Глава 13
Войны явные и тайные
После второй пары явился Айва в состоянии дикого аффекта. Он выдернул Рыбу из очереди в столовку, заволок в коридор и загадочно прошипел, хватая ртом воздух:
— Только что! Бл…дь!.. Вообще!..
Он на себя не был похож: ни депрессии, ни томной раздумчивости, ничего такого, и глаза его под немытой челкой горели ксеноновым светом. Рыба даже остолбенел.
— В чем дело? — сказал он. — Убили кого? Или ты про этот шмон в «Козере»?
Айва замахал на него руками.
— Да нет. У нас. На Якиманке. Новострой. Котлован. Подвал вскрыли.
Он дышал, как загнанная лошадь.
— Какой подвал? — не понял Рыба.
— Старый. Древний.
Айва хватанул еще воздуху.
— Экскаватор. Ковшом цапанул. Я сам видел. Всю дорогу бежал.
— А чего ты бежал? — не понял Рыба.
— Как чего? — вскинулся Айва. — Старый подвал! Лет сто! Двести! Они ж его бетоном накачают! Чтобы археологи, активисты там всякие стройку не остановили! Надо идти в заброс! Срочно! Такое раз в жизни!..
Рыба оглянулся по сторонам.
— Ты не ори, во-первых, — сказал он. — Во-вторых, к тебе менты домой не приходили, на кол посадить не грозились. А ко мне — приходили. Ощутил разницу?
— Так что? — Айва, видно, разницы никакой не ощутил. — Они ж завтра под утро качать собираются, пока темно! Я сам слышал! Они как только кирпич старый цапанули, так сразу все перессали, забегали, а потом землей сверху присыпали, чтоб не видно было. А сами все свалили и стройку на замок! Я тебе точно говорю — там к началу рабочего дня один бетон будет! У них ведь план! У них сроки горят!
— Я никуда не пойду, — твердо сказал Рыба. — Иди без меня, если хочешь. Пусть Леший подержится за твое тощее очко.
Айва посмотрел на своего друга с выражением удивленного сочувствия.
— Ну, ты и придурок! — протянул он. — Ты что, так и не въехал, что ли? Старый аццкий подвал. Антика, золотишко. Очнись, Рыба!
Рыба показал ему неприличный жест и ушел искать свою очередь. Ну и скатертью дорога. Айва побежал искать Вампирыча и нашел — в раздевалке спортзала, где его группа сдавала зачет по физкультуре. В отличие от Рыбы Вампирыч среагировал очень правильно, и ни о каком зачете речи, конечно, быть не могло. Вдвоем они поехали любоваться на новострой, который был всего в двух кварталах от дома Айвы, обнаружили там полное отсутствие жизни, прикрытый пленкой котлован, а также сторожа с красной людоедской мордой, который обходил свои владения, поигрывая бейсбольной битой. Ручка биты была обмотана черной изолентой, а головка имела такой вид, будто ей уже поубивали кучу народу.
После этого Айва с Вампиры чем отправились в «Козерог».
«Черных» здесь поубавилось, точнее, их не было вовсе. Бармен, официанты и посетители — все вполголоса обсуждали недавнюю облаву. Но диггер-готы отвлекаться не стали: приняли иаду с пивом, обсудили в общих чертах, что будут делать с антиквариатом и золотишком, которые обязательно нахабарят сегодня ночью, а потом еще позвонили Крюгеру. Крюгер сперва не поверил, долго расспрашивал, что да как. Ему казалось, что Айва принял за подвал остатки какого-то старого фундамента, а то и просто старую строительную свалку. Но там, где мог ошибаться Айва, не могли ошибиться прорабы и строители, а они бегали по стройке, как дустом посыпанные, это факт. Поэтому Крюгер назначил сбор на углу Большой Якиманки и Земского переулка в половине девятого вечера, — в полной экипировке, с запасом воды и жрачки. Да, и еще он зачем-то велел разжиться кислородными самоспасателями по типу шахтерских. В интернет-магазинах, где торгуют альпинистской экипировкой и прочей экстремальщиной, этого добра полно.
* * *
— А если собаки? — шепотом спросил Айва.
— Собак нет, — сказал Крюгер. — Чтобы запустить сторожевую собаку, они обязаны были огородить стройку металлическим забором — два метра как минимум, и чтобы ни одной щелки. Это по правилам так полагается. А на заборе они явно сэкономили.
— Это точно, — сказал Вампирыч с гордостью. — Мы прошли этот забор, как немцы польскую границу. Даже как-то неинтересно.
— Ничего, самое интересное впереди, — сказал Крюгер.
Примерно четверть часа назад они преодолели хлипкое ограждение со стороны дворов, нашли удобное укрытие среди сваленных в кучу бетонных свай и теперь любовались на освещенный прожектором котлован. К котловану вела узкая «улочка», образованная строительными бытовками, поддонами с кирпичом и разной техникой. В одной из бытовок горел свет — предполагалось, что это сторожка. Сидел сторож внутри или бродил где-то по объекту — этого кладоискатели еще не знали. Чтобы прояснить ситуацию, Крюгер осматривал территорию с помощью навигационных очков, включив режим ночного видения.
— А что будем делать, когда появится? — спросил Айва.
— Что-что… Грохнем! — кровожадно улыбнулся Вампирыч. Среди прочих полезных вещей в его рюкзаке лежал заряженный дедушкин обрез.
— Сделаем просто, — сказал Крюгер, не отрываясь от навигатора. — Заложим петарду под забором. Пока сторож бегает туда-сюда, успеем пробраться в котлован. Я так делал уже.
— А откуда петарда? — расстроился Айва. — Мне никто не говорил…
Крюгер промолчал. Он наверняка все рассчитал заранее и подготовился должным образом. И петарды прихватил, и многое другое. Он взял на работе отпуск за собственный счет и последние недели две ежедневно закидывался с навигатором, спускаясь все глубже и уходя все дальше от проторенных диггерами-любителями троп. Второй уровень московского «минуса» — метро, бомбоубежища, ливневые сбросы, — он успел неплохо освоить, даже собственную карту в навигатор загрузил. Сегодня Крюгер надеялся спуститься еще ниже.
— Вижу, — сказал он. — У последней бытовки, метров пятьдесят отсюда. Наверное, отлить ходил.
И сразу, словно подслушав его слова, в дальнем конце «улочки» прорезался луч фонаря. Сторож возвращался.
Крюгер вскочил на ноги.
— Должны успеть. Только тихо. Пошли!
И первым метнулся к котловану. Айва и Вампирыч бросились за ним. Крюгер приподнял край пленки, поднырнул под нее и на животе скатился вниз. Свет прожектора кое-как пробивался сквозь пленку, создавая иллюзию жутковатого сумеречного царства. Внизу рельеф котлована был неровным, с перепадами и широкими канавами, прорытыми ковшом экскаватора, здесь они могли свободно двигаться под пленкой, оставаясь незамеченными снаружи. Крюгер быстро нашел стену подвала, тихим свистом подозвал Айву с Вампирычем. Те пробрались к нему, молча отстегнули от рюкзаков саперные лопатки и стали откапывать вход в пролом. Но не успели они бросить и десяток лопат, как послышался шум, будто где-то рядом обрушился один из земляных брустверов, а затем раздались сдавленные ругательства.
— Сторож! — клацнул зубами Айва.
— Пи…ц! — прошептал Вампирыч, крепче сжимая гладкую деревянную ручку.
Кому должен наступить этот самый п…ц — сторожу или им самим, он не уточнил. Но саперная лопатка в умелых руках — страшное оружие, и все это знали. Не знали только — умелые у них руки или нет…
На фоне мерцающей потусторонним светом пленки проступили какие-то смутные очертания. Пленка заколыхалась. Крюгер схватил Вампирыча за ворот куртки и шепнул в ухо:
— Тихо!
И тут совсем близко раздалось:
— Не ссыте, диггеры! Он в бытовку ушел телек смотреть!
Айва что-то пискнул с перепугу. Крюгер и сам перетрухнул, если честно, не сразу узнал голос.
— Рыба, ты? — спросил он.
— А кто ж еще!
Рыба появился перед ними во всей красе: химка, налобник, рюкзак, на поясе какое-то железо позвякивает. Рожа довольная.
— А как же твои менты? — злобно проговорил Айва, снова обретя дар речи. — Или отпросился?
— Менты побоку, — уклончиво ответил Рыба и натянул ему шапочку на нос. — Я за вами полчаса ходил, между прочим. С самого Земского. Смотритесь натурально, террористы еще те. Думаю, если бы сержант какой вас узрел, через минуту вся Москва точно бы на ушах стояла!..
* * *
— Я знал только одного человека, кому повезло, как нам сегодня, — бубнил Крюгер из-под «намордника», рыская лучом фонаря по старым кирпичным стенам.
— Точнее, двух: Лешего и Хоря. Они когда-то примерно так же «Пирожок» отрыли с николаевскими рублями. Слыхали что-нибудь про это?
— Я думал, «Пирожок» всегда был, — сказал Рыба. — А что за рубли?
Они закончили осматривать первый подвал, который оказался бывшей мастерской — здесь всюду валялись сгнившие в слизь доски и какие-то хомуты, а в углу стоял почерневший верстак. За верстаком обнаружилась тонкая, в полкирпича, замуровка, за которой открылся следующий подвал — сухой, как Сахара, присыпанный по полу и стенам странной липкой то ли пылью, то ли сажей, от которой у Айвы случился жуткий пятиминутный чих. Крюгер велел всем надеть самоспасатели.
— Так что за рубли это были? — спросил Рыба.
— Серебряные, еще при Пушкине чеканили. Больших денег стоят.
— И что? Леший здорово поднялся на этих рублях? — крикнул Вампирыч. Он обходил подвал по противоположной стене.
— Вроде нет, — Крюгер пожал плечами. — Точно не знаю, но вроде какие-то неприятности у него там начались…
— А-а, — сказал Вампирыч.
Две дощатые перегородки до середины человеческого роста. На полу валялась труха, которая, по предположению Крюгера, когда-то была сеном. При малейшем прикосновении она распадалась на атомы. В стене имелись неглубокие ниши. В одной из них под слоем пыли Вампирыч обнаружил увесистый том в кожаном переплете.
— Ни хрена себе, «Библия»! — сказал он, открыв титульный лист. — Это ж дореволюционное издание!.. Вот застежки медные, твердые знаки везде…
— Какие еще твердые знаки? — не понял Айва.
Взял находку, оценивающе взвесил на руке, осмотрел застежки, заглянул внутрь.
— Да ты на год посмотри — тысяча восемьсот девяносто третий! Там все писалось с этими, как их, ятями и ёрами…
— Точно, — сказал Вампирыч. — Наверное, ценная! Тысяч двадцать рублей, а то и больше.
— Что вы ерунду несете! — не выдержал Рыба. — Пыли этой обнюхались, что ли? Это библиографическая редкость, она миллионы стоит!
Он посмотрел на титульный лист, восхищенно покачал головой, перевернул несколько страниц, заглянул в конец. Молча передал книгу Крюгеру, а тот сунул ее в рюкзак.
— Разберемся, оценим, только без спешки, — сразу сказал Крюгер. — Чтобы не засветиться. С антиквариатом шутки плохи. У ментов целый отдел по этой линии работает…
— Менты далеко, нам сейчас строители страшнее, — мрачно проговорил Вампирыч. — Как бы они не замуровали нас бетоном!
И столь же мрачно добавил:
— Офигес полный!..
* * *
Шесть или семь подвалов когда-то были соединены между собой, неизвестно какой нужды ради. На месте этих соединений чаще всего были замуровки, но кое-где оставались обитые медным листом двери с причудливо изогнутыми ручками. Вампирыч поковырялся отверткой и снял одну такую ручку, сказал, что поставит на дверь спальни — будет прикольно смотреться. Айва тоже попробовал снять, но у него ничего не получилось.
Крюгер с помощью навигатора соотнес приблизительную осевую линию подвалов с Якиманкой и выяснил, что подвалы находятся под самым дорожным полотном и идут под небольшим углом к сегодняшней линии застройки. По всей видимости, дома, стоявшие здесь, снесли в середине, а то и в начале ХХ века, когда расширяли улицу.
Из ценных и даже не особо ценных вещей ничего не обнаружили. Один подвал был забит полуистлевшими тетрадями, газетами за 1913–1915 год и прочим бумажным хламом, увязанным в пачки. Вампирыч вытянул одну тетрадь, предполагая, что это дневники какого-нибудь писателя или поэта, а то и политического деятеля вроде Маркса с Энгельсом. Но там оказались только выведенные красивым тонким почерком названия продуктов — крупа ячневая, хлеб, яйца, чай, пиво сельдь керченская (все те же яти и ёры, и все измерялось фунтами и дюжинами), — и цены в рублях и копейках. Приходно-расходная книга какая-то.
— Пиво «Дурдинское», тридцать штук бутылок по десять копеек, — прочел Вампирыч потрясенным голосом. — Десять копеек! Вот это жили люди, представляете? Да там, наверное, руки можно было мыть этим пивом!
— Это тебе, Вампирыч, не в нефти плескаться… — буркнул Айва.
— А «Кириешки» у них почем? — поинтересовался Рыба.
Вампирыч принялся честно рыться в тетради, но она буквально рассыпалась у него в руках, из-за чего на Айву напал новый приступ чиха.
Подвалы выстроились цепочкой, уводившей на север, к Якиманской набережной и Водоотводному каналу. Разобрав очередную стену с крошащимся раствором («Наверное, а Первую мировую строили, — предположил Рыба. — Тогда на всем экономили»), они едва не свалились в какую-то яму, которая при ближайшем рассмотрении оказалась длинной каменной полостью с кирпичными стенами, подпертыми деревянными балками. Здесь было очень сыро, с потолка капало, всюду росли сталактиты, а вода местами доходила до середины икр. Кое-где из этой воды торчали обломки огромных бочек, похожие на потерпевшие крушение корабли, и воняло здесь просто исключительно. По виду все это походило на старые винные склады.
— Там, наверху, уже канал, — сказал Крюгер, глянув в навигатор. — А здесь перепад высот минус два с половиной метра, если с подвалами мерить. И дальше под уклон продолжает идти.
Винные склады закончились самой обычной свалкой, состоявшей из обломков бетона, кирпича и досок. Раскидав какую-то часть этой кучи, диггеры обнаружили остатки стены, а за ней — шахту, в которую Айва не улетел только по счастливой случайности. Швырнули в нее несколько камней, которые сгинули без всякого звука, будто в космос улетели. Лезть туда никто не хотел, поэтому они просто перекинули доски, подстраховались альпинистскими тросами и перешли на другую сторону.
Дальше открылось узкое и относительно чистое пространство, так как часть мусора, по логике, должна была скатиться вниз. Коридор здесь принимал уже более привычные очертания — прямоугольное сечение, бетонные стены с ржавыми потеками, под ногами хрустело стекло и легкие, пористые, как пемза, камешки. Айва осторожно спросил, не пора ли им обратно — на всякий случай, чтобы не оказаться замурованными здесь, когда строители закачают в подвал тридцать кубов бетона его любимой марки М600.
— А мы назад возвращаться не будем, — сказал Крюгер, который после шахты уже не снимал очки-навигаторы и только подгружал там все новые и новые карты. — Выкинемся с другого конца. Здесь кругом полно всякой подземной инфры, а параллельно идет Серпуховская линия метро. Где-то должна с ними пересечься…
Через триста метров обнаружили еще один небольшой завал, за ним — ржавую стальную дверь. Открыли дверь монтировкой. Опять коридор, в дальнем конце которого брезжил слабый свет и слышался гул. Подошли ближе. В потолок был вмурован железный люк с дырками — свет шел оттуда, а еще через эти дырки отчетливо тянуло ветерком и временами что-то гремело с постепенным нарастанием и затуханием, будто неподалеку проходил поезд. Это и была, по всей вероятности, Серпуховская линия.
Открыть люк не получилось, пошли дальше. И снова свет, и опять какие-то звуки. На этот раз — голоса. Далекие, нечеткие, туманные.
— Так это ж платформа над нами! — предположил Рыба. — Или переход между станциями!
— Нет здесь никакой платформы, — сказал Крюгер. — «Кропоткинская» далеко, она на Сокольнической линии, а «Полянка» позади осталась.
— Тогда подсобки какие-нибудь!..
И на подсобки как-то не очень похоже. Свет был неровным, он то появлялся, то пропадал, и вообще, складывалось такое впечатление, что он все время удаляется и голоса удаляются вместе с ним.
Прибавили ходу. По дороге увидели два боковых ответвления с перепадами, но терять время на них не стали. В какой-то момент свет вдруг пропал вообще, зато голоса стали громче. Кто-то орал, будто ругался. Через минуту стало понятно, что коридор в этом месте поворачивает градусов на сорок, поэтому свет и не пробивался. Когда они повернули за угол, то вдруг увидели впереди группу людей с фонарями. Сколько, сосчитать было нельзя, но — много. Больше, чем их.
— Эй, братья!! — радостно завопил Вампирыч.
Крюгер не успел заткнуть ему пасть. Голоса впереди замолкли, погасли, как по команде, фонари. А потом полыхнули на их месте короткие вспышки и ударило по ушам, оглушило, и щеку Крюгеру царапнуло что-то обжигающее.
— Уходим! Быстро! — заорал он, не слыша сам себя.
Схватил Айву, который стоял рядом, потянул назад, за собой. Опять вспышки, опять грохот. Крюгер упал, вскочил, ударился о стену, едва не расколотив навигатор. И тут рвануло-полыхнуло совсем рядом, будто пушка выстрелила, уши заложило, через ноздри стальной колючкой протянулась пороховая вонь. Крюгер подумал, что неизвестные подошли вплотную и расстреливают их в упор, но тут же увидел спину Вампирыча, который, присев на одно колено, при свете налобника пытался перезарядить свой обрез.
— Уходим, придурок!
Вампирыч оттолкнул его, снова пальнул в темноту сразу из обоих стволов и только после этого поднялся и побежал за Крюгером, пыхтя и возбужденно матерясь.
* * *
— Я следил весь твой дорога, маленький Бруно. Мы в этот место уже ходили. Иса и Салих специально делали метка на стенах, я их просил так делать. Посмотри здесь, маленький Бруно. Видишь?
Амир говорил спокойно и ровно, как если бы обсуждал с Бруно сугубо мирные вещи — прогноз погоды на завтра, к примеру. Но многие его люди знали, что раз Амир начинает путать русские слова (а он следил за своей речью), то это верный признак того, что он взбешен, просто вне себя.
Он взял Бруно за шиворот и мягко ткнул носом в стену, на которой мелом был нарисован значок, похожий на извивающуюся змею.
— Ты видишь? — повторил Амир.
— Ну! — надулся Бруно. — Так я же…
— Нет. Я знаю, что ты будешь сказать. Путаешь след, уходишь погоня. Я угадал?
— Так, и что с того?
Бруно дернулся, чтобы освободиться из цепкой руки Амира, но тут же был вмазан лицом в бетон так, что на стене остался его кровавый портрет. Бруно завопил и замахал руками, а замолчал лишь после того, как получил под дых коленом. Тимур, Саид, Вака Три Тонны, не говоря уже о Салихе с его односельчанами-приспешниками — все смотрели на него, как на кусок тухлого мяса, будто и не был Бруно никогда человеком-звездой, чемпионом по армрестлингу и кокаину, лучшим представителем малого народа.
— Ты думаешь, наверное, что я — это такой глупый человек, который будет ходить за тобой, пока ты не сдашь его на руки ментам или приведешь в какой-то гиблый место. Я угадал?.. — сказал Амир. — Молчишь, ладно. Тогда скажи, где мы находимся сейчас.
— Да недалеко уже совсем! Ну, точно говорю! — просипел Бруно, стараясь хоть на минуту отдалить неизбежный конец. — Здесь Кремль уже начинается!
— Тогда почему мы ушли отсюда, когда были здесь недавно?
— За нами кто-то шел, вот клык даю! Я хотел их со следа сбить!
— А почему мне не сказал?
— Я хотел!..
— И что?
Бруно не сразу нашелся что сказать, насупился. А когда, наконец, открыл рот, Амир накрыл его своей ладонью.
— Я распорю тебя от горла до самой жопы, ты, маленький гребаный карлик, — прошипел Амир с перекошенным от злости лицом. — И брошу здесь умирать. Ты даже не представляешь, как ты расстроил меня сегодня…
— Кхерам! — негромко окликнул Вака.
Это не было ругательством. На чеченском это означало «тревога, опасность». Все сразу замолчали, застыли. Вака кивнул в сторону коридора, который они только что прошли, и вскинул растопыренную пятерню: чужие, несколько человек.
Потом из темноты донесся чей-то крик. Чеченцы разом погасили свои фонари, дали длинный залп по коридору. В ответ раздался громкий пушечный раскат.
Салих громко выругался:
— Шайтан!.. Сардам!.. — его ранили в ногу.
Иса с Абуом, изрыгая проклятия, принялись строчить из своих автоматов. Саид в полной темноте пробовал перевязать Салиха. Воспользовавшись суматохой, Бруно тихонько отполз в сторону, преодолел несколько метров на карачках, а потом не выдержал, вскочил в полный рост и помчался прочь.
Так он не бежал еще никогда в своей жизни. Бруно Аллегро, надо сказать, вообще никогда ни от кого не бегал, это не в его привычках, поскольку он не боялся никаких опасностей и побеждал любого врага… Но это был исключительный случай, парадокс в своем роде. И очень хорошо, что вокруг было темно и никто этот парадокс наблюдать не мог.
Сзади раздавались выстрелы и крики. Бруно казалось, что чеченцы стреляли именно в него. Он бежал наугад в темноте, держась правой стороны, рискуя в любой момент споткнуться или врезаться лбом в невидимое препятствие. Крики и выстрелы становились все тише, а через какое-то время Бруно почувствовал на левой щеке легкое дуновение. Он притормозил, вернулся и обнаружил боковой коридор. Побежал туда. Пробежав метров тридцать-сорок, наткнулся на дверь, едва не расшибив себе череп. Посветил зажигалкой (прихватить свой фонарь он не сообразил), кое-как открыл ее, сорвав ногти и располосовав жестью правую руку до самой кости. За дверью — еще два коридора, расходящиеся в стороны под острым углом. Нырнул в левый. Не угадал, потому что там оказался какой-то датчик с крошечной красной лампочкой и загудел, завопил, заклекотал, как резаный. У Бруно волосы зашевелились на бороде. Он не знал, что хуже — быть располосованным от груди до самой жопы или снова ощутить тот сводящий с ума ужас, который он испытал однажды в подземельях под Кремлем.
Не помня себя, Бруно бежал вперед и вперед, отчаянно топая короткими ножками и вопя не хуже любой сирены. Несколько раз он ударялся о какие-то трубы, под ногами хлюпала вода. А потом перед ним внезапно выросло что-то, темная масса пролетела над головой и воткнулась в стену, сверху раздался сдавленный крик боли и отчетливое ругательство. Бруно сразу же замолчал, пригнулся, шарахнулся в сторону, снова бросился вперед… Но тут привалило тяжестью, ударило по голеням, и он легко соскользнул во тьму, еще более непроглядную, чем та, в которой он тщетно пытался найти дорогу.
* * *
— Где-то здесь. Сигналка на двенадцатом сработала. Оружие в готовность! Смотреть в оба!
Леший пропустил вперед Рудина, связался по портативной рации с диспетчером:
— «Шмель», дай малый свет на 12-й участок!
Через несколько секунд загудели, налились синим молоком потолочные светильники, выхватили из темноты длинный коридор коллектора.
— Рудин! Видишь что-нибудь?
— Пусто, — лишенным индивидуальности голосом сказала горошина в ухе.
— Пыльченко?
— Никак нет, товарищ майор.
Леший был уверен, что СОС-95 сработала ошибочно. В крайнем случае ее потревожил какой-нибудь отмороженный искатель приключений, сопливый горе-диггер. Серьезные люди на сигналку не нарываются, ее даже в шутку прозвали «светофором»: в темноте белые пластиковые датчики с красными диодами хорошо заметны, на них пойдет только пьяный или сумасшедший. Хотя у Амира опыта хождений в «минус» нет, это не его родные горы… Да и Бруно мало ему поможет. Значит, пятьдесят на пятьдесят: или Амир, или не Амир… Да…
В любом случае оставить без внимания сигнал тревоги они не могли. Благо что находились рядом, в районе Волхонки.
— Я «Тролль-Второй»! — послышался в рации взволнованный голос Бородько, который вместе с Полосниковым и Зарембо прочесывал соседнюю ветку коллектора.
— Обнаружил странное тело, товарищ майор! На вид пацан лет десяти, но с бородой!
Леший сразу понял, о ком речь.
— Что значит — тело?! Труп, что ли?
— Никак нет. Дышит вроде. Но лежит, как труп…
— Мы идем к вам, — Леший коротко свистнул, подавая сигнал своей группе.
— Глаз с него не спускать. И будь осторожен — он вполне может тебе нож под ребра запустить. Или дать головой в солнечное так, что с ног слетишь!
* * *
— Он сам упал, товарищ майор. Похоже, за перемычку зацепился.
— Так уж и сам? — с сомнением спросил Леший. — А ты не помог?
— Я хотел, конечно, — признался Бородько. — Слышу — бежит, только шаг какой-то странный. Что делать? Как обычно — крюк в челюсть! Только он чуть ли не между ног у меня проскользнул, со своей челюстью, а я в камень засадил…
Боец показал разбитый в кровь кулак. В мертвенном свете ламп казалось, что с пальцев содрали кожу.
— А он сам завалился. Так и сложился на месте… — с жаром говорил Бородько. — Только он притворяется, очнулся уже, просто вставать не хочет.
— Как же он встанет, если ты ему на спину наступил?
— Так вы же предупредили, что он особо опасен, — боец убрал ногу в тяжелом ботинке.
Карлик глубоко вздохнул, но продолжал лежать на бетонном полу, поджав ноги и прикрывая голову рукой.
— Бруно! — Леший потряс его за плечо. — Это я, Леший — помнишь? Кэгэбэшный бункер, триста «зеленых», Хорь, Керченец… Слышишь меня?
— Отвали, — отозвался Бруно, не открывая глаз и не меняя позы.
Леший выпрямился.
— Встать! — сказал он негромко, но властно.
Бруно пошевелился, ощупал пальцами голову, вздохнул и сел. Неторопливо, с ленцой, поднялся на ноги.
— Вот ёшкин болт, чуть башка не лопнула, когда эта дура орать начала. — Он поднял глаза на Лешего, прищурился. — Значит, Леший, да? Хреново выглядишь, однако. Вылитый мент. Понюшкой не угостишь старого друга?
— От понюшки понос случается, — отрезал Леший. — Что здесь делаешь?
— О стену ебошусь, не видишь, что ли?
Карлик с подозрением огляделся. Приподнялся на цыпочках и воткнулся носом в черно-синий шеврон у Лешего на рукаве.
— Ни х…я ты не Леший, вот что я тебе скажу. Леший был диггер, наш человек. А вы все мусора. Я пошел. До свиданья.
Пыльченко успел схватить Бруно за куртку и, сделав подсечку, вновь аккуратно уложил на пол.
— У нас очень мало времени, — сказал Леший, присаживаясь рядом на корточки. — Я знаю, ты обещал провести Амира под Кремль. Где он?
— Кто? Кремль? — Бруно сделал непонимающее лицо.
— Позвольте, товарищ майор, я ему ума вставлю меж глаз! — вызвался Зарембо. — Руки чешутся!
Леший остановил его движением ладони.
— Запомни, Бруно: Амир собирается отправить на тот свет тысячи людей. Если хочешь ему в этом помочь — выё…вайся дальше, как муха на говнище. Только потом из этого говнища уже не выберешься, я тебе гарантирую. Своими руками утоплю. А если хочешь, чтобы этого не случилось — тогда просто поговори со мной. Ты понял?
— А чего он мне грозится ума вставить? — рявкнул Бруно, показывая пальцем на Зарембо. Сквозь маску его обычной невозмутимой наглости и бравады проглядывал испуг. — Я и так умнее него в четырнадцать раз! Я человек-звезда! Я Бруно, в конце концов! Бруно Аллегро!
— Хорошо, — сказал Леший. — Никто тебе ничего вставлять не будет. Говори быстро.
Карлик мрачно посмотрел в пол.
— Я не знаю, где они. Я им все наврал. Что подземелья знаю, ракоходы эти, все такое. Водил их, пока Амир не просек, в чем дело. Они там знаки, оказывается, оставляли зачем-то. Путь метили. Чуть не порвали меня… Но там перестрелка началась, фонари потушили сразу, Салиха ранили. А я смылся… Но я не знал, клык даю!! — вскричал он. — Амир сказал, там клад какой-то офигенный! Меня в долю обещал взять!
— Кто в вас стрелял? — спросил Леший.
— Откуда я знаю? Что я, должен был пойти спросить у них? — огрызнулся Бруно.
— Где это произошло?
Бруно опять стал рассматривать камешки на полу.
— Я ж говорю: не разбираюсь я в ваших ракоходах… Прямо бежал, потом налево, кажись… Ногти, вон, о дверь содрал…
Не поднимая головы, он продемонстрировал Лешему кривые поцарапанные пальцы.
— Потом два коридора. А потом эта дура орать начала, я чуть не спятил… Это что, та самая, из-за которой я в бункере тогда чуть голову не расшиб?
— Нет, обычная сигнализация, — сказал Леший. — Чем они путь метили?
— Ну, типа того, — Бруно изобразил в воздухе нечто волнистое. — Типа змейки. Мелом рисовали.
— Сколько людей у Амира?
— Семь… Ну, шесть с половиной. Салиха ранили…
— Бежал долго? Минуту? Десять? Двадцать?
Бруно глубокомысленно почесал бороду.
— Не знаю, — вздохнул он. — Но не двадцать, точно. Меньше.
Леший повернулся к Пыльченко.
— Это десятый или одиннадцатый участок. Набережная, канал, Знаменка. «Кабельники» и «теплаки». В канализацию Амир не сунется. Что скажешь?
— Там настоящее спагетти из коллекторов, товарищ майор, — сказал Палец. — Старые, новые, дублеры, «замороженные» участки. И перегон метро рядом. И пойти они могут в каком угодно направлении, не угадаешь. Они ведь дезориентированы… Но я хорошо знаю этот район, товарищ майор!
— Лады, поведешь группу, — кивнул Леший. Щелкнул тумблером рации.
— «Шмель», я «Тролль»! Свяжись срочно с Евсеевым. Передай, что Бруно нашелся. Сигнал тревоги — красный. Пусть объявляют общегородскую операцию, перекрывают центр по Садовому кольцу, берут под прицел все люки, все места забросов.
Он подумал и добавил:
— И метро пусть эвакуируют. Подчистую. Как понял, «Шмель»?.. Давай, действуй.
Он взял Бруно за шиворот, встряхнул как следует.
— А ты пойдешь с нами. Покажешь место, где вас обстреляли.
— А чего все я да я?.. — обиженно загудел Бруно. — Тем я нужен, вам нужен, и все бесплатно…
Но сопротивляться не стал, послушно потрусил куда-то по коридору. Тут же притормозил, остановился. Хлопнул себя по лбу: «А-а!..». Повернулся и побежал в обратную сторону, растолкав стоявших на его пути Бородько и Середова. Леший поймал карлика, развернул к себе.
— Хватит суетиться, Бруно. От тебя сейчас слишком многое зависит. Если опять начнешь бывалого из себя корчить, как с Амиром, я тебя…
Бруно рывком сбросил его руку и заорал:
— Ну, чего встали, дылды?! За мной!! Вымахали под два метра, а ни хрена без Бруно не можете!..
* * *
Место нашли быстро. И кровь, и гильзы на полу, и «змейку» на стене. Это был тепловой коллектор «Арбат-Житная», третий километр.
— Автоматы против охотничьего ружья, — сообщил Палец, перебрав гильзы. — Странный расклад…
— В какую сторону они пошли? — спросил Леший у Бруно. — Пытались догнать тебя?
— Да вроде… Не знаю, — пробормотал карлик. — Мне бы понюшку, а? Леший, не жмись! У тебя в аптечке что-то должно быть, я знаю!..
Группа разделилась. Пыльченко, Середов, Зарембо и Полосников отправились в сторону Житной. Леший, Бородько и Рудин — к Арбату. Карлика Леший взял с собой, но передал наверх, чтобы в ближайшей вентиляционной шахте его перехватил резервный наряд и доставил на Лубянку. Бруно принялся орать про свой звездный статус, строить из себя оскорбленную добродетель: я вам ценные сведения, а вы меня — на Лубянку! После того как Леший пообещал приковать его наручниками к трубе и оставить одного до прихода коллег, он заткнулся и больше хлопот не доставлял.
* * *
Огольцов перестал писать и поднял голову, над которой заходящее солнце в окне нарисовало ярко-оранжевый нимб. Взглядом начальник секретариата пронзил Евсеева насквозь, разложил на атомы, перетасовал, собрал снова. Если бы это было можно, он бы, конечно, не собирал. К утру уборщица смела бы эти атомы в совок и вынесла прочь вместе с остальным мусором и его головной болью… Евсеев ему не нравился. Евсеев, который приходил в конце субботнего дня, похороненного в рабочем кабинете, и начинал что-то нести о срочной эвакуации, не нравился ему вдвойне.
— Коптоев? Амир? — переспросил он с раздражением. — Вы что, не были на утреннем совещании? Не слышали, что банда Коптоева блокирована в Чечне?
— Слышал, товарищ полковник, — ответил Евсеев. — Но майор Синцов утверждает, что Коптоев в Москве.
Лицо Огольцова стало наливаться краской.
— Он что, видел его? Беседовал с ним?
— Никак нет, — сказал Евсеев. — Синцов говорил с Бруно.
— С каким еще Бруно? С тем самым карликом-циркачом?
— Так точно. Его скоро доставят сюда, товарищ полковник. Наряд уже выехал.
Огольцов насупился, опустил глаза, перечитал абзац, на котором только что остановился. И ни черта там не понял. Задурили ему голову с этими циркачами, проститутками, с эвакуацией этой…
— Вот когда доставят, когда допросят, тогда и будем оценивать степень опасности! — прогремел он. — Как вы себе все это представляете? Какой-то карлик что-то сказал, и мы объявляем эвакуацию? Перекрыть Садовое кольцо, эвакуировать радиальные станции, поднять наверх тысячи взбудораженных людей!!.. Начнется паника, пойдут слухи…
— Я согласен, товарищ полковник, сведения об опасности надо проверить самым тщательным образом. Но Синцов — командир спецвзвода, опытный подземник, ему можно доверять…
— А я доверяю официальному рапорту полковника Гуцериева! — перебил Огольцов. — И вам советую придерживаться того же правила!
Полковник прихлопнул ладонью бумаги на столе.
— Руководством поставлена задача не создавать лишнего шума и не сеять панику. В метро и на поверхности уже дежурят дополнительные патрули, городская милиция предупреждена и работает по усиленному варианту. Поэтому до выяснения всех обстоятельств дела никаких активных действий не предпринимать. Если необходимо блокировать какие-то люки и подземные коммуникации, используйте собственные ресурсы — но опять-таки аккуратно и без шума. Задача ясна?
— Так точно, — сказал Евсеев, обращаясь уже к лысине Огольцова, опять склонившегося над столом.
Он переступил с ноги на ногу, ругнулся про себя и сказал:
— Только что будет, товарищ полковник, если Коптоев все-таки там, под землей?
* * *
Они давно перестали встречать собственные метки, забираясь все дальше и дальше по коридорам и тоннелям. Несколько раз видели над собой решетчатые вентиляционные люки, за которыми можно было разглядеть московское небо, приобретавшее при взгляде из подземелья необычный серебристый оттенок, и верхние этажи московских высоток. Но никто из амировцев толком не знал город, определить свое местонахождение по этим скудным данным они не могли. Что там, наверху — автобусная остановка, сквер, тихий дворик или заполненная машинами проезжая часть? Узнать можно было только выбравшись наверх и тем самым обнаружив себя. При таком раскладе лучше всего было дождаться ночи. Вот только времени у них в обрез: не исключено, что их продолжают преследовать, да и Салих потерял много крови… Поэтому они пошли дальше, и напрасно: люки уже не встречались, толща земли над головой ощутимо давила на психику, а куда они придут — никто не знал.
Первое время Амир ни с кем не разговаривал, он был взбешен. Мало того, что операция сорвалась, так еще и предатель Бруно ушел от возмездия. Своих врагов Амир не прощал. После возвращения он намеревался во что бы то ни стало разыскать карлика и устроить ему показательную казнь. Способов — как для первого, так и для второго — он знал немало. Бруно был обречен болтаться на потолочной балке в подвале, подвешенным за большие пальцы ног. Или торчать на колу в яме. Или… Не важно. Главное, что ему не отвертеться и не избежать расправы.
…Примерно через час после перестрелки с неизвестными они услышали шум поезда. Совсем рядом, за стеной, пронесся состав, стены задрожали.
— Откуда здесь паровоз? — удивился Ваха. — На вокзал вышли, что ли?
— Метро это, — скупо сказал Амир.
И точно — через несколько минут Иса обнаружил в стене запертую дверь с узким окошком, сквозь которое можно было рассмотреть темный туннель с красными огоньками светофоров. И еще доносились странные звуки: было похоже, недалеко играет гармошка. Какой-то простенький народный мотив.
— Значит, станция рядом, — догадался Абу.
Они подождали. Через некоторое время мимо прогрохотал еще один поезд. В освещенных вагонах виднелись усталые, ничего не подозревающие люди.
— Можно попробовать незаметно выйти. Как думаешь, Амир? — спросил Ваха. — Вскроем дверь, выйдем по одному, дойдем до станции, смешаемся с толпой. И сразу — наверх…
— А с Салихом что? — спросил Амир. — Он тоже смешается с толпой?
Салих был плох. Заряд дроби превратил его правую икру в кровавые ошметки. Ногу забинтовали и перетянули жгутом под коленом, но кровь все равно проступала наружу. Самостоятельно Салих передвигался с большим трудом. Большую часть пути его попеременно тащили на себе Иса и Абу.
— Я смогу! Я попробую! — промычал Салих.
— И пробовать нечего, — Амир отрицательно покачал головой.
— У меня есть запасные штаны, — вдруг сказал Иса. — Я отдам их Салиху, сделаем новый бинт, ничего видно не будет…
— Штаны? — недобро спросил Амир. — А оружие мы оставим здесь? И взрывчатку тоже? Или мы спустились сюда погулять?
— Не бросайте только меня! — произнес Салих. — В горах я бы ждал сколько угодно, но в этом аду не смогу…
Амир помолчал, глядя в окошко на очередной поезд. Сказал:
— Никто тебя не бросит, молчи. У меня есть хороший план. Очень хороший план…
Он обернулся.
— Тимур, снимай свой рюкзак.
Весь пластит с детонаторами был разделен на три части, которые несли Тимур, Саид и Ваха — в общей сложности около центнера мощной взрывчатки. Тимур снял и поставил на землю свой рюкзак. Амир приподнял его, взвесил на руке.
— Салих, — сказал он. — Это лучший час твой жизни. Час твоей славы. Ты войдешь туда, отомстишь неверным и предстанешь перед Аллахом в белых одеждах шахида.
Он протянул рюкзак Салиху. Тот со страхом уставился на него, отступил назад, замотал головой.
— Но я не хочу…
— Твоя семья будет благодарить тебя, поверь мне, — настойчиво проговорил Амир. — Это большая честь, Салих. Отказаться от нее будет ошибкой.
— Он ни в чем не виноват, — сказал Иса, глядя в пол. — Пусть он пойдет с нами.
Амир даже не повернулся в его сторону.
— Ты пройдешь по туннелю и выйдешь на станцию. Дождешься, пока подойдут два поезда сразу и будет много людей, — говорил он Салиху, гипнотизируя его тяжелым взглядом.
— Они могут помешать тебе, но не сразу сообразят. У тебя будет время. Ты должен не останавливаться и идти вперед. Стреляй, если надо. Главное — дойти до станции. Но можно взорваться и в туннеле, перед поездом! Это легко, я сам активирую взрыватель. Тимур, помоги ему надеть…
— Не надо, Амир!.. Нет… Я не смогу идти сам! У меня болит нога! — хрипло бормотал Салих, отступая все дальше.
— Салих ни в чем не виноват! Не трогай его! — выкрикнул Иса. — Почему ты решаешь, кому жить, а кому — нет? Почему сам не хочешь пойти дорогой шахида?
— Почему? — переспросил Амир. — Вот почему.
Он выхватил нож, легко взмахнул перед собой. Салих с перерезанным от уха до уха горлом пошатнулся, упал на колени, хватаясь руками за воздух. И свалился на пол ничком.
— Теперь ты пойдешь вместо него, Иса, — спокойно сказал Амир, наклоняясь над Салихом и вытирая нож о его куртку. — Только ты, как человек здоровый, возьмешь два рюкзака…
Иса метнул быстрый взгляд в сторону Абу, своего односельчанина. Абу кивнул и незаметно расстегнул кобуру.
— Руки! Оба! — крикнул Тимур, который успел обойти их со спины и приставил дуло автомата к шее Исы.
Вака держал на мушке Абу. Бунтовщики подняли руки, Саид быстро обезоружил их.
— Предатели. Шакалы, — процедил Амир. — Что ж, раз вы хотите идти вдвоем, то сможете унести всю взрывчатку. Этого хватит, чтобы похоронить всю станцию с переходами и целый квартал наверху… Берите рюкзаки, быстро.
Иса, бледный, с лихорадочно горящими глазами, повесил на себя два рюкзака — один на спину, второй на грудь. Абу нацепил на плечи третий рюкзак.
— Так не поступают, Амир… Это несправедливо! — проговорил он сквозь зубы.
— Будешь учить меня справедливости? — презрительно бросил командир. — Справедливо было бы прикончить вас на месте, как шакалов. Я даю вам шанс исправить ошибку. Если донесете «игрушки» до станции, никто не узнает о вашем предательстве. Идите.
Он подал знак Вахе, тот достал небольшой плоский ломик, сунул его в щель между дверью и косяком, поддел, потянул на себя. Сталь заскрипела о бетон, взвизгнул металл. Ваха крикнул что-то, словно подбадривая себя, и вдруг стал медленно оседать на пол. Саид стоял ближе всех, он подхватил его и увидел, что из-под черной вязаной шапочки на лицо Вахи стекает кровь.
— Кхерам! Ваху убили!
Он бросил тело, и тут же сам дернулся, крутнулся на месте волчком, зажимая ладонью рану в боку.
— ФСБ! Не двигаться! Руки на стену! — крикнули из темноты коридора. — Стреляем без предупреждения!
Террористы рассыпались в стороны, освобождая центр коридора, вжались в стены. Застучали автоматные очереди. Саид рухнул на пол, так и не успев снять с плеча своего «калашникова». Иса и Абу, оба безоружные, что-то кричали Амиру. Тот в ответ молча показал им на дверь, ведущую в подземный переход.
* * *
— Это «Тролль-один»! Мы обнаружили их! Коллектор теплотрассы «Арбат-Житная», в районе пересечения со станцией «Кропоткинская»! Они вооружены, у них тяжелые рюкзаки — возможно, взрывчатка! Блокируем с южной стороны! Высылайте подмогу, срочно! Нужно запереть их с севера!
Благодаря инфракрасным очкам группе Лешего удалось подойти к бандитам незамеченными. Рассуждать было некогда, огонь открыли сразу, едва коридор вывел их на одну прямую с целью. Сомнений в том, кто перед ними, не возникло: бородатые люди в черных и камуфляжных комбинезонах были увешаны оружием.
Рудин точным выстрелом в голову снял первого, копошившегося у двери. Леший ранил второго. Остальные рассыпались по коридору и открыли плотный огонь. Леший упал на пол, перекатился, отполз в сторону и сел, прислонившись спиной к горячей трубе. Напротив, подпирая стену, сидел Рудин — оскаленный, злой. Дальше копошился Бородько, нервными движениями скручивал со ствола автомата прогоревший глушитель.
— У них гранаты, я видел!.. — сказал он, стуча от возбуждения зубами.
Рудин хрипло рассмеялся.
— Не дрейфь, Бородько. Коридор тесный, далеко не кинешь. А у них взрывчатка с собой — сдетонирует… Правильно говорю, майор?
Леший ничего не сказал, он ждал паузы в шквальном огне противника. Дождавшись, быстро качнулся вперед, послал в сторону бандитов длинную очередь и снова прижался к трубе.
— Двое за электрощитом, — сказал он. — У них самые здоровые рюкзаки. И там дверь рядом. Надо валить их в первую очередь…
Подумал несколько секунд, наклонился к микрофону рации:
— «Шмель», врубай свет на коллекторе «Арбат-Житная»! На всех участках! Шевелись, не спи!
Бородько смотрел на него с испуганным обожанием ребенка, попавшего в опасный переплет, плохо понимающего, как отсюда выпутаться, и только ждущего команды от старших. Рудин нервно скалил зубы, наверняка вспоминая чеченскую кампанию, и непрерывно сплевывал на пол.
— Когда включится свет, пойдешь вперед, — сказал ему Леший. — Цель ясна? Мы прикрываем.
Рудин перестал скалиться и кивнул.
— Понял, майор.
Все произошло очень быстро. В следующее мгновение под потолком задрожал малиновый свет, и тут же полыхнуло белым, все утонуло в нем, больно резануло по глазам. Рудин уже выскочил из укрытия, когда обнаружил, что дверь, ведущая в подземный переход, открыта. Бандит, зажатый, как сэндвич, между двумя рюкзаками, успел скрыться за ней, и второй вот-вот последует за ним. Он метнулся к стене, упал на колено, прицелился и выстрелил, стараясь попасть в голову. В рюкзаке мог оказаться динамит, который сдетонирует от выстрела, активатор бомбы мог находиться в руке бандита, что тоже привело бы к взрыву… но тут Рудину не оставалось выбора: либо плохо, либо хуже некуда. Бандит покачнулся, взмахнул руками, словно желая отогнать от лица насекомое, колени его подогнулись, и он опрокинулся на спину, на рюкзак. Рудин невольно прикрыл глаза, ожидая взрыва, который размажет его по стенам, да и сами стены разнесет в пыль… Взрыва не было. Леший и Бородько плотно отрабатывали автоматным огнем по сечению коридора, прикрывая его.
Рудин нырнул в открытую дверь и бросился за убегающей к свету фигурой. Стрелять в сторону перрона он не рискнул.
…На станции полно пассажиров. Никакой эвакуацией здесь и не пахло. Хуже всего, что люди даже не разбегались, не пытались спастись, не понимали, что происходит нечто страшное. Увешанный смертельным грузом Иса брел между ними, толкая, наступая на ноги, вызывая раздраженные окрики, — но мало ли в московском метро странных и невоспитанных граждан!.. Из приоткрытой двери в стене перехода неслись громкие стрекочущие звуки, напоминающие грохот отбойного молотка, — но этими звуками в Москве никого не удивишь, Москва строится и ремонтируется день и ночь, без праздников и выходных!.. Даже вид самого Рудина, в боевой экипировке, с автоматом наперевес, никого не отрезвил — мало ли в Москве людей в масках и с автоматами! Вся Москва — одно большое «маски-шоу»!
Иса успел преодолеть десяток метров в сторону эскалатора, когда Рудин заметил мелькнувший с толпе рыжевато-зеленый рюкзак.
— Дорогу! Служба безопасности!
Он рванул вперед, расталкивая прохожих. Иса, услышав окрик, тоже прибавил ходу. Охнула полная женщина, оказавшаяся на полу вместе со своими продуктовыми пакетами. Грохнула, разлетелась стеклянная дверь…
— Выходите наверх! Здесь бомба! — орал на ходу Рудин.
Иса пробежал рядом со стеклянной будкой смотрителя, снимая с груди рюкзак. Из подсобки вылетели милиционеры, расстегивая кобуры, но между ними и Исой была толпа. Люди метались, сталкивались в турникетах. Едва завидев Ису, они каким-то шестым чувством понимали, что опасность исходит именно отсюда, и бросались в сторону, все равно куда… Вокруг бандита на какие-то секунды образовался вакуум, невидимое поле, которое позволило Рудину взять его в прицел.
Рудин замер, выдохнул, сказал себе «хуже не будет» — и нажал на спуск.
Иса упал в метре от эскалатора, выронив рюкзак. Железная лента зацепила кожаную лямку рюкзака, развернула его и потащила вверх, к выходу.
— Тормози эскалатор, чего смотришь! — не очень вежливо прокричал Рудин опешившей смотрительнице.
* * *
Впереди ответвлялся боковой коридор, и Тимур с Амиром свернули туда. Тимур остановился на мгновение, чтобы отстегнуть гранату от пояса и швырнуть ее за угол. Когда он догнал своего командира, раздался взрыв. Загудели трубы теплотрассы, из основного коридора вырвались клубы раскаленной пыли и пара.
— Почему ты не включаешь «игрушку», Амир? — проговорил Тимур на ходу.
— Включаю, — процедил тот, в очередной раз нажимая кнопку радиовзрывателя. — Видно, сигнал не проходит… Вперед, попробуем оторваться!
* * *
— У нас раненые, «Шмель»! Почему не вижу никого из подкрепления?!
— Они уже должны быть на месте! — оправдывался Заржецкий. — Сейчас кто-нибудь подойдет! Кого ранило?
— Бородько, — ответил Леший. — Сейчас Рудин выйдет с ним в переход, будет ждать там. Здесь им оставаться нельзя — трубы прорвало, кругом вода и пар, ни черта не видно. Я продолжаю преследование…
Разговор оборвался. На «Кропоткинской» наконец-то заработали «грифоны» — генераторы радиопомех и блокираторы сотовой связи, которые должны помешать активации бомбы.
— Да ничего, перетопчусь я… Не волнуйтесь, — сказал Бородько и скривился.
Осколком ему задело руку и бок, он еле стоял, опираясь на Рудина, и мелко вздрагивал от боли. Из поврежденной взрывом трубы хлестала горячая вода, плескалась под ногами и заполняла тоннель коллектора густым туманом.
— Так он же сам сказал, что перетопчется! — крикнул Рудин, только что вернувшийся со станции, все еще взбудораженный преследованием. — Доковыляет как-нибудь! Я пойду с тобой, майор!
— Нет, не доковыляет, — сказал Леший. — Спорить некогда, Рудин, выполняй приказ!
Он повернулся и пошел в сторону, где скрылись бандиты. Он знал, где они свернули с основного коллектора. Боковая ветка соединяет трассу со старым бомбоубежищем, впереди тупик. Они не должны уйти.
Горячее молоко висело в воздухе, вода доходила до щиколоток, хлюпала в ботинках. В двух-трех метрах уже ничего не разглядеть, и прибор ночного видения помочь здесь ничем не мог. Леший двигался, стараясь ступать как можно тише. Останавливался, прислушивался. За спиной шумела вода, гудели трубы теплотрассы. Иногда откуда-то долетал басовитый гул, похожий на горестный вздох великана.
И вдруг он услышал, как там, впереди, шлепают шаги по воде. Леший застыл на месте. Не понять было, приближаются они или удаляются. Он дал короткую очередь по коридору, вжался в стену. И в этот момент пол под ногами дрогнул, качнулся… В грохоте, прилетевшем, как скорый поезд, потонули все остальные звуки. Погас свет, молнией сверкнула где-то коротнувшая проводка. Леший потерял равновесие и упал, но вместо бетонного пола ощутил под собой пустоту. Мир рухнул в никуда, осыпался, как карточный домик… И Леший падал вместе с ним.
* * *
Темень и духота. «Похороненный заживо», — подумал Леший. Он шевельнул руками, оперся и приподнялся, осыпав с себя небольшую лавину из мокрой земли. Левая нога болела, будто с нее сняли кожу. Попробовал пошевелить ею и не смог. Нащупал рядом каску и инфракрасные очки с навигатором… Очки уцелели, поэтому фонарь включать не стал.
Он лежал на куче земли и обломков бетона. Вверху — огромный, метров десять, пролом, оскаленный арматурой и проводами. Оттуда еще продолжала стекать вода. Леший попробовал освободить левую ногу — только бы не сломана! Нога застряла под обломками, пришлось немного поработать, чтобы ее вытащить. Но в конце концов все получилось. Леший кое-как встал и, хромая, принялся спускаться вниз. Там увидел чье-то распростертое тело в камуфляже. Борода, сросшиеся брови, короткоствольный АКСУ-74 в руке. Мертвец. Голова то ли проломлена, то ли прострелена, а может, и то и другое вместе… Но это был не Амир.
Леший взял у него автомат, огляделся. Широкий бетонный тоннель наподобие метростроевского, рельсы по центру. На его карте этот тоннель не был обозначен. На «Метро-2» не похоже… А между тем это именно спецлиния правительственного метрополитена, только очень старая… Здесь пустынно и даже чисто — если не считать горы земли и обломков, наваленной в результате обвала… Да, это был обвал, а не взрыв бомбы на «Кропоткинской», как Леший сперва подумал. Видно, «поплыл» и обвалился грунт, подмытый горячей водой из теплотрассы, и бетонные плиты рухнули вниз, разбив «кольца» нижнего тоннеля.
Он не знал, упал Амир вместе со своим напарником или остался наверху. А если упал — то где он? Может, бродит где-то рядом впотьмах? В какой он стороне?..
И тут в темноте раздался отчетливый гулкий стук, словно осыпались камни, ударяясь о стены колодца. Леший пошел на звук. Метров через тридцать рельсы заканчивались железным отбойником. За отбойником находилась широкая шахта — метров семи в диаметре. Леший заглянул внутрь и заметил мелькнувший далеко внизу луч фонаря. Ни секунды не раздумывая, он вскинул трофейный автомат. Выстрелы гулким эхом отдались в бетонных стенах. Но ничего больше Леший не услышал.
На внутренних стенах колодца в несколько рядов были вбиты скобы — подобие лестницы. Леший закрепил страховочную веревку, перекинул автомат на грудь и стал спускаться. Было страшно: за спиной не чувствовалась стена, как обычно в подземных переходах — вроде не в шахту опускается, а по вертикальной скале лезет. Спуск был долгим и опасным — скобы проржавели и едва выдерживали его вес, некоторые обламывались прямо под рукой, пару раз он просто повис на своей веревке… Странная шахта! Это уже близко к третьему уровню — здесь такие сооружения редкость. Хотя… Ветеран-подземец Первухин рассказывал о чем-то подобном! Неужели где-то здесь находится Хранилище?!
В конце концов он почувствовал твердую почву под ногами. Колодец переходил в еще один тоннель с рельсами-узкоколейкой. Не успел Леший сделать и двух шагов, как из темноты, усиленный замкнутым пространством, раздался грохот автоматной очереди. Прижавшись к стене, он выстрелил по вспышкам. Сверху падали камешки, струйками посыпалась земля.
Подождал немного, осторожно двинулся вперед. Воздух стал теплей, запахло то ли гарью, то ли серой, то ли какой-то похожей химией. Далеко впереди вспыхнул свет фонаря, мазнул по сырым стенам, по низкому потолку. Леший выстрелил снова. Ему показалось, что он услышал вскрик. Свет пропал.
…Он преследовал Амира, пробираясь сперва по бетонным «окольцованным» тоннелям, потом по каменоломням с гнилыми деревянными опорами, которые больше походили на звериные норы. Сколько это длилось, Леший не знал. В какой-то момент он глянул на глубиномер и обнаружил, что находится на 150-метровой глубине. Дышать было трудно, он давно бы надел маску-регенератор, если бы она уцелела после падения. Он знал, что Амир ранен — только благодаря потекам крови на стенах и полу ему удавалось каждый раз находить его след в этих лабиринтах.
Запах серы становился все отчетливее, сильнее веяло теплом, и непроглядный мрак стал разбавляться красными бликами — будто где-то впереди горел костер. Он подумал, что это неспроста, и стал двигаться еще осторожней.
Настиг он врага в большой высокой пещере, у самого края широкого разлома, который разрезал поперек сырую земляную штольню. Из разлома шло тепло, запах серы, над ним метались красно-желтые сполохи подземного пламени. Это и была знаменитая «Адская щель», о которой слышали все диггеры и около-диггеры, но видели которую лишь единицы.
Амир, покачиваясь, стоял рядом со щелью и в отблесках подземного пламени казался самым настоящим дьяволом. Собственно, он им и был.
— Взорву, всех загрызу! — встретил он приближение Лешего и действительно заскрипел зубами. Красно-желтые блики метались по небритому лицу, превращая его в череп скелета.
Леший сразу оценил обстановку. Обойти щель и скрыться в темноте можно было по узким карнизам у стен пещеры, но у Железного, очевидно, не осталось на это сил. Все-таки его стихия горы, а не подземелья… Опустошенный автомат Амир держал за ствол, как дубину, а правой рукой с надеждой щупал висящий на поясе нож.
— Бросай автомат, давай на ножах сойдемся! — хрипло сказал он.
Леший усмехнулся.
— А ты бы бросил?
— Бросил. Слово мужчины! — запальчиво сказал Амир.
Он действительно был обессилен. И вряд ли хорошо владел ножом. В принципе Леший мог его заколоть в честном поединке. Но такое бывает только в глупых кинофильмах.
— Подними руки! — приказал он. — И не шевелись, хуже будет!
Леший подошел, резким ударом выбил автомат из ослабевших рук врага.
— Взорву всех! — террорист шарил руками по одежде, в правой был зажат какой-то пульт.
Леший прикладом ударил его в голову. Обыскал неподвижное тело, отнял взрыватель, вытащил нож и два сотовых телефона, один из которых, по-видимому, был предназначен для активации взрывного устройства.
Потом отстегнул от пояса наручники, но тут движения его замедлились. У него не было ни сил, ни возможностей вытащить Амира наверх. Связаться с Заржецким он тоже не мог… Даже если выключили «грифоны», на такой глубине все равно любая рация бесполезна… А главное — желания вытаскивать наверх Железного Амира у него не было.
— Чего ждешь? — зашевелился террорист. — Делай то, что можешь и хочешь!
А что, это мысль! Леший отбросил наручники в сторону, и они улетели в «Адскую щель», как будто подсказывая решение.
Амир приподнял голову и попробовал встать. Леший подошел вплотную, спросил:
— Узнаешь меня? Колонна под Гунюшками, помнишь? Яма за лагерем. Я там два месяца сидел, в яме твоей… Помнишь? Ножевые бои помнишь?
Враг усмехнулся.
— Разве вас всех запомнишь? Сколько я ваших глоток перерезал…
— Ну, меня-то ты запомнишь…
Леший подтащил тяжелое тело к пышущей жаром расщелине. Опытные диггеры считали, что это тектонический разлом, который идет на неимоверную глубину, к расплавленному земному ядру. Но наверняка этого никто не знал. Железному Амиру предстояло выяснить это первым.
— А-а-а-а!
Амир вырвался, вскочил на ноги, попытался выхватить у Лешего нож. Но тот отскочил, отбил руку и ударил врага в челюсть. Темная фигура на миг пересекла красноватый зев «Адской щели» и обрушилась вниз. Раздался пронзительный крик, который быстро оборвался…
* * *
— Но ведь она полетела, так ведь, Борь? Отделилась нормально, сквозь воду прошла правильно, сорок стартовых тонн, как птаха малая, свечкой в небо ушла… А без нас ведь не полетела бы! — Семаго постучал себя пальцем в грудь. — Без меня не полетела бы!! Слышь, Борь? Скажи — полетела бы без меня?
Народу в «Пирожке» было немного, но те, кто был, на них оглядывались. Может, потому, что кафе находилось недалеко от проходной и здесь собирались сотрудники «Циклона», которые хорошо знали и главного конструктора, и коммерческого директора в лицо, а может, оттого, что эти двое шумели больше всех остальных, вместе взятых. Точнее, шумел один.
Пьяный Семаго схватил Гуляева за руку повыше кисти, мял ее и потряхивал — есть у него такая дурная привычка.
— Ну, не полетела бы, — сказал Гуляев и осторожно высвободился.
— Пра-авильна, главкон! — проревел Семаго, так что звякнула люстра. — На «Точмаше» понты горазды строить, очки втирать и премии грести, — это они умеют! А как только до испытательного стенда доходит, так вторая и третья ступени — раком и на цыпочках! И фигу вам!
— Не шуми! — нахмурился Гуляев и незаметно осмотрелся. — И не болтай! Хочешь еще за разглашение схлопотать?
— Без меня не полетела бы! — повторил Семаго громовым шепотом, навалившись на стол и приблизив лицо к собеседнику. — Там «бобик» на «бобике» сидел, от последней гайки до технологических карт, самый проблемный узел — вторая и третья ступени! И кому поручили? Мне! Потому что все знают: Семаго если взялся, он уже не выпустит!.. Семаго «бобиков» нюхом чует!.. Я ведь девять месяцев не спал! Как мать родная выносил, выкормил, на ход поставил! Никто лучше меня эти движки не знает!!
Семаго пристально посмотрел на главного конструктора красноватыми пьяными глазами, словно ожидая, что тот будет с ним спорить. Но Гуляев не спорил. Он лучше других знал, что бывший двигателист, а ныне коммерческий директор, играл в проекте гораздо более скромную роль. Но какой смысл доказывать пьяному очевидные вещи?
Семаго откинулся на спинку стула и разлил по рюмкам остатки из графина.
— А теперь, значит, Сергей Михайлович им больше не нужен…
Он сгреб со стола свою рюмку и быстро опрокинул в рот.
— Птичка улетела, и хана. Можно дать ему поджопник и выгнать на все четыре стороны!
— Никто тебя не выгоняет, — проворчал Гуляев, которому все это порядком надоело.
Семаго пьяно осклабился с видом «меня не проведешь».
— Не нада-а-а… Пашка Козулин рядом стоял, когда секретутка наша приказ печатала, он своими глазами видел: «…в связи с проблемой неплатежей и общим финансовым кризисом принять меры по сокращению штатов… в первую очередь за счет лиц пенсионного возраста…» И тэдэ и тэпэ… А мне 55 вот-вот стукнет! Я уже то самое лицо! Я — пенсионер, Боря!
— Да брось ты… Слухи, и больше ничего! Козулин любит на себя важности нагнать — ему все равно как! Работник он хреновый, директор его ни в грош не ставит, самого давно бы уволил, если бы повод нашел — вот поэтому Пашка и несет всякую ахинею! Только бы все слушали его, открыв рот, и трепетали!
Лицо у Семаго покраснело, обвисло горестными складками, глаза заблестели.
— Борь… а, Борь!.. Главкон!..
Он опять схватил Гуляева за руку. Тот не первый год с ним пил, видел, что коллега хватанул лишку, и знал, что будет дальше. Сперва он начнет громко, по-бабьи, жалиться и плакаться, а потом полезет в драку с первым, кто подвернется под руку. После возвращения с Майорки такие срывы стали случаться у него чаще, чем обычно, словно он не столько отдыхал там, сколько целенаправленно подрывал свое психическое здоровье.
— Перестань. — Гуляев сбросил его руку и порывисто встал. — Мы уже десять раз с тобой обо всем этом говорили! Никто тебя не увольняет! Не у-воль-ня-ет, ты понял? Одно и то же заладил, как баба, честное слово!.. Все, я пошел, мне пора.
Он бросил на стол несколько купюр.
— И тебе тоже советую закругляться…
Семаго набычился, обиделся.
— Нет, давай еще по одной, главкон! — гнул он свое. — Мы старая гвардия, нам надо держаться друг друга, пока нас не кинули по одному! Эй, человек!
Он привстал, огляделся, ища глазами официанта.
— Человек! Люди! Тащите еще четыреста мне и главкону, мать вашу! В этом сраном заведении мы единственные, кто заслужил право выпить после работы!..
Немногочисленные посетители с брезгливой опаской озирались. Гуляев рывком усадил его на стул.
— Хватит, закройся! Тебе домой пора, проспаться! Посмотри на себя!.. Хочешь — честно? Так вот: раньше с тобой хоть выпить было приятно, расслабиться, поговорить по душам, все такое — а сейчас, после этой чертовой Майорки, ты только ноешь и в драку лезешь! Достал!.. Я ухожу, пей один, если хочешь!
* * *
Наташка, надутая, сидела у телевизора. Едва Семаго вошел в комнату (ввалился, а не вошел, будем откровенны) — встала, нырнула в спальню и дверь заперла. Что-то они, кажется, орали друг другу через эту дверь, Семаго сам потом толком вспомнить не мог. Хотя наверняка все о том же… Алкоголик, питекантроп, свинья, с меня хватит, днями сидишь одна, как наложница, а вместо султана приходит упившийся мужлан!.. В таком примерно ключе.
…Проснулся на диване в гостиной. Что-то снилось ему, страшное что-то, сердце до сих пор прыгало. Хотелось пить. Полез в холодильник за пивом — не нашел. Выпил воды из-под крана, побрел, шатаясь, обратно. Заметил, что дверь спальни открыта. Заглянул — постель заправлена, Наташки нет. Ушла… А в голове мутный туман, на душе погано, и ноги не держат. Семаго сел на кровать, руки положил на колени, смотрел, как мелко подрагивают пальцы. Долго так сидел. И сон свой вдруг вспомнил: будто бы он в Дичково, на полигоне, и стоит на стапелях ракета — красивая, серебристая. Людей полно нарядных, оркестр играет, все торжественно так. И подъемник рядом, а на нем три белые фигурки в скафандрах, машут руками. Открывается люк в носовой части, фигурки заходят туда, и тут Семаго понимает: это же Мигунов, Катран и Дрозд, его друзья по Кубинке, три мушкетера — молодые, красивые, как в те далекие времена! А он — проспал, он ведь тоже в команде, он должен лететь вместе с ними! «Эй, а я?! — крикнул Семаго что есть силы. — Мы же всегда вместе!! Подождите!» Но язык у него заплетается, он слишком много выпил накануне, и оркестр играет очень громко, и люди тоже кричат, цветы бросают к стапелям: ура! ура!
Расталкивая людей, Семаго побежал на подкашивающихся ногах — скорее, вот-вот старт!.. А люк тем временем закрылся, подъемник отъехал, из-под ракеты вырвался клуб рыжего пламени, стапеля раскрылись. Ракета качнулась едва заметно, оторвалась от земли и медленно поплыла вверх. И только сейчас Семаго узнал эту ракету — это ведь «Молния», это ее вторую и третью ступени дорабатывал его отдел!.. Но — стоп! — она ведь должна взорваться на полигоне в Куре! Черт! Это боевая ракета, а не космическая! Произошла ошибка! Его друзья погибнут! Семаго опять кричит, бегает по полигону, требует отменить старт, но вместо слов из горла рвется пьяное мычание…
Семаго и в самом деле замычал, раскачиваясь на кровати. Он один, друзья его мертвы… ну, или почти что мертвы, если брать замурованного заживо Серегу Мигунова… Потерял жену, почти потерял любовницу, скоро потеряет работу… И, кажется, именно этой ночью он перешагнул порог старости. Вчера еще были силы, были какие-никакие надежды, было будущее. Сейчас он просто старик… Каково это — жить на одну пенсию, одному как перст, без женщины, без детей, без друзей? Семаго надеялся, что никогда не узнает этого. Не повезло, значит.
Он снова пошел на кухню. В дверце холодильника стояла початая бутылка водки. Придерживаясь рукой за стену, он взболтал ее винтом, всадил прямо из горлышка ледяную жидкость, как шпагу проглотил. Стало легче. Вроде бы. Но слезы сами покатились из глаз. Алкоголик, питекантроп… Дурак. Он увидел себя, бредущего седьмого числа каждого месяца в почтовое отделение, где уже выстроилась очередь из таких, как он, пенсионеров — Михалычей, Сергеичей, Палычей. Потом вместе с жалкой этой компанией в винный отдел: «мне беленькой бутылочку!..» А скорее даже не беленькой, а какой-нибудь мутно-желтенькой, подешевле. И колбасу он будет себе высматривать в той витрине, где в кучу свалена продукция «бюджетного класса». «Ну, что вы смотрите, дедушка? Вам на закуску? Так берите ливерную!». Унылая, страшная… бесконечная дорога.
А ведь я не смогу, подумал он. Точно — не смогу! Еще тогда, на Майорке, у него было чувство, что он принял какой-то опасный яд, который будет долго таиться внутри, без боли, никак не напоминая о себе — до тех пор, пока он не вернется в Москву, пока не ступит в московскую слякоть, не затоскует, пока жизнь его вдруг не надломится в этой каменной клетке и не рухнет. И тогда он вспомнит те золотые дни, увидит их так ясно, отчетливо, как не видел там, гуляя по набережной, попивая мартини в рубке роскошной яхты, вдыхая морской воздух, обнимая ночью Наташку в просторном номере «Альмудайны». И яд выплеснется в кровь, и с хрустом, с треском вырвет его окровавленную душу из тела. И будет душа его отныне где-то там, в Средиземном море, болтаться на прибрежных волнах, как рыбьи потроха, а сам он останется здесь — в своей московской кухне, пустой и мертвый, с опустевшей бутылкой в руке…
А это ведь Родька во всем виноват! Он их развратил! И его, и Наташку…
Так это стало вдруг понятно Сергею, что он даже сел. Да, да… ведь вспомни: не все было там гладко, на Майорке, и не всегда. Ведь ругался он там с Наташкой, и не раз, и чуть не ушла она тогда от него. И напивался, и тоже сидел пьяный, как сейчас, и размазывал сопли… А потом Родька приехал, и — начался праздник! Пошло-поехало! Все изменилось! Море стало синим, песок золотым, воздух превратился в драгоценный пьянящий напиток — какой к черту коньяк, какая водка! — и Наташка стала ласковой и нежной, как в первые их годы. Нет, на самом деле он не думал, что она в него, в Родьку, втрескалась, это не то… Просто им всем хорошо было. Деньги лились рекой, заботы отступили, не было ничего невозможного: яхты эти, «ламборджини», вип-ложи всякие. Праздник, одним словом…
А после него — похмелье, расплата. Яд разрывает нутро, тащит прочь душу. И ничего так не хочется, как… еще яду! Похмелиться! Пусть только отпустит, не мучает его! Нет, это не похмелье, это наркотическая ломка!
Где твой сладкий яд, Родька?!
Семаго уже не сидел, метался по квартире в трусах и майке, сам не зная зачем. Потом вспомнил. Нашел в гостиной пачку фотографий с Майорки. Бухнулся на диван, перекладывал фото трясущимися руками, рассматривал так и сяк, все никак не мог представить себе, что там все осталось по-прежнему, точно такое же море и песок, и горят огни на проспекте Хайме, и шумят карликовые пальмы у входа в «Палм Палас», и беззаботные прохожие гуляют по набережной у городского рынка… То же самое, что алкоголику смотреть на бутылку водки и не иметь возможности ее выпить.
* * *
Саммит начинается завтра, сегодня по плану размещение в гостинице, отдых, знакомство с городом и прочее. С городом Родион и так был хорошо знаком, лучше некуда. Ностальгировать, бродить по улицам детства, звонить старым московским знакомым и предаваться совместным воспоминаниям — ни малейшего желания.
Он кое-как растолкал по ящикам свои вещи, принял душ, заказал на вечер столик в ресторане на первом этаже. Потом взял такси и поехал в Зеленогорск.
* * *
Обшарпанная улица, обшарпанный дом, обшарпанная комната, обшарпанная кухня, обшарпанная жизнь…
— Это тебе, ма.
Он протянул пакет с целым ворохом одежды: деловые костюмы, вечернее платье, блузки, юбки, жакеты, одних только джемперов штук пять — за эти восемь лет, проведенные вдали от дома, Москва стала казаться ему (как и всем европейцам) слишком холодным городом.
— Спасибо, Родик.
Когда-то этим все и ограничилось бы — легкий благодарный поцелуй сыну, пакет отставлен в сторону, продолжаем пить кофе. Да, были времена, когда хорошие вещи из Парижа не являлись для Светланы Мигуновой чем-то необычным. Сейчас она не удержалась, открыла пакет, заглянула внутрь, вздохнула, отставила в сторону.
— «Версаче»… «Кавалли»!.. Подумать только! — Она нервно рассмеялась. — Настоящие? Кажется, целую вечность я не…
У нее дрогнули губы, заблестели глаза.
— Самый настоящий «Версаче», ма! — с преувеличенным энтузиазмом заверил Родион. — И «Кавалли», и «Армани», и остальное — все только настоящее, как ты привыкла. Бутик на Монпарнасе, с белыми гиацинтами на витрине — помнишь, ты рассказывала? И этот смешной администратор в костюме в полоску и с носом, как у генерала де Голля…
— Он по-прежнему встречает посетителей у входа и делает вот так?
Она склонила голову в комично-величавом поклоне.
— Точно! И представляешь — он тебя отлично помнит! Твой размер, цвет глаз, прическу и все такое. Сам подбирал одежду, я ему только модели указывал. Даже послал куда-то своего шофера, тот привез хорошенькую девушку — это, говорит, один в один фигура вашей мамы. Подгонял на ней кое-какие шмотки… Уверял, что все сядет идеально.
— Да уж, — сказала мать дрогнувшим голосом и отвернулась.
Родион не понимал, в чем дело. Какая-то натянутость в разговоре присутствовала с самого начала, поэтому особой радости от встречи он не испытывал… Хотя, если честно, и не рассчитывал на нее. Отец был ему ближе и понятнее, даже в своих ошибках. С матерью все было сложнее…
Родион встал, прошелся по тесной кухоньке, подошел к окну. У дома напротив — такой же серой «хрущевки» — двое парней в спецовках грузили в «газель» мешки со строительным мусором.
— Хочешь, иди примерь, ма. Я пока сварю еще кофе, — сказал он.
— В другой раз, — сказала она. — Кофе я сварю сама. Тебе покрепче?
Она встала, взяла со стола кофеварку, включила воду в мойке. На ней был старый халат, который Родик помнил еще по временам, когда они жили в доме на Боровском. Халат был ей явно тесноват. И только сейчас он разглядел, только сейчас дошло до него, что мать сильно изменилась за прошедшие годы… Располнела, обрюзгла, даже стала казаться меньше ростом. Будто события последних лет — арест, тюрьма, разлука, конфискация, унизительные поиски работы — вбили ее в землю, сплющили, обезобразили некогда стройную девичью фигуру. Красавица-Светлана исчезла. Она тоже стала… обшарпанной! Ни одна из этих французских шмоток на нее, конечно, не налезет — она это прекрасно понимает. А он, как идиот, будто специально: «Иди, примерь!»…
«Вот влип, — подумал Родион. — Хотел приятное сделать, а вместо этого будто пощечину матери отвесил…»
Ему стало стыдно. Вдвойне стыдно, что она ютится в этой страшной зеленоградской квартирке с отсыревшим потолком, что эмаль на мойке облуплена, что кофеварка без ручки — приходится брать двумя руками через полотенце… Что сама она все это прекрасно видит и понимает, и тоже стыдится его, собственного сына.
Он подошел к матери, обнял.
— Хочешь, подберем тебе другую квартиру? — сказал он. — На Садовом, у Патриарших — неплохо, а? Я дам тебе денег.
Она дотронулась до его кисти мокрой рукой: все нормально, не беспокойся. И отстранилась.
— Спасибо, Родик. Но я никуда отсюда не уеду. Сам подумай: здесь у меня работа, которой так долго добивалась. Детишки у меня уроки берут… А там все сызнова придется начинать. Не хочу. Устала я. Ничего не хочется…
— А как отец? — спросил он, отхлебнув свежего кофе.
— Не знаю. Пишет редко и без подробностей. Два месяца назад был жив и здоров. Если не врал в письме, конечно, — мать невесело усмехнулась.
— Еще до всей этой шумихи? — спросил Родион.
Она перестала мешать ложкой сахар в чашке.
— Да, вроде бы. Письма ведь так долго идут… Ты, кстати, что об этом думаешь? О «Неспящих» этих, о Любчинском с его «Сибирью 2010»? Я слышала, делом отца занимается ваша Комиссия? Ты поэтому приехал?
Она внимательно смотрела на него, словно спросила больше, чем прозвучало на самом деле.
— Нет, — твердо сказал Родион. — Я приехал на саммит, к отцу это никакого отношения не имеет. Да меня и близко не подпустили бы к его делу, я ведь лицо заинтересованное.
Она кивнула головой, достала из шкафчика сигареты, закурила.
— Я не знал, что ты куришь, — сказал Родион.
— Там научилась.
Поболтав спичкой в воздухе, мать бросила ее на кофейное блюдце.
— Ну а шансы у него хотя бы есть? — спросила она, выпуская в сторону дым.
— Шанс всегда есть, — сказал Родион.
Он не стал уточнять, какой именно это шанс — пусть думает, что хочет. Он решил не повторять ошибок своего отца.
* * *
Сергей Михайлович даже чуть не прослезился — такого Родион не ожидал. Заволок его на кухню, усадил за стол, взревел на весь дом:
— Наташка-а!! Смотри, кто к нам пришел!
Та появилась хмурая, чем-то недовольная, но, едва завидела Родиона — расцвела, обняла, расцеловала. «Ох уж эти русские!» — усмехнулся про себя Родион. И тут же вспомнил, что он тоже как-никак русский. Отвык, однако!
Он и сказать толком ничего не успел, как вокруг все завертелось, загромыхало и зазвенело.
— Я как раз борщец сварил, сейчас тебя угощать буду! Накатим по первой, для разгону, а там он как раз и настоится! Наташка, прими участие! Хрен достань, чесночок очисти! — гремел и подмигивал счастливый Семаго, откупоривая бутылку «Столичной».
Наташка скривилась, сказала что-то в сторону, но участие приняла: поменяла скатерть на чистую, поставила посуду, даже нарезала сыр и колбасу, намазала масло на хлеб, от полноты чувств украсила петрушкой и посыпала тертым сыром, мило при всем при этом облизывая испачканный в майонезе пальчик. Притормозила на секунду — опрокинула вместе с мужчинами рюмку, с готовностью рассмеялась какой-то дурацкой Семагиной шутке.
— Погодите, но я заказал на вечер столик в «Национале»! — десятый раз пытался донести до их сознания Родион.
— А-атставить!!.. Борщец главнее! Кто не ест борщец, тот большой подлец! — радостно сымпровизировал майор. — Сперва борщец, а потом все остальное!!
Пришлось есть борщец. Потом загрузились в такси и поехали в «Националь», где их ожидал ужин в русском стиле — с грибочками, расстегайчиками, перепелками, стерлядью, ледяной водочкой…
Родион разглядел некий важный для себя знак в той сердечности, с которой его встретили Семаго с Наташкой. Понял: надо ковать железо, пока горячо. И в конце ужина джазовый квинтет трижды отбарабанил «Марш ракетчиков», а потом еще мелодию из «Титаника» для пьяненькой Наташки. А на следующий вечер они поехали в дорогой клуб «Дрова» на арендованном Родионом «бентли» с водителем в черном смокинге. Наташка пищала от восторга. Хочу такую же, Сереженька! Была и поездка в подмосковную усадьбу с банькой, жареными карасями, старорусским медом и ночным фейерверком, неожиданно возвестившим на все ночное небо, что «Наташа + Сережа = Любовь»… Так получалось, что во время прогулок по городу на их пути то и дело попадались не только рестораны и клубы, но и магазины модной одежды, откуда Родион не отпускал Наташку без подарка, а во время такого же спонтанного визита в «Бриони» он уломал Сергея Михайловича принять от него в дар безумно элегантный блейзер, который, по Наташкиному свидетельству, омолодил ее любовника лет на двадцать. Надо сказать, это была чистая правда. Хотя дело было, возможно, не только в блейзере.
— Я ведь, Родь, совсем никакой был последнее время… Крепко меня прижало — и тут, и там, и везде… — признался однажды Семаго, крепко приняв на грудь за ужином в «Балчуге». — Вот как ну духу тебе: жить не хотелось. На работе засада — говорят, в тираж вышел, всё, на пенсию пора. С Наташкой не лучше: я домой — она из дома, психует, к каждой мелочи придирается. А-а…
Он пошевелил пальцами над столом, растопырил ладонь.
— Дрожат, видишь?.. Я старый, Родь. Я боюсь. Раньше она меня любила, из кожи лезла… фитнесс там, массажи, процедуры всякие… ну, чтобы понравиться, значит. А сейчас ей все пох…й. Живем, как престарелый папа с дочкой — старой девой, грыземся. Боимся оба…
— Бросьте, Сергей Михайлович, — сказал Родион. — Я видел много супружеских пар — молодых и не очень, крепких, стабильных, легкомысленных… Разных. Поверьте, вы мне кажетесь самой веселой и нескучной парой из всех.
— Это только сейчас, мой мальчик, — задумчиво произнес Семаго. — Пока ты здесь. Потом все будет по-другому.
Он тяжело облокотился на стул, отвернулся, ища глазами Наташку. Наташка вышла в дамскую комнату и еще не вернулась, зато в поле зрения майора попала молодая официантка с крепкими икрами, которая в этот момент обслуживала соседний столик. Он с пьяной бестактностью осмотрел ее фигуру, нехотя оторвал взгляд.
— Потом все вернется, как говорится, на круги своя… — пророкотал Семаго, повесив на нижнюю губу сигарету и безуспешно пытаясь включить зажигалку. — Меня вытурят на пенсию. Наташка уйдет к какому-нибудь олигарху — давно уже грозилась… Праздник закончится. Так оно и будет, Родь…
Официантка с крепкими икрами пришла ему на помощь, поднесла зажженную зажигалку. Семаго прикурил, хмыкнул одобрительно. Родион дождался, когда она уйдет, и сказал:
— Все может быть по-другому, Сергей Михайлович.
— Да?
Семаго смотрел на него, покачивая в руке стопку.
— Море, — сказал Родион. — Теплое, спокойное. Далеко отсюда. Примерно там, где вы отдыхали этим летом. Дом на берегу. Частный пляж. Небольшая яхта у пристани. Гараж на две машины. До ближайшего города со всевозможными развлечениями и развитой инфраструктурой — десяток миль по хорошей дороге, на которой никогда не бывает пробок и которую нет нужды чистить зимой. Для мощной спортивной машины это десять минут езды, по московским меркам совсем ничего. Уютный вечер в первоклассном ресторане. Ночь с красивой женщиной… с Наташей, к примеру. Или с любой другой, как вам захочется…
Родион посмотрел в сторону крепконогой официантки, только что доставившей к соседнему столику вторую перемену.
— Из числа забот: ежегодная покраска яхты, встречи с финансовым консультантом, который ведет ваши дела и время от времени дает советы по поводу ценных бумаг, а также регулярные визиты к вашему врачу и личному тренеру… Ну, и ежедневная чистка зубов, разумеется, — Родион улыбнулся. — Многие медицинские светила считают, что здоровье человека на 90 процентов зависит от гигиены полости рта.
Майор поставил стопку на стол. Шутку он не оценил. Возможно, даже не расслышал.
— Для всего этого нужны деньги, — сказал он.
— Шестизначный счет в надежном банке, — сказал Родион, глядя ему в глаза. — Или семизначный — все зависит от вас. Ну, и в какой-то мере от вашего финансового консультанта… Как вы полагаете, Сергей Михайлович?
Семаго вдруг протрезвел. Он понял. Не испугался, не удивился, просто понял. Все эти подарки, угощения, вип-ложи, праздник жизни… Все объяснилось просто и понятно. Он вспомнил вдруг свой давешний сон: ракета, друзья, его тщетные попытки успеть… Вот ведь какая штука выходит — все они четверо и в самом деле будто в одном экипаже, в одной ракете, и несет их куда-то неведомая сила, всех четверых. Почему именно они?.. Двое уже погибли, один медленно загибается в сибирской колонии… остался только он, Семаго. Опоздавший. Припозднившийся. Но, похоже, он все-таки успел. Догнал их. Полетит он — в ракете, которая (уж он-то знает это наверняка!) никогда не вернется обратно?.. Или опять одолеет его проклятая «ракетофобия», опять он спасует, струсит, останется на земле тихо доживать пенсионерский век?
— Я лечу, — сказал Семаго тихо.
— Что? — удивился Родион.
Майор смутился, прокашлялся, увидел перед собой полную стопку, выпил. Увидел, как через зал к ним танцующей походкой возвращается Наташка — веселая, красивая, беззаботная. И сказал твердо:
— Я полагаю, что надо попробовать.
— Ну, и замечательно! — Родион перевел дух, поднял свою стопку, посмотрел сквозь нее на секретоносителя первой категории Сергея Михайловича Семаго, улыбнулся.
— За вас. И нашу дружбу! — и тоже опустошил свою стопку.
Это была его первая вербовка, и она прошла успешно.
* * *
Во время утренней поверки полковник Савичев смотрел люто, исподлобья, кривил губы.
— Бригада пилорамы — три шага! Почему опилки на территории? Карцер на пять суток!
— Кто вчера дежурил по кухне? Дульцев, Козин, Гребенников, Панибрат — три шага! Посуда вымыта плохо! Пять суток!
Вчера его снова вызывали в Заозерск, на ковер — на этот раз к самому начальнику краевого ФСИН, генерал-майору Драгунову. Еле уполз оттуда Савичев, думал, концы отдаст. Такими словами его не крыли с тех пор, как был жив отец. Да какое там — отец и слов-то таких не знал: «латентная демократия», «лондонский выползень», даже — «клещ голливудский»! При чем тут Голливуд, Савичев сразу не понял, а потом по вечерним новостям передали, что какая-то там американская киностудия собирается ставить фильм, основанный на фактах из жизни Мигунова и его героической, значит, борьбы. Еть мать, вот уж дали так дали! Хоть сразу рапорт на увольнение пиши!
— Отряд хозобслуги! На полу — грязь! Дневального лишить передачи!
— В медчасти опять нехватка лекарств, Ивашкину строгий выговор…
И Полканиха туда же: выгребла его заначку, объявила «сухой закон» — пока, значит, опять премию платить не начнут. Вот дура! На месте своем удержится — и то ладно! В звании не понизят — счастье! О какой премии речь!.. Ей бы, дуре, наоборот, в ноги Савичеву поклониться — вон, в самом Голливуде кино про них снимать будут, и на ее роль тоже какую-нибудь бабу-ягу найдут обязательно. Знаменитость! Все они знаменитости теперь…
— Кто на «овощерезке» в эту неделю? Три шага!.. Кто вам разрешил капустные очистки выносить за пределы хозблока, я спрашиваю? Пять суток!
И только Мигунова не трогал полковник. Главного виновника всех неприятностей. Его только тронь — такая вонь поднимется, что ею Савичева точно с должности сдует! После поверки полковник будто невзначай зашел в тринадцатую камеру, поинтересовался: как жизнь?
— Нормально, гражданин начальник, — пробубнил Мигунов, глядя в сторону. Сам зеленый, глаза ввалились. — Как обычно.
— Жалобы есть?
— Нет, гражданин начальник.
— Претензии?
— Нет.
— За что же ты мне тогда, Мигунов, такую подлянку устроил? — спросил Савичев. — За что на весь мир ославил?
— Я про вас ничего не говорил, гражданин начальник.
— А почему меня тогда по всем инстанциям склоняют, во все дыры жарят, как ты думаешь, блядина ты вражеская?! — вежливо поинтересовался полковник.
— Я не знаю, гражданин начальник.
— Вот как, — вздохнул Савичев, подумал. — А вот у нас в России зато смертность высокая — это хоть ты знаешь?
Молчит.
— При этом всякие вражеские элементы работают над тем, чтобы она увеличивалась. Смертность, имею в виду. Так что думай, шпионская морда. Хорошенько думай!
* * *
15 ноября 2010 г., ИК-33 — «Огненный Остров»
«Не спать. Не спать и быть начеку. Целая наука. И здесь я — профессор, академик, доктор, кто угодно…
Или жертва науки.
Были бессонные курсантские ночи перед зачетом по истории КПСС — Носкова в Кубинке все боялись, никто не спал, учили. Сутки, двое. Были ночные дежурства «на кнопке», которые при общем армейском недосыпе иногда превращались в мучение. Был маленький Родька, у которого болел живот или что-нибудь еще — мы со Светкой спали по очереди, это длилось несколько дней, неделю, две.
Но это все ерунда. Что такое каких-то пятьдесят часов без сна? Раздражение. Головная боль. Утомляемость. Вот и все… Сейчас я потерял счет бессонным ночам. Пять суток, шесть. Десять. Я даже не знаю. Не могу вспомнить. Скорее всего, иногда я забывался на какое-то время. Я стал медлителен, как ящерица в холодную погоду, могу застыть на месте, оцепенеть, мучительно соображая, где я и что должен делать.
Главное — не спать ночью. Закон жизни. В первую же ночь после злополучного визита правозащитников Блинов попытался сделать мне «кулёк с гулькой» — накинуть на голову одеяло и закрутить на затылке, пока не задохнусь. Я отбился, но после этого у нас обоих отобрали одеяла. Мне это скорее на руку: холод отгоняет сон. Блинов в ярости. Через день исцарапал себе ногтями лицо и шею, пожаловался дежурному, что я бросился на него, пытался убить. Реакции никакой не последовало — меня ведь теперь побаиваются… Думают, что это я вызвал правозащитников! Чушь какая-то… Как я могу кого-то вызывать?
По вечерам Блинов ходит по камере как заведенный, улыбается зловеще.
— Я — твоя смерть, Америкос. Хорошо знать это наперед, правда? Вот, любуйся, запоминай. Думай обо мне. Руки мои — смотри. Пальцы. Они вопьются в твою глотку. А это мое лицо, моя улыбка. Это последнее, что ты увидишь в своей жизни.
— Это задница, а не лицо, — говорю. — Ты что-то перепутал, Блинов.
Смеется. Скалится. Злится.
Потом объявляют отбой, ходить по камере нельзя. «Гаснет» свет. Блинов падает на свою шконку. Начинается ночь. Тропа войны.
Я лежу с открытыми глазами, стараюсь дышать ровно, чтобы он подумал, будто я сплю. Если он дернется сейчас, попытается убить — я подниму шум, дежурные отмолотят нас обоих, а Блинов, эта мерзкая скотина, очень боится боли. Ну и оставшуюся часть ночи смотровая щель на двери — «китайский глаз», — останется приоткрытой, наблюдать за нами будут плотнее, а это значит, что я смогу отдохнуть. Поэтому Блинов хочет действовать наверняка. Ждет. Тоже не спит.
Первые часы самые трудные. Я занимаюсь тем, что собираю зрение в точку. Оно расфокусировано, мышцы глазного яблока не подчиняются мне, веки сами наползают на глаза. Вверх-вниз, направо-налево, по окружности в одну сторону, в другую. Как утренняя физзарядка.
Потом начинается фаза «фальшивой реальности». Окружающая обстановка словно меняет свои внутренние свойства, начинает казаться частью давно позабытого сна, который снился тебе черт-те когда — в детстве, например. Ведь детям тоже иногда снятся кошмары. Странное чувство. Решение кажется очень простым: надо просто перестать сопротивляться — тогда кошмар закончится, ты проснешься в своей детской постели в комнате с обоями в желтых лилиях, услышишь, как на кухне мама жарит оладьи, а на улице брешет Барсик. Встанешь, позавтракаешь и пойдешь в школу. А если будешь продолжать сопротивление, то и останешься в этом кошмаре навечно…
Под утро вступают призраки. Бродит по камере Пашка Дрозд, состарившийся мальчишка с черными обугленными руками. Чья-то тень горбится за столиком, напевает вполголоса «Шестнадцать тонн» — это Катран сидит за рюмкой, смотрит пристально на меня. Важно вышагивает, хрустя суставами, костлявая фигура, похожая на полуразложившийся труп. Горят огоньки глаз, пальцы пляшут в воздухе, тяжелое зловоние в воздухе… Это Блинов. И он не призрак. Пришел проверить, сплю я или нет. В руке у него замечаю скомканный платок. Можно использовать как удавку, можно воткнуть в глотку, навалиться сверху — пока дежурный контролер подоспеет, я уже коньки откину…
А может — пусть? Все равно рано или поздно он меня подловит, все равно убьет. Зачем продлевать себе мучения?
— Иди спать, дурак, — говорю ему как можно спокойнее.
Он отскакивает от меня спиной вперед, бесшумно впечатывается в свою шконку. Лежит. В его движениях какая-то противоестественная… легкость, ловкость, что ли. Он будто в точности повторил свой путь к моей кровати, только проделал все это в обратном порядке. Как пленку запустили в обратную сторону. Мне страшно. Думаю: или я схожу с ума, или этот Блинов и в самом деле не человек, а какая-то инфернальная тварь…»
17 ноября 2010 г.
«Только что перечитал предыдущую запись. Плохо дело: строки сползают вниз, буквы превращаются в каракули. Засыпаю на ходу. Пришлось вымарать целый абзац, который так и не смог разобрать.
Хожу, как резиновая кукла. Непрекращающаяся головная боль. В ушах играют безумные марши. На каждое резкое движение сердце отзывается болью. Не знал, что бывает так больно.
Уверен, уже недолго…»