Глава 5
Диггеры и карлик
29 октября 2002 года, Москва
Бруно, как и полагается настоящей звезде, опаздывал.
Леший, Хорь и Миша молча стояли в переходе на «Алексеевской» и смотрели, как низкое косматое небо обрушивает на Москву тонны холодной воды. Чувство локтя, которое присуще людям, объединенным общим интересом, между ними не возникло. Во всяком случае, у Хоря точно не было такого чувства. На рассказ Лешего о подвигах Миши возле «Козерога» Хорь отреагировал вяло, точнее, никак не отреагировал. Расправу с неверовцами он также не комментировал. И настроение у него в последнее время было постоянно плохим. Может, из-за Ритки, а может, оттого, что он не любил скоропалительных знакомств и терпеть не мог брать под землю посторонних людей. Да они никогда никого и не брали. Раньше. А тут этот аджимушкайский партизан и циркач сразу…
— Гадский обрубок, — процедил Хорь, когда в конце перехода наконец замаячила фигура карлика — в половину человеческого роста. — Огарок…
Бруно был одет в длинное, до середины икр, черное пальто, он и в самом деле походил на сгоревшую спичку или идола с какого-нибудь древнего капища. Не дойдя до них несколько шагов, он остановился и застыл.
— Я его не знаю, — сказал он, глядя куда-то под ноги.
Хорь тихо уточнил:
— Кого ты не знаешь, ёшкин ты кот? Ты почти на час опоздал.
— Его. Вот его.
Карлик подошел к Мише и ткнул пальцем в железный живот. Выше он не достал бы при всем желании.
— Это Миша, — сказал Леший. — Он не мент и не бандюк. Он идет с нами.
— Я не мент и не бандюк, — подтвердил Миша. — А что такое мент?
Леший и Хорь переглянулись.
Бруно хмыкнул и снова с интересом потыкал пальцем, как врач на осмотре. Затем выдержал величественную паузу и произнес:
— Я — Бруно Аллегро, а не хрен из забегаловки. Мы так не договаривались. Лишний человек — лишние расходы. Сто пятьдесят долларов сверху.
Хорь сделал шаг к нему, Бруно синхронно отступил, словно они станцевали танго.
— Стой, где стоишь! — приказал карлик. — А то я снова отправлю тебя в нокаут!
— У нас нет сейчас лишних денег, — увещевающе сказал Леший. — Потом отдадим…
— Потом — суп с котом, — остроумно ответил Бруно. — Мне не нравится этот тип! Раз так, я ухожу!
Он действительно развернулся и направился обратно.
Диггеры переглянулись еще раз, потом оба посмотрели на Мишу. Тот пожал плечами и быстро пошел за карликом. Бруно завернул за аптечный киоск.
— Ты слышал, чего он спросил? — поинтересовался Хорь. — Он что, с луны свалился?
— Да, странно как-то… — Леший почесал в затылке. — Может, в Керчи слова «мент» не знают…
На каких-то пару секунд Миша выпал из их поля зрения, а когда появился снова, то шагал уже в обратном направлении, а в его вытянутой руке извивался и злобно верещал подвешенный за шиворот Бруно. Лицо карлика раскраснелось, ноги болтались в воздухе, стремясь ударить Мишу в пах, бешено мелькали кулаки, не доставая до цели. Прохожие оглядывались, полная подвыпившая девушка громко расхохоталась, приседая и хлопая себя по ляжкам.
— Он сказал, что больше не будет — Миша опустил Бруно на землю рядом с Лешим. — Давайте его простим.
Бруно тотчас отскочил в сторону и разразился десятиэтажной бранью, угрожающе хватаясь за карман и тыкая в Мишу указательным пальцем. Миша слушал, наклонив голову, и вдруг неуловимым движением телепортировался в пространство рядом с Бруно и отвесил ему звонкий щелбан. Не удар, не пощечину, а именно щелбан. Голова Бруно отчетливо дернулась, он замолчал и отвесил челюсть.
— Молчать, — внушительно произнес Миша. — Я таких шуток не признаю. Ведешь себя нормально — мы друзья и партнеры. Еще одна истерика — сверну шею! А теперь пошли. Не отставать!
Большие посмотрели друг на друга, взяли рюкзаки и направились к выходу на улицу. Бруно, как ни странно, покорно двинулся за ними, продолжая что-то ворчать себе под нос.
Вчерашний вечер Леший целиком посвятил бояриновским «Описям». Горела накрытая газетой изуродованная настольная лампа, беззвучно дрых в гостиной громадный керченец Миша, который радикально и навсегда решил нависшую над ним и Хорем проблему. И о котором Леший, если разобраться, ничего-то толком и не знал. И в котором больше всего поражала, пожалуй, даже не его природная хищная сила и не масштабы решительности, а тот простой факт, что у Миши в нагрудном кармане, рядом с бумажником и документами, всегда лежит зубная щетка, и носки его не воняют, — он, кстати, выстирал их перед сном и натуго обмотал вокруг змеевика в ванной… Интересный тип.
А Леший, словно очарованный странник, бродил по николаевской подземной Москве, разглядывая хрупкие, ломкие, как чипсы, полуторастолетние кальки, сверяя их с картами Бояринова, с собственными диггерскими сетками, которые утром отмасштабировал на почтовом ксероксе, а еще с мутными, как десятая пиратская копия, воспоминаниями.
«…Карлы из Африки в количестве шести пар были завезены на Москву по повелению царя Иоанна IV Васильевича и зачислены в личную охрану оного… Отличаясь воинственным нравом и недюжинной силой, карлы, благодаря малорослости, легко затаивались в дворцовых покоях, незримо оберегая жизнь государя от вражеских лазутчиков и прочих лихих людей… Внешним видом заморские карлы зело отличны от российских карликов и карлиц, к тому ж ночью видят, как днем…»
Что за фигня?!
Леший встрепенулся и впился взглядом в литографию, на которой в нише дворцового коридора стоял, расставив ноги, живописный воин в шароварах, перепоясанной кушаком свободной рубахе и мавританском тюрбане. Отставленной рукой страж опирался на копье с широким листовидным клинком. Если раньше Лешему казалось, что это обычный часовой, то сейчас он рассмотрел, что копьеносец не достигает и половины высоты ниши. К тому же лицо… Круглые вытаращенные глаза, широкий приплюснутый нос, огромный выпуклый рот… Больше похож на неандертальца, чем на современного человека. Или на обезьяну… Как те подземные твари, если они не привиделись.
Что было в действительности? Чего не было?.. Что-то было, конечно, и Хорь тому свидетель. А все остальное? А подземный город? А похожие на утопленников тени в древних епанчах… и, главное — руины обоза, тощий двуглавый орел с монограммой Палеологов на груди?.. Какая чушь! Какая… Но так хочется верить. Леший не позволял себе закурить, чтобы случайно не повредить кальки, хотя внутри тянуло и сосало, словно громадная бездонная скважина, но и оторваться от стола для перекура было выше его сил, — он жевал спички, целый коробок изжевал, пытаясь восстановить свой маршрут по старым бояриновским картам. И главная мысль: прошел ли он этот маршрут в действительности?
Размытое мутное марево. Кошмарный сон. Болезненный бред. У ста человек спроси — все так ответят. Только вчера он взялся постирать свои «залазные» штаны и под подкладкой обнаружил неровную темную монету… Отмочил в содовом растворе, оттер полировочной пастой: конный Георгий Победоносец пронзает копьем поверженного дракона — пять копеек 1575 года!
Значит, не бред, не болезнь, не вымысел! Вот оно — вещественное доказательство! К половине четвертого ночи, когда перед глазами поплыли зеленые узоры и он, закрыв, наконец, толстый отяжелевший том, присел в кухне на пол и с наслаждением закурил, — он твердо знал, что места, в которых он побывал, находятся под Боровицким холмом. Возможно, в северной его части. Возможно, под одной из Арсенальных башен Кремля. Возможно, под Никольской. Дальше начиналась область непроверенных догадок. Но и это… Леший хмыкнул. Это как слетать во сне на Луну, а потом проснуться и увидеть себя в теленовостях в кадрах лунной хроники.
Кремль. Значит, под Кремль есть дорога, и он ее прошел. Хворый и полуживой. И вернулся. И пройдет еще раз.
* * *
Новый термин в профессиональном сленге — «черный субботник». Никакой связи с группой «Black Sabbath». И с бесплатным обслуживанием проститутками «крышующих» бандитов или правоохранителей — тоже ничего общего. Слово сие означает бескорыстную, добровольно-принудительную помощь оперов, разумеется, в свободное от основной работы время, следственной группе полковника Галкина, расследующей дело о теракте на Дубровке. Одних только свидетелей в нем около тысячи, с каждым нужно как минимум один раз встретиться, поговорить, оформить протокол, возможно, признать потерпевшим, если понадобится, изъять и приобщить к делу одежду и другие вещественные доказательства. Этак следствие на пару лет затянется! А дело резонансное — у всех на слуху, у самого высокого начальства на контроле. Значит — что? Увеличить финансирование, привлечь дополнительный кадровый ресурс, максимально использовать научно-технические средства? Да, но это западноевропейский вариант. В России свой путь, и имя ему — аврал, штурм, субботник. Дешево и сердито.
В общем, Юра Евсеев на «черном субботнике» тоже отпахал свое: честно отработал десять свидетелей. Точнее, девять свидетелей и одну свидетельницу: Марину Олеговну Павловскую, тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения, москвичку, студентку Академии хореографии, — стройную кареглазую шатенку с тонкой талией и красивыми ногами. Марина участвовала в спектакле, танцевала в групповом номере «Машинистки» — там было много непрофессиональных актеров. Когда началась заварушка, она находилась за кулисами. Вместе с двумя подругами успела убежать в гримерку, там они заперлись и забаррикадировались, а ближе к ночи, связав одежду, через окно выбрались наружу. Вот, в принципе, и все.
Нет, не все. Рассказывала Марина просто и толково, не жеманилась, не драматизировала. Иногда даже улыбалась смущенно: двум из трех подруг, Марине в том числе, пришлось убегать в одних колготках — их связанные джинсы остались висеть на окне. (У третьей подруги была юбка.) Вот эта улыбка что-то в Юре определенно перевернула. Закончив с протоколом, он неожиданно для себя задал Марине Олеговне один не относящийся к делу вопрос. И получил простой и ясный ответ. Дело в том, что в зрительном зале в тот день сидел ее хороший знакомый. Просто хороший знакомый. Однокурсник. Но он специально пришел на спектакль из-за нее. Позже в протоколах он проходил как «труп-номер-такой-то-автобус», то есть был в числе тех, кто умер до или во время операции и находился в печально известном автобусе номер двенадцать. Две огнестрельные раны — в грудь и живот. В общем, сказала Марина, глядя Юре в глаза, пока она не хочет ни с кем встречаться.
Юра почувствовал, что краснеет. Или бледнеет.
— Нет, я не имею в виду, что это ваши люди, — поправилась она. — Просто если бы не я, он сидел бы дома. И был бы жив. Понимаете?
— Понимаю, — сказал Юра.
Уже дома он вспомнил, что с Шурочкой своей познакомился тоже во время субботника. Не «черного», обычного.
Через две недели Марина позвонила сама — у нее была его визитка, он раздавал их всем свидетелям. Она сказала, что вспомнила кое-что еще по делу и могла бы при встрече рассказать.
На следующий день они ужинали в «Манеже», а потом гуляли по набережной. О «Норд-Осте» не было сказано ни слова. Вечер пролетел, как комета. Кроме улыбки, в самом деле, очень милой, у Марины нашлось немало других достоинств. Замечательная девушка, одним словом. Когда-то серьезно занималась спортом, брала городские и общероссийские кубки по гимнастике, при этом знает, как звали цыганку, у которой Пушкин устраивал «мальчишник» перед свадьбой, бесконечно уважает Жюля Верна и вообще хорошую фантастику, терпеть не может Юрия Нагибина за его «Дневники», любимые композиторы — Джеф Линн и Сибелиус. И все это без малейшего намека на кривляние и рисовку. Просто и ясно. И как-то не обидно для Юры, даже наоборот. Он будто сам прочел синий двухтомник «Воспоминаний о Пушкине» и прослушал диск с «Грустным вальсом» и «Тапиолой», и ему все это тоже понравилось.
Они прошли от Кремлевской набережной до Лужников, ноги под конец отваливались, а вернувшись домой, Юра обнаружил, что до сих пор улыбается.
— Хватит лыбиться, — посоветовал он своему отражению в зеркале. — Кажется, в эту игру мы уже играли.
Тем не менее в субботу поехали в Парамоново, на фестиваль этнической музыки. Танцевали, ели горячие расстегаи и опоздали на электричку. Ночевали в местной плохонькой гостинице с душевой в общем коридоре. Когда не занимались любовью, болтали и хохотали, словно обкуренные. Не спали ни минуты. Юра не знал, что так бывает.
* * *
Переоделись в «сухом доке», где еще хватало дневного света из распахнутого люка. Надо было видеть, какое лицо сделалось у Хоря, когда Миша залез в облепленный бесчисленными карманами прорезиненный комбинезон, обул легчайшие пластиковые сапожки, надел на голову каску с прибором ночного видения и пелериной, прикрывающей шею, опоясался толстым поясом воловьей кожи, куда нацепил кучу всякого сверкающего железа: нож, топорик, трос с грузом, кусачки, пассатижи, датчик углекислого газа, два «мегалайтовских» фонаря, на которых можно котлету поджарить, а еще какой-то необычный прибор — глубиномер, что ли?!.. Ни Хорь, ни Леший никогда не видели глубиномеров… Да и инфракрасных очков в арсенале московских диггеров не водилось. А еще у него что-то солидно погромыхивало в рюкзаке, весившем, наверное, под тонну.
Леший-то еще дома успел рассмотреть все это великолепие, он был морально готов, поскольку квартирант перевез с Маяковки все свое барахло, да и Мишина патологическая страсть к порядку ему тоже была известна. Но Хорь-то готов не был, он как-то позеленел и чуть усох в своей брезентовой курточке и трикотажной «пидорке» с дешевым налобником.
— А на хрена тебе каска, слушай? — вербализировал он свои внутренние переживания. — В хоккей играть будешь?
— Там посмотрим, — доброжелательно отозвался Миша.
— Ничего… Я тоже, когда первый раз «закидывался», всякой херни на себя понавешал, — ободрил его Хорь.
Для Бруно Леший принес старые брюки и куртку соседкиного сына, но они оказались чуть великоваты. Бруно, привыкший выступать в расшитом звездами ярко-зеленом трико, был недоволен, хотя от громких выступлений на этот раз воздержался. Леший нацепил ему на лоб фонарик и сказал:
— Вот теперь ты точно человек-звезда!
Хорь немного перерифмовал это определение, и большие рассмеялись, а маленький надулся.
Они без приключений прошли до «трупного» подвала на Малой Пироговской. Большую часть дороги Миша двигался в авангарде, как проходческий щит, лишь изредка меняясь с Лешим. Хорь, мрачный, плелся сзади, подгоняя Бруно.
— Он что, уже был здесь? — поинтересовался Хорь у Лешего, когда целеустремленный керченец вырвался далеко вперед.
— Да, — сказал Леший. — Прогулялись тут пару раз. А что?
— Может, ты ему и карту свою подарил на радостях?
— Не пыхти, — Леший отвернулся. — Как там Ритка твоя, кстати? Не звонила?
Хорь ничего не ответил.
Вход в подвал со стороны коллектора опять был загорожен какими-то досками, которые они втроем быстро разобрали. Бруно рук не пачкал, стоял в сторонке. Когда проход оказался свободен, Миша привычно выдвинулся вперед и замер, предостерегающе подняв согнутую в локте левую руку. Хорь не удержался, хмыкнул.
— Мне говорили, там самострел, — обернулся к нему Миша.
— Самострел дальше, Арни, — прошептал Хорь.
— Арни? — не понял Миша.
— Шварценеггер. Арнольд. Терминатор. Ты на него больше похож, чем на аджимушкайского партизана. Аста ла виста, беби!
— Это кино такое? — невозмутимо спросил Миша.
— Ага.
— Ясно.
— Какой самострел? — вдруг забеспокоился Бруно. — Что за дела? Мне про это…
Миша посмотрел на него и приложил палец к губам. Бруно моментально захлопнулся, уже второй раз безмерно удивив всех присутствующих, — всех, кроме, пожалуй, самого Миши.
Самострела в «трупной» не оказалось, и никаких его следов они не нашли. Спуск в ледник был накрыт снятой с соседнего подвала дверью, на которую были навалены камни и мусор.
— Во, напугали, — хмыкнул Хорь. Он первый подошел к леднику и сковырнул носком ботинка кусок застывшего раствора. Кусок полетел в черный провал и беззвучно пропал в темноте. — Что скажешь, Терминатор? Может, враги мину здесь заложили?
— Если мина, то всем хана будет, не одному тебе, — сказал Миша, снимая свой тяжеленный рюкзак и ставя его на пол.
— Эй, свали оттуда, ты!.. — рявкнул Бруно на Хоря. — Слышал, что тебе умные люди говорят?
Хорь даже не повернулся в его сторону. Миша приблизился к леднику с другой стороны, включил свой «мегалайт», который разрезал подвал на полосы ослепительного света и густой тени, направил его на заваленную мусором дверь, внимательно осмотрел. Потом выключил фонарь и прицепил его на пояс.
— Ну-ка, помогите. — Он присел и схватился за край двери.
Леший с Хорем взялись с другой стороны, приподняли угол. Мусор зашевелился, тронулся с места и с угрожающим шипением поплыл вниз. Ссыпав камни и застывший цемент в открывшуюся дыру, дверь убрали. Миша нашел забитый когда-то Хорем костыль, закрепил за него тонкий металлический трос, выдал всем альпинистские зажимы (очень фирменные на вид, даже ручки светились в темноте), и они спустились вниз.
Внизу всё было по-прежнему. Или почти все.
Ручей в вымоине разлился, широкая полоса земли вдоль его русла разбухла, напиталась влагой, превратившись в болотце. В тоннеле, ведущем к вентиляционной, стояла жуткая вонь. Не трупы, не жратва, не обычная грязь человеческая… Не поймешь. На двери вентиляционной намалеван красным разорванный надвое схематичный человечек. А из-за двери доносились громкие звуки радио: Валентина Толкунова пела «Поговори со мною, мама».
Всё, всё… да не всё.
Противоположная сторона тоннеля, через которую проходил в прошлый раз Хорь, оказалась наглухо забутована. Цементный «язык» забутовки брал начало с разбросанного по полу битого кирпича и полого поднимался вверх, через четыре метра наглухо упираясь в подпертое двутавровыми балками перекрытие.
Где-то за этим «языком» остался заброшенный секретный узел: пустые сторожевые ниши с колченогими стульями и истлевшей «Памяткой постового», подписанной в далеком 1956 году неизвестным подполковником Караваевым, остатки пульта правительственной связи, тяжелые телефонные аппараты, санузел, через который Хорь в свое время переполз на нижний уровень со стальными бункерами стратегического недостроя, и незапомнившаяся Лешему, но, несомненно, существующая дорога под Кремль. Сейчас зацементированный коридор был похож на глотку мафиози, убитого за болтливость.
— Ничего себе! — сказал Хорь.
— Ничего себе! — сказал Леший.
— Ну, и зачем вы меня сюда привели? — сказал Бруно.
Только Миша ничего не сказал, а полез в свой рюкзак и извлек плоский прямоугольный прибор с ручкой и раструбом-объективом, похожий на любительскую кинокамеру семидесятых годов.
Хорь поднялся по «языку», насколько было возможно, затем достал молоток с острым бойком и несколько раз тюкнул в забутовку. Оттуда с искрой и сухим щелчком отлетел маленький осколок. Леший ловко поймал его в свою огромную ручищу, посмотрел, подбросил в ладони и сказал:
— Они мусор со строительным раствором смешали. — Леший плюнул в сторону двери с разорванным человечком. Теперь из-за нее неслись «Яблоки на снегу». — Бдительные радиослушатели!
— Ничего, развалим! — процедил Хорь и принялся остервенело долбить замуровку. — Первый раз, что ли…
— Толщина четыре метра, плотность семьдесят два процента, объем около четырех тонн, — сообщил Миша, глядя на светящийся экранчик «кинокамеры». — Надо сверлить шпуры и закладывать взрывчатку, иначе никак…
— Что это?! — изумленно спросил маловпечатлительный обычно Хорь и повернулся к Лешему. — Ни фига себе! Ты когда-нибудь видал такую штуку?
— Обычный сканер, — буднично пояснил Миша, выключая прибор и возвращая его в рюкзак. — В Керчи, на барахолке, за пятьсот долларов купил. У военных…
— Ни фига себе! — повторил Хорь. — Что это у вас за Керчь такая?
— Ладно, короче, — противным голосом сказал Бруно, приложился к плоской бутылочке, сделал несколько глотков и вытер губы ладонью. — Мне-то куда лезть?
Хорь устало присел на корточки, положив руки на колени и свесив ладони.
— Закройся, Короткий, — сказал он, пуская дым на Бруно. — То, куда тебе лезть, за этой забутовкой. Так что можешь залезть мне в зад…
В ответ человек-ядро Бруно Аллегро швырнул в него кусок окаменевшего раствора. Кусок, не долетев, раскололся у ног Хоря. Хорь молча встал, с хрустом щелкнул пальцами, собираясь что-то сказать или, скорее всего, что-нибудь сделать с Бруно, что-нибудь такое, что прекратило бы навсегда звездную карьеру человека-ядра, но тут его взгляд упал на рассыпавшийся комок цемента. Он остановился, уставился на пол. Наклонился, поднял что-то и сказал изменившимся голосом:
— Леший…
Леший подошел. Хорь протянул ему замызганный обрывок брезента, когда-то, видно, окрашенного в синий цвет. В двух местах брезент был проклепан ржавыми заклепками.
— Узнаешь? — сказал Хорь. — Это твой старый рюкзак-«кенгуру», ты эти железки у меня дома светоотражательной эмульсией мазал.
Леший взял, осмотрел.
— Точно, — выдохнул он, что-то соображая. — Так я ж его посеял тогда…
— Ага. Я его в говнотечке одной видел, когда искал тебя. Это хрен знает где было, на третьем уровне… Не может быть! Но ведь это ж твой «кенгуру», а?.. Его там в клочья порвали и извозили, будто слон жопу подтирал, я ведь помню!
Хорь бросил клок брезента на пол, вытер руки о штаны.
— Откуда он здесь взялся? Кто приволок его сюда? Уроды эти, гномы твои, что ли?.. Опять?
— Больше некому, — кивнул Леший. — Выходит, это они от нас замуровались…
— А о ком вы говорите? — спросил Миша. — Кто эти «они»? Ну, которые замуровались? Какие гномы и уроды?
Леший замялся, почесал затылок, перевел взгляд с забутовки на Бруно и обратно на забутовку.
— Ну, это… Как тебе объяснить… В общем…
Миша терпеливо ждал.
— Потом скажу, — Леший полез за сигаретами.
Хорь посмотрел на них обоих, снова уставился в лицо Лешего.
— Терминатор что, не в курсе?.. Ты ему не все секреты раскрыл? Странно…
Бруно отошел в сторону, отвернулся и проделал какие-то манипуляции со своим носом, словно капли от насморка закапал. Потом вернулся, поеживаясь и поигрывая сжатыми в кулаки руками. Казалось, его распирает нечеловеческая сила, как экранного супермена.
— Ну что, короче! Я готов к работе! Давно готов. И имейте в виду: Бруно Аллегро не привык тратить время зря!
Леший закурил, сощурился от попавшего в глаза дыма, кашлянул, потом глянул на часы и сказал:
— В общем, так. Есть еще одно подходящее место, где ты полностью проявишь свои таланты. Попробуем там.
* * *
Дождь над Москвой не прекращался, гудел на высокой напряженной ноте, заливая город потоками холодной воды. Приправленная мусором, нефтяным маслом и табачной горчинкой, она обрушивалась через решетки ливневой канализации вниз, там бушевала в тесном черном пространстве, закручивалась, смешивалась с фекалиями, одевалась грязной пеной и неслась дальше.
Закладывая широкие галсы, обусловленные причудливыми изгибами канализационных тоннелей, в направлении север-север-запад целенаправленно двигалась по этой реке поисковая эскадра. Флагманом шел огромный и мощный авианосец — тяжеловес Миша, в кильватере — лихой пиратский крейсер с размашистой надписью «Леший» по черному борту, третьим вздымал зловонные буруны выносливый эсминец Хорь, который тащил за собой чихающий и постоянно глохнущий легкий транспортник Бруно. Поскольку последний работал на коксе и спиртном, а и то и другое закончилось уже давно, то Бруно не только чихал и глох, но и подавал в полумраке гудки тревожной сирены.
Черная река громко плескалась под четырьмя парами ног, три из которых промокли насквозь. Путешествие длилось четыре часа, но, как и все остальное в жизни, подошло к концу, и они наконец оказались в недрах бомбера ГО, которому по неофициальной диггерской шкале сложности была присвоена третья, «туристическая», категория.
Хорь и Леший основательно продрогли: они промочили ноги, к тому же периодически струйки воды с потолка попадали им за шиворот. Бруно вымок по пояс снизу и по грудь сверху — если раньше его грела распирающая тело чудодейственная неземная сила, то сейчас он замерз, сморщился, приуныл и постоянно чихал и шмыгал носом. Только Миша в своем понтовском снаряжении остался сухим и прекрасно себя чувствовал.
— Где ты эту «химку» взял? — раздраженно спросил Хорь. — В Керчи купил?
— Ну конечно, — кивнул Миша, осматриваясь. — Где же еще?
Бомбер имел площадь метров сорок, у стен стояли грубые, наспех сколоченные лавки, под потолком темнели дырчатые квадраты вентиляционных отверстий, овальные стальные двери с резинками уплотнителей и длинными ручками герметичных задвижек довершали картину. Если верить ежегодным отчетам городского штаба ГО, эти бетонные стены, деревянные лавки и железные двери в случае атомной войны способны спасти жизни двум сотням человек.
Для диггеров сам бункер никакого интереса не представлял, но Леший повел группу в пустую комнату, где по плану должен располагаться дизель-генераторный отсек. Сдвинув пустую железную бочку, он обнажил чугунную крышку люка.
— Это наша заначка, — сказал Леший.
— Там решетка дюймовая, — сразу отозвался Хорь, который, похоже, хорошо знал это место. — Или ты собираешься Бруно просунуть между прутьев? Его ж придется в трубочку скатать.
Он повернулся к карлику.
— Слышь, Короткий? Это уже цирковой номер! Не забудь надеть свое любимое трико.
— Пошел на х…! Я тебе не Короткий, ты, каланча дурнозасранная! — проорал Бруно. Он выглядел очень плохо.
Леший молчком сковырнул люк, убрал в сторону. Кивнул Мише — тот осторожно спустил вниз рюкзак, потом спустился сам. За ним последовали остальные. Как ни странно, но дышать здесь стало легче.
Широкий колодец внизу пересекался с забранной в бетонные кольца магистралью, вход в которую преграждала мощная арматурная решетка. Миша направил туда свой «мегалайт», яркий луч выхватил из темноты несколько метров пустынного бетона.
— Ну вот, мужики, — сказал Леший. — Это вход. Выход тоже должен быть. Это старый кагэбэшный бункер, магистраль не эвакуационная, иначе была бы шире. Следовательно, курьерская. А если магистраль курьерская, то должна вести на Лубянку и в Кремль. Я правильно рассуждаю?
— А какая нам разница, раз мы туда все равно хрен пролезем? — подозрительно молвил Хорь. — Эту решетку надо три дня пилить!
— Ты, Хорь, отстал от жизни, — ответил Леший. — Современные наука и техника творят чудеса. Ну-ка, Миша, давай…
Аджимушкайский партизан, он же Терминатор, достал из своего рюкзачка складные гидравлические кусачки, которые, если верить спецификации, могут перекусывать стальные прутья до трех с половиной сантиметров в диаметре.
Примерно так оно и вышло: за десять минут они бодро справились с двумя прутьями внизу, немного дольше потребовалось, чтобы стальные челюсти перегрызли преграду на полутораметровой высоте. Вырезанные прутья с лязгом упали на бетонный пол. В образовавшееся отверстие мог пролезть даже большой человек.
— Ну вот, Бруно, — объявил Леший. — Твой выход. Полезай.
Бруно посмотрел на него, потом заглянул в тоннель.
— Пошли вы на х… Я туда не полезу, — сказал он неуверенно. Его била дрожь. — Там крысы.
— Там триста «зеленых», — уточнил Хорь. — На которые можно купить много хорошего кокса.
— Четыреста, — шмыгнул носом Бруно.
— Кончай базар, — сказал Леший.
Рядом звякнуло железо — Миша швырнул кусачки обратно в рюкзак. Бруно раздулся, примеряясь к щели, но все равно прошел свободно. Осторожно выпрямился. Его макушка добрых полметра не доставала до ощетинившегося рыжеватой плесенью сводчатого потолка тоннеля. Потом Бруно резко обернулся и вцепился в прутья решетки так, что сталь загудела, — все решили, что последует очередная истерика, но он вдруг прокричал через решетку:
— Я Бруно Аллегро! Человек-звезда!..
— Держи, звезда, — Леший протянул ему Мишин «мегалайт» и свой мобильник. — И топай. Каждый шаг на камеру, понял? Она уже включена.
— Позвоню из Кремля, — пообещал Бруно.
— Давай-давай.
Бруно оскалился, сделал рукой непонятный жест, то ли попрощался, то ли еще раз всех послал, и двинулся в глубь тоннеля. Какое-то время оставшиеся в колодце провожали его взглядом, точнее, не столько провожали, и не столько его, сколько всматривались в постепенно открывающиеся в свете фонаря перед карликом недра бетонной кишки. Но потом тоннель повернул, и Бруно исчез.
Все молча отошли от решетки. Из волшебного Мишиного рюкзака появилась стальная бутыль не менее волшебного «Danzka Grapefruit». Леший сделал длинный глоток.
— Тоже в Керчи купил? — съехидничал Хорь.
— Нет, это здесь, в универсаме. Попробуй — очень хороший.
Но Хорь отвел рукой диковинную бутылку.
— Благодарствую. Я уж нашим диггерским коньячком перебьюсь как-нибудь.
Он основательно пристроил над решеткой комок бледной жвачки, сел в стороне на каменный пол и развинтил свою флягу. Леший вроде как хотел что-то сказать ему, но так и не сказал. Миша выключил фонарь, бросил перед собой зажженную спиртовую таблетку. Она вспыхнула неожиданно горячо и ярко, словно загорелся маленький огненный гейзер. Значит, откуда-то шел поток свежего воздуха. Леший и Хорь, как завороженные, молча уставились на огонь.
А их новый спутник извлек из внутреннего кармана прибор, похожий на коммуникатор, взглянул на запястье с компасом и принялся привычно щелкать клавишами и двигать джойстиком. Хорь толкнул Лешего ногой. Было ясно, что «аджимушкайский партизан» определяет свое местоположение. Но для этого надо иметь достаточно точную и тесно привязанную к ориентирам подземную карту.
Такую, как карта Лешего. Но откуда может появиться подобная карта у человека, объявившегося в Москве пару недель назад?!
Через несколько минут Миша, удовлетворенно кивнув, закрыл крышку коммуникатора. Он явно хотел что-то сказать, но не сказал.
Зато где-то там, далеко, за решеткой, послышался голос. Он сперва отрывисто выкрикивал, взлаивал, словно отвечая на каскад неслышных вопросов, а потом вдруг сорвался в жуткую нечеловеческую скороговорку, в птичий клекот: та… та… та-та-та-татататаааа!!.. Леший не помнил, как очутился на ногах.
— Это Короткий? — клацнул зубами вмиг побелевший Хорь. — Или…
Но звук не был похож на голос карлика. Скорей, он мог принадлежать великану. Голос увеличивался в объеме, разрастался, выпирал, выталкивал их из колодца наверх и дальше, прочь отсюда, ближе к спасительной поверхности. Леший вцепился рукой в перекладину лестницы. Мишино лицо в мерцании огня сперва вытянулось, словно подтаяло, но тут же стянулось в тугую хищную маску, оскалились зубы, сверкнули глаза, тяжко и ритмично заходила челюсть, в правой руке тускло сверкнул клинок ножа.
В темном анале тоннеля всполошенно мелькнул отблеск фонаря. Скороговорка смолкла, послышался топот ног. Громкие всхлипывания. И вдруг резкое, оглушительное, как пугающий крик атакующего пехотинца:
— Га-а-а!!!
Фонарь вылетел из поворота бетонной кишки и со звоном раскололся о стену. Вспышка, темнота. Секунда, две. Миша вспомнил, крутнулся, выхватил запасной фонарь, включил, направил его на решетку.
В свете луча к ним с невероятной скоростью приближалось безумное лицо Бруно, раздвинутое вытаращенными в судороге глазами, оно летело, словно карлик оседлал невидимое ядро, потом тяжко и страшно ударилось о прутья решетки, выбросив наружу гроздь горячих брызг, и только со второго раза попало в вырез и вывалилось наружу.
* * *
29 октября 2002 года, Москва
Телефон прозвенел еще раз. Наташа неохотно оторвала взгляд от экрана и посмотрела на Сёмгу. Тот даже не пошевелился.
— Это Алка, наверное, — Наташа вздохнула, запахивая кимоно, поднялась с кресла. — Алка-доставалка. Ладно, сиди. Я подойду.
Она вышла в коридор, прикрыла за собой дверь. Сёмга проводил ее взглядом и тут же переключил канал на «Евроспорт».
— Аллочка, но ты же прекрасно знаешь, что я смотрю этот сериал! — громко обижалась она в трубку. — Не могла завтра перезвонить?
— Я тут на стену лезу, а она сериалы смотрит, — ответила «Аллочка» хрипловатым мужским голосом. — Во сколько твой завтра линяет?
— С катушек съехал, придурок? — Наташа перешла на яростный шепот. — Я ж тебе сказала, чтобы на городской не звонил!..
— Можно подумать, он входящие на твоем мобильнике не проверяет, — хмыкнула трубка. — Я жду тебя у «Ванили» в одиннадцать.
— Не знаю, он ничего не говорил про завтра… — Она покосилась на дверь и воскликнула в голос: — Да все по-прежнему, дорогая! Большая квартира, большие хлопоты, ты же знаешь!
— Придумай что-нибудь, я ждать не могу и так опух весь, у меня спермотоксикоз начинается, пока… — Голос вдруг прервался на полуслове. Наташа подумала, что их разъединили. Но голос появился снова: — Але, ты где?.. Ты ничего не слышала?
— Нет, — прошептала Наташа. — А что?
— Щелчки какие-то. Параллельный аппарат есть?
— Вроде нету…
— Странно. Я подумал, он нас подслушивает… В общем, ладно. Ты поняла? В одиннадцать. Я вдую тебе так, что ноги сдвигаться не будут…
В трубке стало гулко, как в пещере, возбужденный голос Витька отдавался отраженным от неровных каменных стен эхом. Наташа подождала немного и положила трубку. Нахмурилась. Он же какой-то секретный военный, этот папик Сережа, у него всякая хитрая аппаратура может быть… А может, его самого подслушивают. Может, и подглядывают… Вот незадача!
Секунду-другую стояла, закусив губу, и с подозрением смотрела на телефонный аппарат. Потом тихо скользнула к гостиной, заглянула в чуть приоткрытую дверь. Сёмга сидел в своем кресле и смотрел телевизор. Кажется, даже положения не поменял.
— Чего выглядываешь, крадешься? — не оборачиваясь, бросил он. — Ну, переключил, подумаешь. Боишься, без тебя там все перетрахаются и поубивают друг друга?
Наташа надула губы и, демонстративно качая нижней частью туловища, прошла на свое место.
— Дай-ка пультик, — сказала.
Не дожидаясь, она сама наклонилась к нему, перегнувшись через подлокотник. Попутно осмотрела Сёмгино кресло и пол вокруг. Ничего подозрительного, никаких параллельных трубок, никаких аппаратов. Уже хорошо.
Пульт ей так и не достался. Сёмга вроде случайно уронил его в вырез кимоно и сразу полез доставать, попутно хватаясь за грудь, а второй рукой быстро скользнул под подол, стремясь прорваться между сомкнутых бедер к тому месту, где они утрачивают приличное наименование. Но Наташа, которая в общем и целом была девушкой с пониманием, на этот раз почему-то вдруг разозлилась.
— Отстань! — рявкнула она, отстраняясь от Сёмги в своем кресле. — Ты спросил, какое у меня настроение? Я живой человек, а не кукла с дыркой!
Поправила кимоно, подняла с пола пульт и переключила на свой сериал.
Сёмга всмотрелся в ее хмурый профиль с синими бликами от экрана, подумал, прислушался к своим ощущениям и решил не связываться. Кавалерийский наскок хорош, когда и конь резв, и всадник полон сил, и шашка наготове… А когда не знаешь, удастся атака или нет, то и ссору затевать не стоит.
— Муру всякую включаешь, а мне приходится смотреть, — буркнул он почти примирительно.
— Можешь не смотреть, — отрезала Наташа. Успех атаки обеспечивала она. И хорошо это знала. А главное, что папик знал это еще лучше.
Сёмга нашарил рукой стоявшую у кресла бутылку пива, отпил, вытянул ноги. Несколько минут прошли в полном молчании, прерываемом только женскими речитативами из телевизора.
— У нас телефон барахлит, — сказала Наташа, искоса следя за реакцией сожителя. — Не знаешь, в чем дело?
— В смысле? — спросил Сёмга.
— В прямом. Связь обрывается. И щелчки какие-то. Мы с Алкой и не поговорили толком.
— Это от вас самих треск и идет, — лениво отозвался Сёмга. — Трещите без умолку, как сороки.
Наташа промолчала. Папик тут ни при чем, это ясно. Больше к этой теме не возвращались.
Все следующее утро Сёмга был занят на переговорах с представителями КБ-7, после обеда пытался дозвониться Наташе, чтобы напомнить о запланированном на вечер походе в «Эльдорадо», но домашний телефон не отвечал, а мобильный был выключен. Наташа позвонила только в четыре, веселая и возбужденная: «…Ходила по магазинам, купила кружевное красное белье — тебе должно понравиться… Да нет, я давно дома. Не знаю… Это что-то с телефоном, я ведь тебе говорила…»
И тут мнительный Сёмга вроде бы услышал далекие щелчки, напоминающие треск электрических разрядов. Да, и еще к голосу Наташи добавилось непонятное эхо, словно она разговаривала из подземного бункера. И щелчки, и эхо очень быстро пропали, а может, их вообще не было. Если бы не вчерашняя Наташкина озабоченность, он бы и внимания не обратил на эту мирихлюстику — мало ли какие помехи бывают на линии… Но сейчас Сёмга насторожился.
По дороге домой он заехал на радиорынок, где приобрел некий японский «чудо-брелок», который, по уверению продавца и записи в паспорте изделия, должен определять точное место закладки подслушивающего устройства.
Ни в какое «Эльдорадо» они этим вечером не поехали. Сёмга в течение часа отзвонился всем своим московским приятелям. Щелчки раздались лишь однажды, сразу прекратились и больше не возникали. Сёмга раскрутил телефон, достал микрофон и мембрану, но ничего там не обнаружил. «Чудо-брелок» на телефон никак не отреагировал, зато начинал истошно пищать, когда его подносили к электрической плите и тостеру. Тостер Сёмга тоже разобрал до последнего винтика, не поленился. Ничего. Плиту Сёмга трогать не стал. В сердцах выбросил он в мусорное ведро и испорченный тостер, и японский «чудо-брелок». Наташа, в красном кружевном белье под распахнутым кимоно, наблюдала за его действиями со сдержанным беспокойством.
— Что происходит, Сергей, ты можешь объяснить?
Сергеем она называла его, когда бывала недовольна.
В другое время обращалась ласково: Сережа, Сержик. А когда просила денег, то — Сереженька.
— Чиню тебе телефон — не видишь? — отозвался раскрасневшийся Сёмга.
— Я вижу, ты что-то ищешь, а не чинишь! Что ты ищешь? Нас кто-то подслушивает?..
— Может, не только подслушивает. И подсматривает тоже, — с раздражением озвучил Сёмга. — Как мы тут с тобой утренней гимнастикой занимаемся, к примеру… Валяй смотри свой ящик, не мешайся.
Наташа, которая занималась здесь гимнастикой, увы, не только с Сёмгой, закусила губу и уплыла в гостиную.
* * *
Гуанчжоу, Квантун, «город цветов», «город пяти овнов», город истинно китайской кухни. Только здесь по-настоящему умеют делать сверхэкзотическое блюдо «Битва тигра с драконом» — из ядовитых змей и мяса дикой кошки. Неувядающие хризантемы в парке Юэсю, чашка горького бодрящего чаю на берегу пруда в Ланпу, ночной зоопарк с осоловелыми пандами, «улица баров» и филиппинские танцовщицы в «Танг»… Если бы можно было поехать туда со Светой Мигуновой — о-о-о! Он вспоминал ее распаренное тело на банном полке, распахнутые глаза, удивленно вскинутые брови: «Ты что, Игорь, с ума сошел? Я думала, Ирон вернулась…» И растопыренные ладони, закрывающие грудь, которую он все-таки успел рассмотреть… И этот двусмысленный разговор: «Ты хочешь сделать мне массаж ног, как в „Криминальном чтиве“?» — «Ну да, только в более подходящей обстановке…» — «Что ж, подавай предложения, рассмотрим…»
Он звонил ей несколько раз со своими предложениями, но Света только смеялась, дразнилась и морочила ему голову.
Вот если бы поехали вместе в экзотический Гуанчжоу, он бы сделал ей массаж — и ног, и вообще всего… Массировал бы с утра до вечера, не выпускал ни на минуту, благо силенок еще хватает. Нет, выпускал бы, конечно, — на время официальных переговоров, но потом сразу в гостиницу — и за дело! Эх, Гуанчжоу, Гуанчжоу…
Командировка в этот славный город откладывалась несколько раз, так что Катранову пришлось заново писать рапорт и оформлять анкету, а потом еще вести долгие переговоры по спецсвязи с коллегами из Главного штаба Народной армии КНДР, держа под рукой два толстенных английских словаря — специализированный военный и общий. С Катранова за это время семь потов сошло.
«Свет, ты же по-английски шпрехаешь, как на родном! Ну что тебе стоит! — взмолился он в одной из последних телефонных бесед с Мигуновой. — Заедь хоть на часик! Тонну здоровья мне сэкономишь!»
«Да у тебя этого здоровья — завались», — заливисто рассмеялась Света. И не заехала.
Когда отложенная командировка придвинулась в очередной раз, Катранова вызвал шеф — начальник штаба РВСН генерал Ермильев. Худой, даже изможденный, с испещренным морщинами лицом и злыми пронзительными глазами, он напоминал Кощея Бессмертного. Наверное, так и должен выглядеть человек, непосредственно поднимающий в воздух ядерные ракеты.
Обычно перед поездкой собирали всю рабочую группу для последнего инструктажа. Но на этот раз в просторном кабинете с огромной картой мира на дубовой стене никого, кроме хозяина, не оказалось. И в этом ничего чрезвычайного не было: Ермильев часто беседовал со своим инспектором по особым поручениям с глазу на глаз. Только сейчас настроение у генерала было каким-то необычным: будто чувствовал себя не в своей тарелке.
— Садись, Игорь, — кивнул начштаба. — Обстановка меняется…
Полковник настороженно опустился на ближайший стул. Теперь карта мира была прямо перед ним. Красные флажки отмечали стратегические цели, которые будут поражены, если наступит «время „Ч“» и Ермильев отдаст приказ на запуск.
— То, что я вам сейчас скажу, является государственной тайной, — строго официальным тоном сказал Ермильев и кольнул его своим обычным недобрым взглядом из-под насупленных бровей. — С вами делюсь только потому, что вы много сил отдали этому проекту… Переговоры по базе в Гуанчжоу сворачиваются. Китайцы долго мялись: надвигался шестнадцатый съезд компартии, внутренние разборки, политические интриги… У них съезд — самая высокая власть, вы знаете. И в кулуарах съезда все решилось. Проект закрывается.
Катранов перестал дышать.
— Но как так, товарищ генерал-майор?! Я ведь только сегодня…
— То, что делается сегодня, пусть делается. Мы не можем остановить поезд сразу. Они тоже не могут. Проект секретный, но информация, как всегда, просочилась… Ну и пусть, нам это теперь даже на руку! Пусть в Брюсселе, Вашингтоне новые векторы чертят, да будущую геополитическую реальность с учетом нашей атомной базы в Гуанчжоу оценивают. Поезд вроде идет, только конечный пункт изменился…
Последние фразы Ермильев произносил в стол, избегая смотреть Катранову в лицо.
— Но об этом я только вам одному сказал. Остальная группа работает, как работала. Несколько человек, помельче вас масштабом, даже поедут в Гуанчжоу, чтобы создать видимость переговоров. Но это уже не переговоры, а камуфляж, рабочая группа будет просто отвлекать внимание. А вы мне здесь нужны.
На селекторе прямой связи мигнула зеленая лампочка, генерал-майор сразу снял трубку и грубо сказал:
— Подождите, я занят!
Селектор соединял генерал-майора Ермильева с командирами ракетных полков стратегического назначения — тех самых, которые держали на мушке весь мир. И начальник штаба никогда не отказывался от разговора с ними, даже во время самых высоких совещаний. А сейчас отказался! От такого внимания Катранов даже взопрел.
— И зачем я вам нужен, Иван Никанорович? — тихо спросил он.
— Для работы! — резко ответил Ермильев. — Сейчас нам срочно подбросили другой проект — строительство экспериментального полигона в Тиходонском крае! Предстоит начинать с нуля, а через месяц министр должен докладывать Президенту, вы понимаете, что это значит…
Генерал-майор рассеянно похлопал по толстой папке с входящей корреспонденцией, словно подтверждая этим значимость предстоящего дела. Он больше ничего не говорил, и Катранов молчал, ожидая следующей реплики начальства, но ее не последовало, только красноватые, поросшие волосками пальцы продолжали по инерции отбивать ритм на коленкоровой обложке.
— Ну и хорошо! — наконец сказал генерал-майор, отдергивая руку. И перешел на доверительный, отеческий тон. Точнее, попытался перейти, только удалось ему это неважно — слишком наигранно, что ли: — Значит, договорились. Отдохни пока, напиши рапорт на отпуск, я подпишу недельку, а то и две. Погуляй, попей водки, расслабься и жди вызова. Выедешь с экспертами в Кротово, составите предварительное заключение, ну и машина завертится, сам знаешь. Так что готовься впрячься по полной программе… Вопросы есть?
Генерал встал, заложил руки за спину. Встал и Катранов.
Вопросы у офицера по особым поручениям, конечно, были. Если на носу новый — срочный и суперважный проект, то зачем отправлять его в отпуск? А если до начала новой работы целых две недели, то почему не послать его в Гуанчжоу, чтобы не привлекать ненужного внимания к изменениям в составе делегации? Но это были неприличные вопросы, такие не принято задавать руководству.
— Никак нет, товарищ генерал-майор! Вас понял! Есть быть готовым!
Он по-уставному, через левое плечо, развернулся и вышел из огромного кабинета. Потом, за дверью уже, ему показалось, что начштаба вроде как хотел избежать рукопожатия. Хотя такое впечатление было обманчивым: генерал Ермильев не баловал подчиненных и за руку ни с кем не прощался. Тем более не советовал в отпуске «попить водки»…
«Вот тебе и чашка горького чаю со Светой в парке Юэсю, — подумал Катранов. — Вот тебе и массажи в гостинице… Похоже, это меня отмассажировали…»
Он прямиком отправился к майору Луценко, который обеспечивал жизнедеятельность рабочей группы, отвечая за авиабилеты, визы, проживание и питание. В кабинете майора стоял густой горячий запах озона — работал принтер, распечатывая документацию по командированным.
— Дайте последний утвержденный список группы, — сказал Катранов.
Луценко, всегда точный и аккуратный, как калькулятор, вдруг начал беспомощно рыться в бумагах, словно Катранов спросил его о каком-нибудь прошлогоднем счете-фактуре на зимнее обмундирование. Долго рылся. Катранов терпеливо ждал. Наконец дождался.
— Вот, товарищ полковник… Это из сегодняшнего приказа.
Майор был явно растерян. Катранов отвернулся, пробежал глазами список: так и есть, все на месте, отсутствует только его фамилия.
— Почему эти трое выделены маркером? — Он ткнул ногтем в отмеченные желтым цветом фамилии.
— Они… Мы, то есть… Мы втроем вылетаем сегодня вечером, — ответил Луценко. — Подготовим все к приезду остальных.
«С-сволочи!»
— Когда вылетает основная группа?
— Послезавтра…
Катранов швырнул список на стол и вышел. Он больше не мог здесь находиться.
«Похоже, у меня неприятности, Света. Я ничего не понимаю. Приезжай. Ты мне нужна».
Но у Светы занято. А потом — «абонент недоступен». Она выключила телефон.
Зато Ира оказалась дома. Ирон, Иришечка, Ирка-Икорка. На голове старая косынка, руки в резиновых перчатках, шебуршит, старается, драит антигрибковой мастикой итальянскую плитку в кухне. Катранов взглянул на эту картину как бы издалека, чужими глазами, и у него мелькнула отчетливая мысль, что человеку, спящему под одним одеялом с этой тучной бабой, естественно, никогда не стать генералом. Что в этом есть какая-то предопределенность.
— Так рано? — Она даже не удивилась, а просто приняла к сведению. Сняла перчатки, поставила греться борщ. Вывернутые наизнанку резиновые пальцы блестят от пота.
Делится:
— Купила сегодня купальник в «Манеже». Решила: да сколько той жизни, для русских на Южно-Китайском побережье и ноябрь сезон, верно? Взяла раздельный, скандальный такой фасонец… Написано — модель «Кофе», спрашиваю: почему? Он же синий. А продавщица мне: у лифчика — кофейные чашки. Представляешь? Мне говорили, что это Светки Мигуновой бутик. Да-да! Ты думаешь, на какие шиши она так разодета?
Катранов молча проглотил две ложки борща, отодвинул тарелку, встал и взял из холодильника бутылку водки. Ира, рассказывая, поворачивалась вслед за ним, как антенна наведения. Водка ухнула в желудок — без вкуса и запаха. Катранов поставил рюмку на место, пошел из кухни прочь. Споткнулся о разлегшегося поперек коридора Бориса, выругался. Сел в гостиной на диван.
«А дальше что? — тяжело, как при температуре, подумал он. — Через две недели вызовут в кадры и вручат предписание на увольнение — по возрасту и выслуге лет. Вот и все, товарищ несостоявшийся генерал…»
— …Открылись два новых ресторана для лаоваев. «Русская Беседа» и «Баку», кажется… — Ира, оказывается, тоже пришла в гостиную, стоит перед ним, руками машет своими. И пахнет мокрой резиной. — А я ей говорю: смысл какой? Днем ты все равно на работе, а вечером во всем Гуанчжоу одна и та же музыка: бум-бум-бум. Нет, милочка, это тебе не княжество Монако, это китайская провинция, и не думай. Вон, «киты» продвинутые, чтоб оторваться, летят куда подальше, в гробу они видели этот свой Гуан… В Лондон летят…
Катранов встал, обошел Иру, вышел в коридор. Остановился. Вернулся. Что дальше-то? Дальше-то — что? Борис путался под ногами, словно нарочно. Ира продолжала тараторить про гуанские магазины, гуанские клубы, гуанские выставки.
— Заткнись, — сказал негромко Катранов и что было силы врезал кулаком в дверцу шкафа.
Зазвенело стекло, посыпались книги, посуда. Ира закрыла рот, съежилась. Замолчала. Смотрит куда-то вбок, под глазом дергается жилка. Катранов проследил за ее взглядом. Кулак в крови, разбитое стекло рассыпано по полу, рядом осколки чайника из ее любимого китайского сервиза. Он достал носовой платок, обмотал руку.
— Хватит молоть языком. Никакого Гуанчжоу не будет. Меня отстранили от проекта, в командировку я не лечу. И ты не летишь. И вообще мы никуда больше не полетим. Все. Скорей всего, меня уже списали и вот-вот выпрут на пенсию…
Краткий монолог, подведший черту под многолетней карьерой, Катранов произнес чужим сиплым голосом. Он отступил в сторону, под ногой хрустнуло.
— И убери наконец этот чертов хлам!!
Он раздраженно пнул ногой осколки посуды.
Ирочка, Иришечка, Ирка-Икорка — о, она не из тех, кто после таких слов пойдет с расползшимися губами на лоджию, принесет оттуда веник и совок и все молча подметет. Дождетесь… Ира тоже сделала шаг назад, подобралась, выпрямилась. Игры закончились. Катранов привычно отметил, как вздыбилась шерсть на ее загривке, мигом отросли когти и клыки и блеснул отраженным светом зеленый нечеловечий глаз.
— Что случилось? — произнесла она ледяным тоном откуда-то очень издалека. — Почему ты не летишь?
— Ты что, оглохла? — бросил Катранов. — Меня отстранили от проекта.
— Почему отстранили?!
— Потому что — отстранили! Я тебе говорил, что это козни особистов! Не знаю, на чем я засветился, но похоже, что меня выпрут на пенсию! Почему, почему… Какая разница?! Главное, что моя карьера окончена, пойми это, дура!
Его заглушил поток брани. Не какой-нибудь гадящий в душу заурядный выплеск бытовых помоев, а — безжалостный, уничтожающий, стирающий в пыль, как профессиональный артиллерийский огонь по площадям. Он узнал о себе то, о чем не подозревал тридцать лет. Узнал, наконец, кто же такой есть на самом деле полковник Катранов.
Оказывается — это присосавшийся к жене-москвичке упырь, даже не упырь, а обычный клещ, паук, ничтожество, всю жизнь питающийся чужими соками. И вот настало время, когда он мог бы как-то возместить то, что высосал за годы совместной жизни, отблагодарить ее пусть не роскошной виллой на Лазурном Берегу, не генеральскими звездами, так хоть этими жалкими южнокитайскими каникулами… Но нет! У него опять не получается! Бла-бла-бла-бла…
Катранову даже нечего было возразить, он мог только купаться в этих мутных, склизких, отвратительных потоках, плыть по волнам рвущегося из метровой трубы дерьма, захлебываясь и задыхаясь от непередаваемой вони… Или встать и сделать то же, что он сделал с дверцей шкафа. Ну что? Да он просто убьет ее. Навес с левой, хруст позвонков, дергающиеся в конвульсиях ноги в красно-желтых носках… В той самой гостиной, где тридцать с лишним лет назад молокосос Катранов лишил девственности свою будущую жену, пока ее родители — будущие тесть с тещей, благодетели, — отдыхали в номенклатурном санатории. Вот бы ему, тому молокососу, дать тогда послушать, что творится в гостиной сейчас, дать бы посмотреть, в кого превратилась симпатичная стройная девчонка, которая комплексовала в тот июльский день из-за своей маленькой груди!.. Хо-хо. Бежал бы без оглядки, никакая эрекция бы его не удержала.
Катранов поднялся с дивана. Сейчас его тем более ничего не держит. Бежать. Свалить отсюда. Но в прихожей уже возится Ирка, обувается, нервно впихивает руки в рукава лисьей шубы.
— Куда собралась?
— Ты еще пожалеешь! — Глаза зло сверкнули.
Хищница! Матерая хищница!
— А-а. Давай-давай.
Хлопнула дверь, едва не защемив Борьке любопытную морду. Ясно. Сегодня до полночи будет плакаться родственникам, завтра начнутся звонки со всех сторон…
— Сука, а? — Он присел перед Борькой, потрепал за ухом. — Все они суки. Ну и ладно.
Он вернулся в кухню, выбросил в ведро Иркины резиновые перчатки. Выпил еще водки. Посмотрел на часы. Удивился: с момента его возвращения прошло всего пятнадцать минут. А столько всего успело измениться!
* * *
Леший смотрел, как в открытую форточку неспешными кудрями вьется подсвеченный дым сигареты, и ни о чем не думал. Горячий душ и полтора стакана водки избавили тело от болезненного озноба и расслабили душу. Он был почти умиротворен. Дождь ушел в сторону Шереметьево. В доме напротив погасло последнее окно. Докурив, он воткнул обгоревший фильтр в наполненную окурками чашку, выключил свет, разделся и лег.
Через минуту из соседней комнаты послышался голос Миши:
— Дочитал?
Тонкая фанерная перегородка и открытая дверь позволяли говорить, не повышая голоса.
— Нет еще, — сказал Леший.
Миша помолчал. Город после дождя притих, словно вымер, даже машины успокоились. Слышно было, как Миша чиркнул спичкой по коробку — закурил. Потом спичка дзынькнула по дну пепельницы.
— И что думаешь по поводу?
— По какому? — спросил Леший.
— Ну, библиотека… Все такое.
Леший посмотрел в потолок.
— Да все то же, — сказал он.
— А по-моему, ерунда все это, — сказал Миша. — Не найти нам ее. Не нашего это ума дело.
Леший ничего не сказал. На потолке постепенно проступили окованные медным листом распахнутые лари и почему-то строгое женское лицо в белом платке с жемчужною каймой. Наверное, он уснул.
— …если не инфразвук? — разбудил его Мишин голос. — Слышишь?.. Ты спишь, что ли?
— Нет, — сказал Леший.
— Ты же сам говорил, про генераторы какие-то слышал, от которых люди ссутся со страху… Так с моряками этими то же самое происходило, они ровненько всей командой за борт прыгали. Ну а потом, как и полагается, находили среди моря этот пустой корабль, где и стол накрыт, и трубка капитанская на мостике дымится… Ну а еще Одиссей и эти… сирены. «Голос океана» — называлось раньше. А сейчас, как видишь, сами научились инфразвук генерировать. И успешно использовать в защитных системах.
Кровать под Мишей скрипнула.
— Как ты думаешь, у него это потом… ну, не проявится как-нибудь? — спросил Леший.
— Да он уже через полчаса в норму пришел, ты же сам видел, — ответил Миша. — Только говорить не мог. Пык-мык, да я Бруно, да я такой-сякой…
— Жалко Короткого. Представляешь, всю жизнь недомерком…
Миша рассмеялся.
— А как он бутылку в один вдох засосал? У него масса в два раза меньше, чем у нас, а тут еще эта беда… И рожу всю разбил. Вот в цирке будут со смеху кататься, представляю. — Из-за стенки послышался длинный зевок. — И мне его жалко, если честно. Урод… ни кола ни двора, ни работы нормальной, всего-то и умеет, что народ веселить.
Он опять замолк, словно ожидал услышать от Лешего какие-то мысли по поводу, но не дождался и спросил:
— А что вы говорили тогда насчет каких-то гномов — там, у завала?
— Ерунда это все, — ответил неохотно Леший. — Продолжение знаменитой легенды про подземных крыс.
— Легенды? — переспросил Миша. Он вдруг оживился: — А ты в курсе, что в примечаниях к бояриновским «Описям» упоминается семейство «карлов африканских»? Которых привез государю офицер дворцовой стражи Козырев? А? Ты примечания вообще читаешь, там, где мелким шрифтом?
— Читал. И на картинках видел каких-то малорослых… — Леший в темноте поднял бровь. — Карлы… Надо же!
— Угадай, чем они занимались.
— Танцевали с Белоснежкой.
— Охраняли цареву библиотеку, — сказал Миша.
Леший медленно приподнялся в кровати, протянул руку и достал из кармана джинсов сигареты.
— Ну и?..
— И все, — сообщил Миша. — Исчезла библиотека, исчезли козыревские карлы. Пошли слухи. Легенды. Якобы охраняют царевы карлики сокровища его под землей. Ясное дело, вспомнили об ирландских сидах, германских кобольдах, скандинавских троллях, лапландских чаклях, о чуди белоглазой… Бояринов очень едко херит эти байки. Академик как-никак, положение обязывает. На купчую какую-то ссылается с гербовой печатью — мол, проданы были диковинные карлы в Вятскую губернию помещику Тартакову за огроменные деньги — сто пятьдесят золотых рублей, и дело с концом… Да я и сам не верю в это. Ну на кой хрен царю понадобились именно карлики? Что они, охранники крутые, что ли? Карате, дзюдо?.. Да ни фига. Сказки.
— Ну а раз сказки, то и говорить не о чем, — буркнул Леший.
Он даже не знал, как к этому относиться. Курьез? Возможно. Откуда есть пошли карлы африканские, они же карлы козыревские, и почто их царь русский восхоте… А какая, собственно, разница — откуда и почто? Каши из этой байки не сваришь, на хлеб не намажешь. Есть пока что вопросы куда более насущные.
— А ты помнишь ту корягу? — спросил он. — Ну, что Бруно заснял? Что это было, по-твоему?
— Самострел, что еще, — отозвался Миша. Голос у него стал сонный, глухой. — Или камера наблюдения… Но это вряд ли. Самострел скорее всего…
— Там что-то вроде платформы было, — сказал Леший. — Угол изменился, когда Бруно заорал и стал отступать… Эта штука повернулась вслед за ним.
— Ага… Автоматическое наведение на цель, — кратко прокомментировал Миша.
— И что нам с этим делать? — спросил Леший.
— Найдем какую-нибудь лазейку, обязательно найдем… — Еще один длинный зевок послышался из-за стенки… — Кто ищет, тот всегда…
Слова сменились богатырским храпом.
* * *
По своим пропускам они беспрепятственно прошли через Спасские ворота Кремля, прогулялись по безупречно чистым аллеям, на которые осенние листья либо боялись падать, либо все же падали, но их немедленно убирали: по одному, не дожидаясь, пока свалится следующий, как вражеских парашютистов. По эту сторону кремлевской стены плотность населения была в тысячи раз ниже, чем в остальном центре Москвы, и на огромном обозримом пространстве не было видно ни одной живой души. Удивительно чистый воздух насыщен ароматом хвои, дорогу то и дело перебегали серо-рыжие белки.
Подтянутый высокий полковник в ловко подогнанной форме и молодой старший лейтенант с острыми чертами лица будто оказались в другом мире. Здесь царила атмосфера дисциплины, порядка и возвышенности. Даже пожелтевшие газоны имели вид торжественно-строгий и не вызывали унылых ассоциаций. Только вороны вели себя развязно и бесшабашно, как везде: громко каркали, хлопая крыльями, взлетали на вершины двадцатиметровых голубых елей и тут же пикировали обратно в жесткую высохшую траву, будто обнаружив что-то для себя очень важное — может, сверкающее бриллиантами кольцо, а может — жирного дождевого червяка. Но ни червяков, ни колец здесь не было, это точно. Однако очень важное было, и военные знали это с абсолютной точностью, то есть на все сто процентов.
Полковник Мигунов и старший лейтенант Бабин оставили в стороне Царь-пушку и Царь-колокол, по узкой, немощеной, но засыпанной красным песком дорожке, прошли сквозь строй близко посаженных молодых елочек и приблизились к холмику-цветнику, ощетинившемуся стеблями увядших и замерзших астр, которые садовники почему-то не торопились состричь или выкорчевать. Может быть, потому, что, несмотря на обыденный вид, в особо секретных документах холмик именовался «колодцем № 1», но о его второй сущности можно было догадаться, только если заглянуть с другой стороны и увидеть бетонированное устье входа, ведущие круто вниз ступени, железную дверь, выкрашенную обычной для военных объектов темно-зеленой краской, и двух розовощеких сержантов из комендантского полка, с автоматами наперевес.
Рядом степенно ждал немолодой человек в старомодном плаще с пристегивающейся утепленной подкладкой, потерявшем яркость цветов мохеровом шарфе и напоминающей котелок, вытертой велюровой шляпе. Все эти вещи когда-то продавались в спецраспределителе для кремлевской обслуги. А манеры номенклатурного работника были явно приобретены за десятилетия службы внутри кремлевской стены. Причем стандартное незапоминающееся лицо человека, пронзительные голубые глаза и жесткие складки у рта не вызывали сомнений, в какой именно службе он провел эти годы.
— Здравствуйте, Михаил Иванович! Не замерзли? — улыбаясь, спросил Мигунов, приглаживая усы.
— Подмерз слегонца, Сережа, да что делать, — улыбнулся в ответ Михаил Иванович. — Пока доверяют пенсионеру, надо оправдывать. Отдохнуть еще успеем — в могиле… Как ты-то?
— Да еще не выгнали…
Они обменялись рукопожатиями, и Михаил Иванович перестал улыбаться.
— Предъявите-ка документики, товарищи офицеры. Я вас, конечно, знаю и сомнений никаких не имею, но порядок есть порядок!
Он как всегда тщательно проверил удостоверения личности, наряд на работы и допуск, оформленный час назад и действующий ровно три часа.
— Все в порядке, товарищи, будьте здоровы, счастливо поработать. Отмеченный наряд можете сдать старшему сержанту, чтобы в комендатуру зря не топать. Не положено, конечно, но за это нас сильно не накажут!
Михаил Иванович подмигнул, доброжелательно попрощался и неспешной шаркающей походкой двинулся по красной дорожке. Не дожидаясь дальнейших команд, старший караула большим ключом отпер зеленую дверь, и офицеры Службы правительственной связи нырнули в низкий черный проем, навстречу легкому ветерку избыточного давления, которое поддерживалось на случай химического, биологического и радиоактивного заражения местности.
Спустившись по крутым ступеням на два метра, они оказались перед следующей дверью — герметичной, из блестящей стали, без видимых запоров и замочных скважин — только посередине ровно горел красный светодиод. Мигунов приложил к светящейся точке круглый, как печатка, универсальный электронный ключ-идентификатор. Послышался гул скрытых механизмов, и дверь медленно отъехала в сторону, открывая проход во владения Службы правительственной связи. Сюда не имели доступа ни военнослужащие кремлевской комендатуры, ни даже сотрудники кремлевской охраны, например Михаил Иванович. А полковник Мигунов и старший лейтенант Бабин как многократно проверенные и облеченные высоким доверием люди — имели.
Тяжелая герметичная дверь закрылась, отсекая дневной свет, карканье ворон, звон ключей румяного сержанта и все другие приметы надземного мира. Наступила мертвенная тишина.
Спецсвязисты по узким железным лестницам спустились на второй уровень — минус восемь метров от поверхности. Ультразвуковые датчики срабатывали на движение и включали свет. Мертвенные ртутные лампы освещали гофрированные стены выходящего из темноты и уходящего в темноту металлического тоннеля, тени идущих удлинялись, потом со щелчком включалось освещение следующего участка, и тени пропадали, чтобы через некоторое время появиться вновь. Здесь было довольно прохладно, хорошо работала вентиляция, но лицо Бабина покрывали крупные капли пота? — он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Товарищ полковник, а правда, что здесь везде автоматические пулеметы спрятаны — облизывая пересохшие губы, спросил он. — И эти, глушилки, от которых уши лопаются…
— Меньше слушай всякую ерунду! Тебе еще про маленьких человечков расскажут! — Мигунов усмехнулся. — Здесь ничего такого нет, мы же под Кремлем! Чудо-юдо ты, сюда же исключен несанкционированный доступ! Ис-клю-чен! Там, за периметром, — другое дело, там средства автоматического пресечения действительно есть…
Бабин немного приободрился, вытер лицо, и больше оно не потело.
— Про этих, маленьких, я тоже слышал… Вроде они крыс едят, потому здесь крысы и не водятся…
— Чушь собачья…
— Как же чушь, товарищ полковник? Я сам прочел в газете, что в Африке нашли кости особых существ — низкорослых, но не простых карликов. Они вроде промежуточное звено между обезьяной и человеком, жили в пещерах, хорошо видели в темноте… Археологи их в шутку хоббитами назвали, как в книжках Толкиена. Не читали?
— Некогда мне сказки читать, Петя. Ну, ты сам подумай, как эти твои полуобезьяны из Африки под Кремль попали?
— Но крыс-то здесь действительно нет!
— Вот это чистая правда! Но она вовсе не подтверждает существование маленьких человечков. Скорей дело в более реальных вещах: электромагнитных полях, акустическом резонансе…
Мигунов дружески похлопал молодого офицера по плечу.
— Выбрось глупости из головы. Лучше запоминай дорогу в третий отсек. Да обдумывай диагностику. Чтобы не лазить при каждом сбое в подземелья. Для этого техники есть! А твое дело — определить причину и грамотно выписать наряд-задание!
Они прошли метров двести, хотя старлею казалось, что позади уже несколько километров. Он запутался в поворотах, развилках, пересечениях. Металлический круглый тоннель кончился, сейчас они двигались по сухому бетонному коридору квадратного сечения, который имел заметный уклон вниз. Пахло пылью, нагретым металлом и озоном. Вдоль стен тянулись десятки бесконечных проводов и кабелей — разного диаметра и цвета, в полихлорвиниловой, резиновой, свинцовой, металлической оплетке. Постепенно, подчиняясь какой-то скрытой логике, они соединялись в жгуты и ныряли в коммуникационные короба. Но постигнуть эту логику или хотя бы разобраться в хитросплетениях проводов, старший лейтенант не мог. Он с восхищением наблюдал за начальником, который уверенно ориентировался в подземных лабиринтах и, конечно же, прекрасно знал назначение каждой линии специальной связи.
— Товарищ полковник, а долго надо всему этому учиться? — спросил он, чтобы нарушить давящее молчание. — Чтоб вот так свободно, как вы, тут ходить?
— Да нет, не очень, — отозвался Мигунов. — Лет пять-семь. А я подземелья почти двадцать лет топчу. Оттого каждый уголок знаю. Устал небось?
— Устал. Как будто целый день марш-бросок бежал.
— Это от стресса. Ну и кислорода, конечно, поменьше, и электромагнитные поля… Ничего страшного — не ты первый, не ты последний. Привыкнешь.
«Замечательный мужик! — подумал приободренный Бабин. — Замнач Управления, а не погнушался лично под землю лезть… И держится на равных, разговаривает нормально, по-человечески. Такие начальники редко бывают. В основном орут, да матом кроют…»
— А куда мы придем по этому коридору?
— Это не коридор, Петя, это целый лабиринт. По нему куда хочешь выйти можно. И в законсервированный ЗКП рядом с гостиницей «Россия», и в заброшенный узел правительственной связи сталинских времен, и…
Полковник махнул рукой.
— Только это теоретически. А практически — уткнемся в решетку, не доходя до периметра. Дальше проход по специальным разовым разрешениям. Да и зачем нам куда-то идти? Вот сейчас операционный колодец будет, там свое дело сделаем и двинем обратно. Солдатики-то нас дожидаются: если время выйдет — поднимут тревогу!
Операционный колодец представлял собой квадратную комнату, площадью метров пятнадцать, заставленную стендами контрольно-измерительной аппаратуры. Полковник Мигунов уверенно сел в металлическое кресло, щелкнул переключателями.
— Какая линия, говоришь? «А-15»?
— Так точно, — кивнул Бабин.
— Точно, «А-15», — Мигунов вывел на пульт частотные характеристики канала. — Да, есть отклонение от нормы…
Бабин с недоумением смотрел на тонкую черную стрелку.
— Там же чуть-чуть, на одно деление… Даже на половину…
— Ну и что? Управляющий дела… Ладно, неважно! Абоненты высокого уровня разговаривают, а на линии треск! Ты на центральном пульте все проверяешь и докладываешь, что все в порядке. А там опять треск! Так что, ждать, пока связь прервется? Нет, братец, это не та связь…
Полковник протянул ему тяжелый прибор, с которого свисали два тяжелых провода со стальными зажимами.
— Слушай задачу, боец! Бежишь пятьдесят метров влево, замеряешь параметры «А-15». Точно замеряешь! Потом возвращаешься сюда, бежишь пятьдесят метров вправо, опять замеряешь. И сообщаешь мне результаты. Задача понятна?
— Да… Только… Как я узнаю, где эта «А-15»?
Мигунов вздохнул.
— Ты же инженер-инспектор Службы правительственной связи!
— Виноват…
— Ладно, пойдем, я тебе покажу… Видишь синий провод? Между зеленым и оранжевым? Это и есть «А-15». И она всегда будет идти между «А-14» — зеленым, и «А-16» — оранжевым. Ясно теперь?
— Ясно…
Через несколько минут старлей доложил результаты измерений.
— Картина ясная! — довольно улыбнулся Мигунов. — Вон на том участке, слева, провод «А-15» провис. Немного, на сантиметр-полтора. Но попал в поле действия электромагнитного поля «А-14», в результате появилась наводка, что сказалось на качестве связи. Надо устранить провисание, и неисправность исчезнет!
— Так может сразу и…
— Конечно. Держи распорку. Это временная мера, завтра пришлем техников, они сделают капитально. Пить хочешь?
— Да, очень… Прямо как наждак в горле.
— Это нормально. Обычная подземная реакция. Держи. Можешь пить все, я глотнул, мне достаточно.
Мигунов протянул старлею плоскую бутылочку с холодным чаем.
«Замечательный мужик!» — в очередной раз подумал Бабин.
Они вернулись в штаб Службы, отбили время прибытия, сдали допуск с отметкой автоматического контрольного хронометра в первый спецотдел. Написали отчеты, расписались в журналах. Поскольку они уложились в три часа, то и вопросов к ним не было. А может, тут сыграла роль важность фигуры полковника Мигунова — если бы Бабин пошел на особорежимный объект с кем-нибудь из инспекторов своего уровня — Зиминым или Воробьевым, возможно, въедливые особисты попили бы у них крови и без всяких оснований. Даже наверняка попили бы!
Мигунов доложил результаты выхода начальнику Службы генералу Волохину — здоровенному бритоголовому мужику с носом-картошкой и бульдожьей челюстью. Тот был чем-то раздражен, но, вопреки обыкновению, на заместителе раздражения не срывал, а напротив — держался очень любезно. Даже дружески попенял:
— Напрасно ты лично выходишь в коллекторы, Сергей! Несолидно… Ты — мой заместитель, вот и осуществляй руководство на стратегическом уровне. Пусть под землю капитаны да майоры спускаются. Мы свое в пыли и паутине отлазали, пора спокойно в кабинетах посидеть…
— Учту, Николай Федорович, — кивнул удивленный Мигунов. Суровый начальник всегда призывал его не почивать на лаврах, а пахать в полную силу, подавая пример молодым сотрудникам.
Вернувшись к себе, Мигунов распорядился выписать наряд-задание для линейных техников на завтрашнее утро: ночные работы на объектах уровня «колодца № 1» не приветствовались и допускались лишь в исключительных случаях.
Спустя несколько часов, когда за окнами уже ощутимо сгущались сумерки и рабочий день уверенно подходил к концу, в кабинете заместителя начальника Службы правительственной связи материализовался начальник первого отдела полковник Комаров — незаметный, всегда неброско одетый, с незапоминающимся лицом и сдержанными манерами, а точнее, вообще без каких-либо манер, без индивидуальных признаков и личностных особенностей. Больше всего он напоминал летучую мышь, вытащенную из уютного темного чердака на отвратительный солнечный свет.
Но даже если не летучая, а самая обычная серая мышь призвана обслуживать святая святых — режим секретности, если она назубок знает каждый параграф, букву и дух приказов, наставлений, инструкций, призванных предотвратить утечку информации, если она всегда и во всем права, а назначают ее на должность в тех же сферах, где и начальника Службы, то отношение к ней будет соответствующее. Как к писарю инквизиции или дьяку пыточного приказа. Это отношение наглядно отражал не имеющий никакой официальной почвы, но много лет циркулирующий в аппарате неистребимый слух о том, что по особо сверхсекретному приказу первый отдел осуществляет функции внутренней контрразведки. И по еще одному неистребимому слуху, особиста побаивается даже сам генерал…
— Извините, товарищ полковник, не помешал?
— Да нет…
Мигунов несколько растерянно смотрел на прошитый и опечатанный журнал, зажатый под мышкой могущественной «летучей мыши». Поверх мятой формы не хватало средневекового плаща с торчащей внизу шпагой — я пришел взять вас под стражу, сударь… Полковник Комаров никогда не заходил просто так. И никаких предметов при нем «просто так» оказаться не могло. Наверняка в этом журнале зафиксирована какая-то неточность, какая-то ошибка, какой-то прокол. Но эти мелочи Мигунова не пугали.
— Как прошел режимный выход? — с обманчивой мягкостью поинтересовался Комаров. — Все штатно, без осложнений? Отклонений не имелось?
— Конечно. Мы же написали в отчетах…
Мигунов хотел было покаяться, что наряд на работы они не отнесли в комендатуру, а оставили старшему караульному: в конце концов — небольшой грех. Но передумал. Даже небольшие грехи не следует самому вешать себе на шею: охотников и так найдется очень много — и гирю привесят, и жернов.
Чтобы замаскировать неоконченность интонации, он вполне невинно и естественно поинтересовался:
— А что, возникли какие-то вопросы?
Человек-летучая мышь испугался, замахал руками.
— Что вы, что вы, товарищ заместитель начальника Службы! У нас к вам никогда не возникало вопросов! Наоборот, вы очень удачно успели! Тридцать минут, как пришла шифровка оттуда…
Палец — не кожистый и когтистый, а вполне человеческий, многозначительно указал на потолок.
— Вводятся новые уровни секретности, переоформляется вся документация, сейчас бы вас в Кремль уже не пропустили. Сдайте, пожалуйста, на замену кремлевский пропуск. И сразу распишемся в журнале: вы сдали, я — принял. А через несколько дней получите другой, по новой форме.
«Дзинь!» — звякнул в обостренном сознании серебряный колокольчик тревоги.
— Пожалуйста, — не выдавая охватившего его волнения, Мигунов выложил на стол заламинированный прямоугольник с красной полосой и голограммой на фотографии. Поставил росчерк в нужной графе, посмотрел, как расписался Комаров.
— И универсальный ключ, пожалуйста, — попросил начальник первого отдела.
«Дзинь! Дзинь! Дзинь!»
Резиновой рукой замнач Службы достал круглую печатку. Она была точно такая, как настоящая, только без электронной начинки. Комаров спрятал идентификатор в деревянный пенальчик, ловко опечатал крышку.
— Ну, вот и отличненько! И не надо вам никуда ходить, от дел отвлекаться не надо…
— Да, спасибо, вы очень любезны, — бледно улыбаясь, сказал Мигунов. У него захолодело под ложечкой, сердце бешено колотилось, по спине струился холодный пот.
Выходя из здания, в вестибюле он встретил старлея Бабина, радостного, как вырывающийся на волю молодой щенок.
— До свидания, товарищ полковник! — звонко выкрикнул он. — Хорошо мы сегодня с вами успели! Повезло, правда?
— Правда, — кивнул Мигунов. — Здорово повезло.
* * *
— Должна предупредить: у меня почти мужской аппетит, — сказала Марина.
— А у нас домашние пельмени, — парировал Петр Данилович. — Вот такие!
Он согнул указательный и большой пальцы, как заядлый рыбак, одной рукой разливающий водку, а второй показывающий, какой глаз был у выловленного вчера сома. Марина посмотрела, кивнула:
— Нормально.
Для первого знакомства она держалась на удивление уверенно.
— У вас такая хрупкая фигура! — заметила Клавдия Ивановна с той особой двусмысленной интонацией, которая появляется у нее, только когда Юра приводит свою очередную пассию. — Я думала, все танцовщики сидят на диете!
— Сказки, — просто сказала Марина. — На занятиях по семь потов сгоняют, тут ни на какой диете не продержишься.
— Ну, тогда прошу к столу, — довольно ухмыльнулся Петр Данилович и подкрутил пальцами несуществующий ус.
В гостиной уже исходила паром супница с запотевшими пельменями, стояли соусницы, приправы кое-какие, но — за что Юра был благодарен матери — никакого оливье, никакого мяса по-французски и селедочки под шубой. Даже выпивки на столе не было. Обычный семейный обед.
Отец, правда, спросил на всякий случай:
— Может, по глотку сухого?
Марина заулыбалась и выдала:
— Пельмени сухими не бывают. Налейте-ка мне обычной водки. Если можно.
Петр Данилович едва заметно дернул лицом, но полез в бар, достал водку, рюмки, налил всем. Клавдия Ивановна незаметно потрясла рукой над своей рюмкой: чуть-чуть.
— Ну что ж, за знакомство, — объявил Петр Данилович.
Неожиданно как-то, спонтанно чокнулись (Юра впервые увидел, чтобы родители чокались), выпили.
— Мне кажется, когда на улице такая погода, лучше водки ничего быть не может, — дипломатично заметила Клавдия Ивановна.
Марина молча покивала — у нее был занят рот.
…В общем, визит как бы провалился. Отец был решительно «за», мать «против» — несмотря на то, что Марина так и не допила свою единственную рюмку. Они даже поссорились немного.
— Она не строит из себя ничего, неужели ты не понимаешь? — доказывал Петр Данилович. — Не ломака! Цельный, честный человек, без этих ваших дурацких женских хитростей! Уважаю!
— Тебе просто всегда нравились разбитные да смазливые! — наседала мать. — Она же, наверное, еще и курит? — это уже Юре.
— Нет, — дернул головой Юра.
Клавдия Ивановна вздохнула.
— Наверное, скрывает…
Правда, на Юрины отношения с Мариной все это никак не повлияло. Время от времени они встречались — не очень часто, потому что Марина репетировала уже другой, новый спектакль, да и Юре стало не до личной жизни. Но — встречались. Сколько Юра ни приглядывался, в Марине не было никакого намека на богемное высокомерие и развращенность, которых он так боялся. Простота, ясность. Бесшабашность даже какая-то мальчишеская. Ему было хорошо с ней. Он надеялся, что и ей тоже.
* * *
Под ногами плескалась черная вонючая жидкость, луч фонаря высвечивал неспешно плывущие куски бумаги, использованные презервативы и прочий мусор. Тут и там, на уровне плеч, из стен торчали отрезки разной толщины труб, которые время от времени с бульканьем изливали в проход очередные порции отходов жизнедеятельности мегаполиса. Иногда эти вбросы пачкали прорезиненный комбинезон Лешего, но он не обращал внимания, как не обращал внимания на вонь и топкий ил, засасывающий сапоги по щиколотку.
А Мише с его каской и пелериной на плечах фекальные водопады и вовсе были нипочем. Он шел впереди, причем очень уверенно и быстро. Может, из-за того, что пользовался инфракрасными очками, а может, успел хорошо изучить подземную Москву. Хотя как можно сделать это за две недели — уму непостижимо! Правда, он забрасывался почти каждый день, причем в последнее время нередко ходил один. И все же… Для того, чтобы освоиться внизу, обычно нужно два, а то и три года!
Через километр канал резко пошел вниз: начинался шлюзовой водосброс, и мусорные кораблики быстрее устремились по вогнутой трубе туда, где журчал невидимый пока водоворот. Довольно противное место, но его можно было обойти. Однако керченский диггер об этом не знал и шел прямо.
— Стоп, Миша! Давай направо, в этот проход… Пойдем по сухому, — негромко сказал Леший в висящий у рта микрофон.
— Там завал, — раздался в ухе голос напарника.
Уоки-токи с невесомой выносной гарнитурой принес Миша. Ходить под землей с ней было очень удобно, причем связь не прерывалась, не искажалась и не фонила.
— Откуда? Нет там никакого завала! Сворачиваем!
— Завал. Метра на три. Грунт мягкий, но копать надо целый день.
— Мы там ходили совсем недавно. Какой завал? Там твердый свод — известняк!
Миша остановился, пожал плечами.
— Сходи, проверь. Я здесь подожду.
Леший свернул вправо — протиснулся сквозь узкую щель и пошел по расширяющемуся коридору. На первых метрах под ногами было мокро, потом сыро, потом стало сухо. Но его все равно мучили неприятные предчувствия. Слишком уверенно и авторитетно говорил Миша… Неподвижный воздух и низкое содержание кислорода подтверждали его слова. И действительно: через пару сотен метров на полу появилась влага, ее становилось все больше, а еще через сотню метров он уткнулся в завал. Из мокрого вязкого грунта. И наверняка длиной в три метра!
Леший поднял луч фонаря. Там темнела воронкообразная дыра, по известняковым стенам струйками сочилась вода. Промоина. Обычное дело. Где-то наверху прорвало водопровод, и твердый свод не выдержал… Обычное-то обычное, да откуда про это узнал Миша?
Развернувшись, Леший побрел обратно. Он проделал лишний путь, но чувствовал себя дураком не только поэтому.
Керченец ждал его в начале сухого коридора, спокойно сидя на рюкзаке. Свою железную маску с поблескивающими линзами он снял и небрежно держал в руке.
— Откуда ты узнал про завал?!
Миша дружески улыбнулся.
— Я был здесь, недавно… Ты зря не веришь друзьям…
— Давай теперь я пойду впереди, — сказал Леший. Он точно знал, что в этом квадрате керченец никогда не был.
Они вновь вышли в канал и подошли к водосбросу.
Скинув тяжелый рюкзак, Леший сел прямо в воду и заскользил по шершавому бетону, надеясь, что слой канализационных стоков предохранит химку от разрывов. Гораздо больше его беспокоила шлюзовая створка — зависшая наверху чугунная заслонка, красноречиво именуемая в просторечии гильотиной. Она должна перекрывать тоннель, если он переполнится, и хотя сейчас нет ни ливня, ни аварийного сброса, но в жизни случались и ошибки, когда тяжелый сегмент металла оправдывал свое наименование, разрезая неосторожного диггера пополам. Нет, честно говоря, не пополам, это так — байка-страшилка для начинающих. А вот ногу отхватывало, это было…
Подняв палец, Леший указал Мише на угрожающе затаившийся кусок металла. Тот кивнул и ужом проскочил сектор действия створки.
Миновав опасную зону, они оказались в квадратном колодце пять на пять метров, с осклизлыми бетонными стенами. Осторожно обойдя закрытый крупной решеткой круглый метровый сток в полу, диггеры по железным скобам поднялись по противоположной, покрытой отвратительной зеленой плесенью стене и оказались в канале, идущем с противоположной стороны. Пройдя еще сто метров, Леший оказался на развилке, повернул вправо и по узкому ходу прошел в каменоломни Китай-города. Миша уверенно топал следом.
Здесь было сухо, на полу лежал толстый слой пыли, и Леший внимательно смотрел под ноги, в поисках следов. Но впереди следов не было, только за ним оставались бесформенные мокрые пятна. А когда по ним проходил Миша, оставалась просто размытая дорожка. Через полчаса они вышли к бетонной стене с проломом, который Леший с Хорем пробили два года назад. Пригнувшись, они пролезли внутрь.
Помещение было большим и гулким, сразу стало легче дышать. В застоявшемся воздухе чувствовалось достаточное содержание кислорода. Вход в нижний ярус подвалов гостиницы «Россия» засыпали очень давно. Но система естественной вентиляции продолжает работать.
— Где мы? — спросил Миша. — В бомбоубежище?
— Да вроде того…
Леший повернул голову, луч налобного фонаря мазнул по серой бетонной стене. На ней висел противопожарный щит: багор, тупой топор, клещи, конической формы ведро — все как полагается по инструкции, только вместо красного выкрашено в серый цвет многолетней пылью. Такие щиты имелись во всех коридорах гостиницы, но в семьдесят седьмом году, когда горел центральный шестнадцатиэтажный корпус, эти примитивные железки не помогли. И шлангов нужной длины не было, а лестницы пожарных машин доставали только до восьмого этажа, поэтому сорок два человека погибли в огне…
Потом надо было сделать «оргвыводы», и, хотя дело слушалось на самом высоком уровне, длинные лестницы от этого не появились, снести «лишние» этажи никому в голову не пришло, а вот вывести из оборота четвертый ярус подвалов оказалось вполне реально. К тому же данное решение имело определенную логику: если пожар на большой высоте оказался столь губительным, то значительная глубина тоже представляет потенциальную опасность. А, следовательно, принятые меры обоснованны и полезны, хотя и непривычны. «Асимметричны», как сказали бы сегодня.
— Отсюда, думаю, можно выйти к Кремлю, — негромко сказал Леший.
Они прошли подвал насквозь, приблизившись к западной стене. Здесь была массивная железная дверь с длинными рычагами запирающей системы. В прошлый раз они с Хорем ее не открыли. Сейчас запоры тоже не поддавались. Миша провел рукой по краям, посветил ярким лучом, хмыкнул.
— Заварена наглухо, двойным швом…
— Ну и черт с ней! — в сердцах выругался Леший. — Раз ее не выставишь, этот путь отметаем. Стену бить не хочу, помню, мы с Хорем недели две ломались…
— Не спеши с выводами, — оптимистично сказал Миша. — Мы и здесь пройдем.
— Сквозь железо? — скептически спросил Леший.
— Да, — ответил напарник и полез в рюкзак.
Леший молча наблюдал. С тех пор, как появился «аджимушкайский партизан», ходить под землей стало легче. И безопасней. Люди в ребристых ботинках перестали топтать подземные тропы. Бомжи опять стали обживать тепляки. Он умел решать проблемы и не бросал слов на ветер.
Миша извлек моток толстой зеленой ленты, напоминающей фитиль для лампы «летучая мышь», аккуратно разрезал на три части и прилепил треугольником на нижней части двери. Воткнул в вершину блестящий цилиндрик, похожий на половинку карандаша, нажал кнопочку.
— Лучше отойдем подальше…
— Это что? Чешская «CS-30»? — напрягся Леший. — Так куда тут отойдешь? Мы же в замкнутом пространстве… Даже при кумулятивной направленности от акустического удара кишки через жопу вылезут…
— Я почти ничего не понял, — невозмутимо ответил Миша. — Но твои кишки останутся на месте. И все-таки лучше отойти. Как у вас говорят: «Береженого и Бог спасает?»
— Почему «у нас»? А у вас, в Керчи, так не говорят?
— Говорят, говорят, — добродушно усмехнулся Миша.
Они направились обратно к входному пролому. Сзади раздалось негромкое шипение — будто зажгли бенгальский огонь. Леший оглянулся. В темноте зловеще тлел красный каббалистический треугольник, как указатель входа в преисподнюю. Через минуту он погас.
— Вот и все, — сказал Миша. — Пошли посмотрим.
В железной двери на месте зеленого треугольника зияла треугольная дыра с гладкими краями. Из дыры ощутимо тянуло сквозняком.
Миша посветил туда фонарем.
— Ну что, вперед? — почему-то напряженно спросил он.
