда-то учил курсантов подполковник Галагин на общевойсковой тактике. — А когда кровь увидел, тогда начинаешь молотить, как автомат! Да и в любой драке то же самое!» Правильно говорил.
— Сука, сука, сука!!
Мигуна перекрыло. Он принялся бить жену по ягодицам, по спине, по ногам, разукрашивая бархатистую кожу яркими красными пятнами цветов исступленной ревности, потом рывком перевернул на спину и принялся отвешивать пощечины, от которых голова Светланы моталась из стороны в сторону, так что ему вдруг показалось: вот-вот она оторвется и укатится в угол. Опережающее зрение услужливо показало эту картину, которая произвела такое впечатление, что он понял: сейчас убьет…
Полковник Сергей Мигунов вскочил и отбежал к окну. Он, конечно, не собирался убивать жену, да и бить не собирался… Но оказалось, что он не хозяин сам себе. Оказывается, между жизнью и смертью такая тонкая грань: поднес провод — и готово! Или ударил лишний раз… Убить легко — хоть по расчету, хоть по страсти.
Света не плакала — лежала молча, закрыв лицо ладонями.
— Кто? — тихо спросил он.
Она молчала.
— Зачем?
Света пошевелилась, вздохнула, принялась осторожно массировать лицо. Сергей весь превратился в одно большое и чуткое ухо.
— Завтра буду вся синяя и не смогу никуда выйти, — сдавленно произнесла она.
Но это были не те слова, которых он ждал. И оба это понимали.
Он прижался горячим лбом к холодному стеклу. За окном сыпал снег. Холм, на котором стоял коттедж, крыши домов внизу, улицы поселка и окружающие поля мертво белели в призрачном желтом свете полной луны. Проклятая ночь! Того и гляди мелькнет на снегу черный силуэт волка-оборотня или перечеркнет лунный диск угловатая тень упыря-кровососа…
— Ты хотел ее сжечь. И я решила тебе помочь. Но поняла, что этого мало. Вас трое, и вас не оставят в покое, пока не докопаются до всего…
Мертвые слова, произносимые мертвым тоном, падали в мертвую тишину супружеской спальни Мигуновых.
— Они должны найти того, кого хотят. И это должен быть не ты. Я пошла и спрятала ее у другого. Я думала, что удастся этим и обойтись. Не удалось.
— Кто?
— Можешь меня убить. Возьми ружье и застрели, как ту собаку, помнишь? Или уколи своей иголкой, тогда никто ничего не узнает. Но я сделала это ради тебя.
— Кто?!
— Помнишь миф о Юдифи? Чтобы спасти свой осажденный город, она легла с полководцем вражеской армии, а потом отрубила ему голову…
— Того звали Олоферн. А как зовут этого?
— Это имеет значение?
— Я должен знать!
Молчание.
— Говори!
— Игорь Катранов.
Он пошатнулся, как от удара под дых, шагнул к двери. Быстро надеть джинсы, свитер, ботинки, взять ружье, завести машину… Никто не остановит, через сорок минут он будет в Кривоколенном переулке и… И что тогда? Выстрелы, брызги крови и ошметки разрываемого картечью тренированного катранского тела… Соседи, милиция… Непродуманное бытовое убийство доказывается куда легче, чем шпионаж…
Нет. Он заставил себя сесть. Злость распирала душу, как переполненный мочевой пузырь, искала выход. Нет, он не поедет сейчас к Катрану. И никого не станет убивать. Не для этого столько лет маскировался, мимикрировал, соблюдал конспирацию. Не для этого Света сделала то, что сделала.
Он посмотрел в сторону кровати. Она лежала, положив руки под голову, лицо покраснело и набухло, остановившийся взгляд устремлен в потолок. Ее тело еще ощущало тепло Катрана, ее груди помнили его руки и губы, а во влагалище еще была его сперма… Он представил, что делал с ней Катран, и неожиданно ощутил прилив возбуждения. Черт с тобой, Игорек, не ты ее использовал — она тебя! И это моя жена!
— Пойди, помойся, — сказал Сергей. — Законный муж должен вступить в свои права…
* * *
— Ты знала, что этим кончится? Или надеялась, что обойдется?
— Конечно, знала, я же не дура! И сама торопила события, чтобы быстрее…
— Но ты не очень спешила домой…
— Ты знаешь, я бы никогда не сказала, но раз мы поклялись… Когда все случилось, мне понравилось. Я знаю, это ужасно, извини, но правду — значит, правду. То ли для естественности я не стала спешить, то ли взяло верх животное начало, но мы делали это четыре раза…
— Здоровый самец… Он лучше меня?
— Вначале мне показалось, что да… Но сейчас уже так не кажется. Ты никогда не был таким, как сегодня! Уже три раза, и каждый раз я дохожу до обморока.
— Чужие примеры зовут к подражанию. И в этом я его переплюну. А как у вас начиналось?
— Он зашел в баню, когда я парилась. Помнишь, летом? Вы все купались в бассейне, а я осталась одна. И вдруг кто-то взял меня за ноги! Думала, Ирон, а это он…
— Вот скотина! И что?!
— Ничего. Только треп, потом стал звонить. Но если бы не эта штучка, то ничего бы ему не обломилось! А теперь ты расскажи про тот несчастный случай с Дроздом…
— Э-э-эх… Что тут рассказывать… У меня не было другого выхода. Он увидел прибор, очень нехороший прибор. Провод все равно был оборван, я просто не предупредил…
— Мы поклялись!
— Да, извини… Я оборвал провод. А потом багром приложил его к статуе. А он как раз держался рукой. Все произошло мгновенно. Я сделал это ради тебя. Ради нашей семьи. Куда ты ее спрятала?
— В цветочный горшок. У Ирон весь подоконник в кактусах. Я воткнула ее в землю и аккуратно загладила. Боялась, что он заметит грязь под ногтями, но обошлось. А ты мне изменял?
— Два раза. Помнишь секретаршу у Пирожкова?
— Крашеная блондинка? Дина, кажется? У нее вид отпетой бляди!
— Забудь, это было давно и длилось недолго — не больше месяца.
— А второй раз?
— В командировке в позапрошлом году. Мы приехали в Саратов, и начальник спецузла организовал отдых по полной программе: раки, баня, девочки-телефонистки. Разовый вариант. Правда, их было двое…
— Так и считай — три измены!
— Ладно. А ты?
— Что я?
— Мы поклялись! Ты мне изменяла до этого?
— Это не назовешь изменой. Это коррупция. Ты же знаешь, все прогнило насквозь. За каждую подпись, за правильный акт, за все надо платить. И не всегда можно обойтись деньгами. Все проверяющие, контролирующие, инспектирующие — все мужики. И некоторые хотят получить натурой. Потом и деньгами, конечно, но натурой обязательно.
— И часто?
— Не очень. Был какой-то начальник из ОБЭП, главный арендодатель «Охотного Ряда», инспектор из городской комиссии по торговле…
— Но почему ты мне ничего не сказала?!
— Зачем? Тогда бы у меня давно не было своего бизнеса.
— И сколько раз?
— Пять или шесть. Нет, около десяти.
— Ты меня обогнала.
— Это не секс, это дача взяток. Так и надо на это смотреть. Но я все делала ради тебя, ради нашей семьи. А ее найдут? Надо же, чтобы все было естественно… Вдруг они не станут копаться в цветках?
— Станут. У них специальные детекторы микрочипов. И потом, они знают, где обычно прячут.
— А Дрозд тебе не снился?
— Снился. Раньше часто, потом реже. Последний раз, перед встречей нашего выпуска. Кстати, он тогда и Катрану приснился, и Сёмге. Мистика! Болит личико?
— Нет. Ты перепачкался кремом. Он должен снять воспаление. В крайнем случае, несколько дней посижу дома. Что, еще хочешь?!
— Да, сядь сверху…
— Пожалуйста… Ты бьешь все рекорды! Как думаешь, сейчас расстреливают?
— От них всего можно ждать. Я люблю тебя. Все, что я сделал, я делал для тебя!
— И я люблю тебя. И я все делала ради тебя…
