Глава 14
Операция «Рок-н-ролл»
14 декабря 2002 года, Москва
Занавес опустился, оставив влюбленного Ромео на лестнице под окном Джульетты. Смолкли аплодисменты. Отрезанный от веселой Вероны с ее тайнами и страстями, зал зажил собственной жизнью, наполнился светом и шумом. Возвышенная атмосфера высокого искусства отошла на второй план в предвкушении земных удовольствий — буфетных бутербродов, коньяка и кофе. Толпа потянулась к выходу в фойе, увлекая за собой Лернера и Анну.
Лернер деловит и сосредоточен, губы сложены в жесткую линию. Бросил короткий взгляд на Анну и отвернулся, высматривая в толпе знакомые лица. Отметил, как из бокового ряда, переступая маленькими шажками и обмахиваясь программками, спешили влиться в общий поток неразлучные «Ромео» и «Джульетта» — но не актеры из спектакля, конечно, а «топтуны» из ФСБ.
— Я пошла поправить прическу, — сказала Анна. — Подожди в буфете. И смотри, не напейся.
Лернер снова обернулся к ней. На какие-то мгновения его лицо расслабилось, он улыбнулся своей обычной улыбкой — открыто и чуть иронично. Возможно, они увидятся через десять минут. Возможно, через много лет. Или вообще никогда…
— Постараюсь. — Грант поцеловал ее в пахучую щеку, совсем рядом с маленьким розовым ухом. И добавил шепотом: — Будь осторожна. Удачи!
— Тебе тоже.
Анна растворилась в толпе. Какое-то время Грант держал в фокусе ее высоко поднятую голову и черную сумку Gucci с застежкой в виде двойной буквы G, потом потерял их из виду. Он снова стал прежним Грантом — жестким и сосредоточенным.
Он поднялся по лестнице на ярус балкона и, опершись на перила, посмотрел вниз. Огромное фойе, наполненное пестрой гудящей толпой, лежало перед ним как на ладони. Словно оркестровая яма. А он — за дирижерским пультом. Музыканты ждут взмаха палочки, хотя не все из них знают, что они музыканты и что они задействованы в этом спектакле.
«Топтуны» — вот они: раз, два… трое наблюдателей выжидательно застыли у своих литавров, больших и малых барабанов.
Опершись спиной о колонну и засунув руки в карманы, стоит Фил Монроуз. Он провожает взглядом каждую забористую женскую задницу, проплывающую мимо него, но не забывает время от времени поднимать глаза на Лернера. Тромбон выдал лихой мотивчик, приветствуя дирижера.
Роберт Ковальски рассматривает огромную люстру, но расположился так, чтобы держать в поле зрения также и Лернера. Их взгляды на короткое мгновение пересекаются. Контрафагот сыграл куценькое арпеджио — он готов к концерту.
Мигуновы уже на исходной позиции: у лестницы в цокольный этаж. С первой скрипкой дирижеру полагается обменяться рукопожатием, но ладно, обойдемся. Итак…
Лернер промокнул вспотевший лоб платком. Это сигнал к началу операции.
Мигуновы двинулись вниз, к гардеробным и туалетам. На несколько шагов отставали от них «Сало» и «Шпинат». «Шпинат» крутил головой и что-то говорил — губы его непрерывно шевелились. «Сало» молчал, сосредоточенно разглядывая в огромном вырезе платья спину идущей впереди Изабеллы Хондерс. Все остальные участники операции «Рок-н-ролл» тоже потянулись к лестнице.
А для Лернера толпа в фойе исчезла. Исчезли люди, исчезли все посторонние звуки, яркий свет провалился куда-то в черную дыру и съежился до размеров лампочек-«светлячков», которые освещают музыкантам ноты на пюпитрах. Лернер сосредоточил внимание только на этих крохотных островках света, мысленно проигрывая вместе с каждым музыкантом его партию.
* * *
За окном было уже темно, народ возвращался с работы. Заснеженная и залитая желтым светом уличного освещения Лубянская площадь кишела автомобилями и людьми.
— А что, дружище, не отправиться ли нам по домам? — спросил Ремнев, отодвигаясь от компьютерного монитора. — Эта Бинтли — обычная машинистка, а Монроуз вообще из гаражной обслуги, недавно выбился в дипкурьеры. Никогда ни в каких акциях ЦРУ они не участвовали. А в театр ходить сотрудникам американского посольства не возбраняется. И вообще — мало ли кто закатился на этот сраный балет! Так что, всех проверять, что ли? Пойдем, по дороге закатимся в кафешку, пивка попьем…
— Нельзя, дружище, — назидательно отозвался Кастинский. — Сегодня нам надо шпиона поймать и отчитаться. Кстати, ты когда-нибудь ловил шпиона?
— Это бабочек ловят! — раздраженно отозвался Евсеев. Он понимал, что коллеги обращаются не друг к другу, а к нему. Точнее, отпускают шпильки в его адрес. Потому что оба приданы ему на сегодняшний вечер, а если понадобится, то и ночь. И группа захвата в дежурной комнате придана ему. И вообще, как сказал генерал Ефимов, сегодня все силы и средства Управления будут задействованы на захват американского шпиона. Как только эксперты дадут отмашку, сразу по всем каналам пройдет команда «Фас!». А командовать будет он, Евсеев. Конечно, под руководством своего непосредственного начальника полковника Кормухина, который тоже сидит в своем кабинете и ждет заключения фоноскопистов. Но тот всегда руководит так, что надеяться придется только на себя.
— Ах, бабочек… А ты хоть видел живого шпиона?
— А вы видели? — огрызнулся Юра.
Кастинский оскорбительно захохотал.
— Конечно, видели! Он к тебе на допрос приходил. Только как пришел, так и ушел!
Ремнев тоже усмехнулся.
Но Юра перестал обращать на них внимание. Он задумчиво чертил на листе бумаги кружочки, треугольники, квадратики, соединял их стрелочками или пунктирными линиями, зачеркивал.
С чего это он пошел в Кремлевский дворец? Ну, Сергей Прокофьев, «Ромео и Джульетта», постановка Григоровича. Билеты в партере — от трех тысяч рублей… Ладно, деньги для них не проблема. Зачем это нужно, вот вопрос? Мигунов что — поклонник высокого искусства? Может, забегает между делом в Большой послушать арию Ленского, посещает премьеры, следит за культурной жизнью столицы?
Да ничего он не посещает и ни за чем не следит — в том-то все и дело. То есть Юра не мог точно знать, как обстояли дела раньше — полгода, год назад, но с тех пор, как установлено наблюдение, Мигуновы каждый вечер аккуратно, по-помещичьи, отсиживаются дома: ужин, чай, телевизор, ранний отбой… И все. Нет, впрочем, он пару раз выезжал внезапно в город… Было дело. Но вовсе не для того, чтобы насладиться высоким искусством.
А тут вдруг — «Ромео и Джульетта»! Юра переговорил с Людой Дратько — у девушки-лингвоэксперта как-никак абсолютный слух и годовой абонемент на концерты фортепианной музыки в ЦКЗ «Россия», и вообще она в курсе подобных дел. Люда несколько охладила его пыл: мол, это не тот спектакль, на который ходят ценители, обычное престижное тусилово — людей посмотреть, себя показать. Вроде как элита собирается. Всякий сброд, короче. И Мигунов в эту компанию вписывается.
А вписываются ли в московскую балетную тусовку сотрудники американского посольства Бинтли и Монроуз?
Английский военный атташе лорд Брэдд? Пятнадцать американских туристов? А известный в прошлом фарцовщик, судимый за антисоветскую агитацию и соучастие в шпионаже Семен Биткин — вписывается? А подозреваемый в связях с террористами Омар Хапкоев? А Переходкин из международной правозащитной группы? Это только те, кого опознали работающие по инокам наблюдатели…
Может, это совпадение и Мигунов просто решил развеяться, снять напряжение, отвлечься от печальных мыслей? Может, конечно. Но отец учил не верить в совпадения. И Юра в них не верил. Подозреваемый отправился в Кремлевский дворец по какому-то делу. Ему нужно с кем-то встретиться. Что-то передать или что-то получить. Толпы людей, большая скученность, много входов и выходов, много помещений, наблюдение затруднено…
Он в очередной раз связался с дежуркой службы наружного наблюдения. И получил стандартный ответ: «Объект ни с кем в контакт не вступал…»
Юра сжал кулаки. Может, не вступал, а может, и вступал, но незаметно! Он бы много отдал, чтобы оказаться сейчас там, в Кремлевском дворце. Главное — не пропустить самый важный момент, уследить, угадать, успеть, переиграть, перехитрить шпиона. Кто это сделает — штатные «топтуны», отрабатывающие свою жалкую зарплату? Дудки!
Но делать нечего, оставалось только ждать.
* * *
Основной спектакль операции «Рок-н-ролл» разыгрывался в цокольном этаже, в совершенно не театральном месте: в примыкающем к туалетам курительном вестибюле и в самих туалетных комнатах.
«Джульетта», держась на средней дистанции — в толпе это не больше одного-двух человек до объекта, — проводила Анну Халеву до двери дамской комнаты и, немного выждав, зашла следом. Анна стояла у зеркала, вооружившись пудреницей, тампоном и салфеткой, и тщательно подправляла лицо. Рядом с ней на умывальнике стояла крохотная коробочка с тушью для ресниц.
«Нашла место и время!» — раздраженно подумала «Джульетта», направляясь к кабинке. Пробыв там около минуты, она вышла — Халева все еще наводила красоту.
«Джульетта» почувствовала укол зависти: молодая красивая сучка, живет за границей, раскатывается по всему свету, смазливая, стройная — какая нужда ей корячиться перед зеркалом? Но тут же заметила в отражении Халевой размазанное пятнышко туши в углу глаза. Может, провела неосторожно пальцем или кавалер неудачно поцеловал.
«Одной пряники, другой — шишки, — подумала „Джульетта“. — Ладно. Окон и второго выхода здесь нет, никуда не денется».
«Джульетта» вышла из дамской комнаты и грамотно выбрала позицию — метрах в трех напротив двери, у большого зеркала, среди небольшой группы мужчин и женщин, ожидающих свои половины, покуривающих, тщательно приглаживающих волосы… Достав расческу, «Джульетта» незаметно осмотрелась. Глаз сразу зацепился за невысокую сутуловатую фигуру у двери мужского туалета. Подчеркнуто «усредненный» неприметный облик, лицо, напоминающее упитанную мордочку грызуна, и острый взгляд, так не вязавшийся с этой мордочкой… Богданов из четвертой бригады! А вон и Ливеров из шестой… Сегодня здесь много иноков, потому и коллег немало. Но каждый работает по своей программе, без общей задачи и без связи друг с другом.
Она отвела глаза за какую-то долю секунды до того, как «Грызун» посмотрел на нее.
«Чего пялишься?» — хотел сказать он. Но, конечно же, ничего не сказал. Только шепнул «Мальчику»:
— Не знаешь, Краснянская замуж опять не вышла? Взгляд у нее какой-то голодный… По-моему — хронический недоёб!
— Откуда мне знать? — пожал плечами «Мальчик». — Я не доктор!
Сотрудники службы наружного наблюдения всегда дают клички своим «объектам», причем делают это мастерски, зацепившись за характерные черты внешности или поведения. Сегодня «топтуны» сами получили прозвища, но они об этом ничего не знали.
Страдающему избыточным весом и лоснящемуся лицом лейтенанту Макагонову мастер психологического портрета Грант Лернер присвоил псевдоним «Сало», а тот, в свою очередь, очень точно назвал Мигунова «Барином». Бесцветный и вялый младший лейтенант Бесков действительно напоминал шпинат или щавель, но и придуманное им обозначение «Краля» как нельзя лучше подходило к Светлане Мигуновой.
«Шпинат» вышел из туалета и присоединился к напарнику, приглядывающему из-за колонны за потоком людей.
— Ну, как? — спросил «Сало».
Тот пожал плечами.
— Сортир, как сортир. И делают там то же самое, что в любом сортире. Хоть в ресторане, хоть в пивной, хоть на стадионе. И великая сила искусства тут роли не играет.
«Сало» привычно повертел головой, будто разрабатывая шейные позвонки.
— Не пойму я этого искусства. Музыка, как кота за хвост тянут, эти танцы бесконечные, — выдохнул он сквозь зубы. — Хренотень какая-то… Сколько можно танцевать?
На что «Шпинат» едко заметил:
— Однако за эту хренотень люди по две-три сотни баксов выкладывают. А тебе — бесплатный билет.
* * *
Не успела Людмила Геннадьевна положить трубку селектора, а уже загромыхала-задребезжала стеклянная дверь и подполковник Чикин на всех парах влетел в лабораторию.
— Ну? Все получилось? Точно? — с непосредственностью ребенка выкрикнул он, сразу направляясь к столу Лимановского, у которого сгрудилась группа вольно одетых сотрудников — кто в растянутых домашних трениках, кто в легкомысленной пестрой маечке, кто-то, кажется, даже в домашних шлепанцах. С не свойственной для него бесцеремонностью профессор растолкал всех, навалился на стол, впился взглядом в экран компьютера.
Слева ровными рядами расположились десятки диаграмм, прорезанных неправильными синусоидами, словно нарисованными мелко дрожащей рукой; справа — такие же диаграммы и такие же синусоиды. На каждой из диаграмм отдельные зазубринки выделены ярко-желтым цветом — именно эти участки синусоид проходили проверку на идентичность.
— Ну, ну, — Чикин перевел взгляд на Лимановского. — Докладывайте по порядку!
— Да вот же оно все! — Лимановский торжественно кивнул на монитор. — В левой части эпсилон-волны голосового отпечатка первого диктора, в правой части — эпсилон-волны второго… Внизу, в отдельном окошке — вон там, над рабочей панелью — результаты идентификации. Ноль целых девяносто две сотых. Почти единица.
— Да я-то вижу…
Профессор растрепал седые волосы.
— Только когда буду докладывать, это «почти» может нам боком выйти. Начальство обязательно зацепится: «Опять приблизительность! Опять ваши фантазии!» И что я им скажу? Ведь я автор метода, заинтересованное лицо!
— А вы, Иван Михайлович, объясните, что больше ноль девяти — это уже единица!
— К тому же обработана только треть всех записей, — добавил высокий бородач в футболке с выцветшей эмблемой московской Олимпиады. — Чем больше объем информации, тем меньше погрешность. А мы просто не успеваем… При полной обработке будет ровно единица. Это мы гарантируем.
— Значит, мои эпсилон-волны работают? — в очередной раз уточнил профессор.
— Еще как работают, Иван Михайлович! — встрял бородач. — Это и есть единственная постоянная составляющая фонограммы. Она действительно не меняется. С шестнадцатилетнего возраста и до глубокой старости. Как генетический код. Просто она настолько мала, что обычный сканер ее не определяет…
Чикин внимательно обвел взглядом собравшихся.
— Значит, мы имеем аппаратный вывод, а не мои субъективные умозаключения и предположения? Объективный инструментальный результат?
— Конечно, — уверенно кивнул Лимановский.
— Железобетонно, — сказал бородач.
Остальные эксперты были полностью согласны с коллегами.
Профессор Чикин выпрямился и глянул на часы.
— Тогда я докладываю результат!
* * *
«Джульетта» ушла. В углу Анна заметила швабру. «Прекрасный штрих, — подумала она. — Грант меня обязательно похвалит!»
Она продолжала прихорашиваться перед зеркалом, избегая лишних движений. В дамскую комнату втягивались, завихряясь, благоухающие дорогими ароматами потоки прекрасной половины театральной публики, которым, в общем-то, тут и делать было нечего, ибо низменно справлять малую, а тем более большую нужду красивые и разнаряженные дамы, естественно, не могли. Разве что макияж поправить, да ручки помыть…
Анна видела в зеркале отражения всех входящих и выходящих. Разными потоками сюда занесло Изабеллу, Свету Мигунову и немного запыхавшуюся Мэри. «Молодцы, компактно идут!»
Мэри с ходу заняла удачно освободившуюся четвертую от входа кабинку. Анна нырнула в первую. Пластиковая стенка не доходила до низа, поэтому, заперевшись на защелку, она сразу поставила на пол сумку, закрыв тридцатисантиметровую щель.
Остальные участницы «Рок-н-ролла», не глядя друг на друга, занимались исключительно своей внешностью: приводили в порядок одежду и прически, крутились у зеркала, но по мере освобождения кабинок каждая занимала свою: Света — третью, а Изабелла Хондерс — вторую.
Занявшая свою кабинку последней, Изабелла дважды деликатно кашлянула: все на местах, все готовы. Негромкие звуки прозвучали для всех участниц, как оглушительный выстрел сигнального пистолета — старт, время пошло! А может быть, как первый требовательный взмах дирижерской палочки.
Скрипка, кларнет и валторна ушли в еле слышное пианиссимо, под пологом которого начались удивительные превращения.
Опустив крышку, Света присела на унитаз, быстро сняла свои яркие приметные сапоги на «шпильке» и сквозь щель внизу между кабинками просунула их Мэри Бинтли. Взамен она получила неприметные черные сапожки на плоской подошве.
«Крале» было крайне неприятно сидеть на унитазе, наступать ногами в тонких колготках на холодный туалетный пол, а тем более надевать чужую обувь. Но она, сжав зубы, проделывала все это максимально собранно, четко и быстро. Тем же путем она передала оранжевую сумку на длинном ремешке и золотое ожерелье. В сердце кольнула неуместная жалость утраты.
Мэри мгновенно сняла кофточку и шляпку, передала их Свете, а сама надела ожерелье и распустила стянутые в «ракушку» волосы. На этом трансформация не закончилась: ловким круговым движением она расстегнула скрытую нейлоновую «молнию» и отстегнула нижнюю часть юбки. Теперь она доставала до колена, как у Светланы.
Света передала кофточку и шляпку Изабелле, та мгновенно скрыла голые плечи и спину, сразу приобретя скромный и достойный вид Мэри Бинтли.
Потом Света отдала Мэри гардеробные номерки четы Мигуновых; Мэри вручила ей свои номерки, а Света передала их Изабелле. Изабелла, в свою очередь, просунула в щель пластиковый пакет с синим халатом уборщицы и синей косынкой. Потом, став на колени, помахала рукой и, когда Света, преодолевая отвращение, тоже стала на колени и наклонилась, шепотом передала указание Анны Халевой:
— Там в углу стоит швабра — возьми ее с собой!
Света натянула халат, повязала косынку. В это время Мэри, расчесав распущенные волосы, покинула кабинку.
Но это была уже не Мэри Бинтли, секретарь-машинистка при отделе культуры посольства США, это был другой человек. Осанка, походка — Мэри с удивительной точностью воспроизвела привычку Светы чуть отставлять во время ходьбы правую руку, одежда… Даже лицо, обрамленное густыми темно-каштановыми волосами, стало похожим на лицо Светланы. Во всяком случае, сама Мэри в это верила, а уверенность в любом перевоплощении — залог успеха!
Впрочем, наблюдатели не рассматривают черты лица — воспринимается лишь общий облик. Поэтому, когда Мэри вышла из дамской комнаты, «Грызун» лишь скользнул по ней равнодушным взглядом, зато «Сало» и «Шпинат» оживились.
— Веди «Кралю», — сказал «Шпинат», и напарник спокойно двинулся следом за «объектом».
Через минуту в вестибюле появилась Анна Халева. Старший лейтенант Краснянская, издевательски названная ею «Джульеттой», привычно взяла «объект» на трехметровый поводок. У нее действительно были нелады в личной жизни, и лейтенант Богданов, он же «Грызун», поставил ей правильный диагноз. Анна Халева спокойно стала подниматься по лестнице. Она выполнила свою часть задания, и теперь от нее больше ничего не зависело. Халева спокойно отправилась на верхний ярус, в буфет, где ожидал Грант Лернер. «Джульетта», как приклеенная, шла следом.
* * *
Грант Лернер стоит на балконе со стаканом виски в потной ладони. Он нервничает, сердце отбивает не меньше ста ударов в минуту. Но наблюдающий за ним «Ромео» ничего этого не замечает: внешне Грант никогда не проявляет волнения.
«Ромео» со вкусом пьет прямо из горлышка шипучую пепси-колу. «Объект» то и дело смотрит на часы. То ли боится опоздать ко второму действию, то ли с нетерпением ждет девчонку.
Лернер действительно часто смотрит на циферблат своих «Сейко». Острая черная минутная стрелка, как меч палача, застыла в безвременье. А тончайший стилет секундной дергается в два раза медленней, чем обычно. Или в три раза? Надо отвлечься… Лернер любил эти часы, отсчитывающие особое время — время боевых операций. Любил за точность, а особенно за интеллект. «Сейко-Премьер кинетик» имели память. Если оставить часы на некоторое время, они «засыпали» и могли «спать» четыре года. Но стоит взять их в руку и встряхнуть — они сами выставляют точное время, день недели, месяц и все другие показатели. Эта особенность превращала часы в почти одушевленный предмет, и сейчас Лернер искал у черных стрелок ответа: все ли идет по плану там, внизу? Прошло уже семь минут. Что происходит на поле действия? Мысленно он находился там, в цокольном этаже, и обостренные чувства воспринимали невидимую и неслышимую посторонними мелодию.
Со стороны дамской комнаты осторожно и тихо вступили скрипка, кларнет и валторна. Скрипка ведет основной музыкальный ряд, духовые поддерживают ее во второй и третьей партиях. Они повторяют, как заклинание, яркую нервную мелодию, растет крещендо, партии постепенно смещаются, дополняют ее новыми оттенками, расходятся и опасно сближаются: кварта, терция, малая секунда, грозящая вот-вот сорваться в металлический визг… и вот скрипка, кларнет и валторна играют в унисон, нота в ноту. Форте, меццо форте, фортиссимо!.. Пауза. Тишина. Дирижер переводит дух, и мелодия звучит снова — тихо, на пределе слышимости. Но… Погодите, как это возможно? Первую партию ведет уже не скрипка, а валторна, с удивительной для этого инструмента точностью выпевающая виртуозные скрипичные пассажи. Кларнет вдруг «провалился» в третью партию, на место валторны, он даже приобрел какую-то особую мечтательность медного рожка. А скрипка? Скрипка — где? Ее нет. Пропала!.. А вместо нее — там-там-бам-ба-бам! — пробивается наружу ровная унылая поступь литавров и барабанов — это «топтуны» сообщают всему произведению необходимые ритм и темп. Не останавливаться! Не запинаться! Ровный шаг!..
— А вот и я! — раздался сзади веселый голос Анны. — Как тебе спектакль?
* * *
В мужской уборной тем временем события разворачивались по идентичному сценарию. В первой кабинке кряхтел и возился какой-то неизвестный. Во вторую и третью зашли Сергей Мигунов и Фил Монроуз. Четвертую занял Роберт Ковальски. Среди них он единственный свободен от персонального наблюдения, поэтому именно Роберт принес пакет «Армани» с необходимым реквизитом.
Мигунов быстро разделся и, наклонившись, передал Филу свой приметный галстук, пиджак и дымчатые очки «Гуччи».
Монроуз мгновенно скинул блейзер и просунул его Роберту Ковальски, а сам надел пиджак Мигунова, его красный галстук и из расхристанного разгильдяя сразу превратился в респектабельного джентльмена. Тем более что ткань его брюк идеально совпала с тканью пиджака.
Ковальски сбросил свой пиджак, надел дурацкий блейзер с золотыми пуговицами, сунул в карман галстук и расстегнул ворот сорочки. Теперь он стал расхристанным разгильдяем. Свой пиджак разгильдяй через Монроуза передал Мигунову. Не по необходимости — просто его некуда было девать. Тем же путем Ковальски передал Сергею пакет, в котором находились действительно необходимые вещи: машинка для стрижки усов и униформа электрика — синий халат и такой же берет.
Человек в первой кабинке громко опорожнял кишечник. Запахи отнюдь не благородного происхождения заставили Сергея сморщиться. Надеясь на шумовое прикрытие, он включил бритву, но волноваться не стоило: она работала бесшумно. Несколько движений — и усы осыпались на пол. Ногой Мигунов заскреб их за унитаз, надел халат и берет. Все. Превращение завершилось. Униформа кардинальным образом меняет человека. Сергей Мигунов перестал существовать. Электрик положил в пакет бритву и ногой отослал его прямо в четвертую кабинку, Роберту Ковальски.
Пакет скользнул мимо ног Фила Монроуза, который, глядя в карманное зеркальце, аккуратно наклеивал усы, по форме и цвету один в один совпадающие с теми, какие только что сбрил Мигунов. Кажется, ровно. И выглядят вполне естественно. Фил надел затемненные очки Мигунова. Все. Очередная серия перевоплощений была закончена.
Из второй кабинки, куда четыре с половиной минуты назад зашел Сергей Мигунов, вышел безликий электрик, ополоснул руки под краном и придирчиво осмотрел свое отражение в большом зеркале. Похоже, он остался доволен увиденным. Но продолжил мыть руки.
Из четвертой кабинки, где находился Роберт Ковальски, появился Фил Монроуз… Ну, может, и не совсем Фил, и не совсем Монроуз — может, это по-прежнему был Роберт Ковальски, но благодаря дурацкому блейзеру на расстоянии его вполне можно было принять за Фила Монроуза.
Третью кабинку, занимаемую Филом, покинул Сергей Мигунов. В этом случае перевоплощение было самым удачным: яркий галстук и необычные очки сразу бросались в глаза. Он коротко глянул в зеркало, встретился взглядом с электриком и вышел в вестибюль.
Из первой кабинки вышел дорого одетый толстяк и, не отвлекаясь на такую ерунду, как мытье рук, направился продолжать встречу с высоким искусством балета.
…Изабелла еще в кабинке почувствовала приступ головокружения и не на шутку испугалась. Она знала, с какой внезапностью сознание может покинуть человека: мир вокруг вдруг начинает плавно скользить, будто наехал на лужу масла, а потом без всякого перехода — запах нашатыря, плафоны светильников на потолке и испуганные лица окруживших тебя людей. А сейчас любое отступление от сценария могло провалить всю операцию.
Она задержалась в кабинке, села и ожесточенно промассировала виски. Понемногу головокружение утихло, окружающий мир вновь обрел твердость и незыблемость. Изабелла рискнула пройти к умывальнику.
— Алло, вы в порядке, милочка? — прозвучал где-то в отдалении странно бухающий незнакомый голос, словно его обладательница говорила в пустую банку.
Изабелла, не поворачивая голову, выставила ладонь в успокаивающем жесте и улыбнулась, давая понять, что все в порядке. Она подошла к умывальнику, открыла кран с холодной водой, освежила лицо и посмотрела на себя в зеркало. По плану Лернера она должна была к этому моменту перевоплотиться в Мэри Бинтли… Да какая там Мэри! — даже на Изабеллу Хондерс это бледное, с запавшими глазами лицо походило мало. Ее охватила паника. Вдобавок она заметила в углу туалетной комнаты уборщицу в синем халате, которая неловко терла кафель шваброй, явно не зная, как надо это делать. Уборщица повернула голову — оказывается, это Мигунова, которая ждет, чтобы она вышла первой!
Время! Время!..
На дрожащих ногах она прошла к двери, толкнула ее, едва не сбив какую-то даму, пробормотала извинения на ломаном русском и буквально вывалилась в цокольный этаж. Гул толпы нестерпимо давил на уши. Закусив нижнюю губу, стараясь смотреть прямо перед собой и ни о чем не думать, Изабелла пошла вперед и остановилась за ближайшей колонной, прислонившись спиной к холодному камню. Ей казалось, люди с любопытством и подозрением оглядываются на нее: кто это такая? Почему она перекрасила волосы и вырядилась в чужой жакет?.. Что она здесь вообще делает?
Иза ошибалась. Никто на нее не смотрел. Даже «Грызун» и «Мальчик» не узнали в ней Мэри Бинтли! Собравшись с силами, Иза медленно стала подниматься по лестнице. Надо добраться до кресла, откинуться на спинку и закрыть глаза.
«Грызуна» долгое отсутствие «объекта» насторожило, и он проклинал начальство, которое направляет в НН за смешанными парами мужские бригады. Что ему теперь — в женский туалет заходить? Может, он пропустил ее? Кто вон там, за колонной?
Из мужской уборной тем временем вышел Фил, уверенно исполняющий роль Мигунова. Тут сработало без осечки: «Шпинат» мгновенно среагировал и отправился за ним следом.
Потом появился Роберт, перевоплощенный в Фила Монроуза. Запаниковавший «Грызун» уже метался по вестибюлю и не заметил его точно так же, как минуту назад не увидел Мэри. А «Мальчик» среагировал на блейзер и принял «объект», как положено.
Антракт должен был вот-вот закончиться — цокольный этаж постепенно пустел. «Грызун» быстрым шагом пересек его из конца в конец, вернулся, едва справляясь с одышкой. Безрезультатно. Мимо него прошла миловидная уборщица со шваброй в руках. «Грызун» скользнул по ней невидящим взглядом, забежал в мужской туалет. Там мыл руки какой-то работяга в синем халате. Тьфу ты!.. Монроуза в туалете не было.
Света быстро шла к лифтам, как и было условлено. Цокольный этаж практически опустел. И вдруг сзади послышались шаги.
— Ты куда мою швабру потащила? — услышала Света недовольный голос за спиной. — А ну постой!
Доведенный до отчаяния, «Грызун» вошел в женский туалет. Пусто! Мэри Бинтли не было тоже. Неужели они скрылись, оторвались от наблюдения?! Тогда плохо… Просто так от наблюдения не уходят… Значит, у американцев шпионское задание! А он их упустил. Все, конец карьере! Уволят — и дело с концом!
В службе НН работа — не сахар. К тому же званиями не балуют, да и груз конспирации досаждает. Но если уволят, то куда идти? А ведь надо еще выплачивать кредит за плазменный телевизор! И жена нетерпеливо ждет давно обещанное зимнее пальто с мехом ламы… На фиг им вообще эта «плазма»? И этот мех… В Москве не такие уж морозы! Старший лейтенант Богданов безвольно опустил руки и прислонился к стене. Что делать? Что делать?! Что делать?!!
В другом конце опустевшего цокольного этажа пожилая уборщица спорила с миловидной коллегой и отнимала у нее швабру. У всех свои разборки…
— Я хочу там лужицу протереть, — пролепетала помертвевшая от страха Светлана. Она стрельнула глазами по сторонам. Какой-то щекастый мужчина внимательно наблюдал за перепалкой. Кто это такой?!
— Какую там лужицу? Нет у меня никаких лужиц! — наседала полная женщина лет пятидесяти. Из-под косынки неряшливо торчали седые волосы.
— Извините… Раз нельзя, то не надо…
— Кто ты вообще такая? — наседала женщина. — Ты у нас не работаешь! Краля с вот таким ногтями?! Кто тебя подослал?
Со всем персоналом, работающим на территории Кремля, регулярно проводятся беседы о повышении бдительности. И сейчас настоящая уборщица вперилась взглядом в руки Светланы. Было совершенно очевидно, что ни одна уборщица в России не может иметь таких ухоженных рук, таких длинных красивых ногтей и такого модного маникюра.
— Нет, вы не так поняли… Я артистка… Мне надо уборщицу сыграть, вот и вхожу в роль, — импровизировала Света.
— А-а-а, артистка-аферистка! — женщина махнула рукой. — Знаю я вас, блядей…
И, держа швабру, как солдат ружье на марше, она вразвалку направилась к женскому туалету.
— Видали таких артисток? — сказала она «Грызуну». Но тот находился в прострации и никак не отреагировал.
Поглаживая рукой щеку, будто у него болят зубы, он через скрытый в рукаве микрофон вызывал напарника:
— Второй, ответь первому… Второй… Второй!
— На связи, — тихо ответил тот через спрятанную в ухе горошину приемника.
— Куда ты делся?! — зло повысил голос «Грызун». — «Объекты» пропали! Оба! А ты где-то шляешься!
— Я шляюсь? — В голосе «второго» слышалась откровенная издевка. — «Объекты» на своих местах и смотрят спектакль. А я их контролирую. Это ты где-то шляешься!
«Грызун» перевел дух и подпрыгнул на месте.
— Спасибо, Васек, — заорал он. — С меня бутылка!
И как уколотый, бросился вверх по лестнице. Из мужского туалета вышел электрик в синей униформе, но он не интересовал «Грызуна». Да и вообще никого не интересовал.
* * *
Черные острые стрелки обрели нормальную скорость. Грант Лернер пил третью порцию виски, а Анна допивала третий бокал шампанского. Они смеялись, трогали друг друга за руки, иногда обнимались. Когда тела соприкасались, между ними пробегали электрические разряды страсти. «Ромео» и «Джульетта» не могли понять, чему так радуются «объекты».
— Кажется, удалось! — шепнула Анна в самое ухо Гранта.
— Кажется, — суеверно ответил тот.
Антракт закончился. Уже замигали люстры, призывая зрителей занять свои места, где скоро погаснет свет, а человеческие лица и фигуры превратятся в тени. Никто из участников операции не прокололся, все уложились в отведенное время, и каждый из них вскоре займет свое новое — согласно только что произведенным пертурбациям — место. Пока что все идет по плану.
— За нас!
— За нас!
Анна и Грант выпили последний раз и поспешили в зрительный зал. На следующих в трех метрах сзади «Ромео» и «Джульетту» они не обращали никакого внимания.
Проходя по застеленному ковровой дорожкой проходу, Лернер быстро оценил обстановку. Фил и Мери сидели в семнадцатом ряду, на местах Мигуновых, дымчатые очки «Гуччи» по-прежнему загадочно отблескивали, а богатое золотое ожерелье все так же подчеркивало стройность белой шеи.
Изабелла и Роберт в соседнем секторе переместились на пятнадцатый ряд; золотые пуговицы блейзера и пикантная черная шляпка сигнализировали заинтересованным лицам, что здесь все в порядке. Правда, два места в восьмом ряду пустовали, но ни места, ни занимавшие их люди никем персонально не контролировались.
Замещение прошло удачно!
Грант глубоко вздохнул, обнял Анну за талию и поцеловал в щеку.
— Нашли место! — зло прокомментировала «Джульетта».
* * *
Коридоры и фойе Кремлевского дворца опустели. Нетвердым шагом прошел к эскалатору засидевшийся в буфете одинокий ценитель прекрасного. Две тетушки с неразборчивыми беджиками на груди, торгующие в антракте программками, подсчитывают выручку и негромко шушукаются о чем-то между собой. А на цокольном этаже и вовсе никого нет, только вернувшая себе швабру седая уборщица остервенело драит мужской туалет.
Двое в синих халатах — уборщица и электрик — свернули в длинный коридор, направляясь к служебному лифту. Любая униформа нивелирует личность, поэтому они не имели броских примет и отличительных черт — это был просто техперсонал. Расстояние от прежней жизни и от зрительного зала увеличивалось, но Света будто слышала доносящуюся мелодию, это «Тема прощания», которая звучит в начале второго действия. Когда-то, давным-давно, эта музыка вызывала у нее чувство неизбежной потери, печали, даже сухой комок вставал в горле… А сейчас — ничего. Почему?
Она хотела спросить об этом Сергея, который шел с нею рядом — хмурый, напряженный, чужой, верхняя губа непривычно голая и длинная, — и не решилась. Или не захотела.
В молчании они дошли до лифта. Молча ждали, когда кабина с тихим дребезжанием остановится и распахнет двери. Сергей достал из кармана магнитный чип, вставил в прорезь, трижды нажал кнопку нулевого этажа.
Света вдруг вспомнила свою давнюю глупую клятву, клятву девчонки из шахтерского поселка: никогда не спускаться под землю… Никогда…
Но лифт уже поплыл вниз. Ниже фойе и гардеробов, ниже подземных гаражей и хранилищ, камер кондиционирования и трансформаторных подстанций, ниже бесконечных многометровых пластов железобетона, за которыми открывались залитые жидким прокисшим светом пространства спецпомещений и спецтоннелей. Откуда, казалось, одинаково далеко как до солнечной Вероны, так и до заснеженной Москвы.
* * *
Томительное ожидание закончилось в 19.54. Когда Юра, кашляя с непривычки и испытывая отвращение к самому себе, тянул вторую или третью сигарету в своей молодой жизни, зазвонил телефон внутренней связи.
— Эксперты только что доложились, — сообщил Кормухин подчеркнуто официальным тоном. Чувствовалось, что он озабочен.
— Мигунов идентифицирован. Заключение основано на новых методиках и аппаратных средствах…
— Вас понял, товарищ полковник, — выдохнул Юра, чувствуя, как холодеет под ложечкой.
— Поступил приказ о немедленном задержании Мигунова, — продолжил Комухин. — О ходе операции докладывать мне немедленно.
— Есть! — почти крикнул Юра, вскакивая. И тут же взяв себя в руки, уже спокойно обратился к коллегам: — Что ж, дружища, поехали бабочек ловить!
Кастинский и Ремнев стали собираться. Больше они не шутили.
* * *
…Сближенье ваше сумраком объято.
Сквозь толщу туч не кажет солнце глаз.
Пойдем, обсудим сообща утраты
И обвиним иль оправдаем вас…
Несчастные старики Монтекки и Капулетти торжественно простирали руки над телами мертвых детей и, наверное, клялись в вечной дружбе, бодро гремела тема Джульетты, и занавес опустился над актерами, застывшими в пароксизме то ли горя, то ли восторга.
— Похоже на пресс-конференцию по поводу подписания договора об ограничении стратегических вооружений, — негромко прокомментировала Анна.
Зал аплодировал, занавес снова взлетал вверх и опускался, люстры постепенно наливались оранжевым светом.
— Надо понимать так, что тебе понравилось, дорогая? — сказал Лернер, оборачиваясь к своей партнерше.
Рядом вставали аплодирующие зрители, Лернер и Анна тоже встали. Она посмотрела на Лернера: тот улыбался, даже сиял. Все шло, как надо.
— В общем, ничего… Только с трудом верится, что они помирятся, — сказала Анна.
— Монтекки и Капулетти? Да это никому и не нужно, — бросил Лернер. — Завтра вечером опять соберется полный зал, они опять поссорятся… Потом опять помирятся. Это замкнутый круг.
Он повернулся и, придерживая сзади Анну за талию, повел ее к проходу между секторами.
— Кстати, в Вероне в самом деле проживали и Монтекки, и Капулетти, в пятнадцатом или шестнадцатом веке, не помню, — продолжал Грант, по ходу движения поднимая сиденья кресел. — Сохранился даже дом на Пьяцца делле Эрбе, где жила Джульетта, и тот самый балкон… И во дворе стоит бронзовая скульптура Джульетты. Бронзовая, заметь, хотя старый лис Монтекки, согласно Шекспиру, обещал поставить золотую. Статуи Ромео нет вовсе, даже деревянной. Так что обе стороны спокойно наплевали на все свои обещания.
— Неужели ты это выяснил специально к сегодняшнему спектаклю? Но это же не имеет никакого отношения…
— Не имеет, — согласился Грант, взглянув на свои «Сейко». — Но влияет на мой настрой на понимание окружающей обстановки, если хочешь…
— А их потомки — они живут там сейчас?
— Вот это действительно не имеет никакого значения, — пожал плечами Грант. — Но, думаю, вряд ли…
— Скорей всего, они враждовали до тех пор, пока не истребили друг друга, — с нервным смешком сказала Анна. — А как общее впечатление?
— Ты знаешь, хореография Кеннета Макмилана в «Ла Скала» мне показалась более выразительной.
— Не могу согласиться, милый. Сегодняшняя постановка просто гениальна!
Анна теснее прижалась к Гранту.
Подкравшаяся вплотную «Джульетта» постаралась запомнить последнюю фразу: точность влияет на премию. Но точно запомнить не смогла и написала в отчете: «Джотти спектакль не понравился, а Халева сказала, что он гениальный».
Дирижеру с помощницей пришлось остановиться у прохода и подождать, когда схлынет толпа. Фил и Мэри покинули свой ряд с другой стороны и теперь направлялись к выходу; «Сало» и «Шпинат» профессионально работали локтями, стараясь не потерять их из поля зрения. Изабеллу и Роберта Лернер не смог разглядеть — возможно, они уже были в фойе.
— Ты мне напомнил Ромео, — неожиданно добавила Анна. — Когда он надел маску, чтобы пробраться на бал к Капулетти… Помнишь?
Лернер посмотрел на нее.
— Я не Ромео, дорогая, — сказал он негромко, но отчетливо. — Запомни это. Я скорее Балтазар, его слуга… И ты, кстати, тоже. Мы оба всего только слуги.
— Балтазар? Этот тот, которого арестовали в конце? — Анна опять усмехнулась. — И что с ним потом будет?
Лернер пожал плечами.
— Об этом история умалчивает. Но скорей всего, отрубят голову. Слуги всегда отвечали за проступки господ.
* * *
— …Беличья шуба, меховой берет, яркие оранжевые сапоги, сумочка в цвет, — трещал в рации голос лейтенанта Макагонова. — На нем темное пальто, фуражка какая-то дурацкая, темные очки. Оба высокие. Да, и еще на нем шарф черно-белый, бросается в глаза… Уже подходят к Кутафьей башне, через пару минут увидите. Принимайте.
Из ворот Кутафьей в лучах прожекторов тянулся неторопливый людской поток, растягивался, расползался в стороны — к Воздвиженке, где станция метро, к Боровицкой и Манежной площадям. Юра видел два интуристовских автобуса и с десяток такси на Манежной, ожидающих пассажиров; кто-то из таксистов вышел из машины в одном легком пиджачке и курил, разглядывая толпу и зябко пританцовывая на утоптанном снегу.
— Я Утес, доложите обстановку! — прорезался в рации нетерпеливый голос Кормухина. — Взяли?
Начальник отдела очень хотел поскорей доложить генералу о громком успехе и не скрывал этого.
— Утес, я первый, ждем. Сейчас примем из-под НН.
— Докладывать немедленно!
— Есть!
Юра расположился метрах в пяти от ворот с таким расчетом, чтобы засечь Мигуновых еще до того, как они выйдут из-под свода Кутафьей башни. Толпа обтекала Евсеева, толкала, оттесняла, кто-то бросал обидные реплики типа: «Что стал, как столб на дороге? Другого места не нашел?»
Кастинский стоял в трех метрах сзади и чуть левее. «Конечно, весь успех присвоит начальство, — сказал он, когда они выезжали. — Но те, кто задерживают, тоже всегда попадают в сводку… — И озабоченно добавил: — Почти всегда». Ремнев ждал в трех метрах сзади и правее. Он тоже хотел попасть в победную сводку.
У ограды Александровского сада дожидалась черная «Волга» с гражданскими номерами и включенным движком. Восемь сотрудников на машинах контролировали выходы на Знаменку, Воздвиженку, Большую Никитскую и Тверскую улицы. Приметы Мигуновых знали все, и все, включая водителей, хотели отличиться.
Юра стоял, подняв воротник и засунув руки в карманы. Взмокшей рукой он ощупывал ПМ и чувствовал, как собирается под шапкой липкий пот. Вот она — настоящая боевая операция! Все как в кино. И все не так! Это на экране сплошь да рядом оперативники лихо бегают и удалецки стреляют, а в реальной жизни стрельба — это всегда провал, отступление от разработанного плана. Да и как стрелять в такой толпе? И как потом объяснять Кормухину и Ефимову, что застрелил подозреваемого Мигунова?! Это ведь только в кино начальники — как отцы родные: и поймут, и успокоят, и накормят-напоят…
Никакого удовлетворения он сейчас не испытывал: только дикое напряжение и звон натянутых нервов. Весь организм работал в режиме мобилизации: глаза сканировали толпу, препарировали каждого, прожигая насквозь, отыскивая среди пестрой человеческой мозаики сливающиеся с ней чуждые элементы.
И еще было нетерпение. Он шел к этой минуте, как альпинист к своей вершине, который целый год готовит снаряжение и маршрут, прикупает потихоньку тушенку и крупу, договаривается по телефону с проводниками, заранее просчитывает каждый свой шаг на этом пути и хранит в самом дальнем кармашке рюкзака заветный вымпел, который он закрепит на покоренном им пике… Если, конечно, пик покорится!
Только почему-то не оказалось при нем никакого вымпела, пуст кармашек, и не было радостного предвкушения, больше того, еще в машине, по дороге сюда, появилось неприятное ощущение, что все рухнуло и ничего не выйдет. И хотя все вроде идет хорошо: сопровождаемые «наружкой» Мигуновы, ничего не подозревая, движутся прямо к нему в руки, может, даже улыбаются друг другу, довольные спектаклем; но неприятное чувство не проходило. Наверное, нервы. Это ведь его первое задержание.
Снова рация.
— Ну, взяли? — раздраженно спросил Кормухин. — Что вы там дрочитесь?!
— Ждем. Выходят. Уже вижу.
В темной толпе под сводами Кутафьей башни вспыхнул белый с черным шарф. Вспыхнул и опять исчез. Юра подобрался, напружинился. Тут же увидел его снова. И шарф, и очки, и фуражку, и меховой берет, и оранжевую сумочку, а потом и яркие красивые сапоги рассмотрел. Интересно, какие у нее ноги?
Чета Мигуновых неспешно выходила из башни, обгоняемая другими, более торопливыми зрителями. Они о чем-то беседовали — Юра видел склоненные друг к другу головы, видел, как он слегка жестикулирует левой рукой в перчатке, правая согнута в локте, чтобы супруге было удобнее за нее держаться.
Юра сдвинул шапку набок. Это условный знак напарникам.
— Контроль, «объект» вижу. Принимаю, — передал он по рации.
— Мы снимаемся, — буркнул Макагонов.
Юра пропустил Мигуновых вперед и поплыл в толпе следом за ними. Кастинский и Ремнев поплыли впереди и по сторонам. Еще наслаждающиеся свободой Мигуновы, ничего не подозревая, оказались в треугольнике несвободы. Невидимая линия уже отделила их от остальных людей. Сейчас она материализуется и будет все утолщаться и утолщаться, превратившись, в конце концов, в толстые стены, решетки и колючую проволоку.
В очередной раз ожила рация.
— Взяли?! — зло спросил Кормухин.
— Да, — опережая события, сказал Евсеев. — Через минуту доложу подробно.
Толпа редела. Кастинский обернулся, ловя Юрин взгляд. Что это он такой бледный? И Ремнев обернулся — он, наоборот, багрово-красный. Юра кивнул: берем.
Когда Мигуновы стали спускаться по лестнице, треугольник начал сужаться. Юра ускорил шаг. Рука в кармане отпустила мокрую ручку пистолета и нащупала удостоверение. Раз, два, три… Все! И вот он уже рядом, совсем близко, он слышит легкий коричный запах туалетной воды и тонких нежных духов, он деликатно и твердо останавливает жестикулирующую руку Мигунова, крепко берет под локоть, плавно замедляет его неторопливый шаг и твердо выговаривает слова, мысленно отрепетированные давным-давно, долгожданные волшебные слова, мигом меняющие все вокруг:
— Федеральная служба безопасности. Вам придется пройти с нами, граждане.
Одновременно Кастинский берет под локоть супругу Мигунова, а Ремнев — молодец! — блокирует свободные руки обоих.
— Но позвольте… Это ошибка! — негромко, как-то даже доверительно сообщает Мигунов.
— Сейчас мы во всем разберемся. Вот сюда, пожалуйста…
Мигуновы оглядываются друг на друга, Юра не видит выражения их лиц, но они послушно идут с ним к ограде, где, урча двигателем, стоит эфэсбэшная «Волга», и двое оперативников уже выходят из салона навстречу, у одного непрерывно шевелятся губы — он докладывает обстановку в скрытый микрофон.
— Вы явно ошиблись, товарищи, — повторяет Мигунов с непонятной для Юры доверительностью и даже веселостью в голосе. — Не хотите взглянуть на документы?
Он держится на удивление спокойно и вежливо протягивает Юре два паспорта в прозрачной обложке, через которую видны распластанные орлиные крылья — правда, у орла почему-то всего одна голова, и цвет паспорта почему-то черный… Юра берет документы и ведет Мигуновых дальше — там, рядом с оградой, в луже света торчит чугунный фонарь в старинном стиле. Он останавливается, не доходя до машины, прямо под фонарем, кивает оперативникам: все в порядке. Те застывают на месте. Застывают и Ремнев с Кастинским. Они еще ничего не знают и не понимают.
Но Юра уже понял.
Задержанные стоят перед ним, держатся свободно и непринужденно. Мужчина улыбается и смотрит Юре в глаза, очень довольный. Здесь светло, и совсем необязательно открывать паспорт, чтобы наконец убедиться, что это никакой не Мигунов, не полковник и не ракетчик, а женщина, которую он по-прежнему галантно поддерживает под локоток, — никакая не полковничья жена. Оболочка, то бишь одежда — их, мигуновская, наблюдатели не могли ошибиться, да и сам Юра тоже не слепой, все внешние приметы совпадают. Ну и что дальше?
Лихорадочно соображая, он все-таки открывает черные книжицы, которые для спецслужб всего мира, кроме ЦРУ, разумеется, — что-то вроде фурункула на заднице.
Юнайтед Стейтс оф Америка. Дипломатический паспорт США. Выдан на имя Филиппа Дэвида Монроуза, такого-то года рождения. Внутри карточка аккредитации сотрудника технического отдела посольства США в Москве. Второй диппаспорт — на имя Марии-Анны Бинтли и карточка сотрудницы отдела культуры и печати в том же самом посольстве.
У Евсеева вытянулось лицо. Ремнев с Кастинским отвалили челюсти. Наступила тяжелая пауза.
Филипп Монроуз шмыгнул носом и весело пояснил на отличном русском:
— Черт, никак не привыкну к вашей московской погоде!
Выбросить документы в решетку канализации, закрутить ему руку, отвезти в Управление и выбить, где негодяй, которого он прикрывает… Юра отгоняет сумасшедшую мысль.
Он медленно протягивает обратно дипломатические паспорта и жалким тоном бормочет:
— Приношу свои извинения. Произошла ошибка. Вы можете идти.
Не глядя больше на лже-Мигуновых, Евсеев подходит к черной «Волге».
— У них диппаспорта, это ошибка, — говорит он изготовившимся к броску оперативникам. — Пусть уходят.
— Как это может быть? — спросил Кастинский. — А куда делись те, настоящие?
— Будем искать! — как можно тверже сказал Юра, хотя у него так кружилась голова, что он боялся упасть. И тяжелые молотки колотили по вискам.
В очередной раз на связь вышел Кормухин.
— Почему не докладываешь?! — разъяренно кричал он. — Немедленно доложить обстановку!!
Громче он кричать уже не мог, поэтому Юра доложил все, как есть:
— Задержанные оказались сотрудниками американского посольства с дипломатическим иммунитетом, товарищ полковник. На них одежда Мигуновых, но это не Мигуновы. Где находятся Мигуновы — неизвестно. Приступаю к поиску.
Он ожидал любой реакции: рева, мата, грома и молнии. Но ничего подобного не последовало.
— Что? — умирающим голосом спросил Кормухин. — Что вы сказали? Я уже доложил об успешном задержании…
Начальник отдела отключился.
Несмотря на молодость, Юра понял, что Утес обрушился и похоронил его под своими обломками. Он понял, кто окажется крайним в этой истории и на кого повесят все просчеты и ошибки проваленной операции. Он понял, что никакие объяснения в расчет приниматься не будут — только конечный результат. А значит, спастись можно только одним способом: найти, из-под земли достать, из любой щели выцарапать спрятавшихся шпионов!
Он вышел на общую волну группы оцепления.
— Всем немедленно рассредоточиться по своим местам и отслеживать Мигуновых по приметам. Всех подозрительных задерживать и сообщать мне!
Затем связался со службой НН:
— Немедленно возвращайте всех, кто работал в Кремлевском дворце! Работа провалена! Указанные объекты — не Мигуновы, произошла подмена! Встреча в фойе дворца через две минуты.
— Как это не Мигуновы?! — оторопел старший смены. — А кто?
— Американские дипломаты, вот кто! — рявкнул Юра. — Немедленно всех назад!
Юра безуспешно пытался связаться с Кормухиным, но его волна не отвечала. Тогда он вышел на дежурного по Управлению.
— Кормухин потерял сознание, его увезли в больницу, — прояснил ситуацию тот. — По приказу генерала мы связались с милицией, они объявили план «Перехват». Сейчас мы разошлем по райотделам фотографии подозреваемых. Весь личный состав поднят по тревоге. Вам приказано завтра в девять ноль-ноль явиться к начальнику Управления.
Ясно…
Юра отключил рацию и стремительным шагом направился к Кутафьей башне. Не пройдя и десятка шагов, он перешел на бег. Ремнев и Кастинский бежали следом.
* * *
В это время в одном из интуристовских автобусов, припаркованном на Манежной площади, метался по салону вспотевший испуганный гид, снова и снова пересчитывая по головам свою группу, только что вернувшуюся со спектакля. Тринадцать. Тринадцать. Снова и снова — тринадцать. А где еще двое?!..
Группа — а надо сказать, что это были типичные американцы, то есть неубиваемые оптимисты, — отнюдь не разделяла беспокойства своего гида.
— Эй, Джек! — Эти американцы всех почему-то называли Джеками. — Все нормально, Джек, остынь! Какой-то парочке, наверное, не понравился русский балет, и они уехали в гостиницу на такси. Вот увидите, мы приедем, а они уже будут там!
На 21.30 у группы был намечен праздничный банкет в гостиничном ресторане, они и так опаздывали, больше задерживаться было нельзя. Поэтому гид дал команду трогаться и всю дорогу созванивался с кем-то по телефону, что-то объяснял, иногда принимаясь стучать себя ладонью по груди, словно клялся кому-то в вечной любви.
Когда автобус был почти на месте, кто-то из туристов вдруг вспомнил, что некая миссис Джордан сегодня неважно себя чувствовала, и предположил, что ей во время спектакля стало плохо и она свалилась где-то по дороге.
Гиду в ту же минуту тоже поплохело, но возвращаться во дворец за умирающей, или уже умершей, миссис Джордан было поздно.
— Все нормально, Джек! — успокаивали его сердобольные американки. — У нее наверняка оформлена страховка!
Все обошлось. Как это и предполагалось, миссис и мистер Джордан по приезде обнаружились в гостинице, живые и относительно здоровые. Все оказались удивительно правы: миссис Джордан в самом деле не понравился русский балет, и она в самом деле почувствовала себя нехорошо во время спектакля, так что им пришлось срочно сесть на такси и вернуться в номер… Вот такие дела.
Гид еще пару раз хватался за сердце и грозил недисциплинированным Джорданам указательным пальцем, но во время банкета мистер Джордан специально оставил на несколько минут свою прихворнувшую супругу, чтобы угостить его отменным старым виски, и инцидент таким образом был исчерпан.
К чести Изабеллы Хондерс и Роберта Ковальски, надо заметить, что они в самом деле вернулись в гостиницу на такси и здесь ни на грамм не слукавили. Что же до причин этого поступка, то они крылись не только в плохом самочувствии Изы, но и в верхней одежде Фила и Мери, в которой Джорданы не могли появиться среди своих сотоварищей. К тому же «Грызун» и «Мальчик» немало бы удивились, если бы дипломаты полезли в туристический автобус.
Они и так были удивлены, когда «Фил Монроуз» и «Мэри Бинтли», вместо того, чтобы возвращаться в посольство, внезапно остановили частного извозчика и поехали в «Космос». Вначале наблюдатели объяснили это любовной интрижкой, но дело приняло таинственный оборот: следов «Фила» и «Мэри» в отеле отыскать не удалось, а постоянное наблюдение за посольством зафиксировало их возвращение в 21.45, как раз тогда, когда «Грызун» и «Мальчик» безуспешно искали их в гостинице. В 23.15, написав подробные отчеты для резидентуры, Фил Монроуз и Мэри Бинтли вновь покинули посольство и в сопровождении другой бригады наблюдателей отправились в ночной клуб «16 тонн».
После ужина на двоих, за которым был произнесен тост за будущую шефиню информационного отдела в римском посольстве, Фил и Мэри поднялись на второй этаж, где начинался концерт молодой панк-группы. Перед выступлением по традиции прозвучала знаменитая песня Мерла Тревиса, давшая название клубу. Прозвучала она в классическом исполнении Теннесси Эрни Форда: никаких бомб, никаких «фантомов», никаких взрывов в Нью-Йорке… обычная песня про обычного американского парня, добывшего за смену шестнадцать тонн угля девятой марки.
Фил, облаченный в элегантный костюм Мигунова и усвоивший за последнее время некоторые светские манеры, все-таки тоже был и остался обычным американским парнем. Когда певец завел последний куплет, где советовал всем подобру-поздорову убираться с его дороги, Фил нежно приобнял свою партнершу за талию и сказал ей на ухо несколько фраз. Мэри в ответ недоуменно посмотрела на него, затем встала и быстро покинула клуб. Фил не стал ее провожать. Он остался слушать молодых панков.
А «Грызун» и «Мальчик» весь вечер пытались объяснить своему начальству, как их «объекты» одновременно могли ехать в гостиницу «Космос» и предъявлять паспорта на выходе из Кутафьей башни Кремля. Эти объяснения не прояснили картину, но у руководства не было других, более удовлетворительных, поэтому наблюдатели получили по выговору, а сам факт пополнил длинный список таинственных историй службы наружного наблюдения.
Грант Лернер и Анна Халева, которые слишком вымотались, чтобы куда-то идти, скромно поужинали в номере Лернера, продолжая беседу о межклановых, межэтнических и международных отношениях, начатую еще в Государственном Кремлевском дворце. Потом они переключились на отношения межличностные, совместно приняли хвойную ванну и как могли вознаградили друг друга за трудный и плодотворный день. Завтра, в 14.50, оба должны были вылететь из «Шереметьево» в аэропорт «Даллес», Вашингтон.
* * *
Выйдя из кабины лифта, они оказались в длинном, довольно низком помещении, похожем на стрелковый тир. Только в дальней торцевой части, где в обычном тире стоят мишени, здесь свалены в кучу два больших железных вентилятора, огромная деревянная катушка с черным кабелем и что-то еще — Света не могла разглядеть. Грубая серая штукатурка в мокрых потеках. Обломки пенопласта на полу, белые крошки повсюду. По всей левой стене разнесены три широкие металлические двери. Разобранный теннисный стол у противоположной стены, сетка валяется прямо на полу. Тяжелый воздух, как в спортзале. И в то же время очень холодно.
— Где мы? — спросила Света.
— Узнаешь, милая, все узнаешь, — сквозь зубы процедил Сергей. — Только сейчас помолчи…
Лифт не уходил, и он копался в пульте управления, красный и раздраженный, что-то явно не получалось. Наконец он быстро убрал руки, дверцы захлопнулись, и Света услышала удаляющийся гул кабины.
Сергей принужденно улыбнулся.
— Поздравляю с успешным первым шагом. Мы свободны. Наблюдения больше нет!
Она огляделась.
— Вот это — свобода?!
Улыбка исчезла.
— Пошли.
Под ногами противно скрипели крошки пенопласта. Она подняла голову и увидела врезанные в потолок окна, как у них дома на мансарде. В окнах иногда мелькал слабый свет, словно кто-то ходил там, наверху, с фонариком. Ей стало страшно.
Сергей остановился перед ближайшей черной дверью с облупленной кое-где краской, приложил к желтому пятну печатку идентификатора. Вспыхнула и с тихим «тыц» тут же погасла крохотная лампочка, провернулся замковый механизм. Дверь отошла, открывая неширокий и бесконечный, как взлетная полоса, коридор. Он был не освещен. Подсвечивая себе маленьким фонариком, Сергей двинулся вперед, щелкнул каким-то тумблером — тут же, прочерчивая на потолке убегающий в бесконечность пунктир, один за другим зажглись длинные потолочные светильники. По стенам змеились провода. Толстые, средние и тонкие, разных цветов, в разной оплетке… Вид у них был серьезный и внушительный.
— Здесь никого нет? Неужели никто не охраняет? — спросила Света. Ее голос отдавался под сводчатым потолком необычным свистящим эхом. — Ведь это непростые провода?
Сергей усмехнулся.
— Очень непростые! Все здесь контролируется: тепловые датчики, видеокамеры, разные сюрпризы… Но не бойся, нам это не страшно.
Сам он не был в этом уверен на сто процентов. Сегодня на пульте дежурит старлей Бабин, и Мигунов по-дружески шепнул подчиненному, что в преддверии предстоящей проверки он проведет контроль бдительности, поэтому докладывать о сработках датчиков не надо. Но как парень выполнит эту рекомендацию? Впрочем, если с ним специально не беседовали, то выполнит: он уважает своего наставника и командира.
Потолок ощутимо давил сверху, Света втянула голову в плечи.
— Здесь мало воздуха…
— Да нет, вполне достаточно. Автоматическая подкачка, принудительная вентиляция.
Сергей говорил со знанием дела. Света поняла, что впервые видит своего мужа на его настоящем рабочем месте — не в кабинете, где он хранит папки с входящей и исходящей корреспонденцией, переговаривается по телефону и принимает посетителей, и не на секретной явке с представителем «цирюльников», как он однажды назвал своих заокеанских работодателей, — а именно там, где его мысль и энергия изо дня в день должны претворяться во что-то конкретное, вещественное и очень важное. А это место больше всего напоминало захламленный подвал. И Сергей понимал это. Потому и раздражался.
«Вот так познакомишься с интересным мужчиной, — подумала Света. — С мужчиной, который носит дорогие костюмы и разбирается в дорогих напитках, который не говорит банальностей и привык ходить по лезвию ножа… а потом вдруг случайно окажешься у него дома и увидишь дырявые носки, сохнущие на радиаторе отопления, заплесневевшие обои, забитый унитаз и гору грязной посуды на крохотной кухоньке. И понимаешь, что это и есть он настоящий, натуральный, в собственном соку, понимаешь, каких неимоверных усилий ему стоит пускать людям в глаза золотую пыль… Хотя нет, — оборвала она себя. — Нет. Дома-то у Мигунова как раз все в порядке, он не любит беспорядка, он безжалостен к беспорядку. А здесь развел такое болото, даже удивительно. С чего бы это?»
Светлана удивилась своим несвоевременным мыслям и глупым сравнениям и тут же поняла, что это защитная реакция, попытка отвлечься от пугающей действительности. Она глубоко под землей, в замкнутом пространстве, путь назад отрезан… Она с малолетства боялась подземелий и даже дала обещание никогда не спускаться под землю…
— Нам еще далеко идти? — спросила она, старательно выдерживая нейтральную интонацию. И ей это удалось — голос не дрожал.
— Еще? — Сергей глянул удивленно, подумал, усмехнулся. — Китайцы говорят: «Путь в тысячу километров начинается с первого шага». Но мы его еще не сделали…
— Я сниму этот дурацкий халат?
— Не надо, замерзнешь… Пошли!
Тоннель имел небольшой уклон вниз, идти было легко, особенно на плоской подошве. А ведь кто-то продумал весь этот маскарад. Чтобы «шпильку» заменить на более удобную обувь, чтобы она пришлась по ноге, чтобы все размеры совпали, чтобы переодевания прошли синхронно и результат их был убедительным. Этот неизвестный режиссер знал свое дело. Наверняка он продумал, как им выбраться отсюда. Наверное, с помощью какого-то секретного метро…
Они прошли метров сто, а может, и больше. Шаги гулко отдавались в голых бетонных стенах, отскакивали с цоканьем и причмокиванием, искажались до неузнаваемости, будто кто-то шел следом, выслеживая беглецов.
Какой-нибудь Король гномов или Каменный гость. Провода все так же бежали вдоль стен, разветвлялись, ныряли в пробитые в бетоне отверстия, проходили сквозь какие-то стойки с многочисленными приборами. На потолке появились круглые трубы из белой жести, наверное, вентиляция. Пару раз в правой стене встречались узкие стальные двери, очевидно, параллельно шел такой же тоннель. Или там находились какие-то служебные помещения. Значит, туда приходят люди… Вдруг они кого-нибудь встретят?
Неожиданно коридор выровнялся, и тут же на пути оказалась большая лужа — от стены до стены, не обойти. Прошли на цыпочках вброд, к счастью, неглубоко — пару сантиметров, удалось не замочить ноги.
«И то хорошо! — подбодрила себя Света. — Еще немного — и все останется позади — постоянный страх, круглосуточная слежка, дамоклов меч возмездия, раскачивающийся на утончающейся нити… Скорей бы!»
Лужи встречались еще несколько раз, мокрые пятна на бетоне — еще чаще. Очевидно, подтопления тоннеля предусматривались проектом, потому что через определенные промежутки в бетонный пол были врезаны решетки дренажной системы.
Светильники с треском включались впереди и гасли за спиной. Но вокруг ничего не менялось: серые бетонные полы и такие же стены, сводчатый потолок, напоминающие бесконечных черных змей провода особо секретной связи… Создавалось впечатление, что она идет и идет, а пол движется назад, и она остается там же, где была. Но широкая спина мужа маячила впереди, и это подтверждало, что они продвигаются вперед: Сергей не из тех людей, которые топчутся на месте.
Монотонное движение продолжалось довольно долго. Неожиданно Сергей остановился и наклонился над круглым решетчатым люком. Люк был утоплен в пол, а сверху перекрыт двумя скрещенными под прямым углом крепкими металлическими рейками. Сергей нашел, что искал: наклонился, руками расчистил небольшой пятачок рядом с люком — там обрисовалась круглая крышка с углублениями для пальцев. Он откинул крышку, достал из кармана черный короткий стержень, вставил в открывшееся отверстие. Что-то пиликнуло, металлические рейки вздрогнули с тихим звоном. Сергей сразу же схватился за перекрестье, подергал — рейки вышли из пазов, он убрал их в сторону. Затем просунул пальцы в решетку и сильным рывком отвалил люк. Чугунная крышка упала на пол с тяжелым раскатистым грохотом.
Он достал свой фонарик, посветил в колодец, щелкнув несколько раз выключателем, — это был условный сигнал. Подождал. Ответного сигнала не было.
Сергей глянул на часы: 20.10. Машинально посмотрел в темное отверстие колодца. Пусто. Проводник опаздывает на десять минут. В делах подобного рода это очень большое опоздание. Почти катастрофическое. Светлана буравила его тревожным взглядом.
— Еще есть время, — спокойно сказал он, поднимаясь с корточек. — Будем ждать.
И улыбнулся. Скрытое раздражение и даже злость на жену, которая временами представлялась виновницей всех несчастий, исчезло бесследно. Бедная девочка, у нее клаустрофобия! Путь под землей предстоит долгий, и она нуждается в поддержке. А за всю дорогу, которая, возможно, была их последней совместной прогулкой, последней в почти тридцатилетнем семейном марафоне, они обменялись от силы парой фраз, да и те трудно назвать приятной беседой.
— Как настрой, Варенька? — вспомнил он ее придуманное в юности имя.
Свете показалось, что лицо мужа дрогнуло, расслабилось, на секунду снова превратив его в Алена, в простого курсанта Серегу Мигуна, знакомого ей со студенческих лет…
Но это продолжалось только миг. Добрая улыбка исчезла, лицо окаменело, лоб пересекли морщины тяжелой задумчивости. Если проводник не придет…
— А что там? — Света кивнула на колодец.
Сергей прошелся взад-вперед, сунув руки в карманы.
— Тоже тоннель. Только не такой широкий, — сказал он и снова умолк.
— Но нам не надо будет в него спускаться?
Он помолчал.
— Думаю, обойдется…
Действительно, по плану они должны были выйти за Кремлевскую стену через спецтоннель. Может быть, только последний участок придется преодолеть по подвалам или известковым выработкам. Но точно в таких делах предугадать никогда нельзя.
— А куда мы выйдем?
— Куда-то на Зубовский бульвар.
— Так далеко?! А где именно?
— В районе метро… Точнее знает наш проводник.
— А если он не придет? Мы сможем спуститься и выбраться сами?
— Никаких «если» не будет, — ответил он сухо.
Наступила томительная и тревожная тишина.
* * *
В Москве объявлена общая тревога. В здании на Большой Лубянке, в городском управлении и районных отделах одновременно зазуммерили сотни телефонов, по всему городу затрезвонили домашние «ВЭФы», «Теслы» и «Панасоники», запиликали, загорланили, запели и затряслись в вибротанце мобильники всевозможной окраски и степени изношенности. Всему оперсоставу — срочно прибыть на свои места! Начальникам служб и подразделений — немедленно связаться с Управлением для получения инструкций!
На заснеженных и запруженных автомобилями московских улицах словно по команде вспыхнули десятки проблесковых маячков, зазвучали нервные отрывистые сигналы, залаяли устройства громкой связи — дорогу! дайте дорогу, разтак вас и разэтак! Общая тревога в городе!
Милиция и ГАИ, которая тоже милиция, два младших брата из сказки, всегда косо поглядывавшие на старшего, на ФСБ, который грязной работы избегает, а все равно ходит в любимчиках у родителя, — сегодняшним вечером получили новую порцию дров для костра застарелых обид: опять нет покоя, и не по своей линии, а по ихней!
Не убийцу ведь разыскивают, не педофила, не маньяка — это их хлеб, милицейский, и никто им не спешит на помощь — ни ФСБ, ни МЧС, ни ФСО… А когда у тех проблема — тут же милицию подключают! Вот и сейчас, забросали радиосообщениями, телеграммами, шифрограммами: «Внимание! Разыскиваются особо опасные государственные преступники! Мужчина на вид 45–50 лет, рост 185, темный шатен с проседью, телосложение среднее; возможно, принял меры к изменению внешности… С ним может находиться женщина на вид 40–45 лет, рост 175, волосы темные, стройная, эффектная; возможно, приняла меры к изменению внешности…» Ну и разыскивайте своих государственных преступников сами — мы ведь вас не просили помочь, когда банду Симцова искали — целый месяц без сна и отдыха! Да и кого можно найти по этим ориентировкам? Если бы дело происходило в Германии, Австрии или США, то из терминалов полицейских машин тут же полезли бы цветные фотографии преступников, и на экранах карманных компьютеров пеших патрульных высветились бы их установочные данные. А тут в лучшем случае развезут через два часа по райотделам черно-белые фотки, по которым их и мать родная не узнает!
Бурчат милиционеры или молча хмурятся, но приказы выполняют — они уже привыкли к роли безропотной рабочей силы, которую можно использовать семьдесят часов в неделю без оплаты и отгулов — как рабов. Правда, и эффективность рабского труда хорошо известна.
Горит свет в служебных кабинетах, создаются специальные штабы, временные центры управления, группы захвата. Снизу вверх идет информация, сверху вниз спускаются приказы. Последний раз подобный кипеж имел место в октябре, когда осаждали «Норд-Ост». Но тогда, хотя бы, было все ясно: вот негодяи, захватившие беззащитных людей, что с ними делать — тоже вполне понятно, оставалось только принять решение, как это выполнить. Сейчас преступники растворились в многомиллионном городе, исчезли, причем находясь под постоянным наблюдением!
Кремлевский дворец оцеплен, разбит на квадраты, секторы и сегменты, по каждому с видом ищеек снуют люди в штатском, заглядывают во все закоулки, открывают запертые двери и запирают открытые, ищут необычные факты, опрашивают всех, кого можно опросить. Весь техперсонал, не успевших уйти артистов, балетмейстера, реквизиторов, засидевшихся в буфете друзей дирижера, а также молодую парочку, занимающуюся любовью в одном из подсобных помещений, собрали в конференц-зале, с ними работают двое сотрудников следственного управления.
Профессиональный короткий опрос: «Обратили внимание на какие-нибудь странности? Нет? Спасибо, извините, свободны! Да? Тогда, будьте любезны, пройдите сюда…» И осведомленного свидетеля отводили в кабинет к замдиректора Дворца для тщательного допроса.
Евсеев рыщет по всем квадратам, хотя за старшего его тут не признают: в условиях тревоги полномочий капитана никто не подтвердил, и каждый сотрудник подчиняется своему начальству. Но работать Юре не мешают — и то хорошо.
Через десять минут обнаружилась первая странность: в гардеробе оставлены вещи — мужская куртка и женское пальто! Вещи оказались из дешевых отечественных — новые, явно одетые впервые, даже магазинный запах не выветрился.
— Никогда такого не было! — разводила руками грузная гардеробщица. — Воровали — да, случалось, хотя и редко. Получали чужое по потерянным номеркам — тоже было. А бросать польта — не бросали! Это в чем же они пошли, интересно? Мороз на улице! Или перепились в буфете?
Буфетчица эту версию не подтвердила: ни одна пара не напивалась вдрызг. Охрана тоже не заметила зрителей, выходящих без верхней одежды. Кинологи применили собаку, но безрезультатно: пес следа не взял. Вызвали экспертов-криминалистов, одежду тщательно изучили. Результат — ноль! Пустые карманы, никаких следов помады и пудры, ни одного отпечатка на пуговицах, даже ярлыки спороты!
В конце концов, оперативник, занимающийся гардеробом, пришел к выводу, что оставленная одежда никакого отношения к шпионам не имеет, а в задачи ФСБ вовсе не входит разгадывать все жизненные загадки. Это было взвешенное, а главное, ни к чему не обязывающее решение. Оно особенно ценно тем, что позволяет провести ночь в своей постели, а не в служебном кабинете или на улице.
Но Юра не был с ним согласен. Вещи приобретались явно затем, чтобы их бросить. Но с какой целью? Может, это одежда исчезнувших Мигуновых? Но наблюдатели Макагонов и Бесков в очередной раз поклялись, что «Барин» и «Краля» были в совершенно другой — дорогой и броской одежде, в ней они пришли на спектакль, в ней ушли, и в ней были переданы товарищу капитану.
— Это они? — Юра показал фотографии Мигуновых.
— Они! — уверенно подтвердили наблюдатели. — И в своей одежде!
— Да одежда-то их… А вот люди в ней другие! Как это могло произойти?
Офицеры «наружки» в очередной раз развели руками. Они были печальны, потому что понимали — им тоже предстоит стать козлами отпущения.
Заметив, что в кабинет замдиректора повели немолодую уборщицу с растрепанными седыми волосами, Юра отправился следом.
— …Молодая краля, с вот та-а-акими когтищами! Халат синий, косынка, а морда холеная, сразу видно — не на нашу зарплату живет… И тащит мою швабру невесть куда! Артистка, говорит! Знаем мы этих… артисток!
— А куда она несла швабру-то? — вмешался Юра.
— Дак, откуда мне знать? Шла куда-то по этажу… Лужу, говорит, подтереть!
Спустившись вниз, баба Оля показала место, где встретила «кралю». (Наблюдатели могли гордиться точным выбором псевдонима «объекту». Впрочем, от предстоящего увольнения это их не спасало.) Евсеев тщательно осмотрел весь цокольный этаж, но ничего подозрительного не заметил.
— Больше ничего странного не заметили? — спросил он у бабы Оли напоследок.
— Да вроде нет, — пожала плечами та. Про состриженные волоски в кабине мужского туалета она рассказывать не стала: чего рассказывать про такую ерунду!
Ремнев тем временем изъял записи камер видеонаблюдения, расположенных во дворце — как внутри, так и на входе. Но просмотр их — дело муторное и долгое. Кастинский обследовал возможные пути отхода Мигуновых из здания. Четыре служебных входа, гаражи, кухня с двумя грузовыми рампами, выход на крышу, пожарные лестницы. Нигде никаких следов замечено не было, к тому же каждый из этих вариантов отхода предполагал, что Мигуновы, скрываясь под чужой внешностью, давно вышли на улицу и успели скрыться в городе. Из чего следовало, что дальнейшие поиски внутри дворца ни к чему не приведут.
У капитана Евсеева опускались руки.
