Назад: Глава 10 Cтарая любовь не ржавеет

Глава 11
ФСБ против ЦРУ

15 ноября 2002 года, Москва

Капитан Евсеев в сердцах шлепнул аналитической справкой о стол, прошелся по кабинету, подошел к окну и долго смотрел на Лубянскую площадь, дергая себя за мочку уха по привычке детских лет, которую он считал давно забытой.

Внизу сплетались в лихих разворотах плотные автомобильные потоки, на тротуарах бурлил человеческий водоворот. Москвичи и гости столицы спешили в офисы и институты, магазины и закусочные, органы власти, управления и другие присутственные места, на свидания и деловые встречи. Они дышали ядреным морозным воздухом, ели на ходу мороженое и хот-доги, болтали, улыбались, строили планы и о чем-то мечтали. Никто из них не думал о шпионаже, контршпионаже и прочей киношной ерунде.

Если бы кинокамера, проехавшись по радостным улыбкам прохожих, выделила несколько особенно расслабленных и счастливых, а потом сделала наплыв на фасад знаменитого «Дома-2» и сфокусировалась на озабоченном лице молодого контрразведчика, в строгой раме оконного переплета с акустическими излучателями антипрослушки по бокам, контраст был бы очень наглядным. А дальше можно продолжать тот самый кинофильм о хороших и плохих парнях, который иногда просматривал в воображении американский гражданин Билл Джефферсон, он же агент ЦРУ по псевдониму Мачо.

Молодой контрразведчик возвращается к столу, садится, снова заглядывает в справку и задумчиво говорит:

— Итак, Катранов имел доступ лишь к тридцати процентам секретной информации, записанной на изъятой у него флешке. Семаго — к семи. А Мигунов — к восьмидесяти пяти!

Он в сердцах ударяет ладонью по толстому досье. Наплыв, крупный план: жестко сжатые губы, резкие носогубные складки, прищуренные, со стальным блеском глаза. Надо было сделать несколько дублей, чтобы поймать знаменитый «чекистский» взгляд.

— Значит, шпион — полковник Мигунов! Какой негодяй! Он умело подставил своего старого друга и изощренно убил его! (С сарказмом.) Хотя сам он вряд ли использует слово «убил»… «Ликвидировал», «обезопасил», «нейтрализовал»…

Следующий кадр: молодой контрразведчик во главе группы захвата врывается к разоблаченному иуде, выбивает у него пистолет, надевает наручники, отрывает воротник с ядовитой капсулой.

(Интересно, сколько у него таких капсул? Ведь надо вшить их во все рубашки… Или постоянно носить одну и ту же сорочку… Кстати, а как ее стирать? Вдруг капсула лопнет! Впрочем, о таких вещах нормальные зрители не задумываются, а на какого-нибудь отдельно взятого зануду сценаристу и режиссеру плевать!)

Потупившись, разоблаченный шпион под конвоем идет сквозь толпу к машине. На лице — раскаяние и страх. Звучит тревожная музыка. Простые российские граждане смотрят на него с омерзением. Камера скользит по суровым лицам. В музыку вплетаются мажорные аккорды. Даже дураку ясно: народ уже вынес иуде суровый приговор. Впереди скамья военного трибунала и неминуемая расплата…

А молодой контрразведчик спешит на свидание к красавице-невесте. Цветы. Нежная улыбка. Трогательно-невинный поцелуй. Крупным планом — лицо капитана. Теперь оно выглядит совсем по-другому. Расслабленное, радостное и счастливое, как у остальных его сограждан — честных советских, простите, российских, граждан. Музыка набирает силу, льется рекой, приобретает особую душевность и чувствительность. Затемнение. Титры. Надпись: «Конец фильма».

Юра тяжело вздохнул. В жизни все не так.

В юности он любил рассказы о Шерлоке Холмсе. И только обучаясь в Академии ФСБ, понял: ни одно дело великого сыщика нельзя было направить в суд. Потому что предположения, догадки и складная интерпретация фактов не годятся для обвинительного приговора. Ну, бегала по болотам огромная, намазанная фосфором собака, да — это факт. Но что он доказывает? Обвиняемый объяснит: да, пошутил, раскрасил пса для смеха… И что дальше? Или с «пестрой лентой»: привез змею, куда она ползала — понятия не имею. Опять-таки: что дальше? Да ничего! Злой умысел не доказан, чопорные английские присяжные оправдают их на первом же слушании!

Теперь и в России завелись присяжные. А что можно предъявить Мигунову? Отпечатки пальцев на злосчастной флешке? Так их нет. Убийство Катранова? Так по официальному медицинскому заключению он умер естественной смертью… Что еще? Все, больше ничего…

— Ну, подожди, скотина! — сказал Юра, неизвестно кому. Коллег в кабинете не было, и он просто «выпускал пар».

— Я обложу тебя, как медведя в берлоге, ты у меня шагу свободно не сделаешь, слова не скажешь! Круглосуточное наблюдение и прослушка, микрофоны в доме, машине, пиджаке…

Он сжал руку в крепкий кулак.

— И доказательства найду, никуда ты не денешься!

Капитан Евсеев набрал номер начальника отдела фонографической экспертизы.

— Здравствуйте, Иван Михайлович! Евсеев. Что там с моей пленкой?

Его собеседник помолчал, и Юра будто воочию увидел, как он, собираясь с мыслями, шевелит губами, будто набирая разгон. Подполковник Чикин был очень обстоятельным и обязательным человеком, поэтому обдумывал каждое свое слово и ни одно не произносил зря. Собственно, поэтому его и считали обстоятельным и обязательным.

— Здравствуйте, Юрий… э-э-э…

Чикин был образцом вежливости, но отличался плохой памятью на второстепенные вещи. Отчества Евсеева он, конечно же, не помнил.

— Здравствуйте, Юрий!

Говорил он, как сугубо гражданский человек, да и являлся таковым. Хотя Чикин уже двенадцать лет носил погоны, но так и остался профессором из оборонного НИИ, которого переманили в органы уже в весьма зрелом возрасте.

— Я, э-э-э… пытаюсь выделить несущую составляющую голоса… Ну, это вроде скелета — он, как правило, мало меняется на протяжении жизни… Э-э-э… не считая, конечно, детского возраста… Но нужны тысячи экспериментов… Я, э-э-э… работаю над специальной программой…

Объяснять профессор мог два часа. Что такое скелет, что такое звук, какие между ними сходство и различие. В смысле, между скелетом и звуком…

— Понимаю, Иван Михайлович, — нетерпеливо перебил Юра. — На какие сроки можно рассчитывать?

— Я написал два рапорта, и теперь, наконец, выделили деньги. Э-э-э… пять тысяч долларов. Это большие деньги для нашего ведомства… Мы же не «Газпром»…

— И не «Лукойл», — вставил Юра. — Но о каких деньгах идет речь, Иван Михайлович?

— И не «Лукойл», — по голосу чувствовалось, что профессор улыбается. — И не «Сибнефть». И не РАО ЕЭС. И не…

— Да, это богатые организации, — согласился Юра. Терпеть Чикина было трудно. Но результаты, которые он давал, заставляли с ним мириться. — Так что там с нашими сроками?

— Они могли бы купить и десять акустических фильтров. А мы еле-еле наскребли на один…

— А сроки? — гнул свою линию Юра. — Какое отношение фильтры имеют к нашей экспертизе?

Невидимая улыбка стала шире.

— Обещали привезти в течение двух недель. Из Германии. Потом установка и наладка. Зато с этим фильтром мы сможем сразу найти основную частоту. Ну, как с рентгенаппаратом видим скелет. И работа будет завершена довольно быстро.

— В какие, примерно, сроки?

— Ну… Может быть, к середине января… Э-э-э… Если, конечно, все пойдет успешно…

— А можно ускорить процесс? — проявлял неприличную настойчивость Юра.

— Ну… Э-э-э… Ведь фильтр один, а экспериментальных пленок три…

— Нет-нет, Иван Михайлович! Осталась одна пленка. Одна! Я подойду и лично сообщу — какая именно.

Чикин снова помолчал, обдумывая полученную информацию.

— Один — в три раза меньше трех. Это меняет дело… Значит, времени потребуется меньше. Как получим результат — сразу вам сообщим.

— Спасибо, Иван Михайлович!

Положив трубку, капитан Евсеев возбужденно потер руки, потом расставил рогаткой два пальца и ткнул ими в столешницу.

— Вот так я тебя пришпилю этой экспертизой! — тихо процедил он. — А потом раскручу на все остальное! Никуда не денешься, гадюка!

Дни шпиона Мигунова были сочтены.

* * *

— Вас ожидают в приемной, товарищ капитан, — сообщил по внутреннему телефону дежурный.

Юра спустился, уверенный, что это Марина. Но там стояла какая-то незнакомая девушка в черном. Когда Юра подошел поближе, с удивлением узнал Шуру. Только это была другая Шура, повзрослевшая, что ли, похудевшая, а вместо летящих волос — строгая деловая прическа с гулькой на затылке.

— Нужно поговорить, — сказала она вместо приветствия.

Юра не успел открыть рот, как она перебила:

— Это не то, что ты думаешь.

— Я ничего еще не успел подумать, — сказал Юра. — Присядем?

— Нет. Здесь не хочу. Идем куда-нибудь.

Юра покачал головой.

— У меня много работы.

— Полчаса, — сказала Шура. И, сделав над собой усилие, добавила: — Пожалуйста.

Он поднялся за курткой, потом они отправились в пиццерию на площади.

— Хорошо выглядишь, — сказал он, разглядывая ее через столик.

Шура тряхнула головой, отмахиваясь от комплимента, и сказала:

— Мой парень у вас.

— То есть?

— Его забрали эфэсбисты. Вчера вечером.

Юра опешил. На память пришел кудрявый пухлогубый юноша, обнимающий Шуру на уходящем вверх и вдаль эскалаторе метро.

— За что? — спросил он.

— Экстремистская литература. — Она опять тряхнула головой. — Это ерунда. Полная ерунда. Просто он входит в группу активистов «Пейнт Обсешн». Слышал когда-нибудь?

Нет, Юра не слышал.

— В общем, «Пейнт Обсешн» — это такая международная организация художников, ну и вообще творческих людей, выступающих против тоталитаризма. Руководит этим делом какой-то богатый коллекционер из Амстердама, может, даже группа коллекционеров, устраивают выставки по миру, выплачивают стипендии, помогают молодым да талантливым. Кирилл — так зовут моего парня — тоже молодой и талантливый, несколько его работ находятся в частных музеях, к тому же он один из активистов российского отделения организации. Ни о каком экстремизме там речи быть не может. Ничего, кроме творчества. Вчера его вызвали на Лубянку в какой-то… УБТОН, что ли…

Юра задумался.

— Может, УБТПЭ?..

Шурочка возвела глаза кверху.

— Не знаю, не разбираюсь я в ваших УБТЭ… Что это такое?

— Управление по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом, — нехотя сказал Юра.

— Ну вот. Оттуда он не вернулся. Оказалось, что его задержали, в офисе был обыск, нашли какую-то экстремистскую литературу, готовят обвинение.

— Я ничего не знаю об этом, — сказал Юра. Ему не нравилось все происходящее.

Она кивнула.

— Вполне возможно. Хотя мне сказали, что ты наверняка приложил к этому руку…

Юра вспомнил искаженное священным гневом лицо Елизаветы Михайловны, Шуриной мамы. Улыбнулся.

— Я догадываюсь, кто это сказал.

— Я не поверила. И не верю сейчас.

— И на том спасибо.

— Не ерничай, — отрезала она. — Это очень серьезно. Мы с Кириллом собирались пожениться в марте.

Юра перестал улыбаться. Выпитый только что кофе застыл внутри. Странно, но он оказался не готов к такому повороту… Неужели все еще не забыл?

— Узнай, где он. Помоги ему, — твердила она, сжимая чашку в тонких пальцах с длинными ухоженными ногтями. Раньше эти пальцы частенько бывали в следах краски, кое-как оттертой растворителем, в каких-то царапинах от резцов, а ногти были коротко подстрижены, чтобы не забивались краска и глина…

— Но я ему не родственник, не брат и не сосед, — сказал он. — И я не начальник УБТПЭ. У меня нет никаких прав для этого. Поговори с его родителями, у них-то права есть, вполне законные…

— Ну что ты опять заводишь эту свою волынку! — Шура раздраженно наморщила лоб, проявив на лице маску последних переживаний. — Какие права? Ждите, дрожите, вам ответят, когда сочтут нужным, — вот и все!

— Так они обращались?

— А как, по-твоему? — шумела Шура, явно не желая прямо отвечать на вопрос. — Или ты думаешь, им все равно?

Юра ничего не думал, да и не его это дело. Он вспомнил, что у Кастинского, кажется, есть кто-то знакомый в УБТПЭ, что-то такое он рассказывал… Но такие расспросы, мягко говоря, не приветствуются… Ладно, там видно будет.

— Я попробую, — сказал он. — Ничего не обещаю, но попробую. Как его фамилия?

Она замялась, потом назвала фамилию.

Юра подумал, что ослышался.

— Погоди. Так он… сын, что ли?..

— Да, — произнесла Шура отчетливо. — Он — сын.

— Не понимаю. А почему же они сами тогда не попробовали… Известные ведь люди в Москве!..

— Видно, до КГБ их слава еще не дошла, — съязвила она.

Юра помолчал, потом сказал:

— Ладно.

Шура сразу встала из-за стола, словно все это время провела в радиоактивной зоне и боялась подхватить несколько лишних миллирентген.

— Домой не звони. Запиши мой сотовый.

Юра записывал, а Шура стояла, напряженно глядя куда-то поверх его головы. Она в самом деле изменилась, подумал он, и не только внешне. С чего-то ему представилась вдруг родня этого Кирилла, семейство потомственных деятелей культуры с известной фамилией, украшающей мемориальные доски в районе исторической застройки, представилась будущая Шурина свекровь, считающая, что волосы вразлет, да еще с шелковой ленточкой носят только плебейки, и что девушки с неухоженными руками как-то не вписываются в их тонкую родовую структуру… Зато они наверняка уважают Кафку. И среди фамильных преданий наверняка отыщется сага о каком-нибудь репрессированном двоюродном прадедушке, как бы извиняющая все материальные излишества потомков.

И, как ни странно, Юре стало жалко и Шуру, и ее родителей, и бабушку Анну Матвеевну. По-настоящему жалко, по-человечески, даже больно за них. И пришла в голову страшная, убийственная мысль: вот будет у него жена, такая, как Марина — красивая, понятная, свой в доску человек… а с Шурой ему никогда не быть вместе, и никогда ее не забыть, вот в чем дело. И всегда бояться за нее. И ничем ей не помочь.

— Я узнаю, — сказал он. — Сегодня же.

Она замешкалась на мгновение, словно хотела что-то сказать, а может, ожидала услышать от него что-то еще. Затем повернулась и молча ушла, даже не кивнула.

* * *

16 ноября 2002 года, Москва

«Боинг-767» авиакомпании «Дельта», следующий по маршруту Вашингтон — Москва, приземлился в «Шереметьево-2» с опозданием на сорок минут, что по российским меркам считается посадкой по расписанию, а по американским — задержкой первой степени, не требующей специальных компенсаций пассажирам, при отсутствии у кого-либо из них прямого ущерба или упущенной выгоды, вызванной опозданием.

Но никто из двухсот восьми пассажиров за специальной компенсацией не обращался: все спешили миновать паспортный контроль, таможню и окунуться в привычно-родную или чуждо-экзотическую московскую суету.

Очередной гость российской столицы — симпатичный мужчина среднего роста, протянул молодой девушке-пограничнику паспорт американского гражданина, хотя имя выдавало его итальянское происхождение. И внешность соответствовала биографической легенде: смуглая кожа, блестящие, как маслины, выразительные глаза, черные, гладко прилизанные волосы с ровным пробором посередине, располагающая улыбка, открывающая ослепительно-белые зубы. Одет он был просто и удобно, как раз для путешествий: удлиненная куртка со множеством карманов и капюшоном, джинсы, тяжелые ботинки на ребристой подошве, через плечо перекинут тощий портплед.

Довольно грузная для своих лет и по-мужски коренастая, старший лейтенант привычно проверила паспорт под ультрафиолетовой лампой, громко щелкая клавишами, набрала на компьютере имя: Витторио Джотти.

Ни по одной базе данных нежелательных лиц Витторио Джотти не проходил, сторожевые листки на него выставлены не были. Его не разыскивал Интерпол, его не подозревали в причастности к экстремистским или террористическим организациям, спецслужбы России тоже не имели к нему претензий. Оставалось сверить личность с фотографией, и пограничница подняла голову, внимательным взглядом осмотрев стоявшего перед окошком человека.

Сходство было полным и несомненным, а главное, американец итальянского происхождения, как политкорректно говорят в США, излучал абсолютное спокойствие и дружелюбие. Но женщины чувствительнее мужчин, и старший лейтенант испытала некоторую настороженность. Она не могла объяснить такую реакцию и, положив руку на въездной штампик, замешкалась. На самом деле ее насторожило отсутствие каких-либо индивидуальных особенностей: лицо мужчины было абсолютно неприметным, описать его или вспомнить характерные черты она бы не смогла уже через несколько минут. Но осознать эту абстрактную причину старший лейтенант не могла и решила, что все дело в устойчивом стереотипе: итальянец в Америке обязательно ассоциируется с членом коза ностра.

Витторио Джотти почувствовал заминку, но не проявлял ни малейшего беспокойства. Он вообще не являлся итальянцем, хотя умел подогнать свою внешность под любую национальность. Но паспорт у него был самый настоящий — более настоящего паспорта существовать просто не может. После провала тридцать лет назад агента Кертиса Вульфа Фирма перестала использовать собственную типографию и перешла на бланки, изготавливаемые Госдепартаментом.

И вообще Витторио Джотти нигде в мире не «засветился» в неблаговидных делах, иначе он сразу перестал бы существовать. Да и Грант Лернер, скрывающийся под этим именем, тоже не был скомпрометирован ни в одной из многочисленных стран, где ему приходилось бывать и проводить свои безукоризненные операции. Именно потому, что они действительно были безукоризненными.

И уж конечно, ни Джотти, ни Лернер не имели никакого отношения к организованной преступности. И пограничница, буравящая обоих пронзительным взглядом, наконец, это тоже почувствовала.

Хлесткий удар, штамп впился в паспорт, оставляя красный прямоугольник, напоминающий след страстного поцелуя.

Грант Лернер по зеленому коридору таможни беспрепятственно вышел в зал прилета, беспомощно потоптался на месте, вглядываясь в шеренгу встречающих, многие из которых держали в руках таблички с фамилиями или названиями фирм и организаций. И, изобразив неуверенную улыбку, подошел к озабоченному худощавому парню, засунувшему руки глубоко в карманы длинного бесформенного пальто. Парень прохаживался взад-вперед и был похож на выслеживающую мышей лисицу. На шее у него висел листок белого картона с надписью черным фломастером в две строки: «Интурист. Витторио Джотти».

— С-дра-ствуй-те! — по слогам произнес прибывший. — Я е-сть Джо-о-т-ти…

Парень оживился и вынул руки из карманов:

— Здравствуйте, синьор Джотти! Добро пожаловать в Москву!

Его английский был гораздо лучше, чем тот русский, который изобразил Грант Лернер.

Они вышли на улицу. Здесь бурлил суетливый водоворот аэропортовской жизни: пассажиры с багажом на хромированных тележках, машины с жадно открытыми багажниками, хаотично разбросанные тележки без багажа, которые собирают в длинные составы и отправляют обратно в зал деловитые рабочие в черных комбинезонах, напряженные лица встречающих, радостные объятия и поцелуи, играющие ключами хищные таксисты-бомбилы. Было холодно, падал редкий снежок, и Грант накинул на голову капюшон своей дорожной куртки.

* * *

— Виталий Петрович, у тебя, слышал, знакомый есть в УБТПЭ. Сведи меня с ним, — смиренно попросил Евсеев.

— А зачем это тебе? — спросил Кастинский.

— Человека одного попросили отыскать.

— В общем-то, знаешь, убэтэшники лишь бы с кем разговаривать не станут, кастой себя считают, — озабоченно пояснил Кастинский. — Да и расспросы эти, сам понимаешь… Можно жало в жопу получить…

Юра хотел было послать его подальше, но вспомнил про Шуру и сдержался, буркнул что-то утвердительное, мол, все понимаю, чего уж там.

— А кто просил? — допытывался Кастинский.

— Да чисто там все! — с досадой сказал Юра. — Невеста его просила, моя… знакомая. Ей никаких подробностей не надо, никаких секретов. Просто: за что задержан, какие перспективы…

— Да видел я ее, — отозвался от своего стола Ремнев. — Видел. В вестибюле. Очень даже ничего, аппетитная телка…

— Так это ж совсем другое дело, стари-ик! — обрадовался Кастинский, даже подмигнул Юре. — Сказал бы сразу: дело государственной важности! А то мнешься, как неродной… Это ж… если красивая девушка просит, отчего ж не помочь! Для того мы тут и сидим!

Ремнев захохотал.

…Никакой кастой он себя не считал, этот веснушчатый белобрысый лейтенант из УБТПЭ. Но и сказать ему, собственно, было нечего: не задерживался человек с такой известной фамилией, не проходил ни по каким бумагам, совершенно точно. А что, у вас есть какие-то сведения? Подозрения?..

На обратном пути Юра купил в буфете шоколадку, а потом заглянул к Ниночке в спецотдел, попросил срочно проверить вчерашние аресты и задержания по городу. Ниночка укоризненно покачала головой, но шоколадку взяла.

— Подожди здесь, я быстро.

Через пять минут Юра узнал, что человек с интересующей его фамилией был задержан вчера в результате операции, проведенной сотрудниками Управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Сто граммов очищенного героина, расфасованного в пакетики для продажи, спрятанные в «торпеде» его «Фольксвагена». Сопротивление при задержании. Дело ведет следственный отдел УБНОНа. А УБТПЭ тут и вовсе ни при чем. Шура все перепутала.

Юра хотел записать данные следователя УБНОНа, потом подумал: а зачем? Что он скажет борцу с незаконным оборотом наркотиков? Единственное, о чем он может его попросить, так это не выпускать маминого сына Кирилла как можно дольше. Лучше — никогда.

Этим же вечером он позвонил Шуре.

— Твой Кирилл не занимается никаким политическим экстремизмом, — сказал Юра.

— Это я и без тебя знала. Что с ним?

— Он задержан за распространение наркотиков.

Шура неожиданно рассмеялась в ответ визгливым истерическим смехом.

— Ты что, дурак? — крикнула она. — Ничего не понимаешь?

— Это ты ничего не понимаешь, — сказал Юра. — Держись от него подальше, он тебе жизнь сломает, этот подонок.

— Заткнись!! — со злостью выкрикнула она. — Сам подонок! Все вы подонки!!

Отбой. Юра смотрел на экран телефона с надписью «Вызов окончен», вспоминал ее лицо. Похудевшее, заострившееся лицо. Неужели то, чего он так боится, уже произошло? А если не произошло, то рано или поздно произойдет. Свежие шприцы в аптечке, ватка, спирт… Почему он, дурак, не догнал тогда этого Кирилла в метро, почему не прибил на месте? Почему?

Потому что чистоплюй, подумал он. Но если он еще раз попадется мне на дороге, я обязательно что-нибудь придумаю. Как-нибудь сумею забыть на время о своем чистоплюйстве…

«А толку-то?» — раздался внутри неприятный голос. Голос был прав. Так или иначе, в Шурину жизнь доступ закрыт. Похоже, навсегда. Хочешь не хочешь, а с этим придется смириться…

Экран телефона потемнел, надпись исчезла. Юра медленно, как во сне, убрал его в карман.

* * *

Вызванный в качестве свидетеля Мигунов появился на пороге кабинета минута в минуту.

— Здравствуйте, товарищи! — веско сказал он и выдержал паузу, как будто ожидая ответного рева десяток молодых глоток: «Здра… жела… това… полк…ник!»

Но ответного приветствия не было. Только внимательные, привычно-оценивающие взгляды оторвавшихся от бумаг оперативников.

— Я к Евсееву.

Флюиды идентификации, те, что у зверей называются запахами, а у хомо сапиенс — эманацией, донесли до хозяев кабинета: пришел доминантный самец, вожак, начальник — сытый, но хищный и опасный. Как и все начальники. Однако сейчас он выступал в непривычной для себя социальной роли, а потому испытывал неуверенность и нетерпеливо переводил взгляд с лица на лицо. Кто из троих? Какой он, главный противник? Чего он стоит?

— Это я, — Юра вежливо приподнялся навстречу. — Здравствуйте, товарищ Мигунов.

Даже если бы дежурный не сообщил о приходе свидетеля, Юра все равно узнал бы его сразу. Снимки группы наблюдения, фото девять на двенадцать из личного дела… Как и все фотогеничные люди, Мигунов в жизни оказался в точности таким, как и на фотобумаге. Только вместо военного мундира на нем была гражданская одежда. Причем очень хорошего качества.

— Здравствуйте! — Полковник небрежно кивнул крепкой львиной головой и изучающим взглядом впился в лицо оперативника.

Их взгляды встретились, и Юра почувствовал нервное возбуждение. Именно этого человека он вытащил из прошлого. Именно в нем материализовался растерянный юношеский голос из далекого семьдесят второго года, зафиксированный на старой, найденной под полом «Интуриста» кассете. Именно он шпион и убийца. Именно его Юре предстоит изобличить и поймать в рогатину доказательств, как опасную ядовитую змею.

Мигунов, напротив, ощутил облегчение. Потому что Рок пересек его судьбу не с матерым, хватким и изощренным контрразведчиком, а с сопливым мальчишкой, вчерашним выпускником какого-то эфэсбэшного училища. Зеленым юнцом, который сломает о него свои неокрепшие молочные зубы. У полковника сразу улучшилось настроение.

— Проходите, присаживайтесь. — Юра уже научился избегать слова «садитесь», которое в подобных местах имело двусмысленный оттенок.

Мигунов уверенно сделал несколько твердых шагов, развернул стул от света, непринужденно сел, закинув ногу на ногу.

Ремнев и Кастинский как-то сразу признали его доминантный статус и без лишних просьб встали и удалились, — хотя во время вчерашнего визита Семаго, который явно не обладал нужным набором властных флюидов, Юре пришлось настойчиво выпроваживать соседей, чтобы поговорить наедине с важным свидетелем.

— У меня ровно двадцать минут, — сообщил Мигунов. Причин своей занятости он объяснять не посчитал нужным, просто объявил, поставил перед фактом, как будто это капитан Евсеев напросился к нему на прием по важному для себя делу. — Я вас слушаю.

Юра заставил себя не торопиться. У человека всего двадцать минут, у очень занятого и солидного человека, добавим. И чувство вины откуда-то взялось, и толкало, толкало — ну, подсуетись, давай, вспотей, улыбнись жалко, потом быстренько выстрели своими глупыми формальными вопросиками, раз уж их обязательно надо задать… Ведь полковник, замначальника Службы правительственной связи, мог и не являться сюда по вызову — нет, приглашению — какого-то рядового опера, жалкого капитанишки, но проявил добрую волю, коль скоро не по своей вине попал в глупую и очень неприятную историю. Рядовой исполнитель, капитан, должен оценить добрую волю полковника и крупного руководителя.

Юра задавил этот холуйский голосок и в упор посмотрел на Мигунова.

Мигунов был хорош. С такими лицами не спят и не едят, как говорится в народе. Ими пользуются только по особым случаям. В глазах металл, лицевые мышцы расслаблены, но сохраняют привычную жесткую форму, словно накачанные бицепсы у боксера. Очень ухоженные широкие усы, как у Франко Неро. Простая на вид одежда, которую, возможно, производят в Лондоне или Милане в количестве десяти штук на модель. Юра вообще не понимал, откуда берутся такого божественного кофейно-кремового цвета пальто, он видел их только по телевизору, в голливудских фильмах, а в жизни вот встретил впервые. Пижон? Да нет. Любитель произвести впечатление? Очень ему надо производить впечатление на какого-то капитана…

— Меня интересуют обстоятельства смерти Игоря Катранова, — сказал Юра.

Мигунов не пошевелился.

— Вы последний, кто видел его живым. В сознании, во всяком случае.

Согласный кивок.

— Да. Я еще вызвал «скорую» в ресторан. Нас уже допрашивали, в прокуратуре.

— Что же у вас там произошло? — Юра не обратил внимания на последнюю фразу. Дескать, прокуратура — это прокуратура, а ФСБ — это ФСБ.

Мигунов пожал плечами: выпивали, разговаривали, потом Катранов внезапно выключился, упал головой на стол.

— Вы были вдвоем?

Полковник сдержал усмешку. Вчера возбужденный Семаго отзвонился, как только вышел из этого кабинета, и подробно рассказал — что у него спрашивали, да как он отвечал.

— Втроем.

— Кто третий?

— Сергей Семаго, наш однокашник. Вы его вчера допрашивали.

Юра изобразил смущение. Зеленый опер допустил серьезный прокол.

— Что вы пили? Не могли отравиться фальсифицированным спиртным?

— Семаго — коньяк. Мы с Катрановым — текилу. Ее вообще-то трудно подделать.

— Вы не чувствовали потом никакого недомогания, слабости, головокружения?

Симптомы Юра выбирал сознательно, прокладывая и посыпая песочком дорожку к обычному отравлению метанолом, очень удобному для предполагаемого убийцы.

— У меня даже голова не болела наутро, — отрезал Мигунов.

— А сколько вы выпили?

— Сергей глотал фужерами, а мы… Граммов по двести, около того. Я четвертую рюмку допил, Катран — не успел.

— Что-нибудь ели? Закусывали?

— На столе стояли бутерброды с ветчиной. Мы к ним почти не притрагивались.

Юра поджал губы, спросил сухо:

— Не находите ничего странного в такой внезапной смерти? Сидят трое людей, выпивают, закусывают… И вдруг один из них внезапно умирает?

В глазах Мигунова коротко вспыхнуло эдакое гусарское «да как вы, батенька, смеете?..», очень короткая вспышка — и тут же погасла.

— Нахожу, — ответил он ровно. — И странно, и подозрительно. Но прокуратура пришла к выводу, что это сердечный приступ.

— А в семьдесят втором году, в Дичково? Четыре молодых офицера красят статую Ленина, и вдруг один умирает.

Полковник сидел, невозмутимо глядя перед собой.

— Что же вы молчите?

— Но вы ни о чем не спросили. Вы напомнили про несчастный случай с Дроздовым, и все. Что я должен сказать?

— Разве это не странно и не подозрительно?

— Тоже странно и подозрительно. Но и тогда военная прокуратура дала заключение, что Дрозда убило током.

— А вам не кажется странным, что подозрительные смерти сопровождают вашу компанию уже тридцать лет?

Мигунов, прикрыв рот платком, зевнул.

«Культурная, сволочь…» — подумал Юра.

— Когда кажется, надо креститься, — назидательно сказал полковник. — Только нас воспитали атеистами. Я бы попросил задавать конкретные вопросы, отвечающие духу диалектического материализма…

— Диамат мы тоже учили, — ответил Юра уязвленным тоном, как и должен, на его месте, ответить недалекий зеленый оперок, у которого амбиции заменяют опыт. — Вы с Катрановым знакомы давно?

Мигунов поднял левую руку, глянул на часы.

— С курсантских лет. Поступили вместе в Ракетное училище в шестьдесят седьмом году.

— Дружили?

— Да.

— Вам известно, что Катранов служил на ракетном полигоне в Дичково?

Мигунов посмотрел на него, как на идиота.

— Я тоже служил в Дичково… Вы же знаете наверняка. Как это мне могло быть не известно, что со мной служит мой друг Катранов?

— Отвечайте на вопрос, пожалуйста, — Юра покрутил ручку в пальцах. Играть уязвленную посредственность ему определенно не нравилось.

— Да, известно, — сказал Мигунов.

— Дело в том… — Юра прокашлялся. — В общем, на полигоне в Дичково был обнаружен сканер-передатчик. Шпионская техника. Понимаете, да? Он передавал все секреты на спутник. Поэтому сейчас все, кто проходил службу на полигоне, проходят проверку…

Мигунов молчал. Юра понизил голос.

— Знаете, где был обнаружен шпионский прибор?

— Ну, откуда же мне знать…

— В голове Ленина. В смысле, памятника Ленину. Его как раз ремонтировали. Знаете кто?

— Конечно, знаю. Многие ремонтировали. И мы в том числе. В основном, конечно, мы.

— Точно! — обрадовался Юра. — Ремонтировали, в основном, четверо: Мигунов, Семаго, Катранов, Дроздов.

Верный своей тактике, полковник никак не отреагировал. Юра тоже молчал, словно подбирая правильные слова.

— В связи с этим у меня вопрос, — произнес он, наконец.

Мигунов чуть заметно наклонил голову: дескать, слушаю.

— Вот Катранов… Ммм… Его поведение в те годы не казалось вам странным?

— Нет, — сказал Мигунов после некоторого раздумья. Потом добавил: — Обычный парень был, как и все.

И все-таки тон полковника потеплел на долю градуса, отметил про себя Юра.

— А какие у него были отношения с Дроздовым?

Мигунов дернул плечами.

— Обычные отношения… Дроздов в последнее время… перед смертью, в смысле… не очень-то был расположен к общению. Перессорился со многими…

Вот такой намек, значит. Еще теплее. Хорошо.

— И с вами перессорился тоже?

— Почему тоже? Да нет… Просто, общаться стали меньше. Служба, режим.

— А вот уже сейчас, в Москве… — Юра опять вертел в пальцах эту дурацкую ручку и заметил, что взгляд Мигунова время от времени постепенно сползает на нее. — …Катранов не заводил с вами разговоров на профессиональные темы? О том, что касается работы Службы Правительственной связи, Генштаба? О лицах старшего офицерского состава?

Мигунов задумался. Он вспоминал. Просеивал события сквозь мелкое сито. Ясно, что Катранов друг и все такое, но истина все-таки дороже.

— Ну, о работе-то мы по-всякому говорили… Не все же о бабах…

Железный полковник Мигунов вдруг усмехнулся, снижая тон до грубовато-доверительного.

— Но и с понятием государственной тайны мы тоже не первый год знакомы. Не салаги уже… Тридцать лет под особым отделом ходим, сколько циркуляров прочли, инструктажей прослушали…

— Я понимаю. Но, может, как-то случайно проскакивали факты, цифры, имена? Особенно когда выпивали? У вас вот встреча выпускников была… Там многие языки развязали… А?

Наивный капитан Евсеев очень-очень хотел услышать хоть какое-то подтверждение своим грязным и примитивным гипотезам, в порыве рвения забывая, что его собеседник в таком случае собственноручно подписал бы себе приговор за разглашение.

— Нет, не помню такого, — буркнул Мигунов.

— А вот это он вам показывал когда-нибудь?

Юра жестом фокусника извлек из стола пластиковую пластинку со срезанным углом.

— Что это такое? — Мигунов не дрогнул.

— Информационный носитель, — обтекаемо ответил Юра. — Можете взять, посмотреть. Может, вспомните…

Мигунов с любопытством повертел в руках флеш-карту, положил на стол.

— Нет, никогда не видел.

Подумал и все-таки спросил:

— Это у Катранова нашли, что ли?

Юра неопределенно пожал плечами, давая понять, что тоже знает, что такое государственная и служебная тайна.

— О бдительности позабыли в наше время, вот что я хочу сказать, — посетовал он, почти слово в слово повторяя одну из любимых сентенций своего отца. — А бдительность — нужна! Даже в разговорах с лучшими друзьями детства!

Мигунов переложил ногу, слегка развел ладонями: что ж, он не спорит, нужна… За лучшего друга детства он не оскорбился.

Юра спрятал флеш-карту в стол.

— Хорошо. Теперь распишитесь. Здесь, здесь и здесь…

Полковник поставил подписи в нужных местах.

— Ну что, уложились мы в двадцать минут? — весело спросил Юра, вставая.

Мигунов еще раз глянул на часы, пробормотал без тени улыбки:

— Почти.

Как вежливый хозяин, капитан проводил полковника до двери. Уже у самого порога, придержав рукой ручку, Юра спросил самым непринужденным тоном:

— И все-таки, как вы считаете: был среди вас в Дичково шпион?

Мигунов был на полголовы выше его и заметно шире в плечах. Скала, глыба. Вместо того, чтобы сникнуть при этих словах, как сникают картонные шпионы в бездарных «патриотических» фильмах, он наоборот — словно вырос, навис над Юрой тяжелым каменным утесом. Как знать, если все это ошибка и Мигунов чист… или достаточно удачлив и изворотлив… если так, то когда-нибудь Юра может пожалеть об этом разговоре, ох как сильно пожалеть.

— Я… Я не знаю, — неожиданно дрогнувшим голосом вдруг ответил полковник. — Ничего не знаю. И ничему уже не удивляюсь, вы понимаете…

— Понимаю, — посочувствовал Юра.

— Все-таки думаю, что не было. Не было среди нас шпиона. Надеюсь на это, — с нажимом добавил Мигунов.

— Я тоже надеюсь. Искренне надеюсь. До свидания.

«Просел утес, ай, просел», — подумал Юра.

* * *

Грант Лернер смотрел на Кремлевскую стену и Мавзолей из окна «Боско-кафе», расположенного на первом этаже ГУМа. Где еще отдохнуть туристу Витторио Джотти, как не в итальянском ресторане в самом сердце Москвы? Хорошее место. Уютный светлый зал — то ли из-за зеркал, то ли от обилия затейливых светильников, то ли благодаря огромному окну над входной дверью. Радостные красно-желтые тона, по-апеннински черный, без оттенков, кофе, паста, тирамису, граппа и лимончелло, тихая приятная музыка плюс прекрасный вид на Красную площадь. Людей немного, и все они иностранцы — или только похожи на иностранцев, поскольку, как и Лернер, пялятся в окно, разглядывая главную московскую достопримечательность…

Нет, одна пара, за вторым от Лернера столиком: стройная брюнетка и ее носатый спутник, — эти точно иностранцы. Мэри Бинтли и Кевин Роу. Она — сотрудник секретариата, он — программист-компьютерщик, оба работают в посольстве США в Москве. Лернер знал, что Бинтли восемь лет как разведена с мужем, полицейским сержантом из Нью-Джерси, а носатый Кевин Роу терпеть не может женщин, и брюнеток в особенности. А сюда они пришли по распоряжению резидента ЦРУ Бицджеральда, работающего под прикрытием должности военного атташе.

Лернер хорошо представлял, как Бицджеральд надувает свои дряблые серые губы, поднимает глаза к потолку и скрипуче произносит: «В четверть двенадцатого вы должны быть на Красной площади, у ГУМа. Дважды пройдитесь вдоль витрины „Боско-кафе“ — туда и обратно. Не торопясь, прогулочным щагом, мотивированно. Словно любуетесь площадью или собираетесь что-то купить. В двадцать минут двенадцатого заходите в ГУМ и действительно что-нибудь покупаете. Какую-нибудь мелочь, в пределах пятидесяти долларов, больше я не оплачу. Потом вы свободны».

Инструкция звучит довольно непонятно и странно, но сотрудники посольства народ привычный и дисциплинированный, лишних вопросов не задают.

Правда, эти — Бинтли и Роу, наплевали на инструкции и пришли раньше на пятнадцать минут. Постояли немного у витрины, замерзли и… зашли в кафе. Идиоты! Кто вам говорил: «Зайдите в кафе»?!

Лернер — человек уравновешенный, это у него профессиональное, но такое явное проявление безалаберности его просто бесит. Им же ясно было сказано: в четверть двенадцатого! То есть в одиннадцать часов пятнадцать минут.

Без трех четвертей полдень. Черт, как тут еще объяснить? И что тут может быть непонятного? Или это такой своеобразный способ выслужиться, проявить служебное рвение: мол, мы такие старательные, мы пришли раньше?.. Странно. Если бы трубач в оркестре на десять тактов опередил дирижера — стал бы он рассчитывать на премиальные? Вряд ли…

Лернер отхлебнул кофе и поставил чашку на блюдце.

Его кварцевые «Сейко» показывали шесть минут двенадцатого. Погода улучшилась, площадь за окном заливали косые потоки зимнего солнца, в голове вертелась какая-то простенькая мелодия. Музыка всегда сопровождала его операции, да и помогала их разрабатывать. Наверное, он мог бы быть пианистом, флейтистом, композитором… Но музыкантом не стал, да и по полученной специальности радиофизика проработал только три года. Зато добился больших успехов в другой сфере…

Брюнетка и ее спутник встали и направились к выходу. Лернер бросил на них еще один взгляд, когда они мимо окон прошли по площади, направляясь к Васильевскому спуску. Прислушался к мелодии будущего концерта. Носатый звучал однозначно фальшиво, насчет его спутницы Лернер еще не определился. В любом случае делать окончательные выводы пока рано, главные герои еще не подошли на сцене.

Столик расположен у самого окна. Гид-переводчик, тот самый, что похож на хищную лисицу и, скорей всего, по совместительству «пасет» безобидного и бестолкового Джотти, знает, куда он направился, — погулять по Красной площади. Что может быть естественней и банальней этого желания? Из отеля «Националь» он и пришел сюда пешочком, неспешно, за десять минут. Если за итальянцем наблюдают, а скорей всего это именно так, то лишний раз могут убедиться в его искренности. Значит, добавлен еще один штрих к созданию нужного образа: безвредного простака-туриста, идущего по тропам, протоптанным сотнями тысяч его предшественников, и совершенно бесперспективного для оперативной разработки.

Итальянец ни с кем не встречался, только ездил на индивидуальные и групповые экскурсии и подолгу беседовал со своим прикрепленным гидом. Джотти проел ему все мозги глупыми просьбами помочь наладить бизнес. Какой-то совершенно несуразный бизнес: оформление театральных сцен под постановку каких-то суперсовременных пьес, написанных самим Витторио Джотти. Наверное, надзирающий гид написал в своем отчете, что он просто… мягко говоря, чудак.

Но это место выбрано «чудаком» Витторио Джотти далеко не случайно. На площади перед ГУМом постоянно толчется народ — и русские, и иностранцы. Прогуливаются неспешно, куда-то летят, поглядывая, как Лернер, на часы, назначают свидания, фотографируются на фоне Кремлевской стены, целуются, едят мороженое, кормят голубей. Тысячи человек, если не десятки тысяч. Хаотическое движение, спонтанные встречи… В такой толпе легко затеряться, зато очень трудно выловить закономерность лиц, связей, поступков.

Ровно в десять минут двенадцатого прямо напротив окна остановилась еще одна пара. С той встречи в Вене прошло около четырнадцати лет, но Лернер узнал их сразу.

Ее он видел только в окно, но запомнил очень хорошо. Есть женщины, которые с годами не стареют, не дурнеют, а словно расцветают, отшлифовываются, доводятся до совершенства, находят формулу абсолютной привлекательности. Сейчас перед Лернером, опять отделенная от него прозрачным стеклом, стояла одна из таких женщин. Гибкая, стройная, подтянутая, красивая, как девчонка. Она изменила прическу, густые темно-каштановые волосы стали короче, а в выражении лица появилась некая надменность, словно невидимое силовое поле, защищающее от любопытных взглядов. Даже опытный Лернер поддался было (хо-хо), опустил на мгновение глаза.

И он, надо признать — игрок высшей лиги: высок, моложав, с той же вельможной прохладцей в лице. Кто бы мог подумать, что он родился и вырос в провинциальном городке, славящемся главным образом своей рыбой и криминальными традициями, а она — в шахтерском поселке на юге России, где водопровод и канализация до сих пор в диковинку…

Об этой паре Лернеру тоже известно немало. Еще бы: сам Зенит с супругой собственными персонами… Как образовать существительное женского рода от русского «Зенит»? «Зенитка»? Нет, это пушка такая… Наверное, все-таки — «Зеница». «Зеница ока»… По русской поговорке, ее надо беречь… Точнее, сберечь надо их обоих. Вывести из-под строгого круглосуточного наблюдения и отправить за океан. А попутно выполнить труднейшее задание! Бред какой-то! До такого руководство Фирмы додумалось первый раз… Как можно совмещать столь разные вещи? Если в доме пожар, молодожены должны выбирать — трахаться или уносить ноги. Выбирать что-то одно. Ладно, это не его дело. Его дело — вытащить «Зенитов».

Красивые, благополучные на вид люди. Это они — главные герои предстоящего концерта, камертоны, по которым будут настраиваться инструменты остальных участников… Но в данный момент перед собой, перед друг другом, они лишь исполняют роль благополучных супругов — Лернер это сразу почувствовал. Причем исполняют не очень старательно, попадают мимо нот и сбиваются с ритма. Это усталость.

Лернер перевидал на своем веку немало агентов, обложенных, как медведи в берлоге, и надеющихся только на чудо — на эксфильтрацию. Ему хорошо знакомы все внешние признаки этого нечеловеческого напряжения, которое, кстати, редко способствует оздоровлению супружеских отношений. Но он не психолог, он — композитор и дирижер операции. Его дело — грамотно расписать партитуру, ну а уж скрипки, альты, трубы и даже самые распоследние литавры должны точно отыграть свои партии независимо от душевного состояния и настроения.

Мимо пробегал официант — молодой паренек в желтой рубашке, темном фартуке и пародии на униформированные джинсы. Лернер поднял палец.

— Еще кофе, — на плохом русском сказал он. — И лимончелло.

Официант кивнул и подбежал к круглой стойке посередине зала, выкрашенной в продольную желто-розово-красную полоску. С двух сторон она переходила в прозрачные витрины с мороженым, пирожными, фруктами. А над ней висело зеркальное панно в стиле хай-тек: четыре сегмента, на каждом две стилизованные человеческие фигурки. Человеческие ли? Может, это роботы? Восемь роботов. Или, скорее, четыре дисциплинированных, как роботы, пары… Которые выстраиваются в цепочку и стараются быть похожими друг на друга… Да, четырех пар будет достаточно.

В висках билась мелодия на четыре четверти, словно отзвук какого-то воспоминания. Что-то очень знакомое.

Зенит с супругой несколько раз прошлись вдоль витрины, словно ожидая кого-то. Шагах в десяти Лернер заприметил молодую пару. Парень и девушка, на обоих узкие курточки и широкие штаны унисекс — обычные студенты. Фотографируют друг друга на мобильники, улыбаются, воркуют. Вот только ракурс съемки каждый раз почему-то выбирается такой, что в кадр наверняка попадает не только молодое симпатичное лицо, но и прохаживающиеся у витрины Зенит с супругой. Лернер на всякий случай отодвинул свой стул от окна. А маршрут молодой пары, надо думать, обязательно совпадет с их маршрутом…

И точно. Время встречи истекло, Зенит берет супругу под локоток, они направляются в сторону Никольской улицы. А через полминуты им вослед с ясными улыбками на молодых лицах отправляется и парочка «унисекс». По быстрому и как бы случайному обороту головы Зенита («Дорогая, кажется, у тебя на пальто сзади нитка») Лернер понял, что тот знает о слежке.

Какие интересные перемены, подумал Лернер. Какие интересные, целеустремленные молодые люди. При Советах служба наружного наблюдения всегда отличалась своими сотрудниками, похожими на путешественников из недалекого прошлого. Когда в моду вошли французские удлиненные прически, «топтуны» щеголяли бритыми затылками в стиле 40-50-х; когда к середине семидесятых молодежь отпустила байроновские кудри до плеч, «наружка» позволила себе пару лишних сантиметров над ушами; в восьмидесятых с их пестрыми челками, налезающими на глаза, и высокими затылками сотрудник НН уже походил на человека из эпохи ранних «Битлз»… Да и работали там, как правило, люди за тридцать, неудачники-прапорщики, представители так называемого низового звена, давно махнувшие рукой на карьеру и служебные перспективы, но хваткие и злые: вцепится — не сбросишь.

Да, жизнь в России меняется. «Топтун» всегда был квинтэссенцией обычного человека из толпы, не привлекающего к себе лишнего внимания. Но если раньше, в течение многих десятилетий, это был практически один и тот же немолодой и несвежий мужчина, в мешковатой одежде темно-серых тонов, то сейчас, на заре двадцать первого века, что-то настолько перекосилось в консервативном российском обществе, что вот эта жизнерадостная парочка оранжево-зеленых «унисексов» и в самом деле способна смешаться с толпой.

Русские что — помолодели? Похорошели? Повеселели? Или просто здесь стало модно быть патриотом — точно так же, как носить унифицированную бесполую одежду?.. Ох-хо, не к добру это. Патриотические настроения в русском обществе обычно появляются перед большими войнами, как правило — мировыми.

В одиннадцать семнадцать, с опозданием на две минуты, вернулись Мэри Бинтли и Кевин Роу. Остановились перед витриной. Роу закурил, рассеянно глядя в сторону площади, его нос покраснел и словно раскис от холода. Бинтли что-то говорила ему — похоже, она здорово злилась. Роу время от времени кивал головой, пожимал плечами, но даже не повернулся в ее сторону. Ну и дурак, подумал Лернер. Для Мэри Бинтли холодный московский климат и злость явно на пользу: посвежела, разрумянилась, темные глаза сверкают. Лернеру она неожиданно понравилась. Есть в ней что-то такое, чего не увидишь ни на одном фото: внутренний стержень, спокойная сила. Если бы только не ее безалаберность…

В одиннадцать двадцать пять по Красной площади перед ГУМом прошлись дипкурьер Фил Монроуз с советником по культуре Каролиной Меоло. Монроуз раньше работал механиком в посольском гараже, и Лернер видел теперь, что это и был типичный механик, механик до мозга костей — он ходил загребая ногами, а руки держал на расстоянии от туловища, словно нес под мышками невидимые шины. На фотографии он выглядел гораздо интеллигентней. Но для того и были организованы эти «смотрины», чтобы Лернер мог оценить всех кандидатов вживую. Каролина Меоло, несмотря на испанскую фамилию и довольно удачное фото в досье, где она тянула на жизнерадостную «Мисс Техас», оказалась бледным хрупким созданием. Слишком хрупким, пожалуй.

Официант принес эспрессо и рюмочку ликера. Лернер глянул на часы — всего каких-то двадцать минут, чтобы выдоить кофеварку и длинную узкую бутылку, — взял двумя пальцами крошечную чашечку и осторожно отпил. Итальянцы пьют эспрессо в три глотка, а уроженцу Нью-Йорка здесь и на глоток не хватит. Теперь пригубить лимончелло… Вкус кофе перемешивался с ароматом маленьких итальянских лимончиков, создавая неповторимый вкусовой коктейль. Он удовлетворенно прикрыл глаза.

— Свежие газеты? — спросил официант.

Нет, спасибо, сегодняшнюю прессу Лернер успел прочесть… Ага, кстати, вот откуда в голове эта мелодия — мощная и плавная, как тело удава, «Get Back» Леннона-Маккартни. В «Нью-Йорк Таймс» писали, что некий московский банк, чье руководство, похоже, состоит сплошь из постаревших битломанов, закончил переговоры с Полом Маккартни о концерте в Москве, который завершит его мировое турне «Back In The World». Концерт должен состояться здесь, на Красной площади, в конце мая. Над площадью установят несколько огромных экранов, а здесь, в ГУМе, где тоже наверняка повесят дополнительные плазменные панели, будет не протолкнуться. Интересно, подумал Лернер, сколько будет стоить в тот майский день это место у окна-витрины, где он сейчас сидит?

Кстати, концерт — это мысль! Много народа, легко раствориться в общей массе и уйти от наблюдения, а если применить грим, накладки, смену одежды… Да, это очень перспективный вариант! И Кремль под боком! Рок-н-ролл у Кремля…

Грант Лернер хоть и не был битломаном, но сэра Пола, шестидесятилетнего патриарха рок-н-ролла, недавно овдовевшего и снова женившегося на какой-то одноногой модели, уважал как своего рода коллегу, собрата по цеху. За простоту и прочность его конструкций, за напористый мажор и неожиданные, парадоксальные решения… Что там еще? Ну да, еще его лаконичность. И этот жесткий цикл поп-формата: запев, запев, припев, опять запев, уложиться в три-четыре минуты звучания, в девяносто-сто тактов. Словно короткая поножовщина в баре или быстрое соитие в лифтовой кабине… Но это кажущаяся простота…

Работа Лернера на финальной стадии тоже занимает совсем немного времени: операция продлится не дольше, чем майский концерт Маккартни на Красной площади со всеми «бисами» и неизбежными техническими антрактами. А этому будут предшествовать долгие недели кропотливой работы, со стороны кажущейся бессмысленной и нелепой, как сбор разваренных чаинок с краев кухонной раковины… И ждать до мая нельзя: в мае Зенит, скорей всего, будет сидеть в подземной тюрьме Лубянки… Значит, рок-н-ролл надо танцевать в другом месте. А вначале выбрать это место и отработать все детали.

Он пригубил лимончелло и жестом подозвал официанта.

— Мне нужна программа культурных мероприятий…

Официант неплохо владел английским, но слова «культурные мероприятия» поставили его в тупик.

— Простите, мистер…

Лернер щелкнул пальцами.

— Концерты, спектакли, выставки!

— А-а-а, — официант просиял. — Теперь понял. Сейчас принесу.

Через несколько минут Лернер раскрыл яркий глянцевый буклет, приглашающий господ иностранцев на самые изысканные мероприятия Москвы.

В работе Лернера есть немало общего с композиторским искусством. Так думает не только он сам, но и многие люди в центральном аппарате Фирмы, не раз аплодировавшие его выверенным гармониям и контрапунктам, которые позволили сохранить десятки жизней и оставить в неприкосновенности многие опасные тайны.

Коллеги почему-то уверены, что Лернер неплохо разбирается в мировой классике и более того — любит ее всем сердцем. Но это большое преувеличение. Как он может любить классику, если все ее сюжетные линии — от моцартовского Двадцать первого фортепианного концерта до Одиннадцатой симфонии Шостаковича — проходят через страдания и муки, а мажорный аккорд финала означает лишь, что главный герой уже где-то на небесах? Если бы Лернер хоть раз позволил себе такой финал, его бы давно отправили на пенсию или перевели в архив, перекладывать папки с бумагами…

Поэтому свои сюжеты он выстраивает иначе: никаких страданий и метаний, никаких осечек и неожиданностей, плавное, однообразное скольжение в мажоре и мощный жизнеутверждающий финал в штаб-квартире ЦРУ, где по поводу благополучного окончания операции открывается бутылка старого «Бароло». Здесь идеально подходит обычный рок-н-ролльный ритм на четыре четверти, пульсирующий, энергичный, на котором можно выстроить не только шквальные номера вроде «Get Back», но и тонкие, нежные мелодии, которые прозвучат не менее мощно… Вот в супруге Зенита и Мэри Бентли определенно есть этот ритм!

Одиннадцать тридцать пять, Лернер оторвался от буклета: на авансцене появились Гарольд Вернер и Лайла Хеффер, последняя пара из отобранных Лернером сотрудников посольства. Они кормили арахисом замерзших голубей на площади, потом забежали в кафе и выпили по чашке шоколада. Все это время оживленно болтали, без умолку, постоянно дотрагиваясь друг до друга и обмениваясь нежными улыбками. Бицджеральд говорил, что у них роман на стадии увядания… Что-то непохоже — в смысле увядания. Хорошая, симпатичная пара, с ними было бы легко работать. Может, перекрасить рыжеватого Гарольда? Подкачать тонковатые икры Лайлы? Можно обойтись толстыми колготками… Поработать над ее суетливой походкой?.. Хм, а куда деть бравурные звуки свадебного марша, волнами исходящие от этой жизнерадостной пары?..

Общий результат «смотрин» не радовал, но следовало выбирать из того, что имелось в наличии. И принять решение придется сегодня, желательно прямо сейчас… Поскольку времени не осталось.

Он подозвал официанта, еще раз заказал кофе с ликером и углубился в театрально-концертную программу Москвы.

* * *

17 ноября 2002 года, Вашингтон

В американской столице было гораздо теплей, чем в промозглой зимней Москве, зато гораздо прохладней, чем во Флориде, — не больше шестнадцати градусов. Но лицо все равно потело, особенно когда он повернул на Висконсин-авеню и увидел белое кубообразное здание, с развевающимся на высоком флагштоке триколором. Пряно пахло наступающей осенью, клейкие листья иногда прилипали к подошвам новых туфель из страусиной кожи. То ли колодка была слишком узкой, то ли артрит обострился, но ноги горели, как в огне. Преодолевая боль и сохраняя обычный вальяжный вид, Сурен Бабиян, в серо-стальном, свободного покроя костюме и демократичной, под горло, водолазке, неторопливо шел по липовой аллее к российскому посольству.

Машину и своих людей он оставил в двух кварталах за углом, потому что проситель должен выглядеть смиренно и скромно, а не вызывать раздражение чиновников преуспеванием и богатством. Хорошо зная эту аксиому, Сурен все же сохранял достоинство и не ковылял, как угнетенный проблемами и невзгодами старик, а просто шагал, пусть пешком, но с достоинством, ибо, в отличие от сотен других просителей, имел на руках серьезные козыри и мог рассчитывать на уважительное отношение.

Пройдя вдоль кованой ограды под внимательным взглядом стоящего снаружи полицейского, он подошел к бетонно-мраморному КПП и нажал кнопку переговорного устройства. Через несколько минут он предъявил сотруднику внутренней охраны российский паспорт и был препровожден в комнату приема граждан, где его встретила кислая улыбка дежурного атташе — молодого, начинающего поправляться мужчины в строгом костюме с галстуком. У мужчины были невыразительное лицо и равнодушные глаза.

— Гражданин… э-э-э… — Дежурный заглянул в журнал приема, пробежал пальцем по неровным рукописным строчкам, нашел нужную. Голос его сразу окреп и приобрел назидательные нотки.

— Гражданин Бабиян, вы были на приеме три раза. Сотрудники посольства внимательно вас выслушивали и разъясняли, что поставленные вопросы не входят в компетенцию дипломатического представительства. Вам было рекомендовано вернуться на Родину и там уладить ваши проблемы с правоохранительными органами…

Мужчина выдержал красноречивую паузу. И тоном, которым обычно говорят: «Убирайтесь, наконец, к черту!»— произнес последнюю фразу:

— Итак, чем я могу вам помочь на этот раз?

Сурен покачал головой.

— Спасибо, на этот раз я пришел, чтобы помочь вам…

— Мне?! — На лице дежурного отразилось изумление.

С таким желанием посетителя он столкнулся впервые.

Надоедливые соотечественники обращаются обычно со всякими глупостями: у кого-то украли деньги и билеты, кто-то потерял паспорт, кому-то необходимо продлить основной документ гражданина России, у кого-то местная полиция арестовала родственника, и т. д. и т. п. — без конца. Поток бесконечных просьб захлестывает малочисленный коллектив посольства, отвлекая от куда более неотложных и важных дел, которые имеются у каждого из сотрудников и касаются их самих.

— Не вам лично, — пояснил странный посетитель. — России.

— России?! — еще больше изумился дежурный. У него возникла мысль, что перед ним сумасшедший.

— Да! — значительно кивнув, Сурен очень внимательно посмотрел в глаза своего собеседника. И это не был взгляд безумца. — Речь идет об обеспечении государственной безопасности нашей страны. Прошу связать меня с компетентным сотрудником.

Некоторое время дежурный сидел молча, напряженно размышляя. Почти наверняка это очередная хитрая уловка. Но она касается столь щекотливой сферы, что отфутболивать назойливого Бабияна никак нельзя — выйдет себе дороже.

— Хорошо, — наконец кивнул атташе. — Я попробую доложить о вашей просьбе. Посидите здесь немного…

Он удалился и отсутствовал довольно долго.

Сурен несколько раз вытирал лицо большим клетчатым платком. Он очень волновался, хотя старался не подавать вида. Чтобы успокоить отчаянно бьющееся сердце, он положил под язык маленькую таблетку транквилизатора. Это подействовало — пульс вошел в норму.

Наконец в приемную вышел высокий парень лет тридцати в официальной посольской униформе: темный костюм, белая сорочка, строгий однотонный галстук. Парень улыбался Бабияну так, будто после долгой разлуки нашел, наконец, пропавшего давным-давно отца.

— Здравствуйте, Сурен Гаригинович! — Он сердечно пожал руку посетителю, задержав ее в своей, и от души потряс.

— Моя фамилия Иванов, зовут Иван Иванович. Я готов выслушать все, что вы пожелаете мне сообщить.

Несмотря на тщательную обтекаемость фраз и безликое имя (а может, именно поэтому), Сурен понял, что перед ним действительно «компетентный сотрудник», который уже навел о нем кое-какие справки и мало верит в то, что он располагает серьезной информацией.

И действительно, представителя резидентуры российской внешней разведки звали совершенно по-другому, но какая разница сомнительному заявителю, как его зовут? Для таких случайных контактов существует универсальный псевдоним. Тем более что, скорей всего, перед ним мошенник, пытающийся решить свои проблемы, спекулируя на самом дорогом — государственной безопасности России, и придумывающий для этого всякие небылицы.

Но уже с первых слов все станет ясно. Обычно эта публика рассказывает о вербовке (попытке вербовки) со стороны ЦРУ, или о готовящемся террористическом акте, или об американском агенте в ФСБ, или еще о чем-то столь же малоправдоподобном, почерпнутом из дешевых книжек «про шпионов». Отличительной чертой всех этих басен является полное отсутствие конкретики и каких-либо реальных фактов, хотя бы косвенно подтверждающих душещипательный тревожный рассказ.

— Я слушаю вас, Сурен Гаригинович! — настойчиво повторил «Иван Иванович».

Сурен наклонился вперед.

— Три года назад в Тиходонске был арестован американский шпион Билл Джефферсон. Он интересовался какими-то секретами, связанными с ракетным атомным поездом. Его база находилась в поселке Кротово. Потом, непонятно по каким причинам, Джефферсона освободили и выпустили из России. Причем с женой одного из офицеров поезда Оксаной Кудасовой. Теперь ее зовут Оксана Джефферсон, она живет в Дайтона-Бич…

Сурен остановился, чтобы перевести дух. У него пересохло в горле, очень хотелось пить, но графина с водой в приемной не было, а попросить он стеснялся — сейчас время неподходящее. Он посмотрел на представителя разведки: какое впечатление производит его рассказ?

«Иван Иванович» посерьезнел. Конкретные имена, факты, названия населенных пунктов — все это не характерно для вымысла!

— Продолжайте, пожалуйста, Сурен Гаригинович, — заинтересованно попросил он.

— …А ее муж Билл Джефферсон недавно отправился в Москву выполнять очередное задание. Секретное название операции — «Рок-н-ролл»! Да, операция в Кротово называлась «Скорпион»! Вот то, что я хотел сообщить…

Сурен замолчал.

— Простите, пожалуйста, откуда вы знаете столь интимные подробности? — напряженным тоном спросил «Иванов». — Вплоть до названия секретных операций?

Посетитель полез во внутренний карман пиджака, извлек немного помятую фотографию и положил на стол перед собеседником.

— Оксана Джефферсон в прошлом — моя невеста. Она мне все и рассказала.

Разведчик внимательно рассмотрел снимок. На берегу океана гражданин Бабиян по-хозяйски обнимал молодую красивую девушку в откровенном купальнике, не скрывающем прелестей отличной фигуры. Красавица явно годилась ему во внучки.

— Да-а-а, — неопределенно протянул «Иванов».

— Этот негодяй, Билл, просто отбил ее у меня, — скорбно произнес Сурен, пытаясь добавить «человеческую мотивацию» своего поступка.

— Да-а-а, — повторил «Иван Иванович». И, опомнившись, сочувственно улыбнулся ценному заявителю: — Вам, она, конечно, гораздо больше подходит…

Сурен помолчал. Хотя в голосе разведчика не чувствовалось ни одной издевательской нотки, только идиот мог принять его слова за чистую монету.

— Сейчас речь не о том. Вы, конечно, знаете о моих проблемах?

Высокий парень кивнул.

— Финансовые махинации, хищение бюджетных средств, подкуп должностных лиц, неуплата налогов…

— По сравнению с действующим в России американским шпионом это сущая ерунда, — поморщившись, перебил его Сурен. — Я надеюсь, что вы оцените мою помощь и поможете мне…

— Конечно, Сурен Гаригинович! Посидите, пожалуйста, здесь, пока я наведу кое-какие справки. И не волнуйтесь. Мы всегда заботимся о людях, которые нам помогают!

Сурен облегченно вздохнул.

— Можно мне напиться?

«Иван Иванович» улыбнулся.

— Сейчас вам принесут чай или кофе или что захотите!

И действительно, немедленно появился давешний дежурный, с которым произошла чудесная метаморфоза: лицо выражало радушие и доброжелательность, а глаза лучились искренним участием и готовностью выполнить любое желание дорогого гостя.

— Пойдемте, Сурен Гаригинович, перекусим, стол уже накрыт! Да, извините, я не представился: Петр Васильевич!

— Очень приятно, — произнес Змей. Он понял, что на его наживку клюнули.

Петр Васильевич занимал его три часа. Они пообедали в специальном зале столовой для VIP-персон, выпили кофе с коньяком, потом черный чай с пирожными, потом зеленый — для утоления жажды. По предложению Петра Васильевича не очень успешно поиграли в шахматы, которых Змей не понимал, потом немного — в нарды, которые, наоборот — любил Сурен Гаригинович и не понимал Петр Васильевич.

Наконец, появился «Иван Иванович» с черной, даже на вид исключительно секретной, папкой под мышкой. Дежурный атташе немедленно испарился, а разведчик, сдвинув в сторону пустые чашки и тарелку с остатками пирожных, выложил на синюю скатерть несколько фотографий.

— Кого из этих людей вы знаете?

Сурен, не раздумывая, показал пальцем.

— Вот он, Билл Джефферсон, муж Оксаны, агент ЦРУ. В Тиходонске я знал его как Василия Федоровича Столярова, жителя Москвы.

«Иван Иванович» быстро собрал фотографии и спрятал их обратно в папку.

— Сурен Гаригинович, вы оказали нам большую помощь, — очень серьезно, значительно и торжественно сказал он.

Таким тоном говорят не от себя — от государства. Значит, все, что он произносит, согласовано на самом верху! Сердце Сурена возбужденно колотилось. Неужели его план удался?!

— И мы выполним вашу просьбу. Думаю, нам удастся убедить российские правоохранительные органы проявить к вам гуманность и добрую волю.

— Спасибо! — Сурен не смог сдержать широкую улыбку. — Большое спасибо!

— Но для этого необходимо определенное время. Позвоните мне через месяц и получите дальнейшие инструкции. Запишите телефон…

Из посольства Сурен вылетел на крыльях радостной надежды. Он сам, своим умом, добыл ключи от Родины! Точнее, от привычного уклада жизни, от основного имущества, от возможности делать деньги, такие деньги, которые здесь не снились даже Президенту! Конечно, дон Марио Винцетти тоже умеет делать большие деньги, но он глава мощной Организации… И очень важно, что Сурен обошелся без помощи могущественного покровителя, доказав тем самым свою значимость и авторитет. Впрочем, сделку по покупке акций надо довести до конца… Что ж, используем привычный рычаг…

Сурен набрал секретный номер. Этот телефон включен только тогда, когда нет опасности им пользоваться. Сейчас он был включен.

— Алло, — раздался в трубке тихий женский голос.

— Здравствуй, Лючия, — старательно изображая трепетного влюбленного, сказал Сурен. — Ты одна?

— Да, — еще тише сказала Лючия. — Марио надолго уехал…

— Зато я завтра приеду! Мы обязательно должны увидеться!

— Только помни об осторожности, — еле слышно произнесла она и отключилась.

Трепетность и влюбленность исчезли. Сурен тоже нажал кнопку отбоя. Лючия не идет ни в какое сравнение с Оксаной, но это деловой вариант. А Оксана — праздник. Отдых для тела и души. Может, действительно сделать ее своей американской женой?

Он вздохнул. Какая фигурка, какие ножки… Но… Девчонка очень ненадежна, она предала своего первого мужа, этого лейтенантика, предала второго… Нет, доверять ей нельзя… Тогда зачем связываться? Сколько можно найти молодых девушек с красивыми икрами? Много, очень много…

Важной походкой влиятельного и авторитетного человека Сурен подошел к машине. Алекс и Жора напряженно смотрели на шефа, пытаясь угадать, какие вести он принес.

— Все нормально, парни! — усмехнулся Сурен, разваливаясь на заднем сиденье. — Я порешал все вопросы!

* * *

18 ноября 2002 года, Москва

Вечером Лернер рассеянно слушал «Русалку» Дворжака в Государственном Кремлевском дворце, который раньше назывался Дворцом съездов. Снаружи концертный зал показался ему удивительно похожим на здание Кеннеди-Центра в Вашингтоне — это послужило еще одним аргументом «за» и заставило, в конце концов, выложить семьдесят долларов за билет. В антрактах он обошел вестибюль, спустился в цокольный этаж, где располагались туалеты, по мраморным лестницам поднялся на галереи, осмотрел ассортимент закусок и напитков в буфете, съел бутерброд с копченой колбасой и порвал костюм о торчащий из металлического стула винт… Но это не испортило настроения. Специалист по особым операциям Грант Лернер сделал три десятка снимков на мобильный телефон, присмотрелся к публике, а главное, окончательно сочинил сложную партитуру для очередного, особо важного, «концерта». Он подобрал свой знаменитый «ключ» к операции эксфильтрации, а также придумал для нее кодовое обозначение.

Когда-то пятнадцатилетний Грант зачитывался Фенимором Купером. Из всех мужественных и благородных героев особенно нравился ему охотник Натаниэль Бумпо по прозвищу Следопыт — великолепный стрелок, забивающий гвоздь пулей, выпущенной из длинноствольного карабина, который он любовно называл «оленебой». Больше того, вопреки русской поговорке: «За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь», — Следопыт сбивал одной пулей двух птиц. Для этого надо было рассчитать их траектории, предугадать, когда и где они пересекутся, и послать пулю именно в эту точку, и именно в это мгновение… Такое феноменальное мастерство произвело на юного Гранта неизгладимое впечатление.

Но теперь он тоже был виртуозом своего дела. Подобрать подходящую человеческую цепочку сложно, но это полдела. Если не четверть. Надо направить ее туда, где бурлит жизнь, где легко раствориться в толпе, где скрещиваются досуг и работа…

Расположенный над кремлевскими подземельями Дворец и стал той точкой, в которой пересекутся пути эксфильтрации Зенита и выполнения им последнего задания! Грант Лернер чувствовал себя Следопытом, которому предстоит сделать особо точный выстрел. Организовать «Рок-н-ролл под Кремлем»! Его распирало чувство радости и торжества. Хотелось выпить, но Лернер никогда не пил «на холоде».

Зато в последующие три дня он трижды посетил Государственный Кремлевский дворец, отсмотрев и отслушав выступление народного хора Мордовии, проводимое Российским монархическим движением награждение императорскими орденами и концерт военного оркестра духовых инструментов. Сотрудники службы наружного наблюдения фиксировали каждый его шаг, но ничего подозрительного не обнаружили, хотя сам факт посещения столь разноплановых мероприятий свидетельствовал либо о всеядности гостя, либо о каком-то тайном, невыявленном умысле. Либо подтверждал вывод агента-гида о чудачестве заезжего итальянца.

Когда тур закончился, Витторио Джотти с сожалением распрощался со своим гидом, сообщив, что Москва ему очень понравилась, и он обязательно приедет еще, причем будет счастлив, если работать с ним станет именно этот молодой человек. Гид кисло улыбался и неискренне обещал еще раз встретить столь замечательного гостя.

Удобно развалившись в просторном салоне «боинга», выполняющего рейс Москва — Вашингтон, Грант Лернер с облегчением извлек декоративные контактные линзы, достал старомодную трехрядную расческу, привычно взъерошил прилизанные волосы и убрал пробор посередине головы. Человек с серо-зелеными глазами и универсальной европейской прической сразу утратил специфичность итальянской внешности: теперь его можно было принять за кого угодно — немца, бельгийца, шотландца…

Впрочем, если бы Грант готовился к соответствующей роли, то добавил бы несколько деталей, с первого взгляда не оставляющих сомнения в принадлежности к избранной национальности, — например, надел бы килт с клетчатым узором клана Мак-Грегоров… Или выкрасил волосы в рыжий цвет и нацепил излюбленные немцами круглые очки в блестящей стальной оправе.

Наверное, сейчас его внутренний настрой больше соответствовал образу сына вересковых холмов, потому что он выпил подряд три порции «Баллантайна». Впервые за семь дней. И вроде бы отвлекся и расслабился. Именно «вроде бы».

Глядя на стройные ноги стюардессы, обслуживающей пассажиров первого класса, он долго не мог понять, что ему в них не нравится. Потом догадался: слишком спортивные. У жены Зенита нет таких мышц. Он не отвлекся, он продолжал работать и по-прежнему «примерял» людей на роли в своем спектакле…

В восемь тридцать по местному времени «боинг» приземлился в аэропорту «Даллес», где ждал черный «Крайслер» с водителем. Утомленный нервным напряжением последних дней и сменой часовых поясов, Лернер задремал на заднем сиденье, широком, как полка мягкого вагона. Но отдохнуть по-человечески не успел. Когда в пятьдесят седьмом году начиналось строительство штаб-квартиры ЦРУ, Аллен Даллес поставил перед архитекторами задачу: создать атмосферу сельского городка, но при этом чтобы офицеры разведки были недалеко от политиков. Поэтому от центра Вашингтона до резиденции Фирмы было всего восемь миль, которые «Крайслер», пробираясь через пробки, преодолел за тридцать минут.

Изрядно помятый Грант Лернер вошел в холл старого здания со знаменитым панно на полу — орлом, восседающим над «розой ветров». Пройдя турникет под бдительным взглядом офицера внутренней полиции, он в лифте поднялся на четвертый этаж, откуда по стеклянному коридору перешел в новое здание, построенное в девяносто первом году в связи с ростом штатной численности персонала.

Вскоре он вошел в свой кабинет на пятом этаже южной шестиэтажной башни. Хотелось принять душ и выспаться, но вместо этого он по внутренней, тщательно закрытой от любого прослушивания линии соединился с офицером по связям с ФБР и переговорил с ним в течение пяти минут.

Потом набрал на компьютере отчет о командировке и набросал план операции «Рок-н-ролл под Кремлем». Высокий статус особо ценного специалиста позволял Лернеру напрямую выходить на заместителей Директора, но он никогда не пользовался такой возможностью: настоящие профессионалы не любят мозолить глаза начальству. Поэтому он закодировал оба документа и направил их начальнику русского отдела Фоуку. Пусть сам докладывает Директору или кому хочет…

Время до обеда он провел, изучая фотографии сотрудников штаб-квартиры, подготовленные кадровой службой по заданным параметрам: пол, возраст, рост, вес… Из более чем двухсот снимков Лернер, в конце концов, отобрал шесть, о чем тут же известил начальника отдела по работе с персоналом.

В четырнадцать ноль-ноль он спустился в столовую и занял столик в центре зала, за которым уже сидел человек из «персонелити». Один из отобранных Лернером кандидатов находился в данный момент за пределами США, остальные пятеро в течение следующего часа посетили столовую. Изабелле Хондерс и Роберту Ковальски, входившим в эту пятерку, сразу после обеда сообщили, что они временно переходят в распоряжение «дирижера специальных операций» Гранта Лернера. В профессиональных кругах Гранта называли просто Дирижер.

В десять минут четвертого Лернер принял обоих в своем кабинете.

— Завтра, когда вы придете на работу, ваши волосы должны быть вот такого цвета, — сообщил он миссис Хондерс, эффектной блондинке, четверть века отработавшей в информационно-аналитическом директорате. Он протянул ей каталог с образцами профессиональной краски для волос «Чилл'з»: нужный образец темно-каштанового оттенка был обведен фломастером. — Ни тоном ниже, ни тоном выше. У вас есть достаточно опытный мастер?

— Да, — после короткой заминки сказала Изабелла. Вряд ли ей понравилось это требование.

— Кроме того, придется изменить прическу, — продолжил Дирижер, протягивая несколько фотографий. — Покажете образец своему мастеру, он справится.

На снимках в разных ракурсах была запечатлена неизвестная женщина. Ее лицо тщательно заштриховано, хотя особенности укладки видны очень хорошо.

Изабелла напряглась, хотела что-то сказать, но сдержалась. Дирижер не терпел противоречий и пресекал их самым жестким образом.

Еще Лернер попросил их обуть завтра удобную обувь классического образца и в десять утра явиться в вашингтонский Центр искусств имени Джона Кеннеди.

Управление технической службы Лернер посетил перед самым окончанием рабочего дня.

Он предельно ясно обрисовал задачу, стоящую перед технарями. Несмотря на неурочный час, два сотрудника тут же выехали в крупную оптовую фирму, поставляющую технику и оборудование для парикмахерских и салонов красоты.

В восемнадцать сорок пять он открывал дверь кабинета управляющего вашингтонским Кеннеди-Центром. Тот уже ждал его и с вежливой настороженностью поднялся навстречу.

— Вы сможете работать у нас сколько понадобится, мистер…

— Смит, — подсказал Лернер.

— И в свободные часы, и во время концертов, мистер Смит. Только скажите, это не связано с какими-то угрозами нашему Центру? Например, со стороны террористов?

— Никоим образом! — успокоил управляющего Лернер. — Я могу начать прямо сейчас?

Некоторое время Лернер провел в концертном зале. Оркестр Теодора Куртензиса играл увертюру «1812 год» и три оркестровые сюиты Чайковского. Лернер высидел спокойно минут двадцать, после чего покинул зал и обошел все этажи Центра, заглядывая в технические помещения и туалеты для посетителей.

Потом он отправился в отель «Шератон», снял уютный номер-сингл, с прекрасным видом на ухоженный зеленый парк, принял, наконец, душ и заснул как убитый.

* * *

С семьдесят восьмого по восемьдесят второй год Изабелла Хондерс защищала цвета Пенсильванского университета на соревнованиях по легкой атлетике, волейболу и плаванию. У нее были прекрасные данные, с которыми она могла сделать карьеру как в области информационных технологий, так и в профессиональном спорте. Роберт Ковальски был в свое время чемпионом колледжа по боксу. Оба они сохранили хорошую физическую форму и спортивный азарт. И все же испытание, которому подверг их Грант Лернер в пустом здании Кеннеди-Центра, оказалось утомительнее, чем можно было ожидать. Сесть на одни места, выйти в холл, спуститься в цокольный этаж, зайти в туалет, вернуться в зал и сесть на другие места. Утомляла, прежде всего, бессмысленность этих перемещений — пять, десять, пятнадцать, двадцать раз! Дирижер следил за каждым движением, замерял время секундомером и постоянно делал замечания.

— Миссис Хондерс, ускорьте, пожалуйста, ваш подиумный шаг!.. Мистер Ковальски! Не бежать! Стоп! Бегают только гардеробные воры! Плавнее, пожалуйста!.. — раздавался под высокими сводами его резкий голос. Почему-то он напомнил Роберту и Изабелле голос павиана-самца, присматривающего за своим стадом. — Вы хотели сесть на прежние места, а это ошибка, хотя вы ее вовремя исправили… И расслабьтесь, напряжение привлекает к вам внимание!

— Может, вы просто скажете, что от нас требуется? — не выдержала, наконец, миссис Хондерс.

Она еще не привыкла к своему превращению из блондинки в шатенку, не привыкла к новой прическе и постоянно смотрелась во все встречающиеся зеркала, за что тоже получала замечания.

— В точности выполнять мои указания, — сказал Лернер. И смягчил резкий тон улыбкой. — Работаем дальше! Пошли!

До половины третьего Дирижер успел выжать их досуха. Потом пришел управляющий и сказал, что через полчаса начинается репетиция, и он не может гарантировать, что уважаемых сотрудников ФБР не увидят артисты и технический персонал.

— Спасибо, на сегодня мы закончили, — ответил Лернер.

— Почему ФБР? — спросил Ковальски, когда они вышли из здания.

— Потому что Фирма никак не проявляет себя на территории США, — ответил Грант.

После обеда занятия возобновились в одном из спортзалов в Лэнгли. Лернеру не нравилась походка миссис Хондер, а еще больше — привычка мистера Ковальски во время ходьбы ставить носки ботинок наружу… да и многое-многое другое. Он заставил пройти их по залу с десяток километров, добиваясь неизвестно чего, и отпустил где-то ближе к полуночи.

* * *

Сотрудники второго отдела управления технической службы проводили время куда веселее. Накануне, придерживаясь параметров, заданных Дирижером, они скупили двадцать две электробритвы и машинки для стрижки усов, имеющих автономный источник питания, компактные размеры и минимальный вес. Теперь они были заняты их тестированием.

Оставленные включенными на всю ночь, «Брауны», «Филипсы», «Панасоники», «Мозеры» и «Трайвы» несколько часов стрекотали бойко и однотонно, как сильные насекомые, потом некоторые стали сбиваться, понижать тон, терять силы и замолкать, а специально оставленный дежурный записывал результаты каждого образца в журнал. Потом машинки зарядили и повторили эксперимент. К утру уже определились устойчивые лидеры и аутсайдеры, но лишь по продолжительности работы машинки не отбраковывались, потому что Дирижер пояснил: продолжительность однократного контрольного бритья — минута-полторы.

Старший инженер, имеющий, по слухам, самый высокий IQ в управлении (не исключая начальства), собирал и анализировал рекламации по каждой из представленных моделей. Особенное внимание обращалось на внезапные отказы — такой сигнал влек немедленное снятие образца с тестирования.

Рядовые сотрудники помоложе старательно стригли прикрепленные к стендам кусочки синтетического меха размером полтора на два дюйма. Время обработки каждого фиксировалось по хронометру, чистота «бритья» и малейшие повреждения на тканевой основе оценивались по десятибалльной шкале и заносились в протокол… Если стрижка занимала больше минуты, образец снимался с дальнейшего прохождения.

Машинки с моторами индукционного типа, которые чаще всего используются профессиональными брадобреями, были отбракованы еще на начальном этапе исследования: они сильно вибрировали и требовали известной сноровки, при отсутствии которой неподготовленный человек мог оставить на своем лице порезы. Роторные машинки были проще в использовании, но чистота бритья оставляла желать лучшего…

За время испытаний нашлись добровольцы, которые экспериментировали на себе: подбривали и даже сбривали усы, равняли бороды, виски и брови, в результате их внешний вид заметно изменился, а отзывы добавились в журнал испытаний. Как-то, то ли подчиняясь чутью, то ли привлеченный просочившейся информацией, в отдел спустился из заоблачных сфер технический гений профессор Лоуренс Кольбан. Он с интересом понаблюдал за происходящим, потом взял элегантный «Панасоник», сбрил не менее чем трехдневную щетину, провел рукой по щеке, удовлетворенно хмыкнул и убрался восвояси. Но его хмыканье было внесено в журнал испытаний как одобрение столь признанного специалиста.

И хотя никто из сотрудников не догадывался, что все это значит, у каждого был боевой настрой: второй отдел всегда наилучшим образом решал поставленные задачи.

* * *

На следующее утро восьмичасовым рейсом в Вашингтон прибыли сотрудники посольства США в Москве Мэри Бинтли и Фил Монроуз, который по приказу Бицджеральда уже начал отращивать усы. Из аэропорта их доставили прямо в Кеннеди-Центр, где они присоединились к репетиции. Им тоже пришлось курсировать по маршруту зал — холл — туалет — зал, покидая одни места и занимая другие, подстраиваться под энергичный и плавный ритм, который слышал один Грант Лернер, работать над собой, устраняя замечания и исправляя недостатки. Филу, например, вменялось в обязанность посещение интенсивного курса бального танца, чтобы избавиться от сутулости.

На третий день Дирижер привел с собой еще одну пару — неких Тома и Джейн, молодых сотрудников из отдела по работе с персоналом. Теперь они репетировали вшестером. Заняли места в зале, вышли, прошли маршрут, вернулись в зал и заняли другие места. Повторили все сначала. Повторили еще. Еще. Еще десять раз. Пообедали и отправились в спортивный зал или школу танцев, совершенствоваться и работать над собой.

К концу недели все научились выдерживать время, проходить маршрут без замечаний и возвращаться именно на те места, которые были им указаны. Больше того, участники спецоперации без труда могли выйти из зала, сходить в туалет с закрытыми глазами и так же вернуться обратно, хотя при этом они не могли избавиться от ощущения, что участвуют в спектакле абсурда. Но, не будучи оперативными сотрудниками и не работая «в поле», они прекрасно понимали, что авторитетный в Фирме Дирижер репетирует с ними не для забавы. Да и вообще — Центральное разведывательное управление США — не та организация, которая приветствует шутки и развлечения.

Через десять дней репетиции переместились в туалетные комнаты. Роберт, Фил и Том часами отрабатывали технику «реактивного» переодевания и обмена аксессуарами; тем же были заняты на женской половине Изабелла, Мэри и Джейн. Дирижер по-прежнему хронометрировал их действия, не стесняясь заходить и в женский туалет.

Когда из Управления технической службы доставили машинку для стрижки усов с какими-то хитрыми антитравматическими лезвиями, Филу Монроузу усложнили задачу: кроме смены одежды ему нужно было еще успеть «побрить» кусочек меховой ткани, не повредив основы и не оставив ни одного волоска. А в дальнейшем ему предстояло сбрить собственные усы.

— Хорошо, что не надо брить подмышки, — мрачно изрек Фил.

Репетиции продолжались, причем несколько последних проходили во время концертов, когда зал был заполнен нарядной публикой. Действовать в таких условиях оказалось труднее, в первую очередь психологически. Вид переполненного людьми зала, который Монроуз и другие привыкли видеть пустым, в первые минуты обескуражил и вызвал скованность… Да и в туалетах приходилось проявлять инициативу и находчивость, чтобы занять смежные кабинки. Но тренинг дал свои результаты: вскоре все три пары вновь устойчиво выполняли свои нормативы.

Настал день, когда Лернер посчитал подготовку участников законченной. Генеральная репетиция была назначена на вечер, когда в Кеннеди-Центре давали «Иоланту». Фил к этому времени успел отрастить жесткие рыжеватые усы, которые ему предстояло начисто сбрить в туалетной кабинке за 25 секунд… Агенты порядком успели осатанеть от бессмысленного механического снования по коридорам театра и были настроены весьма решительно. Но все, в конце концов, прошло отлично, и даже Мэри, чьи внутренние часы всегда на несколько минут отстают от лернеровских «Сейко», успешно справилась с заданием.

Итак, хотя подготовка и заняла три недели, но дала положительный результат. Дирижер был доволен. Репетиции прошли успешно. Можно переходить к основной операции.

* * *

Аварийная «Москанализации» прибыла по вызову в установленное нормативом время — один час. Трезвые и вполне прилично выглядящие в своих утепленных синих комбинезонах слесари сверили номер дома с заявкой в маршрутном листе, приготовили инструменты и стали открывать люк. Но он не поддавался. Слесари напрягали мускулы, срывали поясницы — бесполезно! Звенела монтировка, выгибался крючок из арматуры, но почти пудовая крышка упрямо сидела в своем гнезде.

— Да он, кажись, приварен, — тяжело дыша, сказал один. — Ну-ка, посвети… Точно! Совсем ох…ли…

— Придется через соседний, — пожал плечами напарник.

Но и соседний люк оказался заварен. И соседний соседнего. И все остальные люки на Тверской и прилегающих улицах, которые они не поленились осмотреть.

— Ну их на хер! — сплюнул, наконец, слесарь. — Нам что, больше всех надо? Поехали на базу — доложим, а начальство пусть разбирается.

Заваренными оказались и колодцы «Моссвязи», из-за чего сроки ремонта вышедших из строя телефонов откладывались на неопределенное время, и тепляки, и любые другие люки, ведущие под землю. В технические службы и в мэрию стали поступать многочисленные жалобы. Обычных жалобщиков, как правило, отфутболивали на раз-два, а уважаемым людям и начальникам (а эти категории почти на девяносто девять процентов совпадают) объясняли, что дело государственное, связано с госбезопасностью, поэтому надо потерпеть. Что ж, потерпим, дело привычное…

* * *

— Точно, это он самый и есть! — довольно усмехнулся Семенов, рассматривая фотографию Билла Джефферсона. — Значит, взяли гада?

— Да нет, не совсем, — пробурчал Юра Евсеев, составляя протокол опознания.

— Как так, «не совсем»? А фотка откуда? — удивился Семенов.

— Из прошлого. Личность установлена, а местонахождение фигуранта неизвестно, — объяснил Юра. И добавил: — Пока неизвестно.

«Колпаковского шпиона» опознали уже и Леший, и Бруно Аллегро, и жители села Колпаково, его объявили в розыск, а фотографии раздали постовым милиционерам, участковым и сотрудникам уголовного розыска. Сеть была заброшена широко, и шансы поймать рыбку резко увеличились. Только в последние годы сети очень часто оказываются дырявыми…

— А чего это по центру города люки заваривают? — спросил Семенов, подписав протокол. — Небось с этим гадом связано?

— С ним, — понизил голос Юра. — Но сами понимаете, Алексей Федорович, это информация ограниченного распространения…

— Понимаю, понимаю, — кивнул тот. — Только на улице заварили, а во дворе старой батареей придавили или груду кирпичей навалили. Я нарочно ходил, проверял… Показуха это все! Вон на Грузинской дом сносят, так вход в подвал деревянным щитом заколотили, на четырех гвоздях… На соплях, короче — дерни и заходи. А где-то вентиляционную шахту проволокой затянули — ее обычными ножницами разрезать можно. А ведь все отчитались: меры приняты!

Семенов с досадой махнул рукой. Точно так, как Евсеев-старший, когда Юра рассказал ему, что на Солянке вход в старые штольни тоже для вида забили досками — это он сам видел. И телефонограмму дали: указание выполнено в срок!

— Это все оттого, что порядка нет, — прокомментировал отец. — Был бы порядок, и кирпич бы нашли, и бетон, и цемент, и арматуру, каждую щелку замуровали бы, да еще ответственный человек совершенно добровольно рядом бы дежурил с ружьем или топориком… Потому что, если бы на его участке враг просочился…

Он не договорил и махнул рукой.

— Но это, конечно, в нынешнюю демократию не укладывается. Раз демократия и законность — тогда должен быть беспорядок!

Похоже, что отставник наружного наблюдения придерживался такого же мнения.

— А вы, Алексей Федорович, если еще повстречаете этого гражданина — сразу сообщайте в милицию или прямо мне, — напутствовал отставного «топтуна» Юра. — Только осторожно, он очень опасен.

Он протянул свою скромную визитку: только имя и телефон.

— Вы мой мобильник тоже запишите, — предложил «наружник». — Если вдруг понадоблюсь…

Когда Семенов ушел, Юра долго листал оперативно-розыскное дело, которое распухло до двух внушительных томов. По существу, работа шла к завершению. Фонотехники получили долгожданный акустический фильтр после монтажа и отладки, они уже на другом уровне исследуют голос курсанта из семьдесят второго года и экпериментальные аудиозаписи Мигунова. Сам Мигунов и его жена взяты под плотное круглосуточное наблюдение, их телефоны прослушиваются.

Правда, установить микрофоны в их доме не удалось — это была настоящая неприступная крепость, с несколькими рубежами электронной охраны. Бригада технического отдела, приставившая лестницу к забору, чудом не была захвачена тревожной группой вневедомственной охраны, прибывшей к дому через семь минут. Спасло сканирование радиоэфира, благодаря которому бригадир перехватил сигнал тревоги. По той же причине не удалось оборудовать машины фигурантов ОРД. Но все это не имело практического значения. Как только экспертиза установит идентичность исследуемых голосов, Мигунов будет арестован. А потом следователь Званцев раскрутит его на полную катушку, он ведь большой специалист в таких делах… Да и не только Мигунова придется раскручивать!

Считалось, что прослушка городского телефона Катранова положительных результатов не дала. И мобильного — не дала. И наблюдение за квартирой — тоже. Полковник не вел «шпионских» или просто подозрительных переговоров, не употреблял «ключевых» слов, немедленно привлекающих пристальное внимание, не принимал дома фигурантов розыскного дела. Но сегодня, когда Юра, не удовольствовавшись справкой, «на всякий случай» все же изучил распечатку мобильной связи, то оказалось, что Катранов неоднократно названивал Светлане Мигуновой, делая недвусмысленные предложения, и, наконец, договорился о свидании.

Адюльтер не является государственным преступлением, да и, в отличие от, например, США, не является преступлением вообще. Естественно, что сотрудники отдела ОТМ не придали этому никакого значения. Юра поднял «отрицательные» сводки наружного наблюдения и нашел фотографию Светланы. Вход в подъезд, выход из подъезда… Ее визит, конечно, не изобличает полковника в шпионаже, а потому тоже не вошел в итоговый отчет ОТМ. Но теперь ясно, как флешка оказалась в цветке! Так что Званцеву придется раскручивать и Светлану Мигунову: соучастие в шпионаже в форме укрывательства, создание искусственных доказательств для обвинения другого лица в тяжком преступлении…

Вот как быть с Джефферсоном и операцией «Рок-н-ролл»? Этого Юра не знал. Он сделал все, что мог. Мачо объявлен в розыск, но результата пока нет. Обезопасить подземные ходы оказалось практически невозможным. Леший был прав: сотрудники правоохраны не могли работать на глубине. Кормухин предложил, воздействуя на патриотические чувства, использовать бывших сотрудников «Тоннеля». И хотя Юра сильно сомневался в их патриотизме, он попытался это сделать. Но… ни одного из тех, кто не утратил навыков, найти не удалось: все спрятались, опасаясь неведомой опасности. Комендантская служба Кремля объявила усиленный вариант несения службы, Федеральная служба охраны усилила режим на своих спецобъектах — вот и все. Да еще имитация активности на местах входа в подземный мир. В принципе, все вместе должно сработать… Если бы еще знать, в чем состоит суть операции «Рок-н-ролл»?

Но этого Юра Евсеев не знал.

Назад: Глава 10 Cтарая любовь не ржавеет

Дальше: Глава 12 Танцуем рок-н-ролл!

Глава 11 ФСБ против ЦРУ

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Глава 11
ФСБ против ЦРУ