Глава 11
Личная жизнь майора Евсеева
Человек рождается, живет и умирает — именно в такой последовательности. День начинается с рассвета, заканчивается закатом. Год в древнем Риме и на Руси начинался весной, заканчивался зимой. Многое в мире и в календаре устроено так, что начинается хорошо, а заканчивается хуже некуда. А вот неделя, обычная рабочая неделя, почему-то наоборот — начинается с хмурого смертного понедельника и заканчивается воскресеньем, которое, как известно, «эй-эй-эй, лучший из дней». Почему так? Никто не знает. И плевать. Никто ведь не против такого расклада — особенно, если сейчас вечер пятницы, все выходные впереди.
Впрочем… Евсеев посмотрел на часы на приборной панели: без четверти два. Уже не вечер. И уже не пятницы. Да и выходными в полном смысле это назвать нельзя — завтра с утра совещание по результатам поисковой операции «Бруно-Амир». Пока что результатов нет, и к завтрашнему утру они вряд ли появятся. Но поиски надо продолжать, угроза может оказаться нешуточной. Вон как Синцов взорвался, хотя он очень сдержанный парень. А на этого Амира прямо стойку сделал…
Юрий Петрович глянул в боковое стекло. «Волга» только что проехала «Пятерочку» и строящийся бизнес-центр, повернула на его улицу, весь первый ряд которой заставлен припаркованными на ночь машинами.
— Все, Степан, — сказал он водителю, — тормози. Во двор заезжать не надо, не развернешься потом.
— А чего не надо, товарищ майор? — буркнул тот. — Проблема, тоже мне. Я во дворец Амина на бэтээре и заезжал и выезжал. И даже посуду не побил. Правда, ее раньше побили, гранатами…
Евсеев добродушно усмехнулся.
— Хватит заливать! Кто туда заезжал, тех все знают!
Степан если и обиделся, то вида не подал, довез до самого подъезда.
Евсеев поблагодарил и вышел, а водитель тут же закурил и включил на полную катушку любимое «Радио Шансон» (ни первого, ни второго товарищ майор терпеть не мог), затем лихо, с реактивным гулом, сдал задним ходом через весь узкий извилистый проезд, умудрившись не задеть ни одной машины. Развернулся, мигнул шефу фарами и умчался.
Вот и дома.
Юрий Петрович по привычке поднял голову, хотя и так знал, что два угловых окна на седьмом этаже будут темными. Марина не считала, что ночное дежурство в ожидании припозднившегося мужа — рядом с плитой, где на медленном огне исходит паром кастрюлька с куриным супом, — есть святая обязанность «комитетской» жены. И правильно считала, наверное. Хотя иногда хотелось просто знать, что его ждут, не спят, волнуются…
— Дорогой, если я заснула без пижамы, значит, жду! — смеялась она. — Просто приустала немного!..
Они переговорили по телефону где-то час с лишним назад, обсудили последнюю Маринину новость (приглашение в группу подтанцовки к известному эстрадному исполнителю), связанный с этим ее завтрашний поход по магазинам (нужно что-то сногсшибательное для собеседования и экзаменационного прогона), а также некоторые финансовые вопросы, опять-таки из этой новости вытекающие…
Вопрос на засыпку: что хуже — группа подтанцовки или танцы в стриптиз-баре «Синий бархат»?..
Вот то-то и оно. И никто не знает.
В лифтовой кабине появилась новая надпись, касающаяся сексуальной ориентации некоего «Сиреги». Да, вряд ли грамотность подрастающего поколения растет, как пытаются убедить народ бонзы от образования…
В общем тамбуре под велосипедом сидела рыжая соседская кошка Пуша и смотрела на Юрия Петровича огромными настороженными глазами.
— Опять выгнали за антиобщественное поведение? — поинтересовался Евсеев.
Пуша жалобно мяукнула.
Он открыл свою дверь и вошел. Пахло чем-то подгорелым. В кладовой шумела стиральная машинка. В ванной, где на плитке еще не высохли капли воды, гудел вентилятор. Юрий Петрович вымыл руки, заглянул в спальню. Марина спала, по-ребячьи сбив одеяло на сторону и свободно раскинувшись на кровати. Сильные стройные ноги, тонкие руки, а лицо даже во сне такое, будто она готова вот-вот рассмеяться. Она была без пижамы, и супруг задержался, внимательно рассматривая ее тело.
«В этом году ей стукнет тридцать», — подумал он ни с того ни с сего.
Группа подтанцовки в черных колготах. С какими-нибудь перьями, наверное, на голове. А в центре, с микрофоном в цыплячьей ладошке — этот, как его, кумир молодежи, постоянно хватающий себя за причинное место. Марина говорит, что в узких кругах у него кличка — Пупырь. Идиотская кличка, и сам он, скорее всего, идиот. Но все-таки пусть даже перья и колготы, и этот Пупырь со своим причинным местом… Это один из ее последних шансов. Так она говорит. После тридцати у танцовщиков кончается «первый ресурс» — период активных выступлений, известности и всего такого. А потом, если вы не звезда, если не состоите в труппе с мировым именем — добро пожаловать в «ресурс № 2», в хореографический кружок какого-нибудь дома культуры или в любительский театрик, где можно продержаться еще лет пять-семь… Или каждый вечер к шесту в «Синем бархате», это уж кому как нравится.
Только Марина никакая не звезда. Не звезда, и все тут. Известностью и мировым именем похвастаться никогда не могла. Четыре сезона в ансамбле народного танца под руководством народного артиста России — пик ее карьеры… Зато в «Бархате» ей нравится, непонятно почему.
«Мое творческое либидо», — говорит. Черт бы побрал и этот «Бархат», и эти шесты. И либидо тоже.
В кухне прибрано, даже мойка непривычно пуста. В сковородке под крышкой грустят подгоревшие рыбные палочки, причем подгорели они только снизу, а сверху даже не полностью разморозились. И — макароны. Макароны были вчера, подумал Евсеев. Или позавчера. А может, и то и другое. Он будто услышал голос мамы, говорящей подчеркнуто тихо: «А вот твой отец не стал бы это есть». На что галантный отец тут же возразил: «Не факт! А чего? Я рыбку уважаю…»
Он включил плиту, разогрел ужин и съел с неожиданным для себя аппетитом. Одна проблема решена.
Перед тем как отправиться в душ, он не выдержал, позвонил дежурному в цокольный, спросил, у них ли Синцов. Синцова там не было. Может, у себя торчит? Кабинет не отвечал, а в боксе связи «Тоннеля», в «диспетчерской», как ее еще называют, обнаружился Заржецкий и неожиданно бодро отрапортовал:
— Товарищ майор готовится к ночной закидке. То есть, простите, к выходу на дежурство…
— Разве ему сегодня в ночь? — спросил Евсеев.
— Никак нет. Зафиксировано несанкционированное проникновение, он хочет лично как бы поучаствовать.
— Ясно. Когда выход?
— В три десять…
Юрий Петрович положил трубку. Все-таки Леший решил подстраховаться насчет этого Амира. И дожидаться результатов поисковой операции не стал. Как бы ночное дежурство, обычный рейд по сигналу о самовольном проникновении… Что ж. Возможно, решение правильное, если только… Нет, даже если завтра вдруг что-то вскроется (очень маловероятно) и понадобится срочное оперативное реагирование, связь с группой есть. Прореагируем…
Выйдя из душа, опоясанный полотенцем в синих мишках, он почувствовал себя гораздо бодрее. Хотя еще не знал, стоит будить Марину или нет. Ну как же, молодая красивая женщина (абсолютно голая, заметь) в одной кровати с тобой, неужели ты… Хотя с другой стороны, на это голое тело два-три вечера в неделю пялятся совершенно посторонние подвыпившие мужики, скалятся, облизываются, выкрикивают что-то неприличное, обсуждают между собой, не стесняясь в выражениях. А она в это время улыбается и танцует, выгибается, томно приседает, подзадоривает эту публику… Вот черт. Евсееву одновременно хотелось и любить ее, и отшлепать хорошенько. Даже не отшлепать, а конкретно набить хорошенькую мордочку, насажать синяков, после которых она не сможет выйти на свой блядский помост…
Но едва его голова коснулась подушки, все сразу решилось само собой: майор Евсеев уснул мгновенно. И проспал без сновидений до самого утра.
* * *
За завтраком как-то случайно выяснилось, что вся гастрольная и прочая деятельность этого Пупыря, как и множества других исполнителей, состоит из обслуживания частных вечеринок.
— И что это значит? — поинтересовался Юрий Петрович. — Я в этом, признаться, ничего не понимаю.
— Сцена поменьше, сборы похуже, — сказала Марина, водрузила на гренку здоровый ломоть ветчины и впилась в него крепкими белыми зубами. — Фафо к фафофу пофифе…
Улыбнулась, выставила перед собой ладонь: пардон, сейчас. Прожевала, проглотила и повторила:
— …Зато к народу поближе. Вот так.
— К какому народу?
— К тусовке. Там конкретные люди бывают, серьезные. Через месяц, например, у Пупыря запланировано шесть площадок в Тюмени. А там сам понимаешь — нефтяные князьки, топ-менеджеры, областные чинуши. Золотые ребята. У них тоже какие-то личные запросы есть — тому свадьба, у того день рождения, этот просто печаль-тоску прогнать хочет. И деньги некуда девать. Девчонки пупыревы говорят, на таких «левых» шабашках вдвое больше заработать можно, и, главное, сам Пупырь как бы не в курсе, ему ничего отстегивать не надо…
— Например, станцевать голой в загородной сауне перед главой администрации, — вырвалось у Юрия Петровича.
Она перестала жевать.
— В смысле?
— Ну. В прямом. У него печаль-тоска, денег куры не клюют. И личный запрос. А ты — удовлетворяешь. Очень выгодно.
Марина отложила недоеденный бутерброд. Вытерла губы салфеткой.
— Знаешь, Юра, я ведь не верю, что ты в самом деле так думаешь, — сказала она. — Ты просто пытаешься как бы…
— Я в самом деле так думаю, — перебил ее Евсеев. — Я человек испорченный, поскольку постоянно изучаю изнанку жизни. А там такое творится, в этой изнанке!
— Мы с тобой восемь лет вместе, Юра. Ни разу за это время я не давала повода…
— Какой еще нужен повод, когда ты почти голая крутишься перед пьяными мужиками? Мне не нравится все это! Неужели нельзя найти нормальную работу? Хореография в школе, в художественном училище, да мало ли где еще! Пришла в девять, ушла в пять, все вечера дома, с мужем…
— Да, ты известный домосед!
Марина удивленно раскрыла глаза и подалась вперед, словно заметила на лбу мужа начинающие прорастать рожки.
— Послушай, но ведь ты сам говорил вчера, что хочешь — хочешь! — чтобы я устроилась туда! Ведь так? Мы ведь с тобой обсуждали это!
— Я думал, это что-то серьезное, а не частные вечеринки!
— Но так везде! А ты как думал? Все эти Киркоровы, Леонтьевы — они что, по-твоему, с дисков своих живут? Или с выступлений в «Олимпийском»? Да им стеклотару пришлось бы собирать по паркам, чтобы до следующего концерта дотянуть! Все живут, все кормятся на частниках и корпоративах — и радуются, поверь! Это способ существования такой у нашего брата!
— Только Киркоров не танцует в «Бархате» голым! — выкрикнул Евсеев.
Марина подняла указательный палец и очень серьезно покивала головой: все верно, сэр, точно подмечено, не танцует ведь… И вдруг громко расхохоталась. Юрий Петрович смотрел на нее, он даже не улыбнулся.
— Извини, Юр… — всхлипнула она. — Я просто представила, как он…
Она изобразила что-то такое руками, будто взбирается по шесту. И зашлась в новом приступе смеха.
Евсеев посмотрел на часы, одним глотком допил свой кофе и встал.
— Я тоже просто представил, — сказал он. — Просто представил, как ты отрабатываешь свои деньги на глазах у этих… И смеяться мне не хочется. Хочется забиться куда-нибудь от стыда… Жена майора ФСБ трясет голой грудью на помосте, как какая-нибудь…
— Шлюха, ты хотел сказать? — по инерции шутливо подсказала Марина.
Юрий Петрович промолчал. Шутить ему не хотелось. В наступившей тишине проступили звуки улицы, бормотанье телевизора за стеной, ритмичное щелканье стенных часов в гостиной.
— Я не шлюха, Юра, — сказала Марина. Она больше не улыбалась.
— А я и не говорил.
— Конечно. Ведь ты воспитанный человек. А твоя лексика — безупречна.
Юрий Петрович вышел из кухни. Внутри у него жгло, он даже не знал отчего — то ли от раздражения, то ли от вчерашних подгоревших палочек. Перерыл шкаф в поисках свежей сорочки, в конце концов надел вчерашнюю. Костюм. Телефон. Ключи. Деньги. Через минуту он обувался в прихожей.
Марина сидела на прежнем месте, сложив руки на груди.
— Ладно, предположим, — сказала она. — Некая майорша танцует в стриптиз-баре. И кого, скажи, это касается, кроме нее самой и мужа-майора? Кто об этом знает?
— Я знаю. И этого достаточно, — сказал Евсеев. — Да и наша служба собственной безопасности узнает. Когда-нибудь. Обязательно узнает, поверь мне.
— И что я делаю недозволенного для госбезопасности? Общаюсь с иностранцами? Нарушаю режим секретности откровенными трусиками? Или сто долларов за резинку это незаконная валютная операция?
— Замолчи! — сорвался на крик Евсеев.
— Ой, ой. Извини. Какая-то шлюха позволила себе глумиться над ФСБ…
Юрий Петрович подошел к ней и грохнул кулаком по столу. Звякнула посуда, сахарница подпрыгнула и опрокинулась, просыпав на стол белый холмик.
Марина негромко сказала: «Н-да». Поставила сахарницу на место.
— Мне нужны хорошие заработки, — сказала она спокойно. — Ни в одном хореографическом кружке таких не бывает. Вот я и зарабатываю. Что здесь плохого? У нас в стране любой труд почетен! А если я пойду преподавать в Академию, то буду получать копейки…
— Тебя и не зовут в Академию, — внезапно сказал Юрий Петрович. — Ведь так?
— Так, — охотно согласилась жена. — И не зовут.
Она встала, обошла Юрия Петровича, надела фартук, включила воду в мойке. Собрала тарелки со стола, с грохотом сгрузила их в мойку.
— Я хочу открыть свой танцевальный класс, Юра. Или даже школу. Где все будет по высшему разряду. Это моя мечта и моя цель в жизни. А пока государство не может платить моему мужу — кстати, тоже, как и я, пропадающему ночами на своей важной государственной работе, — платить столько, сколько мне необходимо, я буду зарабатывать сама. Как знаю и как умею.
— Раньше ты говорила, что готова просто варить борщи и ждать меня с работы, — сказал Евсеев. — А стриптиз будешь танцевать под сенью семейной люстры…
— А тебе это интересно? В самом деле? — она обернулась.
Руки в пене, прядь волос упала на глаза.
— Стриптиз и все такое?.. Что ж ты не трахнул меня прошлой ночью под этой своей семейной люстрой? Музыки не было, правда, но пижаму-то я сняла, все как полагается. Я ведь слышала, как ты ложишься, думала, хоть обнимет… Или с люстрой что-то не так?
Еще минуту назад Юрий Петрович готов был продолжать молотить кулаком по столу, что-то доказывать, сыпать обидными, но справедливыми словами — именно что справедливыми! Продолжать банальную семейную ссору, одним словом. Но сейчас все ушло. Ничего не хотелось. И даже стыдно стало за свою вспышку.
— Это с нами что-то не так, — сказал он. — С нами обоими.
* * *
— По данным нашего анализа, Коптоева в Москве нет. И быть не может. Тем более с целой командой боевиков…
Замнач по оперработе Плешаков тщательно разгладил лежащий перед ним лист бумаги.
— Абсолютно исключено! — добавил начальник секретариата Огольцов.
Это он проводил анализ и готовил справку. А сейчас стоял за спиной Плешакова, возмущенно тряс зобом и мял вытянутыми по швам руками края пиджака.
На совещании присутствовали начальник Управления по Москве генерал Толочко, который был первым замом во времена Ефимова, и советник по вопросам безопасности из аппарата президента Милютин. Это свидетельствовало о той важности, которая придается рассматриваемым вопросам. Информация, что под носом у столичной Конторы и милиции в столицу проник одиозный чеченский бандит с группой террористов, дошла до высоких кабинетов и взбудоражила государственные умы. Представить только — словно не было ни «Норд-Оста», ни недавних взрывов в метро, ни профилактических операций, ни оперативных заслонов… Неужели опять пропустили?! Да, это пока что лишь непроверенные, объективно не подтвержденные слухи. Но если они подтвердятся, что тогда?
— Вы уверены, товарищ Огольцов? — спросил Топочко.
— Абсолютно! — тот потряс головой. — Этим утром мы получили подтверждение из Шатойского районного управления: Коптоев вместе со всем своим отрядом, а это около 600 боевиков, блокирован в ущелье севернее поселка Вольное и никуда деться оттуда не мог. Вот-вот начнется операция по его ликвидации, в течение будущей недели они готовы выслать нам спецпочтой голову Коптоева — как подтверждение своей информации…
— Голову — это как-то слишком, я бы сказал, — пробасил генерал Толочко. — Слишком «по-Коптоевски» это как-то… С кем из Шатойского управления вы связывались?
— С полковником Гуциевым, товарищ генерал, — сказал Плешаков.
— Гуциева знаю, — Толочко посмотрел на Милютина. — Толковый офицер, слов на ветер не бросает. Значит, все так и есть.
— А каков источник обратных сведений? — спросил Милютин. — О том, что Коптоев в Москве?
Плешаков прокашлялся.
— Об этом пусть лучше доложит майор Евсеев. Он больше всех тут, как бы… в курсе.
Юрий Петрович встал.
— Сведения были получены в рамках проходящей сейчас операции «Фильтр», — сказал он. — Проверялся адрес, где проживали незарегистрированные лица кавказской национальности. Двое задержанных утверждают, что их знакомый работает на Коптоева, и обещал провести его к подземным секретным сооружениям на территории Кремля.
— Кто эти задержанные? Кавказцы?
— Нет, — сказал Евсеев. — Это местные жительницы. Москвички.
— А каким образом они в курсе?.. — поднял брови Милютин.
— Это так называемые «девушки по вызову», Сергей Кириллович, — подал голос Огольцов. — Проститутки.
Милютин продолжал молча смотреть на майора, словно не расслышал ответа. Евсеев не шелохнулся.
— То есть обычные проститутки? — уточнил Милютин после паузы.
— Так точно, — сказал Евсеев.
— Они лилипутки, Сергей Кириллович, — снова вставил Огольцов. — Карлицы. В смысле — нарушение гормона роста…
Советник президента сжал губы и как-то нехорошо покраснел, словно обнаружил, что его дурачат.
— Это имеет какое-то значение? — бросил он.
— Нет, пожалуй, — сказал Огольцов и тоже покраснел.
— А этот их знакомый, он кто? Тоже… проститут? Карлик? Он москвич? Или кавказец?.. Я понимаю, что любой сигнал о террористической угрозе — вещь серьезная, требует тщательной проверки. Но… — Милютин развел руками. — Но все-таки надо учитывать и источник сигнала!
— Конечно, Сергей Кириллович, — сказал Евсеев. — Речь идет о бывшем цирковом артисте. Безработном. Он только что вернулся из мест заключения. Он тоже лилипут. И тоже не кавказец.
— Его допрашивали? — спросил Толочко.
«Чтобы допросить, надо сперва его обнаружить и задержать, — раздраженно подумал Евсеев. — Именно за этим мы здесь и собрались, кажется».
Но вслух сказал только:
— Никак нет, товарищ генерал. Мы ведем его поиски.
— Он лично встречался с Коптоевым? — спросил Милютин.
— Предположительно да. Точно утверждать не могу.
Советник президента снова развел руками.
Толочко жестом показал майору, что он может сесть. Евсеев сел. Милютин наклонился к генералу и что-то тихо произнес. Все присутствующие на совещании как по команде зашевелились, зашуршали бумагами, зашептались. Все как бы очевидно, товарищи…
— Итак, с одной стороны, мы имеем свидетельство начальника районного Управления, полковника ФСБ Гуциева, — подытожил генерал Толочко. — Который утверждает, что Коптоев заблокирован под поселком Вольное в Чечне. С другой стороны, мы имеем свидетельства двух… хм, проституток и одного карлика-циркача. Которые говорят, что Коптоев в Москве и даже, возможно, подбирается к секретным объектам на территории Кремля…
Евсеев поймал на себе свирепый взгляд замнача Плешакова.
— …И все-таки. При всей несуразности этого заявления сворачивать поиск нельзя, — продолжил Толочко. — Необходимые меры предосторожности тоже должны быть приняты. Но — никакого шума. Тихо, аккуратно. Без авралов. Если хоть малейший слух просочится наружу, буду считать это проявлением преступной халатности.
Начальник Управления встал, Милютин тоже.
— Можете продолжать совещание. О ходе работы докладывать мне лично, — сказал Толочко, выходя.
Оба высоких начальника направились к выходу. Плешаков проводил их взглядом. Огольцов вздохнул и вытер платком лоб.
— Итак, — сказал Плешаков. — Какие данные собраны за последние шесть часов?
* * *
Первым он заметил Брута. Годовалый ньюфаундленд степенной рысцой перебегал от дерева к дереву, принюхиваясь и озадаченно встряхивая головой.
— Брут, ко мне! — крикнул издали Юрий Петрович.
Пес застыл, посмотрел на него. Не выказал никаких эмоций. Обернулся в сторону скамейки, где сидели родители, и широко зевнул.
— Брут! Ну!
Подумав еще немного, Брут все так же степенно, с подчеркнутой неторопливостью, потрусил к молодому хозяину. Ткнулся в ногу — поздоровался.
— Ах ты, зазнайка лохматый!
Евсеев присел, обхватил его огромную голову, потрепал по загривку. Брут не щурился, не лизался, смотрел на него в упор человечьими глазами, лишь пару раз хрюкнул удовлетворенно. Потом ткнулся в ногу еще раз и потрусил обратно. Адью. В отличие от своего предшественника Цезаря, он был очень сдержан, независим и упрям. Отличался высоким интеллектом и необъяснимой любовью к кошкам и котам. Собак на дух не переносил, особенно маленьких «гавкалок». Хотя вообще был добрый малый.
Родители сидели на ближайшей к пустырю скамейке сквера, где было меньше собачников и гуляющих. Петр Данилович встал — кряжистый, широкий в кости подполковник ФСБ в отставке, — протянул сыну крепкую ладонь. Евсеев по юношеской привычке со звоном впечатал в нее свою.
— Думали, сегодня уже не придешь.
— Задержался.
Отец скользнул взглядом по узелку галстука, выглядывающему из ворота куртки.
— Работал в субботу?
— Так, суета, — отмахнулся сын.
Клавдия Ивановна терпеливо дожидалась своей очереди. Приобняла за локти, прикоснулась губами к щеке и отстранилась. Эмоции в семье берегли.
— Здравствуй, Юрочка.
— Здравствуй, мама. Как вы?
— Порядок, — сказала Клавдия Ивановна. — Пойду на стол накрою чего-нибудь. Пока вы тут наговоритесь, как раз все будет готово.
Она обернулась к Бруту, расположившемуся за скамейкой.
— Ты со мной?
Брут надменно дернул ухом и остался сидеть на месте.
— Ну и оставайся. Упрямый, как отец, — пожаловалась Клавдия Ивановна и направилась к дому.
Отец и сын молча наблюдали, как она двигается по дорожке, высоко неся голову в синем трикотажном берете. Шаг уверенный, упругий. Жена комитетчика, боевая подруга.
— На работе неприятности? — спросил Петр Данилович.
— Даже не знаю, — ответил Евсеев. — Время покажет. Пока все в норме.
Петр Данилович кивнул. Они видели, как Клавдия Ивановна дошла до развилки и повернула. Через несколько секунд она ненадолго появилась в просвете между деревьями. От Евсеева не укрылось, как изменилась походка, когда она не думает больше, что ей смотрят в спину муж и сын: шаг стал мельче, неувереннее, в нем сразу проступил возраст. Но голова в синем берете по-прежнему гордо поднята.
— Суставы ее начали беспокоить, — сказал Петр Данилович, словно прочитав его мысли. — Резко как-то прихватило и не отпускает. Иногда полночи не спит, ворочается, покоя ей нет.
— У хирурга была?
— А что хирург. Советует на операцию ложиться, резать колени, какие-то там металлические вставки… — Петр Данилович махнул рукой. — Она и слышать не хочет.
— Но делать-то что-то надо, — сказал Евсеев.
— Соленого поменьше, яблок побольше да холодца. Таблетки вон себе какие-то выписала, пьет.
— Я поговорю с ней. Операция платная?
— Я тебе поговорю, тоже мне… — пригрозил отец. — Информация секретная, разглашению не подлежит. Если мать узнает, она мне такой разнос устроит, мало не покажется. Да и потом уже вперед мне ничего не скажет, будет молчком терпеть. Ты ее знаешь.
Из глубины сквера послышался захлебывающийся лай. Брут приподнял голову, встал на лапы. Через несколько секунд дорожку стремительно пересек рыжий кошачий силуэт — даже не силуэт, а размазанные в воздухе рыжие полосы. За ним мчался, заливаясь лаем, серый пудель в попонке.
— Брут, нельзя! — крикнул Петр Данилович, выхватывая из кармана поводок.
Но он опоздал. Брут в несколько гигантских прыжков преодолел расстояние до развилки, выскочил наперерез пуделю и, словно играючись, сшиб его грудью. Лай прервался на высокой ноте, пудель отлетел в кусты, как мячик. Брут уселся на задние лапы, коротко рыкнул и, как ни в чем не бывало, стал чесаться. Он был явно доволен собой.
— Вот балбес! — Петр Данилович вскочил со скамейки. — А ну ко мне! Брут! Ко мне! Вот скотина! Кому сказал!.. Брут!!
Тот перестал чесаться, проводил взглядом пуделя, с жалобными воплями выбежавшего из кустов и рванувшего в глубь сквера. Лишь потом задумчиво посмотрел на хозяина. Наклонил голову, словно вид подполковника ФСБ в отставке, извергающего поток брани и возмущенно хлопающего себя по коленке, казался ему не то что нестрашным, неопасным, а просто-напросто забавным. И лишь после того, как Петр Данилович пообещал оставить его без обеда, Брут решил уступить и нехотя потрусил к нему.
— Иногда просто не знаю, что делать с этой псиной, — буркнул отец, надевая на пса поводок. — Пошли отсюда скорее, пока эти пудельманы не прибежали…
Они вышли к пустырю и стали обходить сквер по тропинке.
— Наверное, просто слишком мы с ним носимся, вот в чем дело, — продолжал ворчать Петр Данилович. — Брут то, Брут сё, ути-пути, сбалансированное питание, витаминчики, а не угодно ли овсяночки на завтрак…. А он на голову садится.
Евсеев не удержался от улыбки, глядя, с каким выражением удивления и укора пес посмотрел на отца.
— Старые мы с матерью становимся. Стареем, раскиселиваемся. Времени свободного уйма, вот и результат… А может, внука просто хочется понянчить. Время-то пришло вроде бы… — Петр Данилович поднял глаза на сына. — Вы там как, не надумали случайно?
— Нет пока, — сказал Евсеев.
— Жаль. Это вы, конечно, маху даете. Мальцу уже восемь могло стукнуть, мы бы с ним на рыбалку по выходным могли… А вместо него мы с матерью вот этого зазнайку нянчим-балуем. Рядом, Брут! — прикрикнул он на пса, которому вдруг вздумалось усесться посреди дорожки. — Субли… Сублим… Как это модное слово, не знаешь?
— Сублимация, наверное.
— Точно. Когда хочешь одно, получаешь совсем другое и делаешь вид, будто так и надо. Верно?
— Ну-у…
— А, не важно! — перебил отец. — Мне сублимация эта, как покойнику баня с веником. Ты вот что разъясни мне лучше: «скайп» — что за штука такая? Это с компьютером как-то связано?
— Да, это программа такая, — сказал Евсеев. — Ставишь ее, и имеешь в результате как бы бесплатный видеотелефон. Разговариваешь с человеком, который находится в Америке, видишь его в реальном времени…
— Прям в Америке? Без контроля и цензуры? — изумился отец.
Сын усмехнулся.
— Ну, конечно! Какая сейчас цензура… Можно набрать «ЦРУ» — и попадаешь к ним на сайт. А там их история, условия приема на работу, библиотека ведомственная… И на сайт ФБР так же просто заходишь, и в библиотеку Конгресса…
— Ты что, серьезно?!
— Ну, конечно! Я же предлагал тебе подарить компьютер. Но ты ведь не очень жалуешь эти новинки… Или решил, наконец, пересмотреть позицию? Шагать в ногу со временем? А, отец?
Петр Данилович как-то мучительно дрогнул лицом, нахмурился.
— Нет, — сказал он. — Это меня товарищ один вчера спросил… Я ему про Фому, он мне про Ерему. Я ему про профессионализм талдычу, а он мне: «Вы скайпом умеете пользоваться?»
— Какой еще товарищ? — не понял Евсеев.
— Красюков, кадровик ваш…
— Красюков?! Ты с ним встречался? Зачем?
Они обошли сквер и остановились у дорожки, ведущей к автомобильной стоянке, а дальше — к жилому кварталу, к дому. Петр Данилович остановился, потер широкий лоб, словно раздумывая, пройти еще кружок или повернуть домой.
— Я ведь письмами их не первый год закидываю, ты знаешь, — проговорил он тихо, словно сам с собой. — И Лубянку, и Академию ФСБ, даже в аппарат президента писал. Денег не прошу — работы дайте. Любую. Я ведь старый служака, с огромным опытом, пусть не семи пядей во лбу, звезд с неба не хватал, громких каких-то операций за мной нет. Но дело я держал вот так!
Он с силой сжал пальцы в кулак так, что косточки побелели. Поднял его перед лицом — увесистый, крепкий кулак человека, переделавшего за долгую жизнь немало тяжкой работы.
— И молодых могу научить. У меня опыт, знания, каких нет у многих нынешних офицеров…
Он с ожесточением повторил:
— Нет и нет, и неоткуда взяться! Возьмите, говорю, используйте, дайте пожилому человеку возможность еще немного помочь стране, которой он столько уже отдал…
Петр Данилович все же повернул к дому, свистнул Бруту.
— Про то, как провалили нашу сеть в Нью-Йорке и восточных штатах, я уже не говорю. Агентурная работа — не мой профиль… И все равно: глупо провалили! У одной дамочки началась истерика, все сразу посыпалось! Только не в дамочке дело — в организации сети! Конструктивная, как говорят инженеры, ошибка!
Он быстро взглянул на сына, рассчитывая поймать на его лице снисходительную улыбку или что-то в этом роде: как же, старик вообразил себя великим стратегом!.. Евсеев-младший не улыбался.
— Да ладно с ней, с сетью этой заокеанской!.. — завелся пуще прежнего отставной подполковник. — Под носом у нас что делается! Вот что покоя не дает! Депутаты воруют и убивают, владельцы государственных предприятий прямо заявляют, что пьют с бандитами! Делятся с ними народными деньгами! В Ставрополе — в старом казачьем городе! — на центральной площади черкесы какие-то лезгинку свою танцуют и посылают всех прохожих по матушке! Это как понимать?!.. И все при оружии — не огнестрел, так травматика! Все стреляют! Артисту в баре не налили — выстрел! На дороге не того подрезал — выстрел! А те, кому по службе положено стрелять, те почему-то гибнут при исполнении, не успев даже расчехлить пистолет! Черт-те что творится!!
Евсеев шел рядом, не перебивая, не спрашивая, не споря. Пусть отец выговорится. Не говорить же ему, что операм госбезопасности оружия практически не выдают. Сами покупают «травматику» помощней — например, «Хорхе». Недавно лейтенант Сергеев из такого резиновыми шариками преступнику ноги прострелил — насквозь! А раз не из штатного «макара» стрелял, то и применения оружия нет: военный следователь этому даже значения не придал и никакого расследования не проводил. Но если бы у бандита не нож, а «макар» оказался, то дело для Сергеева совсем по-другому бы закончилось…
— Никто ситуацию на Кавказе не отслеживает, анализа не проводит! — возмущенно гремел отец. — Там у всех оружие, у всех гонор, настроены: чуть-что — глотки рвать! А у нас и оружия нет, и учат законопослушанию… И что? Получается, там волки растут, а у нас овцы! Те сюда приезжают и в наших стреляют. А наши туда и поехать боятся! Должен кто-то этим озаботиться? Нет, никто ничего не видит!
Петр Данилович разошелся не на шутку. Редкие прохожие оборачивались, даже Брут как-то притих, шел послушно рядом, не отставал и не демонстрировал свое превосходство.
— А почему? — прогремел Петр Данилович. — Потому что профессиональные навыки утрачены! Не тому учат, не так учат, как раньше! И учиться не хотят! Раньше так было: научись, или ногой тебе под зад без лишних разговоров!..
Они вышли к дороге и остановились у пешеходного светофора. Здесь было людно, рядом автобусная остановка. Отец стал говорить тише:
— Вот я и писал, и просил. Хоть внештатным консультантом. Двух-трех лейтенантиков хотя бы вразумить, растолковать им, что к чему, носом ткнуть. Жизни молодые им спасти. И я был бы доволен…
Загорелся зеленый. Петр Данилович взял Брута на короткий поводок, и они пошли.
— А мне в ответ — спасибо, учтем, обязательно пригласим в случае необходимости. Такие, знаешь, стандартные листки, печатный текст. Не от руки, а напечатан, на этом, как его, принтере бездушном, представляешь? А звонят только раз в год, на День чекиста. Поздравления, то-сё. На фуршеты зовут. Премии вручают, мол, как же — заботимся о старшем поколении, не забываем. Даже в ветеранский Совет ввели.
Отец укоризненно покачал головой, будто этим своим действием руководство ФСБ окончательно подорвало его доверие.
— Надоело мне все это, записался на прием к Красюкову, вчера мундир надел, при полном боевом… Я и двух слов не успел сказать, а он мне так вежливо: хорошо, Петр Данилович, но всех карателей вы давным-давно переловили, а остальные от старости вымерли, чему молодых учить?
— А ты что? — поддержал разговор Юра.
— Да разве, говорю, только в карателях дело? У меня стаж оперативной работы более двадцати лет!
— А он?
— Улыбается дружески. Я, говорит, готов вам всецело помочь, но вы же знаете, какую важную роль в нашей работе играют средства связи? А чего не знать, говорю, не первый год как бы… А вот и прекрасно, говорит, интернетом, значит, вы пользоваться умеете? И с шифрованием электронной почты знакомы? А какая версия скайпа у вас, говорит, установлена?.. Я глазами на него только хлопаю, думаю, издевается, что ли? Да черт бы тебя побрал с твоим скайпом, разве я за этим сюда пришел?!..
Он резкими тычками набрал на панели домофона код квартиры, толкнул дверь.
— Вот так мы и поговорили с твоим Красюковым. Я вернулся, как помоями облитый, честное слово.
— Слушай, отец, но ведь я мог бы тебя за неделю всему этому обучить и… — начал было Евсеев, но Петр Данилович жестом остановил его.
— Не в этом дело, — с горечью сказал он, поднимаясь по лестнице. — Я и сам все понимаю. Старый пес, новым трюкам не обучен… Ладно. Потом как-нибудь обсудим. Дома матери ни слова — понял?
…«Собрать что-нибудь на стол» у Клавдии Ивановны вылилось в так называемое Малое Праздничное Меню: домашние пельмени, холодец и запеченный в духовке увесистый кусок говядины, нашпигованный салом и специями. Это был священный дар горячо любимому сыну, в силу обстоятельств живущему на съемной квартире с особой, которая в худшие дни морит его голодом, а в лучшие портит его желудок полуфабрикатами. Дар был принят и с аппетитом поглощен. Хотя, если честно, именно Клавдия Ивановна и была тем самым обстоятельством, которое вынудило их с Мариной покинуть родительский дом. Они старались как могли, даже Марина. Кстати, в первые годы замужества она была куда мягче и компромиссней, чем сейчас. Но после тех ее именин, когда Юра уехал по срочному вызову, а вся шумная балетно-эстрадная компания, включая Марину, до шести утра сидела в баре через дорогу, — после этого ему пришлось выбирать: либо им обоим съезжать на квартиру, либо Марина съедет одна, не выдержав убийственно-холодного прессинга свекрови. В последнее время Юра думал, что так и лучше. По крайней мере родители не становятся свидетелями их ссор.
В конце обеда зазвонил сотовый. Марина, легка на помине.
— Брута привезешь? — спросила, как не в чем ни бывало. — Я ему такое рагу купила, закачаешься. Целых полтонны, неделю отъедаться будет после родительской овсянки.
Евсеев чуть не рассмеялся в голос. Надо же, у Марины тоже имелись свои священные дары — для загибающегося от сбалансированного питания Брута! Пес, будто услышав, что речь идет о нем, приподнялся и вопросительно хрюкнул. С Мариной у них было полное взаимопонимание и даже родство душ. По крайней мере ей не приходилось, как отцу, дважды повторять команды и выходить из себя (или просто она чувствовала, какие команды давать стоит, а какие нет?). В результате Брут жил как бы на два дома и чувствовал себя при этом прекрасно.
— Привезу твоего Брута, не волнуйся, — сказал Юрий Петрович в трубку. И спохватился: — Если только родители, конечно, не будут против.
Петр Данилович развел руками: какие проблемы? Клавдия Ивановна поджала губы и отвернулась.
